Наш рассказ окончен; нам осталось лишь собрать нити повествования в аккуратный узел — работа нетрудная как для автора, так и для читателей. У нас было мало персонажей и мало волнующих событий, так что, если бы не обычай, мы предоставили бы воображению всех заинтересованных сторон домыслить, как разрешились события в Барчестере.

Наутро после дня, завершившего нашу последнюю главу, мистер Хардинг под руку с дочерью покинул богадельню в ранний час и спокойно уселся завтракать в наёмных комнатах над аптекарской лавкой. Торжественных проводов не было; никто, даже Банс, не видел, как мистер Хардинг оставил старое жилище, и в аптеку он вошёл так же просто и без церемоний, как если бы заглянул за пластырем или леденцами от кашля. Когда Элинор проходила в ворота и по мосту, на глаза ей навернулись слёзы, но мистер Хардинг шагал упругой походкой и под новый кров вступил с весёлым лицом.

— Ну вот, милая, — сказал он, — всё под рукой, и здесь ты можешь приготовить чай не хуже, чем в богадельне.

Так что Элинор сняла шляпку и приготовила чай. И так бывший смотритель Барчестерской богадельни завершил свой побег и перебрался на новое место.

Довольно скоро архидьякон заговорил с отцом о назначении смотрителя. Разумеется, он подобрал три или четыре собственные кандидатуры, учитывая, что план мистера Камминга касательно Пуддингдейлского прихода оказался неосуществим. Смогу ли я изобразить его изумление, когда отец объявил, что не будет назначать мистеру Хардингу преемника?

— Если мы сумеем всё уладить, мистер Хардинг вернётся, — сказал епископ, — а если не сумеем, то неправильно будет ставить какого-либо другого джентльмена в столь жестокое положение.

Тщетно архидьякон спорил, увещевал и даже грозил, тщетно в самой суровой манере обращался к отцу «милорд», тщетно восклицал: «Боже великий!» тоном, перед которым дрогнул бы целый синод, не то что слабый и дряхлый епископ. Никакие силы не могли понудить епископа назначить нового смотрителя взамен мистера Хардинга.

Даже Джон Болд пожалел бы архидьякона, когда тот в расстроенных чувствах возвращался в Пламстед: церковь рушится, нет, уже пала в прах; её служители без боя сдаются под натиском врагов, а один из наиболее почитаемых епископов — человек, по общему мнению совершенно послушный ему, доктору Грантли, во всех такого рода вопросах! — положительно настроен капитулировать и признать себя побеждённым!

Как живёт богадельня после ухода смотрителя? Увы, плохо. С отставки мистера Хардинга прошло уже несколько лет, а смотрительский дом по-прежнему стоит пустой. Старый Белл умер, и Билли Грейзи; одноглазый Сприггс допился до смерти, и ещё трое из двенадцати перебрались на кладбище. Шестеро умерли, шесть мест остались вакантными! Да, шестеро умерли, и не было с ними в последние минуты доброго друга и утешителя, богатого соседа, который приятными мелочами облегчил бы тягость подступающей смерти. Мистер Хардинг, конечно, их не покинул; от него они получили то утешение, которое даёт умирающего его христианский пастырь. Но то была забота приходящего священника, не постоянное присутствие хозяина, соседа и друга.

Не лучше жилось и тем, кого смерть пока пощадила. Между ними пошли свары и ссоры, кто главнее, и постепенно они поняли, что скоро из них останется лишь один — последний жалкий обитатель некогда тёплого и уютного, а ныне тоскливого дома.

Самому зданию богадельни не дали обветшать и разрушиться — об этом заботится мистер Чодвик, который по-прежнему управляет её финансами и переводит арендную плату от земель на специально открытый банковский счёт. Однако всё пришло в запустение. Смотрительский сад и дорожки заросли сорняками, на клумбах нет цветов, нестриженные газоны встречают посетителя мхом и высокой мокрой травой. Ничто здесь уже не радует глаз. Увы, один из красивейших уголков Барчестера превратился в самый безобразный.

Мистер Хардинг не переехал в Крэбтри. Мистер Смит по-прежнему живёт там со своим счастливым семейством, а мистеру Хардингу выделили небольшой приход в черте города. Это самый маленький приход, какой только может быть: он включает часть соборной территории и несколько близлежащих старых домов. Сама церковь — удивительное готическое строеньице над воротами в стене собора, и попасть в неё можно по лестнице из арки ворот. Размером она не больше обычной комнаты — футов, может быть, двадцати семи в длину и восемнадцати в ширину, — и все же это настоящая церковь. В ней есть старая резная кафедра и аналой, крохотный алтарь под старым темным витражом, купель, полдюжины скамей и десяток мест для бедных, а также ризница. Крыша острая, из тёмного дуба; три поддерживающих её бруса доходят до боковых стен и заканчиваются гротескными резными лицами: два чёрта и ангел с одной стороны, два ангела и чёрт с другой. Такова церковь святого Катберта в Барчестере, где мистер Хардинг получил место настоятеля с чистым доходом семьдесят пять фунтов в год.

Здесь он каждое воскресенье совершает вечернюю службу и раз в три месяца — таинство евхаристии [68]. Прихожан у него немного, а будь их больше, они бы не помещались в церкви; однако шесть скамей заполняются, а на первом из мест для бедных всегда сидит наш старый друг мистер Банс в опрятном казённом платье.

Мистер Хардинг по-прежнему регентствует в Барчестерском соборе и почти каждое воскресенье за утренней службой поёт литанию, как никто в Англии. Его нельзя назвать несчастным или недовольным; он по-прежнему живёт на съёмной квартире, куда перебрался из богадельни, но теперь занимает её один: через три месяца после их переселения Элинор стала миссис Болд и, разумеется, переехала к мужу.

Со свадьбой пришлось преодолеть некоторые затруднения. Архидьякон не мог так быстро забыть горе и наотрез отказался почтить церемонию своим присутствием, но, впрочем, отпустил на неё жену и детей. Бракосочетание прошло в соборе, венчал сам епископ — в последний раз, ибо, хотя он ещё жив, силы уже не позволяют ему служить.

Довольно скоро, примерно через полгода, когда свадьба Элинор отошла в область воспоминаний и обращение «миссис Болд» утратило для окружающих трепетную новизну, архидьякон согласился встретиться с Джоном Болдом за обедом, с тех пор они сделались почти дружны. Архидьякон твёрдо убеждён, что его свояк в холостяцкие годы был атеистом и не верил в великую истину нашей матери-церкви, но женитьба, как это частенько бывает, открыла ему глаза. А Болд так же склонен полагать, что время смягчило суровость архидьяконского нрава. Впрочем, при всей своей дружбе историю с богадельней они стараются не обсуждать.

Мистера Хардинга, как мы говорили, нельзя назвать несчастливым. Он мог бы отказаться от съёмных комнат, не будь это единственное место на земле, которое он вправе назвать своим. Время его делится между домом дочери и дворцом; ему не дадут скучать в одиночестве, даже если он сам того захочет. Примерно через год после свадьбы Элинор его решимость жить в наёмных комнатах была уже настолько сломлена и забыта, что он согласился окончательно перевезти виолончель к дочери.

Через день ему приносят записку от епископа. «Его преосвященство шлёт свои приветствия; ему нездоровится, и он выражает надежду, что мистер Хардинг сегодня с ним отобедает». Бюллетень о здоровье старика-епископа — миф; хотя ему за восемьдесят, он никогда не болеет и, вероятно, умрёт когда-нибудь, как гаснет искра: постепенно и без борьбы. Мистер Хардинг обедает у него очень часто, то есть приходит во дворец к трём и задерживается до десяти; в остальные дни епископ киснет, говорит, что портвейн пахнет пробкой, сетует на невнимательность слуг и укладывается спать на час раньше обычного.

Прошло ещё много времени, прежде чем барчестерцы отвыкли называть мистера Хардинга смотрителем. Привычка настолько укоренилась, что у многих нет-нет да срывается с уст привычное обращение.

«Нет, нет, — всегда поправляет он, — уже не смотритель, только регент».