Валерии показалось, что за время её болезни цвет белков глаз стал желтоватым. Она с утра поставила примочки из ромашкового чая, а после выбрала для макияжа голубые тени и синюю тушь. Потом взяла щипцы-гофре, аккуратно уложила перед трельяжем волосы, хотя никого не ждала сегодня — только мужа. Вандышев уехал в фирму до позднего вечера, и потому только позавчера выписавшаяся из госпиталя Лера оказалась предоставлена сама себе. Чем заняться, она толком не знала.

Купленные заранее детские вещи она спрятала подальше и изо всех сил старалась не вспоминать о том, что произошло предновогодним вечером. Тогда же пропали её любимые перчатки цвета каберне, подарок мужа на последний день рождения, и потому Лера решила вытащить из комода другие, кожаные сходные тоном с её глазами.

Валерия переоделась в короткий чёрный халатик, позволяющий любоваться длинными точёными ногами, развела в тазике мыльную воду с нашатырным спиртом. Протёрла досуха перчатки и принялась намазывать их касторовым маслом. Она могла попросить Вандышева подарить ей новую пару, но эту покупал отец ещё в Иркутске, и Лера очень ею дорожила.

Она стояла над тазиком, низко опустив голову, и пыталась взять себя в руки, но слёзы подступали к глазам и клокотали в горле. Надо было подождать с перчатками, не бередить рану. Нервная система пока не окрепла, и поэтому не выносит сильных потрясений.

Звонок в дверь отбросил её от тазика, заставил замереть в напряжённой стойке. Кто это может быть, интересно? У Валеры ключ, без его ведома, не предупредив по телефону, никакие гости в дом не заходят. Соседи тоже не приучены забегать к Вандышеву и его жене поболтать не о чём.

Кто-то сумел пройти через охрану, подняться к их двери, наплевав на переговорное устройство. Подобной наглости Лера не ожидала ни от кого из своих знакомых. Если из Питера прибыли друзья, они тоже не посмели бы вот так запросто явиться сюда.

Наскоро вымыв руки под позолоченным краном, Валерия на цыпочках подошла к двери и заглянула в «глазок». Включать телевизор и изучать лестничную площадку через камеру не стала — поленилась. Посмотрела и ахнула — в гости пожаловал тот самый майор Тураев, который недавно приносил в госпиталь корзинку с розами, креветки, ананас и бананы.

Тогда это был изысканный светский лев в дорогой «тройке». Сейчас же Артур надел милицейскую форму и не захватил никаких подарков.

— Я сейчас открою!

Лера завертела многочисленные ручки замков и от волнения не сразу с ними справилась. Пожалела, что не было времени переодеться, и придётся встречать муровца с бесстыдно оголёнными ногами, в пропахшем нашатырём халатике.

Артур вошёл в богато убранную прихожую; окинул мебель, обои и светильники взглядом человека, привыкшего ещё не к такому достатку. Снял шапку, шинель, не дожидаясь приглашения раздеться, и Лера вся похолодела. Тот, в госпитале, и этот, сегодняшний, — два совершенно разных человека. Если первый жалел, сочувствовал, хотел помочь, то второй может запросто начать обыск или взять её под стражу.

— Добрый день, Валерия Вадимовна, — поздоровался Артур вежливо, но сухо, официально. — С выздоровлением вас и с возвращением домой! Вижу, вы уже по хозяйству хлопочете. Разве Вандышев не имеет прислуги?

— Приходит женщина каждую неделю, делает наиболее тяжёлую работу. Но постоянный штат Валера держать не хочет. Он и сам много что умеет, и я — не белоручка. — Лера даже забыла ответить на приветствие. — Не снимайте ботинки, — заторопилась она, увидев, что Тураев нагнулся. — Мы можем и в холле поговорить. Смотрите, как здесь уютно!

Валерия распахнула дверь в светлое помещение, уставленное кадками с пальмами и прочими экзотическими растениями. Пухлый кожаный гарнитур «Торо» вишнёвого цвета сразу же понравился Тураеву, и отказываться от разговора в холле он не стал. На стене висела полароидная фотография Валерии с родителями на фоне Исаакиевского собора в Питере. И Артур почувствовал горечь при мысли о том, что из этой прекрасной с виду семьи двое уже погибли, а третья спаслась лишь чудом.

— Проходите, располагайтесь, — заспешила Лера, бессознательно пытаясь натянуть халатик на колени. — Я сейчас принесу чего-нибудь выпить.

— Ничего не нужно, Валерия Вадимовна, — поднял руку Тураев, желая как можно скорее приступить к тяжелейшему для них обоих допросу.

Если он начнёт распивать коктейли и кофе в обществе этой очаровательной женщины, то немыслимо будет бросить ей в лицо заготовленные заранее слова. А сделать это нужно было непременно, чтобы вызвать Валерию на откровенность — в конечном счёте, ради её же блага.

— Но переодеться мне можно? — жалко улыбнулась Лера. — Обещаю, что никуда не убегу. Просто мне неудобно быть перед вами в таком виде.

— Вы же отлично знаете, что хороши в любом наряде, — походя сделал ей комплимент Тураев. — Но если очень нужно, то извольте.

Она вернулась минут через десять — ослепительная и строгая одновременно. Несмотря на авангардного стиля костюм с короткой юбкой, Лера не выглядела дёшево. Тонкое бледное лицо её, обрамлённое чёрными блестящими волосами, забранными в высокую причёску, дышало печалью.

Костюм был бежевого цвета, как и элегантные «лодочки» на тонких шпильках. Прекраснее девушки, скорее всего, просто не было на свете, и Артур пожалел, что выбрал сегодня серый мундир. Вот здесь был бы к месту фрак с «бабочкой», и к нему — лакированные туфли. Но ведь майор пришёл не в гости; он явился для того, чтобы исполнить именно служебный долг.

— Вот эти игрушки муж купил для Милены. Как я понимаю, о ней до сих пор нет никаких вестей?

Валерия взяла на колени игрушечную панду, в кармане которой сидел симпатичный детёныш.

— Вы мне прямо скажите — есть хоть какая-то надежда на то, что мою дочь найдут? Это возможно?

— Надежда всегда есть, — уклончиво ответил Тураев.

Он придумывал именно те слова, которые нужно сказать несчастной матери, чтобы ненароком не добить её окончательно. Ведь Грушин в своей догадке мог и ошибиться.

— После гибели Паши Новикова я была у питерской провидицы Парисы и рассказывала о злоключениях нашей семьи. Говорила, что развелась, что на днях потеряла друга, с которым собиралась расписаться. Спрашивала, что делать дальше…

Валерия смотрела не на Артура, а на корзинку с розами — такую же, как он привозил в больницу. Но Лера не знала, что майор придёт сегодня. Значит, тот презент ей действительно понравился.

— Она назначила мне несколько сеансов, а после заявила, что сняла родовое проклятие, и я скоро очень удачно выйду замуж. Действительно, в ночном клубе мне повстречался Валера Вандышев. Мы оказались тёзками, что послужило ещё одной причиной союза. Строили радужные планы на будущее. Когда я забеременела, погадали по воску, и получилась рыба. Опять верно — через несколько месяцев УЗИ показало девочку. Я собиралась родить вундеркинда, берегла Милену от любого шороха. И вот… Ужасно.

— Валерия, вам известно такое имя — Любовь Горюнова? — как можно мягче спросил Тураев, давая понять, что явился с конкретной целью.

— Нет, — удивлённо пожала плечами Лера. — Впервые слышу.

— А про Татьяну Журавлёву вы слышали что-нибудь? — продолжал Тураев, пытаясь понять, правду говорит Лера или что-то скрывает.

— Никогда в жизни! А кто это такие? Почему вы меня о них спрашиваете? — Глаза чайного цвета смотрели встревоженно и боязливо.

— Валерия, в том самом синем «БМВ» среди похитивших вас мужчин не было высокого худого человека в короткой куртке с вязаными манжетами и рукавами? Он носит короткую шкиперскую бородку, а усы бреет. — Артур не ответил на вопрос Леры, а продолжал задавать свои. — Подумайте хорошенько.

— Я, конечно, не могу ручаться, потому что не имела возможности изучать их лица, — тщательно обдумывая каждое слово, отозвалась Лера. Чтобы немного успокоиться, она покачивала на руках игрушку-панду. — Но всё-таки такого мужчины среди них не было. С бородой вообще никого…

— В прошлый раз мы с вами говорили о первом браке, с Феликсом Рубецким, который довольно быстро распался. Подруги по общежитию, между прочим, упомянули, что у вас с мужем был ребёнок, который позапрошлым летом умер. То есть родился мёртвым здесь, в Москве. На основании того, что у вас не было детей, развод осуществлялся в ЗАГСе, по ускоренной процедуре. Я изучил документы, но справка из медучреждения, куда вас доставила «скорая», почему-то из дела пропала. Вы не могли бы сказать, в какой именно больнице всё это произошло? Почему-то я никак не могу выяснить, куда вас доставили той ужасной ночью. Везде отвечают, что Валерия Вадимовна Леонова у них не рожала. Может быть, вы шли как Рубецкая? Такая тоже не числится…

На лбу девушки выступила испарина, а дыхание на несколько мгновений остановилось. Она облизала пересохшие губы и взглянула в тёмные пустые глаза майора. Гнетущая, угрожающая тишина повисла в светлом холле с высокими зеркальными окнами и хрустальной маленькой люстрой под потолком.

Артур мысленно уговаривал Леру отбросить все уловки. Она поняла, что отрицать уже известное глупо. Похоже, что майор Тураев узнал всё…

— Я не хотела вспоминать об этом, но, в то же время, знала, что девочки не умолчат о моём первом ребёнке. Да, у нас с Феликсом был сын. В июне девяносто восьмого года, в памятную всем москвичам ночь, я его родила и сразу же потеряла. Такая уж у меня, наверное, судьба, которую никакими заклинаниями не изменишь. Я не видела его личика ни разу в жизни. Мы были вместе только девять месяцев беременности. То же самое произошло и со вторым моим ребёнком. Зачем вам это всё?

— Объясните, каким образом вы его потеряли.

Артур пошёл ва-банк, усиливая напор. Реакция Валерии не давала поверить в версию, услышанную от подруг в общежитии. Если бы тот ребёнок действительно умер, несчастная мать испытывала бы сейчас печаль, тоску, горе, но никак не страх, не парализующий ужас, от которого моментально расширяются зрачки.

Она не ответила и отвернулась от Тураева, закрыв лицо руками. Сверкнувшее на тонком пальчике кольцо с бриллиантом напомнило Артуру о Марине, и ему стало тошно.

— Валерия Вадимовна, мы с вами взрослые люди, и должны понимать, что отмалчиваться в таких случаях, мягко говоря, бесполезно. Я всё равно узнаю правду, но лучше будет, если вы расскажете всё добровольно. Хотя бы для того, чтобы я всё-таки нашёл вашу дочь, будьте откровенны. Если мы с вами сегодня найдём общий язык, можете впоследствии рассчитывать на моё содействие, на снисхождение, наконец. Я выслушаю вас очень внимательно и постараюсь понять мотивы, толкнувшие вас на определённые действия. Обещаю, что не стану огульно обвинять вас. В чём-то вы обманули подружек, и я хочу знать, в чём именно. И второй вопрос: для чего вам всё это потребовалось? Или вы рожали не в Москве и даже не в области, тогда почему уверяли, что всё произошло здесь? Или неправду сказали ваши подруги? Тогда вы их об этом должны были попросить. Лично у них причин наводить тень на плетень не было. Напрашивается ещё один вариант развития событий — вы рожали в Москве, но не в роддоме, и почему сей факт хотите скрыть. Валерия, право слово, вы ведёте себя как человек, принимающий заслуженное наказание. Я наблюдаю за вами очень внимательно, начиная с первой нашей встречи, и прихожу к выводу, что вы нуждаетесь в исповеди. Вы не могли довериться будущему мужу, имея, конечно, на то основания. Но передо мной, человеком абсолютно беспристрастным, вы можете раскрыться, выговориться, сбросить с души тяжкий груз. Вы в чём-то вините себя, так? Но в чём именно? Существует много вариантов ответа, и вот некоторые из них. Ребёнок погиб в результате каких-то ваших действий. Вы намеренно избавились от него, или же всё произошло случайно? С мужем вы к тому времени уже поссорились, хотя официально развелись позже. Обещаю, что по крайней мере в ближайшее время я не приму к вам никаких мер, а с ещё большим усердием стану искать вашу девочку. То наказание, которое понесли вы месяц назад, искупает многие грехи. Вы лишились одного ребёнка — каким образом, неважно. Но второго-то вы ещё можете вернуть. И, я вижу, страстно желаете это сделать. И вам очень трудно столько времени хранить страшную тайну. Оставшись сиротой в девятнадцать лет, вы потеряли возможность обратиться за помощью и поддержкой к своим родным, самым близким людям. Вы ожесточились и замкнулись в себе. Но юной женщине, красавице, умнице, не к лицу носить непроницаемую маску мизантропа и отшельника. Ради Милены, ради того, чтобы она навсегда не оказалась в руках чужих людей, более того, в руках преступников, которые неизвестно что хотят с ней сделать, вы должны поделиться со мной самым сокровенным. Если вы любите дочь, то поступите именно так. Если вам всё равно, найдут её или нет, то откажетесь…

Лера горько плакала, вытирая кружевным платком глаза и нос, но не говорила ни слова, и Артур уже начал сомневаться в правильности своих выводов. Боясь переусердствовать, он всё же продолжал говорить, а сам придвигался всё ближе к Валерии, и, в конце концов, взял её за руку.

— Кто-то же должен был находиться с вами тогда, в ночь урагана. У вас это были первые роды. Вы же не медик, сама справиться не могли. И на самотёк не решились бы всё пустить. А если при появлении вашего сына на свет присутствовали какие-то люди, я их разыщу обязательно. Тогда ваше положение окажется куда более серьёзным, чем сейчас.

Прошло пять невероятно долгих минут, и наконец-то Лера, которая сидела всё это время бледная, с закрытыми глазами, разжала губы.

— Я готова отвечать по закону, но всё-таки малодушно попрошу, пусть на ближайшее время, сохранить эту тайну. Очень не хочу, чтобы семья Рубецких узнала об этом. Да нет, лучше не узнавать никому! Я верю вам, и поэтому надеюсь, что вы мне тоже поверите. Я хотела сыну только добра, а потому заслуживаю снисхождения. И я добилась своего.

— Чего именно вы добились? — поинтересовался Артур, снимая китель. Он хотел подбодрить Валерию, став менее официальным и более открытым для задушевных бесед. — Скажите сразу — ваш ребёнок действительно умер?

— Нет, мой сын жив. Я надеюсь, что здоров.

Валерия встала с дивана, пошатнулась от слабости и волнения, и Артуру пришлось поддержать её. Кровь отхлынула от лица молодой матери, и косметика показалась нанесённой на туго натянутый полиэтилен.

— Двадцать первого января ему исполнился год и семь месяцев. Девчонки вам, наверное, рассказывали, что я хотела назвать мальчика Вадимом — в память отца. Но я не знаю, какое имя теперь носит ребёнок; и фамилию мне не сообщали — таков был уговор. Живёт сын в Лондоне, в очень обеспеченной семье. А теперь я хочу всё-таки предложить вам угощение. Очень необычное — салат с дайконом, очень полезным дальневосточным корнеплодом. Мой папа просто обожал его. Очень вкусна овощная хризантема, и в нашей семье её всегда употребляли — и в лечебных целях тоже. Я попросила Валеру найти всё это в Москве и привезти мне, потому что иначе я не могла выздороветь. Есть компот из яблок Недзвецкого — восхитительного густо-алого цвета. Клубника в соке красной смородины. Ну и кофе, разумеется. Хотите попробовать?

— Не откажусь. — Артур во время своих многочисленных путешествий дегустировал экзотические кушанья, но конкретно об этих он ничего не слышал. — Я надеюсь, что мы друг друга поймём, Валерия Вадимовна, и наша деликатная беседа пройдёт гладко. Думаю, что вы тоже этого хотите.

— Да, очень хочу. — Лера пыталась плотнее сжать губы, но они всё равно дрожали. — Подождите немного, я быстро соберу на стол. И можно ещё об одном вас попросить? Не называйте меня по отчеству — я ещё слишком молода для этого. И потом, официальное обращение постоянно напоминает мне о том, что я — преступница. И могу быть арестована…

— Что вы, Лео, я обещаю не задерживать вас! Надеюсь, на ваших руках нет крови. — Тураев увидел, как вздрогнула девушка, а потом несмело улыбнулась. — Я понимаю, что вы нарушили закон. Но я помню, как жестоко вы поплатились. Я хочу узнать правду, и только.

— Я клянусь своей жизнью и памятью родителей, что не утаю ничего. Действительно, мне очень трудно одной нести этот тяжкий груз. Да, я никого не убивала. И ничего не воровала, если не считать моего собственного ребёнка, судьбой которого я распорядилась единолично.

Валерия произнесла последнюю фразу шёпотом и быстро вышла из холла, обдав Тураева запахом нашатыря. Артур перевёл дыхание и только сейчас почувствовал, что майка и форменная рубашка прилипли к телу — даже ему этот спокойный и в то же время невероятно напряжённый разговор дался нелегко. Можно представить, что переживает сейчас на кухне ещё не оправившаяся после двух операций и сильной простуды Валерия, и потому нужно быть с ней максимально деликатным.

Да, она фактически призналась в том, что продала своего первенца в Англию. Но Тураев куда сильнее осуждал тех матерей, которые оставляли новорождённых в роддомах, подбрасывали к чужому порогу, а то и просто убивали. А закон почему-то оказывался к ним куда более снисходительным, чем к уступившим своё чадо другим людям за деньги.

И всё-таки гений Олежка Грушин, самоотверженный добряк, которого два дня назад пришлось отогревать в ванне! После того, как он выслушал поклёпы старухи из останкинского двора на всех соседей, частный сыщик начал глухо кашлять и едва не слёг. Но, кажется, всё обошлось, и Олег уехал на несколько дней в Жуковский — там жил его отец, бывший военный лётчик-ас, прошедший Корею и Вьетнам. Теперь Олег каждый месяц навещал овдовевшего старика, подкидывал деньжат, так как пенсии орденоносца на жизнь не хватало.

А потом нужно будет поручить Грушину узнать побольше о Любе Горюновой, попробовать найти её родственников и грудного ребёнка, которого вся семья усиленного от кого-то прятала. Артур был уверен на сто процентов, что Олег Грушин узнает, от кого именно. И поймёт, зачем Горюновы делали это.

* * *

— Я очень хотела иметь малыша. Я бредила им, видела его в своих снах ещё до того, как забеременела. Представляла своего сына самым сильным, умным, красивым на свете…

Валерия положила в рот ложку варенья. Артур пока ни к чему не притрагивался, чтобы не отвлекаться и постоянно контролировать работающий в кармане диктофон.

— В ЗАГСе я была самой нарядной невестой — в королевском платье на кринолине, с жемчугом в ушах и на шее. Рубецкий никак не мог изловчиться и поднять меня на руки. Потом мы обвенчались в Никольском соборе. Искренне поклялись друг другу прожить лет пятьдесят, а то и больше, бок о бок, и умереть в один день. Мама с папой таких обещаний не давали, но именно с ними это и произошло. И Леоновы, и Рубецкие в один голос просили сделать их бабушками и дедушками. Мы с Феликсом были единственными детьми у своих родителей, и потому у них на нас была вся надежда. Сватья взаимно пожертвовали самое драгоценное, что имели. И свекровь настояла, чтобы прекрасная принцесса не возвращалась в общагу, а поселилась у них. Нам с Феликсом выделили комнату с балконом, и его мать принялась кормить меня, как на убой…

Артур вспомнил, как недавно разглядывал свой собственный альбом и переживал тот далёкий день заново. И сколько же сияющих от счастья парочек вдребезги разбиваются о быт, о трагедии, просто о несбывшиеся мечты! Почему-то в день свадьбы всегда кажется, что именно тебя и твою половину все беды обойдут стороной. Но так, к сожалению, не получается.

— Я встала на учёт в ноябре девяносто седьмого, — продолжала Валерия, пристально глядя в свою чашку.

Она, казалось, не ощущала вкуса еды, старалась жевать салат и давилась.

— Все уже были в курсе, и папа с мамой настаивали, чтобы я приехала в Иркутск на каникулы. У наших знакомых был домик прямо на озере Байкал — мы там часто отдыхали и летом, и зимой. Я купалась в океане счастья, не подозревая, что вскоре лишусь и родителей, и дома, и мужа. Я записалась на все курсы, занималась йогой для беременных, гуляла, питалась исключительно с рынка. Вряд ли какая-то мамаша создавала своему ребёнку более комфортные условия. Но в ту проклятую субботу, шестого декабря, блаженство закончилось. Счастье сгорело вместе с домом, и мой сын, наверное, получил эмоциональный шок. Я даже боялась потерять его — прямо с зачётной сессии меня увезли в больницу с угрозой. Я думала только об одном — почему этот проклятый «Ан» свалился именно на наш дом, где жили порядочные, нормальные люди? Не на колонию, не на какой-нибудь воровской особняк, не в тайгу, наконец? Кто выбрал для уничтожения конкретно это здание? Вполне вероятно, что я тронулась умом, не знаю. Жила, как в бреду, и думала только о родителях. В тех скрючившихся обгорелых трупах, которые мне предъявили, я не смогла их опознать, и отчаянно надеялась на чудо. Но чуда не произошло. Более того, мой статус в семье Рубецких резко понизился. Я наивно надеялась, что свёкор и свекровь, понимая моё состояние, постараются смягчить удар, в какой-то степени заменят родителей. Молоденькая беременная девочка, отличница, как раньше говорили, гогочка, не сделавшая им ничего плохого… Они ведь подарили мне на свадьбу кабинетный рояль, который так и остался на Первом Муринском! Очень просили играть классику, хвастались перед своими знакомыми светским воспитанием невестки. Создавалось впечатление, что они любят меня больше, чем Феликса. Но ведь мой папа не занимал какой-то высокой должности; адвокат Рубецкий был куда богаче него. Поэтому заподозрить корысть, расчёт я не могла. Какая муха их укусила, не знаю…

Валерия съёжилась в кресле, обнимая себя руками за плечи. Глаза её лихорадочно блестели, и Артур забеспокоился, решив, что у неё снова поползла температура. Но он не прерывал исповедь, которой так долго и упорно добивался.

— Рубецкие вели себя так, словно я им мешала. С каждым днём их отношение делалось холоднее, высокомернее. Скандалов не было, и внешне всё выглядело вполне пристойно. Но мне очень хотелось обратно в общежитие, к девчонкам, на свою старую кровать. Пусть там клопы, тараканы, сломанный душ и вонючая кухня, но оставаться с Рубецкими я не могла. Да, другая бы стерпела, стиснула зубы, подлизалась к свекрови, чтобы прописаться в эти комнаты и стать там полновластным жильцом. А я не уходила только из-за ребёнка. Боялась, что быт в общежитии пагубно повлияет на его здоровье. Да и куда принести кроху из роддома? Комнату не дадут, комендант всю свободную площадь сдаёт приезжим. Не спать же Вадику в чемодане, на самом деле! Потом я поняла, что Рубецкие считали меня наглой провинциалкой, поставившей себе цель закрепиться в Питере. До катастрофы в Иркутске они соблюдали приличия, потому что папа никогда не дал бы меня в обиду. При случае он мог, грубо говоря, и морду набить. Мы с мамой за ним жили, как за каменной стеной. Таких мужчин сейчас очень мало, но лётчик не мог быть иным. Вадим Леонов раз пять был на волосок от гибели, но всё же оставался в живых сам, спасал других. А вот его никто не смог спасти — ни Бог, ни люди. Авиаотряд выделил на похороны жалкие крохи, иркутская администрация тоже не шибко расщедрилась. Кое-какие деньги я получила из федеральных структур, но очень быстро их прожила. Надо было существовать самой и готовиться к рождению сына. Просить что-то у Рубецких не поворачивался язык. Артур Русланович, я не пытаюсь вас разжалобить, склонить на свою сторону, поймите! Рассказываю о том, что действительно происходило. Мне не к кому было прислониться, выплакаться всласть, а потому приходилось подолгу засиживаться у девчонок — в комнате или в столовой. Свекровь по возвращении начинала читать нотации, говорила, чтобы я определялась со своим местом жительства. На её лице читалось следующее: «Деваться тебе некуда, поэтому проглотишь любую обиду. А уйдёшь — скатертью дорога!». Я заметила, что мать Феликса похудела, постарела, стала сварливой и несправедливой, часто срывалась. Доставалось главным образом мне, а мужчин она берегла. Феликс начал шататься по клубам и саунам, Станислав Эдмундович, кажется, завёл себе любовницу. Во всяком случае, он стал очень поздно возвращаться со службы. Оправдывался тем, что нужно присутствовать при ночных допросах. А виновата, как всегда, невестка…

— А потом муж ударил вас по лицу? — спросил Артур и наконец, взял чашку с остывшим кофе. Пробовать дальневосточные блюда почему-то не хотелось, по крайней мере, в данный момент. — И это стало последней каплей? По крайней мере, так мне представили картину ваши подруги.

— Всё верно представили.

Валерия опустила длинные ресницы и убрала со лба прядь волос. Она и сейчас девочка, гогочка, не смотря на то, что пережила. Нежная роза, выставившая для защиты шипы.

— Двадцать седьмого апреля позапрошлого года Феликсу исполнилось двадцать три. Предки уехали в круиз, а на квартире собралась продвинутая молодёжь. Вдруг кому-то из деток потребовалось везти всю нашу компанию в дансинг-холл «Триумф». Якобы там работала подруга этого парня. А проспект Стачек от Выборгской стороны находится очень далеко. При семимесячной беременности самочувствие соответствующее. Во всяком случае, нет никакого желания видеть светящийся танцпол, слушать вопли ди-джеев, тусоваться в обществе пьяных проституток, геев и лесбиянок. Но Феликса я не задерживала, ни в коем случае. Мне просто хотелось остаться одной и отдохнуть. Я понимаю, что, будь мы вдвоём, он никогда бы не поступил так. Но в присутствии крутых приятелей муж не хотел показаться слабаком, бабой. Разумеется, именинник был сильно пьян. Когда я в третий раз повторила, что никуда сегодня не поеду, он залепил мне пощёчину. Собравшиеся в прихожей одобрительно загудели, начали хлопать довольного Феликса по плечам, по спине. А я почувствовала, что умираю. Умираю вместе с мальчиком, которого безумно люблю. Ведь он — не только мой сын, но и ещё и внук папы с мамой.

— Тогда вы и решили уйти от мужа? — Артур как будто проснулся.

— Да. Компания уехала, я принялась собирать вещи. Благо, мне нужно было лишь перейти узкую улицу, а на большее у меня не хватило бы сил. Радовалась, что не выписалась из общежития, и могу в любой момент избавиться от ненавистной семьи мужа. В тот вечер я ревела в голос и проклинала их, бесчувственных и подлых. Девчонкам пришлось вызывать «неотложку», я опять попала в больницу. Рубецкие каждый день приходили и уговаривали меня вернуться, но делали это в таком оскорбительное тоне, что я не могла даже разговаривать с ними. Свёкор интересовался, на какие средства я собираюсь существовать с ребёнком, раз не имею теперь ничего. Намекал, что придётся идти на панель. Потом пригрозил отобрать сына или вынудить меня вернуться к ним побеждённой. А папа учил не сдаваться и применять смекалку, искать выход из положения. Во время последнего свидания с Феликсом я узнала, что свекровь больна раком груди, причём в неоперабельной форме. Но она может прожить ещё лет пять, и за это время успеет свести меня в могилу — характер таких больных не улучшается, скорее, наоборот. Кстати, она до сих пор борется с недугом, но слабеет день ото дня. А что бы вы сделали на моём месте? Конкретно в моей ситуации? — Валерия откинулась на спинку кресла, и её лицо свела гримаса боли. — Не думаю, чтобы простили Феликса.

— Затрудняюсь вот так, сразу, ответить, — признался Тураев.

— Даже вы, опытный мужчина, много меня старше, затрудняетесь. А я в девятнадцать лет должна была принимать решение, — грустно сказала Лера и съела ещё несколько ложек варенья, запила всё компотом.

За окнами холла садилось солнце, и его косые, будто бы навсегда прощающиеся с миром лучи, вызывали щемящую тоску.

— Светлыми весенними ночами, какие бывают только в Питере, я лежала без сна и думала, думала, а после проваливалась в забытьё. Свёкор прав, деваться мне некуда. Остаётся или бедствовать с мальчиком в общаге, или идти к Рубецким на поклон, или отдать им Вадика. Первые два варианта приводили меня в ужас. Оставался третий — вручить сына Рубецким, а самой исчезнуть. Но Феликс непременно женится, и у Вадика появится мачеха. Причём среди знакомых моего супруга не было добрых домовитых женщин, которые могли бы согреть моего сына, вырастить его, не обижая. Феликс тусовался с богатыми оторвами, и в такие руки Вадика отдать я не могла. А если умрёт свекровь, новую жену, ту самую любовницу, приведёт в дом Станислав Эдмундович. Этой чете Вадик тоже будет не нужен. Мальчику придётся мучиться ежедневно, ощущая свою ненужность в этом мире. А я буду страдать, зная, как ему плохо.

— И что вы, наконец, решили? — тихо, даже ласково спросил Артур.

— Решила обратиться в фирму «Аист» и проконсультироваться, нельзя ли подыскать обеспеченную бездетную семью. Надумала передать Вадика на воспитание тем, кто хочет иметь детей и в состоянии заплатить за это. Впрочем, я могла бы отказаться от своих прав и безвозмездно, но нужно было лететь в Иркутск, обустраивать могилы родителей, да и после родов как-то существовать. Ведь никто не гарантировал, что всё будет нормально. Таз у меня действительно узкий, могли случиться осложнения.

— И что вам ответили в фирме «Аист»? Я что-то о ней слышал.

Тураев подивился такому повороту событий. Неужели Валерии прямо во вполне респектабельном заведении предложили продать ребёнка иностранцам?

— Сказали, что они занимаются несколько другим делом. А конкретно — подыскивают суррогатных матерей, действительно часто для иностранцев. Правда, и наши сограждане пользуются услугами квалифицированных медиков. Эмбрион получается или в пробирке, или с помощью инсеминации суррогатной матери спермой супруга из бездетной пары. А мне посоветовали или помириться с мужем, или оставить младенца в роддоме, официально от него отказавшись. Но сразу предупредили, что, раз я замужем и вполне обеспечена, оставить сына будет трудно. Я знала, что Феликс ни за что не позволит мне это сделать, и мука начнётся снова.

— И кто же подобрал вам пару из Англии? — не выдержал Тураев, наливая себе вторую чашечку кофе.

Ему очень хотелось курить, но Валерия, по крайней мере, сейчас, от этого воздерживалась.

— Я не спрашиваю их имён — просто расскажите, как удалось организовать усыновление.

— В «Аисте» на всякий случай попросили мой телефон. Я оставила номер общежития, но предупредила, чтобы в разговоре лишь назначили встречу. Пошёл последний месяц моей беременности; я сдавала летнюю сессию. Правда, пользовалась поблажками, послаблениями, потому что, в отличие от семьи мужа, преподы, заведующий кафедрой, даже декан и ректор избегали наносить мне моральные травмы. Все знали, какая утрата постигла меня совсем недавно. И вот однажды жарким вечером, когда строчки поплыли перед глазами, меня вызвали в коридор и попросили к телефону. Приятный женский голос сообщил, что со мной хотят встретиться по известному поводу. Чтобы никто ненароком не услышал, можно посидеть на лавочке во дворе. Например, на Ланском шоссе или в парке Гагарина. Ночи светлые, ходить по улицам не страшно. Если всё-таки боюсь, то меня подвезут на «восьмёрке» кофейного цвета, которая придёт к перекрёстку Первого Муринского и Студенческой улицы. Я попросила машину, быстро собралась, сказала девочкам, что еду в гости. Но они особенно и не интересовались — в общежитии не принято совать нос в чужие проблемы, если не просят. Хочу сказать только, что Алёна и Наташа не знают о том, что мой сын жив. Думаю, что умер при родах.

— Само собой, о таком не проболтаешься даже самым близким друзьям. — Артур достал носовой платок и вытер лицо. Ему казалось, что в холле очень жарко. Валерию же трясло в ознобе. — И как прошла встреча?

— Меня привели в сквер, к пруду. На скамейке сидела длинноногая блондинка, говорившая с акцентом. Звали её Петра.

— Она и предложила вам отказаться от ребёнка в пользу англичан?

— Сначала Петра предложила мне сесть на скамейку, устроиться поудобнее и постараться успокоиться. Как я заметила, парк находился под контролем плечистых ребят с короткими стрижками. Петра имела располагающую внешность. Притом она умела обращаться с несчастными женщинами, доведёнными судьбой до крайности. Я честно выложила Петре историю неудавшейся жизни, а она внимательно слушала, кивала головой и прикидывала, как со мной поступить. Когда я замолчала, Петра медовым голоском спросила, не помирюсь ли я завтра со своим мужем и не подведу ли доброжелателей. Я заявила, что примирение невозможно. Поклялась тем же, чем сегодня перед вами. Петра предложила вариант, который не подошёл по той причине, что Феликс не действовал со мной заодно. Будь муж заинтересован в выгодном обустройстве собственного чада, я могла родить и через структуры фирм, формально не имевших к «Аисту» никакого отношения; провести регистрацию сына как зачатого путём ЭКО — экстракорпорального оплодотворения. Тогда я назвалась бы суррогатной матерью и отказалась от ребёнка, как положено в таких случаях, и документ заверялся бы у нотариуса. Но тайком от законного мужа это никак не сделать. Свидетельство из центра ЭКО Петра обещала организовать очень быстро. Разумеется, мне предлагалась некая сумма, что было очень кстати.

— Сколько раз вы встречались с Петрой? — спросил Тураев равнодушно, даже устало.

Он сказал полковнику, что уедет ненадолго, но, похоже, сегодня вернуться на Петровку уже не получится. Но шеф должен его понять — ведь поехал Артур к жене Валерия Вандышева. Мало того — он выполнил невыполнимую задачу.

— Два раза. Потом мною занимались другие. Петра подробно выспросила мою родословную, поинтересовалась, здоров ли мой муж, нет ли опасных заболеваний у его родителей. О свекрови я ничего не рассказала, да к тому же онкология не входила в перечень недугов, запрещающих брать моего сына в дети. Свекрови за пятьдесят, а в таком возрасте с каждым может случиться. Кроме того, ожидается мальчик, у которого никогда не будет молочных желёз. Петру интересовали детский лейкоз и саркома. Я ответила, что ничего подобного с обеих сторон не было. Она обещала переговорить с руководством и встретиться со мной завтра на этом же месте. И на второе свидание явилась не одна, а я полненькой дамочкой бальзаковского возраста, которую звали Розалия. Она владела банком данных, в котором состоятельные иностранцы могли выбрать желанного младенца. Розалия работала исключительно с заграницей; свои люди были у неё во всех крупных городах России. Законным способом за рубежом быстро проблему не решить, сказала она, а наши чиновники поворачиваются ещё медленнее. Кроме того, Розалия не брала товар дефектный, то есть от неблагополучных матерей. А именно такие дети чаще всего и становятся отказными. Мною она заинтересовалась, поняв, что я из интеллигентной семьи, но из-за гибели родителей попала в пиковое положение. Я оказалась идеальной кандидатурой, и потому Розалия явилась на встречу лично. Одной состоятельной английской паре нужен новорожденный белый ребёнок мужского пола с не отягощённой наследственностью. Мой муж не должен быть ни негром, ни азиатом, ни полукровкой. Только белой расы! Я показала нашу свадебную фотографию — это попросила сделать Петра. Розалия пришла в восторг — Феликс оказался копией мужа, а я во многом напоминала жену из английской пары; только те были много старше. Они год прожили в Москве, глава семьи там работал. Мне не придётся выезжать за границу, как другим…

— «Кошёлкам»? — усмехнулся Тураев. — Вас называют так.

— Меня так не называли — по крайней мере, в глаза, — возразила Валерия. — И в «молдаванках» я тоже не числилась. Никогда, даже живя в Иркутске, я не являлась вещью, стоящей так дорого. Да, я понимала, что всё кончится в момент рождения сына, но спешила насладиться недолгим покоем. Вадик имел и еврейскую примесь, а таких детей найти ещё труднее. Розалия сбилась с ног, прежде чем смогла найти меня и обнадёжить англичан. Глава семьи требовал именного такого ребёнка — чтобы сделать его наследником очень солидного состояния. Он забраковал все предложенные кандидатуры, но, увидев на кассете меня и фотографию Феликса, согласился. Отстегнул фирме пятьдесят тысяч долларов, представляете? Разумеется, я получила десятую долю, то есть пять тысяч баксов плюс оплата родов в элитной клинике Москвы. Вы не обнаружили сведений обо мне потому, что я поступила под чужим именем. Но справку о том, что ребёнок умер, получила на своё. Сделали это по моей просьбе — для успокоения Рубецких. К тому же справка облегчала развод. Ребёнок, останься он у меня, минимум на три года связал бы нас с Феликсом. А так я сразу же получала и деньги, и свободу. А Вадик — блестящее будущее! Вы можете осудить меня за эгоизм, за излишнюю расчётливость, но если бы все матери ТАК избавлялись от своих детей!.. Но ведь не поймут, заклеймят позором, — вздохнула Лео.

Время от времени она потирала подушечками пальцев лоб, будто хотела вспомнить что-то очень важное.

— Простят аборт, спустят отказ от ребёнка, даже убийство маленького человека оправдают. Дескать, кормить было нечем. Но мой поступок станет примером злодейства, чёрствости, бездушия…

— Я обещаю во всём объективно разобраться, — успокоил Тураев. — А теперь вспомните о деталях — как вас доставили в Москву вечером двадцатого июня. Вы уезжали она, или вас кто-то сопровождал?

— Девушка-телохранитель по имени Дарья. Она вспоминала в дороге, как охраняла высокопоставленных особ, жён крупных бизнесменов. Не думаю, чтобы Дарья знала, куда и зачем меня везут. Ей просто дали задание принять меня на московском вокзале в Питере, а на Ленинградском вокзале Москвы передать в руки в руки двух молодых людей и одной женщины-медика. Я с ней уже встречалась — за неделю перед этим в старом доме на улице Декабристов, построенном архитектором Лонге. В великолепно обставленной квартире она обследовала меня, сама взяла анализы. Одна из комнат была оборудована как медкабинет, напичкана новейшей аппаратурой. Доктор ещё раз подтвердила, что на днях появится очаровательный доношенный мальчик. Потом пришли Петра и Розалия; мы расположились в гостинице и принялись сочинять легенду. Сначала хотели сослаться на автокатастрофу, но разразившийся в ту ночь ураган очень помог нам.

— Легенда то ли о родственнике, то ли о знакомом вашего отца имеет под собой какое-то основание? — с интересом спросил Тураев, откидываясь на спинку дивана. В этой мебели он увязал, как в болоте. — Николай Николаевич, проживающий на юге Москвы, существует в действительности?

— Существует. Но я, естественно, ехать к нему не собиралась. — Лера отвечала, не задумываясь, и уже полностью доверяла Артуру. — Знаете, очень интересно получилось. На следующий день после моего визита на улицу Декабристов в Питере случилась сильнейшая гроза. Почти такая же, что и пятью днями позже в Москве. Стояла жара за тридцать, много дней не было дождя. Я буквально задыхалась, передвигалась с трудом. Мечтала скорее произвести на свет ребёнка и закрыть этот вопрос. Пятнадцатого июня порыв ураганного ветра сбросил с крыши нашего общежития кирпич, прямо на подоконник. Разбилось стекло, полетела вниз Наташкина кастрюля с макаронами. Когда наконец-то хлынул короткий, но сильный дождь, я не могла надышаться живительной влагой. А уже в Москве я поняла, что совершаю дело, противное моему естеству. Всё-таки продавать своего сына при любых обстоятельствах отвратительно. Но я понимала, что мосты сожжены. И если я откажусь от обязательств, лучше никому не будет. Механизм привели в действие по моей просьбе, но остановить его я не могла. Да и вообще, я не привыкла брать назад данное слово.

— И что было после того, как Дарья привезла вас в Москву?

— Меня тут же усадили в микроавтобус, по-моему, «мерс». Я обливалась потом, еле переставляла отёкшие ноги и плохо соображала. В Москве стояла какая-то особая, тропическая духота. Врач по имени Алеся сказала, что обещают ночью сильный дождь, и это шикарно. Кстати, я не могу назвать вам адрес той клиники. Меня везли по тёмным улицам — ведь в Москве нет белых ночей. Я даже не пыталась сориентироваться. Со мной обращались бережно, как с драгоценным сосудом, из которого нельзя пролить ни одной капли. Клиника находилась в зелёной зоне, потому что утром из окна я увидела бурелом. Половина деревьев лежала на земле, а окно палаты, где я рожала, высадило упавшим тополем. Припаркованные у клиники иномарки разбились, как яички. Но всё это произошло потом, а во время переезда с вокзала Алеся делала мне уколы, пыталась подбодрить. Но схваток не было, и я боялась, что сегодня ничего не выйдет. Когда мы подъехали на пандус клиники, начало погромыхивать. Небо набухло тучами, всё затихло, а сердце будто бы сжала липкая горячая рука. Я ощущала витающий в воздухе кошмар, но приписывала всё сильнейшему волнению. Оформлением моим занималась опять-таки Алеся, которая предъявила фальшивый паспорт с моей фотографией. Мне велела откликаться на имя Лена. Целая бригада врачей занималась моей персоной. И то, что сын родился здоровеньким, — их заслуга. Безукоризненная чистота, светлые коридоры, просторные палаты, скоростные лифты — разве я могла надеяться на такой сервис в Педиатрическом институте, куда попала бы я по месту прописки в общаге? Все ласковые, предупредительные, самоотверженные. Конечно, медики имели за услуги от англичан, но какое мне дело до этого? Все акушеры проходили стажировку в США, были готовы к любому осложнению. Например, в банке этого Центра хранятся больше ста литров крови всех групп и резусов! Я согласилась на эпидуральную анестезию, чтобы не испытывать боли при схватках. Оказалось, что Алеся в машине колола мне стимуляторы. Я не буду утомлять вас подробностями, но через некоторое время подкатила первая схватка. И тут же я услышала за окном странное жужжание; потом — словно бы громкий вздох. А дальше — оглушительный вой, гул, треск, грохот, звон. Посыпались осколки стекла, сорвало жалюзи, на некоторое время погас свет. Молнии беспрерывно вспарывали небо, гром не прекращался ни на минуту. Я от ужаса орала, как резаная, несмотря на наркоз, заморозивший моё тело ниже пояса. В каждом раскате громе, в каждом порыве ветра я слышала проклятие себе за то, что делаю. Ливень ревел после этого в моей голове несколько дней. И в таких условиях врачам пришлось работать, причём многие методы они просто не могли применить. Например, наложить щипцы. Вадик был небольшим, но всё равно произошла заминка. Врачи посовещались и решили, что щипцовый младенец может не понравиться новым родителям. А я вырывала из вен иглы капельниц, пыталась вскочить с кресла и бежать куда-то без оглядки. Не надеялась вновь увидеть день, солнце, голубое небо. Была уверена, что мой апокалипсис свершился. Потом дали общий наркоз, и для меня всё пропало. Не могу точно сказать, каким образом появился на свет мой сын. Сказали, что в половине пятого утра, когда буря улеглась. Очнулась я в суперсовременной палате, рядом была сиделка, бросавшаяся выполнять каждое моё желание. Я не доставила своим благодетелям ни единой неприятности, и потому была премирована дополнительными благами — уходом в течение десяти дней после родов и возможностью вернуться в Питер авиарейсом за счёт фирмы. Розалия расцеловала меня в обе щеки и сказала, что новая мать ребёнка той ночью тоже лежала в Центре. И по документам чудесного младенца пятидесяти двух сантиметров ростом и трёх с половиной килограммов весом родила именно она. Теперь безмерно счастливым супругам можно было возвращаться в Лондон, а я имела полное право безбедно жить на полученный гонорар. Из тех самых денег я оплачивала послеродовую реабилитацию, летала в Иркутск, ставила родителям дорогие памятники. Уверяю вас в одном — я не пила, не гуляла, не покупала тряпки. Просто старалась жить немного лучше, чем жила до того. И радовалась, что не увидела сына, не познакомилась с ним, и потому не страдаю. Постоянно помню, что его там любят и холят. Рубецким повторила заготовленную легенду и попросила Феликса не препятствовать разводу. Он особенно не возражал; я даже удивилась странной покорности ранее буйного супруга. Потом, уже после того, как погиб Паша Новиков, поняла — он собирался мстить. Честно говоря, я не предполагала, что Феликс готов пойти из-за меня в тюрьму, пожертвовав карьерой и обеспеченной, беззаботной жизнью. Он потерял гораздо больше, чем нашёл. А я очень долго после этого болела. Перенесла несколько ангин, гайморит, потом привязалась непонятная аллергия. Закончилось всё воспалением лёгких, уже во время беременности Миленой. Мы с Феликсом поплатились именно за то, что каждый в своё время не сдержались и дали волю эмоциям. Не захотели понять друг друга. Да, если честно, и не могли бы этого сделать, потому что всегда были чужими людьми. Поженились только потому, что все так делают. Мы оба — не борцы. Росли в комфорте, при полном достатке; наши прихоти исполнялись беспрекословно. И мы с Феликсом оба сломались. Он уже сидит, и я, возможно, скоро сяду. Вы не имеете права скрыть мой проступок.

— Лео, я лучше вас знаю, на что имею право. — Артур не стал соблюдать приличия и залпом выпил свой компот. — Как и обещал, сейчас предпринимать ничего не стану. О нашем разговоре никому не известно, и потому мы можем хранить тайну сколь угодно долго.

— Благодарю вас, — тихо сказала Валерия и прикусила губу. — Я никогда бы не подумала, что наш разговор закончится на такой доброй, светлой ноте. Те деньги позволили мне увековечить память мамы с папой. Спастись от голода самой и подкормить Наташу с Алёной. Помочь тому же Косте Чепелю — его отцу потребовалось дорогое лекарство. Ведь через два месяца после моего визита в Москву грянул дефолт, и всем нам пришлось несладко. Потом, уже вынашивая Милену, я всё время думала о Вадике. Чувствовала себя виноватой, а когда всё случилось, поняла, что наказана по заслугам. Потому и не роптала, не жаловалась, воспринимала бедствие как искупление. Больше всего я боюсь, что про всё это узнает Валерий. Он точно не станет со мной жить…

— Не узнает, по крайней мере, от меня.

Тураев всё-таки закурил, правда, лёгкую сигарету, пуская дым в сторону окна. Лера, разрумянившаяся и донельзя счастливая, смотрела на майора влюблёнными глазами, в которых зажглись крохотные золотые точки.

— Лео, вы в позапрошлом году контактировали с разными людьми. Не только с женщинами, но и с мужчинами, правда ведь? И, ещё раз подумав, ответьте — в синем «БМВ» никого из них не было? Ведь, вполне возможно, эти дельцы захотели получить ещё одного вашего ребёнка. Это не факт, а только предположение, но, с моей точки зрения, наиболее близкое к истине. В любом случае исключать такой вариант нельзя.

— Наверняка я не могу утверждать, — спокойно сказала Лера, тоже закуривая. — Можно ведь поменять внешность, например. Я ведь и в ту ночь не обращала внимания на парней; и в эту, новогоднюю, тоже вряд ли могла хорошо их рассмотреть. Но вот так, навскидку — нет, никого не узнала. Товарищ майор! — Валерия вдруг схватила его руку, прижала к своей щеке, и на тыльную сторону кисти закапали тёплые слёзы. — Найдите Милену! Найдите, а потом можете сажать меня на сколько угодно! По закону дочка должна быть со мной и в колонии. Умоляю — верните её!

— Сначала нужно установить местонахождение ребёнка, забрать его у похитителей, а после можно заняться лично вами. — Тураев осторожно освободил руку, потушил сигарету и встал. — Надеюсь, что вы и в дальнейшем будете давать самую полную информацию, как бы трудно это ни было. Помните об одном, Лео, — чтобы вернуть вам похищенного ребёнка, я должен знать о вас, о вашей жизни всё, что знаете вы сами. И даже, возможно, чуточку больше. Не препятствуйте, если я начну копать под вас, отнеситесь к этому с пониманием. И ничего не рассказывайте о нашей сегодняшней встрече Валерию Ильичу. Между прочим, — Артур надел и застегнул шинель, шапку, мельком взглянул в громадное зеркало, потом вновь повернулся к Валерии, — Милена ни за что не окажется в колонии. Так случается с детьми, никому не нужными, а у неё есть любящий отец…