Сэнди перебралась в Черч-Коттедж в выходные. Ей была выделена комната с отдельной ванной и окнами в сад, за которым простирались поля, тут и там испещренные овцами. Гардероб у новой няни оказался небогатым и состоял преимущественно из джинсов и объемистых маек. Уже через десять минут после того, как ее оставили обживаться на новом месте, она была на кухне и невозмутимо выгружала из моечной машины чистую посуду. Близнецы, только что покончившие с чаепитием, во все глаза смотрели на необъятный зад, выпиравший в их сторону каждый раз, как Сэнди склонялась к машине, и без слов, инстинктивно приходили к одному и тому же решению — не спешить с налаживанием теплых, дружеских отношений.

Джулия ничего не замечала, вся во власти опасений, что Сэнди догадается о полном отсутствии у нее опыта обращения с наемной рабочей силой. Была, правда, миссис Фелпс, вдова из соседней деревеньки, дважды в неделю приходившая по утрам для уборки, но, во-первых, та сама была помешана на стерильно чистых поверхностях, во-вторых, была большой поклонницей таланта Хью и сильно выигрывала в глазах односельчан работой на такую знаменитость. Болтать она не любила, сидеть без дела была не приучена с детства и являла собой, пожалуй, самую беспроблемную прислугу на свете. Наблюдая за тем, как Сэнди (в полном соответствии с указаниями) аккуратно расставляет тарелки по полкам, Джулия молилась о том, чтобы и на этом фронте не возникало проблем.

Она перечислила Сэнди, что, когда и в каких количествах едят близнецы; подчеркнула необходимость ручной стирки нейтральным мылом всех фирменных шерстяных свитеров; назвала дни, по которым приезжает молочный фургон и фургон со свежей рыбой. Сэнди слушала без комментариев, с улыбкой, в которой сквозила крестьянская снисходительность к барским причудам, а когда все было сказано, поманила Джорджа и Эдварда в гостиную.

— Ну, ребятки, время телик смотреть!

Близнецы затаили дыхание.

— Только по понедельникам и вторникам, — сказала Джулия.

— Как так?! — изумилась Сэнди. — Чем же они занимаются в другие дни?

— В другие дни они рисуют, раскрашивают, играют в игрушки — все это в игровой комнате. Летом им еще разрешается играть в саду.

— А что в это время делаю я?

— В это время вы играете с ними! — отчеканила Джулия.

С полминуты Сэнди чесала голову, переваривая услышанное, потом ухмыльнулась во весь рот:

— Ладно, как скажете.

Джордж и Эдвард уже слезли со стульчиков и выжидательно смотрели на нее.

— Ладно, — повторила она, теперь уже прямо-таки источая снисходительность. — Раз говорят играть, значит, будем играть. Пошли, ребятки!

— Эта Сэнди — просто клад! — сказала Джулия. — Могла бы, правда, быть и посимпатичнее…

— Какая разница? — пожал плечами Хью. — Мальчики, похоже, сразу к ней привязались, а что еще нужно от няни? Помнишь, как она распевала, когда купала их?

Они улыбнулись друг другу. Последние несколько дней очень напоминали медовый месяц — та же свобода, та же уверенность в завтрашнем дне. Хью, как никогда игривый, любовно куснул Джулию за ухо.

— Ай!

— Только не говори, что больно.

— С трудом верится, правда? Сидим, пьем коктейли, нежничаем, а хозяйством занимается кто-то другой. Прямо как белые люди! Представляешь, Сэнди даже хотела сама приготовить ужин. Сказала, что научилась у матери, а мать была первоклассной кухаркой.

— Очень кстати.

Хью окинул Джулию восхищенным взглядом. Первое время ему в самом деле недоставало очков (вернее, возможности снимать их, если вдруг потянет на поцелуи), но и он вынужден был признать, что контактные линзы придают жене иной, раскованный, вид. Ну а в эту минуту она и вовсе казалась красавицей.

— Везучий я парень!

Джулия вспыхнула и опустила взгляд на бокал с шампанским, открытым по случаю появления Сэнди. Вообще было что отпраздновать. Передача об эвтаназии была уже отредактирована, и притом на редкость удачно. «Это будет бомба! — хвалился Хью. — Увидишь, все ахнут!» Трансляция намечалась на конец апреля — очень кстати, потому что в начале мая контракт Хью заканчивался и успех передачи был гарантией его продления. Кроме того, пилотный выпуск «Ночной жизни города» был принят на ура, и Робу Шиннеру не терпелось вплотную заняться второй серией. Одним словом, шампанское было очень кстати.

Сэнди тоже предложили бокал, но она отказалась, объяснив, что пьет лишь баночное пиво. О чем она умолчала, так это о причинах своего громкого пения в ванной — оно было призвано заглушить плач Эдварда, расстроенного тем, что его взяли на колени (ведь это означало тесный физический контакт с валиками жира на животе и груди няни). «Ничего, не помрешь, — невозмутимо сказала ему Сэнди. — Я же привыкла к своим жирам. Привыкнешь и ты».

— Знаешь, мне вдруг вспомнился Джеймс, — задумчиво произнес Хью. — Даже как-то неловко веселиться, когда он, бедняга, не знает, что теперь делать со своей жизнью.

— Насколько я поняла, Джосс упросила оставить ее на вилле Ричмонд, — сказала Джулия, тоже впадая в задумчивость. — Трудно ее винить, правда? В четырнадцать лет нелегко полностью сменить окружение.

— Наверное, Джеймсу не следовало идти у нее на поводу. — Хью сдвинул брови. — Он теперь между двух огней. Один Леонард чего стоит, а уж Джосс… Давно ты виделась с Кейт?

— Давно. — Джулия помедлила, прикидывая, как бы помягче подать новости. — Говорят, она совсем перестала бывать в Мэнсфилд-Хаусе. Три недели не дает о себе знать даже словечком…

Она запнулась, не желая в открытую клеймить Кейт как безответственное, эгоистичное создание, каким считала. Хью так пылко вставал на защиту Джеймса и всех присных его, что можно было не сомневаться — Кейт тоже будет оправдана, чего бы она ни совершила.

— Хочешь, угадаю твои мысли? — усмехнулся Хью.

— Не стоит.

— «Кейт безответственная — это раз! Эгоистичная — это два!» — Он говорил высоким негодующим голосом, имитируя праведный гнев добропорядочной матери семейства. — «Как она могла?! Как могла бросить ребенка на произвол судьбы? Вот до чего доводит эмансипация! Я бы в доску расшиблась, лишь бы моей кровиночке было хорошо!»

— Хватит уже! — со смехом запротестовала Джулия.

— Я вот что подумал… — Хью поставил бокал и улегся головой к ней на колени. — Я подумал, а не устроить ли нам вечеринку?

— Вечеринку!

— Ну да, как в старые добрые времена. Помнишь еще, что это такое? Это когда в дом набивается куча народу, а нализавшись до поросячьего визга, выкатывается.

— Вечеринок у нас не бывало с… даже не помню, с каких пор!

— Потому что с тех самых пор мы не знавали таких успехов в работе и в личной жизни.

— Верно. Да здравствует вечеринка!

— Со всеми прибамбасами?

— Ни в коем случае! Никто не будет с треском прокалывать шарики и садиться на пукающие подушки!

— Мы так глупо себя ведем, с чего вдруг? Потому что счастливы?

Джулия склонилась к Хью для поцелуя. Ощутив щекочущее, волнующее прикосновение ее волос, он засунул ей в рот язык.

— Бесстыдник!

— Уж какой есть. Не забудь пригласить Джеймса.

— Джеймса? — Джулия выпрямилась, неприятно пораженная.

— Ну, было бы свинством его исключить. Бедняге не мешает чуточку развлечься, забыть свои беды и все такое прочее.

Джеймс проживал каждый новый день так, словно это был тест на выносливость, который необходимо было пройти, чтобы получить короткую ночную передышку. Дело было не только в самом отсутствии Кейт, но и в добавочной нагрузке, свалившейся на него в результате этого отсутствия. Чтобы дом жил дальше, кто-то должен был заняться хозяйством, и Джеймс, с его восьмилетней привычкой к отдельным легким поручениям, с ужасом открыл для себя остальные, весьма многочисленные домашние обязанности, всю эту нескончаемую, беспросветную череду готовок, уборок и стирок, не говоря уже о походах в магазин. Дневная жизнь превращала его сны в кошмары, невзирая на любое снотворное.

Кейт как будто вычеркнула его из списка живых. За месяц так и не дала о себе знать. Однажды, чисто случайно, Джеймс заметил ее машину в потоке транспорта на Хай-стрит — судя по всему, она возвращалась из супермаркета. Окошко было приопущено. Даже на расстоянии Кейт выглядела свежее и как-то моложе: с непривычной для него беспечной улыбкой, в светлой куртке, которую он прежде не видел, и целым каскадом бижутерии на груди. Такая очевидная перемена к лучшему поразила Джеймса до глубины души.

Джосс, один раз за все это время побывавшая у матери, ни словом не обмолвилась о том, как выглядит Кейт, хотя и многословно обругала и комнаты, и весь Осни, вместе взятые. Она оставила Джеймса в неведении и насчет своего знакомства с Марком Хатауэем, которого тоже невзлюбила с первого взгляда, чисто из принципа. Вообще клятвы быть хорошей забылись уже на другой день, и если бы не благотворное влияние Гарта и его упорный, хотя и не совсем понятный интерес к Джосс, Джеймс бы, наверное, уже придушил ее.

В доме, лишенном женской руки, она стала (а скорее всего продолжала быть) инертным телом, источником всяческого беспорядка и потребителем съестного не только за общим столом, но и просто когда заблагорассудится. По уши влюбленная, она фактически захватила ванную комнату, проводила там целые часы за каким-нибудь священным ритуалом вроде окраски волос в фиолетовый цвет, после чего весь пол, стены, полотенца и даже зубная щетка Джеймса были покрыты фиолетовыми брызгами. Гарт, понятно, в восторг не пришел, и на другой день процесс повторился с той разницей, что брызги оказались коричневые — от хны, а вид у ванной стал такой, словно там взорвался котел с крепким чаем. Джеймс не выдержал и накричал на Джосс, а она в ответ надулась и со свидания явилась только к полуночи, что было строжайше запрещено.

Вытягивая из стиральной машины клубок носков, намертво переплетенных с колготками, Джеймс утешал себя тем, что месяц уже позади, осталось всего два, а два он уж как-нибудь продержится. Всего-то восемь недель. Зато потом самый вид Джосс выветрится из памяти.

К сожалению, с Леонардом таких перспектив не было. Как если бы Кейт была буфером между ними. Когда буфер исчез, дядя сделался совсем неуправляем: ворчал и препирался по малейшему поводу, особенно насчет еды.

— Что это за мерзость?

— Курица.

— Да неужто! А я, дурак, не понял.

— Та самая курица, которую я время от времени готовлю с того дня, когда ты сюда переехал.

— Тогда почему у нее не тот же самый вид?

— И запах не тот, — поддержала Джосс.

— Провалитесь вы оба! — крикнул Джеймс, теряя терпение.

Две пары одинаково изумленных глаз уставились на него.

— Можно полить это кетчупом… — неуверенно предложила Джосс.

— Хоть дерьмом, мне все равно!

С урчанием выдавив кетчуп на свой кусок, она попробовала и скривилась:

— Фу! Совсем не подходит.

— Дай сюда. — Леонард протянул руку за бутылкой.

Джеймс ушел в кабинет, сел в кресло и устало смежил веки. «Кейт! Где ты, Кейт, где ты?!» Снова открыв глаза, он долго смотрел на вращающееся кресло, то самое, в котором она сидела как в самый первый свой визит на виллу Ричмонд, так и в последний день своего пребывания здесь. В день, когда призналась в желании покинуть эти стены. Разумеется, это было ее правом, но как она могла, как могла бросить его одного среди этого жалкого, безнадежного запустения, без смысла и цели, без намека на радость?

Надо жить дальше, думал Джеймс. Надо, но Господи Боже, как не хочется! Да и кому бы хотелось, если бы величайшая любовь его жизни вдруг захлопнула за собой дверь и поселилась где-то еще? Может, это кара за то, что он недостаточно ценил Кейт? Что не любил ее настолько, насколько она того заслуживала, или слишком редко говорил ей о любви? Неправда! Он ценил ее, и любил, и говорил ей об этом! Говорил бы и теперь, будь у него шанс. «Я жажду! — обратился Джеймс к Кейт, которой с ним не было. — Жажду обнять тебя и прижать к груди, и чтобы ты, как прежде, желала оказаться в моих объятиях, чтобы тебе там было по-прежнему хорошо!»

Взгляд упал на книгу, одолженную у мисс Бачелор, — оды греческого поэта Пиндара. Беатрис. Вот кто, наверное, прав во всех своих представлениях о жизни.

Джеймс сидел один и думал, что больше всего сейчас хочет просто взять и умереть.

Снедавшее Кейт чувство вины (Марк Хатауэй называл это не иначе как «твои кандалы») претерпело за прошедший месяц занятную метаморфозу. Если прежде она винила себя в том, что делает несчастными других, особенно Джеймса, то теперь страдала от того, что счастлива сама. Разумеется, страдать таким образом было не в пример приятнее — как если бы с плеч свалился тяжелый груз или, скажем, прекратилась упорная головная боль. Кейт казалось, что она в чужом обличье завершила круг длиною в восемь лет, а завершив, снова стала собой, с правом принятия решений, с возможностью строить планы, с ответственностью за свою судьбу, которой отныне предстояло складываться наиболее подходящим образом. Даже разлука с Джосс не слишком ее огорчала, потому что Джеймс, конечно, уже не чаял избавиться от этой обузы, да и Джосс в конце нелепого испытательного срока предстояло без сожалений проститься с виллой Ричмонд. Единственной ложкой дегтя в бочке меда были приносимые миссис Ченг новости. Выходило, что Кейт оставила по себе только уныние, такое же всеобъемлющее, как ее собственный восторг.

Китаянка повторяла, что Джеймс слишком стар для такого бремени, что он вот-вот выдохнется, а когда Кейт возражала, что с уходом Джосс бремя заметно уменьшится, ворчала, что «старый черт Леонард» никуда не денется, а от него больше неприятностей, чем от целой толпы трудных подростков. После таких разговоров миссис Ченг уходила с тяжелым сердцем, раздираемая противоречиями, не зная, чью сторону принять. Какой женщине (если, конечно, она в здравом уме и твердой памяти) придет в голову променять уют и комфорт виллы Ричмонд на конуру в старой развалюхе, целый день сотрясаемой звуками джаза? Тем более странным казалось преображение Кейт. Она выглядела моложе и много счастливее, глаза ее так и сияли. Что касается комнат, китаянка вынуждена была признать, что они, пусть даже не слишком опрятные, полностью отражают индивидуальность хозяйки. Неудивительно, что Кейт калачом не заманить назад!

А Кейт ничуть не преувеличила, сказав, что влюбилась в свои две комнаты. И продолжала их любить каждый день, каждый час, от самой первой минуты, когда открывала глаза на предназначенный Джосс сегмент окна, и до последней, когда закрывала их под приглушенный шорох запоздалых шин по Ботли-роуд. Впрочем, теперь Кейт любила все: дорогу до пиццерии, и работу там, и еженедельное получение заработка, который могла истратить как душе угодно, и безраздельную власть над своим маленьким царством, куда имела право не впускать тех, кто ей не по нраву. В дни зарплаты она посылала Джеймсу часть денег на содержание дочери, и хотя об этом никогда не упоминалось, знала, что они не будут истрачены, а скорее всего их положат на счет Джосс.

Дважды в неделю, как и было обговорено, Кейт звонила дочери — за неимением личного телефона из ближайшей будки — и каждый второй раз договаривалась с ней о встрече в бистро, за чаем и пончиками. Во время этих встреч Джосс казалась странной: не вполне подавленной, не вполне возбужденной. Кейт не могла дождаться, когда наконец истекут три месяца, чтобы забрать дочь к себе и преподать ей первый урок ценности личной свободы и важности контроля над ситуацией. Марк распечатал выдержки из статей американского специалиста в области наркомании. В том числе там было: «Неспособность правильно оценить собственные силы и возможности мало-помалу разрушает личность».

Кейт очень нравилось это высказывание. Она перепечатала его крупным шрифтом и сунула за раму зеркала, отражение в котором день ото дня казалось все более привлекательным. Она уже не удивлялась тому, что Марк влюблен, вот только не была уверена, что отвечает ему взаимностью.

— Не торопи события, — сказала она, когда он в очередной раз заговорил о любви. — Дай мне время просто побыть собой.

Хорошенько все взвесив, Хью и Джулия отказались от вечеринки в пользу воскресной послеобеденной тусовки.

Черч-Коттедж производил роскошное впечатление. Правда, нарциссы почти отцвели, зато старое вишневое дерево перед домом, с его зеленоватой, экзотической на вид корой и темно-красными молодыми листочками, напоминало пышный букет. Дорожки были тщательно разровнены. Мох на каменных вазонах с тюльпанами, явно чем-то сбрызнутый, казался очень ярким. Кирпичные трубы, красиво расположенные на черепичной кровле, курились уютным дымком. Один взгляд на все это великолепие вызвал у Джеймса острое желание вернуться домой.

Он нарочно замешкался, чтобы не появиться у дверей с изысканной парой, подъехавшей одновременно с ним, но им почему-то взбрело в голову подождать его. Дама, неописуемо светская и элегантная в своем замшевом пиджачке и узкой юбке, с ослепительной улыбкой протянула ему руку и назвалась Фанни Маккинли. Отсюда следовало, что сатанинского вида джентльмен, державший ее за локоть, не кто иной, как пресловутый Кевин Маккинли.

— Очень рад, — пробормотал Джеймс, пожимая узкую холеную руку дамы.

Было заметно, что от него ждут бурной реакции на имя, но в голову не пришло ничего лучшего, чем «Хорошая сегодня погода». Он чувствовал себя выставленным напоказ, что костюм его не первой свежести и к тому же помят настолько, словно он прямо в нем и спал, а сны видел исключительно кошмарные.

Дверь открылась, появился Хью в новенькой, с иголочки, фирменной джинсовой рубашке.

— Кевин! Рад, что ты сумел выбраться. И восхитительная Фанни здесь! Чудно, чудно! Смею ли я надеяться на поцелуй? А, это ты, Джеймс. Вижу, вы уже познакомились. Тем лучше. Входите же, входите! Присоединяйтесь к честной компании. — Он взял со стола два бокала шампанского и вручил их чете Маккинли. — За счет заведения, ха-ха! Бери и ты, Джеймс, старина. Гуляем!

Взяв бокал, Джеймс последовал за ними в гостиную, которую буквально распирало не только от гостей, но и от оглушительной музыки того типа, без которого, по мнению многих, гулянке просто не набрать обороты. Эта гулянка набирала их стремительно даже на самый первый взгляд. Откуда-то вынырнула Джулия, прехорошенькая в струящейся креповой тунике и летящих шелковых брюках клеш, и запечатлела на щеке Джеймса поцелуй, полный сочувствия, словно он был тяжелобольным, не вполне оправившимся после операции. От нее веяло ароматом лилий.

— Познакомься, это Фредерика.

Старшая воспитательница была брюнеткой со здоровым румянцем и в свитере цвета увядающей фуксии.

— Так вот вы какой, Джеймс Маллоу! — радостно воскликнула она. — Обожаю ваши статьи. Соглашаюсь буквально с каждым словом.

— Жаль. Значит, нам не о чем будет поспорить, — мрачно пошутил он.

— Скажите, когда же из-под вашего пера появится что-нибудь насчет дошкольного образования? Для меня это, знаете ли, больной вопрос.

— В этой области я, увы, профан.

— Как так? У вас наверняка есть дети!

— Нет. Ни единого.

Внезапно Джеймс ощутил жесточайший приступ ностальгии по выходкам Джосс. Фредерика была заметно смущена тем, как обернулся ее вопрос.

— Я так решила потому, что у вас вид прирожденного отца семейства, — сказала она в попытке спасти ситуацию и для вящей убедительности обратилась за поддержкой к соседу: — Не правда ли?

Сосед, по виду ровесник Джеймса, костлявый мужчина с желтыми зубами, в ярко-розовой рубашке и навороченном пиджаке, весело ему подмигнул:

— Теренс Грей, гость со стороны Хью.

— Я тоже, — сказал Джеймс, пожимая ему руку.

— Но вы ведь не с телевидения? Лицо мне не знакомо.

— Нет, к телевидению я отношения не имею.

— Значит, вы человек разумный, — хмыкнул Теренс Грей, снова перехватывая бокал в правую руку. — Уж эта мне студия! — Он возвел глаза к небу. — Всегда была сумасшедшим домом, а теперь это еще и пекло.

— Однако согласитесь, телевидение имеет огромное значение в деле дошкольного образования! — воскликнула Фредерика.

— Что вы говорите! — Теренс Грей лениво приподнял бровь. — Подобно нашему новому другу, я ничего не смыслю в этом вопросе. Может, подобно ему, я похож на отца семейства? То-то было бы забавно.

— Вы похожи на актера, — сказал Джеймс.

— Правда? А ведь вы попали в точку, друг мой. В прошлом актер, теперь независимый режиссер. Думаю, в своем грядущем воплощении я буду знаменитостью с личным шофером и солидным счетом в банке. — Углядев в толпе Кевина Маккинли, он понизил голос до заговорщицкого шепота: — Что о нем скажете?

— А кто это? — сдвинула брови Фредерика.

— Это, моя милая, и есть причина того, что мы все собрались здесь сегодня. — Теренс Грей показал желтые зубы в ехидной ухмылке. — Последнее приобретение «Мидленд телевижн». От этого типа зависит будущее Хью.

Обед был подан на кухне, как в наиболее просторном и уютном помещении Черч-Коттеджа. Стол был верхом совершенства: белая скатерть с кремовыми кружевами, фарфор и серебро, посредине череда ваз с нарциссами. Место Джеймса оказалось между Фредерикой и изнуренной женщиной по имени Зои Хиршфилд. Фредерика не привлекала его ни внешностью, ни интересами, так что он без сожалений уступил ее другому соседу по столу, донельзя раскормленному мужчине с волосами до плеч, снискавшему известность постановкой комедийных ситкомов. По диагонали сидела Хелен из Мэнсфилд-Хауса и смотрела на Джеймса так, словно не могла решить, чего он больше заслуживает, презрения или жалости. Он счел за лучшее не встречаться с ней взглядом и опустил глаза в тарелку. На ней оказался желтоватый ком паштета, посреди которого пестрело что-то белое.

— Козий сыр, — сказали рядом.

Джеймс вспомнил про Зои Хиршфилд и повернулся. Вряд ли она была старше его, но волосы у нее свисали как пакля, рот напоминал куриную гузку, глаза были совершенно лишены всякой жизни, и все, вместе взятое, никак не походило к стильному наряду в очень светлых тонах.

— Как изысканно, — пробормотал Джеймс.

— А, Черч-Коттедж! Да, очень изысканно… насколько может быть изысканным деревенский дом.

— Я имел в виду вкусы хозяйки.

— Что ж, во вкусе Джулии не откажешь. — Зои нерешительно потыкала вилкой в свой ком паштета. — И в молодости. Как по-вашему, вкусы зависят от возраста?

— От возраста зависит буквально все.

— Главное — секс. — Она осторожно положила кусочек в рот. Пожевала. — Скажите, вы счастливы?

— Нет.

— Ну, вот видите! А ведь наверняка когда-то были, хотя бы в возрасте Джулии.

— Да, наверное.

— Лично я только тогда и была, — задумчиво промолвила Зои. — К тому времени я прожила в браке всего пару лет, а телевидение просто обожала. Ах, этот негодяй, жизненный опыт! Как я его ненавижу! Ненавижу все, что приходит с годами и накладывает свой омерзительный отпечаток, чтобы в конце концов привести туда, где меньше всего хочется быть. Перца не хватает!

— Что, простите?

— К сыру.

Джеймс посмотрел себе в тарелку и с изумлением обнаружил, что успел ее опорожнить.

— Перцу? Я не распробовал.

— Покажите мне вашу жену.

— У меня нет жены.

— О! Надо было навести насчет вас справки, — с сожалением сказала Зои. — Тогда бы я не ляпнула бестактность. А ведь кое-какой жизненный опыт имеется! Впрочем, некоторые так ничему и не учатся, даже если всю жизнь отираются среди знаменитостей. Прошу прошения!

— Не стоит. Я не гей.

— Тогда почему у вас нет жены?

Джеймс открыл рот и понял, что не заставит себя даже упомянуть о Кейт.

— Была, но умерла. Давно, — сказал он вместо этого.

— Так вы вдовец… — Зои не без усилия отвела от его лица завороженный взгляд. — Завидую! Жду не дождусь, когда сама буду вдовой.

— В этом нет ничего приятного.

— Для кого как, — сказала она, впервые за все это время улыбаясь. — Лично я только и живу ожиданием. Ах, пережить мужа! Этим я отомстила бы за все.

По дороге домой настроение у Джеймса было хуже некуда. До отвала наевшись вкусной еды и воздав должное напиткам, он тем не менее не чувствовал ни малейшего довольства и был глубоко разочарован своим первым опытом светского общения в отсутствии Кейт. Нить разговора за обеденным столом была скоро перехвачена коллегами Хью и к пудингу уже плотно унизана обрывками воспоминаний о прежних, золотых деньках, когда телевидение было отдано на откуп дилетантам со средствами. Они без стеснения ржали во весь голос, дымили в лицо соседям по столу, опрокидывали дорогое бренди в рот целыми бокалами и цеплялись к Хью с дурацкими шуточками. Фредерика сделала несколько бравых попыток вовлечь Джеймса в разговор на милую ее сердцу тему дошкольного образования, а Зои, гоняя по тарелке нетронутую пищу, снова и снова погружалась в грезы о том, как расквитается с мужем, сломавшим ей жизнь. В конце концов Джеймс решил, что с него хватит, и сбежал со своим кофе в столовую — только чтобы наткнуться там на Фанни Маккинли. Она долго, очень долго рассуждала о необходимости ввести в каждое иллюстрированное издание раздел о духовном росте, а Джеймс кивал, смотрел на нее и думал: вот создание, изысканное, как хорошо отшлифованная статуэтка из дорогого дерева, но в нем нет ни капли уязвимости, ни капли женственности, и это делает его в конечном счете отталкивающим.

— Ну как, хорошо повеселился? — спросил Хью, когда Джеймс объявил, что ему пора домой.

— Отлично.

— Значит, все в порядке? — не унимался Хью, неестественный в своем чрезмерном оживлении.

— В полном.

— Не теряй связи, старина. — Он хлопнул Джеймса по спине, хотя знал, что тот терпеть этого не может.

Каким облегчением было снова оказаться в машине, нацепить разболтанные очки и покинуть этот наманикюренный уголок сельской местности ради безобразного и родного Джерико! Джеймс чуть не повернул на юг, чтобы объехать Лондон по периметру и бросить взгляд на Осни, но подумал, что бередить воспаленные чувства так же глупо, как трогать больной зуб. Он отправился домой, намереваясь провести целый час в саду, что-нибудь подстригая или выпалывая сорняки. В прошлом это, конечно же, было обязанностью Кейт… Впрочем, Кейт любила ухаживать за садом.

О том, что Леонард пообедал, недвусмысленно повествовали сковорода, вся в застывшем жиру, и сток раковины, забитый остатками консервированных бобов. На столе красовалась грязная тарелка. Кое-как свернутая воскресная газета была в красных кругах от стакана, початая бутылка стояла открытой, а пробка валялась под столом. Казалось, в доме обитает сразу два морально незрелых, безответственных подростка. Наполнив сковороду горячей водой, Джеймс начал пробивать сток. Он думал о том, как же, черт возьми, удается сосуществовать членам других семей и как женский пол выдерживает все это свинство. Неудивительно, что время от времени какая-нибудь домохозяйка приканчивает всех своих близких! За этот каторжный труд по меньшей мере надо платить, вот только мало какой муж зарабатывает достаточно, чтобы окупить жене потраченные нервы! А уж если на шее сидит парочка вроде Джосс и Леонарда…

Дядя был у себя и делал вид, что с головой погружен в кроссворд.

— Неужели трудно убрать за собой, а? — с порога спросил Джеймс.

Леонард начал гудеть себе под нос какой-то мотивчик.

— Где Джосс?

— Шляется. Совсем обнаглела! — ответил Леонард, хватаясь за шанс сменить тему.

— Она не говорила, когда вернется?

— Скажет она, как же!

— Если так пойдет и дальше, Джосс вылетит отсюда в Осни, а ты — в дом престарелых.

— Шутишь? — вздрогнул Леонард.

— И не думал.

— У тебя же доброе сердце!

— Было доброе, но вы по нему слишком нагло топчетесь, — с горечью заметил Джеймс. — За все время ни один ни разу не помог, даже по мелочи. Не надейся, что на ночь я буду поить тебя чаем!

Он вышел, хлопнув дверью. Леонард осторожно расслабился.

— Я и не надеялся, — проворчал он.

К восьми часам (крайний срок по воскресеньям) Джосс домой не вернулась. Не было ее ни в девять часов, ни в десять. Леонард, который упорно дулся на Джеймса, наотрез отказался разделить его первоначальную тревогу и последующий гнев.

— Может, пора звонить в полицию?

— И как ты это подашь? «Чужой ребенок не вернулся ко мне домой»?

— Может, и чужой, но вверенный моим заботам!

— Позвони тому, кто тебе его вверил. — Кейт? Ты с ума сошел!

— Это ее ребенок, не чей-нибудь. Ее треклятое отродье!

В конце концов, измученный усталостью и страхом, Джеймс набрал в кабинете оставленный Кейт номер владельца дома.

— Слушаю! — завопили в трубку, стараясь перекричать звуки оркестра Сэма Донахью.

— Мистер Уинтроп? Можно к телефону Кейт Бейн?

— Ее нет! Где-то ходит!

— А когда вернется?

— Не знаю! Она мне не докладывается!

На другом конце линии положили трубку, и Джеймсу пришлось сделать то же. Он прижался к телефону лбом и несколько минут сидел с закрытыми глазами и сжатыми кулаками. Потом прошел к письменному столу, вырвал из блокнота листок и мрачно стал писать.

«Дверь заперта. Трезвонить бессмысленно. Отправляйся в Осни».

Записку Джеймс вынес на улицу и прилепил в самый центр парадной двери так, чтобы нельзя было не заметить. Вернувшись в дом, он запер дверь, заложил обе задвижки и вдобавок защелкнул тяжелую старомодную цепочку, которой не пользовался лет тридцать.

Джосс, пошатываясь, стояла на тротуаре перед домом. Была половина второго ночи. На вечеринке она выпила слишком много рома с кока-колой и несколько раз душевно затянулась «косяком», который кто-то пустил по кругу. Особого кайфа словить не удалось, зато теперь тошнило и хотелось забраться под одеяло в любимой спальне.

Записка была черным по белому такими крупными буквами, что прочесть можно было и с тротуара. Джеймс даже не затруднился подписать ее, и это немного пугало. Джосс шмыгнула носом и всхлипнула, поспешно отерев глаза рукавом, от которого крепко разило табаком, «травкой» и прочими радостями недавней вечеринки. Темная громада дома казалась крепостью, готовой к любой осаде, да и самый тон записки — суровый, бескомпромиссный — не оставлял надежды на хеппи-энд, поэтому Джосс не решилась бросить камешком даже в окно дяди Леонарда.

Продолжая шмыгать носом, она уселась прямо на тротуар, привалилась спиной к фонарному столбу и попробовала взвесить возможности.

Можно было вернуться на вечеринку, обещавшую гудеть до утра, — в пошлую дыру, где тусовался народ без определенных занятий, как правило, недоучки частных школ Оксфорда. Презирая скромную прослойку, из которой вышли, они из кожи вон лезли, чтобы искоренить в себе всякий намек на условности. Снова влиться в эту дикую толпу без Гарта было страшновато, а Гарт, конечно, уже был на Обсерватори-стрит со своими родителями, смотревшими сквозь пальцы на все, кроме грубости и неряшливости.

Джосс прикинула, не сунуться ли туда, но даже самым либеральным родителям надо быть хотя бы представленной, чтобы будить их в два часа ночи. К тому же Обсерватори-стрит была не просто далеко, а очень-очень далеко от Джерико, если принять во внимание социальный уровень.

В записке стояло «отправляйся в Осни». Эту возможность не хотелось и рассматривать. Чем ехать в Осни, думала Джосс, лучше уж перелезть через ограду в сад, вломиться в сарай и переночевать между газонокосилкой и пирамидой из пластмассовых кресел. Одно дело встречаться с матерью на нейтральной территории, и совсем другое — добровольно ступить на ее территорию, в ее так называемую новую жизнь. Однажды она уже сделала это, чтобы отстали, и будет теперь раскаиваться до скончания века. Нет уж, пропади этот Осни пропадом!

Джосс с трудом поднялась на ноги. Ей было по-настоящему плохо. На вечеринке Гарт… он… словом, сделал попытку. Джосс прекрасно знала, что рано или поздно попытка будет сделана, и ждала этого даже с некоторым нетерпением. В первый момент казалось, что будет приятно, но не было нисколечко, было больно и противно, но она не решилась вырваться. Хорошо хоть, дело не зашло слишком далеко — кто-то сунул нос в комнату и, как говорится, сломал Гарту весь кайф, а потом он был слишком «под балдой» для второй попытки.

Джосс вспомнила любимую подушку и одеяло, отделенные от нее толстыми стенами дома, и ей стало так жалко себя, что слезы градом покатились из глаз. Она потащилась к ограде и встала перед ней, высматривая, за что бы ухватиться. Увы, ограда была дощатая, сделанная навстык, и в ней не было даже вертикальных щелей. Прижав лоб к холодному гладкому дереву, Джосс подумала: «Ну и ладно! Ну и все равно! Останусь тут и буду стоять до утра…»

Внезапно она выпрямилась, пораженная неожиданной идеей. Постояла, поразмыслила. Почему бы и нет? Ничто не мешает хотя бы попробовать.

Покрепче стянув у горла куртку, девочка зашагала прочь от виллы Ричмонд на Кардиган-стрит, к мисс Бачелор.