Сухой кряжистый старик с огромными руками и крупной головой, одетый в синюю байковую больничную пижаму, брёл с эмалированным бидончиком по черничнику, но за ягодами наклонялся редко. Для того чтобы набрать побольше, нужно было пройти в своё, заповедное место. И старик решил идти туда, потому что делать в интернате с завтрака до обеда ему было нечего. А других развлечений, кроме этих вот одиноких прогулок за забором интерната, семидесятилетний вор в законе не знал.

Телевизор смотреть он не любил, да и не найти было утром заслуживающих его внимания передач. Картишки, домино и прочие пенсионерские радости достали его ещё в тюрьмах и колониях. Признавал только шахматы, но сегодня был не в настроении. В это воскресенье ему хотелось побыть одному, подышать лесным воздухом, посидеть под сосной на травке.

О таких прогулках старый вор мечтал уже давно, и до сих пор не мог поверить, что его мечта сбылась. Грибы, ягоды, иногда рыбалка — что ему ещё нужно? Ни жены, ни детей-внуков, как и положено у «законников», у него не было. Койка в интернате — всё же не шконка. Другой свободы бывалый зэк Пётр Тимофеевич Грилёв по кличке Плешивый не знал и не хотел знать.

В юности и в зрелом возрасте он тянул всё, что блестело, а после на этапах уже тридцать лет лишился волос. Сейчас-то Плешивый и гвоздя не украл бы — решил на склоне лет попробовать стать честным, законопослушным. И нашёл, что это не так уж плохо. Но старые связи и знакомства Плешивый сохранял, и даже сейчас, выходя за ворота по чернику, время от времени встречался со своими приятелями и их домочадцами.

Загорелый, с голым блестящим черепом, с изрезанным морщинами лицом, он выглядел настоящим лесным человеком, хоть и родился в степном Кубанском краю. Но во время войны осиротел, сбежал из детдома, скитался по разным зонам и, наконец, осел в Подмосковье. Так случилось потому, что только этот интернат брал на постой людей со сложной биографией. И потому, что именно северо-запад Московской области наиболее подходил Грилёву. Именно таким, валяясь на нарах и слушая рёв полярного бурана, представлял он себе тихий уголок. Тот причал, близ которого должны когда-то закончиться его дни.

Он уселся на корточки под сосенку, достал толстыми пальцами с вытатуированными перстнями горсть табаку, понюхал. Хотелось курить, но нынешним жарким летом делать это в лесу запретили. Грилёв справедливость запрета понимал, и никогда его не нарушал. Он даже не брал с собой спички, чтобы ненароком не согрешить. Вот так и сидел, смотрел сквозь листву в небо, на яркое солнышко, нюхал табак, чихал. Солнце казалось отсюда звездой с шестью длинным и лучами. Оно яростно пекло насквозь прокалённую землю, и редкие дожди испарялись ещё в воздухе.

Сегодня, восемнадцатого августа, тоже в небе ни облачка. Многие старики и с постелей не встанут, разве что поесть и справить нужду. А их кодла вот так же, на корточках, усядется в тенёк смолить папиросы — на территории интерната курить разрешается. Все старики, несмотря на жару, в рубахах с длинным рукавом — чтобы не демонстрировать наколки. Конечно, к вечеру все «остограммятся», начнут мазать, спорить то есть, понтоваться, «ставить примочки»; а кто-то кому-то и вмажет. Да тут и одного обидного слова достаточно, чтобы до мокрухи дошло. Блатные хоть и старые, а горячие, и понятия для них святы. Сам Плешивый в разборках никогда не участвовал, наоборот, умел разводить стороны. Он был «ёра», то есть кручёный, битый человек, прошедший жизнь на всех режимах.

Конечно, не всегда выходило утихомирить замазчивых. В ход шли «пики» и «перья», из интерната менты увозили «дубарей». Помирали со страху тихие старушонки, которые и без того боялись высунуть нос на улицу. Кое-кто из интерната отправлялся опять в СИЗО. Все они плакали покаянными слезами, не хотели расставаться с заведением, с сестричками, с лепилами — так зэки называли фельдшеров и врачей. Кое-кто даже мастырку заделывал — в обморок падал, вены резал. Но слёзы и уловки не помогали, и старики пропадали навсегда.

Грилёв сразу же забывал про этих придурков и продолжал свою размеренную жизнь. Была у него и подруга, тоже бывшая рецидивистка Лёля. Оба жили в отдельных палатах, ходили друг к другу в гости, наносили визиты соседям — вместе и порознь. Бывало, что даже помогали ухаживать за психами, за лежачими. Особенно, конечно, Лёлька старалась, но иногда и Плешивому хотелось проявить себя с лучшей стороны. Сожительство своё они по-современному называли «гражданским браком», хотя прекрасно понимали, что это неправильно. Но изменять традициям оба не хотели, потому и не спешили оформлять отношения.

Да и зачем, ведь их жизнь после регистрации брака не изменилась бы, а выходить из интерната на волю ни Петя Плешивый, ни Лёля Жёлтая не собирались. Там у них не было ни жилья, ни родных. Они знали, что в конце концов местный парень-могильщик из тихих психов зароет их на кладбище в карьере. Поставят кресты, нацепят металлические бирки, занесут номера в книгу.

Но уже точно никто и никогда из-за них этой книгой не поинтересуется. Да и других, даже фраеров, не очень-то здесь ищут. Кто сам откинет хвост, кто повесится по пьянке, кого заделают — всё равно родственники, даже если имеются, не приедут в интернат и не попросят показать могилку. И то верно, чего взять с нищих? У них и трусы здесь казённые…

Пётр и Лёля решили всё-таки съехаться в одну комнату, взять себе трёхногую кошку. Несчастное животное искалечил надравшийся до белой горячки бывший клюквенник и барахольщик, отмотавший первый срок за убийство попа. Тот застал его в сельской церквушке во время кражи утвари. Падла откромсал кошке лапу финкой, но и сам на другой день удавился. Грилёв приютил кошку и долго её выхаживал, потому что других занятий для себя не нашёл.

Но неделю назад их жизнь круто изменилась. Ночью в интернате случился хипиш, прикатились на мотоциклах байкеры. Привезли девчонку лет двадцати и восьмилетнего пацана. Оба они были в жару, почти без сознания; девчонка оказалась ещё и пораненная. Тогда и пришлось Грилёву в спешном порядке съехаться с Лёлькой, а больным выделить свою палату. Других свободных помещений в интернате не нашлось.

Сашка Коваленко, пахан байкеровской кодлы, когда-то давно окончивший медицинское училище, в своё время принял почти безнадёжные роды у дочери директора их интерната. И в благодарность за это счастливый дед поклялся исполнять все желания Коваленко, какими бы они ни были. Схватки у роженицы начались до срока, прямо здесь, в интернате, зимой, когда никакая «скорая» не пробилась сквозь буран, а Коваленко как раз завернул в гости к Грилёву. И вот ведь как бывает — чужого ребёнка спас, а собственного потерял. В роддоме медсестра не ту капельницу младенцу поставила…

Правда, акушер до сих пор директора интерната не беспокоил. И только в прошлое воскресенье, вернее уже понедельничной ночью, привёз тех двоих. Подобрал бедолаг с дороги, замочил рога. Сказал, что больным людям надо помочь, вот только сообщать при них никуда не следует. В крайнем случае, надо связаться с ним. Сашкой Коваленко, а так — чтобы никакой самодеятельности.

— Вы сами знаете — я всякую дрянь к вам не притащу! — заверил Коваленко директора. Грилёв и Лёлька как раз освобождали комнату, поэтому всё и услышали. — За этих ручаюсь головой. Только вы уж мне их сберегите. Чтобы зэки ваши не обижали их, а старики с чистой биографией не настучали в милицию. Дней десять надо подержать их, пока не поправятся. Уважьте уж по старой памяти!

— А что это за люди, которые так милиции боятся? — удивился директор интерната, полный мужчина предпенсионного возраста. Сослали его сюда из Москвы за пьянство. Но, в целом, директор оказался дельный, заведение содержал неплохо.

— Я, конечно, приму их, не то повидал. Но всё же…

— Вы, Андрей Сергеевич, поймите, что милиция сейчас сама во многом ведёт себя как криминальная группировка. Круговая порука и с властями, и с бандитами. Ментов освобождают от наказания, чего бы они ни натворили. Карают лишь тех людей, у которых нет денег и связей. Таких, как эти страдальцы с обочины шоссе. Их преследуют не за то, что они совершили преступление, а потому, что они видели, как это сделали другие. Там мокруха была, причём двойная. Их никому нельзя показывать. Обещаете неделю покоя или нет?

— Сашка, ты не менжуйся! Мы же кенты с тобой. — Грилёв, который тащил узел со своим барахлом, вмешался в чужой разговор, что случалось крайне редко. — Извини, что вмазываюсь. Не знаю, что Андрей Сергеич тебе ответит, но сам обещаю, что ни одна сучара про твоих не тявкнет. А то со мной та блядва дело иметь будет. Мы, блатота, держим эту богадельню. И директор это знает. — Грилёв сурово взглянул на Андрея Сергеевича. Тот согласно кивнул. — Ни легавым, ли бандюкам никого не заложим, понял? Западло нам это. На моей хазе их никто не тронет. Мы легавым свой зефхер покажем. Вон, Лёлька моя за ними присмотрит, без кидняка. Галька-Дворняжка поможет. Девчонку к нам на днях привезли из детского интерната; собака её воспитала. Хорошая девка — не по-людски, по-собачьи живёт. А у собак никогда не будет такой пакости, как у людей. Собаки детей не обидят. И мы приглядим. Вытащим их, парень. Не сбляднули бы только фраера здешние!

Сейчас, через неделю, Пётр Грилёв уже знал, что обещание исполнил. Найдёныши выздоравливали, и вчера мальчонка отметил день рождения. По этому поводу зэки как следует вдели, но от драк воздержались. Надарили Дениске всяких поделок, включая пиковины, потому что всё равно ничего у них не было для мальца. Грилёв лично изъял у Дениски ножи и кастеты, оставил только безобидные игрушки, ложку и ветряную мельницу.

Сидя на корточках под сосной, он вспоминал, как они с Лёлькой попеременно дежурили около постелей метавшихся в жару девушки и мальчика, клали им на лбы тряпки с уксусом. Лёлька умело перевязывала Алисину неглубокую рану на плече, мазала её не только йодом, но и отваром из травок. Больше всего Лёльку растрогало то, что они в бреду звали своих мамочек.

Тогда Плешивый сказал подружке: «Мамочка — не мамочка, а отдавать властям их нельзя. Лучше нехай они потом к матерям тёплыми вернутся, чем сейчас — холодными». Он, старый зэк, всё понимал, потому и удерживал более эмоциональную Лёльку, которая порывалась бежать к телефону, звонить в Питер матерям этих детей.

Следил Грилёв и за тем, чтобы Галька-Дворняжка не болтала во дворе лишнего, и информация не ушла к бабкам-фраерам. Их, конечно, было запросто припугнуть. Но Грилёв не хотел рисковать понапрасну. И всё время валялась то в одной, то в другой постели трёхногая и трёхцветная беременная кошка Муська. Инвалидность, как видно, не помешала ей хорошо погулять.

Чернику Грилёв сейчас собирал для своих больных. Ходил и по малину, но почти ничего не принёс. Андрей Сергеевич Ерёмин, сам врач-терапевт, назначил найдёнышам лечение, а проводила процедуры Лёлька-Жёлтая, выплеснувшая на незнакомых детишек нерастраченную материнскую нежность. Только делать уколы вызывали медсестру, которой парочку представили как знакомых директора. Но она всегда лошила, пресмыкалась перед начальством, и вопросов не задавала. А Лёлька кипятила чайник, ночами укутывала больных в одеяла, даже раздобыла где-то редьку для растирания. И аккуратно записывала температуру больных, как велел делать Ерёмин.

Грилёв встал и отправился дальше, пощипывая чернику. Он думал о том, что по-настоящему привязался к найдёнышам и жалеет об их скором отъезде. Коваленко обещал завернуть за ними дня через три. А чего дальше-то кантоваться? Температура у обоих нормальная, только коленки дрожат, но это всегда так бывает.

За всю свою жизнь Плешивый не чувствовал себя таким нужным, как сейчас. Эту неделю он пробыл мужем, хозяином, отцом, дедом. Но детям в их богадельне находиться вредно. Надо, чтобы они и оглядеться-то не успели. И их пускай никто не видит — всё крепче будут спать…

Внезапно Грилёв услышал смех и весёлые голоса. Вспомнил, что на этой солнечной поляночке по воскресеньям собирается большая компания детей «новых русских». Парни и девчата приезжают на иномарках, жарят шашлыки. Привозят мангал с шампурами, мясо, уксус, приправы. Ищут сухую берёзу, потому что угли из неё получаются самые лучшие.

Местные жители приспособились вязанки богатеньким продавать прямо у шоссе — ту же берёзу, липу, дуб. И ведь платят, не торгуясь, — лень самим собирать и пилить. Дерево еще правильно выбрать нужно, а то не угли получатся, а фуфло одно. Дошло до того, что мужики начали продавать для пикников готовые угли. Если не терпится водрузить шампуры на мангал, можно купить пакет и уже через десять минут нанизывать мясо.

Грилёв выглянул на полянку и увидел там весьма внушительную компанию — человек десять парней и девушек. Причём шашлыком занимался только один — обожжённый солнцем, совершенно краснокожий юноша с зеленоватыми, прилипшими ко лбу волосами. Он доставал из судков замоченное в сметане розовое мясо, добавлял нарезанные кольцами лук и лимон. Рядом грелся мангал. Как и ожидал Грилёв, молодая неопытная компания решила приобрести готовые угли.

Зеленоволосый парень ждал, когда огонь сойдёт на нет. После исчезновения последнего язычка пламени и нужно было ставить шашлыки, чтобы не подгорели. Похоже, парень был въедливым и внимательным, делал всё по правилам и не забывал переворачивать шампуры. Рядом на травке стояла бутылка кетчупа. Грилёв одобрительно покачал головой и вышел на полянку.

Он уже узнал нескольких ребят, приехавших на пикник. Одна из барышень, прекрасная, зеленоглазая, со странным именем Тея бывшему вору Плешивому очень нравилась. Когда он видел Тею, то жалел, что не сбросить ему с плеч годов этак пятьдесят и не поиграть с ней в теннис.

Рыжеволосая Тея с персиковой кожей и длинными ногами, мелькая очень дорогими и модными кроссовками, носилась с ракеткой по поляне и заливисто смеялась. Солнце отражалось от её ногтей, покрытых медным лаком. Партнёром Теи был высокий тощий коммерсант, тоже в наворочанных кроссовках, но только не белого, а чёрного цвета. Костюмы этой пары сияли всевозможными лейблами «молниями» и фирменными строчками. Наверное, Плешивого возбуждал запах духов, висящий над поляной. Девушки, собиравшиеся провести здесь не только день, но и ночь, загодя окропились восточными композициями с запахом специй и сандала.

Все эти молодые бонвиваны были детьми и внуками представителей тверской и подмосковной элиты. Каждая парочка приехала на своей машине. Тут были «Опели» — «Астра» и «Корса». «Форды» — от маленького, почти игрушечного, до респектабельного джипа. Стояли на опушке и «Мерсы», «Ауди», был даже яично-жёлтый кабриолет. Каждая пара красовалась на фоне именно своего автомобиля, желая подчеркнуть его новизну и крутизну.

Владика Дунаева, парня в чёрных кроссовках, Пётр Грилёв знал очень хорошо. Его дед, проворовавшийся начальник калининской продуктовой базы, сидел с Плешивым в одном лагере, и шконки их оказались рядом. А были они разной масти: Плешивый — честный вор, «законник», а Дунаев — полный фраер. Правда, потом наблатыкался так, что любо-дорого. Откинулся, то есть вышел на волю, через три года, а Грилёв остался досиживать ещё на два. Это была его третья ходка.

Сын бывшего заключённого Дунаева сейчас работал в Тверской администрации, а сам Владик занимал немаленький пост в АО РАО ЕЭС России, постоянно жил в Конаково, где отгрохал коттедж. Тея была его любовницей, привёз её Владик из Греции или Югославии. По старой памяти дел и отец Владика ездили в интернат проведать Плешивого, который в те далёкие годы спас патриарха от верной смерти. Дунаева-старшего урки просадили в карты, а Плешивый в последний момент выиграл его жизнь у будущего убийцы. На руках у него тогда был бой колотый — карты краплёные…

Грилёв вышел на полянку, осмотрел бутылки с белыми и красными винами, водкой, коньяком. Покачал головой, но ничего не сказал. Посторонний, оказавшийся на полянке, не понял бы, почему шикарно одетые, бронзовые от загара, приехавшие на крутых «тачках» молодые люди почтительно здороваются с бедным стариком, в руках которого только бидончик с черникой. Но все смотрели на Грилёва, как на уважаемого человека, потому что он был вхож в дом Дунаевых. А Владик был среди них авторитетом и, единственный, ездил на шестисотом «мерине».

— Здрасьте, дядя Петя!

Владик, широко улыбаясь, отдал ракету своей подружке и подошёл к старику. Тот первым протянул широкую заскорузлую ладонь, ничуть не стесняясь выколотых «перстней». Владик почтительно пожал её своей ухоженной рукой.

— Привет, привет! — Грилёв доброжелательно кивнул. — Гулеваните?

— Да вот, собрались, наконец. А то всё в запарке, никакой личной жизни. — Владик надвинул на лоб козырёк фирменной бейсболки, взял Грилёва под руку. — Вы как раз вовремя появились. Останетесь на шашлыки? Ребята будут рады.

— Спасибо на добром слове, но стар я уже для шашлычков. Пойду к себе в интернат свою баланду хавать… Как отец, дед поживают? Здоровы?

— Ну, в возрасте деда здоровым быть трудно. Как говорят, скрипит, но везёт.

Владик пошёл прочь с поляны, сделав Грилёву знак следовать за ним. Оставшиеся снова занялись своими делами — стрельбой по мишеням, игрой в теннис и сокс. Старик видел, что Владик волнуется, но первый ни о чём не спрашивал. Просто шёл по тропинке следом, пока Владик не остановился.

— Как вас в лес-то пустили? — усмехнулся Плешивый, когда они уселись под раскидистой елью, от которой остро пахло нагретой смолкой.

— А мы ни у кого разрешения не спрашивали, — скривил пересохшие губы Владик и огладил лоснящуюся фирменную футболку. — Обнаружат — договоримся…

— Это верно. Вы же не бакланы какие-нибудь. — Грилёв пошевелил носком старого ботинка высохшие папоротники, палкой покопался под елью. — Ни одного грибка в августе! Пусто. Говорят, только яблоки нонешним годом и уродились. Всё сгорело.

— Удачно мы встретились, дядя Петя! — Владик оглянулся по сторонам и придвинулся поближе к Плешивому. — Батя информацию слил. Завтра к вам в интернат милиция приедет. Не думай, не гоню — источник надёжный. У вас там контингент рисковый…

— А что натворили-то? — вскинулся Плешивый. — Наши же сейчас крахи полные, смирно себя ведут. И за ворота почти не суются.

— Да не ваши! — Владик дёрнул плечом, отгоняя громадного слепня. — В Тверской губернии ментов неделю назад на уши поставили. Ещё и «братва» прочёсывала леса, с ротвейлерами на поводках. Облавы были в электричках, на шоссе, в придорожных рыгаловках. Искали «тёлку» какую-то и мальчишку. Про них ещё раньше по телику сюжет был криминальный. Показывали фотки, обещали награду за сведения. Ну, как обычно. Но взять их до сих пор не могут — не лохи оказались. В Малой Вишере попались и у Завидова, и каждый раз уходили. Они сбежали из летнего лагеря на Карельском перешейке. Коза там вожатой работала, пацан был в её отряде…

— К хвосту она его привязала, что ли? — Грилёв прищурил и без того узкие глаза, закашлялся. — Обманом, силой увела?

— Не знаю, дядя Петя. Вожатая, вроде, с крышей сдвинутой. Всё твердит, что её и ребёнка хотят убить какие-то бандиты. То ли косит, то ли всерьёз больная. Якобы они стали невольными свидетелями двойной мокрухи… Мать этой вожатой в больнице с сердцем, у парня тоже дома тарарам. На связь с родными ни разу не выходили. Вроде бы, они движутся к Москве. В Тверской губернии есть усадьба, вернее, ферма. Разводят коров, свиней, птицу разную. Даже страусов — и с большим успехом. Я лично знаком с Ксенией Ивановной, хозяйкой, и восхищаюсь ею от всей души. Человек сделал себя сам, это уж точно. Карьера головокружительная — забурела баба круто. От простой работницы фабрики «Скороход» до бизнес-вумен, ворочающей миллионами! В Завидово только с ней имеют дело — надёжный, проверенный человек. Так вот, представьте, эта парочка спать устроилась в её стогу сена. Конечно, Ксения Ивановна решила их к себе забрать. Накормить, помыть, а после родителям вернуть. Хватит, набегались! Это неделю назад было, тоже в воскресенье. Она как раз в Питер собиралась. Ну, и поехала, а этих двоих оставила дома. Возвращается — их след простыл!

— Бес полный! — расхохотался Грилёв. — Пожрали нахаляву да и когти рванули? Хату-то бикса не поставила? Не взяли они ничего? — заинтересовался старый уркаган.

— Ну, разве одежду на себе унесли, какую Ксения им дала. Они-то были в грязных лохмотьях до того, да ещё больные. Видно, боялись, что в милицию их сдадут. Сумасшедшие бывают очень изобретательны. Ведь ферма охраняется четырьмя ротвейлерами, там даже во двор не выйти. А эти умудрились просочиться в поле и смылись через лес. И снова — никаких следов…

— Ну, ёршики! Хитры! — хмыкнул Плешивый, разглядывая свои пыльные ботинки. — И ладно бы! Ксении твоей барахла жалко? Чего легавых пускать по следу?

— Да тут дело такое, личное уже… Внук у неё в усадьбе живёт, шесть лет. Представляете, дядя Петя, ребёнок в ту ночь онемел! Абсолютно. Каким-то образом он оказался в темноте, в поле, совсем один. А компьютер свой оставил включённым. Горничная слышала звук и думала, что Гаврилка у себя играет, а его в детской не было. Не знаю уж, как они заставили мальчишку вывести их за усадьбу через заднюю калитку. До сих пор полный туман, потому что внук ничего объяснить не может. И с погоней здорово задержались, так как не смогли добиться от ребёнка ни одного членораздельного слова. Он прибежал к воротам фермы весь в слезах. Дрожит, икает, показывает пальцем на лес. А потом взял и уснул, да так, что было не растолкать. Видно, что здорово его напугали. А когда потом попросили на бумаге написать, кто вывел его за ворота, накарябал три буквы — ЕТИ. Так до сих пор и не ясно, что за ЕТИ. Может быть, ЭТИ? То есть те двое? Ксения в панике — сын заболел шизофренией, теперь и внук сделался скорбным главою. Разумеется, она кликнула на помощь тверскую братву; но, видимо, время было упущено. Парочка в который раз пропала без следа. Собаки в усадьбе их не тронули — ведь рядом был Гаврилка. А потом не смогли след взять — те по ручью ушли, видимо, на шоссе, но и в Москве до сих пор не объявлялись. Насколько я знаю, милиции известен адрес, по которому они могут направиться. Из Питера, говорят, натырили. Та квартира под наблюдением, но в ней пока никого нет, и парочку как корова слизала. Вот такие дела, дядя Петя. Отец тоже был привлечён к розыску, но толку нуль. Получается, что в Тверской области их уже нет. Скорее всего, залегли в Московской, и потому решено поголовно проверить все медучреждения. Они же, как известно, больные были, да девица ещё и раненая, с высокой температурой. У обоих ноги сбиты в кровь, полное физическое и нервное истощение. Они не могли далеко уйти. Скорее всего, обратились к врачу. Но врач ничего не сообщил…

— Во отмазались! — Грилёв пожевал морщинистыми губами. — Только у нас-то, стариков, что им делать? Да к нам и не попасть никоим образом — интернат в стороне от дороги. Знать нужно, куда идёшь, иначе просто заплутаешь. А они не знают — не местные ведь. О чём базар-то?

— Я тоже думаю, что они в другое место подались. Но есть распоряжение, и его надо выполнять. Батя Ерёмина, директора вашего, знает, и хочет его заранее предупредить. Собирался звонить, но мы с вами встретились. Дядя Петя, скажите Ерёмину, чтобы он не пугался очень. Это к его работе отношения не имеет. А то менты всё крушить начнут, на откат набиваться. А так убедятся, что у вас никого нет, и уйдут, базлать не станут.

— Передам. — Грилёв смотрел на часы. «Бока» были у него хорошие, швейцарские, выигранные в «бой». — Или сегодня, или завтра утречком.

— Сейчас бате звякну, скажу, что мы перетёрли вопрос. А то ведь не телефонный разговор, ещё проблемы будут. Предупредили, то да сё. Батя-то добра желает, чтобы старики со страху с ума не посходили.

— Это они могут — у нас нервные бабки есть. Ну, пошёл я, Владик. Скажу, что менты шмон устроить хотят. Пускай наши «синие» свои железки заныкают, — пошутил Грилёв. — А то, не ровен час, опять на кичи свалятся.

— Да, конечно, дядя Петя. Лёле привет. — Владик знал и подругу Грилёва. — Жаль, что на шашлычки не остались, но вам надо идти. Приведите там всё в порядок, чтобы осложнений никаких не возникло.

— И приведём — всё чисто будет. А за привет Лёле спасибо, она бы тоже поклонилась. Ну, счастливо вам погулять!

— И вам счастливо, дядя Петя. Как-нибудь в гости заверните, или батя с дедом время выберут…

* * *

Владик вернулся на солнечную полянку, а Грилёв неторопливо направился в интернат, помахивая бидончиком. Возраст не позволял ему припустить бегом, да и годы отчаянной жизни выработали у него выдержку, хладнокровие, мудрость. Не всегда при крике «атас!» надо мчаться сломя голову. Бывает, следует себя так, будто ничего особенно и не случилось.

До завтрашнего утра времени воз, и они много успеют. Нужно только растолковать девке всё, а после собрать их в дорогу, наскрести денег. Может, кореша не всё пропили, заначили на разный случай? А вечерком Лёлька выведет горемык на трассу, поможет поймать «колёса». Лишь бы денег хватило, и водила какой-нибудь затормозил, и сукой не оказался!

В любом случае, Алисы и Дениса утром не должно быть в интернате. Кроме того, надо предупредить фраеров, чтобы при шмоне языки в задницы засунули, а «синие» и так будут держать мазу. Директора ни к чему грузить — у него и так забот хватает. Жаль только, что номера телефона Коваленко Грилёв не знал, и потому не мог передать его Алисе. У Ерёмина когда ещё удастся спросить — Он, должно быть, не раньше понедельника заявится…

Грилёв на минуту остановился, перевёл дыхание. Сказал сам себе «ша!» и снова пошёл, стараясь собраться с мыслями. Он не заметил, как вернулся к проходной интерната; не останавливаясь, миновал «вертушку». Вахтёр Поликарпыч по кличке Шнырь забивал с пациентами в «козла». Другая компания старых зэков «шпиляла» — играла в карты на деньги, чай, папиросы. За проволочным забором, огораживающим загон на территории интернатского двора, мирно паслись психи. За ними, зевая, наблюдала толстая санитарка.

По другую сторону проволочной сетки выстроились в ряд десять кроватей. Туда в хорошую погоду выносили лежачих больных, чтобы они погуляли. Относительно здоровые бабульки, заняв все скамейки в тенёчке, вязали себе носки на осень и зиму, одновременно перемывая кости всем отсутствующим.

Лёлька-Жёлтая, как всегда, сидела на корточках около крыльца, курила «Беломор» и нежила на солнышке морщинистое, как печёное яблоко, лицо. Рядом с ней стояла «банка», то есть бутылка бражки, которую варили местные старухи из ягод. Так же хорошо они настаивали водку на берёзовых почках — даже практически не пьющий Грилёв не устоял, полюбил её.

Он смотрел на Лёльку и думал, что Ольга Балашова, которая смолоду «гоняла люкон», то есть воровала в транспорте, всегда так красила волосы. Всегда в ярко-яичный цвет, за что и получила кличку. Сама-то Лёлька уверяла, что хотела стать блондинкой, а оттенок получается дурацкий из-за природной ржавости волос. Такой Лёлька была в двадцать, такой осталась и в пятьдесят пять; и в дальнейшем она не собиралась менять привычный имидж. В богадельне она считалась самой модной, раскованной и удачливой, так как жила с авторитетным мужчиной.

С кухни пахло жидким борщом, который зэки привычно называли баландой, жареным луком и пригорелым маслом. Всё было, как обычно. Но Грилёв знал, что завтра утром интернатский уклад будет разрушен. Может, на время, а, может, и всегда.

— Ну, как, много набрал? — Лёлька с интересом заглянула в бидон.

— Какое много! Потом в свои места пойду.

Грилёв потрепал по голове Гальку-Дворняжку, которая, свернувшись по-собачьи, спала у крыльца, и вошёл в корпус. В коридоре было пусто и прохладно. Санитарка тетя Паня только что вымыла пол, и линолеум влажно блестел, отражая солнечные блики.

С персоналом в интернате, к удивлению, никаких проблем не было. Блатные «грели» своих ветеранов из «общака», и какая-то часть средств перепадала медсёстрам с няньками. На работу в интернат ездили из Решетникова, Минина, Березина, а также из окрестных деревень. Сам директор имел служебную площадь в Клину, несмотря на то, что был коренным москвичом.

Грилёв неумело постучался в собственную дверь. Огляделся и удостоверился, что коридор пуст. Оно и ладно, лишние буркалы ни к чему.

— Да-да! — отозвалась Алиса Янина. — Войдите!

Пётр Тимофеевич кашлянул, приоткрыл дверь. Алиса сидела в постели и читала газету. Левой рукой она гладила трёхногую кошку. Кошка враждовала с Галькой-Дворняжкой и избегала появляться во дворе, льнула к нормальным людям.

Денис, поймав двух бабочек-крапивниц, держал их за крылышки таким образом, чтобы бабочки как будто дрались всеми своими лапками. Созерцание поединка так увлекло Дениса, что он проигнорировал появление Грилёва. Старый вор даже прослезился.

— Малец ещё совсем! — Он похлопал Дениса по плечу.

Отдохнувший, загорелый и румяный мальчик смущённо вскочил, выкинув бабочек в окно, и они радостно упорхнули.

— Здравствуйте, дядя Петя! — Денис вежливо наклонил голову.

— Добрый день! — поздоровалась и Алиса.

Она отложила газету и спустила ноги с кровати, потому что стеснялась лежать при посторонних.

— Здоровеньки булы! — на украинский манер поприветствовал её Грилёв.

Сегодня он с найдёнышами ещё не встречался. А ведь привык к ним, как к родным, и сейчас изо всех сил духарился, стараясь казаться бодрым.

— Вот, чернички вам принёс. Мало, правда, но ничего. Всю пособирали…

— Спасибо. — Алиса взяла бидончик. — Ешь, Дениска, только вымой сперва.

— Я тебе отложу в блюдечко! — Денис не мог оставить вожатую без ягод. — Тебе тоже нужны витамины.

— Я сам помою, — сказал Грилёв, вставая со стула. — А вам лучше покуда в коридор не высовываться. Опасно это.

— Почему?! — испугалась Алиса и выпустила из рук кошку, которую всё время гладила, чтобы успокоиться.

— Да так вот… — неопределённо ответил Грилёв. — Базар… разговор есть. — И шагнул к двери, взяв у Дениса бидончик.

— Какой разговор?.. — обмерла Алиса.

Отвыкнув за неделю прятаться и бегать, вновь поверив в свои силы, обретя достоинство, она мучительно не желала возвращаться в прежнее состояние.

— Важный. Погоди, я только чернику помою.

Грилёв, который ранее никогда так не поступал и ел ягоды прямо с кустов, решил ещё раз обдумать то, что скажет Алисе. Надо девку не напугать, потому что она уже всполошилась. Необходимо действовать быстро, но в то же время аккуратно, разумно.

Когда Пётр Тимофеевич вернулся, Алиса уже надела кроссовки и причесала отросшие блестящие волосы. Огромные чёрные глаза её встревоженно смотрели с бледно-смуглого лица; сейчас Алиса была особенно красива. Денис устроился на своей койке, скрестив ноги по-турецки. Отсыпав Алисе ягод на блюдце, он тут же запустил руку в бидончик, запихал себе в рот горсть черники.

— Что вы хотели сказать? — Алиса гладила кошку с такой нежностью, будто простецкая рыже-чёрно-белая Муська была аристократических кровей. — Почему нам нельзя выходить в коридор? Мы же раньше это делали.

— Температура-то как у тебя? — Грилёв тёр и тёр седую щетину на щеках. — Ешь, ешь чернику. Для здоровья-то тебе как раз.

— Температура нормальная, и у Дениса тоже. Только ещё слабость остаётся, но это ничего. Мы в порядке. — Алиса постаралась улыбнуться.

— Одыбали, стало быть. Ходить можете. — Грилёв опять раскашлялся в кулак. Алиса молча кивнула, уже начиная догадываться. — Тогда ничтяк. Слушай, девка, внимательно. Я в делах ваших волоку — так уж вышло. Сашка Коваленко обещал забрать вас двадцать первого, через три дня. А до тех пор он с мотоциклистами своими где-то гонять будет. До Курска, что ли, или до Орла, я не понял. И все бы не против вас здесь подержать, да вот беда какая вышла. Фермерша-то козырная, из Завидова, подняла на ноги и бандюков, и легавых. Коны, связи у неё везде. Всю неделю, оказывается, вас с фонарями ищут. И в Тверской области, и в Московской. Дымок, слушок вонючий порхает. Я сейчас со знающим человеком говорил — не членоплёт какой, вверить можно. И я подкеросинил маленько, подзапутал его. Ему и невдомёк, что вы у нас кантуетесь. Он и рассказал мне всё. Завтра менты со шмоном сюда завалятся, так что канать надо вам по запарке. Нельзя оставаться, девка. Ксив у вас нет. Если найдут, васер голый. Тебя-то точно в «Кресты» окунут. А я там чалился — блюю до сих пор. Фермерша пеной исходит — внук-то у ней вольтанулся, совсем говорить перестал. Умом, стало быть, тронулся. Грешат, что вы его напугали так. Сын у ней прибабаханный, вот и внучонок тоже. А у фермерши наверху схвачено всё. Прибрать она вас хочет… Виноваты мы перед Сашкой Коваленко, что не соблюли вас до его возвращения, но делать нечего. И его подставлять — какой понт? Да, вот ещё!

Грилёв посмотрел в Алисино окаменевшее лицо, в её полные отчаяния глаза, и не смог унять дрожь в руках, в коленях.

— Тот человек сказал, что хаза московская, куда вы пилите, легавыми пасётся. Надыбали её как-то. Так что суйся туда вблудную. Курвы везде сыщутся, не одна твоя следачка. Высмотри, что да как. Поняла? Ну, вижу, сквасилась… Вы ж фартовые ребята!

— Я не могу больше!..

Алиса еле шевелила губами. Дениса пока, вроде, не вникал в их разговор, но и ему предстояло вскоре вновь бежать, скрываться, страдать.

— Коваленко обещал помочь нам, отвезти в Москву, дать крышу над головой. Мы могли бы дождаться в безопасности того человека, к которому направляемся. Коваленко хотел нас ночью на мотоцикле в Москву привезти и поселить у своих друзей-байкеров. А как мы до Москвы доберёмся, Пётр Тимофеевич? У нас нет денег, и никого знакомых там…

— Ну, девка, надо рогами-то шерудить! — Грилёв старался говорить сурово, даже жёстко, но голос его предательски срывался. — Не след вам в лесу три дня жить. И повязать вас там легавые могут. Я бы дал номер Коваленко, но нет его у меня. Директор наш, Ерёмин Андрей Сергеич, знает, но сегодня он не приедет сюда — выходной, воскресенье. Да и забздеть, испугаться может. Заметут вас здесь — лучше будет? И директору небо с овчинку покажется. И на Сашку Коваленко могут выйти. Скажут, что скрывал вас, бежать помогал. Медпомощь оказывал опять же… И в ментовку не слил, как положено. Так что ты не только о себе и Дениске думай, но ещё и о других, у кого задница задымиться может. Они ж как подельники твои пойдут.

— Откуда же там адрес знают? Ах, наверное, мать Дениса сказала! Та женщина, к которой мы едем, её хорошая знакомая, и только к ней в Москве Денис может обратиться… Но всё равно как-то нужно с ней связаться. Без неё мы ничего не добьёмся, а вернуться в Питер тоже не сможем…

— Девка, слушай меня внимательно! — Плешивый привстал со стула, через окно осмотрел двор, но ничего подозрительного не обнаружил. — Мы с Лёлькой хрустиков тебе насобираем. Не знаю, сколько найдём. Пьют у нас по-чёрному, порчушек много. Но сколько-то дадим вам, обещаю. Одёжки нет для вас — ни одного гнидника, как на грех. Кони, обувка то есть, какая-никакая есть у вас. Пойдёте так, чего ж делать. Как только сможете, барахлом разживётесь. По этому вас узнать могут. Лёлька отведёт в темноте до шоссейки, поможет «тачку» поймать. Проканаете как-нибудь. Лёлька в народе толк знает. Найдёт такого водилу, чтоб вас не сдал. До Москвы доедете, а оттуда легавой своей позвонишь. Узнаешь, в хате ли она. Скажи, что пасут жильё. Ничтяк, кинем их через плешь! Не фраера. А Коваленко-то вам и не найти будет, если Ерёмин не приедет вдруг и адрес его не скажет. Не заслабь только, девка! — Грилёв легонько потряс Алису за плечо. — Дыши ровнее. Вы, считай, уже в Москве. А мы тут скажем, что не было никого. Будут буровить — в несознанку уйдём. Я перетру, с кем надо. Ты за интернат не беспокойся. Думай лучше, как в Москве жить-поживать…

— Мне страшно, — честно призналась Алиса. — Вот теперь мне по-настоящему страшно. Когда мы шли, бежали на стрессе, в каком-то тумане, мне некогда было думать. Теперь же я не представляю, как вновь окунусь в этот ужас. Но, в то же время, я понимаю, что здесь оставаться никак нельзя. И мы обязательно уйдём.

— Вы, девка, многим на мозоль наступили. Потому линять вам надо. В Питере, в Твери, в других всяких местах засветились. А «братва» вся меж собой повязана. Ей без разницы, где вас искать. Будь уверена — и в Москве поджидают. Только не знают, когда и как вы там нарисуетесь. Устроят вам палево у хазы той легавой. Но я-то знаю, что вы невинно страдаете. Да что вы сделать-то могли — девчонка и пацан малолетний? Я бы дал вам адресок, и маляву с собой. Форточник один, кореш, живёт в Москве, в Кузьминках. Смолоду вместе работали. — Грилёв выразительно взглянул на Алису. — Но то — дело прошлое. Боюсь только, что и сейчас мусора к нему пожаловать могут, потому только соберу вас в дорогу. В крайнем случае, можешь на бане к бродягам притусоваться. Ваше дело справедливое, вам фарт пойдёт. Вы за правду страдаете, вам многое простится. Уж если одно у людей отнято, другое возвращено должно быть. Сашка-то Коваленко уважает вас, а это дорогого стоит. Прокоцанные вы уже, хоть и малые. Сашка — кандидат наук. Умный, а не брезгует нами. Многое понимает, да не всё. А теперь я от себя скажу. Пусть я — Петька Плешивый, вор, «законник», рецидивист, но вам добра желаю. У меня тоже сердце есть. Мы с Коваленко в том родня, что оба не любим приказы дурацкие — всем быть такими-то и поступать так-то. Фуфло! Что фартово для одного, для другого — амба. Я вот к чему — жизнь надо ясно видеть, а не сквозь цветные стёклышки; и подходить к ней соответственно. Хрустиков нет у вас, взять негде. Нужно будет вертануть, чтобы выжить — берите! Грабки не отсохнут. Но только не у бедных, не последнее. Вы заранее грехи свои искупили, и потому ответ держать не будете. Слушай меня, девка, я жизнь прожил, многое повидал. И я правду говорю. Люди вам много зла сделали, замутили поганку, и отныне вы сами вправе казнить или миловать. Одно только условие… — Грилёв опять со свистом закашлял в кулак.

— Украсть? — Алиса поняла, что хотел сказать старик. — Я не могу! Не имею права!

— А кто эти права дарует, девка? Не вертанёшь — не выживешь, — жёстко сказал Плешивый. — Права берёт тот, кто не бздит. По-твоему, пусть пацан голодает? И сама ты? Вам одёжа новая нужна, хаза, пожрать чего. Или лучше побираться? — В голосе Грилёва прозвучала презрительная усмешка. — Или натурой платить? Настоящий человек должен жить по понятиям. «Не верь, не бойся, не проси!» — только так! Да, вот какое условие. Папка с мамкой твои живы?

— Да, оба, — растерянно ответила Алиса, хотя давно уже ничего не знала про отца.

А теперь и насчёт мамы неизвестно. Можно представить, как она себя чувствует, когда от единственной дочки две недели нет вестей…

— А у тебя? — Вор притянул к себе Дениса, посадил на колени.

— У меня только мама.

Денис давно всё понял и потянулся за своим единственным костюмом, в котором убежал от фермерши. Все остальные его вещи пропали по дороге.

— Отец-то был у тебя? — продолжал допытываться Грилёв.

— Был. Погиб на морских учениях. Мы с мамой к нему на могилу ходили три раза.

Денис уже привык отвечать любопытствующим и потому не демонстрировал никаких эмоций.

— Значит, сирота ты, пусть и не круглый. И у меня в войну родители погибли. Отец — на фронте, под Сталинградом. Мамку из «мессера» расстреляли. И потому мне в жизни фартило. Тебе тоже подфартит, пацан. Защитить тебя некому, потому тебе другая защита дадена. Ладно, огольцы, пойду я. Надо с Лёлькой пошептаться, насчёт хрустиков договориться. А уж я по-своему, по-блатному помолюсь за вас. В Бога-то давно уже не верую. Мамка с крестиком на шее была, когда её фашист очередью прошил. Чем баба-казачка так Бога прогневала? Она ж тяжёлая была, отец после ранения завернул на пару дней перед новым, сорок вторым, годом. А она рожать должна была через месяц. Брат ли, сестра ли вместе с ней тогда погибли, не знаю. Но остался я один с той поры. А мамка-то, Катерина Игнатьевна, на шлях вышла беженцам хлеба до молока дать. Тут «мессеры» налетели. Не уберёг Господь… Я видел всё, десять годов мне было. Самого тогда задело, как тебя сейчас, потому и жалею. Первый мой шрам, а сколько их потом было, девка! Но Лёлька моя вон Николу-Угодника на стене держит. Хочет, чтобы вы помолились. Вдруг чудо случится? А я думаю — не нужно. Ваша правда с вами. Не заочкуйте только, ничего не бойтесь! Держите фасон! Очень уж много всякой мрази к вере приходит, когда слезу надо выжать, срок скостить. Что ж тебя вера не посетила, когда бомбил да втыкал? Грабки твои не отсохли? Я-то в детдоме тырить начал, потом сбежал — вольная жизнь поманила. Мора, цыган то есть, увёл меня с собой. Я-то вахлак полный был. Сперва на вассере стоял у магазинов; на майдане, на рынке работал. И Лёлька тоже… Мать её любовник под поезд кинул, без ног осталась. Лёлька её кормила, тырила в трамваях, потом — в поездах на доверие. Но Бога в свои дела мы никогда не впутывали, сами за всё отвечали. Много сирот вроде нас по прямой дороге пошли, и винить нам некого, кроме самих себя. Но если ты захочешь на дорожку помолиться, к Лёльке приходи. А я думаю — так масть пойдёт.

— Нет, Пётр Тимофеевич. Я не буду… Не могу. Не слышу в душе зова. Наверное, сама успела слишком много понять. — У Алисы почему-то перехватило горло, защипало в глазах. — Спасибо вам за всё!

— Не за что пока. Потом скажешь, если жива останешься. Поесть вам Лёлька принесёт. А вечерком, как стемнеет, вы уйдёте. Покуда тут сидите, не мелькайте. Я за всех-то не поручусь. Кто знает, что у них на уме? Бабки-то наши косяки давят. Принюхиваются, хиляют поблизости…

— Да, конечно. Мы сделаем всё, как вы говорите.

— Значит, вечером едем?

Денис был уже в полной готовности и жалел, что ещё так долго ждать. Как только болезнь отступила, ребёнок заскучал в богадельне и изо всех сил рвался на волю. Душа его жаждала новых приключений.

— Мы в поезде или на машине?

— На машине, — ответил с порога Грилёв. — Нельзя вам на железку, замести могут.

Бывалый урка ещё раз прислушался, тихо ли в коридоре, и вышел, плотно прикрыв за собой дверь. А Алиса так и осталась сидеть на разобранной постели, потому что складывать в дорогу было нечего. Оставалось только надеть мешковатый спортивный костюм, по которому ребята фермерши Ксении Ивановны смогут сразу её опознать.

Алиса всё-таки продолжала надеяться, что до вечера многое изменится. Например, приедет доктор Ерёмин, даст номер телефона Коваленко. Тогда не придётся жить на вокзале, да ещё и воровать. Теперь самым трудным будет убедить Дениса в том, что он всё-таки не имеет права брать чужое без спросу. Слова опытного мудрого старика сходу запали в детскую душу. Денис уверовал в своё особое предназначение, в какие-то милости судьбы.

Девушка надеялась, что пока она находится рядом с мальчиком, он преступления не совершит. Но потом, когда они расстанутся, Денис тоже должен помнить, что он — порядочный человек, потомок дворян Оленниковых. И никто, даже Пётр Тимофеевич Грилёв, не может перевести его через ту черту, за которой начинается дорога к пропасти…

* * *

Солнечногорск они проскочили ещё ночью, а утром прибыли в Зеленоград, конечный пункт назначения. Старенькая «Ауди», которую выбрала на трассе Лёлька-Жёлтая, направлялась именно труда. За рулём сидел интеллигент средних лет, рядом — его жена. Чета возвращалась домой, и именно их, как заправский гаишник, оценила Лёлька. Втроём они стояли в жаркой темноте у обочины, и в вышине, над верхушками сосен, плыла луна.

— Вон, глядите, как «пенсионер» едет, а не старый ещё! «Тачка» дряхлая, стиль вождения не рисковый. Похоже, такой вам и нужен. Очкарик — книжки, видать, всё время читает. Не донесёт, постыдится. Такие в ментовку не бегают — брезгуют стучать…

Алиса и Денис топтались около Лёльки, возложив бремя поисков на неё. Трассовая воровка, она великолепно изучила психологию и водителей, и пассажиров. А беглецы вспоминали такую же тёмную и душную ночь неделю назад, когда на бешеной скорости мчались по шоссе.

Обоим казалось тогда, что байкеры мерещатся им от жара. А на самом деле их не существует. И ночной полёт — тоже плод больного воображения, продукт деятельности отравленного токсином мозга. Впечатление усиливал байкер неопределённого пола, рассекающий по шоссе на «Ямахе» в маске скелета, с длинными белыми волосами.

Они плохо помнили, как прибыли в интернат, как те же самые байкеры волокли их до коек. А очнулись через два дня в светлой тесной комнатке. Рядом сидела тётка с жёлтыми волосами и морщинистым лицом кирпичного цвета. После вошёл лысый высокий старик, хитро прищурился и ласково потрепал Дениса по голове. А Алисе протянул свою огромную лапищу, синюю от татуировок, и крепко пожал её вялую, влажную от пота руку.

Как потом оказалось, свою «одиночку» пожертвовал им Пётр Тимофеевич Грилёв. И он же, спустя пять дней, вручил несколько «стольников», набранных по дружкам, лично Алисе.

— Больше нету. Извини, девка, пропили всё. Тут только чтобы с горем пополам до Москвы доехать. А директор наш. Ерёмин, заболел, как на грех. Не знаю, что с ним приключилось, — может, в запой сорвался. Так что номера Сашки тебе уже не узнать. Но ничего, девка, не пропадёшь. Главное — помни, что я тебе говорил. И пацан пускай помнит. Смышлёный он не по годам. Я тоже таким был…

Пока ждали подходящий автомобиль, Лёлька рассказала о своей методике. Кроме «пенсионеров», она выделяла из массы водителей ещё «профессионалов», женщин и «чайников», «кидал» и «начальников». Алиса с Денисом уже приготовились долго слушать байки, но тут появилась та самая «Ауди». Лёлька, моментально оценив шансы, подняла руку, голосуя. Автомобиль послушно затормозил.

Лариса и Виктор Гладких, в прошлом инженеры-программисты из Зеленограда, ныне сотрудники одной из мелких частных фирм, сразу же согласились подвезти путников до своего дома. После отпуска они радовались любому заработку и никаких вопросов не задавали. На постах ГИБДД их не останавливали — возможно, сказалась воскресная усталость милиционеров. Правили супруги попеременно, а Алиса с Денисом дремали на заднем сидении, как дети почтенной четы.

Лёлька, помахав найдёнышам на прощание, ушла обратно в интернат. Нужно было до утра перенести вещи Грилёва обратно в его комнатёнку, дабы ничто не напоминало о недельном пребывании знаменитых гостей.

Когда подъезжали к Зеленограду, Алиса проснулась и услышала, как Денис рассказывает супругам Гладких что-то очень смешное. В предрассветном дымном мареве «Ауди» плыла к городу, состоящему из высоченных домов, еле заметных, несмотря на свою величину. Дом Гладких был уже близко. Но всё равно супруги воодушевлённо жевали, и Денис от них не отставал. Пассажиры за ночь успели подкрепиться несколько раз. Алиса сначала отказывалась, а потом сдалась — после болезни у неё появился нешуточный аппетит.

К концу путешествия было проглочено всё — жареная курица, бутерброды с колбасой и сыром, огурцы, помидоры, баклажаны, шоколадки и мандарины. Чаю в термосах на всех не хватило, пришлось покупать пепси-колу и минералку. Похоже, чета Гладких любила поесть, и не угостить при этом пассажиров было неудобно.

И вот теперь, рано утром, опять началась трапеза. По всему салону раскидали фольгу, тут же валялись гигиенические салфетки и полиэтиленовые пакеты. Узнав, что Денис позавчера отметил день рождения, Лариса тут же бросилась за новой порцией безалкогольной выпивки, а к ней купила пирожков с вареньем.

Теперь они въезжали в Зеленоград под песню «Бригантина поднимает паруса» — такова была традиция, ещё с давних, студенческих времён. Денис болтал, сунув голову между сидящими впереди Ларисой и Виктором. Алисе было не проснуться, и она, улыбаясь, вполуха слушала, пыталась уловить смысл смешного рассказа. Скоро добрый сон кончится, но пока ещё можно чувствовать себя беспечной.

— Когда мне семь лет исполнилось, мы у крёстной на Урале были. Мама сказала, что в театр пойдём оперу слушать. Мы даже букет купили — здоровый такой, с лентами. Ну, какой-то дядька вышел арии петь, а сам пьяный в лоскуты. Покачался, покачался и чуть на оркестр не упал! Ну, мы и ржали! Он совсем петь не мог. Потом тётка в длинном платье вышла, извинилась за него…

— Вот это да! Это я понимаю! — возмутилась Лариса. — В театре — пьяный певец! Приобщили ребёнка к культуре! Витька, теперь я не жалею, что мы сто лет не были в театре! — возбуждённо кричала она, сверкая очками. — Ничегошеньки не потеряли!..

«Ауди» уже лавировала между «точками» в центре Зеленограда. Как оказалось, здесь даже не было улиц в привычном смысле. Нумеровались только кварталы, а после — квартиры в этих кварталах. Такого странно порядка Алиса никогда и нигде раньше встречала.

— Сегодня, кстати, девятнадцатое августа. Одиннадцать лет с того дня, когда ГКЧП объявил о переходе власти в стране в его руки. Тогда тоже был понедельник, и мы возвращались с Селигера. Лариса там и забеременела нашим сыном, но тогда мы ещё ничего не знали. И рванули к «Белому Дому»…

— Мне было десять лет, — задумчиво сказала Алиса. — Мы отдыхали под Гатчиной. Я помню, как бабушка, дедушка и мама радовались, что путч провалился. Теперь дедушка умер, а мама с бабушкой говорят, что дуры были…

— Да неужели?! — изумилась Лариса. — Да, сейчас жить трудно, даже страшно. За эти одиннадцать лет мы много раз были на грани голода, нищеты. И всё же я не хотела бы даже теперь, чтобы тот мятеж закончился удачей…

— А я бы хотела! — зло ответила Алиса.

Денис, родившийся уже после августа девяносто первого, откровенно не понимал, о чём спорят милые женщины, и глазел в окно.

— По крайней мере, я сейчас проводила бы лето по-другому. И Денис не увидел бы всего того, что ему довелось увидеть! Я не так возвышена духом, чтобы радоваться за других — тех, кто от всего этого выиграл…

Алиса понимала, что зря прёт на рожон. Что супруги Гладких, разозлившись, могут сообщить о них в милицию, особенно если посмотрели питерский сюжет. Но это вряд ли, потому что тогда они жили в палатке на Селигере. Виктор сказал, что у них полусфера — двухкомнатная, устойчивая палатка из разряда штормовых. А был ли там телевизор? Если не у них, то у соседей? Спросишь, так заподозрят в чём-то — лучше помолчать.

— История не знает сослагательного наклонения, — философски заметил Виктор Гладких. — Всё случилось так, а не иначе. И надо с этим жить.

— Вот и живём с ЭТИМ! — огрызнулась Алиса. — И я тоже… Впрочем, у каждого своя правда и своя судьба. Переубедить человека может только личный горький опыт.

— А мы тем временем приехали! — Виктор выключил магнитолу. — Здесь и живём. Сын у бабушки, а мы свободны. Кажется, вы хотели позвонить?

— Да, нам нужно сделать звоночек от вас. — Алиса подождала, когда Виктор вылезет из-за руля, откроет дверцу с её стороны.

Денис винтом вылетел из машины. Алиса выбиралась медленно, разминая ноги, которые довольно-таки сильно болели. Лариса открыла переносной холодильник, в котором уже ничего не осталось. Супруги принялись копаться в багажнике. А их пассажиры изучали пустой, залитый прохладным утренним солнцем двор, огромные дома, одиноко бредущего по асфальтированной дорожке дворника.

— Зеленоград построен на месте деревни Крюково, — сообщил Виктор. — Денис, наверное, этой песни уже и не слышал.

— «У деревни Крюково»? Слышал. Её мой дедушка под гитару пел. А что, это ещё не Москва? — разочаровался Денис.

— Нет, до Москвы ещё нужно ехать. Но регистрация у нас столичная.

Лариса явно гордилась этим. Они с мужем вытащили из багажника баулы, холодильник, рюкзак, удочки.

— Виктор с вами пойдёт. А я тут побуду. Потом, во второй заход, он заберёт и меня.

Лариса не хотела оставлять вещи даже в машине, из чего Алиса заключила, что их уже не раз обокрали.

— Пойдёмте!

Виктор взгромоздил на спину рюкзак, а в руки взял по баулу. Они с женой были похожи, словно брат и сестра, — худые, очкастые, коротко стриженые, уже здорово поседевшие. Супруги Гладких носили одинаковые джинсы, штормовки и сапоги. Даже часы оба предпочитали командирские, с компасом и подсветкой.

— Разрешите вам помочь!

Алиса взяла сумку полегче. Для Дениса ничего не нашлось, и он побежал так.

— Ну, проходи, Дэннис-мучитель! — шутливо пригласил Виктор Гладких, набирая код и открывая дверь подъезда. — Беги, лифт вызывай.

— Сейчас!

Денис пролез у него под локтём и через две ступеньки запрыгал к двери лифта. Виктор и Алиса медленно двинулись следом.

— Четырнадцатый этаж, — устало сказал Гладких, заходя в грузовой лифт.

В пассажирский все его баулы точно не поместились бы, да и для трёх человек требовалось место. Виктор ли о чём не спрашивал. Не интересовался, зачем они, без вещей, в одних только спортивных костюмах, да и то чужих, направляются в Москву. Он считал, что люди, если захотят, скажут всё сами.

— Телефон у нас на кухне, — продолжал Гладких, когда лифт остановился. — Я открою дверь, сниму квартиру с сигнализации и спущусь за вещами. А вы звоните…

Двери открылись, и они вышли. Виктор достал пачку ключей, открыл дверь в холл. Больше всего Алиса боялась, что кто-нибудь из соседей Гладких пойдёт на работу. Но им с Денисом повезло, и в заставленном вещами холле никто не появился. Пока Виктор затаскивал в прихожую вещи, а потом снимал квартиру с сигнализации, Алиса и Денис топтались у овального зеркала и рассматривали свои обветренные, похудевшие лица.

Впервые за две недели они оказались в нормальной квартире, чем-то похожей на их собственные. И потому, что где-то далеко остались жилища и семьи, на путешественников напала тоска. Алиса, разумеется, страдала больше, чем Денис. Её захлестнула острая жалость к матери и бабушке. И уже в который раз она прокляла себя за то, что купилась на жалостливое сочувствие следачки с каким-то раскисшим, толстым, нарочито добрым лицом.

Нос, щёки, губы Суслопаровой дрожали, будто студень. Плечи, грудь, всё тело противно колыхались под блузкой. Казалось, ткни в неё пальцем — и он выйдет из спины. Где же были тогда Алисины глаза? Почему она поверила такой неприятной женщине? Как медуза — одна слизь, думала теперь Алиса. У неё нет скелета, нет хребта. Суслопарову можно размазать в пальцах…

— Всё. Порядок. Можете звонить.

Виктор вышел из кухни, держа в руке пистолет. Алиса вздрогнула, мгновенно решив, что добрый водила оказался кем-то вроде Суслопаровой и сейчас их арестует.

— Настоящий?! — восхищённо выдохнул Денис, подходя ближе.

— Да нет, что ты! Короткоствольная газобалонная пневматика. Это просто изделие, конструктивно схожее с оружием. Работает от сжатого углекислого газа. Пятнадцатизарядный «Аникс» сотой серии.

Виктор говорил с Денисом, как с взрослым. Самое удивительное, что мальчишка его прекрасно понимал.

— Когда живёшь в палатке, надо ради собственной безопасности иметь под рукой что-то подобное. И Ларисе было легче, хотя, случись недоразумение, и настоящий пистолет не помог бы. Ну ладно, звоните.

И Виктор скрылся за дверью, оклеенной плёнкой под дерево. Через минуту он покинул квартиру, хлопнув дверью холла.

Алфавит Алиса хранила на себе, и потому его не изъяли в маловишерской милиции. Принимая душ в особняке фермерши, она опять-таки ухитрилась спрятать узкую плоскую книжку от посторонних глаз. Трясясь от озноба в интернате для престарелых, Алиса то и дело проверяла, лежит ли драгоценный алфавит под подушкой. И вот теперь, онемевшими от волнения руками, она достала заветный блокнот, взятый из квартиры на проспекте Науки в Питере.

Неужели всё это было двенадцать дней назад? Двенадцать дней они пробирались к Москве, перепрыгивая волчьи ямы, обходя капканы, издалека чуя засады. И вот, наконец, наступил тот момент, когда можно беспрепятственно поднять трубку и набрать семь заветных цифр.

— Денис, постереги дверь. Вроде, Виктор её не запер.

— Есть!

Мальчик сполз с табуретки, на которой устроился. Намереваясь прослушать разговор своей вожатой с Оксаной Валерьевной.

— Будет нужно, позову. — И Алиса подняла трубку.

Услышала привычный длинный гудок, она облизала пересохшие губы. Даже если сейчас они с Оксаной договорятся о встрече, опасность никуда не денется. Напротив, она стократно возрастёт. Надо обязательно предупредить, что за квартирой на Звенигородке тоже следят. Алиса понятия не имела, где находится это шоссе, как туда ехать. Денис сказал, что это — Красная Пресня, Центр, станция метро «Улица 1905 года». Только можно ли пользоваться метро? Не опасно ли? И будут ли деньги? А, может быть, Оксана Валерьевна выберет другой способ увидеться?

Теперь не нужно было набирать межгород. Алиса быстро нажала семь кнопок на телефоне, стала ждать ответа. Длинные гудки как будто вылетали из пустоты и уходили туда же. Никого нет дома. Опять нет, уже через две недели. А вдруг Оксана Валерьевна уже в агентстве? Вот, есть служебный телефон. Правда, ещё очень рано, но можно попытаться. Ведь мать подружки Дениса может, к примеру, дежурить, — такое тоже бывает.

Сверившись с алфавитом, Алиса набрала другой номер. После третьего сигнала трубку поднял мужчина.

— Агентство «Ноль-один-ноль-восемь-пятьдесят семь»! — протараторил он так, словно убегал куда-то и некстати задержался.

Алису удивило, что агентство никак не называется, а зашифровано длинным номером, происхождение которого несведущему трудно понять. Но в данный момент это не имело значения. Узнать бы про ту женщину, к которой они так долго и мучительно пробивались, и вот наконец-то достигли цели!

— Доброе утро! — как можно спокойнее приветствовала мужчину Алиса. — Скажите, пожалуйста, где я могу найти Оксану Валерьевну Бабенко?

— Оксана Валерьевна в отпуске, в Тунисе. Будет только через неделю. Но если у вас есть намерение воспользоваться услугами нашего агентства, вас может принять её заместитель, — сообщил торопливый мужчина.

— Спасибо, но мне нужна именно Оксана Валерьевна. Значит, через неделю? Очень жаль, но что делать! Извините, всего доброго.

Положив на аппарат сразу потяжелевшую трубку, Алиса подошла к окну и несколько раз глубоко вздохнула, стараясь унять подступившие к горлу слёзы. Ещё неделя! Ещё целую неделю надо прожить в Москве, фактически на улице! Если бы иметь номер телефона Александра Коваленко! Но его нет, и уже не будет. Придётся опять выкручиваться самим.

Обратиться в агентство? Но, пока там нет Оксаны Валерьевны, делать это нельзя. Денис никого из сотрудников не знает. Сама Алиса тем более не представляет, кто работает в этой фирме, с кем они связаны. Уж если Суслопарова… Нет, лучше про неё не вспоминать, а то можно сойти с ума!

Алиса смотрела на высоченный, такой благополучный с виду Зеленоград, на крохотных людей, бегущих на улице, на разноцветные, будто игрушечные автомобильчики, стоящие внизу на парковке.

Здесь долго не просидишь. Хватит, что Виктор с Ларисой подвезли их, да ещё пустили на кухню, дали позвонить. А вдруг квартира Оксаны уже на прослушке, да ещё в агентстве свои люди? Тогда преследователи запросто установят зеленоградский номер и явятся сюда. Значит, нужно срочно уходить, чтобы не представлять посторонних людей. Хватит одной Гульки! Хватит до конца жизни, когда бы этот конец ни наступил… Где-нибудь можно приткнуться, всё хорошенько обдумать. Но сначала требуется найти нормальную одежду — в этих лохмотьях в Москву не сунешься…

— Ну, как дела? — спросила Лариса, входя в кухню.

Она уже сняла штормовку и высокие кроссовки, приглаживала взъерошенные волосы.

Алиса безучастно смотрела на счастливую хозяйку уютной кухоньки. Помещение оживлял гарнитур жёлтого цвета с алюминиевой мойкой, подобранный в тон к лимонным занавескам и глиняным тарелкам на стенах. Супруги Гладких вернулись в свой дом, им нечего бояться. Сейчас выпьют кофе, прилягут отдохнуть. Что угодно могут делать — ванну принимать или обед варить. Да будет ли у Алисы Яниной когда-нибудь такая же жизнь — нормальная, человеческая? Теперь даже осточертевший подъезд хрущёвки у Серафимовского кладбища казался родным, милым, надёжным…

— Не дозвонилась. — Алиса взяла Дениса за воротник. — Оксана Валерьевна будет только через неделю. Где и как мы проживём, я не знаю, но в Питер возвращаться нельзя.

— Вам жить негде? — удивилась Лариса. — Я думала, что у вас есть, к кому в Москве поехать. Мы бы вас могли на дачу к друзьям устроить…

— Нет, не надо. Спасибо вам за всё. — Алисе хотелось поскорее уйти из этого дома, чтобы оградить его от беды.

— Да где же вы жить-то будете?! — всполошилась Лариса. — И на что?..

— Это мы сами решим. — Алиса повела Дениса к двери. — Мы вам очень признательны за помощь и сочувствие, но не хотим вас затруднять.

— Да что за ерундовина?! — Виктор полез в карман штормовки, достал две сотни из тех денег, что дала ему на ночном шоссе Лёлька-Жёлтая. — Я понимаю, что вы не хотите быть в тягость. Я сам поступил бы точно так же. Но двести рублей всё же возьмите, а нам хватит оставшегося. Хотя бы на билеты до Москвы… Я не совсем понял, зачем вы сюда прибыли, с какой целью, почему именно таким образом. Но главное, что для вас это очень важно. И вы не можете уехать, не встретившись с тем человеком, которому сейчас звонили. Держать у себя насильно мы никого не будем. Но, прошу, запишите номер нашего телефона и моего мобильника. Если уж вам совсем негде будет жить, приезжайте. Не стесняйтесь, Алиса, ведь у вас на руках ребёнок. Помните об этом всё время и не подвергайте его опасности.

— Возможно, мы дозвонимся до одного знакомого. — Алиса имела в виду байкера Коваленко.

Разумеется, она не надеялась на встречу с Александром, но нужно было хоть чем-то успокоить супругов Гладких. Интеллигентные, хорошо воспитанные, они не могли отпустить в неизвестность людей без денег и вещей. И, чтобы их не мучила совесть, Алиса сказала про знакомого. Пусть думают, что до него дозвонились, и не страдают.

— Это было бы очень хорошо, — одобрил Виктор. Он почти силком сунул в руку Алисы двести рублей. — От всей души говорю, что было очень приятно познакомиться. Тем более что нашего сына тоже зовут Денис. Именно поэтому мы его прозвали Дэннис-мучитель — в шутку, разумеется. Смотрели этот фильм?

— Смотрел, — кивнул Денис. — И «Денискины рассказы» Драгунского читал. Только очень не люблю, когда меня ими дразнят.

— Ну, хорошо, не буду дразнить! — рассмеялся Виктор, открывая дверь.

Лариса, кусая губы, переминалась с ноги на ногу на пороге комнаты. Она понимала, что девушку не удержать, и в то же время страдала. Эти случайные попутчики очень понравились супругам, и поэтому их дальнейшая судьба очень тревожила.

— До свидания! — попрощался мальчик. — Вы классные! С вами весело.

— И всё-таки помните о нашем приглашении! — попросил Виктор.

Алиса завела Дениса в кабинку пассажирского лифта, нажала кнопку первого этажа. Секунда свободного падения, и дальше кабина плавно пошла вниз. Алиса помнила это ощущение — когда они ночевали в стогу близ Завидово, и у неё начинался жар. Она долго летела в пустоту, в неизвестность. Но повезло, удалось обмануть внука фермерши, потом встретить байкеров во главе с Коваленко. Но что же случится сейчас?

Ещё в машине Лариса объяснила, как можно из Зеленограда приехать в Москву — на электричке, на автобусе или на маршрутке. Можно найти и частника, но на это у них нет денег. Придётся идти на вокзал. В автобус садиться не менее опасно, и потому всё же лучше выбрать «железку». Надо только зайти в магазин, купить немного провизии. Ну, и, конечно, оставить деньги на билеты.

Говорят, что в Москве всё время проверяют документы, а они сейчас — «люди без бумаг». Только и остаётся, что надеяться на «авось». В таких костюмах можно совершать утреннюю пробежку, и пока они вполне сойдут за юных физкультурников. Но как будет после, в Москве? Неужели действительно придётся жить на вокзале?

Алиса и Денис медленно брели по улице, глазели по сторонам, но не замечали особого к себе интереса. Люди торопились по своим делам — кто пешком, кто — на велосипедах или в автомобилях. Город-спутник Москвы жил обычной утренней жизнью. Начиналась новая неделя, такая же солнечная, сухая и жаркая, как многие до неё. Открывались магазины, торговцы раскладывали свой товар на лотках, а то прямо на ящиках и скамейках. У павильонов разгружались ранние машины. Но Алиса знала, что в любой момент обстановка может измениться, и потому нервничала, спешила.

Они вошли в круглосуточный магазинчик неподалёку от вещевого рынка. Ожидая, когда торговцы распакуют свои баулы, Алиса с Денисом слонялись поодаль, глазели на витрины киосков. И, в конце концов, решили чем-то промочить горло. После болезни им всё время хотелось пить, несмотря на то, что супруги Гладких честно делили чай, пепси и минералку со своими пассажирами.

Около прилавка с винами, водкой и прочими крепкими напитками стояла только одна девушка — очень худая, круто прикинутая и невероятно привередливая. Она гоняла несчастную продавщицу, и так уставшую от бессонной ночи, по всем полкам, заставляла лазить под потолок, показывать яркие бутылки.

И каждую, придирчиво осмотрев, знавшая себе цену покупательница возвращала обратно. Но не уходила, а требовала новую бутылку, демонстративно перебирая пальцами купюры в изящном портмоне. Таким образом, она демонстрировала, что деньги имеет, а, значит, заслуживает самого лучшего сервиса, а до других ей дела нет.

Девушка то и дело сквозь стеклянную стену павильона поглядывала на белую новенькую «БМВ». Там её ждал, развалившись в кожаном салоне, какой-то амбал с золотой цепью на шее, и слушал грохот автомагнитолы. В магазинчике тряслись стены, вздрагивали бутылки и банки на полках, витринах и в прозрачных холодильниках.

Но амбал на свою подругу не смотрел. Он блаженствовал с закрытыми глазами, отключившись от реальности, жевал резинку с никотином, потому что пытался бросить курить. Девица очень гордилась своим американским костюмом с невероятно короткой юбкой, открывавшей костлявые ноги. Таким костюмов в Россию «челноки» не завозили, и девица любовно отряхивала свой эксклюзив. У неё была маленькая головка, гладкие, покрытые толстым слоем геля волосы, какой-то особенный, стеклянно блестящий макияж.

— Ещё вон тот ром покажите! — капризно сказала девица, указывая длинным, чуть загнутым на конце ногтем в самый дальний угол полки под потолком.

Продавщица, красная и потная, безропотно потащила лесенку, потому что не имела права отказать состоятельной покупательнице.

Денис оглянулся на Алису и увидел, что та готова разорвать эту потаскушку. Конечно, они могли купить воду и в другом киоске, но раздражала сама нахалка, её туповатое раскрашенное личико, отвратительно-хамские манеры. Алиса всегда презирала таких. Но сейчас готова была схватить первую попавшуюся железяку и ударить паршивку по крошечной головке — а там будь, что будет.

Но Денис, вспомнив наказы Плешивого, придумал другую месть. Такую, которая принесёт пользу и им самим. «Бери, но только не у бедных, не последнее…» У этой шлюхи таких портмоне, наверное, штук десять. Она без этих денег не умрёт. Умрут они. Они имеют право взять эти деньги сами. «Не верь, не бойся, не проси!» — стучало в ушах мальчика, когда он медленно, шаг за шагом, приближался к девице.

Взыскательная покупательница, приоткрыв ротик, смотрела, как мучается сорокалетняя продавщица, которая годилась ей в матери. И любовалась собой. Кроме них, в павильоне никого не было. Какие-то подростки купили несколько банок пива и всей компанией вывалились на улицу. Амбал так и дремал в «бумере», ожидая возвращения подружки. Алиса нервно расхаживала туда-сюда, всем своим видом демонстрируя нетерпение, но девица и ухом не вела. Изящно отставив ногу, она любовалась своей туфлей на тонюсеньком, расширяющемся к низу каблуке, и с презрением оглядывала Алисины сбитые кроссовки.

Денис видел портмоне, которое девица положила рядом с собой на прилавок. И когда продавщица наконец-то достала чёрную запылённую бутылку с алой наклейкой, девица тут же потянулась к ней. Портмоне было упущено из поля зрения всего на несколько секунд, но этого оказалось достаточно.

Денис схватил портмоне, спрятал под куртку и выбежал из магазина. Ничего не понимающая Алиса последовала за ним, но не окликала, понимая, что её маленький друг просто так удирать не станет. То ли он увидел милиционера, то ли кого-то из знакомых, то ли промелькнувшего на пути бандита…

Мальчик припустил в ближайший двор, нырнул в подъезд одного из высотных домов. Там был домофон, но дворники оставили дверь открытой. Грузовой лифт стоял на первом этаже, и Денис юркнул туда. Алиса, ничего не соображая, ввалилась следом.

— Нажми последний этаж! — еле выдавил мальчик. Алиса безропотно исполнила его приказание. — Вот, гляди! — И Денис, дождавшись, когда кабина пойдёт вверх, вытащил из-под куртки портмоне.

— Что это? Почему ты побежал? — Алиса, не оправившаяся после болезни, с трудом переводила дыхание.

— Да смотри же! Сколько там? Только не ругайся. Она богатая, ей ничего не будет. А нам жить неделю…

На Алису смотрели совсем взрослые, почти стальные глаза. Неужели этот мальчик меньше месяца назад скучал по маме в лагере, боялся дразнилок и вешался на украденной у завхоза верёвке? Рядом с Алисой в лифте был настоящий мужик, долго живший и многое повидавший. Казалось, что какая-то часть вора-рецидивиста Петра Плешивого вошла в плоть и кровь Дениски Оленникова и навеки осталась там.

— Денис, я тебе больше вожатая, воспитывать тебя не имею права. Но пообещай, что такого больше никогда не будет! Сегодня мы не могли поступить иначе. Но умоляю тебя, заклинаю! Не совершай такого впредь! И. если возникнет желание, борись с ним. Ведь это засасывает, как наркотик…

— Я — грешник. В будущей жизни буду собакой, — совершенно серьёзно сообщил Денис. — Хорошо бы ротвейлером у какого-нибудь фирмача. Но тырить больше не буду. Зачем? — Денис и сам чувствовал себя не очень-то комфортно. — Посчитай, сколько там. Наверное, много.

Лифт остановился на шестнадцатом этаже, двери открылись. Осмотревшись, парочка мимо мусоропровода вышла на балкон, откуда открывалась потрясающая панорама Зеленограда — дома, деревья, поля, леса. Солнце поднялось уже высоко, и стало припекать, прогоняя утреннюю прохладу.

— Тридцать тысяч, — онемевшими губами сказала Алиса. — Хватит и на еду, и на одежду, и на дорогу. Нужно только избавиться от портмоне. Не думаю, что они переписывали номера купюр. Никто ведь не предполагал, что такое случится в магазине…

Внизу раздался грохот — дворники закончили чистить мусоропровод. Как только они заперли дверцы и отвезли в сторону тележку с мусором, Алиса швырнула в люк портмоне. Деньги она спрятала в карман своего спортивного костюма. Денис, не получивший ожидаемой взбучки, всё-таки присмирел. От содеянного его подташнивало, и в то же время он понимал, что другого выхода не было.

Милостыню просить они не могли — это ещё хуже, чем украсть у богатой бездельницы кошелёк. К тому же попрошаек милиция заметёт ещё быстрее. А в этом случае, если не взяли на месте с портмоне, уличить их в краже будет очень трудно. Только бы не встретить по дороге эту шлюху с её амбалом, а то может получиться скандал.

— Пойдём? — тихо предложил Денис печальной Алисе.

— Конечно. Не здесь же оставаться! Ещё заметят… — Она глянула вниз с балкона.

По двору, как белый жучок, прополз тот самый «бумер» с открытым люком. Оттуда уже не грохотала музыка, а раздавались голоса — гнусавый, ноющий женский и хриплый, раздражённый мужской. Наверное, амбал и его подруга обсуждали приключение в магазинчике. Значит, они уехали, и через некоторое время можно будет выйти.

— Нам ещё нужно будет где-то переодеться, а потом идти на вокзал. — Алиса прижала к себе Дениса и еле сдержалась, чтобы поцеловать его в вихрастую макушку.

Алиса ушла с балкона первая, Денис молча последовал за ней. Глядя в пол, он побрёл к лифту. И Алиса испугалась, потому что на её глазах мальчик приобретал воровские привычки, терял непосредственность и искренность. Алиска Янина знала Дениску Оленникова почти три месяца, но ещё ни разу он не ходил так — уперев в пол тяжёлый взгляд.

Но Алиса ничего не могла предложить своему воспитаннику в качестве альтернативы, и потому смирилась со случившимся. В то же время она прекрасно понимала, что этим солнечным летним утром и сама в очередной раз изменилась. Прошла ещё одну стадию, как превращающаяся в бабочку куколка. И страшило Алису, главным образом, то, что она не знала, кем станет через месяц, через неделю, даже завтра. Уехав совсем недавно из Питера порядочными людьми, в Москву они прибудут уже ворами…

* * *

Натянув резиновые перчатки, Алиса насыпала в ведро хлорку. Перемешала шваброй содержимое ведра и стала мыть коридор купейного вагона поезда «Казань-Москва». Она делала это уже в шестой раз. Только поезда менялись, а остальное вошло в привычку. И вокзалы, что мелькали перед глазами, как в калейдоскопе, — Ленинградский. Ярославский, теперь вот Казанский. Трудно было только первые два дня, а потом Алиса приспособилась. К ней постепенно возвращались силы, потому что на еду они с Денисом денег не жалели.

Коридор вагона она мыла с хлоркой, на туалеты сыпала двойную порцию. Сидения поднимала, матрасы скатывала и забрасывала на верхние полки. Денис носился по вагонам, помогал там, где ему хватало силёнок. За день они убирали по два вагона, получали когда двести пятьдесят, когда триста рублей.

Сначала Алиса, узнав адресок от местных бомжей, собиралась поселиться на недельку в их «гостинице». Одно купе в Рижском депо стоило пятьдесят рублей в день, что им с Денисом было вполне по средствам. Но потом кто-то прибежал и сказал, что из того вагона всех выгнали, потому что он служил не только гостиницей, но и борделем на колёсах. Местные «мамки» у метро продавали беспризорных девчушек, которые именно там и обслуживали клиентов.

Теперь Алиса и Денис ночевали каждый раз в новом купе, потому что всегда попадалась добрая проводница. Сначала Алиса очень боялась, что местные бомжихи не позволят ей отбирать у них заработки, но ошиблась. Война шла, в основном, из-за бутылок, потому что это была халява. Корячиться в вагонах, выгребая грязь, скрести унитазы, дышать хлоркой, скакать в купе по полкам и столикам, протирая все углы, никому особенно не хотелось. На это соглашались или очень молодые, или больно правильные бомжихи — в основном из задолжавших за съёмные московские квартиры, а потому оказавшихся на улице.

Мужики разгружали вагоны и машины, убирали мусор в привокзальных забегаловках. В результате у каждого бомжа к вечеру набиралось от трёхсот до шестисот рублей, так что голодать и мучиться похмельем им не приходилось. Бомжи жили своей — вольной, грязной, где-то даже весёлой жизнью. А Алиса считала каждый денёк, по вечерам названивая Оксане Валерьевне. Но и позавчера, и вчера, и сегодня их с Денисом постигло разочарование. Автоответчик не работал — оставить Оксане сообщение было нельзя. Да и не стала бы Алиса это делать — ведь телефон прослушивался. И куда Оксана будет звонить? Не в бомжатник же на Казанском…

За те шесть дней, что они прожили в вагонах, Алиса ни разу не пожалела о своём выборе. Да и не находила она более удобного места, сколько ни перебирала варианты, ворочаясь на полке купе в неподвижном, тихом вагоне. На соседнем нижнем месте сладко посапывал набегавшийся за день Дениска. Он очень быстро сходился с людьми, поэтому завёл массу приятелей среди вокзальных жителей и их несчастных детей.

Без документов они не имели возможности поселиться в гостинице. У местных барыг подходящих «ксив» тоже не нашлось. А уж, тем более, не могли сделать Дениске свидетельство о рождении. Барыги оптом скупали у карманников «ксивы», оказавшиеся в «наколотых лопатниках», то есть в украденных кошельках, и после продавали их нуждающимся по сто долларов за штуку. Могли снизить цену и до пятидесяти, но Алиса не хотела совершать ещё и это преступление. Кроме того, в гостинице их запросто могли перехватить и сдать в милицию.

Подъезжая девятнадцатого августа к Москве со стороны Зеленограда, Алиса намеревалась снять комнату у какой-нибудь тётки, промышлявшей у площади Трёх вокзалов. Но после, выйдя на перрон, она отказалась от этой затеи. Во-первых, тётки запросто могли сдать их властям. Во-вторых, не исключалось сотрудничество вокзальных барыг с бандитами. В-третьих, после всех злоключений у Алисы появилась боязнь замкнутых пространств. Она не могла заставить себя добровольно войти в чью-то квартиру или комнату, где их могли запереть, а потому всегда старалась оставить пути к отступлению.

А кто лучше вокзальных бомжей знал ходы, дырки, лазейки, канавы? Нужно было только принести бродягам поесть и выпить. А после сесть рядом, не показывая ни брезгливости, ни презрения, ни страха. Сказать, что уважаешь их самих, их выбор, их «волю». И уж ни в коем случае не стыдить их, не агитировать, не запугивать. И если всё происходило именно так, вокзальная братия проявляла свои лучшие качества — помогала, советовала, договаривалась о купе в отцепленных вагонах, о возможности заработать, о способах укрыться, в случае чего, от милиции.

На вещевом рынке Зеленограда Алиса и Денис купили себе новую одежду, в том числе и кроссовки — старая обувь развалилась вчистую. Выбрали прочную сумку из клеёнки, так называемую «расчленёнку», одинаково популярную у «челноков» и у бандитов. Свою кличку и недобрую репутацию сумка приобрела потому, что убийцы частенько перевозили в них разделанные на части тела жертв, и кровь не просачивалась наружу.

До сегодняшнего дня всё шло более-менее нормально. На девушку и мальчика, одетых во всё тёмное и немаркое, никто на вокзале не обращал внимания. Кругом бегали такие же люди — в джинсах, кроссовках, куртках, и с сумками. Поскольку все, как правило, отоваривались на вещевых рынках, питерцы из толпы ничем не выделялись. Только, в отличие от других, идти им с вокзала было некуда.

Но, как выяснилось в скором времени, не одни они были вынуждены коротать дни и ночи на перронах, в залах ожидания и в поясе отчуждения железной дороги. Алиса и Денис через неделю должны были навсегда исчезнуть с Комсомольской площади. А нынешние их товарищи и соседи или уже позабыли о нормальной жизни, или просто не знали её. Многие из них родились на трубах теплотрасс и у костров, в палатках из полиэтилена.

Единственное, что могли позволить себе бомжи, — перебраться летом с вокзалов в Битцевский лесопарк, а после вспоминать это блаженное время тёмными зимними вечерами и ночами. Для бродяг возможность искупаться в тамошнем пруду и постирать барахлишко становилась настоящим счастьем. И говорили они о Битце, Сокольниках и Лосинке с таким же трепетом, с каким в ином социальном слое упоминали Канарские острова, Давос и Ниццу.

Братство загнанных и отверженных приняло двух новых членов легко и естественно. Алиса даже не представляла, что всё получится так просто. Ненависть бродяг к тем, кто гужевался в тёплых постельках и собственных квартирах, делала невозможным предательство. Раз Алису с Денисом обидели ТАМ, загнали в подполье, вынудили скрываться, значит, по своим, неписанным, но неуклонно исполняемым законам бомжи были обязаны помочь им. Посоветовать дельное, подкинуть денег, оказать посильную протекцию.

И Алиса уже не считала себя вправе хоть тайно, но чураться этих грязных-пьяных дядек и тёток, подростков и малышей. Ведь они с Денисом превратились в преступников, стали ворами, и это ещё сверх того, что их который день искала милиция. Но, странное дело, после кражи в Зеленограде Алисе стало легче. С души словно свалился камень. Она уже не считала себя невинной жертвой чужого произвола, интриг, предательства. Даже если ей завтра доведётся попасть в тюрьму, она будет знать, что заслужила наказание. Алиса как бы подстроилась под уже созданную репутацию, а иначе сошла бы с ума.

Да, они прячутся, живут случайными заработками, ночуют в вагонах. Они нарушили закон по-настоящему, и всё встало на свои места. Теперь уже не обидно, не зазорно драить полы в вагонах, собирать бутылки, жир для самодельной плиты, который сливали бомжам в канистры продавцы из палаток «кура-гриль». Можно было не оскорбляться, выслушав галантное предложение выпить одеколон «Колокольчик» и откушать из общей кастрюли гороха с тушёнкой.

Отказавшись от подобной чести якобы в пользу нуждающихся, Алиса наливала в чайник бесплатный кипяток, клала туда пакетики с чайной заваркой или сыпала кофе. Три раза в день они с Денисом плотно перекусывали — то на столике в купе, то в вокзальном буфете, то прямо на площади. Однажды довелось побывать и в «прожарке» — специальной бане для бродяг, потому что Алиса панически боялась завшиветь.

Как могла, она обустраивала их с Денисом нехитрый быт, и уже плохо представляла, как придётся взять и распрощаться с мальчиком — ведь у них на самом деле разные судьбы и разные семьи. Возможно, они никогда больше не встретятся. Сколько осталось быть вместе, рядом с этим пострелёнком? День, два? А, может, всего несколько часов?

Теперь Алиса отлично понимала, как за краткий срок можно узнать человека лучше, чем за всю жизнь. И, к ужасу своему, ощущала, что образы матери и бабушки постепенно тускнеют в её памяти, отдаляются. Будто не двадцать два дня прошло с тех пор, как они с мамой распрощались на платформе «Комарово», а двадцать два года. Электричка уносила Лолиту Эрнестовну в Петербург, а Алиса, глядя вслед удаляющемуся составу, даже не представляла, что их всех в скором времени ожидает.

И сама Алиса уже никогда не будет прежней. Да, если всё сложится удачно, она вернётся в свою квартиру, в университет, в спортзал. И станет жить так, как жила раньше. Но воспринимать мир будет совершенно по-другому, и оценивать людей станет иначе. Её уже никто и никогда не сможет обмануть. И критерии оценки ужесточатся, и планки поднимутся выше. Алиса Янина пересмотрит свои жизненные ориентиры.

В какой-то степени она осложнит своё существование. Ей будет тяжелее жить. Но обратить время вспять нельзя, и нынешнее жаркое лето навсегда останется с ней. Душа, словно окаменевшая, горячая, сухая земля железнодорожной полосы отчуждения, уже не пропустит через себя ростки доверчивости и наивности, самоуверенности и чванства. Через шесть дней ей исполнится двадцать один год. В некоторых странах именно этот возраст считается порогом совершеннолетия…

Алиса уже вымыла пол в вагоне, в туалетах, в тамбурах. Выгребла все оставленные бутылки, и Денис побежал их сдавать. Заодно он собирался ещё раз позвонить Оксане. Насчёт мобилы они договорились с буфетчицей и продавцом куры-гриль. В этом же вагоне им предстояло провести нынешнюю ночь. Будет ли она последней на вокзале? Хорошо, если да. Ведь должна же Оксана вернуться до начала учебного года! Её дочери восемь лет, как и Денису, и она должна идти в школу.

С бродягами оказалось общаться легче, чем с приличными людьми. Они не задавали лишних вопросов, не стеснялись чужаков, вели свои обычные беседы. Выдавали желаемое за действительное, подчёркивали свою значимость, нужность, востребованность. Пили принесённую Алисой водку, придумывали каких-то влиятельных друзей, богатых родственников, которые в любой момент примут с распростёртыми объятиями. Подростки-беспризорники привели Алису и Дениса к своему лидеру Ваське. А уж он посоветовал им ночевать в вагонах, потому что не место питерцам в бункере и «на пятаке». Алиса с ним немедленно согласилась.

Васька и его любовница Арина договорились с проводницами о работе для Алисы, потому что без их поручительства до вагонов никого не допускали. Где ночевал сам главарь. Алиса не интересовалась. Но одет он был неплохо, чисто, благоухал одеколоном. Арина и вовсе напоминала фотомодель, к тому же носила дорогой джинсовый комбинезон для беременных.

Денис бегал с пацанами-попрошайками к метро, дав честное слово, что не будет нюхать клей в их компании. Воровать он больше не пробовал, потому что раз данное обещание выполнял неукоснительно. Просто смотрел, как воруют другие, — надо же было чем-то себя занять. Потом, перед сном, Денис рассказывал Алисе про лже-инвалидов, токсикоманов, малолетних шлюх и убийц. Что в этих рассказах было правдой, а что нет. Алиса не знала, но мысленно заклинала Оксану поскорее вернуться. Особенно после того, как впервые в жизни увидела, что значит «любить хором».

Это не было групповым изнасилованием — проститутка принимала очередь из двух десятков бомжей по доброй воле. И очередь эта двигалась, как в нормальном магазине. Стояли в ней и почти старики, и совсем дети. Как только один поддёргивал штаны, на его место укладывался следующий. И, вспоминая сейчас о вчерашнем, Алиса дышала хлоркой жадно, с удовольствием. Ей хотелось убить в себе заразу…

Выпрыгнув на залитый мазутом гравий, Алиса увидела, что между вагонами бежит Наташка, одна из местных бомжих. Сегодня они уже встречались, когда Алиса наведывалась «на пятак». Наташка стирала бельишко в ведре с порошком — своё и троих детей. Когда-то она приехала с Украины покорять Москву, занялась бизнесом, но разорилась. Теперь она скрывалась среди бомжей и от милиции, и от кредиторов. Был у неё сожитель Остап, который утром отправился на разгрузку рефрижераторов с куриными окорочками.

— Алис, дело есть!

Наташка запыхалась и никак не могла отдышаться. От неё пахло порошком, табаком, перегаром и давно не мытым телом.

— Какое дело? — Алиса присела на лесенку вагона, подставила влажное лицо предвечернему солнышку. — С детьми что-нибудь?

— Да чего там с детьми! — отмахнулась Наташка. — О тебе речь. И о Дениске. Ищут вас…

— Кто ищет? — встрепенулась Алиса. Она не испугалась, даже, наоборот, обрадовалась.

— Кто-кто! Менты ищут! Наши девчонки полы у них мыли, слышали. Говорят, будет облава сегодня. По вагонам пойдут. Так что вам надо или канать с вокзала, или в бункер лезть… — Наташка пригладила слипшиеся красные лохмы. — Туда они уже не сунутся — боятся. Васька велел вас в бункер отвести. Манатки он у себя припрячет — с ними в лаз не протиснуться. И получку твою с проводницы возьмёт, тебе отдаст потом. Не бойся, он честный.

— Да фиг с ней, с получкой, но Дениска-то сюда прибежит! Он же меня не найдёт в этом бункере!

— Дениску наши встретят и в бункер отведут. За него не волнуйся, о себе подумай. Его только в «детскую» имеют право забрать, а тебя оприходуют по полной программе.

Наташка, несмотря на трудный разговор, не переставала любоваться своим тёмно-коричневым маникюром, шедшим к выкрашенным волосам. Пережитые злоключения не сломили энергичную украинку — она кокетничала, молодилась, маскировала седину, как самая приличная дама.

— В бункере, конечно же, не вагон. Тебе не понравится. Но зато не засвеченное место, надёжное. Не жди, вставай, потому что менты, на фиг, могут и сейчас завалиться…

— Минутку!

Алиса захлопнула дверь и побежала по вагонному коридору, который только что отдраила до блеска. Собиралась провести здесь хотя бы одну ночь, но, видно, не судьба. Ведь ещё немного — и вернулась бы Оксана! Тогда легче было бы объясняться в милиции. Наверное, они с Дениской не до конца испили чашу страданий. Осталось хлебнуть самый горький осадок, с донышка…

— Сумку оставь в тамбуре — сейчас её Арина заберёт. А сама за мной — след в след! — скомандовала Наташка.

Они брели по гравию между путями, пролезали под вагонами. На солнце ослепительно сверкали рельсы, пахло мазутом и мочой. Наташка споро шагала, почти бежала впереди. Алиса еле поспевала за ней — сказывалась не долеченная болезнь. Болела душа и об оставленной в тамбуре сумке — а вдруг ещё до прихода Арины её найдут проводники, или сопрут бродяги? Оказалось, что за шесть дней жизни на вокзале они накопили много вещей, посуды, съестных припасов, предметов личной гигиены. Алису заранее тошнило при мысли о том, что придётся лезть в этот трижды проклятый бункер. Но попадаться здесь, у самой цели, хотелось ещё меньше, и потому Алиса решила в очередной раз пересилить себя.

В какой-то вокзальной постройке играло радио — очень громко, так, что было слышно всей округе. Передавали концерт по заявкам, и Алиса вдруг замерла, услышав знакомую фамилию. Сначала уловила её на уровне подсознания, а после вздрогнула и всё поняла. Вдобавок ко всем напастям она получила последний, самый страшный привет из Питера, который разом напомнил о вине, о промахе, о непростительной глупости.

— Алевтина Петровна Суслопарова, человек редкой доброты, чуткости, душевной щедрости, обаяния… Великолепная хозяйка, заботливая мать и любящая бабушка… Несмотря на то, что на её долю выпало много невзгод, она не ожесточилась душой. И, выполняя ответственную, трудную, подчас опасную работу следователя районной прокуратуры, она помогла многим людям в самый, наверное, трудный момент их жизни… По заявке сына Ивана, невестки Ульяны, внуков Моти и Феди, а также многочисленных друзей, коллег и соседей по дому, мы передаем для юбиляра песню «Золотое сердце» в исполнении Софии Ротару. И пусть все гости, собравшиеся за праздничным столом в день пятидесятипятилетия этого прекрасного человека, Настоящего с большой буквы, профессионала, ещё раз порадуются, что судьба свела их с Алевтиной Петровной…

— У тебя что, столбняк? — рявкнула над ухом Наташка. — Я ору-ору, а она — ноль внимания! Давай, пошли, нельзя тут стоять!..

— Да-да, конечно! — Алиса бросилась прочь от этого домика с громко орущим приёмником.

«Конечно, это сердце золотое, и знаю я, что нет ему цены…» Да, у неё золотое не только сердце, но и руки золотые, и ноги, и мозги. Она превратилась в золотой истукан, продав честь и совесть. Именно из-за Суслопаровой погибла несчастная Гулька. Из-за неё они с Денисом страдают уже почти целый месяц. И, если разобраться, безумие Гаврилки Калистратова тоже на её совести. Между прочим, счёт жертвам ещё не закрыт…

— То стояла столбом, то чешет, как ненормальная! — ругалась сзади Наташка. — Ты что такое там услышала? Это стрелочник, Сан Саныч, крутит через динамик концерты по заявкам, которые на «Маяке». Мы тогда иногда послушать приходим…

Они брели мимо труб теплоцентрали, пробирались по жуткой свалке, кружили между бетонными плитами, положенными одна на другую. Из-под ног шмыгали крысы, над головами орали вороны. Наконец Наташка остановилась около огромного бетонного куба, прикрывающего вход в подземелье.

— Там у них собаки злющие. Но я пойду первая, скажу, чтобы привязали. У меня фонарик есть, лбы не расшибём.

Наташка ловко улеглась на спину, просунула в дыру ноги. Алиса тупо смотрела на неё, как будет проделывать всё это сама.

— Ты бери левее, а потом всё ниже и ниже. И дыши через раз, там очень воняет.

Если даже с точки зрения бомжихи воняет «очень», то что там будет с ней, до недавнего времени чистенькой девочкой? Да и Денис вряд ли придёт в восторг от такой перспективы. Но делать нечего, нужно отсидеться хотя бы до завтра, а там вернётся Оксана…

— Залазь! — приказала Наташка из-под земли каким-то замогильным голосом.

Алиса перевернулась на спину и, вытянув вперёд ноги, стала заползать в дыру. Она уже готовилась провалиться вниз, но ноги нащупали что-то твёрдое.

— Держись за трубу и иди за мной, — распоряжалась Наташка, освещаю дорогу фонариком. — Во, жрать уже готовят! — Наташка сквозь плавающий в воздухе смрад уловила запах горящего масла — того самого, что собирали в канистры за палатками.

Под ногами мягко пружинил набросанный за много лет хлам. С потолка космами свисала такая грязь, что Алиса по-настоящему её испугалась. А впереди плясал огонь, около которого съёжились несколько детских фигурок. Неужели придётся здесь ночевать? Или лучше удрать, пока не поздно? Нет, привести сюда Дениса она не позволит. Будь что будет, они скроются как-то по-другому. Сейчас, несмотря на конец августа, ещё жарко, не простудишься пока на улице… Только не это! Не это!! Не это!!!

Жестяная банка с ватным фитилём заменяла лампу. Горючим служило то же самое масло. Неподалёку, в банке побольше, тоже горел жир, и над ней висело эмалированное ведёрко. Тучи мелких мух носились по бункеру, и Алиса тут же начала от них отмахиваться. Дети — грязные, худые, со свалявшимися в войлок волосами — не обращали на грязь никакого внимания. Зато они увидели Наташку, а с ней — новенькую, очень даже прилично одетую красивую девушку. По законам этой человеческой стаи гость просто обязан был принести хозяевам еды, а детям — что-то вкусненькое.

Малыши повскакали с тряпья, с затащенных сюда автомобильных сидений, с положенных на трубы досок и наперегонки бросились к Алисе. Каждый норовил оказаться первым и получить самый лучший кусок. И матерились малыши совсем как взрослые — яростно, хрипло, страшно.

И тут произошло непоправимое. Алиса смотрела на бомжей, собравшихся вокруг коптилки и большой банки с горящим маслом, и потому видела всё. Один из мальчишек, самый старший, вдруг грохнулся на пол и забился в припадке. Ногой он опрокинул бочку, на которой стояла большая банка с горящим маслом, и пламя буквально разлилось по полу, по ветоши, по грязи, по мусору.

Оно моментально охватило стены и потолок бункера, который в мгновение ока стал громадной прожорливой печью. Раздался истошный многоголосый крик обречённых на гибель бродяг, и Алиса инстинктивно метнулась назад, к выходу, по ещё не отрезанной огнём дороге. Она понимала, что любое промедление закончится для неё гибелью в масляном пламени, среди смердящей помойки, в компании грязных бомжей и их потомства.

Раньше Алиса Янина подумала бы о детях, которых надо во что бы то ни стало вытащить из огня. Сейчас она спасала только себя, понимая, что маленькие волчата не милы даже собственным матерям. Их используют для попрошайничества в метро, хоронят в хламе и тут же заводят новых. Эти дети или умирают, или погибают, в лучшем случае попадают в детдом.

Алиса молча, яростно, упорно выбиралась наверх. За ней ползла обожжённая орущая Наташка. Ни у кого кроме них не было шанса на спасение, и обе это понимали. Поэтому, не теряя времени, они спешили схватить ускользающую жизнь, будто Жар-Птицу за хвост. Чихая и кашляя от едкого дыма, истекая потом от жара, они пробирались к дырке под бетонным кубом, из-под которой валил тот самый дым — серый, необыкновенно вонючий. Алиса и Наташка рвались к знойному небу над головой, к пахнущему выхлопами и мазутом, но всё же пленительно чистому воздуху…

Пожар всё-таки настиг Алису Янину. Второй раз за один месяц она чудом успевала уцелеть, выбраться на волю, оставив в костлявых лапах смерти клочья своей одежды. И думала, что всё это могло случиться ночью, когда в бункер привели бы Дениса. И тогда Суслопарова с хозяевами могли праздновать победу. Опасные свидетели не угрожали бы более Чаркину и тем, кто убивал Вована и Люлю той далёкой ночью. И даже косточек страдальцев не нашли бы в обугленном бункере. Алиса Янина и Денис Оленников действительно исчезли бы навсегда.

Но этого нет и не будет! Не будет назло Суслопаровой, которая сегодня нагло празднует свой юбилей и упивается славословиями. Пирует на те деньги, что получила от бандитов за измену. Конечно, Алиса Янина — не единственная её жертва. Были и другие, потому что Суслопарова занимала достаточно ответственный пост. Она имела доступ к документам, к сейфам, к экспертам, к начальству.

И каждое слово, сказанное в прокуратуре, очень быстро становилось известным преступникам. Разумеется, они за это щедро платили. И то, что произошло после рокового допроса, тоже оценили энной суммой в долларах.

Но ты прокололась, «золотая женщина»! Тебе обломилось, хлебосольная хозяюшка! Мы выживем и зароем тебя, или действительно придётся умирать. Жить на одной земле с Суслопаровой Алиса не сможет. Не случайно она услышала сегодня эти поздравления по радио. Развязка близка, и нужно лишь собраться с силами…

Алиса высунулась из-под бетонного куба, больно ударившись макушкой. Её мучительно рвало, свет мутился перед глазами. Руки и ноги слабели, сердце бешено колотилось, глаза вылезали из орбит. Алиса буквально выдрала себя из задымленной норы, упала в пыль, в песок около куба. Потом всё-таки поднялась на колени, схватила Наташку за ворот ковбойки. Полотно затрещало, и образовалась громадная прореха. Наташка орала благим матом и буквально дымилась.

К ним со всех сторон бежали люди — путейцы, проводники. Они попробовали отодвинуть куб, но он не шелохнулся. Какой-то машинист отпихнул Алису в сторону. У неё всё плыло перед глазами, но всё-таки нашлись силы подняться на четвереньки, подползти к дыре, чтобы узнать про Наташку. Бомжиху вытянули из норы — дымящуюся, чёрную; она уже не орала. Болевой шок и отравление продуктами горения сделали своё дело.

Кто-то вызывал по мобильнику пожарных и «скорую». Другие пытались что-то узнать у Наташки, но та не могла произнести ни слова. Она, привалившись к бетонным плитам, пыталась нащупать на ногах клочья сгоревших брюк.

А Алиса вдруг поняла, что совершенно оглохла. Она смотрела на собравшихся людей, видела, что они бегают вокруг, суетятся, кричат, но не слышала ни единого звука. Голова кружилась так, что небо становилось землёй, а солнечные лучи распадались на семь цветов спектра. Через минуту она начисто забыла о мальчике, с которым пробиралась в Москву. А перед тем, как погасло сознание, из памяти исчезло её собственное имя. Она успела заметить, как парень в бриджах и майке извлёк из дыры бездыханного ребёнка лет четырёх, которого кто-то, наверное, мать, всё же сумел вытолкнуть к выходу из бункера.

Больше никого извлечь не удалось. Дым из серого стал чёрным; он выползал из-под куба и поднимался к безоблачному небу. По шпалам уже спешили пожарные с брезентовыми шлангами и баллонами, а где-то поблизости рокотала их машина. Подъехать к бункеру вплотную красный автомобиль не смог, и потому пожарные очень ругались…

Алиса попыталась встать, но ноги её вдруг подогнулись, отказали. И она снова упала в сухую, забрызганную известью траву, рядом с беспамятной Наташкой. Сознание покидало её, и Алиса чувствовала странный, пьянящий восторг. Если именно так и прощаются с жизнью, подумала она, то ничего нет приятнее этого прощания. Теперь Алиса благодарила судьбу за то, что прибыла в столицу без документов. Ещё нескоро кто-нибудь поймёт, что закопчённая, обожжённая бомжиха из бункера и есть та самая вожатая лагеря «Чайка», которую ищут уже двадцать дней.

Обильно поседевшая бродяга в чёрных джинсах и куртке выглядела лет на сорок, а то и больше. Сейчас казалось, что Алиса Янина гораздо старше своей матери, потому что та закрашивала седину и следила за лицом, за кожей, по мере сил вытравливая масками морщины…

* * *

— Дядь, дай рупь! — привычно канючили пацаны, когда от ларьков или дверей метро шёл подходящий, по их мнению, «кекс».

Денис, помахивая пустым пакетом, в котором он отнёс бутылки, прохаживался рядом. Сам он не цыганил — разве только выкурил пару сигарет и приложился к пивку. Но этим он тоже особенно не увлекался. Ведь Алиса могла, учуяв запах, его заругать. Была с ними и чумазая девчонка, которая сверлящим голоском выводила: «Всё так же играет шарманка, в Париже она чужестранка…»

Мальчишки и девчонки при встрече всегда обнимались, но Денис старался этому правилу не следовать. Да ребята особенно к нему и не тянулись — просто терпели рядом с собой. Не гнали, но и не удерживали, когда Денис убегал к Алисе в вагон.

— Эй, Дэн, слушь сюда!

Четырнадцатилетний Костик по прозвищу Партизан, который очень гордился своим «подвигом», посвистывал сквозь зубы. Костик раньше жил в Бологом, и один раз вместе с приятелем развинтил гайки на рельсах железной дороги Москва-Петербург. Сигнализация сработала вовремя, крушение удалось предотвратить, из-за чего Костик сильно расстроился.

Их компании не удалось пошарить в карманах и сумках жертв предполагаемой аварии и таким образом разбогатеть. Но потом Костик подался в Москву, к Трём вокзалам. При случае, он обирал пьяных, осуществляя, пусть и в несколько ином виде, свои мечты. — Пошли за мной, быстро!

— А куда идти? — не понял Денис.

Алиса строго-настрого запретила ему общаться с вокзальной шпаной и, тем более, куда-то ходить с этими ребятами. Она очень боялась, что мальчишку могут избить, изнасиловать, продать богатому извращенцу или в «дети» к побирушкам. Раз Денисом в лагере заинтересовался Чаркин, а в «обезьяннике» Малой Вишеры — безобразная женщина, Алиса ожидала чего-то подобного и от других подонков.

— В бункер. Наташка велела привести тебя туда. Там твоя Алиска.

— В бункере? — удивился Денис, но всё же пошёл за Костиком.

Наташку он знал и не боялся. Тётка она была добрая, даже симпатичная. С её старшим сыном Ильёй Денис вместе ходил за жиром.

— А чего она там делает?

— Менты вас ищут! — Костик далеко сплюнул сквозь зубы. — Наташка сказала, в бункер прятаться нужно, а то облава может быть. В вагонах вам больше нельзя ночевать, а сам ты бункер нипочём не найдёшь.

— А это далеко? — опасливо спросил Денис.

Он научился заранее просчитывать варианты отступления и сейчас вертел головой, запоминая дорогу.

— Да нет, минут десять ходу. — Костик вёл Дениса сквозь вокзальную толпу.

Они то и дело увёртывались от спешащих пассажиров, от тележек носильщиков, от встречающих вечерние поезда. Не разминулись и с местной знаменитостью — дряхлым Сосипатрычем, у которого и отец, и дед, и прадед не занимались ничем, кроме нищенства на московским улицах. А пошёл их род из Питера, где прадед Сосипатрыча был членом артели калек. Он почти не пил, вкладывал деньги в процентные бумаги, пускал их в рост.

Всех предков Сосипатрыча много раз выставляли вон из столиц на историческую родину, под Ярославль. Но всякий раз они возвращались и принимались за старое. Почтенным семейством занимались инстанции всех времён — от царских до постсоветских. Но так никто и не смог исправить горбатых. И нынче Сосипатрыч смущал даже тех, кто твёрдо решил стать на путь исправления, завлекал сказками о «волюшке» и несметных богатствах нищих.

— Дед мой в Питере приюты поднимал. Все бунтовали, опять в бега пускались. И я не дам вам в ночлежках бока отлёживать. Работать надо! Работать! — покрикивал Сосипатрыч на колеблющихся. — Воля — она мёда слаще! Водки пьянее! Без неё — как без кислороду! Одно слово — воля!..

Бывалый брандахлыст, он всегда первым узнавал вокзальные новости. Вот и теперь, оставив на время без надзора подчинённых бомжей, предлагающих прибывшим пассажирам услуги носильщиков и провожатых, подозвал к себе Костика с Денисом.

— Эй вы, огрызки! К бункеру не ходите…

— А чего там, Сосипатрыч? Облава?! — запаниковал Костик.

— Да нет, пожар. В бункере полыхнуло. Все сгорели, кто там был. Валька, детишки её, Руфина-молдаванка, Дуся-стрелочница. Ну, и Спартак, конечно. Жалко, хороший был мужик, кореш мой… — Сосипатрыч размашисто перекрестился и погладил по голове перепуганного Дениса. — Только Наташку-одесситку удалось спасти, да твою Алису, но обе обгорели. Натаха — больше, а Алиска дыму наглоталась. Обеих в «Склиф» без сознания увезли. Припадочный Ванька, видать, горящее масло разлил. Не в первый раз уже, Спартак всё ругался. Чуял, что этим закончится. А Ванька раньше-то здоровый был, но прошлогод под платформу свалился, ударился башкой. И началась у него падучая… Теперь у бункера менты, «скорая», пожарные, всякое другое начальство. Пашку, Руфининого сыночка, мёртвеньким на поверхность подняли. Ох, и потечёт квас, не сносить нам головушек буйных! Уходить придётся…

Денис попятился назад, пропал в густой толпе, не слушая, что говорит Сосипатрыч и что отвечает ему Костик-Партизан. Он понимал только, что остался совсем один. Алису увезли в больницу, и неизвестно, где её искать. Оксана Валерьевна всё никак не возвращается. Теперь только и остаётся, что идти в милицию, просить помочь. Можно остаться пока с пацанами — на трубах, в полиэтиленовых палатках. Ночи тёплые, не простудишься. Но без Алисы Денис себя не представлял и не хотел жить на вокзале.

Он помнил зал ожидания на Ленинградском, прилавки с товарами в дорогу. Они с Алисой несколько раз покупали там то зубную пасту, то гигиенические салфетки, то пластмассовые тарелки и ложки. Но теперь Алисы нет, её увезли. Она отравилась дымом, обожглась. А где этот «Склиф»? Мама что-то про него говорила. Денис только сейчас вспомнил про маму и тут же забыл. Ему не хватало именно Алисы — доброй, сильной, нежной…

Денис наизусть помнил домашний номер Оксаны Валерьевны. Но сегодня они с Алисой уже пробовали дозвониться, и трубку опять никто не взял. Может, ещё раз сбегать к тёте Рае в буфет? Она разрешит позвонить. Всегда радовалась, когда они с Алисой заходили перекусить. Рассказывала про свою дочку Карину — та работала во Франции няней. Сейчас тётя Рая очень переживала, потому что её дочка собиралась рожать. Отцом ребёночка был хозяин, с которым Карина спала из страха потерять место в Париже.

Буфет находился на Ленинградском вокзале, куда Денис прибежал с Казанского. За шесть дней жизни в гуще событий он изучил все пути-дорожки, ходы и выходы. Как правило, люди не обращали на него внимания. Некоторые здоровались, спрашивали, как дела. Но Денис не отвечал, даже не останавливался. Он бежал по переходам и тротуарам, врезался в чужие спины и животы. Вокруг кланялись, беспрестанно крестясь, нищие с худосочными детьми; сами же старухи были весьма упитаны. Денис оказывался то у прилавка с цветами, то у стенда с сумками и зонтиками.

И, наконец, он попал в тот самый огромный зал, куда они прибыли почти неделю назад. Тогда же познакомились с тётей Раей — высокой стройной дамой, которая носила накладку — искусственные волосы фирмы «Алла». Кроме того, буфетчица сверкала рубиновыми серёжками и толстой золотой цепочкой. Она часто болтала по мобиле то с лежащей в роддоме дочерью, то с подружками, то с каким-то мужиком Алёшенькой.

По трансляции объявляли о прибытии и убытии поездов, приглашали провожающих покинуть вагоны, сообщали, что некоторые поезда задерживаются в пути. Словно бы ничего не случилось неподалёку отсюда, в бункере. Не погибли и не обгорели люди. И сновали туда-сюда мальчишки, привыкшие к чужим смертям, не боящиеся своей собственной.

Денис же думал только об Алисе. Хотел быть рядом с ней и держать её за руку, давать попить, как давала им Лёлька-Жёлтая в интернате. Но без посторонней помощи Денис не мог разыскать Алису, и потому бежал сейчас к тёте Рае.

Буфетчица беседовала с уборщицей — мужиковатой бабой из ближнего Подмосковья. Звали уборщицу Клавдия. Она курила папиросы и говорила низким хриплым голосом. Денис знал обеих, и они не упускали случая посюсюкать с хорошеньким мальчиком. Тётя Рая угощала его соком и пирожками, а Клавдия посылала Дениса за папиросами, оставляя сдачу ему в награду.

— В роддоме при шестьдесят восьмой больнице лежат по четверо в палате. Холодильник — в коридоре, душ и туалет — там же. Бельё — казённое, детки — отдельно. Есть видеотелефон, поэтому внука сразу же увижу. Всё бесплатно, разумеется, — лишних денег у нас нет. Да и не в наворочанных родилках дело. Был бы ребёнок здоровенький, а остальное приложится. Наши бомжи вон и вовсе на кучах мусора рожают — и ничего, многие дети в живых остаются…

Тётя Рая держала в руке вожделенный мобильник. Денис подошёл к прилавку, деликатно кашлянул, хотя его очень тянуло зареветь.

— Ой, Денисочка! — обрадовалась буфетчица.

Она, между делом, продавала подходящим пассажирам пиво, жвачку и бутерброды в целлофане. А сама успевала обсудить с Клавдией перепланировку своей квартиры на Октябрьском Поле, где она соединила большую комнату с кухней, заказала стойку, и получился модный нынче стиль «студия».

Вторую комнату оставила для Карины с ребёнком, которого уже решили назвать по святцам Максимом. Раз отец новорождённого — француз, считала тётя Рая, то и имя должно звучать соответственно. Всё это Денис уже знал и сейчас не слушал их болтовню. Он просто стоял у прилавка и смотрел на буфетчицу полными слёз глазами.

— Миленький, да что с тобой? А где Алиса?

— Алису в больницу увезли, Сосипатрыч сказал…

— Да неужели?! — Буфетчица и уборщица воскликнули это разом.

— В бункере у бомжей пожар был. Алиса туда в гости пошла… Масло пролилось. Её увезли на «скорой». Я там не был… — Денис крепился изо всех сил, но губы его предательски дрожали.

— В какую больницу-то? — поинтересовалась Клавдия.

— Наверное, в «Склиф», — предположила Раиса. — Там ожоговый центр.

— Да, Сосипатрыч так и сказал. Я хочу поехать к Алисе. — Денис вертел в руке пустую сумку из-под бутылок. — У меня есть деньги…

— Не получится, золотко моё! — замотала головой буфетчица. — Не выйдет, миленький! К ней сейчас никого не пустят. Говорила же я, что с маслом этим шутки плохи, когда мужики тут с канистрой ходили! Ведь там банку опрокинь — и готов крематорий! Нет, всё равно своё гнули. Детишки у них взад-вперёд носятся по коллекторам, вот и смахнули. Сколько народу всего спаслось? Одна Алиса? Горе-то какое, дети же погибли малые!..

— Ещё вытащили Наташку с «пятака», а остальные сгорели. — Денис вытер глаза кулаком. — Их вместе отвезли, Сосипатрыч сказал…

— Царствие им небесное! — истово перекрестилась уборщица.

— На, держи! — Раиса сунула Денису гамбургер. — Голодный, наверное? Вот «колы» баночка, запей.

— Спасибо, тётя Рая! — Денис не знал, как отблагодарить буфетчицу, и задал ей приятный вопрос: — Ваша Карина уже родила?

— Нет, пока рожает. Вся душа изболелась. Ну, ничего, сегодня или завтра в нашей семье появится новый праздник. Был-был простой день, и нате — стал особенным! Я родилась осенью, Карина — зимой А вот теперь и летом гулять будем! Так куда же ты, Денисочка, пойдёшь? Неужели опять к этим гопникам на «пятак»? Может, всё же в милицию обратишься?

— Нет, не хочу. Буду на вокзале, на скамейке спать. — Наевшись, мальчик повеселел. — А потом пойду Алису искать.

— Да чего её искать? Ей теперь только лечиться нужно, — вздохнула Клавдия. — Ну, давай, ко мне в каморку приходи. Всё ж таки не на трубах и не в зале ожидания. Ватничек тебе брошу, курткой своей накроешься. Чайку попьём, перебьёмся.

— Да что ты, Клава! Какой ватничек?! — испугалась тётя Рая. — Мальчонка хорошенький, не ему на полу спать! Я всё любовалась, как он за своей Алисой ухаживает! Кавалер, да и только! И стульчик подвинет, и дверь придержит, и со стола за неё уберёт. Я его к себе домой возьму. И не возражай, Денисочка, поедешь! Хватит этого пожара — ужас какой! Как представлю, коленки трясутся! Иди ко мне за прилавок. Как сменюсь, сразу домой поедем. Ты давно в ванне-то мылся?

— Давно. — Денис не хотел говорить об усадьбе Калистратовой. — Но мы с Алисой позавчера в «прожарке» были, Сосипатрыч водил…

— Понятно! Ну, ладно, мне торговать нужно. — Тётя Рая метнулась к своим бутылкам. — Ты побегай пока, а через часик приходи. Не исчезай никуда, ладно? От меня позвоним, про Алису узнаем.

— Тётя Рая, пожалуйста, дайте «трубу»! Мне нужно в одно место позвонить. — Денису почему-то страшно захотелось набрать заветный номер.

— Иди за прилавок и звони.

Буфетчица отсчитала сдачу бородатому мужчине с рюкзаком за спиной и протянула Денису мобильный телефон. Он нажал семь кнопок и затаил дыхание, почти уже не надеясь на успех. Прослушал один сигнал, второй, третий. Денису было уже всё равно, где ночевать, — на полу под ватником или в квартире тёти Раи. Алисы там всё равно не будет, а, значит, придётся тянуть время до тех пор, пока не найдётся Оксана. Мысленно Денис поклялся Алисе, что сделает их общее дело, что они страдали не напрасно. Когда гудки вдруг прервались щелчком, мальчик оторопел. Или он от волнения ошибся номером, или Оксана дома…

— Слушаю! — Этот голос Денис знал очень хорошо. Он онемел от радости. — Говорите! — Оксана Бабенко насторожилась. — Кто это?

— Вы… Оксана Валерьевна, это Денис Оленников! — Мальчик так волновался, что слова застревали у него в горле. — Вы приехали из Туниса?

— Да, конечно, мы с Октябриной дома. Час назад ввалились… А ты откуда звонишь, Дениска? Номер высвечивается незнакомый. Что случилось? Почему ты заикаешься? Кстати, ты сам сейчас где? Вижу, что в Москве… Вот так сюрприз!

— Да, я на вокзале. Мне с вами срочно нужно… — Ошалевший от радости Денис не знал, что нужно говорить сначала, а что — потом.

— Значит, ты в Москве, на вокзале. С мамой? Вы переночевать хотите? — Оксана ещё ничего не понимала. — Так приезжайте, в чём проблема?

— Я не с мамой, я один… мы были с Алисой, с вожатой. Мы вас очень долго ждали. Заберите меня отсюда! — Денис весь дрожал от нетерпения.

— С какой Алисой? — Оксана, тоже волнуясь, пыталась понять, что случилось с мальчиком. — Дениска, говори членораздельно! Ты что, без мамы оказался в Москве, и сидишь на вокзале? А мама знает, где ты находишься?!

— Мама… — Денис выговорил это слово как-то вяло, отстранённо. — Я не знаю ничего про неё. А Алиса — вожатая, из лагеря. Мы специально к вам ехали, только вас долго не было. Про такое по телефону говорить нельзя.

Денис не обращал внимания на недоумённые взгляды буфетчицы. Ему нужно было очень много рассказать матери своей подружки Октябрины, но, в то же время, мальчик сознавал опасность и неуместность таких разговоров.

— Ну, Милка даёт! Ребёнок на вокзале в другом городе живёт, а она и в ус не дует! Заневестилась совсем! — Оксана Бабенко была в курсе сердечных дел своей приятельницы Людмилы Оленниковой. — Ты на каком вокзале? — Она решила время даром не терять и немедленно забрать мальчика к себе. Её дочка Октябрина прыгала рядом на одной ножке, изнемогая от желания поговорить с Денисом.

— На Ленинградском, — вполголоса сообщил мальчик.

— Выйди и жди у входа на вокзал. Я за тобой сейчас приеду, и ты мне всё объяснишь. Но пока не врубаюсь…

Оксана, несмотря на усталость после дальнего перелёта, уже рвалась вниз, к своей машине, которую удачно забрала из гаража. Такая у неё была работа — ненормированный день, постоянный риск, ночные побудки. Но Оксана давно существовала в этой системе координат и плохо представляла себя в другой жизни.

— Всё, Денис, я выезжаю! До встречи!

— За нами следят! — Мальчик вдруг вспомнил о главном. — Алиса говорила… Ваш телефон могут слушать…

— Кто может слушать мой телефон? — изумилась Оксана.

— Бандиты. Они хотят нас убить. — Денис забыл, что говорит по чужой «трубе», что его слушает оторопевшая буфетчица.

— Час от часу не легче! — Оксана ни на секунду не усомнилась в правдивости слов Дениса. — Хорошо, всё равно выходи к дверям вокзала. Тот человек, который приедет за тобой, сразу же тебя узнает. Я ему дам твою фотографию.

Оксана, которая пять минут назад ни о чём не подозревала, только что собиралась ехать за Денисом вместе с дочерью, на ходу меняла свои планы.

— Я буду ждать! — пообещал ликующий Денис.

Широко улыбаясь, он вернул телефон Раисе, которая с ужасом смотрела на него. Теперь не нужно будет ехать куда-то на Октябрьское Поле или спать в каморке у Клавдии. Скоро на Комсомольскую площадь приедет человек и заберёт его отсюда! Вот клёво! Только Алиса… Алиса в больнице! Ничего, они с Оксаной Валерьевной теперь всё про неё узнают!

Денису вдруг стало стыдно, что он не передал привет Октябрине, ничего не спросил про неё. А вдруг Октябрина обидится, не будет больше с ним дружить? Но ведь у него очень важное дело, от которого нельзя отвлекаться. Ничего, они скоро увидятся, тогда и поговорят.

— Я побежал, тётя Рая! Спасибо! — И мальчик выскочил из-за стойки.

— Подожди, Дениска! Что ты такое тут болтал?

Буфетчица уже хотела схватить его за воротник, но в это время запиликала «труба», лежащая на прилавке. Раиса схватила её.

— Да! Да, я! Что, уже?! Ну, спасибо, спасибо! Алёна, ты — мой добрый ангел! Значит, родила? Мальчишку? Три семьсот? Вот радость-то! Максим Шарихьян — прошу любить и жаловать! Какая же ты молодец, настоящая подруга! Раньше матери про Каринку всё узнала! Как сменюсь, сразу к ней, о чём речь?..

Денис, воспользовавшись замешательством, побежал к выходу на Комсомольскую площадь. Он не представлял, кто именно за ним пожалует, но раз Оксана Валерьевна обещала, значит, так оно и будет.

А в это время Оксана Бабенко, усевшись около факса, прогоняла через него фотографию Дениса Оленникова и своей дочери Октябрины, сделанную во время совместной встречи Нового года. И те же самые детские мордашки, пусть и в чёрно-белом варианте, появились в прорези аппарата, стоящего перед мужчиной, который сидел за столом в офисе агентства на Каширском шоссе. На снимке Оксана чиркнула несколько слов с просьбой забрать от входа на Ленинградский вокзал со стороны площади мальчика, изображённого на фотоснимке, и отвезти к себе домой.

Мужчина — плотный, с крупной, коротко остриженной головой, — внимательно изучал изображение, читал кривоватые строчки. Оксана редко писала от руки — привыкла печатать на компьютере. Не будучи пока в курсе происходящего, мужчина понимал, что мальчик зачем-то очень нужен Оксане, но сама забрать его с вокзала она не хочет или не может.

На сборы много времени не ушло. Мужчина встал из-за стола, захватил с собой свёрнутый в трубочку факс, накинул лёгкую полотняную куртку. Он смотрел на пейзаж, висящий на светло-серой гладкой стене прямо напротив его стола. Созерцание липовой аллеи в старинной дворянской усадьбе его успокаивало, расслабляло.

В соседнем помещении, где работали молодые сыщики, стены украшали авторские картины, акварели-карикатуры на тему «Преступление и наказание». Взгляд сотрудников должен был останавливаться на чём-то отвлекающем от мрачных мыслей, дарящем положительные эмоции.

Для этого мужчины таковым был тот самый пейзаж, а также — сама Оксана, чей стол уже месяц пустовал в противоположном углу кабинета. Мужчина вспомнил, что для приёмной недели две назад заказали картину на натуральном камне — решили, что она будет уместна в серо-белых интерьерах московского представительства фирмы «01-08-57».

Он запер дверь кабинета и вышел в приёмную к секретарше, которая, закрыв от солнца жалюзи, гадала на картах при помощи компьютерной программы. Клиенты агентства, устроившись в мягких креслах, терпеливо ждали своей очереди. Увидев, что один из сотрудников уходит, секретарша приподнялась на вертящемся стуле.

— Уезжаете, Леонид Глебович?

— Да, Вероника, сгоняю по одному делу. Может быть, сегодня уже не вернусь, так что моих клиентов переназначь на завтра.

— Да, хорошо.

Вероника, серьёзная девушка в очках, недавняя выпускница юридического факультета МГУ, к своей работе относилась очень ответственно. Пока она была зачислена в штат солидного охранно-розыскного агентства на должность офис-менеджера и была очень этим довольна. Зарплата в агентстве была на порядок выше той, на которую могла рассчитывать бывшая студентка-отличница, не имевшая блата в столице.

Предшественницу Вероники Яну с позором уволили месяц назад, после того, как директор фирмы господин Озирский застал её прямо в приёмной в компании молодого человека. Любовники так увлеклись страстным французским поцелуем, что не заметили появления начальства. Скандал был штормовой силы. Досталось и Леониду Глебовичу Кирееву, и Оксане Валерьевне Бабенко — за то, что опустили дисциплину ниже плинтуса. За Веронику Киреев был спокоен, по крайней мере, пока. Вряд ли службистка захочет из-за всякой ерунды терять престижное место.

Киреев сбежал по ступенькам на парковку, и его тёмно-синий «Фольксваген-Пассат» приветливо мигнул узкими фарами. Несмотря на то, что ехать до Ленинградского вокзала было далеко, Леонид не досадовал — ведь появился реальный шанс оказать услугу Оксане Бабенко, а после этого лишний раз с ней встретиться.

Леонид замещал вице-президента фирмы во время её отпуска, выполнял разные деликатные поручения Оксаны. И всегда повторял, что на него можно положиться при любых обстоятельствах. Потому Оксана сегодня и вспомнила о том, кто никак не мог расстаться с безумной надеждой.

Вице-президент фирмы госпожа Бабенко уехала в Тунис сразу же после эмоционального разбирательства по поводу аморального поведения офис-менеджера. И Киреев чувствовал себя неловко, предполагая, что при встрече им опять придётся обсуждать этот эпизод.

Леонид Глебович овдовел в начале нынешнего года, потерял двадцатисемилетнюю жену. Елизавета Евгеньевна Киреева внезапно скончалась от обширного кровоизлияния в мозг, что Леонид объяснял маниакальной страстью супруги к компьютеру и болтовне по сотовому телефону. К тому же, Лиза выкуривала по две пачки сигарет в день, а количество выпитых ею чашек крепкого чёрного кофе не поддавалось исчислению.

Нельзя сказать, что Леонид не любил Лизу, но Оксана вызывала в его душе совершенно иные чувства. Профессорская дочка, любимица семьи, Лиза и вела себя соответственно. Отец и старший брат, не говоря уже о матери, избаловали доченьку до крайности. Лиза капризничала, уже будучи взрослой, по любому поводу пускала слезу, в гневе топала ногами и по-детски надувала губки.

Окончив режиссёрский факультет Московского университета культуры, Лиза ни дня не работала по специальности, мучилась от невостребованности, от творческой несостоятельности. Пробовала переквалифицироваться в экскурсовода, в переводчика, даже в исследователя народного музыкального творчества, но потом всё бросала и возвращалась к своему молчаливому работящему мужу. Иногда уезжала в Петербург к папе — доктору биологических наук, маститому профессору и видному члену зарубежных академий, почётному доктору многих университетов.

Лиза любила, чтобы её жалели, сочувствовали ей, поили кофе и обещали златые горы. Обещания можно было не выполнять — всегда под рукой оставался Лёник, который никогда не бросит в беде и снисходительно отнесётся к женским слабостям.

Киреев по-своему любил Лизу. Но когда она скончалась, понял, что жутко от неё устал. И ощутил, что душа его просит настоящего, большого, ошеломляющего чувства. Тогда-то Киреев и позволил себе поднять глаза на свою коллегу Оксану Бабенко, которую он же консультировал по юридическим вопросам.

Оксана, ровесница Елизаветы, была словно старше её лет на двадцать. Человек с невероятно сложной, трагической судьбой, она в восемнадцать лет осталась круглой сиротой, а вскоре схоронила сестрёнку и двух братьев. Она родила дочку вне брака, пережила драматическую любовь без всяких перспектив замужества. Потом уехала в Турцию к супругу, двоюродному брату отца своей дочери, но и там ничего не вышло. Они развелись, а немного погодя бывший муж погиб. Оксана окончила Университет, сделала блестящую карьеру, и при этом выкладывалась на полную катушку. Работала на износ, ни разу не вспомнив, что она — женщина и мать-одиночка.

Киреев видел, что Оксана воспринимает его только как сотрудника. Самое большее — как друга. Но никогда она не поставит Леонида вровень с теми двумя, которых любила; кстати. Их даже звали одинаково. И очень жаль, думал Киреев, потому что Оксана, по его мнению, была идеалом. Она великолепно одевалась, посещала сауны и фитнесс-клубы, плавала, как рыба, виртуозно водила машину. Оксана казалась Леониду образцом человека, состоявшегося вопреки превратностям судьбы, мужественного и надёжного. Киреев словно подпитывался от этой женщины мощнейшей энергией. Ради Оксаны он был готов сдвинуть с места гору, а не только съездить к Ленинградскому вокзалу и забрать оттуда мальчика.

По просьбе Оксаны он согласился бы поселить этого ребёнка у себя в квартире на сколь угодно долгий срок — лишь бы она приезжала в гости. После кончины Елизаветы Леонид не любил возвращаться в опустевший дом, пусть даже перепланированный и отделанный по последней моде.

Киреев сделал в комнате подиум, под который днём закатывал тахту. На подиуме организовал домашний офис, разместил библиотеку. Много места занимала аудио- и видеоаппаратура, но Леонид находил всё меньше времени для того, чтобы всё это прослушать и просмотреть, просто расслабиться. И только сегодня он воспрянул духом, весь загорелся, решив, что судьба наконец-то даёт ему шанс сблизиться с Оксаной. И Киреев приготовился выложиться полностью, чтобы после ни в чём себя не винить.

Он гнал свой «Фольксваген» про проспектам и улицам Москвы, слушал на автомагнитоле легкомысленную песенку, исполняемую двумя женщинами. И представлял, как к нему в квартиру придёт Оксана. Если ей так дорог этот мальчик, то и Леонид сделает всё, чтобы ребёнку было комфортно в его доме. Хорошо, что вчера, в воскресенье, Леонид сделал уборку, прососал ковролин. Остаётся только закупить продукты для ужина, потому что в холодильнике у него пусто. И ещё непременно следует завернуть к цветочному киоску, за букетом для Оксаны. С наступающим днём рождения человека поздравлять нельзя, а вот с прошедшим — можно. Уж кто-кто, а Леонид Киреев помнил, что позавчера Оксане Бабенко исполнилось двадцать семь лет…