В этот день в Малом доме обедали довольно рано, это вошло уже в обыкновение с тех пор, как начались сборы и упаковки. После обеда мистрис Дель шла через сады к другому дому с запиской в руке. В записке этой она говорила леди Джулии, с выражением искреннейших благодарностей, что Лили, после болезни своей, не может еще выезжать так скоро и что она сама обязана оставаться при Лили. Она объяснила также, что в доме делаются приготовления к переезду и что поэтому она не может принять приглашения. Что касается другой ее дочери, – говорила мистрис Дель, – то она с особенным удовольствием отправится в гествикский дом с своим дядей. Потом, не запечатывая этой записки, мистрис Дель понесла ее к сквайру на его решение, согласовалось ли оно или нет с его видами. Могло случиться, что он и не захочет ехать к лорду Дегесту с одною Белл.

– Предоставьте это мне, – сказал сквайр. – Конечно, если не встречаете препятствий.

– О, никаких!

– Я сейчас же скажу вам, Мэри, прямую истину. Я поеду сам с этой запиской и увижу графа. Потом я отклоню приглашение или приму его, смотря по тому, чем кончится наше свидание. А я бы желал, чтобы Лили поехала.

– Бедненькая! Она не может.

– Желал бы, чтоб она могла, очень желал бы, желал бы от всей души.

В то время как он повторял свое желание, в его голосе отзывалось столько искренности, что сердце мистрис Дель вдруг сделалось особенно мягким и нежным.

– Дело в том, – сказала мистрис Дель, – она не может ехать туда собственно из-за встречи с Джонни Имсом.

– Я это знаю, – отвечал сквайр, – я понимаю. Но этой-то встречи мы и желаем. Почему бы ей не провести недельку в одном доме с благородным молодым человеком, которого мы все любим?

– Тут есть причины, почему она этого не хочет.

– Конечно, есть, те же самые причины, которые побуждают нас привезти ее туда. Может статься, лучше будет рассказать вам все. Лорд Дегест принял молодого человека под свое особенное покровительство и хочет женить его. Он обещал назначить ему хороший годовой доход, на который молодой Имс спокойно проживет всю жизнь.

– Это весьма великодушно, я от чистого сердца радуюсь за Джонни.

– Его повысили по службе.

– Вот как! Значит, у него дела идут хорошо.

– Дела его идут отлично. Он теперь частный секретарь у своего главного начальника. И вот что, Мэри, если этот брак устроится, то, чтобы Лили не была с пустыми руками, я условился определить ей сто фунтов в год, ей и детям ее, если она примет предложение Имса. Теперь вы знаете все. Я не хотел говорить, но теперь нахожу не лишним, чтобы дать вам средства судить об этом. Первый жених был бездельник. Этот – честный молодой человек. Не будет ли хорошим, добрым делом пробудить в ней расположение к Имсу! Сколько я заметил, то он, до появления между нами того негодяя, всегда ей нравился, она любила его.

– Она всегда любила его, как друга.

– Лучшего друга она никогда не получит.

Мистрис Дель задумалась. Каждое слово сквайра заключало в себе истину. Это было бы желаемым и верным средством к заживлению ран, это была судьба для Лили, лучше которой нельзя и желать, лишь бы только исполнение ее было возможно. Мистрис Дель твердо была убеждена, что если бы дочь ее согласилась принять предложение Имса, то через год, много через два, заживление ран было бы несомненное. Тогда Кросби был бы забыт или вспоминаем без всякого сожаления, и Лили сделалась бы госпожой счастливого дома. Но есть положения, которых невозможно достичь, хотя бы на пути к достижению их не встречалось никакого физического или материального препятствия. К числу их принадлежит взгляд, который душа бросает на предмет, служащий источником ее скорби. Если бы сердце состояло из вещества, которое можно было бы ковать, и если бы чувства можно было подчинять какому-нибудь контролю, то кто бы позволил себе терзаться превратностями счастья, которым подвергается иногда чувство любви? Смерть не вызывала бы глубокой печали, неблагодарность потеряла бы свое язвительное жало, обманутая любовь нанесла бы оскорбления сильнее того, которое испытывается при обыденных житейских обстоятельствах. В том-то и дело, что сердце наше сделано не из ковкого металла и наши чувства не допускают никакого контроля.

– Для нее это невозможно, – сказала мистрис Дель. – Я боюсь, что невозможно. Слишком еще рано.

– Шесть месяцев, – возразил сквайр.

– Для этого нужны не месяцы, а годы, – сказала мистрис Дель.

– Тогда она утратит свою молодость.

– Да, все это он сделал своей изменой. Но что сделано, того не переделаешь. Она и теперь еще любит его так же нежно, как любила и прежде.

Сквайр пробормотал вполголоса несколько крепких словечек, несколько невольных восклицаний против Кросби, невольных и вместе с тем весьма неприличных. Мистрис Дель слышала эти восклицания и нисколько не оскорбилась ни их неприличием, ни жаром.

– Но вы можете понять, – сказала она, – что она не в состоянии принудить себя ехать туда.

Сквайр ударил кулаком по столу и повторил свои восклицания. Если бы он знал, до какой степени неприятною становилась леди Александрина, он, быть может, не был бы так сильно взволнован. Если бы он мог заметить и понять тот свет, в каком Кросби смотрел теперь на свой союз с фамилией де Курси, мне кажется, он извлек бы из этого некоторое утешение. Люди, которые оскорбляют нас, редко остаются не наказанными за свои оскорбления, но мы так часто считаем себя неудовлетворенными, не зная, что мщение уже совершилось!

– Так вы сами хотите ехать в Гествик? – спросила мистрис Дель.

– Я свезу вашу записку, – сказал сквайр, – и завтра пришлю вам ответ. Граф поступил так великодушно, что вполне заслуживает всевозможного внимания. Я лучше расскажу ему всю правду, и потом, смотря по обстоятельствам, поеду погостить или нет. Особенной надобности ехать туда я не вижу. Что я буду делать в гествикском доме? Я думал, что если мы соберемся там все, то это могло бы устранить некоторые затруднения.

Мистрис Дель встала, чтобы удалиться, но не могла уйти, не выразив благодарности за все, что он предполагал для них сделать. Она знала очень хорошо, какой смысл заключался в словах сквайра относительно устранения некоторых затруднений. Сквайр предполагал, что если бы они прожили неделю в гествикском доме, то идея бежать из Оллингтона, по всей вероятности, была бы оставлена. Мистрис Дель казалось теперь, как будто сквайр за такое намерение сыпал ей на голову раскаленные угли. Она начинала стыдиться образа своих действий и убеждаться, что, взамен благодеяний, которые он делал для ее дочерей, ей следовало бы примириться с его суровостью. Если бы ее не страшили упреки дочерей, она даже теперь отказалась бы от своего намерения.

– Не знаю, что мне сказать вам за ваше великодушие.

– Не говорите ничего, – ни за мое великодушие, ни за мое недобродушие, – а оставайтесь лучше на месте, и будем жить по-христиански, будем стараться думать друг о друге доброе, а не дурное.

Это были добрые, великодушные слова, обнаруживавшие в себе дух любви и терпения, но они были высказаны жестким несимпатичным голосом, и сквайр, произнося их, угрюмо смотрел на каминный огонь. По правде сказать, сквайру стало стыдно за теплоту своих слов.

– По крайней мере, я ни в каком случае не буду думать дурно, – отвечала мистрис Дель, подавая руку. Теперь было слишком уже поздно покинуть проект переезда и вместо того остаться в Малом доме, но, проходя через сад, она признавалась себе, что раскаивается в своем поступке.

В эти дни холодной ранней весны, вход с полянки в дом чрез стекольчатую дверь не был еще открыт, так что необходимо было обойти кругом через огород на дорогу, и уже оттуда в уличную дверь или же в соседнюю дверь, через кухню. Мистрис Дель выбрала теперь этот последний вход, и в то время как она выходила из кухни, к ней, почти на цыпочках, подошла Лили и остановила ее. На лице Лили была улыбка, когда, в знак предостережения, она подняла палец, и никто бы не подумал, посмотрев на нее, что она сама обеспокоена.

– Мама, – прошептала она, указывая на дверь гостиной, – не ходите туда, пойдемте в вашу комнату.

– Кто там? Где Белл? – И мистрис Дель пошла в свою комнату, как ей приказывали. – Но кто же там? – повторила она.

– Он!

– Кто он?

– Ах, мама, как вы недогадливы! Само собою разумеется, что там доктор Крофтс. Он там почти с час. Не знаю, на что он сядет: там нет ни одного стула, кроме груды старых ковров. Весь пол заставлен посудой, и Белл такая замарашка. Она надела ваш старый клетчатый передник, и когда доктор вошел, она завертывала кочерги в серую бумагу. Я думаю, ей в жизнь свою не случалось попадать в такой просак. Скажу наверное, что ему не удастся поцеловать ее руки.

– Ах, Лили, как тебе не стыдно!

– Право, он там, уверяю вас, если только не выскочил в окно или не вылетел в трубу.

– Зачем же ты оставила их?

– Он встретил меня в коридоре и поздоровался со мной серьезно-пресерьезно. – «Войдите, – сказала я, – и посмотрите, как Белл упаковывает каминные щипцы и кочерги». «Я войду, – отвечал он, – но вы за мной не идите». Он был такой серьезный, что, наверное, думал об этом всю дорогу.

– Почему же ему и не быть серьезным?

– Совсем нет, ему не следует так серьезничать, мама, неужели вы не радуетесь? Я так очень, очень рада. Мы будем жить вместе одни – вы и я, а она будет так близко от нас! Я уверена, что он готов остаться там навсегда, пока не войдет кто-нибудь зачем-нибудь. Я так устала, глядя все в окно и дожидаясь вас. Быть может, он помогает ей укладывать вещи. Как вы думаете: не войти ли нам, или это будет не хорошо?

– Лили, пожалуйста, не торопись делать заключений, ты можешь ошибиться.

– Правда, мама, – сказала Лили, положив свою руку в руку матери, – совершенная правда.

– Милая моя, прости меня, – сказала мать, догадываясь, что сделанное замечание в настоящую минуту было очень жестоко.

– Ничего, мама, – сказала Лили, – вы хорошо делаете, когда напоминаете мне… хорошо, когда мы бываем с вами одни. Но бог даст, я не ошиблась, и Белл будет счастлива. Тут большая разница, одно делалось второпях, а другое – с большою обдуманностью. Однако они, пожалуй, никогда не выйдут из гостиной. Пойдемте, мама, только дверь уж отворите вы.

Мистрис Дель отворила дверь, сделав дверной ручкой маленькое предуведомление. Крофтс не выскочил из окна и не вылетел в трубу, но спокойно сидел посредине комнаты на пустом ящике, а против него на груде ковров сидела Белл. На ней все еще надет был старый клетчатый передник. В каком состоянии были ее руки, я не могу сказать, но, полагаю, что доктор ничего особенного на них не нашел.

– Здравствуйте, доктор, – сказала мистрис Дель, стараясь говорить обычным своим голосом и принять вид, как будто в визите его ничего важного не замечает. – Я только что пришла из Большого дома.

– Мама, – сказала Белл, соскакивая с груды ковров, – вы больше не должны называть его доктором.

– Не должна? Разве кто-нибудь его разжаловал?

– О, мама, вы понимаете, – сказала Белл.

– Я понимаю, – сказала Лили, подходя к доктору и подставляя ему свою щечку для поцелуя. – Он должен быть моим братом, и с этой минуты я заявляю свои права на него. Надеюсь, что он будет делать для нас все и ни одной минуты времени не станет называть своею собственной.

– Мистрис Дель, – сказал доктор, – Белл согласилась, чтобы это так и было, если согласитесь и вы.

– Тут не могло быть большого сомнения, – отвечала мистрис Дель.

– Мы не будем богаты… – начал доктор.

– Я презираю богатство, – сказала Белл, – я терпеть не могу даже говорить об этом, и мне кажется, это не в характере женщины.

– Белл была всегда фанатиком в похвалу нищеты, – сказала мистрис Дель.

– Нет, у меня нет этого фанатизма. Я очень люблю трудовые деньги. Я сама бы хотела зарабатывать их, но не знаю каким образом.

– Ухаживай за больными, как это делают в Америке, – сказала Лили.

И затем они все отправились в другую комнату, расположились около камина, и вскоре между ними завязался такой одушевленный интимный разговор, как будто они давным-давно составляли одно семейство. Событие, несмотря на его многозначительность, и именно в том, что молоденькая леди, довольно замечательной красоты и, как известно, хорошего происхождения, получила предложение вступить в брак и изъявила на это согласие, – событие это было принято весьма спокойно и даже весьма обыкновенно. Как заметно отличалось оно от того события, когда Кросби сделал свое предложение! Лили с самого начала поставлена была на пьедестал, пьедестал, который мог быть опасным, но который, во всяком случае, был очень высок. Какой прекрасной речью встречен был Кросби! Как сильно чувствовали все принимавшие участие в этом событии, что заря счастья для Малого дома занялась, чувствовали, правда, с некоторым страхом, но в то же время и с внутренним торжеством! Событие было так велико, что заставляло Лили теряться в восторге и удивлении! Теперь же, в настоящем событии, ничего не было великого, нечему было удивляться. Никто, кроме разве Крофтса, не испытывал особенного торжества, но все были очень счастливы, и все были уверены в безопасности своего счастья. Еще не так давно одна из них была так грубо низвергнута с пьедестала изменою своего поклонника, но теперь никто не боялся за измену со стороны этого нового поклонника. Белл до такой степени была уверена в своей судьбе, как будто бы она уже находилась в своем скромном собственном доме в Гествике. Мистрис Дель смотрела на доктора, как на родного сына, словом, все четверо сгруппировались вокруг камина, как будто они составляли одно семейство.

Белл, однако же, не сидела подле своего жениха. Когда Лили приняла предложение Кросби, она, по-видимому, думала, что никогда не может быть достаточно близка к нему. Она нисколько не стыдилась своей любви и постоянно выражала ее, нежно лаская его рукой, склонялась на его руку, смотрела ему в лицо, как будто она беспрерывно желала иметь какое-нибудь осязаемое уверение в его присутствии. Не так было с Белл. Она была счастлива тем, что любила и была любима, но не требовала видимых выражений любви. Я не думаю даже, что она была бы слишком огорчена, если бы Крофтсу вдруг понадобилось уехать в Индию и воротиться назад до женитьбы. Дело кончено, и этого было для нее совершенно достаточно. С другой же стороны, когда он говорил о необходимости безотлагательной женитьбы, Белл не видела в этом никакого затруднения. Так как ее мать намеревалась переехать на новое место жительства, то, может статься, было бы лучше устроить новое помещение сообразно с потребностями двух лиц, вместо трех. И так они разговаривали о стульях и столах, коврах и принадлежностях кухни, в самом неромантичном, семейном, практическом духе! Значительная часть мебели в доме, который они предполагали оставить, принадлежала сквайру, или Дому, как они обыкновенно выражались. Более старые и массивные вещи, предметы из такого материала, какой в состоянии выдержать полстолетия, находились в Малом доме с того времени, как они в него въехали. Поэтому возбужден был вопрос о покупке новой мебели для дома в Гествике, – вопрос, не лишенный значения для владетельницы такого умеренного дохода, какой принадлежал мистрис Дель. Первые два месяца им предстояло прожить в меблированной наемной квартире или гостинице, сложив в кладовую у кого-нибудь из знакомых все свои пожитки. При таких обстоятельствах не лучше ли было бы устроить свадьбу Белл так, чтобы вопрос о наемной квартире ни под каким видом не усложнял ее надобностей? Это было последнее предложение доктора Крофтса, которое он решился сделать, пользуясь поощрением своих собеседниц.

– Едва ли это будет возможно, – сказала мистрис Дель. – Нам остается пробыть здесь только три недели, и притом же при таком хаосе во всем доме!

– Джеймс ведь шутит, – сказала Белл.

– Вовсе не шучу, – сказал доктор.

– Почему же не послать за мистером Бойсом и не отнести ее на подушке позади вас? – спросила Лили. – Это всего лучше идет к таким первобытным людям, как вы и Белл. Во всяком случае, Белл, я желаю, чтобы ты выехала из этого дома замужнею.

– Я не думаю, чтобы это составило большую разницу, – сказала Белл.

– А подожди ты до лета, и мы бы устроили отличный бал на нашей полянке. Выйти замуж в наемной квартире – как-то звучит неприятно, не правда ли, мама?

– Я не вижу тут ничего необыкновенного, – возразила Белл.

– Ну, я всегда буду называть тебя Обыкновенной Дамой.

После этого пили чай, а после чая доктор Крофтс сел на лошадь и поскакал в Гествик.

– Ну что же, теперь мне можно говорить о нем? – спросила Лили, лишь только уличная дверь затворилась за спиною доктора.

– Нет, нельзя.

– Как будто я не знала этого давным-давно! Согласись, не тяжело ли было переносить все твои выговоры, которые ты делала мне с такой постоянной суровостью, и неужели в ответ на это я не имела права сказать ни одного слова!

– Я что-то не припомню этой суровости, – сказала мистрис Дель.

– А я не припомню молчания Лили, – добавила Белл.

– Но теперь все кончено, – сказала Лили. – И я счастлива, совершенно счастлива. Белл, я в жизнь свою не испытывала такого удовольствия!

– Я тоже, – сказала мать. – Поистине могу сказать, что благодарю Бога за это благодеяние!