– Слышали ли вы, что молодой Имс гостит в гествикском господском доме?

Так как это были первые слова, которые сквайр сказал мистрис Дель, в то время, когда она с дочерями своими явилась в Большой дом, после обедни в первый день Рождества, то было довольно очевидно, что известие о приезде Джонни произвело на него некоторое впечатление.

– В гествикском господском доме! – сказала мистрис Дель. – Скажите пожалуйста! Слышала, Белл? В гору, в гору пошел мастер Джонни!

– Разве вы не помните, мама, – сказала Белл, – что он помог лорду Дегесту в его приключении с быком.

Лили, помнившая все фазисы последнего своего свидания с Джоном Имсом, ничего не сказала, но почувствовала в душе какую-то боль при одной мысли, что он так близко от нее и в такое время. Ей нравилось, что он приходил к ней проститься и рассказал все, что было на душе. После сцены в саду она уважала его больше прежнего. Но теперь она считала бы себя обиженною, если бы он явился к ней при таких обстоятельствах.

– Я никак не думал, что лорд Дегест выкажет так много признательности за такую пустую услугу, – сказал сквайр. – Как бы то ни было, завтра я еду к нему обедать.

– И повидаться с молодым Имсом? – спросила мистрис Дель.

– Да, в особенности повидаться с молодым Имсом. По крайней мере, он убедительно меня просил приехать и при этом объявил, что у него будет молодой человек, о котором идет речь.

– Бернард тоже едет?

– Нет, я не поеду, – отвечал Бернард. – Завтра я обедаю у вас.

В уме Лили мелькнула неясная идея, что в приглашении сквайра что-нибудь непременно должно относиться до нее. Но эта идея так же быстро исчезла, как и появилась, оставив за собою неприятное чувство. Бывают болезни, при которых страдает весь организм. Стоит только прикоснуться или даже показать вид, что вы намерены прикоснуться к пациенту, и он закричит от боли, как будто у него изранено все тело. То же самое бывает и с душевными болезнями. Такая скорбь, в какой находилась бедная Лили, производит в сердце боль во всех его частях и заставляет страдальца постоянно страшиться новых ран. Лили терпеливо несла свой крест, но тем не менее он тяготил ее при каждом повороте, потому собственно, что у нее доставало силы ходить под его тяжестью, как будто она не несла этого ига. Что бы ни случилось с ней самой, о чем бы ни говорили в ее присутствии, все имело некоторую связь с ее горьким положением. Так и теперь, ее дядя отправлялся повидаться с Джонни Имсом в доме лорда Дегеста, следовательно, там непременно будут говорить о ней, а разговор подобного рода был для нее убийствен.

Время после обеда прошло не очень весело. Пока люди находились в столовой, обед шел совершенно так, как идут и другие обеды, с тою только разницею, что если за столом сидят свои родные, то между ними допускается частица лицемерия. За обедом из смешанного общества люди могут употреблять в присутствии Ричарда и Вильяма те же самые слова, которые они употребили бы, если бы тут ни было ни Ричарда, ни Вильяма. В таком обществе никто не высказывает своих сокровенных мыслей. Но когда соберутся родные и близкие друзья, то разговор невольно становится сдержанным, пока не удалится прислуга.

– Мой отец был в Лондоне, – сказал Бернард после обеда. – Он стоял с лордом Дегестом в одной гостинице.

– Почему же вы не съездили повидаться с ним? – спросила мистрис Дель.

– И сам не знаю. Впрочем, кажется, и он этого не желал. В феврале думаю съездить в Торки. Недели через две я должен совсем уехать в Лондон.

После этого все молчали в течение нескольких минут. Если бы Бернард хотел сказать правду, он бы сознался, что у него вовсе не было расположения ехать в Лондон, потому собственно, что он еще не знал, как поступить ему при встрече с Кросби. Его размышления по этому предмету бросали некоторую тень на душу бедной Лили, заставляя ее ощущать, что ее рана снова раскрылась.

– Я хочу, чтобы он совсем оставил службу, – сказал сквайр твердо и несколько протяжно. – Было бы гораздо лучше для нас обоих, если он сделает это.

– Однако будет ли это благоразумно в его поре жизни, – возразила мистрис Дель, – и особливо когда он пошел так хорошо?

– Я думаю, что будет благоразумно. Если бы он был моим сыном, он должен был бы жить в имении, между людьми, которые впоследствии сделались бы его арендаторами, а отнюдь не оставаться в Лондоне, откуда того и смотри, что отправят в Индию. Как наследник этого места, он должен служить здесь, и этого, мне кажется, довольно.

– Только я здесь совсем изленюсь, – сказал Бернард.

– В этом сам будешь виноват. Если ты поступишь так, как я желал бы, то жизнь твоя не будет праздною.

Этими словами сквайр намекнул на предположенную женитьбу, но в присутствии Белл дальнейший разговор становился невозможным. Белл все поняла и молчала, приняв серьезное выражение, – на лице ее отразилась даже некоторая суровость.

– Но дело в том, – продолжала мистрис Дель вполголоса и, сообразив, что ей нужно говорить, – дело в том, что Бернард для вас не все равно, что родной сын.

– Почему же нет? – спросил сквайр. – Я даже предложил передать ему все имение, если он оставит службу.

– Вы не обязаны делать для него то, что обязаны были бы сделать для сына, а потому и он не обязан вам настолько, насколько был бы обязан своему отцу.

– Если вы хотите сказать, что я не могу приневоливать его, то я знаю это очень хорошо. Что касается денег, то я решился сделать для него все, что только должен сделать, по совести, отец для своего единственного сына.

– Надеюсь, вы не считаете меня неблагодарным, – сказал Бернард.

– Нет, совсем нет, но я считаю тебя беззаботным. Впрочем, больше я не стану говорить ни о том, ни о другом. Если ты женишься…

И сквайр остановился, сознавая, что в присутствии Белл дальше этого идти нельзя.

– Если он женится, – сказала мистрис Дель, – то, может быть, его жена захочет оставаться в своем доме.

– Почему же не в этом? – сердито сказал сквайр. – Разве он не достаточно велик? Для меня самого довольно одной комнаты, да я и ту отдам, если понадобится.

– Ну, это пустяки, – сказала мистрис Дель.

– Нет, не пустяки.

– Вы будете оллингтонским сквайром еще лет двадцать, – сказала мистрис Дель. – А пока вы сквайр, вы должны быть хозяином этого дома, по крайней мере, я так думаю.

Разговор о перспективе Бернарда этим и кончился.

– Мистрис Харп, полагаю, обедает сегодня у пастора? – спросил сквайр.

– Да, из церкви она отправилась туда, – сказала Белл, – я видела, что она пошла с мистрис Бойс.

– Она мне говорила, что зимой, после сумерек, никогда не будет обедать у них, – сказала мистрис Дель. – В последний раз, когда она возвращалась оттуда домой, какой-то мальчик затушил ей фонарь, и она сбилась с дороги. По правде сказать, она рассердилась на мистера Бойса за то, что он не пошел проводить ее.

– Она всегда и на всех сердится, – заметил сквайр. – В настоящее время она со мной не говорит. Отдавая как-то Джоллифу арендные деньги, она выразила надежду, что деньги эти меня успокоят, как будто она считает меня за какого-то зверя.

– Она так и считает, – сказал Бернард.

– Она очень стара, – сказала Белл.

– На вашем месте, дядя, – сказала Лили, – я бы позволила ей жить даром.

– Нет, моя милая, на моем месте ты бы этого не сделала. Сделав это, я поступил бы несправедливо. Почему же мистрис Харп должна жить даром – и, пожалуй, еще получать даром стол и одежду? Гораздо было бы благоразумнее с моей стороны выдавать ей ежегодно известную сумму денег, но и это было бы тоже несправедливо, потому что она не принадлежит к числу людей, которым нужно подавать милостыню, несправедливо было бы и с ее стороны принимать подаяние.

– Она не примет его, – сказала мистрис Дель.

– Не думаю и я, что примет. Но если бы и приняла, то, право, стала бы ворчать, что ей не дали вдвое больше. Если бы мистер Бойс и пошел провожать ее, она стала бы ворчать, что он идет слишком скоро.

– Ведь она уж очень стара? – повторила Белл.

– Однако это не дает ей никакого права говорить обо мне перед моими слугами с пренебрежением. Она не должна этого делать из уважения к самой себе.

По тону голоса сквайра заметно было, что это его оскорбляет.

Весьма длинный и весьма скучный был этот рождественский вечер, он укоренил в Бернарде идею, что с его стороны было бы в высшей степени нелепо оставить свою службу и привязаться к жизни в Оллингтоне. Женщины легче мужчин привыкают к длинным, скучным, без всяких занятий, часам, и поэтому мистрис Дель и ее дочери спокойно и терпеливо переносили скуку. В то время как Бернард зевал, потягивался, выходил из гостиной и опять входил в нее, они скромно сидели, слушая, как сквайр постановлял законы по пустым предметам, и от времени до времени делали возражения и противоречили, когда все единодушно сознавали в его доводах вопиющую несправедливость.

– Разумеется, вы знаете лучше моего, – говорил сквайр после подобных возражений.

– Вовсе не лучше, – отвечала мистрис Дель, – я даже могу сказать, что ничего не знаю об этом, но…

Таким образом протянулся весь вечер, и, когда сквайр в половине десятого остался один, он чувствовал, что день для него прошел недурно. Проведенное время вполне соответствовало его образу жизни, и лучшего он не ожидал. Он не рассчитывал на какие-нибудь особенные удовольствия, и если не был счастлив в этот вечер, то, во всяком случае, был очень доволен.

– Только подумать, что Джонни Имс гостит в гествикском доме! – сказала Белл по дороге к дому.

– Почему же ему и не гостить, – сказала Лили. – Конечно, я бы не желала быть на его месте, потому что леди Джулия такая сварливая старуха.

– И что это значит, что вашего дядю приглашают туда, в особенности для свидания с Джонни! – сказала мистрис Дель. – Разумеется, тут есть какая-нибудь причина.

Нам всем известно, что тут была особенная причина и что сердце бедной Лили не обманулось в своем таинственном предчувствии. Имс вечером после обеда в гостинице Покинса виделся с графом и объяснил ему, что раньше субботы он не может выехать из Лондона, но зато останется в Гествике до середы. Он должен быть в управлении в среду к двенадцати часам и, следовательно, на раннем поезде мог поспеть к этому времени.

– Очень хорошо, Джонни, – сказал граф своему молодому другу, держа в руке спальную свечу, потому что отправлялся наверх одеваться. – В таком случае я вот что скажу: я обдумал наше дело. Во вторник я приглашу Деля к обеду, и если он приедет, то объяснюсь с ним сам. Он деловой человек и сразу поймет меня. Если же он не приедет, тогда вы должны отправиться в Оллингтон и увидеться с ним во вторник же утром, или я сам к нему съезжу, смотря по тому, что будет лучше. Теперь же прошу меня не задерживать, я уж и то опоздал.

Имс и в уме не имел задерживать его, он сам торопился, полный удовольствия, что все устраивается для него удивительным образом. По приезде в Оллингтон он узнал, что сквайр принял предложение графа. Тут уже Джонни увидел, что отступление невозможно, да он вовсе и не думал отступать. Единственным и величайшим его желанием в жизни было называть Лили Дель своею женой. Джонни только побаивался сквайра, он думал, что сквайр отвергнет его предложение, еще, пожалуй, наговорит ему грубостей, и что графу будет крайне неприятно услышать и отказ, и оскорбления. Решено было, что граф за несколько минут до обеда пригласит сквайра в свой кабинет. Джонни чувствовал, что едва ли он в состоянии будет удержаться на месте, когда два старика после совещания явятся в гостиную.

Леди Джулия обошлась с ним очень хорошо, не важничала перед ним, напротив, старалась быть очень любезной. Брат рассказал ей всю историю, и она не менее его заботилась доставить Лили другого мужа вместо этого чудовища Кросби.

– Она еще очень счастлива, что избавилась от него, – говорила леди Джулия своему брату. – Очень счастлива.

Граф соглашался с этим, говоря, что, по его мнению, фаворит его Джонни будет для нее отличным мужем. Леди Джулия сомневалась только на счет согласия Лили.

– Во всяком случае, Теодор, он пока ничего не должен говорить ей.

– Разумеется, – отвечал граф, – не должен говорить по крайней мере с месяц.

– А по-моему, чтобы вернее был успех, то месяцев шесть по крайней мере.

– Сохрани боже! в это время ее подцепит кто-нибудь другой, – сказал граф.

В ответ на это леди Джулия только покачала головой.

Из церкви в день Рождества Джонни отправился к матери, там его приняли с большим почетом. Мистрис Имс сделала ему множество наставлений относительно его поведения за столом графа, касаясь даже малейших подробностей насчет сапог и белья. Но Джонни начинал убеждаться в гествикском доме, что люди не так резко отличаются в своих привычках и образе жизни, как некоторые полагают. Правда, манеры леди Джулии далеко не были одинаковы с манерами мистрис Ропер, но она точно так же приготовляла и разливала чай, как его приготовляли и разливали в Буртон-Кресценте, и Джонни на другое же утро увидел, что может есть яйца всмятку без малейшего дрожания в руках, несмотря на то что на рюмке, куда вставлялось яйцо, красовалась графская коронка. Накануне Рождества, в церкви, сидя на графской скамье, он чувствовал себя не на своем месте, ему казалось, что на него устремлены глаза всей конгрегации, но в день Рождества он уже не испытывал этого неудобства, ему так спокойно было на мягкой подушке, что он во время проповеди чуть не заснул. А когда Джонни по выходе из церкви вместе с графом приблизился к тем воротам, через которые граф перелезал не так давно в страшном испуге и изнеможении, когда он осмотрел живую изгородь, сквозь которую проскочил сам, утекая от быка, он чувствовал себя совершенно как дома, шутил и подтрунивал над сальто-мортале своего величавого спутника. Надо заметить, что молодые люди могут держать себя свободно и позволять себе шутки двояким образом – приятным и обидным. Если бы в натуре Джонни была наклонность к последнему, то граф сейчас же повернулся бы к нему спиной и положил бы конец неровной игре. В Джонни этого не было, потому-то он и нравился графу.

Наконец наступил вторник, а потом и час обеда, или, вернее, час, в который сквайр должен был явиться в гествикский дом. Имс, по условию с своим патроном, не раньше мог спуститься в гостиную, как по окончании свидания. Леди Джулии, как участнице в заговоре, предстояло принять сквайра, после чего лакей должен был пригласить его в кабинет графа. Надо было видеть и любоваться этими заговорщиками, когда между ними происходило совещание. Столько тут было и серьезного, и смешного.

– Ведь если он захочет, то сделается таким сердитым и упрямым, как старая дубина, – сказал граф, отзываясь о сквайре, – нам нужно стараться, чтобы как-нибудь не погладить его против шерсти.

– Не знаю, что мне делать и говорить ему, когда я сойду вниз, – сказал Джонни.

– Только поздороваться и больше ничего, – сказала леди Джулия.

– Я его попотчую добрым портвейном, который смягчит его сердце, – заметил граф. – А потом и посмотрим, каков-то он будет вечером.

Джонни Имс задрожал, когда коляска сквайра подкатилась к гествикскому дому. Сквайр – в полном неведении о заговоре – был встречен леди Джулией, минуты через две его пригласили в кабинет.

– С удовольствием, с удовольствием, – говорил сквайр, следуя за лакеем.

При входе сквайра, граф стоял посредине кабинета, его круглое, румяное лицо представляло картину радушия и веселья.

– Очень рад, что вы приехали, очень рад. Мне нужно с вами кое о чем поговорить.

Мистер Дель, далеко не так располагавший к себе, ни по сердцу, ни по обращению, каким был граф, пожал руку графа и слегка наклонил голову, показывая этим, что он готов слушать.

– Кажется, я сообщил вам, – продолжал граф, – что у меня в гостях молодой Джон Имс, – завтра он уезжает, в управлении без него не могут обойтись. Он славный малый, сколько могу судить, отличный молодой человек. Я его очень полюбил.

В ответ на это мистер Дель сказал весьма немного. Он сел и в общих выражениях заявил о своем расположении ко всему семейству Имса.

– Вы знаете, Дель, что я не мастер говорить и потому, чтобы не переливать из пустого в порожнее, обращаюсь прямо к делу. Само собою разумеется, мы все слышали об этом бездельнике Кросби и его поступке с вашей племянницей Лилианой.

– Это бездельник, без всякой примеси бездельник. Только чем меньше будем говорить об этом, тем лучше. Я бы не хотел, чтобы имя этой бедной девушки упоминалось с именем этого негодяя.

– Но, любезный мой сосед, в настоящую минуту я должен упомянуть его. Бедняжка! Я хотел что-нибудь сделать для ее утешения, и надеюсь, что сделаю. Знаете ли вы, что этот молодой человек был влюблен в нее еще до знакомства ее с Кросби?

– Как! Джон Имс!

– Да, Джон Имс. И право, я от души жалею, что он не овладел ее сердцем раньше этого мерзавца, которому вы позволяли гостить в своем доме.

– Что же делать, Дегест, в этом я не виноват.

– Нет, нет, нет! Такие люди водятся на свете, с одного взгляда не узнаешь их. Он был друг моего племянника, которого тоже винить нельзя. Жаль, очень жаль, что она с самого начала не знала чувств этого молодого человека.

– Может статься, она имела о нем совсем другие понятия, смотрела на него не так, как смотрите вы.

– Да, у этого молодого человека необыкновенно красивая наружность, он статен, плечист, с добрыми честными глазами и вдобавок обладает таким присутствием духа, какое встретишь не во всяком молодом человеке. В своих манерах он не похож на ученую обезьяну – словом, прекрасный молодой человек.

– Все это прекрасно, Дегест, только теперь поздно.

– Вовсе нет, напротив, самая пора. Не должно быть поздно! Нельзя же, чтобы девушка отказалась на всю жизнь от супружеского счастья потому только, что ее обманул какой-то негодяй.

– Правда, она немного погорюет. В настоящее время я сам знаю, нельзя ей объявить, что у нее есть другой обожатель. Придет время, Дель, придет время, свое время всегда приходит.

– Только ко мне и к вам оно никогда не придет, – сказал сквайр, и на сухих щеках его показалась едва уловимая улыбка.

История их жизни была почти одна и та же, тот и другой любил в свое время, тот и другой испытал разочарование, и затем тот и другой на всю жизнь остались холостыми.

– Но оно приходило, – сказал граф с особенным чувством. – Было время, когда и нас пригревало солнышко, наша жизнь не была совсем постылою. Во всяком случае, вы и ее мать рано или поздно должны же выдать ее замуж.

– Я не думал об этом.

– А я хочу, чтобы вы подумали. Я хочу расположить вас в пользу этого молодого человека и с этой целью намерен быть с вами откровенным. Надеюсь, вы за ней что-нибудь дадите?

– Не знаю, – отвечал сквайр, почти оскорбленный подобным вопросом.

– Все равно, дадите ли вы или нет, но я ему дам кое-что, – сказал граф. – Я бы не вмешался в это дело, если бы не имел намерения поставить себя в такое положение относительно его, которое оправдывает меня в предложение этого вопроса. – Говоря это граф, выпрямился во весь рост. – Если это дело состоится, то брак не будет дурным для вашей племянницы в денежном отношении. Мне приятно будет наградить его, но еще было бы приятнее, если бы она могла разделить с ним эту награду.

– Она должна быть премного вам обязана, – сказал сквайр.

– Она и была бы обязана, если бы узнала молодого Имса. Надеюсь, впрочем, придет время, когда она его узнает. Надеюсь также, что мы вместе желаем им счастья и что вы будете благодарить меня за то, что я помог им сделаться счастливыми. Не отправиться ли нам теперь к леди Джулии?

Граф чувствовал, что успех его был не полон, что его предложение было принято довольно холодно, он мало надеялся на приобретение успеха в течение дня даже с помощью лучшего портвейна.

– Полминуты, граф, – сказал сквайр. – Бывают дела, в которых я не способен к быстрым соображениям, к числу таких дел относится и это. Позвольте мне подумать, о чем вы говорили, и потом побывать у вас.

– Извольте, извольте.

– А теперь за ваше участие в этом деле, за ваше великодушие и доброе сердце позвольте выразить вам самую искреннюю благодарность.

Сквайр низко поклонился и последовал за графом.

Граф Дегест все-таки чувствовал, что совещание не увенчалось желаемым успехом. Судя по характеру сквайра и некоторым его странностям, с своей стороны мы можем сказать, что в деле подобного рода нельзя было рассчитывать на успех с первого раза. Он сам объявил, что в серьезных вопросах соображение ему не дается быстро. Как бы то ни было, граф был разочарован, но, если бы он мог читать в душе сквайра, его разочарование не было бы так сильно. Мистер Дель видел, что с ним поступают великодушно и что граф делал предложение собственно из особенного расположения к Джонни и Лили, но не в его натуре было соглашаться немедленно на всякого рода предложения. Поэтому он вошел в гостиную с холодным, спокойным лицом, заставлявшим Имса и леди Джулию полагать, что в кабинете ничего хорошего не сделано.

– Как ваше здоровье, сэр? – спросил Джонни, подходя к сквайру в величайшем смущении и выполняя заученную роль без всякого соображения.

– Как вы поживаете, Имс? – отвечал сквайр самым спокойным и холодным тоном голоса.

После этого до приглашения к столу ничего не было сказано.

– Дель, я знаю, вы пьете портвейн, – сказал граф, когда леди Джулия, после обеда вышла из столовой. – Если вы скажете, что такой портвейн вам не нравится, то после этого вы ничего в нем не смыслите.

– Да, этому вину лет двадцать, – сказал сквайр, отведав портвейн.

– Прибавьте еще десяток, мне удалось запастись им пораньше, его не починали лет тридцать. Мне приятно предложить его человеку, как вы, который узнал его с одного взгляда. Дело другое Джонни. Для него все равно.

– Нет, милорд, не все равно. Мне кажется, он чрезвычайно вкусен.

– Чрезвычайно вкусен! Вкусно и шампанское, и имбирное пиво, и шипучка – для тех, разумеется, кто любит такие напитки. Не думаете ли вы сказать, что можете узнавать вкус вина, когда у вас во рту пол-апельсина?

– Скоро и он войдет во вкус, – сказал сквайр.

– Двадцатилетний портвейн не придется ему по вкусу, когда ему самому не больше двадцати, – сказал граф, забывая, что для них самих шестидесятилетний портвейн будет иметь такой же удивительный вкус, какой и двадцатилетний имел для его фаворита. Доброе вино до некоторой степени расшевелило сердце старого сквайра, но все-таки с его стороны ничего не было сказано на счет брачного заговора. Граф заметил однако же, что мистер Дель был очень любезен и внимателен к молодому его другу, спрашивал его от времени до времени об образе его жизни и занятиях в управлении сбора податей.

– Работа трудная, – говорил Имс. – Сделаете маленькую подскобочку, и поднимется такая суматоха, пошлют за вами и смотрят на вас, как будто вы намеревались ограбить всю кассу, для них ничего не значит держать вас в присутствии до пяти часов.

– Много ли вы имеете времени для завтрака и для прочтения газет? – спросил граф.

– Не больше десяти минут. Газета во время присутствия побывает в двадцати руках, а это как раз приходится по десять минут на человека, что касается до завтрака, то мы довольствуемся сухарем, обмакнутым в чернила.

– Обмакнутым в чернила! Что это значит? – спросил сквайр.

– А это значит, что вы должны его кушать и в то же время писать.

– Я об вас все узнаю, – сказал граф. – Сэр Рэфль Бофль – мой товарищ.

– Не думаю, что он знает о моем существовании, – сказал Джонни. – А вы хорошо его знаете, лорд Дегест?

– Не видал его лет тридцать, но до того времени был с ним в хороших отношениях.

– Мы называем его Хофль-Скофль.

– Хофль-Скофль! Ха-ха-ха! Он всегда был таким, любит покричать, с большими претензиями, с пустой головой. Мне бы не следовало этого говорить в вашем присутствии, молодой человек. Перейдемте-ка в гостиную.

– Ну что же он сказал? – спросила леди Джулия вслед за отъездом сквайра. Скрытничать не представлялось надобности, и потому вопрос этот был сделан в присутствии Джонни.

– Ничего особенно хорошего, но ничего и дурного. Он подумает и потом повидается со мной. Не унывай, Джонни, и помни, что тебе не нуждаться в добром друге.

На другое утро в семь часов Джонни Имс возвращался в Лондон, а в полдень явился за своей конторкой, как будто по условию, в одно время с распределителем занятий по управлению сбора податей.