Леди Джулии Дегест в течение жизни ее редко приходилось писать письма к оллингтонскому мистеру Делю, да к тому же она и не слишком его жаловала. Теперь же, когда она увидела, что происходило или, вернее сказать, что произошло в замке и семействе де Курси, она взяла в руки перо и села за письменный стол, воображая, что исполняет свой долг в отношении к ближнему.

«Любезный мистер Дель, – писала она, – полагаю, нет надобности скрывать, что мне известна помолвка вашей племянницы с мистером Кросби. Если это правда, то вменяю себе в обязанность сообщить вам в виде предостережения о том, как ведет себя здесь этот мистер Кросби.

Я не принадлежу к числу женщин, которые имеют обыкновение вмешиваться в чужие дела, и при обыкновенных обстоятельствах поведение мистера Кросби ничего бы для меня не значило, даже менее, чем ничего, но я поступаю с вами так, как бы желала, чтобы поступали и со мной. Дело в том, что мистер Кросби сделал предложение леди Александрине де Курси и получил ее согласие. Смею думать, что вы поверите, что я говорю это не без основания и что, ради бедной вашей племянницы, мне необходимо было познакомить вас с этой неприятной истиной.

Примите уверение в искренней к вам преданности Джулия Дегест.

Замок Курси, четверг».

Сквайр никогда не имел расположения к фамилии Дегест вообще, а к леди Джулии в особенности. Он обыкновенно называл ее старой пронырой, припоминая, вероятно, ее злобу и гордость в те давно минувшие дни, когда храбрый майор Дель бежал с леди Фанни. Получив это письмо, он после первого прочтения не хотел поверить ни одному в нем слову.

– Злая сплетница, – сказал он громко своему племяннику. – Посмотри, что пишет мне твоя тетка.

Бернард два раза прочитал письмо, во время чтения лицо его принимало более и более суровое и гневное выражение.

– Неужели ты веришь этому? – спросит сквайр.

– С нашей стороны было бы неблагоразумно оставить это без внимания.

– Как! И ты думал, что друг твой способен на подобные вещи?

– Это весьма возможно. Он страшно сердился, когда узнал, что Лили не имеет состояния.

– Боже мой, Бернард! И ты можешь говорить в этом роде?

– Я не говорю, что это истина, но, во всяком случае, нам не следует пренебрегать этим известием. Я съезжу в замок Курси и узнаю истину.

Сквайр решил наконец, что он поедет сам. Приехав в замок Курси, он узнал, что Кросби выехал оттуда часа за два до его приезда. Он спросил леди Джулию и узнал от нее, что Кросби действительно оставил дом в качестве нареченного мужа леди Александрины.

– Графиня, вероятно, согласится принять вас, если вы желаете ее видеть, – сказала леди Джулия.

Но сквайр этого не пожелал. Более того, сколько было необходимо, он не хотел разглашать о несчастном положении своей племянницы, и потому пустился в погоню за Кросби. Нам известно, каков был успех этой погони.

Леди Александрина и ее мать слышали, что мистер Дель приезжал в замок, но между ними ни слова не было сказано по этому предмету. Слышала о приезде мистера Деля и леди Амелия и решилась завести об этом речь.

– Ты разве не знаешь, как далеко зашел он в этой связи?

– Нет, да, в точности не знаю, – сказала Александрина.

– Я полагаю, он говорил ей что-нибудь на счет женитьбы?

– Кажется, говорил.

– Ах, боже! Это большое несчастье. Да что это за люди эти Дели? Вероятно, он говорил тебе об них?

– Нет, не говорил, так… немного. Должно быть, это хитрая, лукавая девушка! Жаль, что мужчины поступают подобным образом.

– Да, очень жаль, – сказала леди Амелия. – Я полагаю, что в этом отношении винить нужно больше его, чем ее. Ведь я правду говорю тебе.

– Но что же я могу сделать?

– Я не говорю, что ты можешь что-нибудь сделать, но все же тебе бы следовало знать.

– А я не знаю, да и ты не знаешь, и, право, я не вижу никакой пользы рассуждать об этом. Я знала его задолго прежде нее, и если она позволила ему одурачить себя, то вина не моя.

– Никто, душа моя, этого не говорит.

– Только ты, кажется, намерена прочитать мне проповедь. Что же могу я сделать для этой девушки? Дело в том, что он не любит ее и никогда не любил.

– В таком случае ему не следовало бы говорить, что он ее любит.

– Все это прекрасно, Амелия, но согласись, что люди не всегда делают то, что бы следовало. Я полагаю, что мистер Кросби не первый сделал предложение двум девушкам. Я не говорю, что это хорошо, но поправить дело не могу. Что касается до приезда мистера Деля сюда с объяснением горести своей племянницы, то это нелепо, в высшей степени нелепо. Это заставляет думать, что у них была ловушка, в которую хотели заманить мистера Кросби, и я убеждена, что ловушка эта была на самом деле.

– Надеюсь, что тут не будет ссоры.

– Ты знаешь, Амелия, в нынешнее время мужчины не дерутся на дуэлях.

– А ты помнишь, что сделал Франк Грешам мистеру Моффату, когда последний так низко поступил с бедной Огустой.

– Мистер Кросби не боится подобных вещей. Притом же я всегда такого мнения, что Франк был не прав, решительно не прав. И что хорошего – подраться на улице?

– Конечно, все же лучше было бы, если бы дело обошлось без ссоры. Признаюсь тебе, однако, вид этого дела мне очень не нравится. Ты видишь, что дядя узнал обо всем, он сам дал согласие на женитьбу, иначе бы он не приехал сюда.

– Для меня, Амелия, это решительно все равно.

– Нет, нет, душа моя. Мы скоро переедем в город, и я постараюсь как можно чаще видеться с мистером Кросби. Надеюсь, что свадьба ваша будет в скором времени.

– Он говорит, в феврале.

– Пожалуйста, не позволяй откладывать. Подобного рода вещи, ты знаешь, очень скользки.

– Вот уж этого-то я нисколько не боюсь, – сказала Александрина, вздернув головку.

– Разумеется, чего тут бояться, ты можешь быть уверена, что мы не спустим глаз с него. Мортимер будет как можно чаще приглашать его к обеду, и притом же теперь, когда отпуск его кончился, он не выедет из города. На Рождество он будет сюда, не правда ли?

– Непременно.

– Смотри же держи его крепче. Что касается до этих Делей, я бы на твоем месте была как можно осторожнее и никому бы не стала отзываться о них с невыгодной стороны. В твоем положении это было бы не совсем хорошо.

С этим советом леди Амелия прекратила разговор.

В тот самый день леди Джулия возвращалась домой. Ее прощание со всем семейством замка Курси было очень холодно, хотя о мистере Кросби и его оллингтонской невесте не было и помину. Александрина вовсе не показывалась при этом случае, она даже не говорила с своим врагом с того вечера, когда принуждена была удалиться из гостиной.

– Прощайте, – сказала графиня. – Вы были так добры, что приехали сюда и доставили нам величайшее удовольствие.

– Очень, очень благодарна вам. Доброе утро, – сказала леди Джулия, сделав величавый реверанс.

– Поклонитесь от меня вашему брату. Нам бы очень было приятно повидаться с ним, надеюсь, что он не пострадал от быка.

И леди Джулия удалилась.

– Как глупо я сделала, пригласив сюда эту женщину, – сказала графиня прежде, чем затворилась дверь за уезжавшей гостьей.

– В самом деле? – провизжала леди Джулия сквозь щель непритворенной двери.

Наступило довольно продолжительное молчание, потом послышался шепот и вслед за тем громкий смех.

– Ах мама! Что мы будем делать? – спросила леди Амелия.

– Что делать? – сказала Маргарита. – К чему этот вопрос? Пусть она хоть раз в жизни услышит истину.

– Милая леди Думбелло, что вы подумаете о нас? – спросила графиня, обращаясь к другой гостье, которая намеревалась тоже уехать. – Скажите, знавал ли кто прежде подобную женщину!

– Мне кажется, она очень мила, – сказала леди Думбелло, улыбаясь.

– Я не могу с вами согласиться, – сказала леди Клэндидлем.

– Впрочем, я уверена, что она имела в виду доброе дело. Она очень благотворительна, подает милостыню и прочее.

– Не знаю, – сказала Розина. – Я просила ее подписать что-нибудь на миссию к подавлению католицизма на западе Ирландии, и она отказала мне наотрез.

– Ну что, душа моя, готова ли? – спросил лорд Думбелло, войдя в гостиную.

Состоялись и вторые проводы, на этот раз графиня подождала, пока не затворились двери и не затихли шаги удалявшейся леди Думбелло.

– Заметили вы, – сказала графиня, обращаясь к леди Клэндидлем, – что с тех пор, как уехал мистер Поллисер, она больше не вздергивает носа?

– Да, заметила, – отвечала леди Клэндидлем. – Что касается до бедного Думбелло, то, по моему мнению, это самое слепое создание, которое мне случалось видеть в жизни.

– В будущем мае мы что-нибудь услышим новенькое, – сказала леди де Курси, выразительно покачав головой. – Но все же ей никогда не бывать герцогиней Омниум.

– Желала бы я знать, что скажет обо мне ваша мама, когда я завтра поеду отсюда, – говорила леди Клэндидлем, переходя с Маргаритой через зал.

– Она не скажет, что вы намерены убежать от мужа с каким-нибудь джентльменом, – сказала Маргарита.

– Уж разумеется не с графом, – сказала леди Клэндидлем. – Ха-ха-ха! Какие мы все добренькие, не правда ли? Слава богу, что никому не вредим.

Таким образом, гости один за другим разъехались, и семейству де Курси предоставлена была полная свобода наслаждаться блаженством семейной жизни. Эта жизнь, весьма естественно, не лишена была своих прелестей, особливо когда между чувствами матери и ее дочерей было так много общего. Без всякого сомнения, выпадали и не совсем приятные минуты, но это происходило преимущественно от телесных недугов графа.

– Когда твой отец заговорит со мной, – говорила мистрис Джорж своему мужу, – со мной делается такая дрожь, что я не в состоянии разинуть рта, чтобы ответить ему.

– Ты, пожалуйста, не потакай ему, – сказал Джорж. – Ведь он тебе ничего не может сделать. У тебя есть свои собственные деньги, а если мне суждено быть наследником, то это сделается без него.

– Он так и заскрипит зубами, когда увидит меня.

– Не обращай на это внимания, не укусит. Бывало, он скрежетал зубами и при встрече со мной, когда я приходил просить денег у него, это мне не нравилось, а теперь я и думать не хочу. Раз как-то бросил в меня книгой, да не попал.

– Если он бросит в меня, Джорж, то я тут же и упаду.

Для графини самые худшие минуты были те, когда ей приводилось иметь дело с мужем. Ей необходимо было видеться с ним ежедневно, необходимо было высказывать такие вещи, которых он терпеть не мог слушать, обращаться к нему с такими просьбами, которые заставляли его скрежетать зубами. Граф принадлежал к числу тех людей, которые не иначе могли жить, как на широкую ногу, и в то же время были страшно скупы даже на мелочные текущие расходы. Ему, конечно, следовало бы знать в это время, что мясник, булочник, мелочные торговцы и продавцы каменного угля никого даром не снабжают своими припасами, а между тем казалось, как будто он надеялся, что они обязаны делать это. После неудачных спекуляций в Ньюмаркете и Гомбурге он находился в довольно затруднительном положении, несмотря на то у него все-таки были средства, чтобы жить без ежедневной пытки: возлагаемые на самого себя страдания относительно денег происходили скорее от его характера, чем от нужды. Жена его вовсе не знала, действительно ли он был разорен или только показывает вид разоренного человека. В этом отношении она так привыкла к своему положению, что для сохранения своего счастья никогда не прибегала к финансовым соображениям. Одежда и пища всегда являлись к ней – включая в это бархатные платья, дорогие безделушки и повара, – и она была уверена, что такой порядок вещей сохранится вечно. Но все же ежедневные совещания с мужем становились для нее невыносимы. Всеми силами старалась она избегнуть их, и в случаях, когда дело касалось способов и средств, она позволяла им устраиваться самим собою, если только со стороны мужа не встречалось препятствия. Между тем граф требовал, чтобы она виделась с ним ежедневно в его кабинете, и графиня нередко признавалась любимой своей дочери Маргарите, что получасы, которые она проводила с мужем, скоро будут для нее смертью. «Иногда я чувствую, – говорила она, – что сойду с ума прежде, чем выйду из кабинета». Она упрекала себя, вероятно без всякой причины, в том, что многое переносила в этом отношении. В прежние дни граф постоянно находился в отсутствии, и графиня жаловалась на это. Подобно многим другим женщинам, она не знала, когда и в чем состояло ее благополучие. Она сетовала и представляла своему мужу различные доводы, что он большую часть времени должен посвящать своему очагу. По всей вероятности, доводы и убеждения ее сиятельства были не так сильны, постоянное пребывание в доме состоялось вследствие расстройства здоровья, и теперь графиня с горькими сожалениями вспоминала те счастливые дни, когда она была покинута, ревнива и сварлива! «Не попросить ли нам сэра Омикрона, чтобы он приказал ему отправиться в Германию на минеральные воды?» – говорила графиня Маргарите. Сэр Омикрон был знаменитый лондонский врач и мог, без всякого сомнения, оказать им эту услугу.

Однако приказания этого не было отдано, и отец семейства решился провести зиму в замке Курси. Гости, как я уже сказал, все уехали, и в доме, кроме семейства графа, никого не оставалось, когда ее сиятельство, в двенадцать часов утра, спустя несколько часов после визита мистера Деля, вошла в кабинет своего супруга. Граф всегда завтракал один, и после завтрака находил во французском романе и сигаре то утешение, какое могли еще доставлять ему эти невинные развлечения. Когда роман переставал возбуждать его и когда сигара теряла свой аромат, граф посылал за женой, а после нее являлся камердинер одевать его. «Ей хуже моего переносить капризы этого человека, – говорил камердинер своей собратии. – Мне еще можно отказаться от места, а ей нельзя».

– Лучше ли? Нет, нисколько не лучше, – сказал муж в ответ на женины осведомления о здоровье. – Мне никогда не будет лучше, пока вы будете держать этого повара.

– Но, отказав ему, где мы возьмем другого?

– Не мое же дело приискивать поваров. Я не знаю, где вы возьмете другого. В скором времени у вас вовсе не будет повара, я уверен в этом. Мне кажется, вы взяли в дом двух лишних людей, не сказав мне ни слова.

– При таком собрании гостей нам нужны были лишние люди. Пригласить сюда леди Думбелло – и не дать ей прислуги!

– Кто приглашал сюда леди Думбелло? Я не приглашал.

– Однако, мой друг, ты был доволен ее присутствием.

– Чтоб ей провалиться!

И затем наступила пауза. Графиня не противоречила и радовалась, что вопрос о прислуге был замят с помощью леди Думбелло.

– Взгляните-ка на это письмо от Порлокка, – сказал граф, передавая несчастной матери письмо от ее старшего сына.

Из всех ее детей он был одним из любимейших, но ей никогда не позволялось видеться с ним под кровлею своего дома.

– Иногда я думаю, что это величайший из бездельников, с которым мне когда-либо приводилось иметь дело, – сказал граф.

Графиня взяла письмо и прочитала его. Послание это не принадлежало к числу таких, какое отец с удовольствием мог бы получить от сына, но за неприятное свойство его содержания скорее можно винить отца, нежели сына. Автор письма говорил между прочим, что ему не доставляют с надлежащей пунктуальностью известную сумму, и что если он не получит ее, то вынужденным найдется предложить своему адвокату принять меры к взысканию путем суда и закона. Лорд де Курси воспользовался известной суммой денег насчет фамильного имения, чего он, однако ж, не мог сделать без соглашения с своим наследником, а как соглашения этого не состоялось, то он обязан был выплатить из приобретенной суммы старшему сыну определенную часть. Граф смотрел на подобную уплату как на добровольное пожертвование или вспомоществование, между тем как лорд Порлокк считал ее своею собственностью по закону. В этом письме лорд Порлокк не употреблял фраз, в которых выражалась бы сыновняя покорность и преданность. Оно начиналось следующими словами: «Лорд Порлокк сим извещает лорда де Курси», и проч.

– Я полагаю, что он должен получить свои деньги, иначе чем же он будет жить? – спросила графиня с лихорадочной дрожью.

– Чем жить! – прокричал граф. – Значит, вы оправдываете его и находите, что он должен писать к своему отцу подобные письма?

– Я только сожалею об этом, – отвечала она.

– Я сам не знаю, откуда взять денег. Что касается до него, то если бы он даже умер с голоду, я бы сказал только, что так ему и следует. Он служит позором моему имени и моему семейству. Сколько я знаю, он недолго проживет.

– Ах, де Курси! Не говорите об этом таким тоном.

– Каким же тоном я буду говорить? Если бы я сказал, что он составляет для меня единственное утешение, что он живет, как следует нобльмену, что он пользуется отличным здоровьем, что у него добрая жена и несколько законных детей, неужели вы бы этому поверили? Вы, женщины, все легкомысленны. От слов моих он не сделается хуже.

– Но он может исправиться.

– Исправиться! Ему за сорок лет, а когда я видел его в последний раз, он показался мне шестидесятилетним стариком. Ну что же, отвечайте на его письмо, а я не хочу.

– Что же сказать ему насчет денег?

– Почему он не напишет к Гезби на счет своих поганых денег? Зачем он меня беспокоит? У меня нет его денег. Спросите об них Гезби.

Наступила другая пауза, в течение которой графиня сложила письмо и положила в карман.

– Долго ли же Джорж будет оставаться здесь с своей женщиной? – спросил граф.

– Мне кажется, она никому здесь не мешает, – возразила графиня.

– Садясь обедать, я всегда думаю, что сажусь за стол вместе с своей горничной. В жизнь свою не видывал подобной женщины. Не могу понять, как он терпит ее! Впрочем, он, по-видимому, нисколько о ней не заботится.

– Эта связь делает его степенным.

– Степенным!

– Она скоро разрешится от бремени и поэтому должна оставаться здесь. Если Порлокк не женится, то вы знаете…

– Так, значит, он намерен поселиться здесь навсегда? Я вам вот что скажу. Этому не бывать. Ему лучше и легче, чем мне, держать на своих плечах и на плечах жены свой собственный дом и хозяйство, и это вы можете им сказать. Я не хочу, чтобы они были здесь. Слышите ли?

Наступила новая пауза.

– Слышите ли?! – прокричал граф.

– Да, разумеется слышу. Я только думала о том, что вы, вероятно, не захотите, чтобы я их выгнала из дому, особливо теперь, когда так скоро ожидается разрешение от бремени.

– Знаю, к чему это клонится, но этому не бывать. Не хочу, чтобы они были здесь, и если вы не скажете им этого, то я сам скажу.

В ответ на это леди де Курси обещала выразить им волю своего супруга, полагая, быть может, что способ этого выражения самим графом далеко не может подействовать благотворно, в такую особенную эпоху, какая в настоящее время наступала в жизни мистрис Джорж.

– Знаете ли вы, – сказал граф, переменив предмет разговора, – что сегодня приезжал сюда какой-то человек, который называл себя Делем?

Графиня отвечала утвердительно.

– Почему же вы скрываете это от меня?

И при этом начался тот скрежет зубов, который казался таким неприятным и страшным для мистрис Джорж.

– Потому что в этом я не видела никакой важности. Он приезжал повидаться с леди Джулией Дегест.

– Да, то есть он приезжал объясниться насчет этого Кросби?

– Надо так думать.

– И зачем вы позволили этой девчонке быть такой дурой? Вы увидите, что он сыграет какую-нибудь низкую штуку.

– О, никогда!

– Почему же она хочет выйти замуж за такого человека?

– Он настоящий джентльмен, и притом же имеет значение в обществе. Тут я не вижу ничего дурного. В настоящее время так трудно для девушки выйти замуж без денег.

– Значит, поэтому они должны выходить за кого ни попало. Сколько я вижу, так это замужество хуже, чем Амелии.

– Амелия, мой друг, вышла замуж очень хорошо.

– Гм! Вот уж ничего не вижу в этом хорошего. Напротив, по-моему, это чрезвычайно скверно, так скверно, что хуже этого ничего и быть не может. Впрочем, это ваше дело. Я никогда не вмешивался и не намерен вмешиваться в ваши дела.

– Я вполне уверена, что она будет счастлива, она так искренно привязана к этому молодому человеку.

– Искренно привязана к этому молодому человеку!

Тон голоса и манера, с которыми граф повторил эти слова, были таковы, что невольным образом составлялось мнение, что его сиятельство оказал бы блистательные успехи на сцене, если бы только внимание его было обращено на эту профессию.

– Я делаюсь болен, когда слышу подобные вещи. Она хочет замуж, так пусть же на себя и пеняет, я не могу этому помочь, только помните, чтобы здесь не вышло скандала насчет той, другой девушки. Если он из-за нее наделает мне хлопот, то клянусь… я буду ему хуже смерти. Когда же назначена свадьба?

– Говорят, в феврале.

– Чтобы при свадьбе не было каких-нибудь глупостей и издержек. Если она хочет выйти за клерка, так пусть и свадьба будет такая, какая бывает у клерков.

– Он еще до свадьбы получит место секретаря.

– Велика разница! Секретарь! А как вы думаете, что это за люди секретари? Нищие, которые являются никто не знает откуда! Я не хочу, чтобы были дурачества, слышите?

Графиня ответила, что слышит, и воспользовалась первой минутой, чтобы удалиться. Наступила очередь камердинера. После часовой службы он не раз повторял в лакейской, что старый хрыч расходился, точно сатана в аду.