Глава 1

Именно сегодня, четвёртого января Артур Тураев понял, что сходит с ума. По дороге на свою заправку он притормозил у памятника Зое Космодемьянской, чтобы наскоро прикурить от зажигалки. И ему показалось, что славная партизанка мило улыбнулась, кивнула и даже шагнула вперёд. Тураев не нашёл ничего лучше, чем поднести два пальца к козырьку кепки, смущённо ухмыльнуться и ударить по газам.

Времени было в обрез, а хозяйка Ольга Васильевна, конечно, уже металась по тесным коридорчикам административного корпуса, припадая к окнам, и высматривала алый «Мерседес-Гелендваген». Именно этот внедорожник был для неё сейчас важнее всех остальных автомобилей. Коричневая «Тойота» Альгиса Бузаса пять минут назад завернула на парковку. Зевающий от усталости прибалт направился к Ольге, которая кудахтала так, будто несла яйцо.

— Ой, молодец, Алик, умница ты мой! Солнышко моё ненаглядное! Если бы не вы с Артурчиком, я бы разорилась к чёртовой матери! Только ваша пара, не сглазить бы, тьфу-тьфу, всю точку вытягивает! Озолочу, мальчики, как Бог свят, озолочу! Три другие смены в лёжку после Нового года лежат, и каждый со своей бедой. А тут клиентура повалила с первого числа, как рыба на нерест. Дома им не сидится! — Ольга Васильевна Царенко, в девичество Милохова, родилась в окрестностях Петропавловска-Камчатского и о нересте знала не понаслышке.

В детстве её до обморока напугал медведь, лакомившийся рыбой у узкой порожистой речки. С тех пор нынешняя бизнес-вумен от волнения начинала дёргать щекой, заикаться, а то и вовсе заговариваться. Да и в обычные дни словоохотливая Ольга Васильевна частенько становилась болтливой сверх всякой меры, и нужно было обладать нордическим характером Альгиса, чтобы самому не впасть в истерику.

Пока хозяйка тараторила, Альгис невозмутимо переодевался за узкой белой дверцей, любуясь сквозь запотевшие стёкла новогодними гирляндами, превратившимися сейчас в цветные пятна и сверкающие капли. Вывеска нефтяной компании, поставляющей на заправку топливо, ярко светилась в тумане. Огни ёлки, которую каждый год наряжали в европейском стиле и по-русски обильно опутывали лампочками, дробились в мокром асфальте. Отблески фар, сигнальных и габаритных огней автомобилей фейерверком крутились у колонок. Оранжевые и изумрудные фонари, из последних сил разгоняющие мглу бесснежного зимнего утра, напоминали о горячо любимом празднике и настраивали совсем не на рабочий лад. Ёлочные банты хлопали на ветру и очень напоминали советские флаги.

По жизни основательный и неторопливый, Альгис сегодня двигался совсем вяло, чем начинал раздражать копошащуюся за дверью начальницу.

— Алик, рыбонька, ты как там, готов?

Ольга прямо в английском костюме и лакированных туфлях с перекладинкой выскочила на улицу. Она зажмурилась от летевшей прямо в лицо мороси и приставила пухлую ладонь козырьком ко лбу. Среди выстроившихся у колонок машин хлопотал, прихрамывая, остриженный «бобриком» пенсионер, обычно работающий ночным сторожем и, по совместительству, уборщиком.

— Давай, скорее, помоги Юрьичу! Зашился совсем с похмелья…

— Я готов, — отозвался Альгис.

Сильно пригнувшись, он вышел из-под мокрого навеса и в очередной раз зевнул, деликатно прикрыв рот платком. В казённых ботинках, комбинезоне и куртке и в собственном верблюжьем свитере, зажав в кулаке лыжную шапочку с помпоном, он в два широких шага добрался до сторожа.

— Ну что, Юрьич, шабаш? Отмучился?

— И не говори!

Антон Юрьевич Маматов, то ли земляк, то ли дальний родственник Ольги, шершавой ладонью сгрёб капли с лица.

— Ничего уже, блин, не вижу и не соображаю. Мало того, что зима на себя не похожа, одна сырость и муть кругом, так ещё и работать некому совершенно. Сегодня Никитку Шунькина посадили, слышь? Не знаю, выпустят ли…

— Чего-о? — как всегда нараспев удивился Альгис, становясь к наиболее загруженной колонке. — За что его сажать-то? Он же местный. Да и тихий — мухи не обидит. Есть, есть девяносто пятый! — Альгис быстро переговорил с водителем белой, основательно забрызганной грязью «десятки». — Да нет у нас «прямогонки» — кому охота клиентов терять? Везде вон заправки понатыканы — есть из чего выбирать. — Альгис сунул «пистолет» в бензобак «десятки» и повернулся к Алексею Юрьевичу. — За что Никиту-то забрали? Он же самый работник. У него жена молодая, ребёнок на подходе…

— Ты что, баклан, читать разучился?! — визгливо заорала Ольга кому-то у крайней колонки. — «Пистолет — в бак, деньги — в кассу!» А ты только первую часть осилил, да? Сейчас милицию позову! Ты ведь целый бак горючки вертануть захотел! Юрьич, звони, пусть едут!

Ольга, конечно же, брала нечистоплотного клиента на понт; этого, как правило, было достаточно. Пытавшийся под шумок покинуть заправку «каблук» резко затормозил.

— Да хватит буровить-то, маманя! — Круглая физиономия опозорившегося водителя не выражала ни стыда, ни раскаяния. — А я знаю, где тут касса? Первый раз мимо еду. Совсем в нуль влетел, а то бы ни за какие пряники… Кого и гляди, дело скроят и сошьют! Подавись, вахлачка! — Водила гостями выгребал из карманов куртки мятые купюры и швырял их на поддон кассы.

Оператора Вику от него закрывало пуленепробиваемое стекло, но всё равно было страшно. Между обычными человеческими словами и блатным жаргоном водитель «каблука» вставлял такой изысканный мат, что даже Альгис с Юрьичем, наслушавшиеся здесь всякого, потупились.

Но Ольга Васильевна стояла, как скала, выпятив грудь с золотым крестиком и гневно сверкая глазами.

— Да ты мне баки не забивай! Где касса, он не знает… Где у всех, там и у нас. Заправка типовая; они, как люди, все одинаково устроены. Увидел, что форс-мажор у нас, рабочих у колонок нету, и ну крысятничать! На первый раз ментов не позову, но в базу данных ты уже влетел. Лучше тебе за версту мои заправки объезжать, понял, сохатый? И ты тоже, исусик! — набросилась она на существо неопределённого пола, в «хайратнике» и в очках.

Существо, только что заправившее свой разрисованный «Опель-107», послушно заковыляло к кассе, где дрожащая Вика не могла прийти в себя после перепалки с водителем «каблука».

— Ты гляди — едва восемнадцать стукнуло, а уже на иномарке гоняет! А сам, небось, копейки в дом не принёс. Одни траты на него, дебила… Вот ты с тобой, Тошка, в его возрасте много имели? Велосипед мне родители так и не справили. Пришлось летом вкалывать — у геологов, у рыбаков, у охотников. И никого не интересовало, как мой инвалид-отец шестерых детей содержит. Ведь не по пьянке позвоночник повредил — на сейнере в шторм попал. Один из всей команды выжил, чуть насмерть не замёрз, пока в жилете на волнах болтался… — Ольга кричала всё громче — так, чтобы слышали водители въезжающих на заправку иномарок. — А вот наши с Викой цацки всех исключительно волнуют! На какие шиши мы одеваемся и в каких ресторанах ужинаем! Возьми сам, открой заправку и понюхай, чем она воняет, козёл!

«Каблук» давно уехал, хипарь тоже вывернул на шоссе и укатил в Москву. Но неплохо «вдевшая» за первые дни нового года «королева бензоколонки» никак не могла успокоиться.

— Не меньше чем двести сорок тысяч евро, если как у нас, на восемь «пистолетов», с магазином и кафетерием. К тому же, я мойку не закрыла, как другие. Теперь она на «ура» идёт, в такой грязище! Да заплати ещё всем, от ментов до бандитов, чтобы с хлебного места не выперли и не грохнули всё к чёртовой бабушке одной гранатой. Покрутись, как бес на сковороде, чтобы и волки были сыты, и овцы целы! И за всё в ответе я, как бог Саваоф, даже если завод на температуре нас без порток оставит! Да где Артур-то, дьявол его побери! Самой мне, что ли, заправлять?..

Хозяйка достала из кармана отороченного мехом жакета изящный, переливающийся в море огней мобильник. Наманикюренным пальчиком начала набирать номер, но сегодня это у неё получилось плохо. Тихо чертыхаясь, она очищала дисплей и принималась вводить номер снова. Наконец ей это удалось.

— Артурчик, ласточка!

Ольга сменила скандальный тон на ласковый. Тураев за время работы на заправке приучил окружающих если не уважать себя, но относиться к себе уважительно.

— Ты здоровенький сегодня, детка? Да-да, понимаю, устал — трое суток на ногах! Говорю — возмещу! Ты моё слово ценишь, правда? Но сегодня позарез… Я вызвала своего племянника, Викиного жениха, но он только завтра приступит. И тогда ты неделю гуляешь, лапуля! Да чтоб я сдохла, ненаглядный мой! Сделаю, как обещала. Подъезжаешь? Ну, давай!..

И, вздёрнув рукав, она уставилась на свои многофункциональные часы «Касио Бэби», которыми очень гордилась и дорожила. На пухлом пальце блеснуло кольцо с крутящейся серединой, усыпанное мелкими рубинами. В тон ему, бордовым, был и лак на длинных ногтях Ольги. Все на заправке знали, что внутри этого кольца выгравировано имя её покойного мужа, прежде рулившего этой «точкой».

— Сейчас мы с Артуром наведём порядок! — пообещал хозяйке Альгис. — Мы вас в беде не бросим. Только я не совсем понял — за что Никиту-то арестовали? По ошибке, что ли?

— Да уж, по ошибке! — хмыкнула Ольга Васильевна. — В тридцать седьмом тоже всё «по ошибке» делали! Тош, вон тот «бумер» заправь! — Сизо-чёрный автомобиль почти слился с маслянистым мраком. — Нарочно не придумаешь, за что замели. «Червонец» ломится за совращение малолетней! Ну, его Машки, которая на сносях! Какая любовь у них, Никита мне рассказывал, когда на работу устраивался. Я даже всплакнула — бывает же! Я думала, что сейчас один разврат кругом, а они невинными друг другу достались. Ему восемнадцать, а ей, оказалось, четырнадцать. Скрывала — боялась, что бросит, побоится…

— Никита ведь жениться на ней хотел, — пожал плечами Альгис. — Паспорт у неё есть, ребёнка ждёт. Родители — за, никто не жаловался. Откуда в полиции-то узнали?

— Машкина бабка сперва заяву накатала, что внучку изнасиловали. Потом-то разобралась, да поздно. По нашим бы сигналам так оперативно работали! — вздохнула Ольга. — А то прирежут, взорвут, и никого не дождёшься. С бандитами слабо душиться, а тихого работящего парня припечатать — в самый раз. И «бабло» получишь, и звёзды на погоны. Педофила нашли! Бабка хочет заяву назад взять — не отдают. С Машки требуют, чтобы призналась. Тогда ему четыре года дадут, а не десять…

— В чём призналась-то? — не понимал Альгис.

Он решил после работы съездить в Дорохово, где жили Никита с Машей и её родственники, выяснить, что там произошло. Пусть ничем помочь нельзя, раз уж так захотелось доблестным органам показать своё рвение. Но девчонку-то успокоить надо, показать, что не одни они остались в этом жестоком мире. Может из-за всего этого и ребёнка потерять, которого уже Фомой назвали, распашонок и чепчиков ему нашили…

— В том, что это было насилие. А она — ни в какую. По любви, говорит, и точка. Её с допроса третий раз «скорая» увозит. И у Никиты припадки начались, а раньше никогда не было. Его обещают в зоне «опустить», что вполне реально. А Машка клянётся, что без него дня не проживёт, особенно если младенца скинет… Ох, горе! — махнула рукой Ольга Васильевна. — Я своего юриста подключила — пусть законы посмотрит, подумает, чем помочь. Парень-то хороший, жалко. А после тюрьмы станет настоящим уркаганом, и уж тогда добра от него не жди. Самое главное, что он признался во всём, жениться захотел — и влип. Смылся бы — и гулял на свободе… Артурчик! — восторженно заорала Ольга, увидев заворачивающий с шоссе «Гелендваген». — Сахарный мой! А я тут все глаза проглядела! Боялась, что ты от переутомления за рулём заснёшь. Давай, скорее переодевайся, и вперёд! Зато потом отдохнёшь — я тебе не одну, а две недели дам, вот! Только уж сегодня спаси меня, горюшницу! Век молиться за тебя стану!

— Да всё нормально, хотя спать, конечно, хочется. — Артур, обменявшись рукопожатием с Альгисом и Юрьичем, галантно кивнул Ольге Васильевне.

Та порозовела под макияжем, пытаясь скрыть не свойственное ей смущение. Альгис, заметив это, удивился. Неужели влюбилась? Ей пятьдесят, ему тридцать восемь. Она — полная голубоглазая блондинка со светлой, почти прозрачной кожей. Он — худощавый, невысокий, смуглый с карими глазами, а волосы — соль с перцем. Противоположности часто притягиваются, особенно если женщина стареющая, вдовая, стосковавшаяся по мужской ласке и защите.

Артур тоже одинокий, но совсем не обиженный женским вниманием. Много пережил и перестрадал, с самого рождения не имел нормальной семьи, чувствовал себя не нужным ни отцу, ни матери. Те развелись и снова сочетались браком. Артур не ладил с отчимом, старался пореже встречаться с мачехой. Кроме того, он неудачно женился и после развода потерял первенца-сына.

Сейчас Тураев жил с переводчицей, ездил к ней в Москву. Их шестилетняя дочка уже пошла в школу. Вроде бы, оба хотели расписаться, но дочка была против — ревновала мать в отцу. Похоже, семейные несчастья пошли по второму кругу, и Артур оказался не нужен собственным детям. При этом он ничего плохого сыну и дочери не делал, в помощи не отказывал. Всячески старался подружиться хотя бы с Симочкой, потому что Амир жил со своей матерью за рубежом — то ли во Франции, то ли в Германии, то на каких-то экзотических островах. С ним Артур уже много лет не контачил и избегал говорить на эту тему — очень переживал…

— Выспишься, выспишься, птенчик мой! — Ольге, похоже, было очень приятно называть Тураева нежными словами.

Она была тут как бы общей матерью, заступницей, старшей женщиной. И потому её сюсюканья воспринимались всеми, включая Артура, как должное. Своей работой на заправке он дорожил, несмотря на то, что окончил МГУ, работал на Петровке. Одно время даже «звездился», был натуральным мажором, лично знал многих в российском бомонде.

Он не раз говорил Альгису, что совсем не жалеет о тех возможностях, и быть «в шоколаде» на самом деле не комфортно, а гадко и липко. Альгис кивал, но до конца не верил. Скорее всего, Артур хотел убедить себя и других в том, что жить обычной жизнью лучше. Что «Господу видней», и, если так вышло, значит, нужно смириться и найти оправдание своей «непрухе».

Альгис с «пистолетом» наизготовку встретил очередную «тачку». Артур отправился переодеваться, и Ольга Васильевна, провожая его взглядом, сияла до ушей, смаргивала слёзы.

Стало светать, но небо было унылым, как мокрая зола, слишком уж низким и совершенно не новогодним. Ольга, почувствовав першение в горле, решила, что простудилась в своём костюмчике и туфлях — слишком долго торчала на ветру. Надо было всё-таки шубу накинуть, но что уж теперь — дело сделано…

Она стояла у зеркала, рассматривала себя придирчиво и безжалостно, почти что с наслаждением выискивая минусы и пренебрегая плюсами — в своём облике и в подобранной стилистами одежде. Ткань костюма, матовая, в тонкую полоску, словно струями обтекало пышную фигуру, но почему-то, вопреки обещаниям, не делало её стройнее. Может, мешали второстепенные аксессуары — узенькие манжеты и воротничок, микроскопические пуговки, маленькие цветочки на орнаменте. Ольга обожала всевозможные рюшки и кулочники, без которых нет женщины, а есть непонятно кто. Что-то вроде транссексуала, который не может определиться со своим полом.

Она и ходить старалась мелкими шажками, двигалась всегда плавно, улыбалась жеманно, смеялась нарочито звонко. В своём кабинете развела изысканные цветы, сама делала для них кашпо. Здесь же госпожа Царенко держала целый сервант чайной посуды, кофейный сервиз, а в отдельном шкафчике — набор скатертей и салфеток на любой вкус. И сейчас, чувствуя усиливающийся озноб, поспешно достала синий с жёлтым носом чайник стиля «кантри», бросила туда пакетик с малиновой заваркой и поставила греть воду. Наконец-то выбрала время, чтобы отдышаться после утреннего аврала и обдумать своё очень незавидное положение…

Итак, из восьмерых заправщиков у неё осталось двое. Но и не железные — с ними может случиться всё, что угодно. Родственники, конечно, выручат, дадут несколько дней передышки, а там придётся новых набирать. Никита Шунькин точно надолго загремел — не любят у нас отпускать, по полной программе влепят юному Ромео. И остальные трое неизвестно когда на ноги встанут. Чёрт их дёрнул так попраздновать!

Самый старый заправщик, с которым начинали работать здесь, Александр Ильич Савинцев, как раз накануне праздников взял потребительский кредит на покупку плазменного телевизора. Но не утерпел и на эти средства как следует покушал. Кончилось всё в «Склифе», где Савинцеву сделали сложнейшую операцию в связи с заворотом кишок. Вроде, с которого света вытащили, но работать после всего на заправке он вряд ли будет — под шестьдесят уже мужику.

Ещё один, Володька Городнов, с перепою ввязался в драку, получил «по чердаку». Теперь тоже в больнице отдыхает, где-то в области. Говорят, из комы ещё не вышел, а, значит, тут его не жди. Даже если выживет, назад не вернётся. А ведь уже на «тачку» замахивался; говорил, что дёшево «Тойоту-Короллу» предлагают. Теперь все деньги на лечение уйдут, и хоть бы смысл какой-нибудь во всём этом был! Потерял хорошее место, снова будет нищетой задворной, а то и вовсе дураком останется.

А другой мужик, что с ним был, даже вспомнить не может, из-за чего подрались. Налетели с бодуна на каких-то спортсменов-кавказцев, решили русскую удаль показать.

Ну, и, до кучи, ещё один рабочий, Ваня Пинегин, тоже недавно совсем угодил в историю. Ольгина соседка семь лет назад его на заправку устроила, чтобы сын семье помогал и дурью не маялся. Вроде, и пил не сильно, не объедался сверх меры, ни с кем у ресторанов не дрался, а вдруг прямо по время тренировки по карате грохнулся без сознания. Оказалось — инсульт, в его-то возрасте! Теперь лежит пластом и «мама» сказать не может.

А мама эта, свинья неблагодарная, во всём Ольгу винит. Забыла, как сыночка просила к делу пристроить, чтобы времени не имел на всякие глупости! Оказывается, Ольга его заездила, сверх сил работать заставляла! Когда работаешь сверх сил, не до карате после смены — лишь бы поесть да выспаться. Сама парня больного родила, а виноватых на стороне ищет — не с себя же спрашивать теперь! Ещё додумается в суд подать, зараза, с неё станется…

— Чайник у вас давно отключился, — сказал кто-то над ухом, и Ольга вздрогнула. — Заваривайте скорее, а то остынет.

Тураев стоял у чайного столика в форменной одежде с логотипом поставщика топлива и смотрел на Ольгу. Его кофейного цвета глаза сейчас казались горькими, чёрными. Под этим скорбным взором Ольга опять смутилась. Пробежала пальцами по неглубокому вырезу блузки, тронула висящий рядом с крестом амулет; привезла его из отпуска в прошлом году. Овальные серьги из белого золота с опалами покачивались в её ушах и меняли цвет — с нежно-голубого на молочно-кремовый. И блузочка в тон Ольгиных глаз. Интересно, Артур замечает это?..

— Не хочешь со мной «Ахмад» выпить? — Ольга протянула руку к шкафчику. — При усталости хорошо бодрит. Это — коллекция короля Эдуарда. Мне прямо из Англии дочка привезла. Мы по-быстрому, у меня дел полно!..

— Спасибо, но я пойду, Альгису помогу. Может, после, в обед или ближе к вечеру. Извините. — И Тураев быстро вышел на провонявший бензином двор.

Он, ясен пень, не обратил никакого внимания на серьги, кольца и браслеты хозяйки. На её элегантную причёску и шикарную сумку, на стильные очки в металлической оправе и запах духов «Нью-Вест». Конечно, для Артура она старуха, которая хочет казаться моложе, — всё! Прочь, иллюзии! Он — не альфонс, и за это его можно уважать ещё больше. Другие-то молодые мужики, даже студенты, пробовали закинуть удочку насчёт интима — Ольга сама не захотела. Это же стыд какой, и противно с таким жить, всё про него понимая. Так мне, Артурчик, так старой дуре! Решила, что раз начальница его, то имеешь какие-то особые права. Ничего ты не имеешь, и забудь эту дурь!

Займись вон цветами — давно уже не поливала, и комнатный гранат вот-вот засохнет. А ведь как долго у подруги его выпрашивала, на обмен предлагала олеандр и каллы! А подруга сказала, что цветы эти ядовитые, и при наличии двух кошек иметь такие в доме нельзя. А у Ольги они стояли долго, и никаких проблем не было.

Надо бы позвонить дочке, узнать, как там внук. После возвращения из Англии, от отца, он кашляет и чихает. А врачи, как всегда, ничего особенного у ребёнка не находят. Вечно Сашка, дочка, учудит! Познакомилась с англичанином по Интернету, вышла замуж, хотела навсегда там остаться. А потом вернулась — не смогла. Говорит, у них нормальная температура в доме считается двенадцать градусов. Они на счетах за топливо экономят — там всё это стоит очень дорого. Чуть не замёрзла, говорит, и всё время голодная ходила, потому что продукты тоже кусаются. И плевать на красивый дом, на сад с живыми изгородями, если там так неуютно!

Ольга глотнула чаю и поморщилась от боли в горле. Взяла стеклянный кувшин, где отстаивалась вода для цветов. Покосилась через окно на Тураева, который болтал с девицей, заправлявшей «букашку» — тёмно-синий «Фиат-500». На руке девицы сверкало дешёвое колечко «Прозрачные искры», но молодость и свежесть, видимо, брали своё. Девушка была привлекательна и без дорогого обрамления, а потому вызвала у Ольги приступ злобной зависти.

Захотелось вышвырнуть с заправки эту сучку в «букашке» и кобелей, не понимающих, что старое вино дорого стоит не напрасно. Но потом вспомнила, что без последних двух заправщиков придётся совсем туго, а потому ради бизнеса надо терпеть. Да и кто сказал, что здесь серьёзно? Просто шлюшка проверяет, как действуют её чары на мужиков. Все они одинаково выкидывают ножку из «тачки», облизывают губы кончиком языка и будто бы случайно перебирают пряди волос. Странно, почему это так действует на мужиков, а ведь действует! Сейчас прямо тут договорятся о встрече после смены, а баба Оля будет печь внуку яблоки и торт «Черепаха»…

Отгуляла ты своё и возьми себя в руки! Артур предпочтёт уйти отсюда, но никогда твоим не станет. И если хочешь видеть его пусть через двое суток на третьи, или же, как сейчас, целыми днями, наступи на горло своей песне. «Отцвели уж давно хризантемы в саду…»

Всё-таки на вихревые ванны нужно походить ещё месяц; вроде бы удалось немного похудеть. Нет, не для Артура — ему-то всё равно. Для себя, для здоровья. Тут ещё столько нервов придётся потратить, что нужно быть в форме, держать порох сухим. Но, Господи, как надоело жить! Немыслимая суета в предновогодние дни и уже после боя курантов, когда все только пьют и опохмеляются, опохмеляются и пьют! А ты должна держать марку, бестрепетно выслушивания всякие гадости, делать вид, что тебе всё фиолетово.

Хоть бы «спасибо» сказали, придурки, за то, что можно заправиться, машину помыть, прикупить разную автомелочишку, чашку кофе выпить — и всё недорого! Так нет, даром им подавай всё это, а бери, откуда хочешь. Иначе ты — мироед, кровосос и главный враг трудового народа.

Начинали бизнес вместе с мужем Михаилом, и тогда Ольге казалось, что он всегда будет рядом. Она не собиралась бодрствовать ночами, а спать днём — в самолёте или в машине, по дороге на очередные переговоры. Ольга представляла себе старость уютной и тихой, с очками, шезлонгом и тросточкой. А ещё — с колясочкой и велосипедом любимого внука, с ползущим из квашни тестом, с испачканными в муке руками и с пышущей жаром духовкой. И пропади пропадом все эти «тачки» и цацки, статус успешной предпринимательницы и возможность махнуть в выходные хоть в Париж, хоть на Канары!

Вернуть бы Мишку, а с ним — ощущение покоя, безопасности, счастья. Да, вопреки предсказаниям злорадствующих кумушек Ольга не погибла, не разорилась. Наоборот, расширила бизнес, подняла дочку и обеспечила будущее внуку. Но нет чего-то самого главного в её насыщенной событиями жизни. И не хочется ехать домой, потому что у дочери и внука свои друзья, а она там вроде мебели, без которой, к сожалению, нельзя обойтись.

И одна теперь у неё тайная радость, сладко-горькая тоска — стоять вот так у окошка и смотреть на невысокого худощавого брюнета-заправщика. Артур терпеливо втолковывал что-то почтенной матроне в пальто из шкурок козлят, стоящей рядом с малиновым «Ситроеном». Дама, прижимая к себе малюсенького чихуа-хуа, улыбалась Артуру, как та девчонка из «букашки». Этой здорово за сорок, а той — не больше двадцати пяти. И точно так же Ольге, усталой и осатаневшей, захотелось прогнать и эту соперницу.

Пусть не будет этой постылой заправки, не будет недолюбленных баб на иномарках, а останется только Артур. Вместе с ней, Ольгой, где-нибудь высоко над землёй, в безвоздушном пространстве…

Мобильник подал свой мощный глас — он звонил как десяток колоколов, чтобы Ольга могла услышать вызов в шуме заправки. Она увидела на дисплее номер дочери и почти сразу же услышала её надрывные рыдания, от которых едва не остановилось сердце.

— Сашка, что у тебя? Да говори толком!

Ольга слышала свой голос будто из дальнего угла и понимала, что случилась беда. Это наказание ей — за дурацкие мысли, за преступные желания. Что-то случилось с дочерью или маленьким внуком…

— Саш, да не реви ты, говори толком! Я же не врубаюсь совершенно! С Васькой что-нибудь? Где ты сейчас? К тебе приехать? Да возьми ты себя в руки хоть на пять минут! Ты на шоссе? Я слышу шум, голоса какие-то… Авария, что ли?

— Мам, я — убийца! Я… совершенно случайно… Собаку задавила! Такую большую, белую и очень красивую. Она умирает у меня на глазах, а я ничего не могу сделать… Понимаю, что вина останется со мной! Она была живая, здоровая… И вдруг нет её! А ведь у нас почти такая же собака! И мне больно, мне горько… Так, что не могу перестать плакать. Это ведь тоже тварь Божья, существо живое. А я…

Ольга Васильевна слушала молча, покусывая нижнюю перламутровую губу, морщила гладкий лоб и нервно покачивала туфлей на кончиках пальцев правой ноги. Ей одновременно хотелось выкурить сигарету и опрокинуть рюмку коньяка. Но ни того, ни другого она на работе делать не могла, так как не разрешала другим.

Дочка Сашка рыдала, внук Васька орал где-то рядом, и вокруг них вроде бы тоже были люди. До Ольги донеслись возбуждённые голоса; кажется, кто-то выматерился. Потом раздались глухие удары по металлу и звон разбитого стекла. Через секунду взвыла милицейская сирена.

— Доча, очнись ты, ну! Ты только собаку переехала? Человеческих жертв нет? Из-за чего базар-то? Ну жалко, да… Так ведь собака!..

— Я не нарочно же, мам… Ну, отвлеклась! Мне на «трубу» Ланка позвонила. Не среагировала… А псина выскочила из леса — и прямо под колёса. Я тормознула, и Васька чуть из детского кресла не вылетел! Он первый закричал: «Мамочка, собачку задавили!» И в рёв… Мне бы газануть сразу, пока кругом пусто было, так воспитание не позволило. Вижу, собака с ошейником, значит, хозяин есть. Надо объясниться, договориться о возмещении… Как же! И слушать не захотел! Оказался какой-то отставник, «совок» бешеный. Как увидел меня, чуть не прикончил на месте. У него аж пена на губах выступила… Мол, шлюхам элитарным всё равно — что собака, что человек. Думают, за деньги любой вопрос решить можно. Так выкуси, не решишь! У него жена недавно умерла, детей нет, одна собака и оставалась. Как дочка, говорит, она мне была. Ради неё держался. А ты, лярва, походя переехала, и теперь у неё ливер из пасти торчит. Всё живое готовы истребить ради своего брюха! Позвонил куда-то по мобиле, толпу собрал из таких же крепких пенсионеров. С ними старухи какие-то… Ой, мама, они мне стёкла бьют! Хорошо, менты приехали, может, отгонят… Ну, как будто я специально! Нужно мне его собаку давить, да ещё тогда ребёнок рядом…

— Сань, это где? — властно перебила Ольга Васильевна.

Она втиснула отёкшую ногу в туфлю и вскочила с вертящегося кресла.

— Я мигом буду! Только не впадай в панику. Веди себя уверенно, и они заткнутся. На рожон не лезь, уехать не пытайся, раз уж прозевала удобный момент. Провоцировать их тоже ни к чему… Слышишь меня?

— Да, слышу! Это у Кубинки, Петелино, немного до посла ГАИ не доезжая. Психи эти — лётчики бывшие. И какая-то ведьма приковыляла с ними. Орёт мне: «Всё потеряешь по весне, всё потеряешь!» Ой, мам, так страшно, приезжай скорее! Мне с сердцем плохо!

— Доча, держись!

Ольга Васильевна так и рвалась в бой. Расслабляющие мысли о покойном муже, о неразделённой любви к Артуру, о недоливах и «прямогонках» пропали. Осталось одно сумасшедшее желание — мчаться к Кубинке, где в вишнёвом «Рено» трясутся, прижавшись друг к другу, её румяная пухленькая Сашка и такой же безобидный увалень Васька. Они так похожи на Ольгу — её кровиночки, ради которых она не только собаку, а всех этих старых козлов переедет! Никаких денег не пожалеет, лишь бы проучить их как следует, коммуняк проклятых!

Эх, Мишенька, что же ты сердечко-то своё не сберёг, в сорок пять лет преставился? Да как же, сбережёшь с этими заправками — это не с собакой утречком променад совершать! Гады эти сперва на службе дурью маялись, только звёздочки на погонах считали, а теперь принялись инспектировать деньги в чужих карманах. Зад от дивана оторвать не хотят, найти себя в новой жизни не могут, а виновата бедная Сашка. Ещё внук опять заикаться начнёт — только что за большие «бабки» вылечили…

— Илюша! — крикнула Ольга Васильевна, набрав номер охранника. — Давай «мерина», сейчас едем… В Кубинку, да! Быстро! Я уже выхожу!

По случаю теплыни и слякоти она не надела свою любимую дублёнку из монгольской овцы. Накинула лёгкую норковую шубку и побежала к затормозившему серебристому «мерину». Трёхлучевая звезда его, попав в луч ёлочной гирлянды, кроваво вспыхнула и испугала Ольгу. Она поспешно обернулась, отыскивая Артура. Над её головой хлопали флаги с логотипом их топливной компании — неуместно яркие, кричащие на фоне просветлевшего, но всё ещё мутного неба. И в первый раз Ольга подумала, как страшна зима без снега — всё равно, что лето без зелени.

— Артурчик!

Ольга вцепилась в рукав Тураева и покачнулась — ноги уже не держали. Артур пока молчал, но морщины на его лбу стали ещё глубже, превратились в кривые шрамы — как на правой щеке.

— Я срочно в Кубинку уезжаю, а всё хозяйство на тебя брошу. Ты же умница, справишься. А вернусь не знаю когда, если честно. Трудно сказать… Рассчитывай на три-четыре часа. Если дольше задержусь, отзвонюсь обязательно. Я тебе не только две недели отгулов дам, но ещё и замом своим сделаю вместо Пистунова Костика. Нечего по Тайваням разъезжать, когда люди работают…

— Конечно, я всё сделаю. Вас срочно вызвали?

Тураев даже обрадовался, узнав, что Ольга надолго уедет. Без неё было комфортнее, тише, что требовалось ему после нескольких отработанных подряд смен. У Ольги ещё несколько заправок по области и, возможно, на какой-то случилось ЧП. Праздник есть праздник…

— Ой, душечка мой, что бы я без тебя делала-то?! — Ольга плюхнулась на сидение «пятисотого» рядом с Ильёй, послала Артуру воздушный поцелуй. — Сочтёмся, миленький! За всё сочтёмся! Не обижу, любовь моя…

И «мерин», сверкнув красными огнями, взметнул веер грязной воды, смешанной с маслом и бензином. Артур едва успел отскочить, тем самым избавив себя от необходимости долго отмывать физиономию. Илья ревнует, пакостит. Понятное дело — сам хочет завладеть сердцем начальницы. «Да на здоровье, — беззлобно подумал Тураев, — лишь бы меня не кадрила. «Минуй нас пуще всех печалей…» — лучше классика не скажешь. Мне не нужна её любовь, равно как не нужен и гнев, потому что на этой заправке меня пока всё устраивает. Вот если распишемся с Ириной, конечно, уволюсь. А пока работать надо — деньги нужны…»

Артур с трудом поднял голову — сказывалась многодневная свинцовая усталость. Так бывает, когда наваливается сразу много дел, но ни одним из них заниматься не хочется. И потому не приходит «второе дыхание», когда адреналин рекой течёт в кровь, и человек проявляет чудеса выносливости, сообразительности и сноровки.

Так частенько случалось раньше, ещё до зоны, когда Артур шёл по следу преступника. И, вопреки всем трудностям, знал, что непременно настигнет его. Потом он мог кого-то из поверженных врагов и пощадить. Но это потом, а сначала должен был одержать очередную свою победу. А ведь каждый его триумф стоил очень дорого — особенно последний, в двухтысячном году. Тогда наградой ему стали не орден, не грамота, не ценный подарок, а наручники и казённый ватник. В такие же новогодние дни всё тогда начиналось, а будто бы вчера. Семь лет прошло, целых семь…

Мощным усилием воли поборов желание закурить, Тураев медленно пошёл к колонке у самого въезда на заправку. По той же луже, из которой только что его едва не окатили, медленно двигался, будто плыл, громадный джип «Мерседес МL» очень красивого фиолетового цвета. Правда, он был здорово заляпан в дороге и нуждался в помывке. Между прочим, отметив, что тут, если постараться, могут обломиться щедрые чаевые, Артур ускорил шаг и занял место у колонки.

Водитель открыл дверцу не сразу; он как будто раздумывал, стоит ли вообще показываться рабочему. Такое бывало нередко, особенно если в салоне находилась «боевая подруга». Девицы попадались разные — от закутанных в соболя и норку до абсолютно голых. В том и в другом случае Артур не демонстрировал никаких эмоций. Он вёл себя как «белковый робот» — именно таким образом удобнее всего было существовать в предложенных судьбой обстоятельствах.

Наконец, дверца приоткрылась, и Артур облегчённо вздохнул. Сквозь тонированные стёкла трудно было разглядеть, кто, кроме водителя, пожаловал на роскошном «мерине», который наверняка понравился бы Ольге Васильевне. Раньше этот внедорожник никогда здесь не появлялся. Нужно было «ловить рыбёшку» — то есть цеплять состоятельного клиента, чтобы он завернул сюда ещё не раз. Он и завернёт, думал Тураев, если сегодня не оказался здесь случайно, — уж мы постараемся…

Дверца приоткрылась, и из салона пахнуло парфюмом «Месье Живанши». Сердце Тураева сладко сжалось — это был аромат «той», навсегда ушедшей жизни. Артур искренне удивился, ощутив счастливую тоску, вспомнив сразу и полностью свои юные шальные годы в московских и рублёвских ресторанах. И «звёздных деток» — таких же, каким в ту пору был он сам. Вон тот мужик, что в «мерине», не покатился по наклонной, остался на должном уровне…

Впрочем, пятнадцать лет назад Артур был гораздо выше. Сначала он попирал ногами многих, но вскоре многие скребли подошвы об него самого. И всё же вехи своей биографии Тураев помнил прекрасно, не жалея ни об одном из прожитых дней.

На их заправку частенько наезжали клиенты, благоухавшие элитным парфюмом. Но никто из них не вызвал у Артура столь сильных, свежих, сентиментальных чувств. Как будто вернулась юность, и жизнь ещё может сложить иначе. И не будет в ней свадьбы с Мариной Бревновой, и не увезёт она навсегда сына Амира. Не предаст его в трудную минуту закадычный друг Лёвка Райников, о котором уже тринадцать лет он лишь изредка слышал от матери. И не встретит Тураев всех своих женщин, интеллигентных и несчастных, из которых многих уже нет на свете.

Не будет заваленной трупами яхты «Марианна», носящейся штормовой апрельской ночью по волнам Финского залива. Этих людей Артур убил тогда только потому, что иначе наказать их было невозможно, а позволить им уйти от расплаты он не мог. Ради этого он впервые в жизни выстрелил по живым мишеням. Ради этого готов был подорваться вместе с яхтой или пойти в зону, где его неоднократно пытались прикончить.

И в этой новой жизни уже не будет заправки, приторных нежностей Ольги Васильевны. Не родится дочка Симочка, из-за которой Ирина Валитова не решается прописать Артура у себя, предварительно съездив с ним в ЗАГС, и вновь сделать москвичом. Артур хотел бы начать жизнь с чистого листа. И тогда он не совершил бы ни одной из прежних ошибок — факт. Наверное, всё-таки нужно на выходных съездить к матери, посидеть у неё подольше.

Мать недавно овдовела, и впервые за долгое время рядом с ней в волшебную ночь не было любящего, нежного мужа. Артуру пришлось заменить Альберта Говешева за новогодним столом. Именно ради него Нора Мансуровна в тот раз делала форшмак и куриный плов, варила свой коронный глинтвейн — с настоящим татарским мёдом. Она пекла рождественское печенье и лепила «Снежные трюфели». Священнодействовала мать и над щербетом из манго и имбиря, ездила за французским игристым.

Ради старшего сына Нора вызывала бригаду уборщиков в свою роскошную, но такую грустную квартиру в старом доме близ Таганской площади, заботливо украшенную всевозможными подушками и валиками, вышитыми руками хозяйки в её самые счастливые годы. Даже тарелку с овощами мать умудрилась связать так, что многие гости, не разобравшись, пытались полакомиться шерстяными яблоками и грушами. Для Артура Нора купила и чудо-свечи, которые в ту ночь горели долго, не «плакали» и не коптили.

Мать и сын остались вдвоём до утра, и свет толстых квадратных свечей дробился в стекле пузатых бокалов на высоких тонких ножках — их Артур у матери раньше никогда не видел. Кроме своего первенца Нора никого не хотела приглашать. Ещё не стихла боль утраты — муж умер в октябре, причём совершенно неожиданно. Он даже не успел договорить слово, обращённое к Норе, и вручить ей корзину разноцветных хризантем. Альберт уронил корзину на пол и рухнул сам, а Нора, всегда такая быстрая и предприимчивая, бестолково топталась рядом с мужем и даже пыталась сунуть ему под нос склянку с нашатырным спиртом.

Она просто не верила в такую жестокость судьбы. Ведь накануне они получили известие от их общего сына Арнольда о том, что в Хельсинки родилась их внучка Симона. Ошеломляющая радость и сразу, следом — обжигающее горе шокировали Нору до такой степени, что она никак не никак не могла утром встать с постели и пойти умываться.

Арнольд примчался в Москву через два дня, оставив жену с новорождённой девочкой в клинике. И Нора долго не отпускала от себя обоих сыновей, будто боялась, что они тоже уйдут навсегда. Мать забросила свои тренажёры и массажные ванны, перестала делать маски из овощей и фруктов, махнула рукой на неоконченный курс аэробики. И как-то сразу, одномоментно, подурнела. Изменился даже голос — из звонкого, как колокольчик, он стал скрипучим, старческим.

— Это ужасно… Это невыносимо!.. Только что был человек — живой, бодрый, румяный! Так и вижу Альберта — в расстёгнутом пальто, без шапки, и в руках — увитая лентами корзина. Он специально заказал композицию для Симоны. Я очень хотела знать, как получилось, и Альберт торопился показать… Даже лифта не дождался, вверх по лестнице побежал… Он протянул мне корзину с порога и сказал: «Видишь, какие красивые цве…» — и упал! Рухнул вместе с корзиной, будто себе на похороны её приготовил. А ведь мечтал ещё утром, как внучку будет нянчить, куда повезёт её, что рассказывать будет! В Черногории и в Болгарии, говорил, для детишек очень хорошие пляжи, и не так жарко, как в Турции. Плавать собирался учить, рыбу вместе ловить! Это ведь первая, единственная его внучка! И ни братьев у него, ни сестёр, мать давно умерла. Каждый родственник — на вес золота. Отца его зверски убили в пятьдесят шестом, в Будапеште. Они так и не смогли туда вернуться… Говорят, что люди и от радости умирают. Сердце не выдерживает сильных эмоций — даже положительных. Бедная Симоночка, такого дедушку потеряла! Я уж про себя не говорю — таких мужей, как Альберт, на свете больше нет. Не покидайте меня, сыночки, вдруг больше не увидимся никогда?.. Теперь-то я знаю, как это бывает, — легко и быстро. Я раньше плохо понимала слова о том, что с любимыми нужно прощаться навек, когда уходишь на миг. Теперь прочувствовала эту горькую истину до конца. Даже если человек в другую комнату вышел, он может оттуда уже не вернуться. Господи, на что мы жизнь тратим?! На сплетни, интриги, скандалы! Сколько попусту сожжено нервов и времени! А ведь можно в эти часы, в эти минуты что-то хорошее сделать для человека, пока он жив, пока нуждается в ласке и тепле. Я не про тебя, Артур, не пойми это как упрёк. Я про себя. Все эти годы любовалась собой, желая что-то доказать в первую очередь твоему отцу, который очень обидел меня в молодости. Я разлюбила его только после смерти Альберта, и теперь мне стыдно. После похорон Альберт приснился мне. Он подошёл к нашей с ним кровати в спальне и спросил очень заинтересованно: «Ну, что врачи сказали? От чего я умер?» Я проснулась в диком ужасе, в слезах, с ощущением катастрофы, хоть ничего страшного во сне не видела. Я даже не успела ответить ему, что причиной смерти был разрыв сердца. И здесь не угодила человеку, который спас меня тогда, давно. Столько лет молчаливо заботился, оберегал, холил, превозносил. А ведь он был не какой-то нюня и подкаблучник. Жёсткий, волевой человек, привыкший руководить людьми и в то же время отвечать за них, брать весь груз на себя. А я обращалась с ним не так, как нужно было. Всё время думала о том, другом, пыталась ему отомстить, уязвить. Нужно было выбросить эту блажь из головы и делать всё для того, чтобы твой папа, Арнольд, был счастлив. Нужно было щадить его, жалеть его, а не только блистать на приёмах, пытаясь представить себя не стареющей и бессмертной! Артур, прости покойному все его вины перед тобой. А он там, на небесах, тебе тоже всё простит. Давайте по-другому жизнь начнём, без дрязг и обид. Я специально подала на стол «Белые трюфели» — как символ снега, чистоты, обновления. Ведь если кого-то из нас не станет, оставшимся будет стыдно — теперь я это точно знаю. Пусть хоть у вас, мальчики, совесть чистая будет!

Артур, со своей стороны, перед Новым годом выполнял поручения матери — покупал продукты, напитки. Вдумчиво и тщательно украшал живую, под потолок, ёлку разными по форме игрушками синего и жёлтого цветов. Купил матери подарок — мягкий браслет с полудрагоценными камнями, и к нему — колье. Мать была элегантна и хороша даже без дорогих побрякушек. И ещё неизвестно, украшения придавали ей шарм, или она заставляла корунд и циркон играть особенно заманчиво на своих запястьях и шее.

Тураев и впрямь готовился к новогодней ночи так, словно это была последняя возможность побыть вдвоём. Арнольд собирался приехать, но не смог — его услали по службе в Данию. А больше никого Нора Тураева видеть за столом не пожелала.

— Придут, напьются, обожрут, позлорадствуют из-за Альберта… Зачем мне это нужно? Придётся опять рассказывать, как он умирал. Людям же приятно про такое слушать, когда сами живы…

Мать подарила Артуру золотую булавку для галстука с маленьким чёрным бриллиантом и такие же запонки. Он смутился, моментально оценив стоимость этого великолепия. Пробормотал, что простой заправщик не достоин роскоши. Нора вспыхнула до корней волос, отвернулась и закусила губу. Потом совладала с собой и поцеловала сына в щёку.

— Ты моё материнское сердце не обманешь. Я чувствую, что не век тебе в заправщиках куковать. Тебе ещё понадобятся украшения, в которых не стыдно и на королевский приём пожаловать. Ты отстрадал своё уже давно, и Провидение тебя помилует…

… Тураев вспомнил всё это за те секунды, что они с водителем джипа смотрели друг на друга. Чистейшее, качественное звучание колонок автомагнитолы дополняло впечатление, производимое «мерином», мягкой муаровой кожей в его салоне.

Да и сам водитель не подкачал — это был мужчина одних лет с Артуром, в кашемировом пальто и шёлковом кашне. Лицо мужчины было гладким и загорелым, зубы — белыми и ровными. А вот широко расставленные карие глаза растерянно бегали за стёклами дорогих очков. Обильно поседевшие волосы также указывали на то, что у водителя не всё в порядке, что мучит то ли страх, то ли печаль.

Артур стоял с «пистолетом» в руке и беззвучно шевелил губами, стараясь понять, ошибается он или нет. Ведь много похожих людей на Земле, да и трудно через тринадцать лет уверенно опознать давнего друга.

Только что подумал о нём, ещё не увидев водителя «мерина», но почему-то вспомнил детство. Вот ведь она, интуиция-то, и не только материнская! Каким ветром занесло в не ближнее Подмосковье успешного дипломата? Он и в столице-то, мать говорила, появлялся минимум на две недели — чтобы получить очередное назначение…

Автомагнитола крутила «военный шансон», что-то про бои и погибших друзей-десантников; и почему-то эта песня снова заставила сердце сжаться. Странно, они ведь оба живы, Артур Тураев и Лев Райников, ещё сравнительно молоды, да и в «горячие точки», тьфу-тьфу, не собираются.

Теперь им на целую отпускную неделю разговоров хватит. Если, конечно, Лёвка не улетает через час в очередную загранку. Похоже, он не торопится обняться со старым корешем, даже руку ему пожать не хочет. Артур подумал, не проявить ли ему инициативу, но вовремя вспомнил о том, как выглядит и кем работает.

— Лёвка, ты?.. — одними губами спросил Тураев, и тот услышал.

— Тише… Мы не знакомы, — сквозь зубы ответил Райников и нарочито громко спросил: — С октаном у вас всё в порядке?

— Да, нормально. Девяносто пятый?

Артур, чувствуя, как по щекам ползут противные мурашки, сунул «пистолет» в бензобак огромного джипа.

Райников рассеянно кивнул, потом вскинулся:

— Мне его помыть ещё надо. Магазин работает?

— Обязательно!

Артур повертел головой, отыскивая напарника. За мойку у них по-любому отвечал Бузас. В магазине у прилавка обычно стоял продавец Матвей, который на праздники уехал хоронить бабку. Сегодня его заменил Антон Юрьевич, которого лучше было оттуда и вовсе выгнать, чтобы не напортил чего в хозяйстве. Ольга Васильевна отпустила продавца лишь после предъявления телеграммы — побитая жизнью женщина обычным словам давно не верила.

— Тогда можно попросить вас пройти со мной в магазин и кое в чём проконсультировать? — сухо, официально спросил балагур и весельчак Лёвка Райников, заставить Тураева буквально остолбенеть.

Да когда они на «вы»-то были?! И почему Лёвка не хочет, чтобы узнали об их знакомстве? Вроде, в машине один, стесняться некого. Но другой причины быть не может — успешный господин не желает иметь дружка в промасленном комбинезоне и воняющей бензином куртке.

Теперь, конечно, и представить невозможно, что когда-то эти двое мальчишками сидели за одной партой. А после их разлучили, ибо страдала учёба. Но на каждой переменке они были вместе — с первого по десятый класс. Далее их пути разошлись. Лёвка поступил в МГИМО, а Артур направил стопы на юридический факультет МГУ. С тех пор они стали встречаться реже, но всё равно не мыслили ни одного праздника без весёлых уик-эндов с лыжными гонками зимой и шумными пикниками летом.

Их компания в складчину закупала продукты и снаряжение. Из общей кассы в зимнее время платили за аренду домиков, чтобы можно было согреться и переночевать. Колесили не только по Подмосковью — посещали пляжи Финского залива и Чёрного моря, сплавлялись по бурным рекам Урала и Сибири. Организовывали и длительные велопробеги, а между делом совершенствовались в теннисе, в мини-гольфе. Для развлечения гоняли шарик пинг-понга. И почти всё время хохотали, как бешеные, потому что по молодости жизнь казалась невероятно интересной, а судьба — благосклонной.

Всегда рядом с ними были девчонки, изначально как бы общие, всегда готовые, немного поломавшись, уступить домогательствам «мальчиков-мажоров». В глубине души каждая из этих доступных красавиц надеялась на выгодный брак, всё равно с кем из них, но не сбылось. Для этих женихов уже были припасены другие невесты.

Не в палатке и не в финском домике, а прямо на московской квартире Артура возникла худосочная малолетка Марина Бревнова. Тот по пьянке лишил девственности и тем самым обрёк себя на многолетние страдания. Лев Райников сошёлся с Дашей Гавриловой, своей сокурсницей из МГИМО и внучкой какого-то очень влиятельного дедушки.

Лёвка не может не помнить этого, но почему-то воротит рожу; видимо, старается забыть. Ну, ничего, мы привыкли и не к такому! Мы многое теперь можем стерпеть — после гонений девяносто третьего, после изолятора и пяти лет зоны, после жизни в подмосковной общаге, переделанной из санатория. А уж чего довелось наслушаться от матерей своих двоих детей — так лучше не вспоминать перед обедом…

— Сейчас отгоню его на мойку, — всё тем же безжизненным голосом произнёс Лёвка. Альгис кивал головой и махал руками, показывая, куда следует заводить джип.

Там Райников о чём-то с Альгисом переговорил. Они даже подняли капот и обсудили возникшую проблему. Потом Райников вернулся к Артуру, придерживая раздуваемые ветром полы пальто, и было видно, что ему здорово не по себе. Артур же спокойно ждал продолжения, не забывая между делом скоренько заправлять подъезжающие машины.

Вика едва успевала принимать выручку, не находя времени даже для того, чтобы перекусить. Бывало, что в таких случаях её подменяла сама Ольга, предпочитавшая всегда «держать руку на пульсе». Но сегодня благодетельницы рядом не было, и Вике приходилось туго.

Райников вопросительно поднял брови и взглянул на Артура. Тот, тоже молча, мотнул головой, указывая на вход в небольшой, но богатый содержимым магазинчик. Артуру хотелось то ли сплюнуть, то ли выругаться, но он не имел права выражать эмоции. Клиент — царь и бог, и Артур за ним должен ползать на четвереньках…

— Мы можем поговорить наедине? — вдруг шёпотом спросил Лёвка.

Кровь тут же радостно бросилась Тураеву в лицо. Ни тени снисходительности или презрения не было в голосе давнего друга! Да и зачем тогда ему нужно говорить тет-а-тет со своим неудачливым ровесником? Новости он мог получить другим путём — Нора Тураева и Дора Райникова, в отличие от сыновей, не прерывали дружбу ни на день.

— Без проблем! — Артур толкнул дверь и пропустил Лёву в тесный, но очень симпатичный магазинчик.

За прилавком, как и ожидалось, уже который час маялся Антон Юрьевич Маматов. Возраст давал о себе знать, замучила простата, часто требовалось отлучаться в туалет. А закрывать магазин хоть на одну минуту запрещалось приказом госпожи Царенко. Увидев Артура в компании «крутого» незнакомца, Юрьич перестал скакать, вытянулся по стойке «смирно» и выжидательно вытаращил глаза.

— Юрьич, иди-ка проветрись, насколько это возможно на заправке, — вкрадчивым, особым голосом, который любили не только женщины, предложил Тураев. — Я клиенту товар и без тебя покажу в лучшем виде. А ты в это время у колонок подмени меня — запарка почти целый день.

— Да-да, замётано, Артур! Конечно, дорогой! — Дедуля пулей вылетел из-за прилавка — ему уже мерещилась желанная дверь в туалет. — Сколько надо, столько пробуду, где укажешь…

— Скажи Альгису, чтобы колёса джипу подкачал, — между прочим, бросил Артур, постепенно начинающий что-то понимать.

Видимо, Лёвке требуется переговорить с ним без посторонних, и беседа эта вряд ли получится короткой. Слишком долго они не виделись — тут пока новостями обменяешься, вечер настанет. Правда, по такой погоде он мало чем будет отличаться от дня, и совсем уж немного — от ночи. — Слышь, Юрьич, что говорю?

— Слышу! Всё слышу! — донеслось из-за двери. — Спасибо, родной!

— На здоровье! — Тураев щёлкнул замком и привалился плечом к двери, вопросительно, даже настырно глядя на Райникова.

Тот тяжело дышал, то и дело, косясь на широкие окна. Пока в магазин никто не ломился, и Тураев надеялся, что сегодня им повезёт.

— Сколько у нас есть времени? — глухо спросил Райников, доставая своё наворочанный смартфон и что-то высматривая на дисплее.

— А тебе сколько надо, дружище? — невозмутимо осведомился Артур.

— По крайней мере, час, не меньше. — Райников одновременно изучал пейзаж за окном и читал ползущие по голубовато-белому экрану смартфона чёрные строки. — Никто не войдёт? Подслушать здесь легко или не очень?

— Насчёт того, кто войдёт, не знаю, — это же магазин. Но мы сделаем вид, будто выбираем товар. А относительно прослушки… Вряд ли на каждой заправке стоят «жучки», тем более в лавке. Кому мы нужны, сирые и убогие? Это если только у хозяйки, но её кабинет вон там, наискосок. Далеко отсюда, так что не дёргайтесь, ваша светлость…

— Перестань, король Артур, — вяло попросил Лёвка и встал так, чтобы его не было видно с улицы. Потом кисло усмехнулся: — Тоже, сирый и убогий! Я специально с тобой не встречался, чтобы моя жена не сразу мне изменила. Она ведь за тебя мечтала выйти, да ты уже женат был. Пришлось венчаться со мной — тоже не последняя спица.

— Точно — не последняя. — Тураев привалился спиной к двери, словно боясь, что Райников сейчас удерёт и ничего ему не расскажет. — Всё, хватит тянуть кота за хвост! Говори, зачем пожаловал, а то я на работе. Целый день не продохнуть — даже кофе не пил.

— Один я дурью маюсь, — дёрнул углом рта Лёвка, и тёмно-ореховые его глаза впервые блеснули жизнью. — Ну, здравствуй, что ли, друг мой давний! — И широко раскрыл объятия.

— Привет! — широко улыбнулся Артур. — Рад желанной встрече. Всё-таки новогодние чудеса случаются, верно?.. — И он, со своей стороны, крепко сжал Лёвкины плечи, похлопал по спине.

— Мы оба очень сильно изменились.

Райников опять погрустнел. — И далеко не в лучшую сторону. — Он потрогал пальцами подбородок, шею, воротничок рубашки. Потом схватил себя за горло, словно пытаясь ослабить узел галстука. Судя по всему, Лёвка стеснялся своей слабости, старался скрыть её, но безуспешно.

Артур понял, что давний друг чего-то если не боится, то уж точно опасается. И это, скорее всего, слежка. Намётанным оком сыщика он осмотрел окрестности, но ничего подозрительного не обнаружил. Впрочем, на заправке трудно было сделать окончательные выводы — ведь картина меняется ежеминутно.

— Ты уж точно таким нервным не был, — согласился Артур, продолжая наблюдать за Альгисом, который тщательно надраивал райниковский джип. — Ладно, не кряхти, говори, чего надо. Ты ведь приехал не просто с Новым годом меня поздравить. У тебя проблемы возникли, причём совсем недавно. Только не ври и не скрывай ничего, иначе не стоило приезжать.

Артур по движению глаз Лёвки видел, что тот соображает, какими словами лучше обрисовать сложившееся положение. При этом Райников оглядывался по сторонам, как загнанный зверь, и по воротничку его рубашки ползли сырые пятна.

Тураев заметил знакомую бархатную родинку на Лёвкином левом ухе и опять улыбнулся, отчего его лицо стало не симметричным. Он положил ладонь на Лёвкин локоть и подвёл его к прилавку с автомобильными шампунями. Райников некоторое время так и стоял, глядя на разноцветные флаконы и барабаня пальцами по стеклу.

Артур уже не торопил Лёвку — недавнее раздражение сменилось доброжелательным спокойствием, даже нежностью. Сердце постукивало часто, как-то скользяще, словно поддразнивало. И с каждым толчком по жилам разливалось слабенькое, но приятное тепло.

Тураев сразу и не понял, почему всё так получается. А после вдруг вспомнил всё, что было давно, в конце апреля того же девяносто третьего. Они с Мариной и грудным Амиром жили тогда в трёхкомнатной квартире на Пресне — просторной, но неустроенной. Оба молодых супруга вели светский образ жизни и редко бывали дома. Свободное их время полностью поглощал ребёнок, брошенный на двух бестолковых нянек.

И туда же приехал отчим, Альберт Говешев, заправлявший большими делами в мэрии, как перед этим — в Мосгорисполкоме. Он не сменил даже кресло, стол и табличку на дверях — просто его солидная должности после победы демократии стала называться по-другому. И ещё — вместо красного банта Альберт Александрович, сын убитого венгерского коммуниста и русской переводчицы, стал прикалывать на грудь трёхцветный.

Артур до крайности изумился, увидев отчима в дверях, потому что незадолго до этого они в пух и прах разругались. Да и без того вряд ли по доброй воле навестил бы Альберт Говешев сыночка любимой Норы от её первого брака. В последнюю неделю мать Артура вообще не видела супруга — он дневал и ночевал в мэрии накануне судьбоносного референдума о доверии президенту Ельцину и Съезду народных депутатов России. Альберт то и дело пил сердечные таблетки, потому что за нежелательный результат референдума и возможные беспорядки пришлось бы отвечать перед ну о-очень высоким начальством.

И вот после того, как измученные «шоковой терапией» граждане героически одобрили политику властей и пожелали продолжения вивисекции, Говешев немного успокоился, выбрал «окошко» в своём плотном графике и велел водителю ехать к Зоопарку. Там недавно построили очередной элитный дом, а квартиры раздали подросшим детям новых властителей.

— Чего там опять у вас, Альберт Александрович? — простонал Артур, поворачивая к отчиму помятое после очередной оргии лицо, густо заросшее синеватой щетиной.

Пальцем с обручальным кольцом он осторожно трогал ссадину на скуле. И припоминал, что, кажется, пьянка закончилась страшной дракой. Артур поморгал распухшими веками, отметил, что слева, кажется, должен быть бланш, и без тени стыда во взоре уставился на Говешева. В извилинах запуталась весьма подходящая к случаю песенка Высоцкого «Ох, где был я вчера!»

Отчим смотрел на пасынка с отвращением и почти что с ненавистью, потому что сам он сиял розовой свежестью своей ухоженной кожи, благоухал французским лосьоном и переливался блеском дорогих тканей костюма и плаща. Между делом Тураев определил фирму, осчастливившую Говешева своим прикидом — «Оскар Якобсон». И вспомнил, что на последний день рождения отчим подарил матери норковое манто модели «Ламбада».

— Ты как, не колешься ещё?

Говешев обвёл глазами спальню, заваленную не менее дорогими, чем у него, шмотками. Со спинки кресла свисал коричневый клубный пиджак от Ива Сен-Лорана. Валялось здесь и вечернее дамское платье со стразами, а из-под него несмело выглядывало кружево полупрозрачного бюстье.

Было похоже, что отчим действительно ищет шприцы и ампулы следи валяющихся на полу вещиц. Артур лишь усмехнулся потрескавшимися губами и откатился подальше к стене, где за тахтой у него была припрятана заначка.

— Впрочем, мне-то наплевать — мать твою жалко. Я бы за миллион долларов к тебе не поехал, но она попросила… и ещё кое-кто. — Отчим скорчил такую мерзкую рожу, что Артур сообразил — речь идёт об его родном отце.

Теперь Артуру уже не требовалась опохмелка. Он скинул компресс со лба, набросил на голые плечи махровый купальный халат, забытый здесь вечера, и взглянул на отчима совсем другими, ясными глазами.

— Я вас слушаю, — даже слишком почтительно произнёс неисправимый бретёр, тайком ощупывая пострадавшее ещё в одной драке ребро и жалея, что не внял советам тёщи и не съездил на рентген.

И надо же так случиться, что старый синяк под глазом не рассосался, а ему вчера новый поставили! Как же, снаряды в одну воронку ещё как падает!.. Артур всегда называл отчима на «вы» и по имени-отчеству; и каждый раз тот начинал дёргать уголком тонкогубого рта, прижмуривая левое веко. Странно, неужели до сих пор он надеется услышать в свой адрес желанное слово «отец»?

— Только почему они сами не приехали? Ну, хотя бы мама… Отцу-то сейчас не до меня, ежу понятно…

— Я Норе не разрешил! Не хватало, чтобы, она свинарник твой увидела! И твою отвратительную физиономию!

Отчим махнул рукой, словно отрубая для пасынка путь к спасению, и поискал кресло, в которое можно было погрузить крепкое, упитанное тело.

— Погубишь ты мать, Артур, помяни моё слово! Не знаю, когда, но погубишь! Но, пока я жив, этому не бывать! Что же касается его… — Говешев мстительно усмехнулся. — Самому бы теперь уцелеть! А тут ты со своим блядством! Вот уж что сильнее всего на свете, так это гены… Не вечно на его улице праздник будет — когда-то и отвечать придётся. И вот если кресло под ним зашатается, всё в ход пойдёт. И твои дебоши в дорогих ресторанах, и твоя шестнадцатилетняя супруга. Но, самое главное, твоя красавица-шведка, от которой за версту несёт «конторой». Теперь ты сам решай, что для тебя дороже. Спокойствие родителей или… — Говешев закашлялся, прижимая ко рту белоснежный платок с золотистой кромкой.

Дверь на балкон была открыта; с улицы слышались детские крики и шум весенней Пресни, пропахшей клейкими тополиными листочками и подсыхающей после зимы землёй. Пылинки плясали в солнечном луче, и жужжала над ухом уже проснувшаяся муха.

— Вы… о Сибилле? — До Артура будто только сейчас дошёл смысл сказанного. — Несёт «конторой»? Я только не знаю, чем эта «контора» пахнет. А вы знаете? И вообще, кто решает такие вопросы? Нужны ведь доказательства того, что человек связан со спецслужбами. То, что отец Сибиллы дипломат, ещё ни о чём не говорит. Не все они шпионы, в самом деле! И потом…

Артур хищно усмехнулся, пятернёй взъерошил копку иссиня-чёрных волос надо лбом.

— Неужели у нашей родины ещё остались секреты? Фу, это же моветон! И от кого — от Швеции! Да разве наши уважаемые президенты ещё не всё вывалили непосредственно руководителям стран НАТО? К чему потеть-то?

— То, что она шведка, ещё не означает, что работает она именно в пользу Швеции, — веско парировал Говешев. — Эта публика не брезгливая — кто наймёт, на того и пашет. И хватит ёрничать — положение действительно очень серьёзное. Мне тоже не хочется отвечать там, — Говешев мотнул подбородком в направлении Лубянки, — на разные каверзные вопросы. Кто определяет принадлежность к «конторе», ты спрашиваешь? Есть такие люди, в контрразведке заняты. При «совке» — Второе управление КГБ. Не знаю, переименовали его или так оставили. Я бы с органами не столкнулся никогда, если бы не твоё величество! И дружку своему Лёвке Райникову тоже передай — пусть осторожнее при ней языком треплет. Его отец за бугром «под прикрытием» не один год проработал и говорит, что шпион шпиона за километр чует. Он как услышал, что Сибилла Силинг появилась в Москве, да ещё вас, идиотов, в постель затащила, так, выражаясь современным слэнгом, в осадок выпал! Тебя-то, слава Богу, женить успели, а Лёвку она вполне зацапать может. Через него ей дорога откроется в дипломатический мир, а там половина — «под прикрытием»! На любом приёме наслушается такого, что после не на один международный скандал хватит. Это только на приёме, так ведь она в постель ко многим из них прыгнет! Марк, Лёвкин отец, никак вырваться из Лондона не может, чтобы отпрыску мозги вправить. А потом, боюсь, поздно будет…

— Ну, положим, мне бояться нечего.

Артур вставил в нефритовый мундштук тонкую чёрную сигарету и щёлкнул зажигалкой. Отчим поморщился, но ничего не сказал, потому что сам то бросал курить, то принимался вновь. Кроме того, он не желал терять нить напряжённой беседы из-за пустяков.

— Во-первых, место супруги занято Мариной. Во-вторых, дипломатом я никогда не стану. И специализация моя на юридическом факультете была не по международному праву. Я, даже если очень захочу, никаких секретов ей не выдам. А Лёвка… Да, он, несомненно, подвергается некоторой опасности…

— Да ты для неё — только лестница, а истинная цель — твой отец. Поскольку он на женщин падок, ей не составит труда стать его подругой. Марк Райников справки навёл по своим каналам — это змея, а не человек! Ты хоть о своём отце подумай, если на нас с мамой тебе наплевать! У него и так врагов целая свора. Только и ждут удобного случая, чтобы загрызть. Вроде бы я радоваться должен, а мне по-человечески жаль его. И тебя, идиота, тоже! Ведь если ты потеряешь всё, а отец поста лишится, к нам с мамой прибежишь проблемы решать. Когда из-за этой Сибиллы Силинг ваши задницы задымятся, вытащить вас будет ох как непросто! Такой роскошный повод уличить политического противника в измене Родине и с благородным видом подвести его под расстрел, в крайнем случае, под длительный срок!.. То, что Союз сдох, резидентура законсервирована, а войска, поджав хвосты, бегут из Восточной Европы, и с прочих баз по всему миру тоже, ещё ни о чём не говорит. «Друзьям — всё, врагам — закон!» — говаривал каудильо Франко. И вам с отцом будет закон, слышишь?! Вам — нельзя, понял? Оппозиционерам, каковым неожиданно заделался твой родитель, категорически противопоказаны даже намёки на возможную измену! Никаких подозрений нельзя допускать, а если это подтвердится?! Да, доказательств против твоей Сибиллы пока нет. Кем она вам с Лёвкой представлялась? Этнографом? Или журналисткой?

— И тем, и другим.

Артуру ничего больше не хотелось говорить. На сей раз отчим был прав, и поэтому стало особенно тошно.

— Ха! Ну, конечно, с этими двумя специальностями можно разъезжать по всему миру, не вызывая подозрений. Молодая учёная леди собирает материалы для книги или диссертации, и везде ей зелёная улица! Получив другой паспорт, она перевоплощается в очаровательного репортёра, и в этом качестве присутствует на приёмах, тусовках и даже официальных мероприятиях. Марк Райников выяснил, чем на самом деле занимается ваше голубоглазое чудо. Это — суперценный агент, вероятнее всего, ЦРУ, хотя последнее пока не доказано. Сибилла — не просто шлюха или куртизанка, каковых в спецслужбах предостаточно. Я тебе сейчас маленькую лекцию прочитаю, чтобы совесть чиста была. Не прислушаешься — сам будешь кретин. Итак, чем занимаются западные «конторы», прежде всего ЦРУ? Создают предпосылки, ситуации, при которых возможны активные военные действия вооружённых сил США и их сателлитов. Организуют восстания, перевороты, интервенции. Ну, вроде пиночетовского путча, в результате которого погибла мать вашей Сибиллы. Она была активной функционеркой тамошнего Союза молодёжи. И, несмотря на это, Сибилла работает в интересах пиндосов. Ладно, её дело! Пепел Кармен-Кристины Вальдес не стучит в сердце Сибиллы Силинг. Теперь слушай дальше. Даже самая совершенная техника не заменит навербованных агентов. Наиболее ценные из них — агенты влияния, внедрённые в окружение первых лиц государства. Это — советники, чиновники госаппарата и так далее. Ну, сынок одного из таких первых лиц — вообще золотое дно! Ты понимаешь, что речь о тебе идёт? С помощью всей этой публики можно влиять на политические процессы в стране, на принятие нужных решений. И ЦРУ не жалеет сил и средств для внедрения своих людей в окружение российских политиков. Ладно, сейчас, ты считаешь, никаких секретов не осталось. Но ситуация может перемениться, и к власти в России придут по-другому ориентированные деятели. Вот тогда и пригодятся навербованные кадры, которых никто и никогда не заподозрит. А чтобы они не сорвались с крючка, ваша Сибилла обеспечит поступление компромата, который нельзя проигнорировать. Французы говорят: «Секрет, который не добудет женщина, не добудет никто!» Но Сибилла не просто добывает секреты. Она — виртуоз провокаций, сексуальная террористка. И жертвы её становятся агентами бесплатно, лишь бы их грешки не выплыли на свет. Они закабаляются на всю жизнь, потому что даже через много лет может рвануть информационная бомба, которая погубит карьеру и жизнь. Если так можно выразиться, Сибилла обвязывает тонкой верёвкой половой член жертвы, и после в любой момент её с помощью этой верёвочки можно принудить к измене, к убийству, к любому омерзительному действу. Особа эта — бездушная машина, и не распускай слюни, заблуждаясь относительно её чувств. Марк сказал, что первоначально она проходила под кличкой «Сирена», потому что заманивала простодушных мужчин к смертоносным рифам у острова…

Говешев перевёл дух, подождал, скажет ли Артур что-нибудь. Но пасынок сидел тихо и не шевелился.

— Ты вот что… Никому не передавай мои слова. Даже Лёвке не говори, пусть его отец вразумляет. Кстати, Сибилла была в этой квартире?

— Нет.

Артур отвечал теперь односложно и думал, под каким предлогом отказаться от ставших уже привычными встреч с дочерью шведского дипломата. Удобнее всего будет сослаться на Марину, на её истерики, на неприятности по службе, ещё на какую-нибудь лабуду. Эх, жаль, конечно, что не покувыркаться больше с ней в постели, предварительно перепробовав секс в других, менее приспособленных местах шестикомнатной квартиры, куда Сибилла приглашала их с Лёвкой на чашку кофе! Ни о чём секретном она не спрашивала, о политике ни слова не говорила. Смешно выглядели бы такие беседы в атмосфере томной эротики при красноватом свете старинного торшера.

— Мы всегда собирались на Тверской…

— Значит, аппаратуры здесь нет? Никаких авторучек, диктофонов, заколок, игрушек она тебе не дарила?

Альберт Александрович то и дело вытирал носовым платком вспотевшее лицо. После весенних холодов тепло пришло в Москву внезапно, в понедельник, сразу после референдума. И теперь оставшийся во дворах и канавах снег испарялся под солнечными лучами, не оставляя даже лужиц.

— Мы ей делали подарки, а не она нам. Как и полагается в приличном обществе.

Артуру, в отличие от отчима, было зябко, и он подумал, что нужно одеться. Неплохо бы и душ принять после ухода гостя. Только вот когда он уйдёт?..

— Вы попались в лапы непревзойдённого манипулятора и опытного сборщика информации. Сюда она не приезжала. А зачем? У неё на Тверской всё нашпиговано скрытыми камерами. И вы с Райниковым давно засняты в самых постыдных позах, какие только можно вообразить. Больше с вас пока ничего взять нельзя, но материал для шантажа уже имеется. Компромат готов! Теперь тебе нелегко будет с ней порвать, если она не захочет этого сама. Моли Бога, чтобы пронесло, и впредь будь осторожнее. Но даже если сейчас удастся выскочить, ты запрягся на всю жизнь. В любой момент Сибилла снова может всплыть на твоём горизонте и завести свою сладкую песнь. А если ты попробуешь взбрыкнуть, она покажет тебе эти снимки и попросит быть благоразумнее. Да, пока ты молод, и это обстоятельство играет в твою пользу. Чем старше человек становится, тем труднее ему оправдывать свои слабости. Надеюсь, что она займётся Лёвкой, чтобы на правах его законной супруги иметь доступ к тайнам московской кухни, ни у кого не вызывая подозрений. Ежесекундно Сибилла готова заарканить лицо, чем-то интересное её руководству. Какому-нибудь почтенному военному атташе трудно будет объяснить появление постыдных снимков собственной молодостью и глупостью. И тогда у него останется два пути — или работать на них, или кончать самоубийством. Если бы ты знал, сколько жертв на счету этой двадцатисемилетней ведьмы! Впрочем, мало людей на свете, знающих это наверняка. Но сама она должна помнить…

Говешев с нарастающей тревогой смотрел на безмолвного Артура, не понимая, как вести себя дальше. Затишье могло оказаться обманчивым. Как правило, вслед за таким вот оцепенением Артур впадал в бешенство. Вот и сейчас его тёмно-карие большие глаза стали зеркально поблёскивать, а ноздри — раздуваться.

— Что, не веришь? — в упор спросил отчим. — Тогда узнай у Марка Райникова по приезде. Примерно через месяц он будет здесь.

— Я верю. — Артур говорил тихо, почти шёпотом, чувствуя, как дёргается левая бровь. — Пусть будет так, как вы говорите. Даже есть это всё ложь, то ради спокойствия отца, да и мамы тоже, я порву отношения с Сибиллой. На наш сегодняшний разговор ссылаться не стану, вашего имени не назову. А Левка пусть сам решает. Я в его дела не впишусь. — Смуглое лицо Артура показалось отчиму неживым, как в фильмах про призраков и вампиров. — А теперь идите, Альберт Александрович. Вы устали, вас мать дома ждёт. Вы исполнили свой долг перед ней и заслужили несколько дней отдыха.

Артур поднялся с тахты, давая тем самым понять, что аудиенция окончена. Отчим с трудом, вцепившись в подлокотники, встал с кресла, застегнул пояс на своём бесподобном плаще и щёлкнул пряжкой.

Плотнее заворачиваясь в короткий купальный халат цвета морской волны, Артур думал, что сейчас явится Марина с тёщей и ребёнком. Лучше поспешить, чтобы успеть забраться в ванну и подольше не вылезать. И там, в горько-солёной, остро пахнущей хвоей воде, покуривая, можно будет обдумать услышанное. Вряд ли отчим сам всё это сочинил, да ещё приехал просто так. Значит, получил сигнал и среагировал…

— Тогда всего тебе доброго! — неожиданно мягко, примирительно попрощался Говешев, направляясь к двери. — Ты уж поверь, что я меньше всего на свете хочу встревать в твои амурные дела. И сейчас не сразу согласился — Нора долго меня упрашивала. Пока не получил доказательств и не понял, что это действительно серьёзно, всё откладывал визит. Да и времени перед референдумом практически не было. Но сегодня, накануне майских праздников, решил груз с души снять, чтобы нормально на дачу съездить. Если надумаешь, загляни — хоть один, хоть с семьёй. Кроме нас с мамой и Нолика будет ещё человека четыре — и всё. Но я ведь зря разоряюсь? — Говешев остановился около огромного, во всю стену, зеркала. — Ты же не приедешь…

— Не приеду, — согласился Артур. — А Маринка сама решит.

— Всё-таки внука-то бабушке покажите, — так же проникновенно попросил Альберт Александрович и посторонился, давая пройти Артуру.

Тот открыл два замка и распахнул металлическую дверь.

— Не пей, не кури столько. Рано тебе ещё. — И Говешев, радуясь, что всё обошлось без скандала, вызвал лифт.

Артур, не дожидаясь, когда кабина поднимется на этаж, захлопнул дверь и сразу же отправился купаться. Он боялся, что не сдержит себя, нырнёт в угловую чёрную ванну, сделанную под мрамор, скроется в пене и воде и никогда уже не вынырнет…

Он снова смотрел на Лёвку, видел его седину, его опущенные плечи, его испуганные, растерянные глаза. В автомагазине кроме них были ещё покупатели — супружеская пара, выбирающая стеклоочистители и скребок для льда. Несмотря на то, что никакого льда в начале января и в помине не было, а, напротив, на ветвях проклёвывались листья, а на пнях росли грибы, мадам уверяла, что морозы ещё пожалуют. Её забитый муж топтался у прилавка, подавая жене разноцветные скребки и бескаркасные «дворники».

Артур, обслуживая их с ловкостью заправского приказчика, думал о том, что Лёвка, вероятно, всё же влип из-за Сибиллы, причём по-крупному. Скорее всего, его шантажируют, требуя оказать услугу иностранному государству, и он хочет попросить совета. Только вот вопрос — неужели у него нет никого, кто бы мог разобраться в ситуации получше рабочего с заправки? И почему такие меры предосторожности? Он же не на Лубянку прибыл, а на колонку — здесь-то кого опасаться?

Как говорится, типичный случай — бензин в баке кончился; с кем не бывает? Всё-таки Лёвка сдал, и выглядит ему полный «полтинник», а ведь в конце января будет только тридцать восемь. Конечно, и сам Тураев не может похвастаться моложавостью. Так ведь и судьбы их сложились по-разному. Лёвка не сидел в тюрьме и в колонии, не работал на заправке, не жил в общаге с алкоголиками и тараканами, а выглядит практически так же плачевно. Загар, вставные зубы, джип и прикид — не в счёт. У Артура тоже есть «Гелендваген», и комбинезон к телу не приклеен. Солярий же с дантистом ему и вовсе не нужны — кожа от рождения тёмная, а зубы, наоборот, белые, и целы все…

— Ты щётки, щётки посмотри ещё! Вон — «Контакт»! — затараторила покупательница.

Артура она уже начала раздражать — уходило драгоценное время, так нужное им сейчас. И кто может поручиться, что после этих посетителей не явятся такие же и не отвлекут ещё на полчаса? Надо было в кофейню пойти, но там не поговорить без свидетелей. В кабинете хозяйки было бы скрыться лучше всего, но ведь она может в любой момент вернуться и вытурить их оттуда. Лёвку Ольга вообще не знает, и Артуру такие вольности выйдут боком…

— Кисонька, мы щётки в другой раз купим — денег в обрез. А пока и старые сгодятся. Пошли, мы опаздываем. А вдруг пробка на въезде?

— А зачем «дворники» без щёток покупать? Всё у тебя через задницу! — проворчала мадам, и в самом деле похожая на кошку.

Но всё-таки она направилась к двери, прихватив пакеты с покупками. Их поджидал «Форд» алюминиевого цвета, заправленный и отмытый Альгисом.

— Наконец-то! — выдохнул Лёвка, хватая Артура за плечо. — Столько тебе сказать нужно, а с чего начать, не знаю. Нора Мансуровна объяснила, где тебя можно найти, когда ты дежуришь…

— Мне пришлось дежурить практически круглосуточно после Нового года, но это наши проблемы. Значит, специально меня искал? — Артур опять ощутил ту самую нежную теплоту в сердце. — Вы с Сибиллой ещё вместе? Как я понял — да.

Тураев улыбался, вспоминая голубое, сильно декольтированное платье «в пол», такие же лазоревые глаза, золотые локоны, разбросанные по точёным плечам, запах «Шанели» и три нитки натурального жемчуга, убегающие по груди в ложбинку.

— Прости моё любопытство — всё-таки я был у вас свидетелем…

— Это не я тебя, а ты меня должен прощать! Вернее, пардон, ты вообще ничего мне не должен.

Райников сжал кулаки на остеклённом прилавке. Артур с улыбкой наблюдал за ним.

— Ты уступил мне Сибиллу, отошёл в сторону, хотя имел все шансы. После октябрьских событий Маринка всё равно сбежала бы, а Сибилла — совсем другой человек. Но я-то, я-то каков урод… Молчи, я хочу всё объяснить! Благодаря тебе я стал мужем Сибиллы, а ты был свидетелем с моей стороны. Стоял рядом, как верный страж… А я, получается, скурвился, бросил тебя в беде — безработного, оплёванного! И после не появился, даже когда всё закончилось. Избегал встреч тринадцать лет, пока самого жареный петух не клюнул. Так мне и надо! Поделом! Но я уже объяснил, почему не хотел, чтобы вы встречались. Только лишь от ревности, от боязни лишиться Сибиллы! Да, мы до сих пор вместе. Двух дочерей имеем. Берта и Агата отличные девчонки!

Лёвка поспешно достал из портмоне глянцевый снимок, передал Артуру. На лесной тропе, судя по всему, в Швеции, под одним полосатым зонтиком пряталось от летнего дождя целое семейство. Лёвка и Сибилла, в легчайших светлых курточках и в джинсах, с мокрыми волосами и лицами, придерживали за плечи двух девочек.

Старшая, с перекинутыми на грудь каштановыми косичками, была одета в розовую курточку с капюшоном и такие же резиновые сапожки. Младшая, с густой соломенной чёлкой, сверкала жёлтым, с сиреневыми манжетами, дождевиком; сапожки тоже были подобраны в тон. Сапоги Сибиллы украшали цветы и травы, и Артуру почудилось, что он ощущает их манящий аромат. Только Лёвка был в обычных, чёрных, к которым они привыкли в России.

— Завидую тебе! — искренне выдохнул Тураев, возвращая снимок.

— Может, и живьём их увидишь, если захочешь! — Лёвка убрал фотографию в портмоне, пристроил его у сердца. — А Сибилла всё такая же, как прежде. Даже, вроде, помолодела. Ей сорок, а выглядит от силы двадцать пять. Оно и понятно — шоколадный и водорослевый массажи, подтяжки лица. Липосакцию, правда, не делала — она совсем не полнеет.

— А ведь у неё ещё сын есть, кажется!

Артур знал, что да, есть старший сын, но решил не демонстрировать свою осведомлённость.

— Да, Стефан…

По Лёвкиному лицу будто скользнула тень. Тураев заметил, что мимо магазинного окна пролетел голубь и спланировал на парковку у кафе.

— Смею надеяться, что он тоже считает меня своим отцом. Впрочем, у него не поймёшь. С ним, сам понимаешь, всё не так просто, как с девчонками. Пятнадцать лет — сложный возраст у любого ребёнка, а у такого — тем более… Да, для чего я тебя искал-то! — Райников ещё раз убедился, что они одни, и даже около магазина никого нет. — Мне юрист нужен срочно.

— Так ты не по адресу приехал, — пожал плечами Тураев. — Я давно уже не юрист, а заправщик. Не только в спорте нужны постоянные тренировки, чтобы форму не потерять. В любой профессии так — чуть зазевался, и привет. Коллеги далеко вперёд ушагали…

— Хватит! — громче, чем обычно, перебил Райников. — Ты был юристом и останешься им всегда. Кроме того, работал на Петровке, в суде. Без тебя нипочём не разобраться!

Райников снова занервничал, почувствовав, что Артур не хочет грузить себя его делами.

— Добавь ещё, что я пять лет отсидел — вообще полный кайф получится! — подзадорил его Артур. — У меня другой вопрос — неужели ты, перспективный господин с широкими связями, не можешь найти грамотного юриста? По-моему, консультаций настряпали столько же, сколько заправок. И частнопрактикующих тоже достаточно. Я тебе несколько адресов дам…

— Не нужно! — опять прервал его Райников. — Кроме тебя я ни к кому не могу с этим обратиться. Здесь требуется не только грамотный, но и совершенно надёжный специалист. Такой, на которого я могу всецело положиться, которому верю!

— Значит, всё-таки веришь? — удивился Артур. — Да неужели?!

— Засохни ты! — взвился Лёвка и чуть не выскочил из магазина. Но тотчас же, по дипломатической привычке, овладел собой. — Сколько лет прошло! Надо и меня понять. Будто бы тебе одному тяжело!..

— А кому сейчас легко? — скроил простоватую физиономию Тураев, в последний раз прикидывая, стоит выслушать давнего друга или лучше сразу от него отделаться. — Я прекрасно тебя понимаю, — продолжал он, успокаивающе похлопывая Райникова по спине. — У вас с Сибиллой свадьба — лимузины, фата, флёр д'оранж, платье со шлейфом, торт величиной с колесо самосвала. А рядом — танки, пожары, стрельба, аресты, трупы! Такой день вам изгадили! По Москве было не проехать, не сфоткаться, где положено. А тут ещё в свидетелях оказался сын государственного преступника! Не позавидуешь тебе, старик. Извини уж…

— Хватит, Артур, базлать! — Райников вне службы выражался всегда просто и чётко. — Не хочешь понять и простить — так и скажи. Твоё право, чего уж там. Только знал бы ты, как мне тошно было!..

— Ладно, прощаю! — устало подвёл итог Тураев.

Он понимал, что проклянёт сам себя, если сейчас бросит Лёвку в беде. К тому же тот, скорее всего, действительно боялся их с Сибиллой любви. Иначе нашёлся бы гораздо раньше. Чай, не тридцать седьмой год — с поверженными врагами тогда обошлись довольно милостиво.

— Говори, что стряслось. Только короче — дел ещё по горло…

— Короче не получится…

Райников собирался с духом ещё минут десять, пока Артур продавал подошедшим покупателям огнетушитель, канистру моторного масла и силиконовую смазку. Потом влетел ещё один встрёпанный мужик. Ему потребовалось срочно заменить колесо, и он же приобрёл антибуксовочные траки. В дальнем углу были навалены одна на другую пять зимних шипованных шин, а на них красовались знаки с буквой «Ш» внутри красно-белого треугольника. Оттуда и достали нужную камеру для клиента.

Когда Артур освободился, Райников заговорил быстро, глотая слова; он будто боялся не успеть добраться до самого главного. Лев уже понял, что Артур выслушает его и даст совет. Ослепительно-белые лампы тихонько потрескивали под потолком, а на оконные стёкла вдруг налетел ветер с дождём. Капли поползли вниз, оставляя извилистые блестящие дорожки, и на внешнем подоконнике быстро скопилось внушительное озеро. На улице стало смеркаться, и Артур подумал, что сегодня они уже точно не увидят солнце.

— Я в Шанхае работал до последнего времени, в консульстве. Месяц назад получил предписание вернуться в Москву. Сибиллу с девочками отправил ещё раньше, к началу учебного года, чтобы не срывать на середине. А Стефан учится в Москве давно, после того, как его из английского колледжа выгнали. За что — потом скажу, если успею. К нынешнему делу это не относится, хотя достаточно полно характеризует моего приёмного сына. Сибилла, правда, детей оставила на экономку и гувернантку, а сама в Кению укатила. Она пишет книгу по своей специальности, ей нужен материал. Я уже к этому привык — всё равно ничего не изменишь. Год назад она вообще в Афганистан отправилась — на границу с Пакистаном. Это — одно из самых глухих и опасных мест. Вернулась, слава Богу. Ну, а я решил съездить на Филиппины — к хилеру, к доктору Алексу Орбито. Он живёт в Кэсоне. Надо было удалить жировики на шее и спине. Интересно ведь узнать, как это у них делается! Захотелось понять сам принцип работы этих врачей. И там я совершенно неожиданно встретил соученика по МГИМО Славика Вороновича. Оказывается, он давно уже оставил дипломатическое поприще и влился в состав крутой ОПГ — проще говоря, банды. Славка пережил несколько покушений и уже в который раз приехал по-быстрому вытащить пулю…

— Стоп! — Артур поднял указательный палец. — Как говаривал один великий сыщик: «С этого момента прошу говорить, не упуская ни одной мелочи!» Не ручаюсь за точность цитаты, но смысл именно такой. У нас мало времени, так что прости, если буду перебивать и уточнять. Во-первых, что за банда? Этот твой Воронович прямо-таки по-детски откровенен, если вообще заговорил о таком с приличным человеком. Или я отстал от жизни, и теперь членство в организованной преступной группировке считается достоинством, а не недостатком?

Артур выключил свой мобильник, который сегодня, к счастью, практически его не тревожил. Мать и Ирина знали, что Тураеву пришлось выйти на четвёртую подряд смену и потому по пустякам не беспокоили. Друзей почти не осталось, и Артур был рад этому. А с тех пор, как младший сводный братишка Нолик уехал к жене в Финляндию, «труба» Артура стала звонить раза в три реже. Арнольд не мог прожить и дня, чтобы не перекинуться со старшим братом хотя бы парой фраз.

Появлялись иногда и бывшие коллеги, супруги Грушины — Олег с Маргаритой. Последний раз нашлись перед Новым годом, поздравили, пригласили в гости. Но предупредили, чтобы Артур приехал ближе ко дню рождения Олега, а сейчас они улетают на Азорские острова.

— А ты-то сам не бандит, часом?..

— Да перестань! Лёвка сунул смартфон во внутренний карман пальто. — Разные же ситуации бывают. Банда эта очень серьёзная, с «красной» крышей. Центр в Москве, а щупальца по всему бывшему Союзу тянутся и дальше за границу уходят. Но особенно — Дальний Восток, азиатский наркотрафик, нефтеперегонные заводы, рыбный бизнес и многое другое. Смотрящий там — некто Дмитрий Серебровский по кличке Аргент, он же Князь Серебряный. Личность поистине жуткая. У Вороновича, когда он просто это имя называл, пот ручьями тёк по лицу. Аргент этот очень влиятелен, главным образом через милицейских генералов, которым щедро платит. Не забывает и прокурорских, и судейских, и чекистов. Опасен не только как зверь-пахан, но и как сумасшедший ревнивец. Славка верой и правдой служил ему несколько лет, даже мысленно не предавал. А Аргент к нему приревновал свою молодую любовницу. Да какой самоубийца на такое отважится?! Другую такую «тёлку» найти — не проблема, они все одинаковые. Короче, Аргент элементарно набил Славке морду, из-за чего опять пришлось ехать к хилерам и ставить челюсть на место. И хотя Аргент позже признал свою ошибку, Славка не мог ему простить незаслуженного унижения. Ведь в любой момент всё могло повториться, причём в куда более худшем варианте. И Славка решил собрать досье на банду…

— Погоди-ка! Я сейчас вернусь.

Артур запер Райникова в магазине, вышел к Альгису, который как раз трепался с механиком Виталием — длинным, белобрысым, очень унылым и в такой же степени работящим. Кажется, они были земляки, и на самом деле механика звали Витаутас.

Цепким взглядом профессионала Артур ещё раз изучил заправку, пытаясь понять, всё ли тут чисто. В данный момент у колонок не было ни одной «тачки». К вечеру народ угомонился и расползся по кабакам, дачам и квартирам. Заправка стояла практически в поле, и поэтому окрестности просматривались до далёкого леса.

— Ну что, мужики, всё пока нормально?

— Да Бог милует, — как всегда немного врастяжку отозвался Альгис. — Только сейчас кофе выпить сподобился. Сразу три чашки, а то с ног валюсь. Стоя сплю, как лошадь…

— Потерпи, недолго осталось. — Артур взял Виталия за лямку комбинезона. — У тебя яма сейчас свободна?

— Да. Недавно «Фольксваген-Пассат» отпустил. Долго повозиться пришлось… А что? — Механик тщательно вытирал пальцы промасленной ветошью. — Работу нам нашёл или как?

— Вы «мерина» вон того поставьте на яму. Покопайтесь там, посмотрите, нет ли каких поломок. И не торопитесь, наоборот, каждый винтик обследуйте. Хозяин заплатит — он зажиточный. Сделаешь?

— Да конечно, чего там! — пожал плечами Виталий. — Пусть только сам джипяру на яму загонит, чтобы потом претензий не было.

Райников покинул магазинчик очень кстати, потому что как раз ввалился Ольгин поставщик, завернувший на заправку случайно, по пути на собственную виллу. Узнав, что Ольги давно нет на этой точке, поставщик опечалился. Он хотел выяснить, какой товар для магазинчика нужно завозить после новогодних каникул, а тут ни Ольги Васильевны, ни Матвея. Остальные решить вопрос не могли.

— Она больше трёх часов назад сорвалась. Как я понял, возникли проблемы в Петелино. Наверное, ещё не управилась до сих пор. Может, Юрьичу что-то скинула на «трубу»; у меня-то всё тихо. Вы с ним поговорите, если срочно нужно ассортимент проверить. Или самой хозяйке позвоните…

— Да ладно, чего ж, раз так?.. — проворчал жирный усатый дядька.

Он обдал Тураева запахом сицилийского мандарина — из-под куртки. К аромату примешалось и амбре из нескольких сортов спиртного. В таком виде не каждый мог позволить себе рассекать по области, и поставщик расхохотался, заметив удивление Артура.

— Да ты чего?! Я ж с водилой!

Он указал пальцем на свой джип «Гранд-Чероки», красующийся около надувной фигуры Деда Мороза. На это место Ольга Васильевна хотела поместить Свинью — символ наступившего года, но потом передумала, так как щадила чувства любимого Артурчика и клиентов-мусульман.

Поставщик всё-таки заглянул в магазинчик, обследовал витрины и подсобку. Артуру почему-то показалось, что жирный хмырь не товар здесь проверяет, а ищет кого-то. Вполне может быть, что и Льва Райникова. Записав что-то в книжечку, поставщик направился на выход.

— Ну, счастливо, я поехал. С Ольгой пересечёшься, напомни, что жду звонка. — И туша поставщика заставила джип сильно накрениться вправо.

За рулём действительно сидел водитель, полная противоположность хозяину — сухой, как прошлогодний хворост, неопределённого возраста. Артур видел его несколько раз, но никогда этот герой фильма ужасов даже не раскрыл рта.

Когда Райников вернулся к прилавку, Тураев смотрел на него совсем другими глазами. От жёсткого, пронзительного, леденящего кровь взгляда давнего своего дружка Лев даже вздрогнул. Тураев перегнулся к нему через коробки с антифризом, одновременно опуская жалюзи на окнах.

— Похоже, ты действительно имеешь основания опасаться за свою жизнь.

Артур заметил, как побледнел Лёвка, и в душе выругал себя за несдержанность.

— Только одно не понимаю — ты здесь причём? Воронович решил слить босса — без вопросов. Собрал досье — ладушки. Не знаю только, произведёт ли оно впечатление на правоохранительные органы, если у Аргента «красная» крыша. Кстати, я в зоне что-то про него слышал, и внутренне содрогнулся. Некоторые его ребята в «побег с коровой» ходили — то есть были каннибалами. И, кстати, быстренько попали под амнистию, а всякая мелкота отбывала срока до упора. Остаётся только надеяться на «драку бульдогов» под ковром, в процессе которой одна группировка силовиков будет всеми способами жрать другую. Твоя роль в этой пьесе какая?

— Понимаешь, досье уже собрано, причём хранится не в одном месте…

— Правильно, — одобрил Артур. — Не все яйца в одну корзину!

— Воронович сказал, что материал сырой, не обработанный. И потому нужен юрист, чтобы разобраться, какой кусок досье важен, а какой — нет. Ты правила игры знаешь и поэтому поймёшь, есть ли у материалов перспектива. Воронович мне главное обрисовал, чтобы я потом передал юристу… тебе то есть… Короче, набросал картину. События начали развиваться таким образом, что у Славки не осталось выбора. Или он хотя бы пытается барахтаться, противостоять произволу, или тупо гибнет, как скот на бойне. Конец, в сущности, один, но всё-таки нужно попробовать. А вдруг проканает?

— Говори, — коротко бросил Артур и весь обратился в слух.

— Аргент всё-таки утратил прежнее расположение к Славке. Умных и образованных всегда не любят, даже если на каком-то этапе они нужны начальству. От них постоянно ждут подвоха, каверзы, предательства. То ли сам Аргент дотюмкал, то ли нашептали ему другие искатели милостей, что Воронович сошёлся с Юлианой, молодой супругой пахана. Якобы в планах у парочки было устроить Аргенту «несчастный случай», пожениться и сообща рулить его империей. Разумеется, «смотрящий» решил сыграть на опережение. Он послал Славке «чёрную метку». Два месяца назад неизвестные злоумышленники обчистили его дом под Владивостоком. Вскрыли все сейфы, похитили массу ценных вещей, демонстративно нагадили на шикарные восточные ковры, развели в столовой костёр… Короче, местная шушера так резвиться на охраняемой территории, да ещё в доме уважаемого человека поостереглась бы. Всё-таки не «скворечник» на шести сотках, а вилла в три этажа! И в ту же ночь умерла Юлиана. Это случилось в Арабских Эмиратах, когда супруги спустились под воды Персидского залива на частной субмарине «Протеус». Её Аргент использовал, как правило, для проведения секретных переговоров. На сей раз «подводный автобус», как называют эту лодку, принимал «крутую» вечеринку — как раз по случаю венчания Аргента с Юлианой. И восемнадцатилетняя девчонка внезапно потеряла сознание! Внешне это выглядело невинно — якобы по состоянию здоровья Юлиане нельзя было погружаться. Молодёжь-то гнилая теперь пошла… Но когда в эту же ночь происходит разгром ранее неприкосновенного дома Вороновича, где убивают всю попавшуюся под руку живность, а сторожа сажают голым задом на ледяное железо, а руку приковывают к перилам крыльца… В рот бедолаге засунули его же трусы, чтобы не кричал. Он ведь умер вскоре — почки отказали. Так вот, совпадение маловероятно. Юлиана скончалась через час после того, как потеряла сознание. И если до этого Славка собирал досье чисто на всякий случай, то тут решил пойти ва-банк. У него были сообщники — из тех, кто сбежал от Аргента в разное время и теперь вынужден был скрываться. Не все, но многие из них согласились принять участие в травле этого бешеного волка.

Славка сказал, что характер у босса мощнейший, огневой. Никого не пожалеет, как лесной пожар при суховее; всё обратит в пепел. Да ещё эта «крыша»… Благодаря ней Аргент не только за Уралом, но и в Москве очень уверенно себя чувствует. Скорее всего, босс хотел, чтобы Славка покончил с собой. Или сбежал подальше, затараканился и молчал обо всём, что знает. Раньше Славка, наверное, не полез бы на рожон. Но Аргент откуда-то выкопал про досье и устроил показательную расправу. Служба безопасности у него работает, как швейцарские часы. Возможно, развязали язык кому-то из посвящённых. Славке стало нечего терять, и он, схватив хранившиеся в надёжном месте дискеты, выехал на Филиппины. У него уже были готовы документы на другое имя. И тут мы встретились у хилеров. Повторяю — совершенно случайно! Воронович мне честно сказал, что сильно подставился. И жить ему, похоже, осталось недолго. Но чтобы не так обидно было умирать в тридцать восемь лет, он должен передать досье на Аргента и его «крышу» по назначению, на самый верх. Куда именно — это тоже должен знать юрист. Мы сидели в куче дожидающихся приёма доктора Орбито. Люди пели католические псалмы, а мы потихоньку разговаривали. Вряд ли кто-то мог нас там подслушать. Славка передал мне дискеты и сказал, что там есть сведения о людях, которые остальные части досье держат у себя. Все они живут сейчас в Москве и Подмосковье, и только один — в Питере. Дискеты ни при каких обстоятельствах не должны попасть не только в руки самого Аргента, но и в милицию, потому что она крышует банду. Примерно на уровне начальника Управления или что-то в таком роде…

— Ну и вляпался ты, Лев Маркович! — присвистнул Тураев. — И что хочешь делать? Меня утащить в это дерьмо? Мало мне других заморочек? У меня всё-таки родители живы, дети есть. Да и вообще я и сам пока жить хочу!

— А я не хочу, что ли? — огрызнулся Лёвка, поёживаясь от внезапно ворвавшегося в магазин сквозняка. Жалюзи тихонько зазвенели. — Но я не мог сказать ему: «Пошёл вон!» Не мог, понимаешь? Какое право имею я с одной стороны отмахиваться от таких вот ситуаций, якобы это не моё дело, а с другой — верещать по поводу преступности и безнаказанности? Если не я, то кто? Если не ты, то кто? Глупо, конечно, это звучит, как-то по-пионерски, но надо же начинать с чего-то! Если одна «красная крыша» спалится, то другие высокопоставленные силовики сто раз подумают, прежде чем свяжутся с бандитами. К сожалению, я не обладаю нужными знаниями, а то сам взялся бы за анализ этих материалов. Кроме того, мы с тобой давно не встречались. А потому служба безопасности Аргента и крышующие их менты на тебя даже не подумают. А меня, похоже, уже вычислили. И весь вопрос в том, успею ли я избавиться от дискет в ближайшее время…

— А Воронович где сейчас? Ты не в курсе?

Тураев тяжело вздохнул. Часы отсчитывали последние секунды — когда он ещё мог оказаться; и потому нужно было срочно сжечь за собой мосты. Возможность выбора не должна была соблазнять его и мешать действовать.

— Вот я всё и смотрю на смартфон, жду условную фразу. Мы договорились, что, если Славка почувствует себя в безопасности хоть на короткое время, то обязательно пошлёт мне сигнал. Ведь уже две недели прошло с того времени, как мы расстались, — и ничего. Я уже ко всему готов. Перестал бояться — и за него, и за себя. Лишь бы знать, что жертвы не напрасны, и досье пошло по инстанциям…

— Ну чего тебе, блин, не хватало? — тяжело вздохнул Тураев.

Он понимал, что и после всех своих невзгод не сможет отказать Лёвке и взвалит на плечи новый груз — тяжелее всех прежних.

— Твоя мать рассказывала моей, какие вина ты пил и какие кушанья ел. Один Нобелевский банкет, куда тебя привела Сибилла, чего стоил! «Шато Линч Баж» и «Лафит Ротшильд», салат из цитрусовых с лепестками роз и филе морского чёрта под анисовым соусом! Зажрался ты, корефан, и потянуло тебя на сопливую романтику. Твой Воронович сам в дерьмо влез, сам теперь пусть из него выныривает! Никто его насильно бандитом не делал. Он ведь, как и ты, МГИМО закончил и мог бы вполне легально в роскоши купаться. А Великий пост всегда после Масленицы приходит, он разве не знал? Обидели мальчика, пятак начистили? Чёрную метку послали? Небось, когда влезал в бандитские тёрки, ни о чём не думал и советов не просил? И продолжал бы жить, как прежде, не пни его Аргент под зад! Но теперь не о нём речь. Мне плевать, что будет с твоим Вороновичем. Грохнут — туда ему и дорога, курве! Но я менжеваться кончаю — не могу тебя просто так прогнать. Встретились после долгой разлуки — и снова разбежимся, ненавидя друг друга? Нет, я не могу забыть всё, что ты тут наговорил. И не бывало ещё такого, чтобы я заслабил — всегда понтоватым был. Пять лет из жизни не вычеркнуть, Лёвка. Извини меня за «феню» — сейчас душа просит.

— Артур, я тебя умоляю… Посмотри хотя бы материал, прикинь, что из него можно выжать. Я ведь тоже не лопушок какой-то, все эти дни специально по Москве и области колесил. Чтобы, если «хвост» есть, сбить со следа. Ведь дипломаты — все немножко шпионы, как ты знаешь. Я завернул к твоей матери, но в тот же день нанёс ещё несколько коротких визитов столичным друзьям. Тем, кто меня ведёт, трудно определить, какой именно визит был основным, а какие — отвлекающими.

— Это правильно, — одобрил Тураев. — Только особенно не увлекайся. Сейчас домой поедешь?

— Наверное, заскочу ещё к одному приятелю. А потом — домой. Дочкам и матери обещал пораньше вернуться. Нору Мансуровну предупредил, чтобы, в случае чего, объяснила мой к ней визит желанием выразить соболезнования по случаю кончины Альберта Александровича. А насчёт наших с тобой отношений она начнёт всем жаловаться, что ты меня не простил, и мы не хотим видеться. Пусть все так и думают — нам спокойнее будет…

— Да, мать сильно сдала, когда овдовела. — Артур словно только что осознал, каково было Норе все эти месяцы. — Очень горевала. Всегда выглядела великолепно, будто бы и не старела. А теперь прожитые годы будто бы враз проступили на лице.

— Я заметил. Всё это ужасно. Когда мой отец в девяносто третьем году скончался от анафилактического шока, прямо накануне возвращения в Москву, мать тоже лет на десять постарела. И поседела сплошь… Он нервничал из-за меня и Сибиллы. У него поднялось давление. И обычный, в общем-то, укол свёл его в могилу. А я, сукин кот, тогда особенно и не расстроился. Ведь отец был против нашего с Сибиллой знакомства, не говоря уже о браке. Первая мысль была: «Всё! Мы женимся!»

— Юнцы всегда жестоки, — согласился Артур. — Думают, что вечно будут красивыми, сильными и здоровыми. Мне сейчас даже перед отчимом неудобно. Мог бы и помягче с ним быть. Он ведь нас с матерью из общаги вытащил, и в моих проблемах частенько разбирался. Просил за меня, хоть потом и ворчал. Теперь вот мои собственные дети считают меня ископаемым, потому что мне не понять их продвинутую электронную жизнь. Да ещё посмотрели бы на меня сейчас — вовсе со стыдухи померли бы! И не поверили, что я когда-то на Краснопресненской набережной ногой дверь открывал. Ладно, давай твои дискеты, глянем, что к чему. Дабы отследить все твои контакты, да ещё вычленить визит к моей матери, действительно нужно истратить много сил и времени. Понадеемся, что мы успеем справиться раньше. Да, кстати… Сибилла знает о дискетах?

— Нет. Я же говорю — она в Африке. Связаться практически невозможно, пока она сама не пожелает. Мы прожили в браке больше тринадцати лет, но я совершенно не представляю, чем она на самом деле занимается. Моя супруга — терра инкогнита, вещь в себе. Спрашивать её о чём-то бесполезно, пока она сама не надумает поболтать и поделиться впечатлениями от поездки. Вполне вероятно, что она сейчас и не в Кении, но доказать это не могу. И не хочу, честно говоря. У нас двое общих детей, и я точно знаю, что это — мои дети. Признаюсь, что я негласно проводил экспертизу… Чтобы быть уверенным, отбросить всяческие подозрения. И мама знает, что девчонки — её родные внучки! Она ведь невестку не любит, и потому постоянно сомневалась. Возможно, захотела бы развести нас в случае появления огорчительных результатов. Нет, не удалось. Сибилла обещала только от меня рожать, пока мы супруги, и не обманула. Но в душу к себе она не пускает никого. Шутит, что у неё там слишком холодно и мрачно, и это мало кому может доставить удовольствие. Её скрытность нервирует меня чрезвычайно, да и мама постоянно подливает масла в огонь. Но, в то же время, я понимаю, что не могу жить без неё, и боюсь даже подумать о разводе. Разумеется, моё мнение для Сибиллы — ноль. Она делает только то, что хочет сама. Или то, чего требует от неё неведомое мне руководство. Могу только догадываться, где оно находится. Возможно, я ошибаюсь, но к нашему с тобой делу это не имеет никакого отношения. Представь себе, она ведь так и не ответила на вопрос о происхождении Стефана! Работала в ту пору на Ближнем Востоке, что и по наружности парня видно. И это — всё. Сибилла — не женщина, а кремень. И Стефан в неё пошёл. Я только могу предположить, что вся эта история позорная или страшная. Сибилла то ли стала жертвой насилия, о чём не хочет вспоминать, то ли вынуждена была совершить какой-то непростительный грех. Убийство, например, или предательство. Возможно, правда о тех днях способна бросить тень на Сибиллу, повредить её имиджу. Не знаю! Уже устал домогаться и бросил. Со Стефаном становится всё труднее общаться…

— Ему пятнадцать? — Тураев между делом взял у Райникова пакет с дискетами и сунул в нагрудный карман комбинезона.

— Да. Но мне всё время кажется, что он гораздо старше — ведь так много вместилось в эти годы! Кстати, выходки моего пасынка — не обычная глупая подростковая фронда, которая потом исчезает, как угри с лица. Он, понимаешь ли, не такой, как другие, и никогда не станет обычным. Иногда создаётся впечатление, что Стефан прилетел из космоса и в любой момент может там же исчезнуть. Поэтому я и пытался разговорить Сибиллу — ведь наследственность много значит в этом случае. Но она молчит, и это пугает меня больше всего. Я ведь взял её в жёны, несмотря на все мерзости, которые слышал о ней. Почему бы, кажется, не сказать хоть несколько слов об отце Стефана? Это всё до меня было. Да я и сейчас не позволяю себе ревновать, иначе разрыв сердца обеспечен. Стефан не пьёт, не колется — уже хорошо. Покуривает в меру. Учится отлично, занимается несколькими видами спорта. Великолепно владеет компьютером. Об его квалификации говорит хотя бы то, что он запросто увёл очень крупную сумму со счетов уважаемого британского банка. Сам он взломал защиту или работал с кем-то, оказалось тайной. Стефан всё взял на себя. А поскольку на тот момент ему не было четырнадцати, удалось отделаться сравнительно легко. Правда, пришлось Стефана забрать из престижного колледжа и перевести в Москву. Теперь вряд ли ему светит достойная карьера на Западе. Этот банк слыл неприступным даже для бывалых хакеров. А Стефан объяснил просто — будто бы почувствовал, как именно можно перекачать средства на определённый счёт. Что-то вроде внутреннего голоса. Не знаю, как это называется — ясновидение, яснознание… Ему даже в психбольнице пришлось полежать, но врачи признали его здоровым. Стефан ведь в детстве получил электротравму, когда решил самостоятельно разобраться в устройстве холодильника. И с тех пор началось необъяснимое. Если он говорит, что машина в дороге сломается, обязательно так и будет. У соседа в Швеции собака пропала, так Стефан во всех подробностях выложил, где и как надо её искать. Прогноз погоды даёт на неделю вперёд — и всё точно. Сунь ему любую групповую фотографию, и он безошибочно определит, кто на данный момент жив, а кто умер. И ещё, говорит, энергетика насильственной смерти очень мощная. Там же, в соседнем имении, был пожар. В результате погибла дочка хозяев. Думали, что просто в дыму задохнулась, а тело потом сгорело. А Стефан, ему тогда лет двенадцать было, побродил вокруг пепелища и вдруг начал вещать: «Это не случайное возгорание, а поджог. Сельму задушил чёрный человек, а потом сжёг». Представь себе — так и оказалось! Африканский мигрант, наркоман, дом ограбил и запалил, чтобы скрыть следы. А девушка была вольных нравов — друзей имела всяких. Стефан даже маленькую левретку описал, любимицу Сельмы, хотя сам её никогда не видел. Я много ещё мог бы рассказать про пасынка, но главное ты понял. Единственное, на что врачи просили обратить внимание, — болезненное пристрастие к риску. Он ведь из украденных денег ни цента не взял — не нужно было ему ничего. Просто хотел проверить себя — сможет ли? Смог. Обожает делать то, что запрещено. Таким образом, доказывает, что презирает запреты, отстаивает свою свободу. Ему скучно быть таким, как все. И потом постоянно выкидывает опасные фортели…

— Экстремал? — понимающе кивнул Артур. — Это в Сибиллу, факт.

— Кто бы спорил! — Райников, счастливый и благодарный, смотрел сквозь очки мокрыми, воспалёнными глазами. — Об этом, наверное, неловко говорить… В московской гимназии, самой продвинутой из тех, что мы с Сибиллой сумели найти, Стефан сошёлся с учительницей французского языка. Причём, дама она семейная, тридцати пяти лет. Они вместе перед прошлым Новым годом репетировали мини-спектакль. Показывали, как в разных странах встречают этот праздник. Специально блюда готовили, костюмы шили, украшали каждый уголок гимназии по-разному. Очень красиво получилось — я приезжал смотреть. И учительницу это видел — симпатичная блондинка, среднего роста, стройная. Но я, честно говоря, на такую и внимания не обратил бы. Обычная баба из очереди, которая пытается следить за собой. А Стефан на блондинках просто помешан, хотя и сам не брюнет. По шведским новогодним обычаям он был консультантом. Сделал квадратные разноцветные свечи, повесил носок на дверь — для подарков; а сам изображал Юля Томтена. Так зовут шведского Деда Мороза, если не знаешь. В дудки дудели, серпантин раскидывали, как обычно. А потом остались вдвоём — якобы прибраться после праздника. Стефан и раньше ночевал у приятелей, потому экономка его не хватилась. Мы с Сибиллой отмечали в ресторане, и тоже не засекли его. Выяснилось всё через месяц, когда их обнаружили в раздевалке у спортзала. Причём в таком виде, что никаких вопросов у уборщицы не осталось. Педагога-педофила, конечно, попросили на выход, да и нам посоветовали убрать парня из приличного заведения. Теперь не знаю, что у на уме у нашего Дон-Жуана. Сейчас учится в закрытом лицее, там директор головой за учителей ручается. А вот девчонки поголовно в Стефана втрескались. Называют его то Стивом, то Стёпкой. Закидывают SMS и посланиями по электронной почте. Чуть ли не на дуэль друг друга вызывают. Тут, конечно, запретить невозможно, особенно если это происходит во внеучебное время. Но мне, откровенно говоря, сейчас не до того. Приедет Сибилла — разберёмся. Вроде бы радоваться надо, что парень башковитый и с характером, а мне страшно становится. Стефан не сквернословит, не устраивает хипиш, как другие. Много дипломатов на своём веку повидал и сам так же ведёт себя — не придерёшься. Про таких говорят: «В тихом омуте черти водятся». Вроде, и в драках не замечен, и с ворами после компьютерной истории дел не имеет, а всё равно тревожно за него. Соскучится — всего жди!

— Интересно! — Артур ещё раз выглянул на улицу. — Я бы на твоём месте сейчас домой отправился. Или всё-таки на Рублёвку?.. По-любому будь осторожен. Ввязался вблудную — изволь соблюдать технику безопасности. Старайся нигде не останавливаться — особенно в сумерках на шоссе. Ты как, давно не ел? Может, кофе глотнёшь?

— Спасибо, я уж до дома потерплю. Мне все эти дни о еде думать было противно. Только сейчас, когда ты согласился, начал отходить. Если уж очень прижмёт, по дороге перехвачу…

— Ну, нет, Лёвка, так не годится! Слыхал, что наши водилы говорят? «Не ешь за рулём — покойничком станешь!» Тогда уж погоди до маминого ужина. Наверное, Дора Львовна не знает, куда тебя усадить и чем попотчевать. Меня здесь неделю железно не будет, так что звони на «трубу» дня через три-четыре. Я быстро просмотрю материал и при встрече скажу тебе, пойдёт он в дело или в мусорную корзину. Дальше сообразим, как поступить. Вполне возможно, что игра свеч не стоит. Я предлагаю посетить пельмень-бар «Берёзка» на Николоямской. Там бываю часто — и один, и с Ириной. Надеюсь, ты о ней слышал.

— Да, Нора Мансуровна говорила. У вас с дочкой какие-то сложности? — Райников махнул рукой с дорогим обручальным кольцом. Носил его по-русски — справа. — Вот ведь дети — цветы жизни! Хорошо, я готов туда приехать. Передумаешь — называй другие места.

— Другие места потребуются в том случае, если я найду перспективные сведения. А там просто посидим в «Берёзке», о жизни поговорим. Тринадцать лет — не хухры-мухры. Для близких людей — срок немалый. Кстати, твой тесть Харальд Юхансон жив сейчас?

— К сожалению, нет. Умер в позапрошлом году. Сибилла очень горевала, хотя обычно она свои чувства прячет. Без деда и без неё мне очень тяжело со Стефаном. Пусть я чужой ему, но всё равно чувствую, что у парня в душе словно термоядерная реакция происходит, и скоро грянет взрыв огромной разрушительной силы. Я хотел бы дождаться совершеннолетия Стефана и предоставить его самому себе. Не потому, что он неродной, вовсе нет! Просто я не тот человек, который может взнуздать этого жеребчика. Здесь железный мужик нужен — вроде тебя. Я серьёзно говорю! Вам бы познакомиться — будет тебе вместо Амира. Прости, что вспоминаю твоего сына. Нора Мансуровна мне много рассказывала, даже плакала. Говорит, парень белокурый, женственный. Страдает «Эдиповым комплексом» — полностью у матери под каблуком. А со Стефаном они погодки — считай, ровесники. Подумай на досуге. Стефану мужская рука нужна, иначе свихнётся вконец. Он ведь швед только по деду, на четвертушку. А мать Сибиллы, чилийская комсомолка, в семьдесят третьем после переворота погибла. Говорят, была близка со знаменитым Виктором Хара. Они вместе оказались в «фильтре» на Национальном стадионе, откуда не вернулись. И ведь могла же Кармен-Кристина улететь с мужем-дипломатом и дочерью! Кто бы её осудил? Не захотела. Добровольно пошла на пытки, на смерть. И Стефан, мне кажется, во многом испанец. Даже от индейцев в нём что-то есть…

— Я обязательно познакомлюсь с твоим сыном. Разумеется, если он этого захочет. Нам бы только срочные вопросы решить. А пока твоя задача — целым до дома добраться. Как говорят в Москве, «шаболовские» круче «солнцевских». Если Аргент имеет крышу в том кругу, шутить с ним опасно. Менты тоже не захотят светиться во всей этой истории. А методы у них банальные, но действенные. Прослушка, наружка, наркотики в карман, пистолет в «бардачок». А потом — обыск на законных основаниях. И условием прекращения уголовного дела станет выдача дискеты. Ты им передаёшь досье, а они представляют в суд показания, стопроцентно свидетельствующие о твоей невиновности. Чьи показания? Да всё равно, тебе-то какая разница?! Любым обрадуешься.

Артур видел, что каждое его слово больно бьёт Лёвку под дых, и тот белеет, даже сереет на глазах, — словно теряет кровь. Но трудно было отказать себе в удовольствии хоть так, да проучить предавшего друга. Сколько ни старался Тураев, никак не мог научиться прощать. Он только говорил, что прощает, но при себе оставлял совсем другие мысли и слова.

— Так будет, если ты засветился наверняка. Если насчёт тебя бродят лишь смутные подозрения, они подставляться не станут. Скорее всего, попытаются под любым предлогом обыскать квартиру, машину, лично тебя. И обыщут — заметь, по закону! Допустим, намеренно перепутают с кем-то — засекреченный свидетель «ошибётся». Здесь за «телегой» дело не станет — было бы желание. А желание будет — «красной крыше» тоже огласка ни к чему. Я не хочу тебя нервировать, Лёвка, но ты влез в вонючее дерьмо по самые гланды. И теперь ходить нам с тобой, как по канату, без страховки…

— Артур, да пойми ты — я ведь не собирался так далеко за буйки заплывать! — взмолился Райников, затравленно озираясь и до хруста сжимая кулаки. — Воронович-то юриста нашёл уже — это его двоюродный дядя. Я должен был только по адресу в Москве доставить посылку — и фигня делов! Юриста начал искать потом, когда этот профессор умер…

— Дядя Вороновича умер? Когда? — Артур почувствовал знакомый азарт и задрожал, как гончая, рвущаяся со шлейки. — Ты в курсе?

— Да, Славка сказал, что дядя всё устроит. У него связи широкие, в том числе и за рубежом. Славка ведь понимал, что здесь у нас могут и продинамить всё, положить под сукно. И вот, только прибыв в Москву, набираю номер этого человека…

— Лично? — встревожился Тураев.

— Нет, Стефана попросил, с чужой «трубы». Оказалось, что профессор скоропостижно скончался — оторвался тромб и закупорил мозговую артерию. У меня прямо в голове побелело — надо же! Одна из студенток написала заявление в милицию — якобы профессор принудил её к сожительству, угрожая не допустить до экзаменов. Я этого господина не знал, поэтому не могу судить, возможно такое или нет. Но факт налицо — дискета осталась у меня. Могу сказать только, что ему было под семьдесят. Его здорово пропесочили — то ли ректор, то ли декан. Приехал домой, решил принять ванну с хвойным экстрактом, и оттуда уже не вылез. Нашла его супруга через сутки, голенького. Плавал вниз лицом, кверху задницей. Что делать, я не знал совершенно! Меньше всего хочется подставлять под удар детей. Ведь им на всю жизнь травма будет…

— Это уж точно!

Артур, несмотря на запрет, прикурил от зажигалки, пряча огонёк сигареты в ладонях. Он уже не мог дальше терпеть, но терять драгоценное время, идти в курилку на другой конец АЗС, не хотел тоже.

— Легче всего было бы вышвырнуть это досье в ближайшую речку и забыть о нём. Но, как я понял, под этим делом уже струится кровь. Доказательств никаких нет, но когда юная невеста умирает во время свадебного пира — уже подозрительно. Воронович очень долго не выходит на связь, в то время как первый был заинтересован в продвижении дела. Не удивлюсь, если его случайно собьёт автомобиль или он утонет во время купания. И этот профессор… Конечно, такие случаи бывают в ВУЗах сплошь и рядом, — Артур мимолётно улыбнулся, — но здесь возможны и другие причины. Наверняка, конечно, никто не мог знать, что оторвётся тромб, но запачкать его нужно было обязательно. Тогда любое слово профессора воспринималось бы с недоверием. Пустить запашок никогда не помешает, если требуется дискредитировать человека. Лёвка, я не хочу, чтобы четвёртым в этом списке оказался ты. — Артур потушил сигарету и взглянул на часы. — Тебе уже надо ехать, чтобы побыстрее вернуться в Москву. И хозяйка вот-вот заявится, мы с ней должны про отгулы поговорить. Тебя она здесь не должна видеть. Бабёшка скользкая, особенно если пахнет «баблом» или неприятностями для бизнеса. У тебя как, висят образа в джипе?

— Образа? — удивился Райников. — Ах, да, сейчас модно! Николая Угодника мне посоветовали примагнитить в салон. Он ведь приходит на помощь не только христианам. Ну, и, само собой, Спаситель с Богоматерью…

— Так ты же окрестился ещё перед свадьбой с Сибиллой! Должны тебя хранить святые, как родного.

— Да. Только мама очень ругалась, грозила всякими бедами. Но пока, тьфу-тьфу, проносило. Кстати, мама очень просит тебя пожаловать к нам в гости, когда будет удобно. Она о возможной слежке ничего пока не знает. Говорит, твою любимую долму сделает и цыплёнка-чили. Это уже от Сибиллы привет — родственники по матери научили.

— Там видно будет, — рассеянно отозвался Тураев. — Но за приглашение спасибо в любом случае. Привет ей от меня передай обязательно. Чёрт, у всех Новый год, а мы тут трясёмся сидим… Да! — Артур схватил Лёву за рукав пальто. — Ещё об одном предупредить тебя хочу. Не принимай вообще никаких подарков, которые так естественны после Нового года. Никаких, слышишь? Не говоря уже об электронных новинках, авторучках, драгоценностях, мягких игрушках для детей. И чтобы у вас в доме никаких посторонних личностей не было. А если никак не обойтись без них, нужно ходить по пятам. Ни на секунду не оставлять одних, ясно?! И на эти вот темы дома ни с кем не говорить.

— Это я понимаю, — покорно кивнул Лёвка. — Что ещё?

— Ни под каким предлогом не останавливайся на шоссе, особенно сегодня, когда уже темнеет. Старайся не нарушать правила, а если такое случится, из джипа не выходи. Если заметишь нечто подозрительное, сразу бей по газам. Оставляй всегда свободу манёвра для себя. С гаишниками не пререкайся, лучше дай на лапу, лишь бы отпустили поскорее. Дискеты-то при тебе всё равно уже не будет, значит, никого не подведёшь. А у меня в Дорохово взломостойкий сейф, и у матери — встраиваемый, за картиной. Так что не бойся пока за свои сокровища. Только обещай не выдавать меня, иначе мне — крышка. С бывшими коллегами счёты имею. И если ты сможешь выскочить, то я — нет.

— Конечно, Артур, конечно. Я всё понимаю. — Райников застегнул посеребрённые пуговицы пальто, поправил кашне перед небольшим зеркалом, закреплённым на обшитой вагонкой стене магазинчика. — Что мне сейчас-то делать, посоветуй. Туда нельзя, сюда — рискованно…

— Садись на свой сверкающий джип и езжай, куда надо. Альгиса я проинструктирую. Мол, была очень серьёзная поломка, пришлось дотемна возиться. Какая именно, Виталий придумает. Сегодня ты вернёшься в Москву, а завтра продолжишь наносить визиты вежливости. После Рождества я позвоню, и мы в «Берёзке» всё спокойно обсудим. Если надо, наметим план дальнейших действий. Тебе, Лёвка, следует держаться людных мест, не попадаться на разные дорожные провокации. Подрежут, средний палец покажут — не реагируй! Они могут даже специально аварию спровоцировать. Особое внимание — Т-образным перекрёсткам, светофорам и бросающимся по колёса детишкам. Ну, бывай!

И Тураев, неожиданно для самого себя, сильно хлопнул Райникова по плечу. Тот даже пошатнулся и охнул.

— Ничего, царь зверей, выше хвост! Понадеемся на лучшее. — И Тураев показал американский жест «о'кей», сведя большой и указательный палец в кольцо.

— Понадеемся, король Артур, — тихо, обречённо ответил Райников. — Кстати, я один раз в Тунисе так чуть жизни не лишился. Там жесты похожи — «о'кей» и «я тебя убью». Только остальные пальцы надо прямо держать. А я тогда не знал, как это важно. Запомни на всякий случай — может, пригодится. Во Франции это — ноль, ничто. В Японии — деньги.

Лёва на мгновение замешкался, пожал другу руку и шагнул за порог. Тураеву показалось, что Райников что-то хотел ещё сказать ему на прощание, но почему-то передумал…

 

Глава 2

Лев отпил немного минеральной воды «Лужанская» прямо из бутылки, плотно завинтил пробку. И, перегнувшись через спинку сидения, запихал бутылку в кармашек. От волнения его опять прихватил застарелый гастрит. Пока ещё не сильная, но противная боль отбивала всякую охоту ехать в Рублёвку. Он и так пропал надолго, и нечего играть у матери на нервах — надо возвращаться в город.

Райников всегда брал в дорогу печенье, яблоки, мандарины, чтобы улучшить настроение и прогнать сонливость. Надо было что-то делать, не ослабляя внимания. Но сегодня вся провизия осталась нетронутой. Даже мысль об ужине вызывала тошноту, и Райников начал готовиться к нелёгкому разговору с матерью. Она, конечно, приготовила любимому и единственному сыну царский ужин, а, значит, хочет услышать от него похвалы её кулинарному искусству и слова благодарности. Но сегодня, как назло, он совсем не хотел есть.

Курил Лёва мало, чаще жевал никотиновую резинку; вот и сейчас сунул её в рот. Это действительно помогало избавиться от тяги к пачке «Филипп Моррис» или «Мальборо». Случались такие дни, когда он не выкуривал вообще ни одной сигареты. Вероятно, потому Лёва начал полнеть, зато улучшился цвет лица, заблестели глаза, а улыбка стала и впрямь ослепительной.

Райников проверил пропущенные звонки — так и есть, мама набирала несколько раз. Обе дочери вспомнили об отце, и даже Стефан отметился — это уж вообще сюрприз! Только вот Сибилла давно уже не давала о себе знать, и Воронович не объявлялся. Скорее всего, Артур прав, и Славки уже нет в живых. Вот когда рад бы ошибиться, так ведь, похоже, не получится!

Здорово, что дискеты нет в машине. Все эти дни она нервировала Райникова, как тикающая бомба. Кроме матери и детей, со Львом желали пообщаться однокашники из МГИМО, ставшие крупными чиновниками и бизнесменами.

«Приятно, когда о тебе помнят, — подумал он. — Жаль, что обратиться к ним можно лишь в радости, когда надо просто расслабиться в хорошей компании. А в горе можно поехать только к Артуру Тураеву, который может грубить, острить, издеваться, но никогда не предаст, не бросит и не обманет…»

А он, Лёва Райников, лучшего друга оставил в страшный час. И долгие годы не находил времени, а, главное, сил и желания встретиться с ним, хоть и понимал, что виноват сам. Встретиться следовало хотя бы для того, чтобы попросить прощения…

Он уже проехал Кубинку, направлялся к Голицыно. В последний раз подумал, не свернуть ли налево, к однокашнику, и всё-таки перенёс визит на завтра. Ничего удивительного в том, что давно отсутствовавший в Москве дипломат объезжает знакомых, не было. Первые десять дней года словно созданы были для таких вот коротких, лёгких, ни к чему не обязывающих встреч. Но любая из них могла заинтересовать тех, кто следил за Лёвой — если слежка действительно была.

Неужели всех, у кого он побывал недавно, станут обыскивать? Ведь теоретически досье мог принять любой из хозяев этих вилл и особняков за высокими кирпичными заборами. У одного из сокурсников теперь был даже замок, правда, небольшой, но зато с защитным рвом и подъёмным мостом. Ведь не обязательно же всё рассказывать приятелю подробно! Можно положить попросить дискету в сейф, а когда шум уляжется, приняться за дело.

Райников почувствовал, как тяжелеют веки, и ощутил комариный звон в ушах. Надо бы кофе из термоса глотнуть, но некогда. И очень неуютно здесь — в каждой встречной и попутной машине может быть засада. Да, досье у него больше нет. Но ОНИ-то не в курсе, а, значит, мечтают прощупать его карманы. Всё же кусочек горького шоколада не помешает — ехать-то ещё долго.

Лёва сунул руку в «бардачок», который вполне оправдывал своё название. Самое интересное, что за границей дипломат преображался до неузнаваемости, и его «бардачок» превращался в перчаточный ящик. Теперь же он, как всегда, вылавливал правой рукой завёрнутый в фольгу остаток плитки, а попадались батарейки для фонаря, мелкие запчасти, гигиенические салфетки, зажигалки и прочая дребедень. И если крупные вещи Райников, чертыхаясь, распихивал по карманам и корзинкам, а запчасти убивал в багажник, то всякий сыпучий хлам надолго лишал его душевного равновесия. Особенно в такие дни, как сегодня, когда не было сил думать ни о чём, кроме этой дискеты.

Уже и Голицыно позади, скоро проедем Одинцово. Похоже, никаких вопросов к Райникову нет. Насколько мог, он следил за дорогой, за транспортом, но не замечал особо привязчивых «тачек». Встречные фары слепили сегодня особенно сильно, а от габаритных огней попуток воздух становился малиновым.

Сибилла смотрела на Льва с фотоснимка, укреплённого на лобовом стекле. Она была прекрасна даже в глухом чёрном джемпере — насмешливая и великодушная. Погрузив левую руку в распущенные платиновые волосы, она улыбалась мужу пухлыми губами цвета спелой моркови. Глаза её, цветом напоминавшие персидскую бирюзу, призывно мерцали в полумраке. Тонкие чёрные брови, длинные ресницы стрелками, смуглая для шведки кожа — всё это делало Сибиллу парализующе желанной. И Лев Райников уже в который раз удивился, что стал мужем этой женщины, причём всего вторым по счёту законным мужем.

В браке с первым, Нильсом Силингом, она пробыла всего несколько часов. После венчания они, оба заядлые байкеры, отправились в свадебное путешествие на бешено ревущих мотоциклах, и угодили в аварию. Нильс погиб на месте, а Сибилла полгода провела в инвалидном кресле. После этого отец, Харальд Юхансон, строго-настрого запретил ей садиться на мотоцикл и потребовал наконец-то взяться за ум, получить специальность, найти своё место в жизни. Молодая вдова, которой осталась на вечную память одна только фамилия, за ум взялась. И, похоже, взялась крепко.

Вот тогда она, судя по всему, и стала осваивать интересующую специальность — этакой «дамы плаща и кинжала». Так считал отец Лёвы Марк, который безуспешно пытался расстроить их мезальянс. Но жениху было безразлично, чем занимается любимая. Он был готов отдать ей не только государственную тайну, но и всю кровь по каплям, всю свою жизнь.

А Сибилла ничего и не требовала. Она была для Райникова только женой, матерью его детей и многообещающим учёным-этнографом. И одновременно — неутомимой, гениальной в своём роде любовницей, будто нарочно скрывающей под скромными одеждами свою вызывающую красоту.

Проезжая украшенное к праздникам Одинцово, стараясь не зацепить никого из компании подвыпивших молодых людей, Райников вспоминал лазурное Эгейское море, колышущийся от сильного ветра тент. И Сибиллу за столом — в очках-авиаторах, в соломенной шляпе и коротком белом халатике, с морскими ракушками в ушах и на шее. И он, преданный, как пёс, сидит напротив, в таких же очках и в халате, только без шляпы.

Сидит и ждёт, когда они, выпив коктейли, поднимутся в свой люксовый номер, чтобы там медленно развязать пояса халатов и спрятать очки в футляры. Потом Сибилла небрежно отшвырнёт свою шляпу, и они займутся любовью в каком-нибудь неподходящем месте. Место это они начинали выбирать с утра, смакуя все подробности, предвкушая удовольствие и свежесть ощущений.

Постель Сибилла не жаловала, считала её скучной и пресной, как английская овсянка за завтраком. Она научила мужа исполнять хастл, раскованный танец, состоящий из откровенных поз и движений. Поначалу смущавшийся и устающий Лёва быстро накачал бицепсы, выполняя поддержки в зале, а после — в спальне. Мама, разумеется, ни о чём таком не знала, а покойный отец уже не мог ей рассказать.

Кровь вскипела, в висках застучало, и спать уже не хотелось. Райников включил магнитолу, приоткрыл ветровое стекло, и встречные автомобили завжикали, как пули. Шоколада больше не было, оставалась музыка, которой так много было в его жизни — и классической, и современной.

Закрылась дверь, он вышел и пропал,

Навек исчез, ни адреса, ни тени.

Быть может, просто что-то он узнал

Про суть дорог и красоту сирени?

Райников слушал Юрия Шевчука со странным, сладостным чувством — как раз тем самым, что всякий раз вызывал запах цветущей сирени. Странная песня, но для сегодняшнего душевного настроя невероятно подходящая. Надо будет скачать её, прослушать несколько раз. Может, и наизусть выучить получится, чтобы исполнять в компании…

Я замечаю, вижу — ты везде.

Лежишь печальным снегом на аллеях,

В листве сырой, в растрёпанном гнезде,

На мёртвых пулях и убитых целях…

Что-то слишком много про мёртвых и убитых… про печаль… не нужно! Хорошего-то в жизни больше было, не на что грешить. Чёрная «Волга» с шофёром, просторная дача, по весне утопающая в море той самой сирени. Крутая лестница, ведущая к узкому пляжу близ Москвы-реки, чаепития в беседке — с родителями, с дядиным семейством, где росли два его кузена — Арсений и Борис.

Отец сотрудничал с Первым Главным управлением КГБ, занимающимся внешней разведкой. Дядя Яша имел отношение к Восьмому, ведавшему шифрованной секретной перепиской, в том числе и разведки с зарубежными резидентурами. Дядина жена работала в Десятом, архивном, Управлении. И только Дора Львовна, жена Марка, к Комитету никакого отношения не имела и много лет заведовала обычным роддомом в Москве. Более того, она тяготилась своими связями с представителями столь одиозного ведомства. И только огромная любовь к отцу заставляла маму общаться с подобной публикой, блистать на приёмах, встречать гостей.

Приходили соседи — такие же труженики «конторы». Жарили шашлыки, пили французское вино, пели под гитару песни Высоцкого и Визбора. Лёва Райников не знал никакой другой жизни. Не представлял, как можно ехать в школу на автобусе, а то и просто топать пешком. Три языка, фортепьяно, скрипка, уроки этикета и танцев, занятия теннисом и даже фехтованием, а также насыщенная школьная программа отнимали практически всё время.

Лёву с детства готовили для дипломатического поприща, чтобы шёл по стопам отца и деда. Из принадлежности к советским спецслужбам особого секрета не делали — это позволяло строить карьеру гораздо быстрее и надёжнее. В Москве Райниковы занимали пятикомнатную квартиру, где на стенах висели фотографии известных политических деятелей, артистов, спортсменов. С ними доводилось встречаться старшему поколению семейства. И Лёва не мог даже представить, что другие дети живут совсем не так.

Его день был расписан буквально по минутам. Несмотря на молодость, он уставал, постоянно находясь в жёстком корсете правил, по которым полагалось жить. Ни о каком футболе во дворе или компаниях в подворотне не могло быть и речи. Неподходящих друзей родители боялись, как огня, и сами выбрали Лёве товарища — чернявого живчика Артура Тураева.

Отец Артура, правда, неродной, делал блестящую карьеру сначала в районном, а потом уже и в городском советском аппарате. К тому же Альберт Говешев имел родственников в Венгрии, а, значит, считался настоящим европейцем, которому следовало подражать. Фамилия Альберта раньше звучала иначе, но постарались переделать на русскую — и вышло не очень удачно. Не только Артур, но и его младший братишка Арнольд, родной сын Говешева, были Тураевыми по матери.

Нора давно уже переехала в столицу из Казани, где принадлежала к местному бомонду. Её отец, оперный певец, стажировался в Италии, что приводило в восторг Лёвину маму. Сама Нора стала пианисткой, но по специальности работала недолго. После свадьбы с Альбертом Говешевым она навсегда стала только домохозяйкой, которой ни о чём, кроме благополучия семейства, думать не полагалось.

Эти два клана были будто созданы друг для друга. Только вот не было там дочерей; а, значит, невест для мальчиков приходилось искать на стороне. Правда, в определённом возрасте молодое поколение, как это часто бывает, взбунтовалось, заявив, что жениться станут, на ком сами захотят. И настоятельно попросили предков не совать носы в их дела.

Сначала Артур, а потом и Лёва благополучно потеряли невинность в летних весёлых походах, будучи ещё школьниками. К двадцати четырём годам каждый из них имел весьма солидный опыт непринуждённого общения с девушками. Те, в основном гонялись за Артуром, хотя и о Лёве не забывали. Родной отец Тураева к тому времени занял один из высших постов в новой России. И потому сын, пусть даже выросший в чужой семье, мгновенно стал лакомым кусочком и вожделенной добычей.

Пока Лёва жил в свободном союзе с Дашей Гавриловой из своей студенческой группы, Артур женился на соблазнённой им малолетке Марине Бревновой, и даже родил сына Амира. Того самого, что потом уехал с матерью в Европу и не пожелал ничего знать ни о своём отце Артуре, ни о бабушке Норе. Молодой папаша тогда не вылезал из загулов. Бывало, что за один вечер ублажал нескольких красоток, не особенно интересуясь их возрастом.

Ничему его не научила история, когда вдруг выяснилось, что хрупкой блондинке с сетью голубых жилок на висках, дочери депутата Верховного Совета Марине всего пятнадцать, и она беременна от Артура. Таким образом, если юноша не хочет прослыть совратителем малолетних, он должен жениться. Девочка аборт делать не хочет — это может повредить здоровью. Да и вообще грешно губить невинного младенца…

Лёва был свидетелем на свадьбе Артура, а после они поменялись местами. Так решили давно, и слово, как всегда, сдержали. Жених был свиреп, как пёс Цербер, и сквозь зубы клялся изменять Маринке со всем, что шевелится, минимум по пять раз на дню. Его отец на регистрацию, естественно, не прибыл, и Нора с Альбертом на протяжении всей церемонии сгорали от стыда.

С тех пор Артур только пил и дрался, причём серьёзно, до тяжёлых травм. И Лёва удивлялся, как человеческий организм может всё это выдерживать. Рождение сына, похоже, не произвело на молодого отца никакого впечатления. Они сразу были чужими, и только ради Норы Артур как-то проявлял родительские чувства.

В их окружении никто не строил иллюзий насчёт долговечности брака Тураевых. Нора считала деньки до тех пор, когда Марине исполнится восемнадцать, чтобы выбить из рук непрошенных сватьев все козыри. Но матери Артура не пришлось поспособствовать разводу — Марина сбежала сама, прихватив маленького сына. И уже из Германии заявила, что не желает иметь с этим подонком ничего общего. Сразу вспомнила и пьянки, и драки, и измены — как будто раньше ничего о них не знала.

Истинная причина выпирала, как яйца бульдога. Артур теперь не был «сынком», он стал сыном. Сыном человека, которого в ту пору могли даже расстрелять. И не отрёкся от него. Нора Мансуровна едва уговорила Артура сохранить её фамилию, а он хотел демонстративно вернуть отцовскую. За такую недальновидность молодой юрист мгновенно лишился места в сырьевом Министерстве, а после его уже не брали даже в занюханную контору на нищенский оклад. Ходатайства отчима тоже оставались неуслышанными — мэр не пожелал портить отношения с Президентом.

Нашёлся всего один человек, не пожелавший дудеть в общую дудку — судья из Химок Гавриил Степанович Старшинов. Он-то и пригрел у себя бывшего практиканта, вернув ему, пусть не нацело, веру в людей. С тех пор Артура как подменили — он ни разу не напился, не подрался, не валялся на ковре с несколькими шлюхами сразу. Повзрослевший, даже постаревший ещё до тридцати лет, он смотрел на всех глазами цвета горького чёрного кофе; и улыбка очень редко, совсем ненадолго трогала его сухие губы.

Но до тех пор в его жизни появилась Сибилла Силинг. На новогоднем дипломатическом приёме она сопровождала своего отца Харальда Юхансона. Тот на всю жизнь остался вдовцом Кармен-Кристины Вальдес, и других женщин для него не существовало. Сухопарый, голубоглазый, с редкими рыжеватыми волосами и выпирающей нижней челюстью, он ходил прямо, печатая шаг, и голову держал так, будто на ней была корона. Неизменные очки в золотой оправе и старинный фамильный перстень на руке дополняли полусказочный образ Харальда, внушали уважение к нему.

В его доме царил настоящий культ покойной Кармен. Она улыбалась с фотоснимков и портретов, её голос звучал из динамика магнитофона, а после всё это перекочевало в файлы компьютера. Говорить о Кармен Харальд мог часами — если, конечно, располагал временем. Он неплохо рисовал, и главными его моделями были жена с дочкой. Сибиллу отец обожал, хоть и обращался с ней подчёркнуто сдержанно. И она, частенько подтрунивая над «старичком», с трогательной заботой обихаживала его. Готовила, стирала, отстранив прислугу, лечила во время болезни; и на приёмах сопровождала, как верная жена. Надо сказать, из них получилась блестящая пара — несмотря на разницу в возрасте.

… Райников вздрогнул, заметив на обочине трассы гаишника с жезлом, в форме, и внешне ничем не примечательного. Но рядом не было ни пикета, ни даже машины ДПС. Райников закусил губу, весь подобрался, как перед прыжком в ледяную воду, понимая, что останавливаться нельзя. Он ничего не нарушил, а, значит, готовится провокация или нападение. Нужно гнать до первого же поста и только там остановиться, если сейчас этот амбал в салатной светоотражающей накидке взмахнёт жезлом.

Но амбал тормознул кого-то другого, и Райников, вытирая пот со лба, перевёл дух. Хорошо, что Сибилла не видит, — вот бы посмеялась! Она-то, кажется, ничего в жизни не боится. С ней бы посоветоваться после Артура; так неизвестно, когда вернётся. И уж точно скажет, что на хрен решать чужие проблемы, да ещё какие — бандитские!..

Тот приём был в стиле «самый формальный», и Марк Райников долго искал фрак для сына, так как в пиджаках туда не пускали. В конце концов, фрак, галстук-«бабочку» и чёрные лаковые туфли взяли напрокат. Любое дело требует тренировки, чтобы не пропали навыки, и потому отец старательно готовил сына к отъезду в Грецию. Он не упускал случая, чтобы проверить, усвоил ли Лёва тонкости поведения в высшем обществе. Кроме того, сына требовалось срочно женить — этого требовали условия командировки. Даша, конечно же, обрадовалась и занялась предсвадебными хлопотами.

Они подали заявление, и к моменту начала кремлёвского приёма до регистрации оставался месяц. Но всё Дашино счастье рухнуло в тот миг, когда на представительском «Вольво» с расчехлённым флагом Швеции пожаловал господин Юхансон в сопровождении дочери.

Сибилла появилась в зале, и тотчас рядом с ней потускнела позолота, померкло море огней, и весь громадный зал словно съёжился. Молодая женщина была в длинном платье голубого с изумрудным отливом бархата, и великолепном бриллиантовом колье. Но даже эти украшения не могли поспорить с её светящимся изнутри лицом, с похожими на звёзды глазами. Меха и перчатки до локтя были выдержаны в одной серебристой гамме. Вела себя Сибилла сдержанно и скромно, как всегда на людях, и будто бы стеснялась слишком уж откровенного декольте.

Сибилле не требовалось соблазнять мужчин голым телом и откровенно-призывными жестами. В её вежливо-равнодушном взгляде не было ничего от желания понравиться. Она стала бы главной здесь, появившись в монашеском одеянии или в рубище нищенки — такова была сила обаяния этой величественной Снежной Королевы, почтившей своим присутствием реальный мир. Но всё-таки под её персиковой кожей струилась живая кровь, и Льву Райникову захотелось дотронуться до её тёплого локтя над бархатной перчаткой.

На приёме собрались все мало-мальски значимые дипломаты. Присутствовали министр иностранных дел, дуайены, вновь прибывшие послы, секретари и атташе, и ещё масса разного народу со Смоленской площади и из посольств. Среди гостей было много кадровых дипломатов с огромным опытом работы. Многие благоволили к молодому перспективному коллеге, кое-кто из них даже посещал ту самую дачу в море цветущей сирени.

Один из аккредитованных в Москве финнов между прочим шепнул Райникову, что ослепительная блондинка в собольем палантине вовсе не жена Юхансона, а его дочь. Она — этнограф по образованию, занимается Азией и Африкой. Много времени проводит в командировках и имеет степень магистра. Кроме того, финн добавил, что женщины терпеть её не могут, потому что страшно завидуют красоте и шарму.

Отец зорко следил за Лёвой, и тот словно бы сдавал экзамен. Демонстрировал, что может вести себя безупречно на столь важном приёме, который почтил своим присутствием первый Президент России — тогда ещё крепкий и энергичный. Райников-младший, конечно, не удостоился высочайшей аудиенции, а вот Сибилла перебросилась с главой государства несколькими любезностями.

По-русски она говорила неплохо, но чувствовался акцент вроде прибалтийского, что придавало сказанным словам ещё большую прелесть. Сам Лёва Райников в тот вечер познакомился со многими коллегами из разных стран, а также с их жёнами. Ему пришлось продемонстрировать знание аж пяти европейских языков, включая греческий, и намотать по скользкому паркету парадного зала не один километр.

Отец всегда находился неподалёку, расточал комплименты дамам и вполголоса беседовал с мужчинами о чём-то серьёзном; в то же время от не упускал отпрыска из виду. Судя по выражению лица, папаша был доволен Лёвой. Но вскоре ему пришлось жестоко разочароваться в своём наследнике…

… Телефон доиграл скрипичную мелодию, и Лев поспешно включил связь. Звонила мать, которая, как он и думал, проглядела в темноту все глаза. Свинья он всё-таки, неблагодарная свинья! Отца уже нет, но хоть маму-то нужно поберечь, не болтаться ночами чёрт знает где!..

— Лёва, ты в Москве сейчас? — осведомилась Дора. Она сегодня виделась с сыном, и поэтому не поздоровалась.

— Почти в Москве. Скоро приеду — завтра рано вставать. Пять визитов осталось. Но на сегодня — шабаш! — бодро отрапортовал Райников.

Если даже сейчас их слушают, пусть теряются в догадках, у кого из многочисленных приятелей он оставил или потом оставит дискету. А мог ведь и дома, в Министерстве в сейф положить — почему нет? Поводим немного их за нос, а завтра видно будет.

— Лёва, я на твоём месте всё-таки девчонкам больше внимания уделила бы! Раз уж мать тебе не интересна, калоша старая, так хоть дочками займись! Я их накормила, когда из секций вернулись, и ещё несколько раз ужин подогревала!..

— Да еду, мам, еду, что ты, в самом деле! Я девчонкам ещё надоесть успею. Ну, всё, целую! Пока!

Райников давно уже обратил внимание на грузовую «Газель», которая шла за ним, будто привязанная, от Одинцова. Но как только он завершил разговор с Дорой и попробовал повнимательнее изучить «хвост», она юркнула в сторону Солнцева.

Опять показалось, трус ты чокнутый! И ведь, вроде, не слабак. Занимался горными лыжами, погружался с аквалангом, да и конный спорт предполагает кое-какие риски для здоровья и жизни. Хоть и в очках, а в обиду себя и своих дам не давал никогда. Не одного дебошира успокоил изящным восточным приёмом. А сейчас по-настоящему жутко, хотя вокруг пусто. Ну, мелькнёт несколько пар дальних фар — и снова темно. Будто нет рядом Москвы, и глухая тайга за окном — аж сердце стынет…

… Ещё на том шикарном приёме Лёва отметил, что Сибилла почти всё время стоит одна, если её отец куда-то отлучается. Похоже, Президент был единственным, кто обратился к красавице, тем самым отметив её, и лишь разозлил остальных. Дочь шведского дипломата существовала будто в вакууме. Когда она всё-таки осмеливалась приблизиться к очередной тёплой компании, люди тут же расходились. Сперва Лёва решил, что это ему просто показалось, или же у Сибиллы конфликт с кем-то из тех гостей. Но потом ситуация повторилась — раз, другой, третий.

Это было похоже на бойкот, которого Сибилла явно не ожидала — иначе просто проигнорировала бы приём. Кончилось тем, что на её прекрасных глазах показались слёзы, хотя сочные губы всё так же приветливо улыбались. Но улыбка не находила отклика, и оттого становилась жалкой, просящей.

Может быть, Лёва Райников в тот вечер ограничился бы только немым восхищением, чисто платоническим поклонением перед совершенством лица и тела этой женщины. Но поведение гостей возмутило его до крайности. Надев маску ледяной вежливости, он с закипающим раздражением осматривал поблёклых дам в драгоценностях и мехах, грузных и поджарых, но одинаково пожилых мужчин во фраках, белых «бабочках» и лакированных туфлях.

Сговорились они, что ли? Из-за чего можно так унижать человека, чуть ли не плевать ему в лицо? И ещё какого человека! Да без неё этот приём выглядел бы сборищем оживших восковых фигур из музея мадам Тюссо! Им бы поблагодарить Сибиллу за то, что украсила собой их унылые ряды! Так нет, действительно завидуют молодости и прелести, да и внимание Президента привлекла именно она — как же!..

Лучше всего у отца спросить — может, он в курсе? Интересно, что будет, если подойти к ней якобы совершенно случайно? Его же никто ни о чём не предупреждал, а улавливать намёки он не обязан. Конечно, у дипломата должен быть на лбу барометр, а на носу — флюгер. И работа его заключается как раз в том, чтобы наблюдать, делать выводы и действовать по обстоятельствам. Но сейчас Лёва ещё не находится при исполнении — он просто сопровождает отца.

Стараясь не привлекать к себе внимание, он заученным, слегка скользящим шагом приблизился к Сибилле. Та в полном одиночестве смаковала шампанское, прижимая локтем к боку расшитую жемчугом маленькую сумочку. Вблизи шведка показалась Лёве ещё привлекательнее, чем издали. Аромат пряных духов, влажный отсвет печальных глаз, волнующий грудной голос завершили дело — Лёва потерял дар речи и забыл не только выученные языки, но и русский.

Все собравшиеся, включая Райникова-старшего, демонстрировали Сибилле своё презрение. А Лёва, облизывая пересохшие губы, взирал на неё с обожанием. И безуспешно вспоминал, предполагает ли такой приём танцы. Недавно отпраздновали новый, девяносто третий год. И, значит, можно надеяться на что-то более интересное, чем постоянные переходы от одной компании к другой, когда то и дело рискуешь наскочить на официанта с подносом, уставленным бокалами.

— Вам так же скучно, как и мне? — спросила Сибилла, когда они представились друг другу и взяли себе по лёгкому коктейлю.

— Да. Признаться, я ожидал чего-то более увлекательного, — согласился Лёва, заметив, как умело и деликатно Сибилла взяла инициативу в свои руки. — Вы не знаете, будут ли сегодня танцы? Если да, то я счастлив буду пригласить вас хотя бы на первый. А лучше — на все сразу, потому что, кроме меня, вам здесь просто не с кем танцевать.

Райников, похоже, угодил Сибилле каждым своим словом, потому что грустные глаза её внезапно потеплели, а в зрачках вспыхнули золотистые точки. Она медленно раздвинула губы в улыбке, словно не веря своему счастью, и Лёва увидел изумительно ровные, белые зубы. На щеках Сибиллы заиграли глубокие ямочки.

Лёва смущённо, как невинный мальчик, потупил взор, и тут же вспотел под фраком и белой сорочкой. Огоньки бриллиантов на сильно открытой груди, то и дело меняющее цвет платье, узкий плетёный поясок на тонкой даже без корсета талии — всё это произвело на Лёву такое впечатление, что он захотел взять Сибиллу за руку и коснуться губами её щеки. Пока что только щеки… И обвить нетерпеливой рукой этот тонкий гибкий стан…

«Господи, какая пошлость!» — мелькнуло в голове и пропало. Лёва уже не видел ничего — ни испуганно-злого взгляда отца, ни брезгливо-высокомерных физиономий женщин, ни многозначительно-насмешливых гримас их мужей.

— Да, вы правы — развлекаться здесь не с кем.

Сибилла, словно невзначай, коснулась обнажённым плечом щеки по- щенячьи счастливого Лёвы.

— Я уже миллион раз пожалела, что пришла сюда. Давайте потанцуем в другом месте, если хотите. И не сегодня, а завтра. О'кей?

И Сибилла еле заметно подмигнула, сверкнув своим колье.

— В каком другом?

Лёва готов был идти на край света, но нужно будет что-то сказать отцу. Кроме того, у него есть невеста, с которой уже скоро свадьба… Вот уж некстати заварили всю эту кашу с регистрацией, но другого выхода не было. А теперь, возможно, и вовсе расстроится будущий брак, если они с Сибиллой встретятся где-нибудь в ресторане, при всём честном народе.

— На ваше усмотрение! — мило улыбнулась Сибилла. — Вы ведь знаете Москву лучше меня. Хороший ресторан с живой музыкой, танцполом, местной кухней и свободными номерами.

Последние слова Сибилла произнесла шёпотом, стрельнув голубыми искрами из-под длинных ресниц, и Лёва Райников окончательно потерял голову. В первые же минуты знакомства земная богиня намекает на интим — это ли не предел мечтаний?

Но тогда понятно, почему собравшиеся демонстрируют нежелание общаться с Сибиллой на равных. Похоже, что у неё репутация дамы полусвета, и приличная публика постоянно напоминает ей о столь непрезентабельном статусе. А Лёва видел только алмазные звёзды на мочках её маленьких ушей, как естественно вспыхивающие в золоте волос, умащенных маслом марокканского «железного дерева».

— Завтра… вы свободны? — хрипло спросил Лёва и подумал, что не мешает ещё чего-нибудь выпить.

Огромный, залитый ослепительным светом зал, натёртый до зеркального блеска паркет, зимний вечер за высокими окнами, перезвон кремлёвских курантов и долгий бой часов Спасской башни служили великолепными декорациями на сцене, где главные роли исполняли они с Сибиллой.

— После семи вечера?..

— О, да! — Сибилла, похоже, не любила долго кокетничать.

— Тогда приглашаю вас в ресторан отеля «Украина». Может быть, он и не самый лучший в Москве, но там мы сможем чувствовать себя спокойно.

Лёва знал, что в «высотку» на набережной Тараса Шевченко не завернут ни отец с друзьями, ни Даша Гаврилова со своей компанией, ни другие приличные господа юных и зрелых лет. Слишком уж тревожащие воображение слухи ходили по столице об этом отеле. Он был сплошь заселён кавказцами, которые никого не боялись и нагло, по-хозяйски приставали к любой появившейся там женщине.

Сибилла вряд ли была в курсе этого, и Лёва вовсе не хотел делиться ею с горячими джигитами. В целях безопасности следовало пригласить в их компанию Артура Тураева. Конечно, он явится без Марины, но это уже не важно. Главное, что в присутствии авторитетного среди тамошней молодёжи Артура никто не посмеет предъявлять права на Сибиллу. Правда, от близости белокурого чуда может загореться и сам Тураев, но Лёва для друга ничего не жалел. Пусть Сибилла сама решит, и если Артур ей понравится, вопросов не будет…

— «Украина»? В семь вечера? Это меня устраивает. Итак, распрощаемся ровно на сутки, и не будем провоцировать скандал. О'кей? — опять подмигнула Сибилла.

Она наклонила голову на бок, блеснув белыми зубками, и пошла навстречу своему чем-то озабоченному, раскрасневшемуся отцу. А Лев так и торчал, будто вкопанный, держа в руке пустой бокал, и воображал, какой шторм разразится сегодня дома. Если он встретится завтра с Сибиллой, то, вполне вероятно, загубит карьеру. Дашина семья тоже влиятельная, и уж там постараются проучить любвеобильного зятя по полной программе. Пока ещё есть время передумать, сославшись на неожиданно возникшую необходимость отъезда в командировку. Да что угодно можно наплести, не суть…

Но Лёва уже твёрдо знал, что не найдёт в себе сил отказаться от щедрого подарка судьбы. И завтра около семи вечера подрулит к высотному дому со шпилем, из окон которого открывается вид на «Белый Дом» — так теперь называли бывшее здание республиканского правительства, ставшее резиденцией парламента.

Очень престижная панорама, и потому в «Украине» не стыдно посидеть… и полежать… даже с дочерью шведского дипломата. А ведь она повидала на своём веку немало, и удивить её трудно. Он будет ждать, готовиться, не спать всю ночь. Нужно прихватить с собой стимуляторы — на тот случай, если от волнения покинет мужская сила.

Сибилла принадлежала к тому типу женщин, которым вовсе не обязательно быть красавицами. Даже имея посредственную внешность, такие счастливицы стоят в центре мира. Энергии земли, воды, огня и воздуха, всех четырёх стихий, переполняли Сибиллу, преображаясь в мощное поле притяжения. Ни внешность, ни деньги, ни возраст дамы не имели значения, когда мужчины попадали в это мощнейшее вихревое поле, парализующее волю и разум.

А Сибиллу природа одарила сверх всякой меры, прибавив к женскому обаянию ещё и красоту, и ум, и смелость, и рассудочность. Потому, вероятно, она не знала поражений. Не было такого мужика на всей Земле, который бы не попался в её сети. А Лёвке Райникову было тогда всего двадцать четыре, и он не так много ещё повидал в жизни…

Прошло всего два дня, и он, провожая тёмным январским утром «Сааб» Сибиллы около ступеней сталинской «высотки», уже точно знал, что свадьбы с Дарьей Гавриловой никогда не будет. Правда, в те дни он не мечтал о том, чтобы пойти по венец с Сибиллой Силинг; просто он хотел всегда быть свободным для неё.

Для их первого ужина Сибилла выбрала ярко-оранжевое платье-коктейль, похожее на язык пламени, и это пламя спалило его навеки. Даже теперь, спустя четырнадцать лет, перехватывало дыхание. И снова приходила мысль, что он, лев Райников, прожил жизнь не напрасно, раз сумел ухватить и удержать такую женщину…

Танцевала Сибилла превосходно, и в каждом её движении чувствовала прирождённая испанская грация. Рядом с ней меркли и молодые девчонки, и искушённые дамы. Она одна царила тем вечером в ресторане, и всем это казалось естественным.

Сибилла меняла партнёров — сначала танцевала с Лёвой, потом — с Артуром, потом — с кем-то ещё, и как будто не знала усталости. На её груди сверкало узкое, похожее на змейку колье из жёлтых бриллиантов, а разрез платья открывал в танце стройные длинные ноги. Безупречная сухощавая фигура, модельный рост, смуглые щёки с естественным румянцем, пронзительные светлые глаза под угольно-чёрными бровями — всё это смешалось перед восхищённым взором Лёвы Райникова. А потом рассыпалось, как фейерверк, — во всю ширину неба…

Но даже не красота оказалась главным аргументом для Лёвы, а живое умное лицо, молниеносная реакция, разящие наповал реплики, потрясающая эрудиция по широкому спектру проблем. Райников знал, что больше никогда и нигде не встретит такую женщину, и удивлялся, как мог столько времени трахаться с Дашей Гавриловой — смазливой, но самой обычной, как тесто без соли и сахара. И не только трахаться, а даже планировать общих детей, иметь намерение вручить ей свою судьбу на долгие годы!..

В тот вечер Артур не скрывал своих планов относительно Сибиллы, но Лёва парил где-то в облаках над Москвой, с жалостью озирая серый тоскливый город. Золочёный каблучок сирены прочно вонзился в его размякшее от страсти сердце. Теперь эта женщина могла делать с ним всё, что угодно, ни в чём не встречая отказа.

Именно такой муж был нужен «даме плаща и кинжала», и потому она, не теряя времени, взялась за дело. Парня до нужной кондиции довела, теперь следовало нейтрализовать его семью, а также родственников опостылевшей невесты. Но без мужчины дама слаба, и Сибилле потребовалась помощь рыцаря, каковым явил себя Артур Тураев. Они быстро столковались, вместе принимая душ после бурной ночи, в том же самом отеле «Украина».

Начинать следовало с Даши, которая вовсе не собиралась уступать любимого шведской шлюхе. Артур же имел свой интерес. Ему хотелось почаще встречаться с Сибиллой вот так, в дружеской компании. Блудливый женатик боялся, что желанная блондинка упорхнёт с новым кавалером, получив поворот от Лёвкиных ворот. Артур решил пока делить вакханку с другом, а там, чем чёрт не шутит, вдруг да удастся развестись с Маринкой? Не век же с ней пыхтеть!..

Артур и придумал тот жестокий, но очень действенный трюк. Лёвкину свадьбу отменять не стали, чтобы не нервировать раньше времени его родителей. Бремя ответственности за разрыв предполагалось взвалить на осточертевшую невесту, которая никак не желала уходить по-доброму. Лёвка должен был оставаться чистым перед семьёй и начальством, но в то же самое время избавиться от ненужного брака.

Ближе к середине февраля молодые готовились навестить «Грибоедовский» дворец. Несчастный Лёвка старался не думать о будущем, во всём положившись на друга. И друг его не подвёл.

В день свадьбы все собрались у Райниковых. Будущая Лёвкина тёща, властная дама с грудью-печью и зычным голосом, принялась распоряжаться у сватов, как в собственной вотчине. Она пожаловала к оторопевшим родителям жениха в длинном салопе с фигурным подолом, сшитом из норки сорта «голубой сапфир», к которому очень шли серьги с бриллиантами и эмалью небесного цвета. Полный палец украшало кольцо в стиле ар-деко, а на бархатном лиловом платье сияла внушительная брошь, само собой, сплошь алмазная.

Сверкая всем этим великолепием и наслаждаясь произведённым впечатлением, мадам Гаврилова уже в который раз проверяла, всё ли готово для торжественного выезда. Семиметровый «Кадиллак» должен был вот-вот подъехать к парадному в сопровождении других иномарок. Дарья в белом переливающемся платье с кринолином и волочившейся по коврам фате, шелестела вплетёнными в причёску цветами, то и дело меняла украшения, вертелась перед огромным зеркалом. И вдруг она выбежала в гостиную, двумя пальчиками подобрав подол.

— Ма-а-ама! Лёвчик букет забыл привезти! Ну, ты же обещал!

— Что?.. Я обещал? — Райников, ослепший и оглохший от горя, чувствовал себя приговорённым к смертной казни.

И уже не был уверен, что друг сможет его в последний момент освободить. Лёва видел перед собой эшафот — ковёр во Дворце бракосочетаний. И палача с трёхцветной лентой через плечо — ту самую заведующую, что будет их регистрировать. Вроде бы Артур действительно говорил, что Лёвка взял на себя доставку букета, но за ним ни в коем случае не ездил. Несчастный жених выполнил распоряжение, не понимая, зачем всё это нужно. И теперь он стоял перед разгневанной тёщей, опустив голову, как провинившийся первоклассник перед строгой училкой.

— Я… Я закрутился вчера вечером… Меня в Министерство срочно вызвали. Но я мигом, сейчас! Ещё время есть!

— Ну и болван же ты, сынок! — Тёща ударила Лёвку словами, как обухом по голове. — Вот, значит, с чего ваша семейная жизнь начинается! Господи, помилуй! А потом, когда папочки рядом не будет, сам и шнурки, небось, не завяжешь? Если бы мы твоим слово не дали, я первая выступила бы против свадьбы, честное слово! Дарья, ну что ты в нём нашла? Это же кисель, а не человек! Его же дор сих пор с ложки кормить надо. Пусти его сейчас за букетом, он вообще потеряется…

— Я в момент слетаю! — подскочил Артур Тураев — свежий, гладко выбритый, в смокинге с чёрной «бабочкой» у ворота. — Езжайте, а я букет прямо во дворец доставлю. Кстати, мы вместе его и заказывали, дорогу я знаю. Не нужно только нервничать по пустякам, Нина Ивановна! В такой-то день! Ещё столько предстоит, а у вас уже давление повышено! Езжайте, а я мигом! Кину Даше букет прямо у двери, вот увидите…

— Ну ладно, — проворчала Нина Ивановна. Она не очень-то доверяла Артуру и в то же время понимала, что другого выхода нет. Вряд ли лучше него кто-нибудь из собравшихся управится, тем более времени в обрез.

Тураев на лифте съехал вниз, во дворе открыл свой новенький «Гелендваген». И, обдав прохожих веером снежно-соляных брызг, вылетел за шлагбаум. Но Лёва ещё не знал, что задумал друг, и считал себя уже окольцованным. Неужели Артур хочет опоздать, оставить Дарью без букета, и таким образом сорвать свадьбу? Не похоже на него, не такой наивняк. Букет и во Дворце купить можно, там салон недалеко. А то, бывает, тётки прямо у дверей торгуют. Похоже, ничего умнее Артур не придумал, и придётся забыть о прекрасной Сибилле.

Она почему-то не хотела, чтобы Лёва женился на Даше. Значит, сама имеет на него виды — без вопросов. Но если сегодня церемония состоится, Сибилла долго ждать не станет. Тот же Артур её запросто уведёт. Наверное, потому затеял эту байду с букетом. Вроде, и помогал, но, извините, не вышло!

Огромный свёрток в упаковочной бумаге, как Артур и обещал, прямо у дверей Дворца полетел Даше в руки. Нина Ивановна погнала брачующихся вверх по лестнице, чтобы они успели отдышаться и привести себя в порядок. Сама она, устроившись в кресле напротив входа в зал, принялась разворачивать слишком уж большой свёрток, надрывно проклиная дурака-зятя и его черномазого приятеля, которые не сумели выбрать нормальный свадебный букет из флёр д'оранжа и мелких розочек.

Лёвка, который шёл из туалетной комнаты, как бычок на заклание, вдруг услышал истошный вопль Нины Ивановны и бросился вперёд. Она голосила так, что сбежались другие пары, их родственники и сотрудники дворца. Дашин важный, грузный отец, растерянно хлопая глазами, поддерживал в кресле рыдающую жену, которая вместо свадебного букета только что извлекла из упаковки похоронный венок с чёрно-золотым бантом. Собравшиеся издали на диво слаженный стон, а после сделалось так тихо, что звучащий за дверью марш Мендельсона показался очень уж громким и совершенно неуместным.

— А-а-а-а-а! Забирай, придурок!

Нина Ивановна отшвырнула от себя венок, словно ядовитую змею. Артур легко его поймал, повесил себе на локоть и подмигнул оторопевшему Лёвке.

— Ну, хватит! Достаточно! Да чтобы я после этого хоть на секунду здесь осталась! Дарья, поехали домой! Другого найдёшь! И выйдешь замуж по-людски. Платье твоё не зависится, небось!..

— Ну, мама… — попробовала возразить дочь, за что получила увесистую затрещину.

Собравшийся народ бурно обсуждал происшествие. Одна пара едва не пропустила свою очередь, увлечённая вспыхнувшим скандалом. Родители Лёвы наперебой пытались убедить сватью, что, скорее всего, флористы просто перепутали заказы, и можно будет потом отсудить компенсацию.

— Примета плохая — не будет счастья, — перешёптывались вокруг, а для Льва Райникова эти слова звучали золотой симфонией. Он понял всё и еле сдерживался, чтобы прилюдно не пожать Артуру руку.

Даша рыдала, прикрыв ладонью щёку, и сквозь слёзы выкрикивала, что во всём виновата именно мать. Она слишком сильно обижала Лёву, считая его низшим по рангу, а он тоже не деревянный.

— Да плевать мне, случайно или нарочно! — вопила Нина Ивановна, не слушая никаких уговоров. К ней даже вышла заведующая, но всё это не помогло. — Да чтобы после такого знамения под венец идти?! Спасибо, Боженька, спасибо, всемилостивый! Вразумил нас, грешных! Короче, отбой! — Нина Ивановна схватила Дарью за локоть и потащила к выходу. — Не бойтесь, сама всё отменю и утрясу! Заплачу даже за такое счастье… Чтобы вас больше никогда не видеть! И уж, будьте покойны, все люди узнают, как вы доченьку мою одарили, чего пожелали ей, голубушке… Да будьте вы прокляты вместе с вашим недоноском! Получите то, что нам сулили!

Нина Ивановна тогда ещё не решалась оскорблять лично Артура, хотя на языке у неё вертелись разные обидные слова типа «чурка», «ишак» и «урюк». И от невозможности высказаться по полной программе в сей тяжкий миг она осатанела до пены на губах. Лёва, наблюдая это, с ужасом подумал, что венок может потребоваться самой Нине Ивановне, и тогда они с Артуром станут убийцами.

— Венок я забираю, — шепнул Тураев другу. — У меня как раз приятель доширялся — сейчас еду хоронить. Ты прикинь, какая разница получилась. Потом сочтёмся.

— Я вижу, жених не сильно расстроился, — заметил Марк Райников. — Что же ты раньше не отказался в этот брак вступать? Не поехал бы в Грецию? Да! Страна НАТО — мало ли что? Но разве в других подразделениях места для тебя не нашлось бы? Только в расходы ненужные да в скандалы вогнал обе семьи…

— Похоже, этой свадьбы не хотел никто, — согласился с несостоявшимся сватом Сергей Сергеевич Гаврилов. — Кроме, может быть, Дарьи. Да и то только потому, что она молодая и глупая. Помимо вашего Лёвы она и мужиков-то не знала. Не с кем сравнивать было — только и всего. Давайте, раз уж так вышло, разойдёмся миром и позабудем всё, не то погрязнем в упрёках и сварах…

— А я, Серёженька, не хочу забывать! — взвилась до потолка Нина Ивановна. — Осрамили нас на всю Москву, а ты позор забыть хочешь? Да на тебя теперь в любом приличном доме станут пальцами показывать, в каждом салоне кости перемоют. Дочерью твоей побрезговали, а ты давай, подставляй левую щёку! Пускай ещё врежут! Я всё не верила, что про него, — Нина указала на Лёву длинным алым ногтем, — болтают. Не по рылу ему, казалось. А теперь вижу — правду народ говорит. Пока мы, высунув языки, к свадьбе готовились, ваш Лёвушка с гулящими девками по ресторанам таскался. Молчи! — заорала Нина Ивановна на Райникова-младшего, который, вспыхнув и сжав кулаки, шагнул к ней. Он намеревался если не ударить зарвавшуюся хамку, то уж точно оскорбить. — Заткни хлебальник, гад, или я сейчас при всех её имя назову и расскажу, чем эта особа занимается в Москве! И не только в Москве, между прочим! А отец-то у неё приличный — говорят, потомок короля Карла, который в Полтаве с Петром воевал. А воспитал… — Нина Ивановна безнадёжно махнула рукой. — Сергей, Даша, пойдёмте отсюда. Пускай венок этот себе на погребение забирают. Их придурок обязательно плохо кончит, если останется с той шпионкой. Ему этот знак был, не нам. У нас совесть чистая. Не реви!

Нина бесцеремонно, как в детстве, вытерла дочери нос. Дарья надрывно рыдала.

— Нужны тебе объедки посте потаскух всяких? Да мы тебе иностранца найдём, хочешь? У меня на примете есть один. Он, правда, португалец, но ничего, всё ж таки Европа! Или вот ещё один — украинец, но давно осел в Канаде…

А Лёва Райников тогда, похоже, и впрямь сошёл с ума. Не заезжая домой, прямо из дворца, в свадебном костюме, он заехал в салон и купил большую корзину с дорогой композицией из белых роз, резеды и какой-то длинной острой травы. Потом поймал такси, поставил корзину на заднее сидение и отправился к Сибилле — в ту самую квартиру на Тверской, где они потом подолгу жили вместе. Поднялся в лифте, прижимая к себе корзину, робко подошёл к двери, похожей на плитку шоколада.

Отворила ему экономка Амалия, которую Юхансон возил с собой по всему миру. И, похоже, жил с ней безо всяких для себя обязательств. Амалия уже знала Лёву Райникова и поэтому, увидев его, заученно улыбнулась.

— Добрый день! Фру Сибилла сейчас принимает ванну. Она освободится примерно через полчаса. Можете подождать её здесь или приехать попозже. В цветах есть ваша визитка?

— Нет. Я подожду. — Лёва действительно не предполагал, что сделает через минуту.

Амалия ушла, плотно прикрыв двери и оставив нарядного Лёву с его корзиной. Он немного побродил по просторной гостиной с окном-фонарём. Понаблюдал, как по улице метёт февральская вьюга вдоль Тверской, а потом вдруг удивился — неужели свадьбы не будет?.. Ситуация разрешилась неожиданно легко, хотя сам он до такого никогда не додумался бы. Это проделки именно Тураева, который, кроме всего прочего, болезненно воспринимал такие вот вынужденные браки.

Всеми силами своей страстной души Артур ненавидел родителей, желающих любой ценой выдать замуж дочерей. «Хоть бы подумали, как потом их чадо будет жить дальше! — негодовал он, горячо жестикулируя и сверкая налитыми кровью глазами. — Ведь будет всё время рядом с человеком, который терпеть её не может!..»

Вспомнив эти слова друга, Лёва вскочил, как ужаленный. Он почему-то решил, что нужно поторопиться. Иначе сроки затянутся, Сибилла уедет из Москвы, а после Артур разведётся с Мариной и вступит в борьбу с ним. Правда, Амиру нет и года, брак вряд ли расторгнут в ближайшее время, но решающий шаг всё равно надо сделать сегодня. Тогда, по крайней мере, он будет знать о реакции Сибиллы на своё предложение, смысл которого понятен всем мужчинам и женщинам без всяких пояснений.

Он знал, где помещается ванная, потому что сам несколько раз принимал там душ по утрам. Сибилла предлагала тогда освежиться вместе, но Лёва почему-то постеснялся, а теперь ругал себя за это. Надо быть раскованнее, смелее, проявлять побольше изобретательности в сексе, чтобы любимая не заскучала, как тогда, на приёме.

Сибилла никогда не запирала дверь в ванную — после давней травмы головы врачи запретили ей делать это. Помощь, в случае чего, должна была прийти как можно скорее. Не изменила она этой привычке и сегодня. Когда Лёва, в свадебном костюме, с бутоньеркой в петлице и корзиной цветов в руках толкнул плечом дверь, Сибилла как раз придирчиво разглядывала изящно вскинутую вверх ногу. В руке у неё Лёва заметил дамскую бритву, и удивился тому, что вода в ванне белая.

— О-о, Бог мой!

Сибилла радостно округлила прозрачные глаза. Её лицо было покрыто мельчайшими росинками пота, и Лёва захотелось поцеловать каждую капельку. Без макияжа Сибилла показалась ему ещё более очаровательной, бесхитростной, даже беззащитной. Она быстро спрятала бритву в складках непромокаемой шторы и опустилась поглубже под воду — не столько от стыда, сколько от желания пококетничать.

— Ты откуда такой пышный? Вроде бы собирался жениться?

— Да, я с собственной свадьбы.

Лёва почувствовал себя смешным и жалким в запотевших очках, с мокрым лицом и съехавшей на бок «бабочкой».

— Поздравляю! — немного нараспев произнесла Сибилла, и Лёва с радостным трепетом отметил, что в глазах её мелькнула тень. — Пришёл попрощаться? Мы могли бы встретиться и попозже, малыш…

— Для этого — да. Но я приехал за другим.

Райников поискал, куда бы поставить корзинку. Сцена, конечно, получилась дурацкая, но любовь даже солидных людей делала безумными.

— Зачем же? — с самым искренним интересом спросила Сибилла и даже приподнялась из белой воды. «Она разнежилась в ванне и не управилась бы за полчаса, — отметил Райников. — Я правильно сделал, что поторопился…»

— Я хочу, чтобы не состоявшаяся сегодня свадьба стала нашей с тобой, Сибилла. Получился скандал, который, похоже, разрядил обстановку. Жаль только Дашу, которая действительно любит меня. Но именно поэтому я не хочу портить ей жизнь, не хочу притворяться. Она ещё молода, её отец занимает высокую должность, так что в женихах недостатка не будет. Надо было нам расписаться пораньше, но чего уж теперь?..

— Ты делаешь мне предложение? — улыбнулась Сибилла совсем по-детски, словно на Рождество обнаружила в повешенном у двери носке желанный подарок. — Неужели из-за меня расстроилась твоя свадьба? Ты говорил, что не женатых не выпускают для работы в Грецию. Значит, ты и выгодного назначения лишился? И тоже по моей милости? Не много ли почёта для скромной вдовы байкера?

Сибилла приподнялась в ванне, дав Лёве возможность полюбоваться белыми жемчужинами воды на своей смуглой коже. Райников зажмурился, изнемогая от желания поймать губами её сосок, похожий на бутон кремовой розы.

— Для тебя не может быть много почёта, любимая!

Лёва, неожиданно для себя, встал на колени, на мозаичный влажный пол. Потом схватил тонкую руку Сибиллы и сжал её так, что хрустнули пальцы.

— Только не мучай меня, не тяни! Скажи сразу — да или нет. Иначе я сойду с ума, терзаясь, разрываясь надвое! Я понимаю, ты не любишь меня, не можешь любить… Я не достоин тебя, но всё же смею надеяться… Только не молчи! Не проси времени на раздумья! Ты ведь принимаешь решения мгновенно, ни с кем не советуясь. И ты уже сейчас знаешь, что сказать. Так ответь, Сибилла! И я или уйду навсегда, или навсегда же у тебя останусь. Ведь ты свободна. После гибели мужа ни с кем больше не стояла у алтаря. Я окрещусь, мы обвенчаемся по лютеранскому обряду. Я сделаю всё, что ты пожелаешь, и в этом пойду против воли родителей. Мне уже двадцать четыре, и я вправе выбирать себе жену. А карьера? Ничего, не пропаду в этом мире. Особенно если рядом будешь ты!

— Да, я действительно уже всё решила, — так же нараспев, с пикантным акцентом, промолвила Сибилла. И Райников впервые удивился, что она так хорошо знает русский. — Ты многого обо мне не слышал, милый, и сейчас я не настроена исповедоваться. Подумай и скажи, примешь ли ты меня любую, отверженную и опозоренную, нищую и больную? А ведь я каждую минуту рискую потерять молодость и красоту, здоровье и жизнь. Я лучше других знаю, как зыбко всё в этом мире, как короток путь с вершины в пропасть. И если ты поклянёшься мне на крови, что не оставишь меня никогда, даже узнав обо мне самое постыдное, самое страшное, если готов разделить мою вину — тогда я согласна! Но предупреждаю тебя сразу же — подумай хорошенько! Разве нужна тебе жена со столь скверной репутацией? Сейчас ты возбуждён, по потом это пройдёт. И ты ужаснёшься, сообразив, что натворил под горячую руку!

— Нет, нет, Сибилла! Я готов сейчас же поклясться кровью! — У Райникова перехватило дыхание от этих грозных, величественных слов. — Что бы с тобой ни случилось… я не оставлю тебя. Я не стану слушать никаких порочащих тебя сведений, вне зависимости от того, ложь это или правда. Я готов узнать про тебя всё, что угодно, и сразу же забыть. Потому что всё на свете условно, а истинна только любовь! Если у тебя нет другого мужчины, с которым бы ты хотела пойти под венец, то я здесь и сейчас сжигаю за собой мосты. Я немедленно поклянусь!..

— С этим успеется. — Сибилла, обняв мокрой рукой шею Лёвы, легонько коснулась губами его лба. — Да у тебя жар! Ты бредишь! Я не желаю пользоваться твоим болезненным состоянием и вырывать клятву. Нет, я не отказываю тебе, ни в коем случае! Я просто хочу, чтобы ты вспомнил о родителях, о матери в первую очередь. О, как мне всю жизнь не хватало мамы, если бы ты знал! И я завидовала всем, кто мог обнять свою мать, поцеловать её, поговорить с ней, спросить совета. Не обижай свою маму, малыш. Я уверена, что она будет против. А отец — тем более. Они могут отринуть тебя, и я буду мучиться вечно!

— Я постараюсь им всё объяснить.

Райников так и стоял на коленях. Вода в ванне совсем остыла, но Сибилла не чувствовала холода.

— Они должны принять выбор сына ради его же счастья. Если я ошибся — отвечу сам, и буду судить себя жестоко. Но обращаться со мной, как с вещью, как с комнатной собачкой не позволю. Я их единственный сын, и вряд ли родители отрекутся от меня. Возможно лишь временное охлаждение, пока они не привыкнут, не смирятся с неизбежным. А, главное, они очень хотят внуков, — возбуждённо зашептал Райников. — Если у нас родятся дети, старики всё простят!

— Я тоже очень хочу детей, — призналась Сибилла, и мечтательная светлая улыбка скользнула по её губам.

Скользнула и пропала, но Райников всё же успел заметить, как вспыхнули материнской нежностью огромные глаза цвета персидской бирюзы.

— Но не знаю, как вести себя в семье. Всю жизнь меня воспитывали няни и гувернантки. Амалия заботится обо мне, как может. Но всё же это — не семья!

— Так давай создадим эту семью! Построим от фундамента по кирпичику! — радостно заорал Лёва. — Я понимаю, что это непросто. И даже наш с тобой брак потребует согласования в инстанциях, долгого ожидания. Но мы ведь пройдём через это, любовь моя?

— Пройдём! — как эхо откликнулась Сибилла. — Если ты не остынешь, когда выспишься, не возьмёшь свои клятвы назад, то пройдём. За своё счастье я привыкла бороться. Тогда, при мотоциклетной аварии, у меня случился выкидыш, и больше никаких шансов не было. Я предупреждаю, что внуки могут и не родиться сразу. А вдруг я вообще никогда не смогу забеременеть? Это ведь тоже возможно. И ты не должен упрекать меня в этом. Теперь ты всё знаешь!

Сибилла легко встала, обдав Райникова брызгами белой воды, не глядя, сорвала с серебристого крючка купальный халат. Лёва смотрел на неё сквозь запотевшие очки и видел силуэт мраморной статуи, который вдруг пропал под махровой тканью.

— Почти всё… Но это неважно. Сейчас тебе кажется, что я зря тяну время. Но после ты поймёшь, что должен был всё тщательно обдумать. Мы ещё не поклялись кровью, и потому обратная дорога для тебя открыта. Я вовсе не тот ангел, которого ты вообразил себе. Я могу быть чёрствой, равнодушной, жестокой. Я потребую от тебя таких жертв, на которые не каждый мужчина решится, как бы он ни любил. А пока нам нужно просто выпить, чтобы поддержать силы.

Сибилла нажала на кнопку у бортика ванны, и почти сразу же послышались торопливые шаги. Амалия приоткрыла дверь и тихо обомлела, увидев в ванной Райникова. Сибилла, в купальном халате, с капюшоном на мокрых волосах, нюхала розы, прижимая корзину к груди. Заметив гримасу на лице экономки, она расхохоталась, как напроказившая девчонка.

— Амалия, принесите нам вина! Допустим, красного сухого французского… И поставьте эту корзину в мою спальню. Не удивляйтесь тому, что увидели. Ведь супругам не зазорно вместе находиться в ванной…

— Супругам? — прошептала Амалия, не веря своим ушам.

— Да, господин Райников только что сделал мне предложение, и я приняла его. Мы хотим скрепить наш будущий союз сейчас же. Очень прошу вас пока ничего не говорить папе. Я объявлю ему сама, когда сочту нужным.

— О да, фру Сибилла, я очень рада за вас и вашего избранника!

По тону Амалии Райников понял, что на самом деле никакой радости она не испытывает. Экономка унесла корзину, и Сибилла проводила её задумчивым взглядом. Райников тупо смотрел на пустую ванну. Вода давно ушла, оставив на стенках налёт, похожий на остатки жидкого творога или кефира.

— Что ты добавляешь в воду? — Лёва протёр полотенцем очки, обнял Сибиллу сзади и поцеловал во влажную длинную шею.

— Ах, ты же не знаешь! Это — знаменитая «ванна Клеопатры», с молоком. Разумеется, молока там не так много — всего два стакана сухого. Ну, и другие добавки, которые придают воде жемчужный оттенок…

Амалия вернулась с бутылкой «Шато Бель-Эр» на подносе; рядом нежно позванивали два бокала. Не говоря ни слова, пожилая женщина поставила поднос на мраморный столик и вышла в коридор. Райникову показалось, что Амалия то ли тяжело вздохнула, то ли всхлипнула.

— Тебе ещё нужно время на раздумья? — вдруг тихо, но твёрдо спросила Сибилла.

Её зрачки сверкнули у глаз Райникова, и ему впервые стало страшно. Но отступать он не хотел, чтобы потом не презирать самого себя до конца жизни. Скорее всего, Сибилла просто испытывала его, чтобы проверить чувства. Хотела показать, что может быть властной, крутой, неуступчивой, дабы потом муж не упрекал её в притворстве.

— Нет, не нужно. Я всё решил. Женюсь только на тебе!

— И на опозоренной? И на бесплодной?

Глаза Сибиллы поймали его взгляд и не отпускали. Зрачки колдуньи фосфорицировали даже не свету.

— На любой. Я тебе всё заранее прощаю. И то, что было…

— И то, что будет! — прервала Сибилла. — Я не обещаю хранить тебе верность. Ещё есть время дать задний ход, если ты ревнив. Гарантирую одно — рожать, если получится, буду только от тебя.

— Согласен! Согласен на всё, только стань моей!

— Тогда разлей вино! — приказала Сибилла.

Пока Райников дрожащими от волнения и радости руками наполнял бокалы, Сибилла открыла один из шкафчиков, достала длинную опасную бритву. — Это старая, папина. Смотри сюда!

И Сибилла, задрав рукав халата, полоснула бритвой по запястью Потрясённый Райников всё же успел заметить на коже своей избранницы несколько тонких шрамов. Получается, она клялась таким образом не впервые.

Тёмная, как вино, вишнёвая кровь стекла сначала в один бокал, потом — в другой. Сибилла наскоро перемотала полотенцем руку, выжидательно глядя на Лёву. Тот поспешно стащил в себя смокинг, рубашку и «бабочку», остался только в майке. Протянул руку и внутренне сжался, ожидая острой боли. Но Сибилла сумела так ловко и быстро вскрыла вену, что Лёва почти ничего не ощутил. Его кровь вытекала быстрее, чем у Сибиллы, и казалась более светлой.

Когда Сибилла перевязала ему руку и легонько встряхнула бокалы, Райников почувствовал себя невесомым. Голова кружилась, а ног словно не было. Невеста, не говоря ни слова, протянула ему бокал. Райников с трудом обхватил пальцами гранёную горячую ножку, припал губами к краю.

Он повторял за Сибиллой какие-то слова, плохо понимая, что они означают. Для него перестало существовать прошлое, в котором не было Сибиллы. Он как бы заново родился сейчас, и каждый глоток колдовского вина из этого бокала превращал его в другого человека, пусть внешне очень похожего на прежнего. Теперь Лёва готов был принять от необыкновенной женщины всё, даже смерть, и в душе радовался этому…

А потом были долгие томительные месяцы ожидания, поездки по свадебным салонам нескольких городов мира. Там Сибилле купили два платья — белое в греческом стиле и голубое, из итальянского шёлка. На понедельник, четвёртое октября, назначили долгожданную церемонию, которую Лёва не захотел перенести даже в связи с боевыми действиями в столице.

И под бомбёжкой он готов был сочетаться со своей королевой, потратив на это последние минуты жизни. Единственное, что им пришлось переменить, — место проведения банкета. По центру Москвы носились бэтээры и военные грузовики, на Пресне и Новом Арбате то и дело щёлкали выстрелы. А после над Москвой-рекой столбом поднялся чёрный дым. И жутко было представлять, как выглядит из окон отеля «Украина» беломраморное здание Парламента, ставшее символом их запретной, но сладкой любви.

Танки прямой наводкой били по Дому, звенели разбитые стёкла, кричали люди — кто радостно, кто испуганно. И першило в горле от едкого дыма, расползающегося по всему центру.

И уж совсем невероятным казалось то, что приказ стрелять по своим отдал тот самый Президент, который любезничал с Сибиллой на новогоднем приёме. Очень милый, улыбчивый, простецкий дядька, который так возмущался из-за зверств большевиков в давние времена! Впрочем, ранее это ему совсем не мешало быть первым секретарём обкома КПСС…

По улице носились «скорые» с включёнными маячками и ойкающими сигналами. Их свадебный белый «Кадиллак» еле продвигался в потоке совсем не праздничного транспорта. То и дело приходилось предъявлять военным и ментам документы, и в результате Райников предложил перенести банкет в Царицыно. Разумеется, никто из гостей не возражал.

Его свидетелем был Артур Тураев, сегодня хмурый и молчаливый. Услышав про Царицыно, он не разжал губ — только кивнул головой. Таким и запомнил его Райников — в небесного цвета костюме, с триколорной лентой через плечо. И в страшном сне не приснилось бы тающему от сладкой неги новобрачному, что со своим дорогим другом он встретится только через тринадцать с лишним лет. Что постарается забыть о нём, внезапно впавшем в немилость.

Не вспоминал он и о Даше Гавриловой, оказавшейся после всего в психиатрической больнице — её застали на кладбище во время раскопки свежей могилы. Кости ей были нужны для «заговора на погибель», но добыть их не удалось. Не для того Лёва семь месяцев ждал этого дня, выбирая ресторан, меню, наряды и цветы, чтобы скомкать торжество из-за разборок в верхах, пусть даже туда оказался втянутым Артур, и очень многие другие люди тоже…

Они ехали из Дворца, а навстречу им по тротуару Садового бежал взвод солдат, почему-то в противогазах. И Лёва, наряженный в серый смокинг с муаровыми отворотами, расхохотался, заметив этих несчастных «слоников». Ему казалось, что в этот солнечный осенний день всё живое должно радовать, забавлять, смешить, потому что он наконец-то стал законным мужем своей богини. Но гости вели себя неестественно. Веселье получилось натужное, фальшивое. И все разговоры вертелись вокруг кошмара, творившегося в центре города, а о молодых как-то сразу позабыли.

Над блюдами русской царской кухни, над бутылками изысканных вин, над бесчисленными вазами с цветами словно стелился тот самый дым с излучины Москвы-реки. И Райникову казалось, что в банкетном зале воняет гарью, и где-то среди полыхающих осенней листвой деревьев стреляют танки, хотя на самом деле они давно уже смолкли.

Разрешение на брак они получили сравнительно быстро — возможно, повлияла справка о беременности будущей фру Райникофф. Лёве хотелось на радостях обнять и расцеловать каждого встречного, кричать во всё горло о том, что в апреле он станет отцом. Но ситуация не располагала к беззаботному хохоту, и это Лёву сильно раздражало. Чтобы отвлечься, он рассматривал своё обручальное кольцо — платиновое, с алмазной нарезкой, на внутренней стороне которого было выгравировано имя Сибиллы.

Он боялся, что жена расстроится из-за внезапно возникших сложностей, сочтёт происходящее дурным предзнаменованием — гораздо хуже того венка. И потому то и дело наклонялся к ней, спрашивал, не хочет ли дорогая выпить лимонаду, прогуляться, подышать свежим воздухом.

Они ушли из-за стола и долго бродили вдвоём, взявшись за руки, по аллеям осеннего парка. Солнце, заходя, посылало им свои длинные, остывающие лучи. Гигантские тени скользили рядом по траве, по песку и камешкам садовых дорожек.

А когда они вернулись в ресторан, то узнали, что Артур Тураев уехал, не попрощавшись, и оставил на своём стуле трёхцветную ленту. Дальняя родственница и свидетельница со стороны Сибиллы Мина, ни шиша не понимавшая по-русски, безуспешно пыталась понять, что происходит в российской столице. Она боялась возвращаться на Тверскую, где остановилась по прилёте из Стокгольма, и хотела перебазироваться куда-нибудь на окраину.

На Мине тоже была надета свидетельская лента. Гостья с интересом изучала обшитую золотистой каймой бело-сине-красную полоску ткани; а после начала фотографировать всех подряд в самых нелепых и забавных позах. Когда появлялись наиболее удачные кадры, Мина начинала хлопать в ладоши и кричать что-то Сибилле по-шведски. Новобрачной ради приличия приходилось всё это переводить, и она тоже устала.

Молодые уехали вскоре, оставив своих гостей пировать до наступления комендантского часа. Вернувшись на Тверскую, долго пытались разыскать по телефону Артура, но не смогли.

… Райников, несмотря на предупреждение Тураева, давно уже остановил джип. Опустив голову на руль, он ждал, когда стихнет ломота в сердце. Странно, ведь раньше никогда такого не было. Они с Сибиллой даже венчались под водой, в аквалангах, ещё до гражданской регистрации брака.

Это случилось в июле девяносто третьего, в пучине Карибского моря, куда вместе с молодожёнами погрузился такой же увлечённый дайвингом пастор. Несмотря на экстравагантность церемонии, небо благословило их союз, и через месяц Сибилла шепнула Лёве: «Скажи родителям, что у них будет внук!»

Она стала капризной, ела только бразильский капустный суп, азиатские вонтоны, португальскую треску, запечённую с перцем. Но больше всего её тянуло на японскую кухню — суши, роллы, салаты. Точно так же получилось и спустя три года, когда Сибилла носила их второго ребёнка, и УЗИ, несмотря на предварительные прогнозы знакомых, опять показывало девочку.

Берта и Агата, крошки мои, папа едет к вам! Бабушка ваша там, наверное, весь корвалол выпила, а я, гад, отключил смартфон и даже не заметил, когда именно! Сейчас — въезд на Кольцевую, а за ней — Можайское шоссе. Всё, амба, завтра весь день буду с вами — сейчас ведь каникулы.

Надо погулять с девчонками, в парк их свозить. Хотя сейчас и в парке хреново — без снега, без катка, без лыжни. Глобальное потепление, мать его! Кроме того, Агата приглашала на своё выступление — надо бы сходить. Ба, Стефан ведь зачем-то набирал… Непременно следует выяснить, что у него не в порядке.

Чёрт, а вдруг девчонок сейчас опасно возить с собой? Может, лучше подождать, пока с дискетой всё разрешится? Как бы в оборот их не взяли из-за этого досье… Отделаться бы от него поскорее, а с дочками поболтать и дома можно. Кстати, маме тоже так спокойнее. Значит, решено — завтрашний день посвящаю семье!

Полночи уйдёт на успокоение матери — она ведь обязательно прочитает нотацию, будто не тридцать восемь ему, а восемь. В этом отношении с Сибиллой проще. Она никогда не выведывает, где был, почему задержался, но и сама не терпит этих разговоров.

А Артур молодец — другой на его месте послал бы предателя подальше. Ведь ничем тогда Райникову эта дружба не грозила. Лёва и сам понимал, что за отца, давно ушедшего от них, друг отвечать не будет. Но вот почему-то не хотелось Лёве, чтобы Тураев вновь возник на его горизонте. Даже когда тот работал на Петровке, был майором милиции… Видно, действительно боялся, что Сибилла тряхнёт стариной, а оставить её не хватит сил.

Артур после развода с Мариной больше не женился. И вот такой, свободный, он был для Райникова так же опасен, как головешка в столу сухого сена. Лёва жадно выслушивал новости, касающиеся старого друга, и в двухтысячном году был шокирован известием о том, что Артур осуждён за тройное убийство.

Тогда они с Сибиллой и детьми жили в Ханое, откуда перебрались в Шанхай. Поначалу супруги решили, что произошла какая-то ошибка. Артур, как бы он ни был горяч, вряд ли решится на столь страшное преступление, да ещё будучи сотрудником органов правопорядка. А после оказалось, что жертвы его были жестокими и изобретательными бандитами, вроде нынешнего Аргента. И у них тоже была «красная крыша», мешавшая привлечь негодяев по закону. Тогда Артур и решил попросту пристрелить двух главарей и начальника их охраны, чтобы раз и навсегда избавить мир хотя бы от нескольких уродов.

Вот это был действительно в стиле Тураева — жертвовать собой ради других. За пять лет, что он провёл в зоне, на него трижды покушались. Но всё-таки Тураев вышел по УДО, отбыв половину «червонца», положенного ему по приговору. По другим сведениям, ему поменяли статью на более мягкую. Опять пришлось вмешаться отчиму, потому что Нора плакала каждый день. Но теперь Альберта Александровича нет, и Артура будет трудно прописать обратно в Москву. Да он, судя по всему, не очень и хочет, а то спохватился бы раньше.

Лёва вспомнил, что утром старшенькая, Берта, очень просила шестого января побывать на её премьере. У них сложился целый вокально-инструментальный ансамбль, куда вошли члены подросткового клуба. Кроме того, обе дочери там же учились шить и вязать, делать декоративные цветы и мягкие игрушки. Всех знакомых одарили, а ещё себе оставили на будущее. Не всё же им в компьютер пялиться, здоровью вредить. Нужно уже становиться хозяйками и, кроме того, развивать вкус, чтобы уметь отличать настоящее искусство от попсы.

Райников включил зажигание, немного прогрел мотор, осматривая шоссе. Ничего подозрительного — «тачки» проносятся мимо, не притормаживая. И никаких гаишников вокруг. Только ветхая старушонка ковыляет по обочине в сторону Москвы, и скоро поравняется с джипом Райникова. Как её занесло-то сюда в такое время? На автобус, что ли, опоздала? Неужели надеется добраться до города пешком, практически ночью, когда общественный транспорт не ходит? Лёва вспомнил, что не видел ни автобусов, ни маршруток этим вечером. Ещё не все просохли после Нового года, а скоро Рождество, потом — Старый новый год…

Жаль, что Сибиллы нет рядом, а то устроили бы праздник по-шведски, пусть даже и в России. Двадцать пятого декабря они всегда навещали Харальда Юхансона, который души не чаял во внуках, и все вместе готовились к таинству. Украшали дом звёздами и канделябрами, делали свечи разных цветов и ароматов. Выставляли на стол фамильную древнюю посуду, когда рядом с каждой тарелкой лежало по десять ножей и вилок.

Харальд усаживался вместе с внуками смотреть мультики, а Лёва с Сибиллой и Амалией готовили традиционный стол. Всегда на нём появлялись свиные колбасы, окорок, селёдочный салат, домашний паштет, солодовый хлеб. Сплетать венок из веток сосен и брусники лучше всего получалось у Стефана. Венок потом вешали на дверь особняка, стены украшали гобеленами, затканными соответствующими картинками. На стол стелили скатерти с зимними пейзажами или изображениями Санта-Клауса.

В последнее время все эти вышивки, а также гномики и ангелочки изготавливались лично Бертой и Агатой. Но, к сожалению, дедушки уже не было в живых, и имение перешло по наследству к Сибилле. При ней, как и при отце, в комнатах благоухали гиацинты, а в Сочельник вся семья собиралась перел плазменным экраном в гостиной. И уютный дом, так похожий на пряничный рождественский сувенир, уютно светил оранжевыми окнами среди глубоких лиловатых снегов и заиндевелых нордических елей.

Так хотели провести они и эти праздники, но в начале декабря Сибилла сообщила мужу о незапланированной командировке в Кению. Он удивился — жена только что вернулась из Австралии, откуда в числе прочих сувениров привезла и бумеранг. Тогда с ней три месяца прожил Стефан, до сих пор с восторгом вспоминающий сёрфинг на океанских волнах.

Верный своей клятве кровью, Лёва решил ни о чём жену не спрашивать и устроить шведский стол для детей на православное Рождество в Москве. Он уже начал вспоминать, как нужно делать окорок, но тут в ветровое стекло трижды постучали.

Он не ошибся — та самая бабка явно переоценила свои силы и теперь хочет, чтобы её подвезли. Январский бесснежный вечер здесь казался ещё более мрачным, и одинокой старухе не к кому было обратиться за помощью. Денег у неё, конечно же, нет, и «бомбилам» такой клиент не интересен. Бабки всегда норовят сбежать, не заплатив, или начинают голосить, жалуясь на свою горемычную судьбу и на бессовестных хапуг, не знающих снисхождения к старым и немощным.

Артур просил никого не пускать в салон, но речь шла, наверное, всё-таки о мужиках. А что этот божий одуванчик может сделать взрослому сильному дядьке? Да он её одним пальцем пополам перешибёт. И место вокруг открытое — ни машину не спрятать, ни людей. Бабка стояла на ветру в голом поле и тёрла правый бок, показывая пальцем на ногу, знаками просила опустить стекло. Лёва исполнил её просьбу, и холодный вихрь обжёг его щёки.

— Сынок, милый… довези до города… Век Бога буду молить!

Бабка говорила тихо, устало. Во всём её облике было что-то, вызывающее у Райникова глухую жалость. Теперь он уже не мог уехать, бросив смиренную бедную бабушку на обочине шоссе поздно вечером, зимой, пусть и бесснежной. Она скоро упадёт — сразу видно, хромает на правую ногу. А если упадёт, то уже не встанет — щиколотку подвернула и мучается от острой боли.

— Из автобуса неудачно вылезла, дура старая! — вполголоса ругала себя бабулька. — Думала, доберусь, но нет, грохнусь скоро! Сыночек, машина-то у тебя богатая, в деньгах не нуждаешься. Что тебе стоит бабку подкинуть? Тут недалече — на Кременчугскую улицу. К самому дому не нужно — от Можайского сама дойду…

Бабуля была чистая, в пальто с норкой и в оренбургском платке. В сухом, опутанном венами кулаке она сжимала шерстяные перчатки — заштопанные, но опрятные. И смотрела она как-то по-особенному — снизу вверх, но не льстиво, а умоляюще. Смешно было видеть в ней врага, да и не так воспитан был Райников, чтобы оскорблять пожилого человека недоверием.

— Садитесь! — Лёва наконец-то принял решение. Он открыл заднюю правую дверку — чтобы бабка на всякий случай была подальше от него. — Вам помочь подняться?

— Да я сама, сама, сыночек! Ой, спасибо тебе, дай Бог здоровья…

— Не стоит благодарности.

Лёва подождал, пока бабка, кряхтя и постанывая, заберётся в джип и захлопнет дверцу, и сразу же рванул к Москве. Он не понимал, почему остановился у обочины, и долго сидел, вспоминая давнее и прошлое. Забыл о матери, о дочках, и воображал Сибиллу… Да нет, ещё и Артура.

Этих двоих он не только любил, но и уважал, и боялся. Они играли в жизни Льва Райникова особую, мистическую роль, и сегодня на заправке Лёва особенно остро это ощутил.

Райников знал о намерении бывшей своей невесты навести на него порчу, но всерьёз их не воспринимал. Он был закоренелым материалистом, окрестился только ради Сибиллы, а на самом деле считал разговоры о потустороннем женской блажью. И, похоже, был прав, потому что ничего страшного после свадьбы, сыгранной в памятный всей стране день, ничего не случилось. Брачная ночь прошла в тревоге. Молодожёны даже не прилегли ни на минуту, а утром Сибилла начала собираться в путь.

Пятого октября они вылетели из Москвы в Стокгольм, чтобы справить там после русской шведскую свадьбу. Ещё на подлёте к аэропорту шведской столицы Райников залюбовался расстилающимся под крылом осенним северным пейзажем. И заметил, какой чистый, прозрачный воздух за иллюминатором. В Москве, да и в Питере тоже, лайнер при посадке обтекала муть — то ли пыль, то ли смог, то ли всё вместе, включая и реагенты для обработки самолётов и бетонки. Здесь же воздух искрился, как бриллиантовый, и небольшой город, похожий на прибалтийские столицы, представил перед Лёвой приветливым, спокойным, нарядным.

Харальд Юхансон как-то по-новому, радушно и непринуждённо, встретил дочь с зятем. Усадил их в представительскую «Вольвочку», повёз показывать Стокгольм. Тот, как Питер, раскинулся на нескольких островах. Они осмотрели Королевский дворец, Нобелевский музей и Рыцарский дом. Потом выбрались из лимузина и прошлись по узким улочкам Гамла-Стан — Старого города.

Между делом забрели и в ресторанчик, где Харальда с Сибиллой знали все, включая посетителей. Выслушали традиционные здравицы, пожелания счастья молодым, и отведали несколько вкуснейших блюд шведской кухни — от сосисок, колбасок и рыбы до брусничного варенья и имбирного печения. Тесть и зять запивали всё это шнапсом и глеггом с изюмом и миндалём. А вот Сибилла пить отказалась, чем вызвала новую волну аплодисментов и восторгов. Люди всё поняли правильно и принялись наперебой желать новобрачным много-много прелестных детишек.

— Я надеюсь, что твоя мать видит нас с небес, — сказал отец Сибилле по-русски, чтобы понял зять. — И радуется за тебя!

— Мне хотелось бы, папа, чтобы она была с нами! — дрогнувшим голосом ответила молодая жена.

И Лёва понял, что она действительно тоскует по матери даже в такой светлый день.

— Думаю, что на сегодня мы посмотрели уже достаточно! — После минутной слабости Сибилла вновь стала деловой и властной. — Нам столько пришлось пережить вчера в Москве, что нужно неделю отдыхать на необитаемом острове. Кстати, папа, «Дом Советов» вчера бомбардировали так же, как «Ла Монеду». И мне подумалось, что какая-нибудь молодая женщина могла погибнуть под пулями, оставив безутешного друга. Наши гости уверяли, что ближайший к тем местам стадион «Асмарал» использовали в точности как Национальный в Сантьяго. Сколько человек не вернётся оттуда — страшно даже подумать! Останутся дети, которым, как и мне, всю жизнь будет грустно. А мы на фоне этого кошмара справляли свадьбу. Смеялись, пели, танцевали… И я поспешила увезти мужа из этого ада, потому что мы всё равно ничем не могли помочь гибнущим. Но Лёва должен знать, что совсем рядом с Россией есть добрая, тихая страна, где люди на улицах не убивают друг друга. Думаю, остров Юргорден мы осмотрим завтра. А после поедем на север, к дремучим лесам и хрустальным озёрам. Это — край национальных парков, где сохранились уголки первозданной природы. Там водятся редкие животные и птицы; некоторые из пернатых уже улетели на юг. Лёва, ты хочешь увидеть край эльфов и троллей? И остаться среди сказки на несколько дней?

Сибилла обняла мужа за шею, и тот зарылся лицом в её душистые волосы.

— Но на сегодня я припасла для тебя тот самый главный сюрприз, который ты скоро увидишь в нашей усадьбе. И мне очень интересно, что ты скажешь тогда…

Они мчались по великолепному автобану среди рыже-золотых перелесков, и Райников с каждой минутой всё сильнее чувствовал приближение чего-то нового, готового вот-вот войти в его жизнь. Густо-синее небо, яркое солнце, желтоватая вода бурных, холодных даже на вид ручьёв становились декорациями для очень интересного спектакля, поставленного самой судьбой. Лёве казалось, что «Вольво» едет слишком медленно, по-скандинавски, но он не осмеливался торопить водителя и, стиснув зубы, терпел.

Наконец водитель Эдвард несколько раз просигналил у ворот, и створки тотчас же открылись. Тогда впервые и увидел Райников пряничный, залитый осенним заходящим солнцем дом, огромные ели, стройные берёзы, колючие изгороди и аккуратно убранные на зиму цветочные клумбы. Лёве показалось, что из глубин усадьбы доносятся детские голоса, и он вопросительно взглянул на жену. Она, не обращая внимания на тех, кто приехал из города вместе с ними, схватила Лёву за руку и потащила по главной аллее к дому.

Но на крыльцо они не поднялись, потому что Сибилла, свернув налево, толкнула ажурную калитку. Они очутились в небольшом дворике, оборудованном под детскую площадку. Здесь были качели, карусели, шведская стенка, турник и прочие спортивные снаряды. Неподалёку стоял трёхколёсный, сверкающий на солнце велосипед. Рядом притулился такой же маленький самокат, прислонённый к скамейке.

Лёва сначала решил, что жена демонстрирует ему заветный уголок, приготовленный для их будущего ребёнка, но в тот же миг увидел на качелях мальчика примерно двух лет от роду. Заметив Сибиллу, карапуз спрыгнул с высоко взлетавших качелей, не дожидаясь их остановки, чуть не упал, но всё же устоял на ножках. С восторженным воплем дитя вскарабкалось на Сибиллу, выпачкав в мокром песке подол её свадебного платья, обхватило за шею и только тут заметило незнакомого дядю. Тёмные большие глаза настороженно, но без страха уставились на Лёву.

— Ну, как тебе мой сюрприз? — Сибилла широко улыбалась, но глаза тревожно косили. — Посмотри, какой славненький!

Мальчик был крепкий, сильный, рослый для своего возраста и рыжеволосый. Задумчиво посасывая палец, он раздувал упругие щёки и, похоже, соображал, как вести себя с этим дядькой, раз уж его привезли к ним домой.

— Это… кто? — Райников оцепенел, даже не пытаясь догадаться.

— Мой сын Стефан!

Сибилла поцеловала огненные кудряшки ребёнка.

— Надеюсь, что ты станешь ему отцом и другом. Прости, но я должна была на деле испытать твою любовь. Потому и не предупредила раньше. Если ты дорожишь мною, примешь и моего сына…

Ребёнок лопотал по-шведски, продолжая кусать палец, но строгая с другими Сибилла лишь безмятежно сияла, прижимаясь щекой к его плечику. Сынок, тем временем, заметил бриллиантовые серьги в ушах матери и начисто позабыл о дядьке. Ему хотелось вытащить сверкающие камешки и изучить как следует. Серьги не давались ему, и Стефан раздражённо зафыркал.

— Значит, у тебя есть сын? — Райникову почему-то стало обидно. — А ты говорила, что детей у тебя, возможно, не будет. Проверяла меня?

— Да. — Сибилла всё еще улыбалась, но уже не нежно, а насмешливо. — Ты готов был принять меня распутной и бесплодной. Теперь посмотрим, как ты будешь обращаться со мной, узнав о существовании Стефана.

— Сколько ему?

Райников понимал, что упрёки лишь раззадорят жену. Всё равно уже ничего не изменишь, и без Сибиллы для него жизни нет.

— Два года и один месяц.

Сибилла легко подбросила на руках своего бутуза. Потом она, шепнув ребёнку несколько слов на ушко, опустила его на песок и повернулась к мужу, утратившему дар речи.

— Чему ты так удивился?

Сибилла продела руку под локоть Лёвы и повела его в дом. Стефан уже занялся велосипедом, позабыв и о дядьке, и о бриллиантовых серьгах матери.

— Это твой… родной… сын? — в несколько приёмов выдавил Лёва.

— Роднее быть не может, — усмехнулась Сибилла, открывая застеклённую дверь на веранду.

Солнечные лучи пронизывали весь дом насквозь, и листва стоящих на подоконниках растений играла всеми цветами радуги.

— Но ведь твой муж погиб гораздо раньше… — Лёва не договорил.

— Ты клялся кровью, помнишь? И обещал принять меня такой, какая я есть.

Лёве показалось, что жена скрипнула зубами. Ноздри её раздувались — то ли от гнева, то ли от волнения.

— Я тебя не прошу усыновлять его, не бойся. И ни на какие вопросы относительно происхождения Стефана я отвечать не стану. Он родился, он живёт, и больше ничего не имеет значения. Отныне мы — одна семья. И лучшего сына нельзя желать. Скоро ты в этом убедишься…

… Джип уже летел по новогодней Москве. Если бы не ёлки, гирлянды и прочая мишура, трудно было сообразить, какое время года на дворе — то ли поздняя осень, то ли ранняя весна. И только небо оставалось таким, как всегда в это время. На юго-западе догорали последние отблески волшебной тёмной зари.

Райников ещё раз проверил смартфон — вестей от Вороновича не было. Они въехали на Кутузовский проспект, оставив слева платформу «Кунцево». Бабуся сзади зашевелилась и тихонько покашляла.

— Куда дальше ехать? — отрывисто спросил Райников.

— Да тут и останови, сынок, дальше сама доберусь. Сколько должна-то тебе? — Старуха открыла потёртую сумку, стала искать кошелёк.

Райникова рассмешила сама мысль о том, что владелец огромного джипа возьмёт плату с нищей пенсионерки.

— Нисколько вы мне не должны. Подождите, сейчас я открою дверцу.

Лёва уже хотел сделать это, но вдруг увидел в зеркало, что старуха, достав из сумочки вместо кошелька какой-то пакетик, опустила его в задний карман чехла, покрывающего водительское сидение. Райников, разом взмокнув, немедленно заблокировал двери и обернулся к бабке. Она подёргала за ручку и растерянно улыбнулась.

— Закрыто, сынок! Ты же открыть хотел…

— Что вы положили в карман? — тихо спросил Лёва, еле справляясь с желанием схватить мерзавку за горло. — Достаньте немедленно!

— Чего я положила? — Старуха испуганно замигала седыми ресницами. — Это порошки мои, в аптеке получила… Погоди-ка! — Она запустила руку в карман и вынула пакетик. — Ой, ты, дура старая! Сослепу сунула мимо сумки! Потом искала бы, ревела… Это же специально, на заказ готовят. В очереди ещё настоишься… Да прости ты меня, идиотку! Это ж до моих лет нужно дожить, чтобы понять! Открой, милый, пойду я!..

— На первый раз поверю.

Райникову не хотелось сейчас везти бабку в милицию, чтобы исследовали содержимое пакетика. Да и вряд ли станут они сейчас, ночью, во время праздников этим заниматься.

— Идите на все четыре стороны, но по возможности больше мне на глаза не попадайтесь. Это ведь очень легко проверить, лекарство там или…

— Да уж прости, прости ради Светлого Рождества Христова! — зачастила старуха.

Она ощупью открыла сумку, запихала туда пакетики. Райников между тем разблокировал дверцу и стал искать сигареты — после пережитого страшно захотелось курить. Бабка вытащила правую руку из сумки, но теперь вместо белого пакетика в ней оказался маленький дамский пистолет. Райников даже не успел вытащить сигарету из пачки. Дуло клюнуло его в затылок и тут же дёрнулось от выстрела. Лёва упал головой на руль; из носа и изо рта потекла вязкая, блестящая кровь.

— Со святыми упокой!

Бабка убедилась, что Райников мёртв, перекрестила его и спрятала в сумку пистолет. Потом совершила ещё одно знамение — перед иконами, прикреплёнными к приборной доске.

— Вечная тебе память, милок! Пойду я, наконец, не поминай лихом…

Старушка выбралась из джипа, аккуратно закрыла дверь и стала ждать другую машину — потрёпанные «Жигули» пятой модели. Ей нужно было вернуться в Кубинку. На Кременчугской улице они жили раньше с внуком, сбитым насмерть на пешеходном переходе шальной иномаркой.

— Какой же ты у меня по счёту, касатик? — задумалась старушка, из-под руки вглядываясь в темноту. — Десятый? Нет, одиннадцатый. Вот голова дырявая — не помню! А ты спи, солнышко моё, Игорёк, спи спокойно! Бабуля ещё их настреляет. Осталось десять клопов раздавить. Насосались нашей кровушки, гады… Двадцать один их должно быть. По числу твоих годков, Игорёк…

 

Глава 3

Артур Тураев не помнил, как добрался до своей общаги в Дорохово, как запер дискету в маленький сейф, где хранил все свои документы. На хлипкую дверь надежды не было, замок то и дело заедало. Стены пришлось за свой счёт обшить гипроком, да ещё сверху — пробкой, чтобы соседские вопли не мешали отдыхать после смены. По старой милицейской привычке Артур в скандалы и драки не вмешивался. Каждое утро соседка заступалась за своего мужа так же страстно, как накануне умоляла посадить и даже приговорить к смертной казни.

На каникулах к соседям то и дело приходили гости, потом прибыли дальние родственники из деревни. И каждый визит сопровождался новой пьянкой, плавно переходящей в кулачный бой. Правда, вчера, когда Артур наконец-то ввалился в общагу, у соседей было тихо, и в душ пришлось простоять всего десять минут. Столько же ушло собственно на помывку, а после Тураев грохнулся на свою койку, как подкошенный. О кофе и сигаретах, столь любимых ранее, он сейчас не мог думать без омерзения. Слишком много выпил и выкурил за четыре дня бесконечной пахоты, и теперь хотел одного — спать. Спать под музыку, вопли, частушки, звон разбитой посуды, потому что человеческий организм тоже имеет предел прочности.

Он решил просмотреть документы после долгого отдыха, когда голова станет ясной. За четыре дня, что остаются до встречи с Лёвкой, как раз успеется. Вроде бы, дружок говорил, здесь не всё досье, и нужно потом его дополнить, взяв материалы ещё у нескольких человек. Жаль, что один из них в Питере, но ничего, можно съездить. Это в том случае, если Славик Воронович потратил своё время не напрасно.

Странно, но эта общага была подключена к Интернету. Здесь жило много студентов, не имевших денег на аренду комнаты или квартиры в Москве и не попавших в общежитие из-за подмосковной прописки. Все они, разумеется, не отлипали от компьютеров, и потому в дом провели Интернет сразу после администрации посёлка.

Именно за это любил Артур тесную комнатушку с окном в забор, где так хорошо спалось и думалось. Вот и теперь он скорчился на измятой постели, упираясь лбом в стену, и словно пытался куда-то ползти. Но двигаться мешала стена, из-за чего Тураев стонал во сне и ругался сквозь зубы.

Ему снилась пещера в Алтайском крае, где они с Райниковым, будучи ещё студентами, оказались отрезанными от мира в глубоком подземелье. Группа вместе с инструктором чуть не утонула в полном составе. После сильных дождей основной ход, по которому они должны были выбраться назад, затопило грунтовыми водами. Они остались в темноте, без продуктов, и кромешный мрак разгонял лишь к каждой минутой тускнеющий свет налобных фонарей.

И сейчас Артуру снилось, что фонари эти один за другим гаснут — горят только у него и у Лёвки. Но вскоре фонарь Райникова тоже пропал, и Артур остался один. Он, спотыкаясь, по пояс в воде, начал пробираться вдоль склизкой каменной стены. И всё время шарил по ней руками, стараясь найти щёлку. Но у него не получалось, и потому, упираясь ладонями и лбом в эту проклятую стену, он зарычал от бессильной ярости. Артур звал Лёвку, но тот не отвечал. Только плавала в чёрной воде его пластмассовая красная каска. А под каской скользили большие белые рыбы, сквозь студенистые тела которых просвечивали внутренности…

Тураев проснулся, с трудом выровнял дыхание. Спустил ноги на пол и долго облизывал пересохшие губы. Чёрт, приснится же такое! А ведь раньше — никогда… Это было в восемьдесят девятом. Их спасли аквалангисты, и после этого друзья пристрастились к рискованным погружениям. Никто из группы на самом деле не погиб, даже не был ранен. А во сне Лёвка утонул, и до сих пор страшно было вспоминать плавающую каску. «Ведь этого же не было, не было!» — убеждал себя Тураев, прислушиваясь к ночной тишине.

Почему-то сегодня не горланили алкаши, не пускали петарды мальчишки, не шептались влюблённые в коридоре. И соседи наконец-то угомонились — наверное, выпили всю водку. Только орала дурным голосом вышедшая погулять общажная кошка Муська. Артур взял с тумбочки мобильник, взглянул на дисплей. Половина второго, пятое января. Говорят, что в ночь с четверга на пятницу, да ещё сразу после Нового года, снятся вещие сны, сбывающиеся в течение нескольких месяцев. Неприятное начало ожидает их с Лёвкой мероприятие, если верить народным приметам…

Тураев всё-таки встал, попил воды, выкурил сигарету с ментолом, и ему полегчало. Может, дело совсем в другом. Четыре дня проработать в бензиновой вони — ещё не то приснится!

«Сновидения — это зачатки грядущего. Мы видим во сне то, что должно свершиться». Это, кажется, цитата из Бейли. И ещё, из Платона: «Душа во сне открыта для божественных откровений». Неужели всё действительно так плохо, и нужно бросить дело, не начиная? Хотелось бы знать, конечно, как вести себя в этой ситуации, но ведь ни у кого не спросишь. Лёвка надеется на Артура, а тому где искать поддержки? Он же не голливудский неуязвимый герой, а обычный живой человек, который уже столько раз ошибался! Куда идти, как? Или нужно стоять на месте?

Артур шептал, обращаясь к ному-то невидимому. Он буквально кожей ощущал присутствие некой силы, исходящей не из его сердца или мозга, а со стороны. Это была как раз та субстанция, которая изредка посылает людям озарения.

Он заснул снова, придавленный многодневной усталостью, и опять очутился в том страшном месиве тел, корзинок, тележек, пакетов и бутылок. Накануне нынешнего Новогодья понесло его в супермаркет, неподалёку от дома матери. Артур даже представить себе не мог, что увидит опрокинутую ёлку, разбитые и растоптанные украшения, окровавленные руки и лица, перевёрнутые прилавки, потерянные шапки и шарфы. В этом магазине перед праздниками ввели дополнительные скидки, действующие до трёх часов дня, да ещё объявили про акцию на всю Москву.

Народ ломанулся даже из области, несмотря на то, что дорога съедала эти скидки начисто, да ещё приходилось доплачивать. Администраторы и сами были не рады тому, что захотели отоварить население пораньше, а не в последние часы Старого года. Толпа росла; новые покупатели прибывали, а явившиеся раньше никак не могли остановиться. Они хватали новую тару, пихали туда всё, что попадалось под руку, и прорывались к кассам. А там, узнав, что занятая очередь уже прошла, дрались с охранниками и между собой.

Артуру пришлось идти прямо по чужим корзинам, по поддонам с хлебом и сладостями, по ящикам с фруктами и овощами. Он цеплялся ногами за чужие тележки, шубы, ботинки, но ничего не мог поделать, и оттого сатанел. Он проклял тот день и час, когда решил отовариться днём, чтобы вечером съездить к Ирине с дочерью и поздравить их.

И сейчас, во сне, он снова видел волнующееся людское море у входа в супермаркет. Очередь змеиными кольцами завивалась вокруг торгового зала. Стоя на ступенях, Артур сверху видел, как многие люди выбираются из потока, Оставляя своих родных стеречь место в очереди, чтобы схватить ещё одну бутылку шампанского, ещё одну мороженую курицу, банку зелёного горошка, лишний ананас или сетку мандаринов. Но к своему месту у касс им было уже не пробиться. И потому все эти бутылки, банки, пакеты и сетки полетели над головами прижатых друг к другу страдальцев, которые не могли ни присесть, ни увернуться.

А вскоре грозный гул толпы прорезал истошный крик первого пострадавшего. И его повторили — то близко, то далеко, но одинаково пронзительно. Мощный поток нёс людей на выход и многие мечтали лишь о том, чтобы выбраться на крыльцо и набрать в сплющенные лёгкие свежего воздуха. Но там, на улице, рычала огромная свора бешеных зверей, уже давно потерявших человеческий облик. Ведь скоро просигналит три часа, и скидки уже не будет. Тогда ради чего потеряли целый день, спрашивается?! Надо любой ценой прорваться в магазин и схватить что-нибудь, иначе целый год будешь чувствовать себя полным лохом…

И вдруг стена супермаркета рухнула. Толпа, оглушительно воя, влетела с крыльца в зал, калеча тех, кто по несчастью оказался у дверей. Наяву это было страшно, хоть и не рушилась стена, а просто охранники отступили в подсобку, устав вшестером сдерживать ораву жаждущих отовариться. Но во сне всё выглядело просто катастрофически.

Настоящее человеческое цунами обрушилось на тех, кто уже подходил к кассам, и Тураев оказался в их числе. Он упал между табуретом кассирши и стендом с выставленной сладкой мелочью, пытаясь сгруппироваться, применить спортивные и милицейские навыки. Артур делал всё, чтобы не оказаться раздавленным, сохранить голову, грудную клетку и живот, подобрать под себя ноги.

Но почему-то всё это очень плохо удавалось. Члены не слушались, и Артур непременно погиб бы под тоннами урчащей человеческой плоти, если бы какой-то парень не толкнул его вниз, к служебному помещению, и не прикрыл собой. Артур успел заметить лишь модную стрижку парня, его удивительные глаза — будто отлитые из чернёного серебра и расплавленного золота. Парень был весь в синяках, изо рта у него хлестала кровь. Артур хотел помочь ему, но никак не мог вползти назад по ступеням. Вроде бы там, в кошмарном месиве тел, были Ольга Васильевна, её дочь и внук, ребята с заправки, неизвестно как оказавшиеся здесь. И Артур видел, что все они мертвы…

Тураев не помнил, как выбрался из магазина, как добежал до квартиры матери. Давно забыл, где бросил продукты, и не до них сейчас было — ведь в прихожей на паркете Артур заметил кровавые следы. Он позвал мать, но та не ответила. Её не было в квартире, и Тураев откуда-то узнал, что никогда уже и не будет.

Он бросился в ванную, наклонился над раковиной, будто сделанной изо льда, с морозными узорами. В раковину тут же закапала кровь, и Тураев увидел, что ранен в шею и в живот. На полу натекла огромная красная лужа. По закопчённому лицу его тоже струились ручейки крови, и Артур удивился, как сумел в таком виде добраться до дома.

Тураев думал о том, что надо вызвать «скорую», и ещё вспоминал про мальчишку со странными, почти звериными глазами. Больше он ничего не успел подумать, потому что проснулся и увидел свою светлую комнату. Артур удивился, что проспал так долго. Он хотел узнать, который час, но никак не мог найти мобильник. Куда сунул наручные часы, он не мог припомнить тоже. Но всё-таки он был доволен, что врачей вызывать не надо, и это опять был сон.

Странная тишина, не свойственная утренней общаге, удивила Артура до невозможности, и он решил ещё немного поспать. Никуда эта дискета не денется, впереди ещё целых четыре дня! Это — до встречи с Лёвкой, а потом ещё три, и дальше — неделя! К тому времени его опять потянет на заправку — Артур не мог подолгу бить баклуши.

Он снова улёгся в постель, натянул до подбородка одеяло и вдруг увидел Лёвку Райникова. Тот стоял на пороге, неизвестно как проникнув сквозь запертую дверь, и смотрел на Артура. Тураев, потрясённый и растерянный, хотел вскочить и окликнуть Лёвку, но почему-то пропал голос. Ладно, спокойно! Дороховский адрес ему мать дала, но замок-то, замок! Неужели забыл закрыть?

Райников смотрел на него в упор, но как будто не видел. Одет Лёвка был, как вчера на заправке, только без очков и кашне, и лицо его было бледным, каким-то новым, незнакомым. Бесшумно, качаясь в воздухе, он бродил по комнате, не обращая на хозяина никакого внимания. И будто что-то искал — на столе, на полках, в шкафу.

Потом он сунул через стену голову в комнату буйных соседей, вернулся к сейфу, где Артур хранил все ценности, включая ноутбук, и куда вечером спрятал футляр с дискетой. Райников начал трясти сейф, словно хотел его поднять. Вцепился в ручку на дверце, с помощью которой Артур набирал код. И только сейчас Тураев заметил, что у Лёвки прозрачные, как сотканные из тумана пальцы. Он не сможет поднять даже ложку, даже листок бумаги, а не то, что многокилограммовый «медведь», да ещё со всем содержимым…

Артур понял, что Райников ищет дискету, как гоголевская панночка искала в церкви Хому Брута, и почувствовал леденящий, потусторонний ужас. Он вскочил с постели, бросился к Лёвке, громко окликая того по имени. Потом зачем-то решил дотронуться до его лба, и вот тут же оторопел окончательно. Лоб Райникова был не тёплый, живой; не был он и туманным, призрачным. Лицо друга оказалось деревянным, и Артур несколько раз со стуком ударил костяшками пальцев по Лёвкиной переносице…

А когда проснулся, понял, что стучит по спинке кровати, лёжа на животе среди скомканных подушек, а одеяло валяется на полу. За окном только начало светать. Рычала неподалёку мусоровозка, которую местные жители не видели с прошлого года. В последний раз её вызывали через какую-то общественную организацию.

Тураев включил бра, вытер пот со лба и наконец-то дотянулся до часов. Начало десятого, можно бы ещё поспать, но после таких видений не хочется. Третий сон оказался самым страшным — без крови, без драки, без подземного озера с рыбами-призраками. Он был светло-голубой, как зимнее небо без солнца, тихий и кошмарный. Несмотря на то, что Артур тогда видел вот эту комнату, он понимал, что ЗДЕСЬ так быть не может. Так бывает только ТАМ…

Он вскочил, натянул спортивный костюм, потому что здорово озяб. Его буквально колотило; клацали зубы, дрожали пальцы. Артур схватил пачку сигарет и зажигалку, стараясь привычным способом прогнать наваждение, но не преуспел в этом. Он видел перед собой Лёвкино лицо — оттуда, из сна. Оно хорошо просматривалось, было узнаваемым, чётким. Но, в то же время, совершенно необычным. Это был и Райников, и не Райников…

Наплевав на конспирацию, Артур схватил мобильник. Нужно позвонить и убедиться, что всё в порядке. Вряд ли за Лёвкой сейчас, на каникулах, так уж плотно следят, не говоря уже об Артуре! Да и разговор будет не длинный — лишь бы успокоиться. А так и заболеть недолго, и тогда какая работа с досье?

Тураев набрал Лёвкин номер и услышал, что абонент временно недоступен. Положил трубу на неубранную постель, сел рядом и снова потянулся за куревом. Так, начинается! Правда, сейчас ещё рано. Лёвка мог отключить телефон, чтобы выспаться после вчерашнего. Может, попробовать позвонить на городской? Неудобно, конечно, ещё разбудишь Дору Львовну с девчонками! Ну, ничего, извинимся на радостях, если пронесёт…

Тураев похвалил себя за то, что принял душ с вечера, потому сейчас у ванной комнаты выстроилась приличная очередь. Все были злые, полупьяные, измученные головной болью. И потому скопление людей у вожделенной двери не предвещало ничего хорошего. В сортире тоже оказалось людно, и мужики удрали справлять нужду на улицу. Сейчас там топтались женщины с ребятишками. В мужском клозете визжали и орали пацаны, колотили по перегородке, отделявшей их от дам. Матери в ответ грозились их выдрать, поставить носом в угол и не пустить гулять.

Артур набрал городской номер Райниковых, прослушал десять длинных гудков, хотя по этикету полагалось шесть, и отключил связь. Итак, проблема налицо. Райниковы или просто спят, оборвав всю связь с внешним миром, или… Ладно, надо сперва позавтракать, а после уже думать. Тураев с удовольствием обнаружил, что озноб у него прошёл, зато появился сильный голод.

На кухне уже кипели кастрюльки, и шипели сковородки. Артур грел воду для кофе в комнате, в чайнике «Тефаль», а здесь жарил яичницу и иногда — картошку. Он старался питаться в кафе на заправке или в «Макдональдсе». Бывало, заезжал в рестораны, осточертевшие ещё с юных лет. И сейчас у него возникло желание немедленно уйти отсюда, перекусить в другом месте, желательно. В Москве…

А почему бы сейчас не рвануть к матери на все эти дни? Она там одна. В гости никого не ждёт, скучает. Ольга вызвала его на заправку утром первого января, а ведь мать надеялась несколько дней побыть с сыном. Теперь вот можно будет доставить ей такое удовольствие, а заодно изучить досье в более комфортных условиях. Ирина, конечно, занята с Симой, и девчонка вовсе не обрадуется появлению блудного папаши. Решено — к маме! Но раз уж вышел на кухню, яичницу нужно поджарить. Всё-таки до Москвы ехать порядочно, стоит подкрепиться. Чайник кипит в комнате, отключится сам. Вернувшись с яичницей, Артур заварит кофе, быстренько поест, побреется, и — вперёд!..

На кухне тарахтели две дамы — Люда, жена буйного соседа, варила макароны и жарила шпик. Другая, Настя, замешивала тесто для яблочных оладий. Они оживлённо обсуждали достоинства и недостатки русских, финских, турецких и даже японских бань, пытаясь сообразить, какая лучше всего помогает с похмелья. Артур поприветствовал женщин, которые немедленно забыли про бани и принялись любезничать с холостым соседом, благо мужья застряли в коридоре, не удосужившись помыться с вечера.

— Артурчик, давай, я тебе яишенку пожарю! — Люда увидела в руках у Тураева два яйца, помидор и упаковку колбасы. — Ты чего кричал-то так всю ночь? Гости у тебя были? Всё Лёвку какого-то звал… Мой-то уже собрался в дверь тебе стучать, а я не позволила. Юрке говорю: «Чья бы корова мычала! Ты потом заблажишь, так Артурчик тебя на пятнадцать суток упрячет. Мало ли, что у него там происходит! Не зарежет же — мужик приличный!»

Люда то и дело трогала кончиками пальцев фиолетовый бланш под глазом, который безуспешно пыталась запудрить. Сейчас она встала так, чтобы сосед ничего не заметил.

Тураев, конечно, всё понял и усмехнулся. Потом достал из кармана куртки луковицу и принялся её чистить. Настя тем временем скинула со сковородки готовые оладьи, зачерпнула половником тесто и плеснула его в кипящее масло. Сдобный аромат волнами поплыл по кухне.

— У меня никого нет. Во сне, наверное, кричал. Устал очень — четыре смены подряд отпахал…

Тураев разогрел свою сковородку, брызнул на неё оливковым маслом. Положил лук, помидор, колбасу, и всё это смешал с солью. Из яичниц он больше всего любил турецкую, но редко успевал купить свежую баранину или говядину. Обходился колбасой, и был вполне доволен.

— Ой, какой вы молодец, как ловко управляетесь! — восхищённо заметила Настя. — А мой-то… руки из задницы! Ни суп разогреть, ни ёлку на крестовину поставить. Всё самой делать приходится. И с детьми сегодня гулять не желает. Устал, говорит. А где ему устать — целыми днями в проходной пансионата телик смотрит…

— Что ж вы с таким-то живёте? — удивился Тураев, дожидаясь, пока выпарится сок из колбасы и помидора. — Лучше не нашлось?

— Плохонький, но свой, как говорится! А где другого-то найти? Вы вот, небось, на мне не женитесь! — Настя повела плечами, словно собрались танцевать. — И другие так же — поматросят и бросят. Устала я ждать.

Тураев разбил два яйца, прожарил их, накрыл сковородку крышкой и собрался уходить. Не дождавшись его реакции, Настя подошла поближе, поманила пальцем. Артур поставил сковородку обратно на плиту.

— Вот вы нам скажите… — Настя пихнула Люду в бок. — Правда, что на Востоке мужики жён совсем не ценят, если те за это самое денег не берут? Это жёны-то законные! А любовь как же? Неужели с каждым, кто заплатит, она в койку ляжет? Мне мой-то рассказал, а я не поверила. Решила у вас спросить. Вы ведь, конечно, всё знаете.

— С меня жена денег не брала. — Артур вспомнил Марину и поморщился. — Другое дело, что в мусульманских странах человек женится только тогда, когда может обеспечить жене условия не хуже, чем были в её семье. Там не верят, что можно выйти за бедняка по любви, потерять в жизненном уровне. Вот вы, Настюша, поехали сюда из Москвы ради мужа, разругались с родителями, потеряли прописку. Такого на Востоке никогда не случится. Там живут не эмоциями, а разумом. Это только с виду они горячие и безрассудные, а на самом деле деньги считать ох как умеют! Вот и всё, собственно. Не за это самое муж жене каждый раз платит, а выдаёт при заключении брака определённую сумму, чтобы у неё были личные средства. Размер выплаты устанавливается брачным контрактом. А у нас сначала о любви поют, а при разводе бьют друг дружке тарелки о головы. На Востоке каждая ситуация проговаривается заранее. И если женщина отказывается от денег, значит, она сама себя не ценит. Тогда за что же её будут ценить родственники мужа?

— Всё у них наоборот! — горестно вздохнула Анастасия. — У нас проблема мужика соблазнить — девки чуть не голяком по улице шляются. У них женщины прячутся под паранджами, а мужики всё равно лезут…

— Извините, если ночью побеспокоил. — Артур взял скороводку и направился к двери. — Сон страшный приснился, честное слово. Наверное, выпил лишнее.

— Так ты же не пьёшь! — удивилась Люда.

— В праздник чего не выпить? — пожал плечами Тураев.

Он вдруг ощутил необоримое желание опрокинуть стаканчик-другой — так тяжко было на душе. И никакие разговоры с соседками не могли отвлечь его от тревожных мыслей. Он уже почти не сомневался в том, что с Райниковым случилось несчастье. Но выпить придётся позже, уже у матери. А сейчас нужно быстро позавтракать, побриться и завести «Гелендваген».

Безумием было бы остаться здесь на всю неделю. Уже сейчас в коридоре стоял гам. Соседи искали деньги на опохмелку, колотили молотками, ликвидируя последствия вчерашних оргий. А старенькая баба Нюша, плача и крестясь, упрашивала кого-нибудь пойти с ней в милицию, чтобы попросить за сыночка-рецидивиста. Его вчера увезли и, похоже, надолго…

Артур заварил кофе, побрился, вытер лицо и руки гигиеническими салфетками, чтобы не стоять в очереди к раковине. Посвежевший и довольный, он уселся завтракать, раздумывая, какие вещи брать с собой дней на десять. Отрешившись от неприглядной реальности, он не сразу услышал, что на тумбочке верещит «труба». Артур специально поставил звуки милицейской сирены, чтобы просыпаться тотчас же, как бы ни устал.

Он почему-то решил, что это Райников, хоть они и не договаривались на сегодня. Вскочил, едва не уронил чашку с кофе, схватил телефон и увидел на экране номер матери. Надо же, думал сейчас о ней, и она сразу почувствовала! Невероятно! А ещё говорят, что телепатии не существует…

— Слушаю! — Артур чуть не подавился хлебом. — Мам, доброе утро!

— Не доброе оно, сынок. — Нора говорила тихо и скорбно. — С тобой-то как, всё в порядке? Ты можешь ко мне приехать?

— Уже собрался, скоро буду. — Тураев ещё раз про себя поразился силе материнской любви. — Я хочу минимум на неделю к тебе завернуть. А, может, и на десять дней. Мне отгулы на заправке дали. Что-нибудь случилось?

— Случилось.

Нора говорила тем голосом, каким по радио и телевизору зачитывают некрологи. Несчастье? С кем? С братишкой? С каким-нибудь родственником?

— Лёва погиб. Вчера вечером. Его застрелили в затылок, за рулём джипа. Вещей никаких не взяли, хотя могли бы. Его гаишники нашли почти сразу — тело остыть не успело. Это произошло в Кунцево, когда Лёва от тебя возвращался…

Тураев стоял неподвижно, облизывал сухие губы. Он не рассчитывал на столь быстрое развитие событий, и потому не знал, что сейчас следует делать. Самое главное — просмотреть досье, скопировать его, а оригинал поместить в надёжное место. Из-за чего же убили Лёвку? Если для того, чтобы он не успел передать досье юристу, вчерашний их контакт наблюдателей не заинтересовал. А, может, он просто в спешке не может просечь их тактику. Надо бы потом, уже в Москве, как следует подумать…

— Откуда ты знаешь, что Лёвка ехал с моей заправки? — уточнил Тураев.

Он старался задавить разрывающее грудь горе и стать только сыщиком.

— Дора звонила ему на мобильный. Он уже ехал назад. Она знала, что Лёва собирается встретиться с тобой и ещё несколькими друзьями в области. Он сказал, что вот-вот будет дома. Дора и девочки ждали его за накрытым столом. А Лёвы нет и нет, телефон не отвечает. И вдруг звонок из милиции…

— Понял, не надо дальше. Потом обсудим. — Артур залпом допил кофе, держа в одной руке «трубу». — Значит, застрелили?

— Да. Сказали, что из малокалиберного пистолета. Оружие не нашли. У Доры сейчас обыск в квартире, а джип осмотрели раньше. Приезжай, сынок, мне страшно! — Нора всхлипнула, как девочка. — Только никуда не пропадай, пожалуйста!

— У них обыск? — пробормотал Артур и вдруг понял суть вражеского плана.

Имея «красную крышу», можно обнаружить и изъять дискету совершенно законно — как вещественное доказательство. Говорил же ему — не останавливаться! Хотя в данном случае у Лёвки могло не оставаться выбора — ведь на той стороне работают менты. Не нужно валить всё на мёртвого, а лучше продолжить его дело.

— Да, обыск. Компьютеры забрали с базой данных, всякие личные вещи. Не поленились приехать рано утром в такое глухое время…

— Ничего, пусть ищут. — Артур, прижав мобильник плечом к уху, собирал посуду со стола. — Как только закончат, ты навестишь Дору Львовну. Вы же давние подруги, и это будет нормально.

— Разумеется, навещу! Мы должны быть вместе с такой страшный день. Господи, несчастный Лёвушка! Я ведь помню вас мальчиками в синих курточках…

— Всё, мам, пока. Скоро увидимся. — И Тураев тайком от самого себя постучал по краю стола.

Вот он, сон на пятницу! Пусть сегодня пятое число, а не тринадцатое, всё равно получился в руку. Можно считать, что погибли четверо — Воронович, Юлиана, тот самый любвеобильный профессор и Лёвка Райников. Впрочем, насчёт Вороновича неизвестно, но такие серьёзные ребята вряд ли простят ему предательство. И если они не остановились перед убийством Райникова, в данном случае просто курьера, то составитель досье тем более легко не отделается.

Тураев мыл посуду, собирал вещи, укладывал их в спортивную сумку, долго искал в шкафу чехол от ноутбука. И думал, думал, думал…

Погибли четверо, а будет ещё больше — факт. Артуру очень не хотелось стать пятым, но, тем не менее, у него появилась такая перспектива. Бывший майор милиции, муровец, он прекрасно это понимал. Нужно наверняка обезопасить дискету, укрыть её хоть под землёй, чтобы материалы Вороновича не пропали попусту. Арендовать ячейку в банке или использовать автоматическую камеру хранения на вокзале? И если выбрать ячейку, то на чьё имя её оформлять?

Ладно, сообразим потом. Сейчас надо увидеться с мамой и успокоить её. Он, Артур, привык к смертям и горю, но Нора не работала в милиции, не отбывала срок в колонии. Она ещё не пришла в себя после смерти мужа, и теперь вынуждена опять, под новогодней ёлкой, оплакивать давно знакомого ей человека…

Артур переоделся, на всякий случай прихватил документы и деньги. Оставив в сейфе не значимую мелочь, повесил обе сумки на плечо и запер дверь. Хорошо, что есть куда сбежать отсюда! Пора заканчивать с этой епитимьей. К дьяволу вонючую дыру! Надо жить так, как положено молодому ещё мужику, сильному душой и телом, с ясной головой и университетским образованием!..

Не слушая, что говорят ему в коридоре и во дворе, Артур выскочил под нудный зимний дождик, щёлкнул пультом. И «Гелендваген», как живой, ответил ему, приветливо подмигнув фарами. Тураев бросил сумки на заднее сидение, нырнул в джип и подумал, что сегодня тёплая погода будет ему на руку. Не нужно очищать кузов от снега и льда, а то и откапывать из сугроба; а после до одурения ждать, пока прогреется мотор.

— Это Лёвочкин чепчик…

Дора Райникова протянула Норе Тураевой что-то крохотное, батистовое, обшитое кружевами, с голубыми ленточками.

— Помню, как трудилась над ним, когда в декрете была. Только ленточки потом пришила. Ведь ультразвука не было, и мы до самых родов не знали, кого ждать. Боялась тогда, думала, примета плохая — заранее приданое готовить. А уж так намучилась, когда рожала, что больше детей не захотела. Щипцами тащили его, и потом на головке долго был синяк. Я сама — акушер-гинеколог, а родить по-человечески не смогла. Дала клятву другим помогать… Только в страшном сне не видела, что переживу его. Счастливый был месяц январь, а стал чёрным. Двадцать два дня не дожил сынок до тридцати восьми лет. Любил у Высоцкого «Песню про тридцать семь» — и как накликал…

Холёная, осанистая женщина с гладким после недавней «подтяжки» лицом поправила чёрный шарф на голове, потом — ворот платья из плотного, тоже чёрного, шёлка. В её ушах покачивались траурные серьги с тёмными агатами, и такой же перстень украшал палец правой руки. Все вещички Дора доставала из школьного ранца своего сына и передавала Норе.

— Никому и никогда я не показывала младенческую одежду Лёвочки, чтобы не сглазили даже ненароком. Очень боялась за него — как чувствовала!.. Эта дикая история на первой его свадьбе с похоронным венком вместо букета невесты… Проклятье несостоявшейся сватьи, безумие её дочери… И брак с Сибиллой я не могу назвать счастливым.

Дора взяла у подруги из рук чепчик, подала ей коричневые ботиночки со шнурками.

— В них Лёвочка сделал первый шажок. А с этой уточкой, — Дора нежно погладила резиновую игрушку, — он обожал купаться. Не любил играть в войну и охоту. Всех жалел — людей, зверей, птиц. Кричал кузену Арсению: «Не стреляй!» Наверное, чувствовал, что в самого выстрелят… О, Господи!..

— Арсений знает о том, что случилось?

Нора сама еле сдерживала рыдания, представляя себя на месте безутешной матери.

Недавно Дора утешала её после смерти Альберта. И точно так же, обнявшись, они разглядывали фотографии, с которых улыбался живой и здоровый господин Говешев. Их дружбе было около тридцати лет. Они сидели за одной партой на родительских собраниях, по праздникам угощали друг друга опресноками и лавашем, обсуждали преимущества и недостатки блефаропластики и «золотых нитей», сводили морщинки и боролись с сединой.

Даже имена их звучали похоже, и потому эти обласканные судьбой дамы чувствовали себя едва ли не сёстрами. Они обе были в молодости красавицами, и поныне сохраняли привлекательность, уверенность, шарм. Обрушившееся горе подкосило их, но не смогло изуродовать совершенные черты лиц, погасить страстный огонь в глазах.

— Я сообщила всем — деверю, его сыновьям, другим родственникам. Только Сибиллу не могу найти.

Дора смотрела мимо гостьи, и в её взгляде плескалась ненависть.

— Пока сама не объявится, будет глухо. Да ей, наверное, и всё равно. Быстро другого найдёт.

— Они так плохо жили? — удивилась Нора. — А мне всегда казалось…

— Вот именно что казалось! — прервала Дора. — Но не будем сейчас о ней — сердце не выдержит. Спасибо тебе, что приехала — самая первая, самая верная! Старый друг лучше новых двух. Сколько народу собиралось на праздники в этом доме! И при Марке, и потом. Меня наперебой заверяли в дружбе, говорили витиеватые тосты, обещали прямо-таки жизнь за нас положить. И где они? Ну, Яша с сыновьями сейчас за границей, оттуда быстро не доберёшься. Но остальные-то?! Те, кто сейчас в Москве? Праздники не хотят себе портить? Да что о них говорить, когда вдову невозможно найти?! С ней тоже хотят побеседовать, спросить, не знает ли чего. Да разве она соизволит?.. Дочери её плачут в детской, насмерть перепуганные — и Лёвкиной гибелью, и этими жуткими обысками. У них тоже в вещах рылись! Сколько я ни спрашивала, почему у убитого делают обыск, ничего вразумительного не ответили. Обещали потом объяснить. А ведь мы сегодня собирались на концерт. Агата должна была выступать в спортивных танцах. Пригласительные билеты лежат на бюро, а я взглянуть не могу в ту сторону. Агата забилась под одеяло вместе со своей декоративной крысой, и ничего не говорит. Боюсь, как бы не онемела совсем. А ведь такая весёлая была, заводная даже! Вон, танцует по «Чемоданчик».

Дора указала на прикреплённый к стене огромный глянцевый плакат.

— Аж нога выше головы! Здесь она на Лёву очень похожа — уже не белобрысая, как раньше, в младенчестве. А шестого ансамбль старшей, Берты, выступает. Придётся ей замену искать. Ведь такие надежды были! Потенциальные спонсоры обещали приехать, посмотреть, как ребята поют и танцуют. Может, в раскрутку кого взяли бы… Берта сейчас в наушниках всё время сидит. Не знаю, что она там слушает. Тоже вся окаменела. Их же разбудили утром, стали вещи, игрушки прощупывать. Картины со стен поснимали, гобелены и макраме перетрясли. Ладно, ничего не взяли, кроме компьютеров, так ведь девчонки без общения в Сети жизни не мыслят. Даже свет не зажигают и есть ничего не хотят. Я боюсь, как бы мы втроём с ума не сошли. А. самое главное, непонятно, в чём дело! Ведь Лёва раньше ничем таким не занимался — ни бизнесом, ни криминальными делами…

— А он не жаловался на какие-нибудь сложности?

Нора помнила инструктаж сына и старалась не забыть, не пропустить ни одного слова.

— Мне — нет, ничего не говорил.

Дора переводила взгляд с лица подруги на кожаную старинную мебель, на хрустальную люстру, на тяжёлые портьеры. Сюда, в тихие арбатские переулки, доносился ровный, неумолчный гул Садового кольца. Поднялся ветер, и на стёкла полетели хлопья мокрого снега — будто кто-то специально швырял их с деревьев. Нора знала, как цветут здесь по весне сирень и каштаны, как волнуется за окнами зелёное море, но не могла поверить в это, но не могла поверить в это, глядя на голые дрожащие ветки.

— Лёва с Яковом, дядей своим, при последней встрече подолгу уединялся. Может, он скажет? Чего теперь скрывать, даже если и был такой уговор? Вдруг хоть немного прояснится, за что человека убили?

Нора скосила глаза на зеркало в бронзовой раме — антиквариат восемнадцатого века, который перешёл к Доре от её предков. И не удержалась — залюбовалась собой. Она имеет право — ведь три месяца назад похоронила мужа, носит траур, а, значит, прекрасно понимает чувства подруги. Но всё равно драгоценными камнями переливаются её глаза, спадает на лоб густая чёлка, и белеет в полумраке длинная шея, которую Альберт называл лебединой…

Дора возрастом старше её и сложением крупнее — так было всегда. Но сегодня это особенно заметно, потому что, а отличие от подруги, мать Лёвы не успела закрасить свежую седину.

— Да, ещё вспомнила! — Дора, минут пять сидевшая неподвижно, будто очнулась. — Когда с обыском приезжали, спросили, от кого Лёва вчера так поздно возвращался…

— Ну, и!..

Нора подалась вперёд. Артур наказал ей ни за что не упоминать в разговорах его имя. А Дора, похоже, упомянула.

— Сказала, что ездил к друзьям — и человек пять-шесть. Долго не был в Москве и решил наведаться. Спросили их имена, а я ответила, что точно не знаю. Не хочу, чтобы твоего Артура трепали понапрасну. Это же случайно вышло, что Лёвочка от него ехал, а человека затаскать могут. Им же не докажешь ничего. Зачем это Артуру, скажите на милость? Да, были у них размолвки, но не такие, чтобы убивать, да ещё через тринадцать лет! Вот уж кого я категорически не виню, так это Артура!

— Спасибо тебе! — Дора обняла безутешную подругу и расцеловала. — Так дальше и говори, что ничего не знаешь. Они мобильник забрали, там данные Артура есть, но вряд ли именно на него обратят внимание. Станут тебя спрашивать — особенно ничего не скрывай. Можешь говорить обо всём, кроме последней встречи. Поверь, Дорочка, так надо! Это в интересах Лёвы — чтобы его гибель не была напрасной.

Нора смотрела в глаза матери Райникова и видела в них недоумение, растерянность и боль.

— Удовлетворись пока этим, а после я тебе всё объясню. Про ту поездку в семье знала только ты?

Дора тяжело вздохнула, сморгнула слезу.

— Наверное. Лёвочке просто не с кем было про это говорить. Не с девчонками же — у них свои заботы. Но… погоди, Нора… — Дора закусила губу. — Ты говоришь, что можешь объяснить! Получается, ты знаешь, что случилось… Ты — мать, как и я. У тебя два сына. Тебе ли не знать, как мне тяжко? Если знаешь хоть что-то — расскажи! Я никому не проговорюсь. Мне терять нечего. Я даже не представляю, как теперь буду жить среди этого старинного хлама, зная, что Лёвочки больше нет. Утешает только то, что теперь они вместе с Марком. И то ещё, что сын избавился от этой змеи подколодной, которая, наверное, его и погубила. Даже если к вчерашнему выстрелу она не имела отношения, всё равно… Лёвочка так мучился с ней, так переживал! Она ведь до сих пор не призналась законному мужу, от кого пригуляла парня! Видите ли, не его это дело! И сейчас неизвестно, действительно до неё не добраться, или она уже всё знает, только ждёт чего-то? Нора! Ради Бога, скажи про Лёвочку! Тебе Артур что-то сообщил, я вижу… Пусть он мне тоже скажет, а там я готова умереть. Не молчи только! Не мучай меня!

Нора нежно обняла подругу, прижала к себе и принялась тихонько покачивать, как ребёнка. Потом своим платочком оттёрла с Дориного лица раскисшую краску.

— Я делаю только то, о чём просит Артур. И без его согласия не имею права ни слова никому сказать, даже тебе. Ведь это может погубить Артура, и тогда он не сможет отомстить за Лёву. Пока я могу сообщить тебе только это. И ещё, прошу тебя, расскажи поподробнее об одном человеке… — Нора почувствовала, что подруга замерла и перестала плакать. — Расскажи о Стефане. Всё, что знаешь!

Дора взглянула на подругу так, словно видела её впервые в жизни. Потом отбросила носовой платок на журнальный столик, где лежали выключенные «мобильники» и стояли две чашки из-под кофе «Ямайка».

— Зачем это? — Тон Доры стал жёстким, напряжённым.

— Артур меня просил. Значит, ему нужно, — мягко, напевно ответила Нора. — Ты ведь знаешь, что я тебя о нём никогда не спрашивала. И что не спросила бы, не случись трагедия. Поверь, я не знаю, для чего сыну нужны эти данные. Пока на слово моё положись, ладно, Дорочка? У тебя есть для меня ещё немного времени? Наверное, тебе хочется проведать девочек? Я могу покормить их обедом, заняться с ними. Сделаю всё, что нужно, для Лёвы… Я имею в виду похороны. Что только потребуется… Я знаю, как необходима в такие минуты чья угодно помощь. Помню, как ты поддерживала меня в октябре. Знай, что мы с Артуром скорбим вместе с тобой, а потому праздных вопросов задавать не станем.

— Неужели Стефан причастен? Нет, не может быть! При всех странностях, при том, что он знает всё… что Лёва ему не отец… Они были в нормальных отношениях. Стефан неприятен мне, как и его мать, но винить его во всех смертных грехах я не могу. По крайней мере, до тех пор, пока не получу убедительные доказательства!

— Дора, родная, ты меня совершенно неправильно поняла! — перепугалась Тураева. — Стефана никто ни в чём не подозревает! Просто Артур много о нём слышал — и от меня, и, наверное, от Лёвы. Но я-то сама его раза два мельком видела, мало чем могу помочь…

— Наверное, Артур по своему сыну тоскует, — протяжно вздохнула Дора и снова заплакала. — Они же в одном практически возрасте, могли бы дружить. Всё-таки бывшая твоя невестка поступила отвратительно. Сама во всём виновата — сперва женила Артура на себе, скрыла, что ей пятнадцать… Шантажировала его, а после бросила, и сына от отца оторвала! Про неё сейчас вспомнила и даже стала меньше на Сибиллу злиться. Вот такой, мелкой, гадкой подлости в ней напрочь нет!

Высокая инкрустированная дверь в гостиную тихо отворилась. Вошла худенькая девочка-подросток в чёрном, до колен, свитере и разорванных по последней моде джинсах. Кудри её золотились, как спелая пшеница, но лицо было в точности Лёвино. Нора заулыбалась, привстала навстречу Берте, старшей внучке хозяйки.

— Можно, бабуль?

Девочка обращалась к Доре на местный лад, хоть в свои двенадцать лет она знала три языка. И никак не могла определить, какой из них родной — шведский или русский.

— Конечно, заходи, лапочка!

Дора, поспешно промокнув платком щёки, улыбнулась. Девчонка вышла из прострации, сняла свои дурацкие наушники. Сама решила проведать бабушку, поняв, что той сейчас ещё хуже.

— Иди сюда, садись, побудь с нами. А как Агата?

Берта сегодня уже поздоровалась с Норой Мансуровной, и потому они только слегка кивнули друг другу. Потом девочка показала глазами на приоткрытую дверь, словно там кто-то ждал.

— По-моему, она всё ещё лежит. Я посмотрю. Сейчас с папиной работы звонят, спрашивают, какая помощь нужна. Хочешь ли ты, чтобы врача прислали или психолога. Может, достаточно только с погребением помочь?

— Да никого не надо! Сами справимся! — крикнула Дора, махнув платком в сторону двери. Нора молча гладила её по руке. — Знаем мы этих психологов: «примиритесь, примите как данность, научитесь жить с этим. Помогайте другим людям, тогда и вам станет легче…»

Дора всё-таки встала с дивана, провела рукой по кудряшкам Берты, и на пальце её сверкнул старинный, неслыханно дорогой перстень.

— Побудь здесь с Норой, а я выясню кое-что, раз уж позвонили. Ладно, эти нашлись — и за то спасибо!

Дора поспешно выбежала из гостиной, то ли желая как можно скорее отделаться от мидовских активистов, то ли ища возможности выплакаться в одиночестве. Берта уселась рядом с Норой, которую прекрасно знала, но не могла сообразить, о чём сейчас можно с ней разговаривать, а о чём — нет. Нора пришла ей на помощь, переадресовав главный на данный момент вопрос.

— Берточка, милая, тебя, наверное, удивит моё желание…

— Удивит? — Берта шевельнулась внутри своего необъятного свитера. — Больше всего меня удивило, что папу застрелили. На кого угодно подумала бы, но только не на него. Самый мирный человек на свете! Дипломат от Бога — ни с кем никаких скандалов. Я так хотела ему наш номер показать завтра, а теперь… — Берта хлопнула мокрыми ресницами. — Но я ещё не отменила своё выступление! Бабушка не знает, что я завтра выйду на сцену — в его память. Мы с ним так ждали, так готовились! Папу уже не вернуть, но я хочу сделать ему приятное — пусть с небес услышит! И вы ей не говорите. А то вдруг не поймёт, не пустит…

— Умница, молодец! — Нора и сама заплакала от умиления и гордости за сидевшую рядом девочку. — Так и надо — не сдаваться! Ты сильная, справишься. Потом запись маме покажешь, когда она приедет.

— Я об этом тоже думала, — кивнула Берта. — Мама очень хочет, чтобы я в ансамбле пела. Я и Агате говорила, чтобы она мобилизовалась и выступила сегодня. Но она не может. Говорит, что ей очень плохо.

— Она совсем другая, — согласилась Нора. — Гораздо мягче тебя, впечатлительней. Не надо её заставлять, если не хочет, а то действительно тяжело заболеет. Кстати, — Нора решила плавно перейти к главному, — ваш брат знает о том, что случилось? Как он воспринял эту весть?

— Стефан? Да его найди, попробуй! Никак не могу его даже по «трубе» поймать. А в Сети кликнуть — комп забрали. Зачем им наш с Агатой комп? Папа до него и не дотрагивался с тех пор, как подарил. Я им объясняла, что не могу без компа, и Агате он тоже нужен. У нас в «аське» куча друзей. Мы как в лесу сидим сейчас. А следователь, главный их, так сладенько-вежливо отвечает: «Милая барышня, я в вашем возрасте даже не знал, что такое компьютер. И как-то жил — с друзьями общался, уроки учил, даже с девушками знакомился. Так что придётся потерпеть. Мы сделаем всё, что полагается, и компьютеры вам вернём». А другой там с ним был, в милицейской форме, так тот вообще взбесился: «Вот ведь эгоисты растут деревянные! У неё отец погиб, а она о компьютере плачет!»

— Это называется «хам». Но его уже не переделать — остаётся только забыть. Давай лучше о Стефане поговорим. Бабушка твоя не очень-то на это настроена. Наверное, поссорились или ещё чего…

— Ой, да, она Стефана всё время пилит! — тряхнула пышными волосами Берта.

Громадная, под потолок, новогодняя ель в углу гостиной отозвалась тихим шелестом «дождика» и серпантина. Ветки величественного дерева, опутанные всевозможными гирляндами, ещё остро пахли смолой.

— Он и ходить сюда перестал, живёт на Тверской с Амалией. Та после смерти дедушки совсем постарела, но ради Стефана старается дом вести.

— Сколько ей лет? — Нора поставила кофейные чашки на поднос.

— Семьдесят два. — Берта прислушалась. — Что-то бабушка там долго беседует. Пусть тоже помогут — папа у них одним из лучших кадров был. Его хотели потом в Штаты послать, но не успели… — Берта сцепила на коленях тонкие пальчики. — Вам для чего-то нужен Стефан? Я, когда найду его, передам…

— Погоди! Давай так сделаем, — заторопилась Нора. — Ты мне про него расскажешь, ладно? Я ведь, к сожалению, твоего брата как следует, не знаю. А Артур интересуется, спрашивает о нём…

— Хотите, я вам фотки его покажу? — Берта, в отличие от своей бабушки, не забивала голову сомнениями. — Я сейчас! — И девочка, как молния, метнулась в коридор.

Нора взяла поднос с чашками, отнесла его на кухню. Постояла у окна, сквозь горизонтальные жалюзи глядя на обихоженный двор элитного дома. Заметила, как в дальнем углу двора поднялся шлагбаум, выпуская на улицу шестисотый «Мерседес».

— А-а, вы здесь?

Берта помахала альбомом. Она, как и все дети, переживала горе легко, то и дело загораясь новыми идеями.

— Пойдёмте в гостиную, там светлее! — Берта, забывшись, схватила Нору за руку, как делала в детстве, потащила к дивану. — Вот, глядите! Это мы все в Австралии, у мамы. Там кенгурятник такой клёвый, и страусов мы видели. Их заповедники устроены так, что звери и птицы будто на воле живут…

Нора вяза маленький альбом в яркой обложке. Снимки были не приклеены к страницам, как делали прежде, а просто вложены в прозрачные кармашки. С пёстрой глянцевой открытки на неё смотрел весёлый живой Лёва Райников в табачного цвета шортах и оранжевой майке. Его глаза почти пропали под козырьком бейсболки, зато сверкали зубы, а загорелые руки обнимали жену и двух дочек. Лёва словно сгрёб их в охапку и прижал к себе, чтобы никто не отнял.

Сибилла, в бикини, стройная и высокая, главенствовала на снимке, как и в семье. Она снисходительно позволила мужу резвиться вместе с девчонками, время от времени целуя её в плечо, в щёку, в шею.

А Стефан стоял в стороне, демонстрируя, что он никому ничего не должен, и ко всему окружающему равнодушен. Очень высокий, под сто девяносто, с рельефной фигурой и красивым лицом, парень выглядел то ли туземцем, наскоро переодетым в плавки, то ли вышедшим из океанских глубин Ихтиандром. Норе понравилась его причёска — волнистые каштановые волосы удлиннялись к затылку и падали на плечи. Он, единственный из всех, не смеялся, не улыбался, задумчиво смотрел вдаль, в океан, явно отбывая повинность. Похоже, его оторвали от любимого дела, позвали сниматься, и Стефан не мог дождаться, когда эта канитель закончится.

Нора осторожно перевернула страницу.

А это — Вена, собор Святого Стефана. Там брата крестили! — горделиво сообщила Берта. — Видите, он с восприемниками стоит…

— С кем? — удивлённо переспросила Нора.

— Ну, с крёстными. Вы их не знаете — они австрийцы, — пояснила Берта. — Мы у них на прошлую Пасху гостили три дня.

Здесь Стефан выглядел по-другому — в строгом чёрном костюме, при галстуке. И волосы уложены аккуратно, почти прилизаны. Парочка розовощёких улыбчивых бюргеров смотрелась рядом ним довольно странно, даже нелепо. Стефан, европеец до мозга костей, был будто бы сотворён из совершенно другого материала. И Нора опять вспомнила, что Сибилла так и не призналась Лёве, с кем зачала этого бесподобного юношу.

На снимке, помещённом рядом, те же мужчина и женщина, только более молодые и стройные, держали на руках крупного серьёзного младенца в белом кружевном платье. Нора про себя удивилась — ведь всё-таки крестят мальчика. Но, видимо, у них такие правила…

— А это — Рим, Колизей. Как раз оттуда мы возвращались через Вену. — Берта произносила названия знаменитых столиц так просто и естественно, как Нора — слова Арбат и Таганка.

Здесь Стефан был запечатлён, вероятно, в самом привычном своём облике — в вываренных ветхих джинсах и яркой рубашке-поло. Держа за руку сестрёнку Агату, он склонил голову на плечо Сибилле, но думал опять о чём-то своём. В его взгляде сквозила усталость от семейных вояжей вокруг света. Жизнь, о которой миллионы его сверстников могли только мечтать, воспринималась им как тягостное бремя.

Нора пригляделась получше и опять отметила, что парень очень серьёзный, даже мрачный — будто хитрый чёрт похитил у него улыбку. И взгляд — давящий, напористый, немного исподлобья — был Норе неприятен. Теперь она поняла, как нелегко приходилось Лёвиной матери. А хуже всего, наверное, чувствовал себя сам Райников. «Теперь он отдохнёт!» — некстати подумала Нора и устыдилась этих мыслей. Если бы не просьба Артура, она прекратила бы этот разговор, но ещё не всё удалось выяснить.

— А вот это у них в предыдущем лицее — день Святого Валентина.

Берта пальцем коснулась лица брата, занятого в окружении нарядных и накрашенных девиц его возраста. Стефан был в белой майке, изрисованной красными сердечками, отпечатками губ и исписанной признаниями в любви. Наконец-то парень засмеялся, оказавшись в желанном для себя обществе. Одетый не по-зимнему легко, смуглый и стройный, он демонстрировал великолепные зубы, а тёмные глаза его искрились торжеством, будто он одержал важную победу.

— Стефан первое место занял по числу поздравлений в прозе и стихах. Почти все девчонки захотели на его майке расписаться и подарить сердечко. Ну, рамку там для фотографий, кассету с поздравлением, печенье или торт. Потом даже скандал был! — с гордостью сообщила Берта. — Родители других пацанов, да и девчонок тоже, пришли жаловаться. Мальчишек, видите ли, оскорбили. Типа, их никто не любит, все помешаны только на Силинге. А девки между собой опять перегрызлись. Каждая орала, что именно её подарок Стефу понравился больше, чем остальные. Да ещё он просто так, не подумав, сунул в рот пирожок, тоже в виде сердца. Так девочку, которая пирожок испекла, поймали во дворе и хотели лицо изуродовать. Ладно, отец с охранниками вовремя подъехал, и те обделались. Побить, правда, успели. А за что? Просто из зависти, что именно её подарок привлёк внимание. А больше Стефан и рассмотреть ничего не успел. Все вкусности вывалили на стол и сообща съели. Дома он, правда, хвастался, что успех имеет…

— Ах, вот они где! — Дора, увидев альбом в руках подруги, понимающе хмыкнула. — Да, Берточка тебе про своего брата лучше расскажет, чем я. Вы пока здесь поворкуйте, а я поесть приготовлю. Сейчас Яков звонил, деверь. Говорит, скоро будет в Москве, и сразу же к нам поедет. И я, как бы ни горевала, должна принять его по-родственному.

Хозяйка была уже без шали, но в том же глухом чёрном платье. Нора заметила, что она успела вымыть лицо и вновь наложить макияж. Кроме того, Дора проглотила несколько таблеток, и теперь выглядела свежее, моложе. Всё-таки Лёва подолгу не бывал дома, мать привыкла к его отсутствию, и это помогало ей держаться.

— Как Агата? — поинтересовалась Нора, подняв глаза от альбома.

— Затемпературила — на тренировках простудилась, — с досадой ответила бабушка. — Того мне ещё не хватало! Лишь бы без осложнения обошлось! Её мать с меня спросит, почему ребёнка ей не сохранила. А про то, что с моим ребёнком случилось, никто тогда уже и не вспомнит. Да, Берточка, крысу-то покорми, когда освободишься. И птицам насыпь в кормушку.

— Ладно, бабуль, насыплю, — не отрываясь от альбома, пообещала Берта.

Тон, которым бабушка говорила о матери, больно ранил девочку. Но она считала нужным молчать и не вступаться, так как любила и Сибиллу, и Дору. К тому же Берта пока не понимала, кто из них прав, а кто виноват, и думала, не спросить ли об этом у Норы Мансуровны. Дождавшись, пока Дора уйдёт, она вновь принялась хвастаться.

— Теперь Стефа задолбали совсем. По «емеле» и в эсэмэсках каждый день на свидания зовут. Но он маме клялся, что пока встречаться ни с кем не будет. У него в предыдущем лицее уже учительница была!..

Берта стрельнула карими глазами в сторону полузакрытой двери.

— Только бабушке не говорите, ведь я подслушала… Ну, не совсем, просто они с мамой очень громко кричали. А я шла по коридору и остановилась — интересно же. Теперь все мальчишки у них «лодкой», под Стефана, подстриглись. И чёрные рубашки с расстёгнутым воротом носят — как он. Это-то легко, а ты попробуй, как он, паркуром займись, или на океанских волнах потанцуй!..

Берта перехватила вопросительный взгляд Норы и пояснила.

— Сами себя они называют трейсерами. Прямо на улице выполняют головокружительные трюки без страховки. Вот, глядите! — Берта нашла снимок в конце альбома.

Стефан летел вверх ногами на фоне серо-перламутрового неба, и Нора подумала, что дело происходит под Питером или в Швеции.

— Паркур помогает не только тренировать тело, но и укреплять волю! — горячо говорила Берта. — Я его просила научить, а он говорит, что это для парней дело. Можно упасть, удариться, и тогда детей не будет. Врёт, наверное, просто вломно ему возиться…

— А почему паркур?

Нора спохватилась и взглянула на часы. С Яковом Райниковым она здесь встречаться не хотела. И Дору нужно предупредить, чтобы про Артура пока никому не говорила.

— Это по-французски означает «полоса препятствий». То есть, типа, любую трудность можно преодолеть. Там всего намешано — акробатика, бег, боевые искусства. И от себя можно добавить что-то новое. «Сильное тело, сильный дух, сильный характер» — такой у них девиз. Раньше они назывались «Ямакаси» и в фильмах играли ниндзя. Стефана приглашали этим летом во Францию. Он очень хочет сыграть в боевике. Его на выступлениях увидел продюсер, сразу же показал в Сети режиссёру. И внешность подходящая, и техника отличная. Короче, таким этот герой и должен быть. Они там заложников будут спасать. Ну и по городу бегать — по Парижу! Класс! — Берта захлебнулась от восторга. — Город для них — как джунгли. Они прыгают по крышам, по деревьям, по лестницам, по парапетам. Это же так жжёт! И папа… — Берта вдруг всё вспомнила, опустила глаза, понизила голос. — Папа с ним собирался на съёмки ехать. А Стеф уже один раз хотел сниматься в фильме про шаманов. Упражнения выполнил лучше всех, но его забраковали, потому что иностранец. Но папа говорил — там чьего-то сынка нужно было провести. За него, кстати, каскадёр прыгал. А Стеф-то сам хотел…

— Тогда смысл в чём? — пожала плечами Нора. — С каскадёром любой сыграет. Конечно, от конкурента избавлялись. Берточка, а ты не могла бы дать мне на время снимок? Хотя бы этот…

Нора выбрала такой, где не было ни Лёвы, ни Сибиллы, ни девочек. Стефан в сияющем костюме сидел за столиком какого-то ресторана.

— Я потом верну тебе, только Артуру покажу.

— Это в «Дягилеве». Ночной клуб такой, там вся элита тусуется. Тоже с папой они ходили. Он, наверное, и снимал. А на Стефе «тёлки» так виснут, что одного его отпускать нельзя.

Берта немного подумала и вытащила снимок из кармашка.

— Скачайте и верните побыстрее. Мне-то не жалко, а бабушка может заругаться. Всё-таки папа сфоткал…

— А что это такое? — ужаснулась Нора, рассмотрев следующий снимок.

На фотографии Стефан, весь в разноцветной татуировке, висел на крюке, продетом под ребро, но лицо его при этом оставалось безмятежным.

— Это на самом деле или фотошоп? Зачем?!

— С фриками связался тогда, с финнами. Они только кожу дырявят, а он решил поглубже проколоться. Мантры читал, чтобы боль ослабить. — Берта вновь увлеклась беседой и повеселела. — Нет, вру, они не только кожу прокалывают. Один из них себе настоящие рога приделал к черепу, на имплантатах…

— Какой кошмар! — Нора спрятала снимок в сумочку. — Убери это, Берточка, глядеть невозможно! Я поняла, чем живёт твой брат. Он из тех, кто «опоздал родиться». Ему не хватает опасностей?

— Мама такая же! — гордо ответила Берта. — Говорят, и я тоже, но мне ничего не разрешают. Во, атас! — Берта отыскала ещё одну фотографию.

На ней Стефан, в белом балахоне с капюшоном, держал в руках человеческий череп, а рядом горела чёрная свеча.

— Это фотка из «Клуба самоубийц», в Сети до сих пор висит. У них человек двадцать покончили с собой в прошлом году. Из их нынешнего класса туда входила Эмилия Рубанова, а другие девчонки забоялись. Она тоже травилась, но её откачали. А ведь отличница, на медаль идёт. И предок у неё крутой — в Метрострое начальник. После того, ясно, её заставили из клуба уйти, грозились компьютер отнять. Стефана мама тоже попросила глупостями не заниматься. Я, говорит, не для того тебя родила! Сначала закончи гимназию без новых скандалов, без криминала и марьяжа. Хочешь волю проверить — сделай хотя бы это. И чтобы ни с одной девчонкой больше не трахался! Я не хочу тебя по залёту женить, и от её родителей откупаться нет желания…

В прихожей то и дело звонил городской телефон — похоже, знакомые Райниковых наконец-то проснулись. Нора поднялась с дивана, чем очень огорчила Берту. Та хотела показать снимки, сделанные Лёвой на детских утренниках, где Агата изображала поросёнка, а её приятель Педро — пирата. Были там и чёртики, и принцессы, и феи — все в прекрасно сшитых нарядах, смеющиеся, счастливые.

Хотела рассказать о том, что Стефану предложили сняться в клипе, где он должен кататься по морю на доске за воздушным змеем. Теперь он ищет время и место для тренировок по кайтбордингу. Собиралась ещё поделиться тем, что ещё одна соученица брата, Ульяна Салтыкова, пыталась его приворожить. Принесла ему початую бутылку вина, над которой читала какие-то заклинания. Берта подглядела, предупредила Стефана, и он вылил вино в унитаз.

Но, похоже, Нора на что-то обиделась, раз так поспешно вскочила, и теперь слушать не станет.

— Вы из-за фоток расстроились? Да не бойтесь — это же понарошку!

— Да нет, не совсем понарошку! — взволнованно возразила Нора.

— Это взаправду! — Дора Райникова знала, какие снимки демонстрировала гостье внучка. — Что, понравился наш мальчик сладкий? Я чего и мямлила — не знала, как тебе про это чудовище рассказать. Берта, иди крысу накорми! Хватит мучить животное… И про канареек не забудь! — Дора подтолкнула внучку к двери, потом повернулась к подруге. — На обед не останешься? Скоро всё будет готово.

— Нет, спасибо. Вам с деверем лучше наедине всё обсудить.

Норе не терпелось поскорее доложить сыну о результатах нынешнего визита, пока что-то не позабылось. Левин пасынок, действительно, тип очень сложный, и вряд ли Артуру будет от него какая-то польза. Может, он психически ненормальный? На эту мысль наводит снимок с крюком под ребром. Это даже не «Клуб самоубийц», где тусуются многие подростки, якобы не понятые в семьях. Если дело доходит до самоистязания, надо показать парня хорошему врачу, пока не поздно.

— Я обязательно зайду к тебе завтра, Дорочка. И звони, держи меня в курсе. Очень хочу Лёву проводить, и Артур тоже…

— Конечно, будем вместе!

Дора отошла к окну и чиркнула зажигалкой. Она не курила уже давно, но сейчас не справилась с расшалившимися нервами.

— Я не знаю, что из Стефана получится! Он уже давно не мальчик — ладно. У молодых не только сейчас, но испокон веков главное — любовь и ревность. Но чтобы так!.. Обычно дальше сплетен и драк дело не идёт, а эти — изуверы какие-то!.. Даже у зверей самцы за самку дерутся, а не наоборот. Элитарная частная гимназия, а нравы там… На Стефана сразу четыре барышни претендуют. Не знаю уж, до чего у них там дошло, — свечку не держала. Он говорит, что ничего не было. И явно врёт, потому что нынешние детки при луне не гуляют. Так вот, барышни из богатых семей схлестнулись не на жизнь, а на смерть. Одной из них кислотой плеснули в лицо — только чудом щёку и подбородок задело. Другая цыганкам отдала драгоценности, деньги и меха, да ещё волосы обрезала. Якобы цыганки обещали дымом от сожжённых волос заколдовать вещи «на приворот». Третья себе в сердце длинную толстую иглу вонзила. А про четвёртую в Сети разместили ролик, будто она проститутка, и даёт объявление о секс-улугах. Начали ей звонить на домашний телефон, приглашали провести время. Родители в ужас пришли, когда докопались до истоков. И я тогда Дарью Гаврилову вспомнила, с которой у Лёвы свадьба расстроилась. Она ведь кости некрещённого младенца пыталась добыть, чтобы Левушку от Сибиллы отвадить. С этим ничего не вышло, а смерть, получается, всё-таки приманила…

— Дора, перестань, опомнись! Не привлекай сюда ещё и Дарью. Её как раз можно если не простить, то понять. Конечно, хочется найти виноватого, но по справедливости надо суд вершить, а не по капризу.

«Живите, встречайтесь, дружите, влюбляйтесь! Дарите улыбки, не знайте обид! Кричите от счастья и верьте в удачу на улице Солнца, на Голден-стрит!» — послышались вопли радио из детской. Ими в последнее время сопровождалась реклама клуба «Голден-Палас».

Дора метнулась к приоткрытой двери:

— Агата! Ты что, с ума сошла? Выключи радио — и в постель, у тебя жар! И вообще, ты что, забыла, какое у нас несчастье?..

— Бабуль, я птичек кормлю, — раздался тонкий голосок младшей внучки. — А Берта к телефону ушла. Дядя Сеня звонит.

— Ах, Арсений! Значит, прилетел уже из Брюсселя. — Все Райниковы, похоже, воспринимали мир, и особенно Европу, как свою квартиру. — Берточка, скажи ему, что сейчас трубку возьму…

— Дора, иди, я сама дверь захлопну! — Нора, невероятно яркая и эффектная в каракулевом манто и норковой шапке-боярке, прихорашивалась перед французским зеркалом. Вопреки обычаю, Дора не завесила его, а гостья не стала напоминать.

— Ты только не нервничай, следи за собой. И родственникам не наговори лишнего. — Нора проверила, положила ли в маленькую сумочку без ручки фотографию Стефана в клубе «Дягилев». — Об Артуре — ни слова!

— Мы же договорились! — Хозяйка почему-то обиженно поджала губы.

— Не взыщи, что я на обед не осталась, — угадала её мысли Нора Тураева. — Вот и племянник прибыл, второй скоро будет. Я лишняя тут.

— Да хватит тебе! — проворчала Райникова. — Ладно, езжай, только завтра позвони хотя бы. Мне без тебя очень тоскливо. Ты для меня — как прекрасное воспоминание о тех годах, когда мы на торжественных линейках в школе с фотоаппаратами вместе толкались, на родительские собрания и утренники ходили. И наши мальчишки не знали, какой букет дарить учителю-мужчине. Помнишь, математик у них был классным?

— Да помню, помню! Подарили ему одну длинную розу в роскошной упаковке. Твой муж надоумил — сказал, что на Западе так делают.

— Ох, Марик, Марик! — Райникова обняла Нору, но целовать не стала. Подруга прижалась щекой к её щеке. — Счастливо доехать!

— Спасибо.

Нора помахала вышедшим в коридор девочкам, шагнула за порог квартиры и только тут почувствовала, что невероятно устала. Вспомнила, что ещё нужно завернуть в супермаркет, купить всё для плова. Она всегда готовила это блюдо, когда принимала старшего сына, но сегодня он приехал неожиданно, и продуктов не было.

Артур там, конечно, сидит за компьютером, в сигаретном дыму; просматривает дискету, отданную вчера Лёвой. Похоже, Дора про неё ничего не знает или тоже хранит тайну. В любом случае, надо дать сыну возможность подольше поработать без помех. И постараться, чтобы никто его на Таганке не застукал. Конечно, навестить мать в праздники — не криминал с любой точки зрения. Но Артур просил не афишировать его визит, и Нора всё время будто бы слышала голос сына.

«Я сейчас как подводная лодка. Силён, покуда не обнаружен. А после превращусь в мишень для глубинных бомб, и должен буду уже сам спасаться. И ладно бы сам, а то ведь и ты под раздачу попадёшь, как несчастный Лёвка. И потому постарайся выполнять мои инструкции со всей тщательностью. Ведь Лёвка, судя по всему, проигнорировал требования техники безопасности. В Кунцево он никак не должен был останавливаться. А для того, чтобы в упор в затылок выстрелить, непременно следовало находиться сзади него в машине. Разумеется, я не знаю, кто стрелял из «мелкашки». Может, «красная крыша» отводит от себя подозрения. Слишком быстро они прибыли на место и начали тотальный шмон. К бабке не ходи, дискету ищут. Не найдут и задумаются, куда её Лёвка дел. У него уже не спросишь, а другие ничего не знают. Кроме нас с тобой, мама. И потому наша задача — вызвать поменьше подозрений. Ты Доре Львовне скажи, что компьютеры могут вернуть уже с «жучками», поэтому ни о чём важном и секретном в доме нельзя будет говорить…»

Шлагбаум, спугнув стаю голубей, открылся, выпуская Норину «Ауди» на серую, блестящую от дождя улицу. Там мокли наряженные ёлки, мигали в витринах гирлянды, пробегали по вызовам Деды-Морозы с мешками.

По случаю праздничной пятницы центр Москвы опустел до такой степени, что появилась возможность добраться от Арбата до Таганки без проблем. Нора даже не проверяла «хвост». Она не могла представить, как можно следить за ней, почтенной вдовой крупного чиновника из мэрии, и потому была спокойна. Она даже позёвывала за рулём, сморенная дождём и туманом, но тут же брала себя в руки. Перед гаишниками надо быть чистой, как стёклышко, чтобы даже нечаянно не привлечь их внимание.

Нора благополучно добралась до дома, поставила на пол два фирменных пакета с провизией и вызвала лифт. Когда кабина спустилась на первый этаж, оттуда вышли два человека, которых Нора раньше не видела. Они тоже не заинтересовались дамой в каракуле, лишь вежливо посторонились, пропуская её в лифт.

Конечно, это могли быть гости кого-то из соседей, но Норе показалось, что люди эти находились в данный момент при исполнении. Они не выглядели расслабленными и хмельными — напротив, их зрачки пронзили Нору насквозь. И она, поднимаясь на свой этаж, изо всех сил старалась убедить себя в том, что их с Артуром это не касается.

Нора открыла дверь ключом, прижимая локоть к ёкающему сердцу, и в ноздри ей ударил запах табачного дыма. Она слишком хорошо знала своего сына, чтобы не ошибиться в предположениях. Артур поднял голову от ноутбука, моргая покрасневшими глазами. Он пытался различить в дыму черты вошедшего человека и растерянно улыбался.

— Привет, мам! — Сын поймал руку Норы в кожаной перчатке и нежно сжал. — Сейчас форточку открою… Да-а, хоть топор вешай! А я и не заметил — так увлёкся… Нормально съездила? — Артур подхватил тяжёлые сумки и понёс их на кухню. — Ну, зачем опять горбатишься, я же не жрать к тебе приехал!..

— И жрать тоже!

Нора стащила перчатки, скинула на руки сына шубу и шапку. Она боялась задать главный вопрос и сейчас прикидывала, как это лучше сделать. Нора заметила, что сын смотрит в окно, в зимние сумерки, и кого-то ждёт оттуда или, наоборот, опасается…

— Сынуль, ты кого во дворе потерял?

Нора сейчас выглядела свежей, как роза. Траурный костюм лишь подчёркивал её прелесть, облегая стройную не по годам фигуру.

— Да двое бывших коллег заходили. — Артур повернулся к матери и заглянул ей в глаза. — Совсем перед тем, как ты вернулась. Часом, не встретились?

— Встретились, — спокойно сказала Нора, надевая фартук.

Несмотря на высокий статус семьи, она никогда не держала домработниц, категорически возражая против постоянного присутствия чужого человека в своей квартире. Приглашала бригады для ремонта и генеральной уборки, и то не всегда, потому что оба сына охотно помогали в тяжёлой работе.

— Они из лифта вышли, а я как раз заходила…

— Молодчина ты, мама, — сразу же просекла их! — Артур подошёл к Норе сзади и обнял за плечи. — Ничего тебе не сказали?

— Нет. А что они мне должны говорить? — Нора мерным стаканчиком отсыпала из пачки рис, выложила в жаропрочную миску приготовленную для плова баранину. — Ты-то сам о чём беседовал с ними? Из-за Лёвы приезжали или по другому делу?

— Из-за него. Сказали, что нашли номер моего телефона в смартфоне Райникова. Решили узнать, в каких мы отношениях, когда в последний раз виделись, как расстались. Я ответил чистую правду. — Артур выразительно взглянул на мать, и та понимающе кивнула. — Скрывать что-либо глупо, да и опасно. Они могли засечь нас на заправке. И в этом случае отрицание вчерашней встречи сразу же сработало бы против меня. Да, случайно пересекались, и что?

Артур потрепал по голове вальяжную пушистую кошку с голубыми глазами, резко выделявшимися на тёмно-коричневой морде. Её подарил родной отец, и Тураев отдал пушистый комочек Норе, потому что держать породистую красотку в общаге не мог. Кошка была сиамской расцветки, но длинношёрстная, и от этого очаровательная вдвойне. Нора назвала её Кази и любила, как родную дочку.

— Ты всё-таки решил открыть им дверь? — Нора выбрала режим для микроволновки и разогнулась. — Откуда известно, дома ты или нет? Может, надо было вообще не встречаться с ними — по крайней мере, сейчас?

Кази выхватила из рук хозяйки несколько мясных обрезков и с утробным урчанием принялась за еду. Рис попался чистый, золотисто-прозрачный, и Нора уже торопливо промывала его, чтобы положить в латку.

— Лучше всего было поступить так, как я поступил.

Тон Тураева не допускал возражений, и мать безропотно подчинилась ему.

— Да, говорю, встретились. Лев Райников был чем-то встревожен, но мне ничего не сказал. С его джипом пришлось долго провозиться, а мы тем временем пообщались. Давно ведь не виделись, накопились новости. Потом он расплатился и уехал. Мне ни на что не жаловался. А зачем? Чем ему поможет простой заправщик? Наверное, у дипломата его уровня и другие связи имеются. Вряд ли здесь можно заподозрить подвох.

Артур мизинцем почесал угол левого глаза, словно туда попала соринка.

— А что касается «не открывать»… Они могли знать, что я в квартире. Опять-таки нежелание встречаться с милицией здорово настораживает — по себе знаю, сам там работал. Да и степень оснащённости у них может быть высокая. Есть такие приборы, которые по тепловому излучению через замочную скважину определяют наличие человека на метраже. К тому же, погода пасмурная, без света не обойтись, и со двора заметна даже настольная лампа. Для чего же сразу совершать промахи?

Артур подхватил кошку с пола и повесил себе на шею. Кази чихнула от запаха табака и парфюма, но убежать даже не попыталась.

— Да, кстати… Ты говорила с Райниковыми о Стефане? Или они не захотели?

— Да, Дора не очень-то расположена к приёмному внуку, но всё же кое-что рассказала. А Берта и вовсе без ума от старшего брата, во всём старается ему подражать. Между прочим, я даже фотографию выпросила. Не насовсем, конечно, а только переснять. Держи.

Нора быстро вытерла полотенцем руки, взяла с подзеркальника сумочку, вытащила портмоне, развернула его. Сын стоял рядом, поглаживая мурлыкающую кошку, и ждал. В кухне на холодильнике заиграл Норин мобильник, и она поспешила сунуть снимок в руку Артура. Потом взглянула на экран и увидела номер младшего сына Арнольда, обожаемого Нолика, который не звонил уже несколько дней. Артур почти бегом вернулся в комнату, где стоял ноутбук, и горела забытая офисная лампа.

Тураев уселся в кресло, направил свет лампы на снимок и сдавленно охнул. В первый момент он удивился, потому что никогда не видел Лёвкиного пасынка — ни в детстве, ни теперь. Но, тем не менее, это лицо показалось знакомым. Артур мог поклясться, что встречал его сегодня или вчера, но не соображал, где именно.

Но цепкая память сыщика не подвела, и Тураев застыл над снимком, ещё более потрясённый. За богато уставленным столом в аляповатом зале элитного столичного клуба сидел тот самый парень с необыкновенными глазами, который спас его от смерти сегодня во сне…

Братьев Василенко звали Алексей и Кирилл. Старший, генерал-лейтенант милиции, возглавлял Управление; другой, генерал-майор, командовал Департаментом. Очень похожие друг на друга, с благородными породистыми лицами и стальными глазами, они будто созданы были для военной карьеры. Им очень шли золотые погоны, алые лампасы, щёгольские усики. Интеллигентные и жёсткие одновременно, братья с первого взгляда внушали доверие. И Артур, рассматривая их изображения на экране ноутбука, подумал, что их мать имеет все основания гордиться такими молодцами.

Из скупых строк генеральских биографий Тураев узнал, что нынешнюю фамилию их дед принял во время революции, чтобы спастись от преследований. На самом деле братья — потомки знаменитых Разумовских, и по иронии судьбы их родителей звали Елизавета и Григорий. Отец был ветераном Одесского уголовного розыска. Он не дожил до триумфа своих сыновей, но успел воспитать их себе на смену.

Тураев припомнил, что портрет Григория Василенко видел на Петровке, в галерее славным сыскарей, на которых молодёжь призывали равняться. И сами ребята не были ни партийными активистами, ни сотрудниками спецслужб, ни паркетными офицерами. Оба прошли Афганистан и две чеченские. Тянули лямку, были ранены и контужены, по праву носили целую грудь наград. Старший, Алексей, удостоился звания Героя России. И вот про этих достойнейших людей Славик Воронович написал, что они уже несколько лет крышуют бандитов…

Тураев, ошалев от пачки выкуренных сигарет и десяти чашек крепкого кофе, а также внушительной миски маминого плова, пялился на экран ноутбука, зевал до хруста в челюстях и никак не мог сообразить, с какого бока следует подступаться к этому поистине царскому угощению.

Перед ним мигали, дрожали, поблёскивали, змеились и ветвились схемы. Одна из них изображала структуру центрального аппарата Министерства. Сам в прошлом мент, Тураев знал её если не наизусть, то, по крайней мере, близко к тому. И теперь пытался схватить главное — принцип организации группировки, снизу доверху проросшей через этажи правоохранительного Министерства; так раковые метастазы захватывают человеческие органы и ткани.

Наверное, эту схему можно было встретить и в газетах, и в Сети — сама по себе она секретов не содержала. Но в досье Вячеслава Вороновича она представала бомбой страшной разрушительной силы, к которой по бикфордову шнуру уже бежит огонёк. Артур понимал, что рано или поздно всё равно рванёт, и нужно только постараться, чтобы пострадали виноватые, а невинные уцелели.

А ведь не дурак ты, Воронович! Сразу видно, что окончил МГИМО, а не макароно-сверлильный техникум в провинции. Досье состряпал по всем правилам шпионского искусства. Наверное, потому так и загоношились братья, пошли ва-банк. Лёвку Райникова грохнуть — не шуточки. Возможен скандал штормовой силы, если докажут причастность к преступлению крупных милицейских чинов.

Но, то ли генералы уверены в собственной безнаказанности, то ли сочли что «Париж стоит мессы». Факт, они решили ликвидировать потомственного дипломата только для того, чтобы обыскать его машину и квартиру, изъять компьютеры с базой данных и, возможно, поставить «жучки». Не забыли даже о том компе, который Лёвка подарил дочкам.

Теперь любые вопросы относительно контактов убитого и в Москве, и в Шанхае, и даже на Филиппинах покажутся уместными. А «наружка» и «прослушка» найдут понимание даже у тех людей, которые продиссидентствовали всю сознательную жизнь. Ведь не может быть, что персону такого уровня пристрелил упоровшийся юнец или не просохший после праздников алкаш. Скорее всего, заказчик убийства затаился среди друзей покойного, и только одному ему известен мотив преступления. Тем более что Райников не был ограблен, а в джипе было, что взять. Всё свидетельствует о «заказухе», причём щедро оплаченной.

Несколько поколений семьи Райниковых были дипломатами и при этом сотрудничали с КГБ. Жена самого Льва Марковича, подданная Швеции, вела весьма странную жизнь. Она ездила в длительные командировки, но никто не знал, с какими именно целями. Этнографические изыскания фру Райникофф происходили, как правило, именно в тех местах планеты, где было наименее спокойно.

Семья необычная, и, наверное, знакомства убитый водил с людьми не робкими. Вот и проверим всех, да ещё приятелей прихватим, к которым он заезжал с момента возвращения в Москву и до последнего дня. Глядишь, и мелькнут где-то следы досье. Не для того Райников вёз его в российскую столицу, чтобы закопать в лесу под ёлкой и утопить в речке. Дискету не нашли в машине, не найдут в квартире. Значит, она где-то близко — у одного из тех, к кому дипломат завернул перед гибелью.

Немного бы пораньше почикать его — и досье попало бы в нужные руки. Братья Василенко, а также Дмитрий Серебровский по кличке Аргент, он же Князь Серебряный, страстно хотели заполучить драгоценную дискету. Но такие удачи случаются редко даже перед Рождеством, и потому придётся побегать подольше…

Артур пристально смотрел в честные строгие глаза генерал-лейтенанта, пытался припомнить про него что-нибудь и не мог. Насчёт его брата в голове тоже было пусто. Артур работал на Петровке, а братья тогда пахали в РУБОПе на Шаболовке.

Преданные служаки, они всегда стояли за существующую власть и не плевали против ветра. С одинаковым благоговением целовали красные знамёна в Афганистане и триколоры — в Чечне. Под ярким майским солнцем в День Победы на их парадных мундирах сверкали советские звёзды и постсоветские кресты. Они были настоящими государственными людьми без особых амбиций и сомнений. По ветру братья поворачивались с одинаковой готовностью выполнить любой приказ руководства. И при этом умудрились не прослыть подхалимами. Напротив, все их считали крутыми, отважными и бесхитростными…

В каждом прямоугольнике, квадратике, овальчике с названием подразделения Министерства, рядом с именами руководителей служб, комитетов, управлений, департаментов и центров Воронович поместил по одному имени, которых не было ни в газетах, ни в Интернете. Даже при студии художников и Совете ветеранов, в Центральном музее МВД и Культурном центре были у Василенко свои люди. Спрут протянул щупальца до самых низших, мелких структур — фактически до «земли».

Эти люди добросовестно вынюхивали, выспрашивали, высматривали, копались в сейфах и в компьютерах, не вызывая у окружающих никаких подозрений. Они прослушивали телефонные переговоры, беседовали «за жизнь» с теми, кто интересовал братьев, и передавали добычу наверх. Пара, а то и четвёрка ушей обязательно висела в любом кабинете. И не случалось событий, о которых Алексей и Кирилл Василенко не получили бы полный спектр мнений нижестоящих сотрудников, если бы пожелали.

Конечно, пахали на генералов не задарма — нужным людям вне очереди доставались звания, награды, денежные выплаты, возможности подхалтурить в свободное, а то и в служебное время. Закрывались грозные очи начальства на их прегрешения, проступки, даже преступления — от уголовных до экономических. Одним словом, боевые генералы создали внутри Министерства классическую мафиозную группировку, крепко спаянную алчностью и страхом.

Осведомители имели много и не хотели это терять; в случае же провала именно они оказывались виноватыми. И тогда всё зависело от того, сдадут или нет они своих благодетелей. Захотят ли добровольно понести наказание на то, что служили им верой-правдой. Кто-то шёл в зону, и семью его грели из «общака». Кто-то пытался выкрутиться, утопив патронов, и их находили в камерах повесившимися…

Тураев увёл ноутбук в «спящий» режим, поднялся из-за стола, погасил лампу и без сил рухнул на заботливо застеленный матерью диван. Старинные часы «барокко» давно отбили полночь. Итак, шестое января, суббота, рождественский Сочельник. Сутки назад Лёвка был уже мёртв.

Вот она, та самая «красная крыша», под которой так уютно чувствует себя пресловутый Аргент. На неё же когда-то уповали торговцы детьми и прочие бандиты! Здорово, наверное, доверял Серебровский своему дружку Вороновичу, пока не пробежала между ними чёрная кошка! Ведь ни от кого больше не мог узнать Лёвкин приятель эти имена, которые любой ценой следовало сохранить в тайне.

Впрочем, Аргент вряд ли боялся разоблачения простых осведомителей. Возьмут этих — найдутся другие. В измученном реорганизациями Министерстве практически не осталось людей, способных во имя идеи отказаться от практически безграничных возможностей, открывавшихся перед «верняками» генералов. Даже какой-нибудь бывший опер-ас, которого нынче посылают на рынок ловить карманников, или в магазин — бороться с просроченными продуктами, сочтёт возможным пасть ещё ниже. Ведь терять почти нечего. А сколько после девяносто первого набежало в менты случайного народу! Их и соблазнять не нужно — они у сиятельных кабинетов встанут в очередь, только бы за них при случае «замолвили словечко».

На всех этажах пирамиды интриговали, подсиживали, клеветали, стравливали, комбинировали — и здесь не обойтись было без «сильной руки». Рука эта была не только сильна, но и щедра. Холуи надеялись, что она никогда не оскудеет, ибо «красная крыша» стоила дорого.

Но таких, как Аргент, она вполне устраивала. Отстегнув, куда надо, Митя Серебровский мог уже не бояться ни местной милиции, ни родной прокуратуры, ни даже спецслужб, не говоря уже об оскорблённых беспределом конкурентах. В любое время дня и ночи он мог набрать заветный номер и попросить помочь.

Месяц назад Аргент захотел разобраться с Вороновичем и его доносом. Артур не знал, как бандит объяснил генералам потрясающую осведомлённость Славика, и объяснил ли вообще. Наверное, заплатил больше обычного и посетовал на то, что ссучиться может чей угодно братан. Как известно, чужая душа — потёмки. Вероятно. Аргент скрыл от генералов содержание досье, замкнув всё на себя, на местные проблемы.

Ясно одно — они работают вместе. Пока не известно, за страх или за интерес. И возможности их поистине безграничны, что доказал уже вчерашний визит двух ребят с Петровки. Артур их не знал — семь лет назад они в розыске не служили. И потому не мог сказать наверняка, действуют они за деньги Аргента или исполняют приказ кого-то из братьев Василенко.

Ведь стоило бы сегодня внимательнее взглянуть на экран ноутбука, и поиски можно было считать законченными. Артур не успел бы даже прочитать отходную. Он, как всегда, взял хладнокровием и наглостью, даже не моргнув глазом. Отключить ноутбук Тураеву и в голову не пришло.

Он ничего не пытался спрятать, и потому гости не испытали желания что-либо искать. Труднее всего обнаружить очки на собственном лбу и книгу на столе, особенно если намереваешься найти её в шкафу. Но Тураев не обольщался, понимая, что даже если на сей раз пронесло, то дальше он вряд ли останется неуязвимым. Похоже, эти самые генералы — мужики с мозгами, раз до сих пор не попались, или сумели выкрутиться. И это при том, что желающих занять их кресла в Министерстве как грязи…

Артур лежал поверх стёганого атласного одеяла, смотрел в лепной потолок. Ему казалось, что диван плывёт по бурному морю; так шумело в голове, а от усталости мотало даже в горизонтальном положении. Метались по стене тени от голых веток, молотил по подоконнику надоевший зимний дождь. В нижней квартире, несмотря на позднее время, ещё играла музыка, но Артуру она не мешала. Он всё равно не мог уснуть — гладил кошку и обдумывал досье, пытаясь разложить сведения по полочкам и понять бизнес братьев Василенко.

Алексей и Кирилл — не просто «красная крыша», пусть какая угодно влиятельная и крутая. Таких, обычных, в стране десятки, а то и сотни тысяч, начиная с участковых. Особенного теперь, когда «синие», то есть бандиты, по всем статьям проиграли «красным» — силовикам; и это само по себе не удивляет. У «братков» нет такой обширной базы данных, как в милиции. И с госчиновниками им трудно столковаться — ведь каждый раз «ствол» не достанешь.

Пожарных, санэпидстанцию и налоговиков по нужному адресу они тоже прислать не могут. Из-за этого их услуги становятся дорогими и некачественными, лишёнными щита законности. И потом, в соответствии с постулатами рыночной экономики, «синие» крыши разоряются, а «красные» конкуренты помогают им в этом, как могут. Главным образом наводят на бандитские охранные конторы своих же коллег, а после занимают их места.

Тем же пробавлялись и Алексей с Кириллом, но, как всегда, подходили к процессу творчески. Они не просто выдавливали с рынка «крыш» бывших «быков». Братья нанимали их для того, чтобы перепуганные коммерсанты бежали искать защиты лично у них или у подконтрольных им провинциалов. Одной рукой они управляли «наездами», другой — разруливали созданные ими же ситуации, умножая влияние и капиталы. В особо крупных начинаниях им помогал тот же Аргент. Он славился такой жестокостью, что даже видавшие виды деловые люди старались к ночи его имя не поминать.

Вот об этом тоже писал Воронович. Он называл имена двух ментов из Подмосковья, готовых дать соответствующие показания в письменном виде через некоего Александра Голуба, проживавшего на Рублёвке.

В районное УВД, где тогда служили ребята, обратился владелец нескольких палаток на вещевом рынке, у которого бандиты украли сына и потребовали непосильный выкуп. Начальство сразу же предупредило «молодняк», что силой освобождать ребёнка нельзя — только переговорами через «красную крышу». Тогда сыскари, недавно вернувшиеся из Чечни, буквально голыми руками, взяли избу, где прятали мальчишку. При них в этот момент были лишь табельные пистолеты. И в избе обнаружился их начальник собственной персоной. Он мирно беседовал с главарём шайки под водочку и закусочку.

Начальнику здорово испортили настроение, и от него уплыл крупный куш за освобождение ребёнка. Вскоре оба честных мента оказались на улице за езду на служебном транспорте в пьяном виде. «Честные» прошли все мыслимые инстанции, пытаясь доказать свою невиновность, но в этом не преуспели. Их брали на работу только грузчиками. В конце концов, оба спились, лишились жён и детей, и только надежда на торжество справедливости заставляла ребят жить.

К мысли о возможной гибели они привыкли ещё в «горячей точке». И не задумывались ни на минуту, мечтая лишь о том, чтобы пропасть не задаром. Бывшие «шаболовские» вызывали в их душах тот же спектр чувств, что «духи» в горах; и к бою бывшие спецназовцы готовились с тем же воодушевлением. А в это время на просторах страны продолжались наезды, похищения, избиения, грабежи и убийства, часть из которых была заказана генералами своим же бандитам…

Артур прислушался — под полом теперь было тихо. Тёмный ночной воздух будто звенел от безмолвия, и Тураеву вдруг захотелось освежиться. Лоб горел, плавились щёки, и вместо сосудов тело пронизывали раскалённые провода. Да, нужно на балкон, чтобы немного остыть, не разорваться от бешенства, от бессилия. А после надо взять себя в руки и читать дальше, чтобы найти возможность отыскать тех людей, которые хотят пополнить досье и выступить свидетелями. И показать, что не всех ещё задавили эти братья со стальным взором одинаковых серых глаз.

У Тураева имелся личный к ним счёт — с позавчерашнего дня. Лёвка Райников никогда не сможет увидеть, как исполняет спортивные танцы Агата, как поёт и играет на гитаре Берта. И не зароется он лицом в платиновые волосы Сибиллы, которая ещё ни о чём не знает.

Сейчас Артур уже не спрашивал себя, вступит ли он в бой бок о бок с бывшими ментами из области. Король собирал свою рать; вернее думал, кто может ему сейчас помочь. Повинуясь какому-то ирреальному, безумному желанию, он скинул костюм, остался в одних трусах. Толкнул балконную дверь, которую мать не заделала на зиму, и шагнул в холод, в сырость. Он понимал, что может жестоко простудиться и потерять шанс отомстить за друга, да и на заправке начальство не обрадуется. Но всё же Тураев стоял под ледяным дождём, ловил пересохшими губами капли.

Над крышами Москвы неслись светло-серые, набухшие влагой тучи. Внизу шевелились от ветра кусты, на которых в начале января полопались почки. Днём газон в середине двора зеленел молодой травой, а кое-где на клумбах начали распускаться цветы.

«Мир сошёл с ума, — думал Тураев, медленно остывая на пронзительном ветру. — И я не избежал общей участи, что вполне естественно. Но всё-таки нужно вернуться в тепло, пока никто не заметил меня в таком виде. И. самое главное, пока не увидела мама…»

Даже не накинув куртку, Артур снова уселся за стол, включил лампу, «развернул» ноутбук. Вот она, карта России с обозначением зон влияния московских и провинциальных группировок, их специализация, имена лидеров. Тамбовские, тбилисские, измайловские, первомайские, солнцевские… «Суконка», «Третья смена», «Кутаисский клан»… И ещё много разных мелких групп, где, бывает, даже нет ярко выраженного лидера. И близ каждого названия банды — имя представителя «красной крыши», курирующего это направление.

«Шаболовским», как по старой памяти называли братьев Василенко, надоели авторитеты старого времени, которые решали вопросы при переделе сфер влияния. Они хотели занять места всех этих Япончиков, Тайванчиков, Дедов Хасанов — и те внезапно становились жертвами дерзких покушений. Весь этот криминальный океан-Солярис должен был повиноваться новым паханам, пусть даже и не осознавая этого. «Братву» можно было где-то прижать, а где-то, напротив, дать ей волю. И в любом случае не уничтожать до конца, не изолировать, не перевербовывать, а использовать в своих интересах, заставляя делиться почаще и давать при этом побольше.

Ага, вот он, Серебровский! Убеждённый «беспредельщик», воюет разом со всеми кланами, рекрутирует самых отъявленных «отморозков», вышедших из заключения или изгнанных из других банд. Особенно много у Аргента казанцев, кавказцев, китайцев. Группировка действует на пространстве от Приморья до Урала, отмывает деньги в обеих столицах через сеть супермаркетов; на них работает несколько банков. Подробнее об этом может рассказать бывший «счетовод» Аргента Юрий Ярцев, который сейчас проживает в Москве под чужим именем.

Аргент выполняет негласные поручения генералов и потому многие годы остаётся недоступным для закона. А с коллегами-бандитами он разбирается сам, да так, что у бывалых «следаков» волосы дыбом встают. Трупы его врагов находят в таком виде, что их даже трудно описать в протоколе, чтобы не сблевать и не потерять сознание…

Аргент был существом всеядным. На Дальнем Востоке его «коллективы» сбывали в Японию икру и крабов, рыбу и ценные водоросли. В том же Приморье и в Хабаровском крае они вырубали элитную таёжную древесину и отправляли её в Китай. Помимо рыбы и леса Аргент занимался нефтью, углём, автомобилями. Среди его подчинённых встречались не только откровенные бандиты, но и так называемые «криминально-деловые». В их ведении были банки, рэкет, торговля оружием, охранные структуры, контрабанда.

И Аргент не был бы собой, пропусти он мимо своих сетей наркотрафик, проституцию, игорный бизнес, частные «убойные» заказы. Но поскольку конкуренты даром ему ничего не отдавали, то приходилось рассчитывать на две точки опоры — собственную репутацию подпоясанного ломом психа и покровительство генералов в столице.

Судя по всему, тот самый Юрий Ярцев может знать много. Потому и прячется под липовой «ксивой». Ведь Аргент брал средства своих жертв не только наличными. Слишком много пришлось бы перетаскать мешков его пацанам. Он предпочитал акции банков, компаний и предприятий. Но чтобы «терпила» передал акции нужным конторам, он должен был всё время видеть перед собой чёрную дырку автоматного дула. Однажды РУБОП всё же накрыл Аргента на крупной афере и арестовал все интересующие его ценные бумаги. Но братья Василенко очень быстро заставили своих подчинённых отыграть назад, да ещё извиниться.

Окрылённый успехом Князь Серебряный пошёл в наступление по всем фронтам. К ранее освоенным направлениям он добавил пушнину, золото, алмазы, цветные металлы, а уж людей принялся воровать в огромных количествах. Возвращал их довольно редко, как правило, сумасшедшими. Ему было плевать, с кем сцепиться — с «уралмашевскими», «воркутинскими» или «комсомольскими». Даже чеченцы не понтовались перед ним, предпочитали договариваться. А поскольку у Аргента собралось много народу, ранее состоявшего во всех этих сообществах, он знал кухню каждого клана изнутри, чем вовсю пользовался.

«Предки половины европейских династий начинали путь к трону с большой дороги, — любил повторять Аргент. — Кто знает, может, и я когда-нибудь буду царствовать? Взять хотя бы Рюрика — он же пиратом был! А Хабаров, Ермак? Тот же Сталин! Только такие люди могут составить славу России, а не те, кто перед теликом с пивом лежит…»

Да, Серебровский свои дни проводил не праздно, и к сорока четырём годам добился многого. Пусть пока не он сам, но его люди стали крупными предпринимателями и правительственными чиновниками. И, самое главное, они пользовались популярностью в народе, потому что не только «пилили бабло», а задумывались о будущем, помогали талантливой, но бедной молодёжи, опекали стариков и инвалидов.

Конечно, поступали они так ради пиара, и все расходы списывали по этой статье. В последние годы Аргент и братья Василенко преуспели во взятии под контроль теневого бизнеса, причём доходы от него шли в Москву, минуя местных силовиков и даже губернаторов. Битва за жирные куски развернулась уже не только промеж бандитов, но и в разнообразных силовых ведомствах.

«Вы крышуете, вас крышуют!» Под этим лозунгом жили практически все серьёзные мужики в России, вне зависимости от того, кем они числились и где вкалывали. Генералы были нужны Аргенту, но и он был необходим генералам, потому что грязную, кровавую работу тоже должен был кто-то делать; сам кусок в рот не шёл.

И в стольном граде Москве не было людей более лихих и удачливых, чем потомки украинских дворян, носившие сейчас фамилию своего управляющего. Над ними светила счастливая звезда их дальнего предка-свинопаса, сумевшего пусть тайно, но обвенчаться с Елизаветой Петровой дочерью Романовой, ставшей императрицей. И потому не только Аргент, но и Алексей с Кириллом не исключали себя политической карьеры — немного попозже.

А начинал Аргент, тогда ещё никому не подчиняющийся, с того, что грабил «челноков» и старателей. Отнимал деньги у каждого, кто, по его мнению, располагал достойной внимания суммой. Года два назад он прославился и вовсе отвратительным поступком. Войдя в конфликт с судьей Ольгой Барсуковой, рассматривающей дело одного из его московских протеже, он обложил данью внучку судьи, девочку-сироту, которой не было и года.

Применив свой обычный арсенал, включая даже убийство двенадцатилетнего сына судьи, он вынудил бабушку-опекуншу передать подконтрольным группировке фондам практически всё наследство. Оно было получено от погибшей матери малышки, приходившейся Барсуковой дочерью.

От этой паскудной истории становилось не по себе даже тем пацанам, которые потом попали на остров Огненный — там содержались приговорённые по пожизненному заключению. Но Аргент, похоже, именно этой операцией гордился особенно и очень любил её вспоминать. Тогда же он одержал самую важную в своей жизни победу над очень сильным противником. И явно это был не грудной младенец…

Но вместе с тем Серебровский не очень-то доверял генералам, и на всякий случай подготовил компромат. Воронович явно работал над этим фундаментальным исследованием не в одиночку. Скорее всего, главарь отдал досье Вороновичу на хранение, а вспомнил о нём слишком поздно. Теперь Аргент хочет обвинить во всём ссучившегося корефана, чтобы не отвечать перед «крышей». Ведь он тоже смертен, и, как любой человек, смертен внезапно.

Управляющий «мышью» палец Тураева онемел, пока удалось справиться с несколькими главами. Перед Артуром мерцали цифры — данные по численности различных банд, завязанных на генералов, об их примерном вооружении. Наверняка, конечно, никто знать не мог. Не только бандитские «Мухи» и станковые пулемёты, не пистолеты и автоматы, которые даже никто не считал, а всё вооружение, находившееся в руках подчинённых братьям милиционеров, Аргент мог считать своим.

Тураев рассматривал фотографию Аргента на борту собственной яхты, в обнимку с уже покойной Юлианой Порошиной. Респектабельный господин совсем не протокольного вида — худощавый, интеллигентный блондин в шортах и в майке, но с золотыми швейцарскими часами на руке. И всё же в его взгляде, в изгибе губ, даже в расслабленной, небрежной позе Артур видел того, кем был Аргент на самом деле. Клинический садист, он с особым удовольствием издевался именно над слабыми, но не потому, что боялся сильных.

В юности, когда Митя Серебровский лежал в больнице с туберкулёзом лёгких и почки, молодая жена выписала его из квартиры, оставила без средств, да ещё сбежала с его лучшим другом. Вопреки её ожиданиям, Дмитрий выжил — скорее всего, ему помогла устоять именно жажда мести. И тогда он поклялся не щадить никого — именно потому, что пожалел тощую, голоногую девчонку в мини-юбке, которой негде было жить.

Артур, между прочим, подумал, что не завидует бывшей жене — Аргент люто мстил и не за такое. Не завидует, но и не сочувствует ей… Да, вот, правильно — стала жертвой группового изнасилования, зверски убита, буквально посажена на кол. Тот самый друг брошен через трубу в топящуюся печь. Кто бы спорил!.. А всё же их не жаль, потому что своей подлостью она разбудили дьявола в интеллигентном парне, многообещающем инженере-программисте. Вряд ли у него были быть общие интересы с простой девкой из райцентра.

Скорее всего, беглецы думали, что Митя умрёт, но ошиблись. Умерли они, а он живёт и сеет смерть, так и не удовлетворившись местью непосредственным врагам. Возможно, с одной почкой жить не сладко, но всё же…

Митя родился в начале ноября шестьдесят второго года в семье профессора, что жила в новосибирском Академгородке. Отцу его было уже за шестьдесят, матери — сорок пять. На столь рискованный шаг они решились только потому, что незадолго до этого потеряли единственную дочь-студентку, которая погибла в туристическом походе.

Серебровский был потомком сосланных в Сибирь то ли народовольцев, то ли социал-демократов. А во время Отечественной войны в Новосибирск приехала эвакуированная семья москвичей во главе с почтенным учёным-астрономом. Его внучка Елена и стала матерью Аргента. В досье сказано, что родителей изверга уже нет в живых — по крайней мере, им не стыдно.

Общий потомок московских интеллигентов и пензенских революционеров окончил школу с золотой медалью, университет — с «красным» дипломом. И, неожиданно для родных, на последнем курсе женился. Взял потаскушку из общежития, намереваясь, по старой народовольческой привычке, вывести её в люди. Звали её Марина…

Тураев усмехнулся, поймав себя на мысли, что сочувствует отпетому бандиту; наверное, из-за несчастной личной жизни. У Аргента жена Марина тоже отняла сына Виталика. Трёхлетний мальчуган погиб от несчастного случая — гулял без присмотра в деревне у прабабки и упал в открытый колодец. Ходили слухи, что мать и отчим хотели избавиться от обузы. Но отдавать ребёнка родному отцу тоже не хотели — из вредности. Возможно, тогда Серебровский малость тронулся умом. Если удастся взять его, нужно обязательно провести психиатрическую экспертизу.

Он зашкаливает в зверствах, зачастую совершенно излишних в данной ситуации. Там, где достаточно просто взять на понт или раз-другой сунуть в пятак, Аргент тяжело калечит, а то и убивает людей, имевших несчастье оказаться на его пути. Больше всего он любит отрубать жертвам пальцы остро отточенной сапёрной лопаткой — просто потому, что человек не хочет отдавать своё добро.

Той же лопаткой он виртуозно кроит черепа. У него есть фирменный удар — от затылка до переносицы; так, что мозг вылетает наружу. И, будто в насмешку над купленной им милицией, над бессильными родными и друзьями погибшего, над всеми устоями человеческого бытия, он всегда оставляет около трупа мелкую серебряную вещицу. Делает он это давно, вдохновившись культовым фильмом про банду «Чёрная кошка», даже не пытаясь спрятаться за других «пацанов» и направить розыск по ложному пути.

Надо будет узнать, не обнаружили ли в Лёвкином джипе чужую серебряную вещицу — ложку, цепочку, колечко. Если это работа Аргента, он непременно оставил автограф.

Тураев прислушался — ему показалось, что проснулась мать. Наверное, он мешает ей как следует отдохнуть. Конечно — вскакивает, открывает балконную дверь, бродит по комнате, что-то бормочет, матерится сквозь зубы. Курит, не переставая, и даже потягивает коньяк из тонкостенного пузатого бокала, закусывает лимоном.

Ох, мама-мамочка, если накроет нас Аргент, тебе тоже несдобровать! С такой «крышей» он много может. А нам надеяться не на кого, кроме самих себя. И потому работать будем, как сапёры. Одна ошибка — и нас нет на свете. Меня — ладно, но ты нужна Нолику, своей долгожданной внучке Симоне, чья фотка висит над твоей постелью. Большеглазый серьёзный младенец, так похожий на тебя, лёжа в кроватке, грызёт погремушку, и смотрит совсем по-взрослому.

Нолик всё сделал, как привык, прилежно и аккуратно. А я, придурок, даже нормальных внуков тебе не подарил. Они растут вдалеке и совсем тебя не знают. А ты всё равно любишь их обоих, Амира и Серафиму, которые никогда о тебе и не вспомнят.

Тураев глянул на часы — половина пятого. Глухая темень, дождь, ветер, а спать совсем не хочется. Можно ещё поработать — пока не начнут слипаться глаза. Но вскоре после этого встанет мама и позовёт завтракать. Она всегда пытается накормить впрок непутёвого сына. Он, бывало, неделями сидел на кофе и на сигаретах, потому что не находил времени даже на «Макдональдс». За эту неделю он, наверное, даже поправится. А то отощал, как вяленая вобла, и провонял бензином.

Артур сидел неподвижно, прищурившись на экран. И думал уже о следующем этапе операции, у которой ещё не было названия. Пока не было, но потом, может, придёт в голову удачное слово. И тогда всё будет, как в нормальных остросюжетных фильмах. Лишь с той разницей, что кровь прольётся не бутафорская, и умирать придётся по-настоящему.

Он давно сообразил, что досье имеет пробелы, которые должны заполнить собранные в разных местах материалы. Два имени он уже знает — Голуб и Ярцев. Скорее всего, будут и другие. Само собой, Воронович не мог выведать все секреты Аргента и генералов. Поэтому он и адресовал неведомого юриста к нескольким своим сообщникам. Для каждого был припасён пароль — обычная на первый взгляд фраза. Именно она служила тем самым ключом, который мог отомкнуть его уста.

Артур старался не вспоминать, как клялся в колонии себе самому, обещая никогда не ввязываться в криминальные дела. Потом повторил всё это перед матерью и отчимом, перед Арнольдом и Ириной Валитовой, матерью Симочки. Он раз десять отказывал гонцам из Москвы, которые звали в милицию, в охранные структуры, на место начальника службы безопасности — и это при наличии судимости по тяжкой статье.

Воспринимая эти завлекательные предложения как банальный трёп, Артур оставался на своей заправке, не желая больше искушать судьбу. Он понимал, что уродился невезучим, и потому вряд ли сможет добиться успеха в какой бы то ни было области. Значит, просто нужно работать за кусок хлеба, не замахиваясь на большее. Ну, разве что стоит перебраться в Москву, к Ирине, если удастся уговорить дикарку Симочку.

Неужели недостаточно просто жить, как живут десятки миллионов, не задавая себе каждый день вопросы о смысле бытия? «Уж, наверное, и я появился на свет не для того, чтобы в одиночку бороться с вселенским злом, как герой голливудского фильма. А вдруг как раз для этого? Знать бы наверняка, чтобы не ошибиться, как прежде. Не подставлять понапрасну горло под нож, но и не отвергать великую миссию поборника справедливости. Ведь мог же я тогда погибнуть, в двухтысячном, на яхте «Марианна», когда держал в каждой руке по гранате без чеки, а шторм носил лёгкое судёнышко по ледяным волнам Финского залива! А ведь выжил — и тогда, и после — в изоляторе и в колонии, несмотря на страстное желание многих начальников и паханов покончить со мной навсегда. Звёзды сходились так, что в последний момент я спасался. Тогда я был прав, и поэтому выстоял. И теперь я должен уцелеть, ибо месть за друга — дело святое…»

Тураев уже знал, что ему нужны четыре человека, и пятый — запасной, на случай выбытия кого-то из четвёрки. Каждый из членов группы должен отработать всего один раз и исчезнуть. За ненадёжными людьми, в разное время порвавшими с Аргентом или генералами, могут тщательно следить, особенно после истории с Райниковым. Связной, согласно предварительной договорённости, явится на встречу с указанным в досье лицом, заберёт у него материалы и отдаст Артуру.

Чтобы уловить единовременный контакт, нужно наблюдать за объектом круглосуточно, задействовав в среднем по три сотрудника на каждого. А людей нужно отрывать от текущих дел, причём на неопределённый срок. Вряд ли братья Василенко, даже располагая большими человеческими ресурсами, станут выпасать всякую гопоту, причём не только в Москве, но и в области.

Тураев пытался «встать в их тапки» и сообразить, как повёл бы себя на месте «оборотней в погонах». И решил, что вариант с «наружкой» и «прослушкой» в данном случае не играет. Наверное, братцы придумают что-то пооригинальнее. Попытаются нащупать то самое звено в цепочке, схватившись за которое, можно сорвать планы противника. А для того, чтобы такого не случилось, Артур должен в первую очередь сам, лично, вычислить это звено и спрятать его поглубже…

Интересные сведения о скупке бандитами оружия — не только у копателей, но и на армейских складах, по-серьёзному — может передать человек, который занимается посредничеством между продавцами и покупателями. Он знает все дыры в глухих заборах воинских частей, и назубок помнит, сколько в данный момент стоят ракеты, снаряды, фугасы, мины, гранатомёты и так далее. И не одна голова в фуражке может полетать, если он заговорит. Да ещё припомнит случаи, когда были ревизии на складах, перед которыми вдруг ни с того ни с сего начинали рваться боеприпасы, навсегда покрывая недостачу.

Знает этот деятель и о том, как возражали генералы против подключения к важнейшему расследованию ФСБ. Присутствия конкурентов не желает никто, особенно если эти конкуренты тоже не пальцем деланные. И работать на складах чекисты имели полное право — ведь похищенное оружие уходило в том числе и к террористам. Это — одна из самых занимательных глав романа Вороновича, и к агенту следует направлять наинадёжнейшего связного. Найти бы такого, не промахнуться! Вроде бы, эти данные тоже должны храниться на Рублёвке, у Голуба.

Очень содержательным, наверное, будет материал другого агента, бывшего пограничника из Туркмении Владислава Пирожинского. Десять лет назад в Ашхабаде расстреляли его друга — начальника погранпоста столичного аэропорта. Именно расстреляли — по приговору суда, якобы за торговлю наркотиками. Случилось всё после того, как он сумел перехватить одну из самых крупных партий афганского героина.

По простоте душевной этот служака пригласил понятых, составил протокол и понадеялся на своё туркменское начальство. А оно давно уже было в доле с наркоторговцами. Да ещё, страшно сказать, отстёгивало процент наверх — в самые высшие сферы независимого государства. Сотрудники Комитета национальной безопасности боролись не с наркодилерами, а с теми, кто старался поставить зелью заслон, то есть с «кяфирами» вроде этих двух пограничников.

Тураев вспомнил двух подмосковных ментов, также пострадавших за излишнее служебное рвение, и тяжело вздохнул. Больше, чем по двое, не находится. А сколько вокруг сволочи, готовой им противостоять! Туркменские чекисты не могли не снюхаться с российскими «оборотнями», и в результате цены на героин рухнули в несколько раз…

В начале двухтысячных героин начали производить и в Таджикистане, который ранее служил лишь перевалочной базой при переправке из Афганистана в Россию. А ещё раньше своё почётное место в трафике заняла Туркмения, силовые структуры которой вступили в тесный контакт с афганскими талибами. До сегодняшнего дня они добросовестно принимали и переправляли товар, благо туркменская граница была для этого дела гораздо удобнее таджикской.

И кто бы удивился, что они безжалостно уничтожали каждого, помешавшего сладкой пахоте! Пирожинский, проживающий в Москве, как и Ярцев, по чужим документам, сумел сбежать из родной Туркмении в самый последний момент, и не разделил участь друга. И все эти годы он искал возможность хоть как-то восстановить справедливость, чтобы по вечерам не напиваться до чёртиков.

Но не было для него ничего страшнее повторяющегося сна. Ему являлся горный луг, весь в красных маках. И его друг, по пояс в цветах, уходил к готовому взлететь вертолёту. Уходил, зная, что никогда больше не вернуться. И Артур понимал Пирожинского, вспоминая, как Лёвка Райников садился в джип и выруливал с заправки.

Дешёвый «серый» героин, который как раз и везли в Россию, при продаже давал громадную прибыль. «Герычем» очень быстро заинтересовался генерал-лейтенант Алексей Василенко. По долгу своей службы он занимался африканской наркомафией, через неё вышел и на Центральную Азию. Он со своей стороны сделал всё для того, чтобы вытеснить из России высококачественный героин «Три семёрки», поставляемый из Южной Азии и заменить «серой» дрянью.

Далее всполошилась Европа, куда зелье рекой потекло из переполненной им России. То тут, то там организовывались подпольные склады дешёвой «дури». Из Эстонии ручеёк побежал в Финляндию — несколько десятков российских группировок только этим и занимались. И в любой точке трафика наркодилеры могли чувствовать себя под защитой — или туркменской государственной машины, включая и работающих в Афганистане дипломатов, или российских «оборотней», которым никто особенно не мешал делать бизнес.

И все, включая сражавшихся в Афганистане американцев, лишь разводили руками, демонстрируя полное бессилие перед непобедимым монстром. Через туркменскую Кушку, через иранский Серхас, через Узбекистан и Казахстан безостановочно шёл «товар». На счетах подставных фирм отмывались деньги, часть из которых оседала в карманах двух братьев-генералов со стальными глазами.

Тураев предполагал, что отсутствующая здесь часть досье по наркотикам, которую предстоит забрать у Пирожинского, содержит обширный перечень имён и названий, цен за грамм и тарифов на перевозку. И, конечно же, мерцает на дисплее среди слов и цифр имя сотрудника, отвечающего перед генералами за порядок на трафике. Да, похоже, Аргент приложил руку к описанию подвигов «братишек» — чтобы не забывали крышевать…

Третья отсутствующая часть касалась утечки ядов из арсеналов спецслужб. Тесть Алексея Василенко, ныне покойный, долгое время работал в ГРУ и при случае делился знаниями с мужем любимой дочери Наташи. Странно, но эта часть «слива» тоже хранилась у «счетовода» Ярцева. Он получил её от суперзасекреченного сотрудника Главного разведывательного управления несколько лет назад. И тот всеми святыми заклинал не называть его имени. В текстах осведомитель фигурировал как Почтальон.

На данной дискете Тураев нашёл лишь анонс, и сразу же закашлялся, будучи не в силах спокойно воспринять такое. Масса влиятельных лиц — банкиров, силовиков, депутатов различного уровня, топ-менеджеров крупных компаний, вступивших в конфликт с генералами — вдруг умерли формально своей смертью Кого-то сразила почечная недостаточность, кого-то — сердечная, двоих сгубила бронхиальная астма. Похоже, генералы были людьми продвинутыми. Предпочитали решать дела без шума и пыли, особенно если жертва занимала достаточно высокий пост.

Не имея оснований списывать её гибель на выходку пьяных хулиганов и поиздержавшихся «торчков», братья прибегали к излюбленному оружию своих конкурентов-спецслужбистов. И действовали, похоже, весьма успешно. Несколько из перечисленных имён Артур слышал. И вспомнил, что ни разу ни у кого кончина не вызвала вопросов. Значит, исполнители не оставили следов преступления, доказав тем самым свою высокую квалификацию.

Гоняя «мышью» курсор по экрану, Артур чувствовал себя жалкой моськой, решившей сражаться со слоном. Не раз и не два за эту ночь решался он выйти из игры. Хотел просто переправить дискету по указанному адресу, не дополняя досье, не копируя его, не подключая новых лиц, которые хотели таким образом «посчитаться с Лёшиком».

Но всякий раз вспоминал Лёвку Райникова — а магазинчике, у колонки, у дверцы джипа. И понимал, что не сможет потом глядеть на самого себя в зеркало, потому что сама судьба давала ему шанс отомстить.

Ярцев, обладающий сразу двумя разделами досье, причём наиболее значимыми, проживал в элитном доме на площади Восстания, ныне Кудринской, куда кого попало не пускали. Здесь нужен курьер вроде Стефана Силинга, завсегдатая модных ночных клубов и ресторанов, который в любой момент может напомнить охранникам и ментам о возможности международного скандала. А, собственно, почему «вроде»? Именно Стефан сможет, не вызывая подозрений, приехать в охраняемый дом. Можно, конечно, договориться о встрече вне квартиры, если этого захочет Ярцев. Да и Стефан ещё не соглашался работать с Артуром…

Придётся опять просить мать помочь — хотя бы на первых порах, пока они не выяснили отношения с Лёвкиным пасынком. Пусть Райников — не родной ему отец, но всё же взращивал с младенчества, был всё время рядом. Опекал, содействовал, принимал близко к сердцу все проблемы этого парня. Так неужели тот откажется в память погибшего съездить на Кудринскую и привезти оттуда дискету?

Артуру надоел кофе с коньяком, и он заварил крепкий чай с настоящим луговым мёдом, привезённым Норе татарскими родственниками. С удовольствием прихлёбывая из глиняной кружки и облизывая чайную ложку, Тураев думал, как причудливо устроена жизнь. Они с братом Ноликом оба носят фамилию матери, хоть рождены в законном браке. Кажется, это было желание дедушки Мансура, не имевшего сыновей. А вот Стефан получил фамилию человека, к которому не имеет ровным счётом никакого отношения, погибшего за восемь лет до его рождения. И Сибилла не находит в этом ничего особенного, в то время как Лёвка на просьбу усыновить парня постоянно получал от неё отказ.

Насчёт его родного отца — вообще полный мрак. В курсе, похоже, после кончины Юхансона только одна Сибилла. Был и третий вариант — дать Стефану фамилию деда, тем более что у того тоже не осталось сыновей. Над этим Сибилла, как рассказывала Нора, обещала подумать, но особенно не торопилась. В итоге Харальд умер, и дело решилось само собой. Стефану, похоже, по барабану, как называться в презренных бумагах. Он живёт в своём мире, где люди вовсе утрачивают имена и фамилии, скрываются за «никами», изъясняются всевозможными значками и смайликами.

Артур, сам будучи уверенным пользователем компьютера, всё-таки не считал возможным превращаться из человека в робота. И, видимо, зря, потому что Стефан, ознакомившись с этим досье, не истратил бы ни одной нервной клетки. Нынешняя молодёжь воспринимала любую, даже самую ужасную информацию, как набор букв, цифр, символов и картинок. Не пропускала её через сердце, не испытывала ни страха, ни отчаяния, ни радости.

И вот такому киборгу придётся что-то доказывать, объяснять, умолять его помочь. А какие для этого выбрать знаки, Артур не знает. Стефан прекрасно владеет русским языком, но они, наверное, не поймут друг друга. Правда, ничто не мешает попробовать, а уже после решать…

Тураев между делом рассматривал кадры, запечатлевшие похоронную процессию конкурента Серебровского на Дальнем Востоке. По версии Вороновича, он тоже не сам сошёл в могилу.

Далее пришлось наскоро ознакомиться со всевозможными способами отравления людей. Артур застыдился, ибо раньше знал лишь несколько жалких способов отравить человека — через еду и питьё, а также посредством инъекций. Оказалось, что можно использовать перстни и очки, отравленные шипы в каблуках ботинок. Ядом можно пропитать одежду и личные вещи, нанести его на лампу, свечу и фонарь.

Очень удобно распылить отраву в воздухе, добавить в косметику и парфюмерию. Отлично подходит шприц, зонтик, авторучка. Иглой с кураре или аконитаном можно стрельнуть из трубочки — совсем как в школе, когда они с Лёвкой пулялись катышками из промокашки. Был описан и простой до гениальности способ — жертве подменили на отравленные самые обычные капли от насморка.

Артур закрыл лицо ладонями, будучи не в состоянии выносить открывшуюся перед ним мерзость. И почувствовал, что хочет лечь спать, и не один, а с женщиной. Кстати, о сексе он сейчас не думал совершенно. Хотелось просто прижаться к тёплому плечу, вдохнуть запах волос, услышать рядом тихое сонное дыхание.

Но одновременно он понимал, что никакую женщину привести сюда не сможет. Даже Ирина не должна видеть его сейчас, потому что просто так, укачав его, как маленького, уснуть не сможет. Опять начнутся выматывающие душу разговоры, просьбы не нервировать Симочку, пространные рассуждения об отцовском долге и дороговизне нынешней жизни.

Ирина разрывалась между домом и психиатрической больницей, где уже несколько лет с перерывами лечилась её мать. Старшая сестра давно сделала им всем ручкой, а Ирина не могла — была совсем другим человеком. И Артуру приходилось при встречах обсуждать те подробности, о которых он предпочёл бы не знать. Но, кроме него, поделиться своими печалями Ире было с кем.

Тураев вспомнил всё это и подавил мимолётное желание покоя, тишины, нежности. До рассвета нужно было окончить ознакомление с имеющейся частью досье, а после подумать, каким образом добыть отсутствующие. На данный момент ясно одно — нужна компания из пяти человек, в которую желательно включить Стефана Силинга.

По-быстрому, схватывая лишь самую суть, Артур ознакомился со сведениями о ранее осуждённых и отбывших наказание преступниках, которые работали на «оборотней» в своей среде. Там была фотография таксиста, который угощал пассажиров кофе и грабил их, но никак не мог оказаться на скамье подсудимых. Выжившие его жертвы отказывались от своих показаний, красноречивые адвокаты раз за разом уверяли суд, что их клиент невиновен; и суд соглашался с их доводами.

Упоминалась и Анна Шубина, тоже агентша Василенко, «мамка» с Ленинградки. Правда, чем-то «красная крыша» её обидела, и она готова в отместку слить очень важную информацию. С этой дамой нужно быть осторожнее. Проститутки бывшими не бывают; их не интересует ничего, кроме прибыли. И даже самая сильная обида отступит, если забрезжит возможность пополнить свой банковский счёт.

Ей не впервой продавать тело и душу. Сначала Шубина обещает рассказать пакости про Василенко, а на другой день стукнет благодетелю и добросовестно передаст всё, что видела и слышала у его врагов. Такие источники никогда не внушали доверия Тураеву, и он мысленно отложил Шубину в самый долгий ящик. Открыть его можно было только после того, как будут собраны другие материалы, и то не наверняка.

И всё-таки надо узнать, что ей нужно. Вроде бы, девицы у «мамки» всегда работали добровольно. А недавно «крыша» потребовала взять на работу секс-рабынь, привезённых нижнетагильской бригадой сутенёров. Поскольку многих из этих рабынь уже убили на непокорность, то, значит, их трупы где-то спрятали. Да и родственники, наверное, ищут пропавших девушек. Если найдут останки, или живая сбежит и до своих доберётся, всю вину на Шубину повесят, а нижнетагильцев из-под удара выведут. Поэтому «мамка» и дальше хотела бы работать со своими барышнями, пусть растерявшими половину зубов и сплошь больными циститом. И в гробу она видала провинциальных дурочек, которые, оказывается, верили в любовь…

— Конечно, тебе и отвечать, мадам! — Тураев блаженно потянулся и прищурился на лампу.

Он устал возмущаться и опасаться, а просто хотел спать. Один. Только один. И чтобы мать подольше не будила. Она ведь видела свет в комнате и знает, что сын всю ночь работал. Не прошло ещё и суток с того момента, как Нора сообщила о гибели Райникова, а Артур уже полностью в курсе дела. Только бы просмотреть последние материалы…

Что ещё там у нас? Рабочая плавбазы Елена Карих, тоже рабыня, но на сей раз рыбной мафии. Бизнес находится под контролем Аргента и, соответственно, «красной крыши». По этой причине все жалобы на ужасающее положение персонала базы остаются без ответа. И хоть несколько раз приезжали туда с проверками, заявляли, что всё в порядке.

Известная история, но вряд ли можно выжать сенсацию; только если кого-нибудь убили. А ведь и нет лучшего места для совершения преступления, чем судно в открытом море. Тело за борт — концы в воду, в самом прямом смысле. Рыбообработчица, самая отважная из попавших в «Дантов ад» плавбазы, сейчас снимает клетушку в Щербинке, ходит по инстанциям, добиваясь правды. Она уже прожила почти все деньги, собранные ей на дорогу другими рабами.

Воронович слышал об этой активистке от самого Аргента, которому приближённые предлагали убрать тётку по-тихому. Но Серебровский, проявив не свойственный ему гуманизм, велел на блох не размениваться и заниматься серьёзными делами, иначе у «братвы» просто не останется времени. Ходили слухи, что Дмитрий Олегович не может поднять руку на женщину, носящую имя его матери. Правда это или легенда, Артур наверняка определить не мог. Воронович же не забыл упомянуть о «рыбной рабыне» — а вдруг расскажет что-нибудь интересное?

Тураев, пошатываясь, дошёл до дивана и обматерил себя за то, что не дочитал пикантный материал про солдат внутренних войск, расквартированных в Питере. По данным некоего Сергея Алпатова, их заставляли ублажать извращенцев-командиров, которые также имели контакты, на сей раз деловые, с известными генералами.

Далее шло сообщение о дорожно-транспортном происшествии, в которое угодил сын Кирилла Григорьевича Мирон, спьяну угнавший отцовский лимузин с мигалкой. За то время, что продолжалось ралли по Москве, он насмерть сшиб двоих детей и их бабушку, разнёс два ларька, одну витрину и три рекламных щита, а также повредил пять других иномарок. Наконец, лимузин врезался в дерево и остановился.

Тураев попробовал с трёх раз угадать, кто за всё это ответил. Точно — водитель машины с мигалкой! Как будто он мог помешать начальственному отпрыску хлопнуться за руль, предварительно напившись в хлам. Да ещё на лечение Мирона содрали с несчастного водилы, как будто своих денег у папы и дяди для этого не нашлось…

Итак, ситуация ясна, и нужно принимать меры. Слишком далеко тянутся нити из московских кабинетов, и потому нелишне известить зарубежных ответственных лиц. Воронович со многими загодя установил связь и пообещал прислать копии. Но для этого досье должно быть полностью укомплектовано. Дело, скорее всего, дойдёт и до Интерпола, до организаций, занятых борьбой с отмыванием преступно нажитых средств.

Но этим будут заниматься уже другие люди, не боящиеся мести «оборотней». Тем, кто получит материалы для проверки зарубежных счетов доблестных служак, их движимости и недвижимости, их связей с транснациональными криминальными сообществами, работать будет куда легче, чем Тураеву…

Главу, относящуюся к подвигам братьев в Европе и Америке, Китае и Японии, а также в «золотом треугольнике» Южной Азии, Воронович написал сам на русском и на английском, проявив блестящее знание предмета. Тураев, пропустив преамбулу, сразу же углубился в эту часть досье, которая единственная не требовала его вмешательства.

Хорошо, что розыск не ограничится только Россией — на иностранные структуры всегда надежды больше, особенно если досье попадёт в прессу. Это в России населению на всё плевать, если есть водка, курево и колбаса. Атам общественное мнение сможет прижать политиков, которые не дадут лениться силовикам.

Потом дрёма одолела его. Веки потяжелели, и подступила зевота. Артур снова лёг на диван, пожалел, что из-за большого количества выпитого и выкуренного не сможет сделать ставшую привычной дыхательную биосенсорную гимнастику, и дал себе зарок завтра всё наверстать. Уплывая в манящие дали полного беспамятства, он всё же успел наметить план на вечер сегодняшнего, субботнего дня.

Ему была нужна молодёжная компания, куда войдёт и Лёвкин приёмный сын. Пусть поколбасятся вместе в ресторане, а лучше — в нескольких. «Наружка», если она пасёт членов Лёвкиной семьи, должна к ним привыкнуть. Вести себя юным бонвиванам следует соответственно. Нужно войти в образ законченных шалопаев, придурков и «торчков». Легенда следующая — Стефан, ненавидящий отчима, на радостях после его гибели ушёл в загул с такими же подонками, как сам. И, стало быть, от него не стоит ждать подвоха — он в интересах покойного и пальцем не пошевельнёт.

На самом же деле парень станет связующим звеном между семьёй Райниковых и группой курьеров, при этом не вызвав подозрений у противной стороны. Без консультаций с Лёвкиными родными в этом деле не обойтись. И никто лучше Стефана не сможет, в случае чего, передать и принять важные сведения, предупредить об опасности, сориентировать других членов группы.

Только бы он согласился, а там уж, понадеемся, втянется! Это ещё догадаться надо, что пятнадцатилетний безбашенный «перец» может быть ключевым игроком в разработанной Тураевым партии. Кроме того, генералы вряд ли наверняка знают, была ли у Лёвки эта дискета. И, если была, к кому перешла после. Слишком много народу предстоит им проверить, и здесь Стефан на их внимание — последний претендент.

Артур повернулся на правый бок, лицом к стене, кулаком взбил подушку и повыше натянул одеяло. Он торопливо соображал, кого из знакомой молодёжи можно использовать для выполнения операции «Падающие звёзды». Каждого нужно тысячу раз повернуть тем и другим боком, чтобы в самый ответственный момент не струсили, не подвели, не угробили весь «проект Вороновича».

Нужная ему молодёжь должна лишь казаться отвязной и недалёкой, но не быть такой на самом деле. Для выполнения даже одного рейда каждому потребуется масса сил и смекалки. Вероятно и самое скверное развитие событий, так как досье задевает интересы людей, привыкших действовать быстро и жёстко. Да одного Аргента хватит, чтобы сильно встревожиться за ребят и девчат.

Подбирать секретные кандидатуры будет не Тураев, а верный ему человек. Он же будет руководить действиями «в поле». От себя Артур введёт только Стефана Силинга, если того удастся уговорить. Никто из группы не должен видеть Тураева, даже знать об его существовании. Может, Лёвкин пасынок что-то про него и слышал, но о причастности того же самого лица к нынешним событиям вряд ли догадается.

Передавать группе задания и принимать у неё недостающие части досье будет Павел Бушуев, которому Артур ещё во время службы на Петровке очень помог. Пашке, недавно вернувшемуся с Северного Кавказа после прохождения срочной службы, грозил долгий срок за убийство старшей сестры и её сына. На самом же деле парень преступления не совершал.

Это случилось в девяносто девятом. Родственники Бушуева бесследно исчезли из деревни, не оставив нового адреса. Сожитель Пашкиной сестрицы Галки поднял переполох. Местная милиция оперативно применила римское право, задав сакраментальный вопрос «кому выгодно?». И пришла к выводу, что такой человек всего один — Павел.

Именно к нему в случае смерти сестры и племянника отходил крепкий зимний дом-пятистенок с участком в двадцать пять соток. Родители их умерли, а со своим сожителем Галина не регистрировалась. Более того, этот пропившийся до трусов пастух заявил, что Пашка был против их с Галиной свадьбы, а на самом деле тот не возражал. Препятствие было иное — пастух имел штамп в паспорте и троих детей, а потому никак не мог сочетаться браком к Галиной Бушуевой.

Волна докатилась до Главка, и Артура его начальник полковник Петруничев откомандировал в состав опергруппы, занимающейся этим громким, скандальным делом. Пашка Бушуев оказался парень не промах — убедил казённого адвоката в своей невиновности, и тот помог грамотно составить жалобу на непрофессионализм милиционеров из подмосковного Павлова Посада.

Петруничев, в душе добрый, даже жалостливый мужик, пусть с виду замотанный и раздражительный, тут же выделил своего лучшего опера. И через десять дней вопрос был с блеском решён — даже сам Тураев не ожидал такого успеха.

С согласия Павла и заручившись поддержкой начальства, Артур начал «оперативную игру». В прессу ушла информация о том, что подследственный Бушуев, находясь в СИЗО, вскрыл себе вены, и спасти его не смогли. Не прошло и недели, как с того света вернулась целёхонькая Галина, а с ней — сынок Ванька.

У Петруничева не нашлось цензурных слов, и он лишь развёл руками. Сестрица, прочитав в криминальных разделах нескольких газет о приключившемся с братом несчастье, поспешила объявиться, дабы вступить в законные права. Лично её обвинять было не в чем. Прощальную записку не оставила, окровавленный нож к порогу не подбросила; а за фантазии сожителя по закону не отвечала. Конечно, бабам в посёлке она жаловалась, что придурошный после контузии братец грозится их всех упокоить. Так ведь многие говорят то же самое, и это ещё не основание для ареста и суда.

Артур и сейчас вспоминал лицо Галины — круглое, краснощёкое, с приоткрытым от удивления ртом. Теребя цепочку провалившегося между налитыми грудями крестика, она таращилась на воскресшего брата и не знала, какие слова сказать ему — радостные или гневные. Тураев посоветовал Пашке, не теряя времени, поделить имущество через суд, чтобы раз и навсегда снять накопившиеся вопросы. А после уехать и никогда более с сестрой не встречаться, как бы ни каялась она, как бы ни била на жалость.

Павел так и сделал — перебрался в Москву, снял комнату. Потом в автосервисе заработал на аренду однокомнатной квартиры. И сказал Тураеву, что отныне и до последнего вздоха будет верным его Полканом. При необходимости даже жизнь отдаст за «честного мента», спасшего его от незаслуженной кары. А поскольку Павел слыл мужиком компанейским и до сих пор не женился, он часто гудел в обществе разудалой молодёжи. И, если попросить, вполне мог выбрать среди своих знакомых кандидатуры нужного возраста и образа мыслей.

Дядю и двоюродных братьев Лёвки Артур решил в курс дела пока не ставить. «Меньше знаешь — крепче спишь!» — думал он, на собственном опыте убеждаясь в справедливости пословицы. Артур узнал столько, что, несмотря на чугунную усталость, никак не мог отключиться хоть на четыре часа. Работать круглосуточно не может ни человек, ни машина, и потому в организме получился сбой.

Кроме того, каждое новое лицо повышало вероятность провала, а общение с ним требовало дополнительного времени. К тому же беседовать с Райниковыми должен сам Артур; Пашку к ним не пошлёшь. А это — нешуточный риск. Помимо всего прочего, родственники могут начать заедаться. Чего доброго, вообще запретят жалкому заправщику вмешиваться в их благородные дела, и процесс застопорится в самом начале.

Пускай узнают попозже, а вопли их перетерпим — не такое слыхали. Правда, теоретически Стефан может поделиться с Лёвкиными родичами, но это вряд ли. С той семьёй у него напряжённые отношения — Дора Львовна говорила, что парень у них сто лет не появлялся. Как бы ни повели себя отобранные Бушуевым ребята, Артур ничем не рискует. Лишь бы не взяли в оборот самого Павла…

За окном прокуренной комнаты полетел снег. Сперва он падал робко, будто спрашивая разрешения; а после хлопья повалили даже в приоткрытую форточку. На улице сразу посветлело, несмотря на то, что до восхода было ещё далеко.

Четвёртого января в это же самое время Артур поднимался с койки в общаге, зевая и матерясь, чтобы ехать на очередное бесконечное дежурство. А сейчас он наконец-то заснул, лёжа на животе и обнимая подушку. Ветер расширил щель в форточке и теперь шевелил ещё больше поседевшие волосы, гладил перепаханный глубокими морщинами лоб, шрам на правой щеке. И горел на стене забытый светильник, изображавший два средневековых факела, которые вскоре погасила подкравшаяся на цыпочках Нора…

 

Глава 4

Стены, колонны, двери ресторана, обшитые панелями морёного дуба, прекрасно сочетались с чёрно-фиолетовым потолком, который переливался мириадами звёзд. На стенах ярко горели бра; от каждого абажура тянулось по шесть лучей. Изумрудно-голубое вечернее небо за стеклянными стенами, настоящие далёкие светила, остатки пепельных туч, разгоняемые холодным ветром, образовывали единый элегантный ансамбль с ресторанным декором. Не хватало только луны — ущербный месяц появлялся за прозрачными стенами к утру; сейчас же был святочный волшебный вечер.

В этот ресторан не пускали с улицы даже богатых посетителей, если за них не поручался здешний завсегдатай. Но коли таковой находился, то под свою ответственность мог провести хоть десять человек при условии соблюдения строжайшего фейс-контроля.

Постоянным посетителям, особенно к ночи и под утро, позволялось больше, чем случайным гостям. Они могли скинуть галстуки, расстегнуть воротники, даже закатать рукава рубашек. Дамам разрешалось обнажать сверх установленной в заведении нормы плечи, спины и ноги.

Таким «постоянным», похоже, был высокий стройный парень лет шестнадцати — весь в чёрном, с раскрашенными охрой руками, подстриженный «лодкой». Под грохот «живого» оркестра он выделывал головокружительные трюки на танцполе, и сверху мигали фальшивые звёзды. Кроме него никто не танцевал. Все столпились по периметру площадки, хлопая в ладоши и притопывая каблуками. Это был какой-то особо темпераментный спортивный рок-н-рол, когда танцор то и дело кувыркался в воздухе, через голову, вызывая восторженный рёв зала.

Постепенно практически все встали из-за столиков, чтобы оценить мастерство юноши. Перед этим он успел исполнить классику, аргентинское танго, сальса, модерн. А теперь он выделывал чудеса в одиночку, без своей неутомимой партнёрши.

Парень этот казался не подвластным расслабляющему влиянию сытной пищи и обильной выпивки — координация его оставалась безупречной. Танец напоминал скорее драку или состязание — столько было в нём драйва и агрессии. Только не с кем парню было драться, не было у него соперников. Все остались за световым кругом, и лишь лакированные узконосые ботинки мелькали среди разноцветных огней.

— Экстази, экстази! — шелестящим шёпотом предполагали, попивая дорогие вина, обласканные жизнью дамы и господа. Они даже не пытались скрыть свой восторг. — Иначе никак… Невозможно!

Громкая ритмичная музыка оборвалась — по правилам заведения быстрый танец сменялся медленным. Кое-кто осмелился выйти на витражи танцпола, но все невольно косились на парня в чёрном. Тот, как ни в чём не бывало, принялся вальсировать со своей девушкой.

Это была скуластая кареглазая брюнетка в сиреневом шёлковом платье ниже колена. Прямые волосы сплошной массой падали ей на плечи, в ушах вспыхивали фальшивые бриллианты. На пальцах болели устрашающей длины искусственные ногти. В отличие от своего кавалера, девушка стеснялась, жеманилась, преувеличенно громко смеялась.

Молодые люди явно принадлежали к разным слоям общества, потому что парень вёл себя хоть и вызывающе, но всё же прилично. Впрочем, раз девицу пустили в зал, значит, имели на то основания. Танцевала она действительно здорово, и накрасилась удачно — подчернила длинные узкие брови и тёмные бархатные глаза. Впервые попав в закрытое заведение, девушка не верила своему счастью, и потому блаженно улыбалась, волчком вертясь в сильных руках партнёра.

— Это что за ребятки? — полюбопытствовала коротко стриженая дама лет сорока в серо-бежевом, сильно открытом платье.

На стол, за которым она сидела вместе со своим молодым спутником, официант как раз поставил блюдо с поросёнком, фаршированным фруктами. Перед этим пара покончила с салатом «Дежа вю» и теперь ожидала, когда к их компании присоединятся запоздавшие гости. Подвеска с аметистами и бриллиантами украшала длинную шею дамы, и такие же серьги сверкали под светом бра.

Полноватый несмотря на молодые года, бритый наголо мужчина пожал плечами, волнами разгоняя аромат вечернего парфюма со специями.

— Тебе это так интересно, дорогая? Сейчас пошлю узнать…

Дама внимательно разглядывала то танцующие пары, то цветы из овощей и фруктов, которыми был украшен поросёнок. Похоже, она просто забавлялась, сильно заскучав от однообразных развлечений, и теперь хотела отыскать что-то занимательное.

— Невероятно! Совсем как живые!

Она искренне восторгалась розами, ромашками, незабудками, тюльпанами и нарциссами, разукрасившими снедь на столах в ресторане.

— Да, Рома, если можно, узнай, пожалуйста. А тем временем потороплю Мирона с Лидочкой — ведь поросёнок остынет…

— Остынет — разогреют, — коротко успокоил её Рома.

Он щёлкнул пальцами, словно подзывая официанта. Но к нему подскочил другой человек — лет шестидесяти, лысоватый, в круглых очках, одетый аккуратно, но недорого. Его чёрный костюм с таким же галстуком был более уместен на похоронах, чем в весёлом зале. И всё же «халявщик», похоже, сумел на сегодня зацепиться у соседей за столиком. Он не успел прожевать забившую рот дармовую еду, и теперь пытался разом всё проглотить.

— Да не спеши — подавишься!

Рома изо всех сил старался не сквернословить при даме. Она имела право требования уважения к себе — её пожилой муж сейчас председательствовал в Совете директоров крупной нефтяной компании. Халявщик наконец-то затолкал прожёванное в желудок и приготовился слушать Рому. Он думал, что неплохо и здесь чем-то разжиться.

— Дама хочет узнать, кто эти мелкие! — с невыразимым презрением процедил жирноватый альфонс, непонятно чем приглянувшийся жене сырьевика.

Парень в чёрном и его девица тем временем вернулись за столик, где их ждала другая парочка. Нежная блондинка с заплаканными глазами в маленьком алом платье с чужого плеча, с недорогой бижутерией на шейке, затравленно озиралась, не находя ничего приятного в этом желанном для многих зале. Похоже, она и вовсе была несовершеннолетней. Впрочем, тут встречались и вполне зрелые шлюхи, которые нарочно косили под школьниц.

Рядом с ней устроился молодой человек лет двадцати пяти, по виду офисный служащий — с короткой аккуратной стрижкой, в меру ухоженный и загорелый. Низкие брови, глубоко посаженные глаза, полные чувственные губы выдавали в нём типа хитрого и женолюбивого. Рома, между прочим, подумал, что девочка в алом платьице сегодня станет очередной брошенной женщиной.

Эти двое охрой себя не раскрашивали, зато целовались и обнимались, не особенно заботясь о правилах приличия. А потому не сразу поняли, что танцоры присоединились к их компании.

На этот столик, к удивлению халявщика, принесли французское шампанское, коньяк «Гарлинг», рыбные и мясные закуски, салат «Камчатка», десерт. Прикинув, что у молодой компании, если к ней никто больше не присоединится, вряд ли хватит сил съесть всё это, халявщик юркнул мимо них к официанту. Он решил при случае оказать услугу и танцорам, особенно парню в чёрном. Похоже, мальчик мог проводить гостей не только в этот ресторан, и потому представлял интерес.

Сейчас неутомимый мачо рассматривал на свет свой бокал шампанского, будто раздумывая, стоит ли пить. Остальные, в том числе и офисный служащий, набросились на еду и напитки, будто неделю постились. Халявщик погрустнел, поняв, что тут ловить нечего.

— Феденька! — сладко пропел любитель дармовщинки, ныряя под руку крепкому парню со стрижкой под полубокс. Тот нёс на подносе «Флорентийского кролика», стейк из лосося и прочие блюда, заказанные недавно приехавшей в ресторан группой.

В этой группе все были с бейджиками на костюмах, и дамы выглядели очень сухими, деловыми. Наверное, прямо из фирмы прибыли на корпоратив по случаю Старого нового года или какой-то важной даты.

Бывший освобождённый парторг швейной фабрики и, по совместительству, редактор «малотиражки», халявщик назубок знал, как вести себя в таких заведениях, и потому даже не пытался напрямую познакомиться с танцорами. Официант же приходился ему внучатым племянником.

— Федюша, тут господа интересуются… Ты шустрых этих плясунов видел здесь раньше?

Федя через плечо взглянул на юную компанию. Парень в чёрном всё же выпил шампанское, но, в отличие от остальных, немного пожевал виноград. Скорее всего, девицы и офисный работник насыщались не только по его протекции, но и за его счёт. И потому танцор смотрел на них с жалостью, как много лет назад деревенские бабы — на изголодавшихся жителей блокадного Ленинграда.

— А-а, эти?..

Федя на бегу поправлял многоэтажные блюда с грушами в анисовом сиропе и разнообразные канапе.

— Внук шведского дипломата, правда, уже покойного, имеет здесь грин-карту. А остальные — с ним. Так у нас принято — без вопросов…

— Шве-едского?! — изумился бывший парторг, издали оглядывая смуглое лицо парня и его горячие, тёмные глаза.

Танцор, подавляя зевоту, слушал восторженный щебет своей подружки.

— Ну, скажи-ка! Совсем эмигранты Швецию заполонили — какие же знойные викинги пошли! Ладно, мерси, Феденька! Маме привет передай.

И лысый дядька в круглых очках сделал несколько шагов к столику Ромы. Потом, хлопнув себя по лбу, догнал Федю.

— А звать-то его как, не знаешь? Неприлично же на бейджик смотреть или на карточку…

— Стефан его звать, — раздражённо ответил Федя. — А фамилию забыл.

— Всё-всё, милый, мне достаточно. Дай Бог тебе здоровья!

И лысый, сверкая очками, трусцой побежал обратно, торопясь выполнить просьбу, больше похожую на приказ. Оркестр заиграл блюз, и желающие размяться снова потянулись к танцполу. Стефан, увидев, что его приятели ещё не наелись, пригласил даму из-за соседнего столика.

Это была мулатка в платье с корсажем и пышной юбкой. Её спутник совершенно не умел танцевать, и красавица очень обрадовалась. Одна была одной из тех, кто восторгался зажигательной пляской Стефана полчаса назад, и теперь пользовалась возможностью провести часть вечера в его обществе.

Следом за Федей пробежал другой официант, помоложе и потоньше, с огромным тортом «Флорида» на подносе. Третья официантка, худая блондинка в мини-юбке, уставляла ещё один столик бокалами с кампари.

На всю эту суету смотрел не любящий танцевать спутник мулатки Сюзанны, которая медленно скользила в объятиях Стефана Силинга. Это и был Павел Бушуев — симпатичный молодой мужчина с пепельным чубом и серыми глазами, простоватый и одновременно лукавый, как все деревенские парни.

В соответствии с указаниями Павла, Сюзанна, пленительно улыбаясь, обменялась со Стефаном фразами отнюдь не романтического характера. Во избежание случайной утечки, они беседовали по-французски, чем окончательно заинтриговали танцующих рядом.

— Меня просили узнать, говорил ли твой отчим о чём-то важном, когда вернулся из Шанхая. Как он выглядел, как вёл себя? Павлу нужны подробности о тех днях, когда вы виделись в последний раз.

— Он ничего мне не рассказывал, но выглядел очень грустным. Нет, скорее, растерянным. Всё время пытался дозвониться до моей матери — и по спутниковому телефону, и по компьютеру. Но никак не получалось, к сожалению. При каждом сигнале он хватал трубку и тут же швырял её обратно. Он двух человек очень хотел найти — мать и какого-то своего друга. Вот так всё и было, если кому-то это интересно. Вроде, друга он нашёл. Вернее, узнал, где тот работает. Сразу же сорвался и поехал, а после не вернулся…

Стефан говорил, склонив голову на плечо Сюзанны, и касаясь губами её уха.

— Я очень хочу узнать про этого друга, но пока не могу. Какое он имеет отношение к роковому выстрелу? Я ведь Лёву очень любил, и до сих пор не могу поверить… Кажется, что он вернётся из Шанхая. Ну, а у вас какие новости? Зацепили кого-нибудь?

— Похоже, ты сумел обратить на себя внимание, — зашептала дочь бенинского дипломата и русской секретарши.

Её пышная, в блёстках, юбка куполом взлетала над танцполом, покачивались золотые кольца в ушах и звенели настоящие африканские браслеты.

— Весь ресторан только тебя и обсуждает…

— Тогда, может, поедем уже? Ты Павла спроси, когда сваливать можно.

— Спрошу.

Сюзанна остановилась, потому что смолк блюз, и обвела взглядом зал. Что-то изменилось в той стороне, откуда прибегал лысый дядька и спрашивал у Феди про Стефана.

— Посмотри туда… направо… Осторожно, чтобы не заметили!..

В это время аккорды посыпались часто, как град, и люди задвигались. Подпрыгивая, они выстроились в круг. Пары распались, и Сюзанна досталась другому партнё ру. Стефан недолгое время протанцевал с чужой барышней в очках. Когда они снова сошлись, Сюзанна возобновила разговор.

— Ведь тогда за столом было двое, так?

— Так. — Стефана понемногу зачинал захватывать азарт. — А теперь их четверо. Ну и что? Это часто бывает.

— Ты знаешь кого-нибудь из них? — прошептала Сюзанна, увлекая Стефана к столикам. — Надо посоветоваться…

— Мне всё равно, потому что я никого из них не знаю.

Сюзанна сделала вид, что знакомит юношу со своим другом. Потом Стефан уселся за их стол, чтобы получить указания Бушуева.

— За встречу!

Павел поднял бокал с кампари. Сюзанна и Стефан сделали то же самое, чтобы естественно смотреться со стороны. Потом Бушуев, понизив голос, продолжал.

— Вроде, всё спокойно, только вон тот стол мне не нравится…

Павел в своём автосалоне отвечал за охрану и достаточно поднаторел в этом деле.

— Пока они вдвоём там сидели, я особенно не дёргался. А вот когда другая пара подвалила, решил дать отбой…

— Выходит, ты с ними знаком?

Сюзанна говорила теперь по-русски, потому что Павел других языков не знал. Правда, в общем гаме, грохоте музыки и звоне посуды трудно было расслышать даже громкий голос.

Все трое улыбались, как будто вели светскую беседу. Две девушки и молодой человек за соседним столиком вроде бы уходить не торопились. Даже нимфетка-блондинка повеселела, напившись и наевшись от отвала. Теперь она подёргивалась в такт музыке, подбрасывая на ладони мандарин. Брюнетка в сиреневом платье звонко смеялась над остротами офисного служащего, и над столиком колыхались паруса салфеток.

— Нет, всех впервые вижу, — ответил Бушуев. — Но зуб даю, они не по-хорошему интересуются нами, и скоро может начаться скандал. Стефан, глянь ещё раз… Повнимательнее, понял?

— Ни с одним никогда не встречался!

Стефан прищурил свои звериные глаза. Его верхняя губа, щёки и подбородок голубели от упрямо пробивающейся щетины, а упавшие на лоб волосы завивались колечками.

— Но они действительно смотрят в нашу сторону. А почему — без понятия…

— Не только смотрят, но и говорят о нас. Особенно вон тот, на фигуриста известного похож!

Павел очень жалел, что не может расслышать ни одного слова, сказанного за тем столиком.

Рядом с ними сидела компания очень разговорчивых и шумных провинциалов. Они со смаком рассказывали истории о том, как народ дурят в московских ресторанах. В данный момент говорилось, что недоеденные пельмени собирают с тарелок и, разогрев в микроволновке, снова подают на стол. Недопитую водку сливают в бутылку с дорогой этикеткой, замораживают и пускают в продажу. Кроме того, упавшие на пол куски мяса снова возвращают на кухню, перед тем бросив на совок вместе с мусором, а после приносят тому же самому клиенту…

— Интересно, что они могут о нас говорить? — пожала плечами Сюзанна. — Я слышала, как ответил официант лысому подъедале.

— Я тоже слышал, — кивнул Бушуев. — Неужели их так возбудили слова о том, что Стефан — внук шведского дипломата? Или грин-карта их заинтересовала? Но в этом ресторане можно встретить птиц и покрупнее. Ведь находимся мы с вами на знаменитой Рублёвке…

Коротко остриженная дама, мило улыбаясь, чокалась с приехавшей позже молодой шатенкой в «платье с одним плечом» — стального цвета, с чёрной гипюровой драпировкой. Брошь-корзинка с бриллиантами поддерживала единственную лямку и будто рассыпалась веером разноцветных искр, когда на неё падал свет.

Спутник шатенки, худой блондин с близко посаженными глазами, морщился так, словно съел таз лимонов без сахара. Ни он, ни Рома не изъявляли желания беседовать между собой. Они просто сидели и пили, предоставив своим дамам возможность посплетничать от души.

— Примета плохая! — Шатенка, поёжившись, скосила глаза на блюдо с поросёнком. — Не полагается в год Свиньи, я читала…

— Ах, Лидочка, какая это, право, ерунда! — Дама продемонстрировала игривые ямочки на щеках. — Раньше мы не знали восточного гороскопа, да и Зодиака тоже. И всё равно жили, встречали Новый год, не оглядываясь на какие-то там китайские предрассудки!

— Нет, Надежда Александровна, китайцы — очень древняя и мудрая нация. И японцы тоже! Весь буддийский мир несёт в себе великую тайну. Они не станут просто так трепаться. Значит, в учении в священных животных действительно заложен высший смысл. Впрочем, что уж теперь!.. Поросёнок зажарен, так не выбрасывать же его! Тем более что год Свиньи на самом деле ещё не наступил…

Лидочка положила на запястье своего мужа маленькую руку с модным «тройным» обручальным кольцом.

— Мирон, давай потанцуем? Несколько минут, для тонуса…

— Ладно. Только недолго! — с неохотой согласился Мирон.

Он встал со стула, сдёрнул с колен салфетку и вдруг замер, не разогнувшись, над тарелками, блюдами, фужерами и бокалами. Кулаки его сжались, костяшки пальцев побелели, и круглые глаза налились кровью. Лидочка, придерживая подол своего потрясающего платья, хотела увести мужа в центр зала, но он не двигался с места.

— Чего такое? Тебе плохо? — лениво спросил Роман.

— С-сука! Вот она где, блин!

Мирон, словно не веря своим глазам, смотрел в ту сторону, где отрывалась молодёжная компания.

— Кто «она»? — Лида сердито сверкнула глазами. — Ты же обещал завязать со всеми своими массажистками! Какая теперь-то тебе разница, раз мы поженились? — Ухоженное, тщательно накрашенное личико Лидочки пошло трогательными живыми пятнами. — Мирон, перестань! Она нашла другого? Ну и что? Идём танцевать я, иначе обижусь!

— Да, она нашла другого! Любка Жестерова, видите, вон, с этим шведом… Чернякая «соска»… Нашла, куда приклеиться! Недолго мучилась старушка… А я её из общаги вытащил, три года приличную квартиру оплачивал. Она в своём Мухосранске такой век бы не увидела. И вдруг батя, козёл, женить меня надумал, чтобы я после аварии за ум взялся! Видите ли, они не хотят лишиться последнего ребёночка! Ведь моя сеструха Мальвина в Штатах на фармакологической вечеринке померла! Они там так развлекаются — намешают разноцветных таблеток и едят горстями. Вроде «русской рулетки» получается — уж как повезёт. Ну, она и оторвалась по полной! Родаки, конечно, всю любовь на меня одного излили. Я Любке сказал, что женюсь, так она три дня ревела. Мол, не переживу и всё такое! А сама крутого «перца» оторвала — и где только пересеклась с ним? Он в Любкин массажный салон и не заруливал никогда. На малолеток, сучка, потянуло? Ей-то двадцать три уже, решила шведа заарканить! Да он такой же швед, как я китаец! Погодите, я с ним поговорю по-мужски, прямо здесь! — И Мирон, разогнувшись, двинулся вперёд. — Посмотрим ещё, кто кого рожей в салат швырнёт!..

— Ты что, болван?! — Роман вскочил, будто подброшенный пружиной. — А ну, быстро сел обратно и пасть закрыл! Только тут ещё мочилова не хватало! Тебя молодая жена бортанёт после этого, и права будет! Да какая тебе разница, нашла Любка нового или не нашла? Ты что, жениться на ней собирался? Забздел, что она про ваши с батей дела знает? Да не смыслит она в них ничего, и не нужен ты ей уже сто лет! Чего тебе надо, дятел? Извини, Надюша, если не так выразился. — Роман несколько раз встряхнул Мирона за плечи. — Не хочу, слышь, пацан, чтобы из-за тебя мне на год запретили сюда ходить! И потому, если ты уже достаточно нагрелся, езжай до хаты и проспись! Лидочка, пардон!

Роман поймал руку покрасневшей от стыда и возмущения шатенки, поцеловал её и склонился, приглашая на танец.

— Позвольте мне заменить вашего супруга. Вы видите — он не в форме сегодня…

— Охотно! — Лида, вызывающе подняв голову, протянула Роману другую руку, и они направились к танцполу.

— Пусть Люба с Егором уходят! — распорядился Бушуев, склонившись к Стефану. — А минут через пять — вы с Полиной. Дождитесь нас в машине. Дальше едем в «Дягилев». На Рублёвке себя показали — нужно старую Москву тряхнуть. И больше, думаю, деньги тратить не стоит. Твоя компания, Стефан, в высшем свете будет известна. Выполняйте!

Бушуев вежливо, но равнодушно пожав Стефану руку, проводил его взглядом, а потом уже не смотрел в его сторону. За тем, как уходит первая пара, а потом — вторая, наблюдала Сюзанна, нежно склонившая голову на плечо Павла.

Вальсировали под мерцающими звёздами Лида с Романом. Последний не сводил глаз с Мирона, который пил одну стопку водки за другой, вроде бы забывший во хмелю о Любке и о шведе.

… Мирон вспомнил о них рано утром, проснувшись в своей спальне на Николиной Горе, когда увидел в окне ущербный месяц. Он вспомнил Любку, обмотанную махровым полотенцем, которое она скидывала уже на второй секунде, и оставалась совершенно голой. Мирон вспомнил её, облизывая потрескавшиеся с перепоя губы, — крепкую, бронзовую, ненасытную. От неё пахло какими-то провоцирующими желание духами, но это было лишнее — Любка и безо всякого парфюма могла возбудить столетнего деда.

Её руки пахли маслом корицы, и ловкие гибкие пальцы массировали ноги Мирона — пятки, икры, поднимаясь всё выше. Любка знала, что Мирон любит «царапки», но с такой же страстью массировала собственным телом его ягодицы, поясницу, спину. Что происходило потом, Мирон обычно не помнил, потому что сеанс эротического массажа у них превращался в бешеный трах. Из-за этого до груди, плеч и шеи они, кажется, так ни разу и не добрались.

Потом парочка бежала в душевую, и там вновь занималась любовью. Сверху на них из душа лилась вода — как правило, прохладная, чтобы немного успокоиться. Любке нужно было принимать нового клиента, и для этого приводить себя в норму.

Всё это происходило раз в неделю, а то и чаще. Мирон приезжал к Любе на квартиру, чтобы оттянуться без оглядки на очередь за дверью, и они пропадали для всех на сутки. Правда, родители Мирона в последнее время не давали знойной парочке наслаждаться и начинали обрывать телефоны. Мирон предпочитал не отключать мобильник, потому что знал — отец явится прямо к Любке искать его или пришлёт ребят в масках, которые быстро найдут предлог и закроют красавицу на пятнадцать суток. А то и вовсе вышлют из Москвы на родину из-за проблем с регистрацией…

Лёжа один в постели, радуясь, что рядом нет постылой Лидочки, Мирон вспоминал каждый миг, проведённый вместе с Любашкой, и млел от блаженства. Он уже задремал, почти заснул, и вдруг увидел, как она, такая же голая, скользкая, отвязная, сидит верхом на малолетнем внуке шведского дипломата, ласкает его спину своим упругим трепетным бюстом…

И Мирон вскочил, как ужаленный, заметался по спальне, не представляя, что же теперь делать. Ведь вот сейчас… они… Будь всё проклято! Не нужно ему ничего, кроме радости быть с Любашкой, а именно этого родители его и лишили.

Мирон вытащил из оружейного сейфа наградной отцовский пистолет, который Кирилл Василенко зачем-то отдал ему на хранение, уезжая в командировку, и позабыл. В одном шерстяном белье, босиком, он бросился по аллее искать Любку, намереваясь тотчас же пристрелить этого вылощенного мальчонку, который посмел занять его, Мирона, место у вожделенного тела.

Оставляя на снегу следы голых ног, он добежал до домика охранника, остановился у ворот и понял, что Любку никогда уже не зайдёт, и всё кончено. Кругом было темно и тихо. За лес уходил молодой месяц, оставляя землю во тьме.

Тогда Мирон Василенко приложил дуло к виску и сразу же выстрелил, не успев даже додумать последнюю думу или хотя бы попросить у Бога прощения…

Люба Жестерова шла на работу к шести вечера и особенно не торопилась. Как всегда, глазела на витрины, прикидывая, какую тряпку или цацку купила бы, будь у неё деньги. Таким образом, Любаша отчасти удовлетворяла свои желания и успокаивалась до следующего раза.

В белом полупальто из овчины и розовой вязаной шапочке, высокая, стройная и сияющая, как новогодняя куколка под ёлкой, Люба вполголоса напевала песенку, услышанную вчера на концерте. Слов она не запомнила, привязался только мотивчик, но содержание таких шлягеров, как правило, оригинальностью не отличалось. Он-Она, любовь-разлука, ревность-покаяние.

«Но это только в песенках так, — думала Любаша, откидывая назад длинные чёрные волосы и умело закуривая. — А в жизни — ни любви, ни жалости, ни покаяний. Особенно если ты — всего лишь массажистка, а он — сын милицейского генерала…»

Сейчас Любаша снимала однокомнатную квартиру в Отрадном, но жить сам не любила; только ночевала, да и то нечасто. Правда, сегодня пришлось там проторчать до четырёх дня, потому что обещал заехать Пашка Бушуев. Собирался наконец-то объяснить, для чего потребовалось несколько дней назад носиться по ресторанам.

Сначала завалились на Рублёвку, потом отправились в «Дягилев», а напоследок смотались в «Мост». Из первого кабака почему-то удирали второпях, по приказу того же Бушуева, хоть Любаша и не собиралась кончать ужин так быстро.

Нельзя сказать, что этот вояж Любе не понравился. Напротив, она чувствовала себя по-настоящему счастливой. Все три заведения имели статус элитарных, жёсткий фейс-контроль и устоявшуюся клиентуру. Без Пашки, вернее, без Стефана Силинга Любаша век не попала даже в один такой ресторан, не говоря уже о трёх. Не попробовала бы изысканные кушанья и французские вина, о которых до того вечера только слышала.

Мирон Василенко по ресторанам её не водил, пользовал лишь в массажном салоне или на съёмной квартире. Фешенебельные заведения он посещал то с девицами «из общества», то с «голубыми», и в последнем случае надевал платье, туфли на каблуках, красился…

Пашка отзвонился около пяти, когда Люба кончала накладывать макияж. Сказал, что у него сегодня запарка, и встреча переносится примерно на неделю. Мысленно послав Бушуева по матери, Люба отключила кофеварку и со злости выпила подряд три чашечки. А потом хлопнула дверью квартиры так, что по лестнице пошёл гул, и в окнах зазвенели стёкла.

Ясен пень, просто так девок по кабакам не возят. А уж по таким, как эти, и подавно! Ещё утром, после возвращения из «Моста», Любаша ждала приглашения на квартиру если не к шведу, то к Пашке или Егору, но ничего не дождалась. Бушуев только назначил сегодняшнюю встречу, обещал всё рассказать. И вот, урод, опять смылся! Теперь ему мулатка Сюзанна массаж сделает — где там Любаше! А ведь просыпались когда-то в одной постели с Пашкой, пили коктейль «Морской бриз» с клюквой, грейпфрутом и колотым льдом…

Одно время Бушуев даже подумывал жениться на ней. И тогда по дороге на работу Любаша заходила в свадебный салон, несколько платьев примерила. Выбрала одно — закачаешься! Нежно-малиновое, с кринолином, открытыми плечами и двумя букетами — на груди и в складках юбки. Конечно, Паше она про платье ничего не говорила, да и не верила ему до конца. Просто тешила свою израненную душу, хотя бы на время забываясь в мечтах и тем самым спасаясь от лютой тоски.

Рассеянно вытащив из сумки мобильник, Люба пробежала глазами рекламную эсэмэску, не заинтересовалась и взглянула на часы. До начала её смены оставалось тридцать пять минут. Отсюда до салона, нога за ногу, — десять. Одна радость и осталась в жизни — пройти по нарядным улицам центра Москвы, поглазеть на выставленную за витринными стёклами роскошь.

Три дня назад она танцевала с парнем, которому повезло от рождения. Вспоминая Стефана, Люба завидовала его спокойствию, равнодушию к мирским благам, способности размышлять о чём-то более сложном. Стефан Силинг буквально изнывал от скуки и пресыщения. Его тошнило от вызывающего блеска тех самых заведений, о которых многие его ровесники даже не слыхали.

Несколько раз Стефан пробовал поговорить с Любой о взглядах различных философов на счастье и горе, на жизнь и смерть. Но она ничего не поняла и опять потащила парня танцевать, благо в это время он переставал умничать…

Люба быстро шла по Сретенскому бульвару, собираясь свернуть на Большую Лубянку. Она злилась на весь мир, особенно на собственных родителей, которые только и сумели, что нарожать кучу детей. «Электричество по вечерам экономили, рано спать ложились», — стыдливо объясняла матушка. Развлечения под лоскутным одеялом в сибирском посёлке закончились для родительницы орденом «Материнская слава» ещё в советские времена.

А вот теперь её младшенький, восьмой по счёту ребёнок от полуграмотного лесосплавщика должен добывать хлеб насущный, сначала снимаясь в порнухе. А после — ублажая всеми способами клиентов массажного салона. Неизвестно с кем доведётся трахаться, предварительно размяв ему каждую мышцу — от пальцев ног до ушей. И это — её удел, её «потолок», потому что дальше может быть только хуже.

Папа Мирона пока ещё крышует их салон, но после женитьбы сыночка вполне может кинуть заведение на произвол судьбы, вернее, своих же коллег-ментов. Не очень-то хочется Кириллу Григорьевичу, чтобы его новобрачное чадо бегало на сеансы к Любашке…

Почему-то вспомнился Артём — первый мужчина, к которому она по-настоящему прибилась в Москве. Ей было шестнадцать, ему — сорок. Наивная девочка приняла его за долгожданного принца, а он оперативно договорился с дружком-режиссёром, стряпавшим порнокассеты. И уступил ему Любашу в счёт невыплаченного долга, взятого ещё во время дефолта девяносто восьмого года.

Режиссёр Камиль быстро сделал Любашу своей примой. И вскоре порочная сага уже просматривалась любителями «клубнички» в Барнауле, где актрису узнал её родной брат Семён. После этого Любе пришлось съехать с квартиры, потому что брательник не жалел денег на междугороднюю матерщину. Выслушивать его благочестивые наставления было тем более противно, что увидел брат порно не в передаче «Спокойной ночи, малыши!». Потом Семён сел за драку и отвязался на несколько лет.

Но пришла новая беда — Люба вместе со всей порностудией загремела под суд. Уголовное дело, как сказал Камиль, проплатили конкуренты. И неизвестно, чем закончилась бы для Любаши вполне заслуженная отсидка, тем более что все без исключения актёры были взяты с наркотой. Но репортаж из зала суда напечатала одна из «жёлтых» газетёнок, и фотка голой Любашки удачно попалась на глаза Мирону Василенко. Он немедленно раздобыл кассету, оценил юное дарование и захотел попробовать сам. Ему удалось убедить отца в том, что девочка страдает невинно, и нужно её спасать.

— Будешь горбить в массажном салоне — там удобнее цокаться! — приказал Мирон тоном, не допускающим возражений. — По работе с другими трахаться разрешаю — без этого нет эротического массажа. Но чтобы за пределами салона — ни с кем, ни за какие «бабки»! Этим местом, — он выразительно ткнул пальцем в низ Любашиного живота, — на электроплитку посажу. Ты теперь моя вещь, усекаешь? Без меня бы в Пермь, на зону поехала. Там тебя трахали бы бесплатно — и мужики, и бабы…

И Любаша смирилась со своим статусом «вещи Мирона», находя в этом даже какие-то плюсы. Перед ней заискивал сам директор, который нуждался в «красной крыше», не говоря уже об его подчинённых.

И все бы ладно, да вот не повезло. Мирон Кириллович, хорошенько приняв на грудь в компании утончённых трансексуалов, прямо в туфлях на шпильках и в вечернем платье, шлёпнулся за руль служебного автомобиля своего папахена. Катаясь тёплым летним вечером по Москве, он оставил за собой три трупа, массу разбитых витрин поваленных рекламных щитов, не говоря уже о «тачках», случайно оказавшихся рядом. Когда Кирилл Григорьевич пришёл в реанимационную палату к очнувшемуся сынку, сразу объявил о предстоящей свадьбе с Лидочкой Сердюк, единственной ненаглядной дочкой высокопоставленного отца и одновременно — коллекционера старинного оружия.

Любаша плохо представляла Мирона в роли заботливого отца семейства, но всё-таки долго ревела, узнав об его предстоящей свадьбе. Теперь придётся искать нового «папика», а это всегда хлопотно. Все стоящие спонсоры заняты, а делать минет плешивому вонючему старикашке Люба совсем не хотела. Правда, Мирон освободил её от всех обязательств, и тогда нашёлся охранник из автосалона — Паша Бушуев. Теперь и он, похоже, уплывает, хоть и круглый сирота. Нет матери, возражающей против брака со шлюхой, так найдётся какая-нибудь другая родня. Она всегда тут как тут, когда надо нагадить…

— Девушка, можно вас на минутку?

Мужской голос окликнул задумавшуюся Любу прямо около кованой калитки, ведущей к входу в массажный салон. Она дёрнулась, вскинула голову и увидела двух внушительного вида ребят в коротких дублёнках и чёрных вязаных шапочках. У одного, повыше ростом, вид был более приветливым, в то время как белобрысый приземистый крепыш смотрел угрюмо, брезгливо.

— У меня времени мало, — попыталась отделаться Люба, неверно истолковав их намерения. — Пять минут до смены. Я спешу!

— Жестерова Любовь Михайловна? — уточнил темноглазый.

Люба сделала два шага назад и наткнулась спиной на парапет решётки.

— Да… А вы кто?

Люба поняла, что мужчины ждали тут именно её, и это — не бандиты. Те по имени-отчеству не обращаются.

— Вас на сегодня заменят, — успокоил её высокий. — Этот вопрос решён, так что не волнуйтесь. — Он показал раскрытое удостоверение и представился: — Майор Ермолаев, управление оперативно-розыскной информации МВД. Вы должны сейчас проехать с нами.

— Куда проехать? — Люба совсем растерялась. — Зачем?..

— Там всё объяснят. Ничего страшного, не бойтесь.

— Вы из милиции? А что я сделала? — по-детски всхлипнула она.

— Вы ничего не сделали. По крайней мере, мне об этом не известно, — спокойно ответил Ермолаев. — Капитан Чижов, — представил он хмурого крепыша. — Из того же подразделения. Идите вон к той машине, — Ермолаев указал на «Тойоту» с синими номерными знаками. — А то мы мешаем прохожим — здесь очень узкий тротуар…

Любаша уже привыкла мириться со своей участью, и потому покорно побрела к «Тойоте», ещё раз отметив, что номера на ней действительно милицейские. За рулём сидел форменный «бык», который даже не обернулся, когда девушка изящно впорхнула на заднее сидение. Ермолаев и Чижов, синхронно хлопнув дверцами, уселись по бокам, и «Тойота» тут же рванула с места, распугав зазевавшихся пешеходов.

Любаша, вцепившись посиневшими пальцами в сумочку на цепочке, смотрела прямо перед собой. На лобовое стекло летели дома, фонари, рекламные перетяжки, гирлянды, ёлки. Её везли не на Петровку, иначе путь получился бы слишком коротким. Около «Склифа» повернули на Садовое и поехали в сторону Самотеки.

Люба, конечно же, не знала, куда её могут отвезти, поэтому не пыталась предугадать ближайшее будущее. С ней обращались корректно — не били, не оскорбляли, не завязывали глаза, даже не запрещали наблюдать за дорогой. Правда, ни одного слова майор с капитаном более не произнесли, но Люба и не пыталась заговорить. Да и что бы она могла услышать от рядовых исполнителей? Ещё раз пообещают всё разъяснить потом, а то и просто проигнорируют. Для чего тогда париться? Не убьют — и ладно, остальное нам привычно…

«Тойота», непостижимым образом обходя пробки, мчалась сквозь море огней, сквозь мокрую метелицу. Легко обгоняла автобусы и троллейбусы, которые ползли в сверкающем потоке автомобилей, как навозные жуки среди муравьёв. Любаше уже начинала нравиться эта бешеная гонка по праздничной Москве; она едва сдерживалась, чтобы не завизжать от восторга.

Но тут в сознание ворвалась другая, страшная мысль — а что же всё-таки произошло? Она, Любаша, даже не знает, зачем приехали эти ребята. И, значит, по определению невиновна! Вокруг неё крутилась столько народу с сомнительной репутацией, что заподозрить можно кого угодно и в чём хочешь. Правда, массажистку в свои дела бандиты не посвящали, но попробуй, докажи это ментам. А вдруг Пашка Бушуев вляпался в дерьмо? Он ведь не явился сегодня на квартиру, заставил ждать понапрасну. Любаша даже душ не успела принять, хотела в салоне освежиться. И на тебе!..

Она ждала, что «тачка» свернёт на Тверскую, но путь продолжился в праздничном вихре Садового. И только на Новинском повернули к мосту, понеслись по Кутузовскому. Любаша снова испугалась — похоже, её везут не в казённый кабинет, а на дачу к начальству. «Курс держим на Рублёвку», — догадалась Любаша и томно прикрыла ресницы. Что бы там ни произошло, она не при делах. Наверное, кто-то из клиентов сболтнул лишнее, и теперь придётся здорово подёргать лапками, прежде чем вылезешь из этого болота.

Действительно, через некоторое время автомобиль остановился у шлагбаума, который тотчас же взметнулся вверх. Всё это повторилось ещё три раза, и везде менты судорожно козырями Любашиным сопровождающим. Она же зачарованно рассматривала дворцы-новоделы, более скромные виллы и коттеджи — те, которые достаточно выступали из-за глухих заборов. Здесь тоже гуляли, празднуя то ли Святки, то ли Старый новый год. Из-за крыш взлетали фейерверки, оглушительно грохоча и пугая заходившихся от лая собак.

Когда «Тойота» въехала в бесшумно раскрывшиеся ворота, Ермолаев что-то сказал водителю и немедленно открыл дверцу; кажется, автомобиль ещё не остановился. Чижов щёлкнул замком со своей стороны, и через секунду Люба уже стояла напротив элегантной трёхэтажной виллы, погружённой во мрак. Лишь в окошке у двери светилась одинокая лампа — скорее всего, там находился охранник. Вилла, с виду пустая, покинутая, являла собой разительный контраст всеобщему веселью, что снова заставило гостью испугаться.

— Сиди здесь! — приказал Ермолаев Чижову, когда они поднялись на крыльцо и позвонили в дверь. — Узнаю, что ещё ему нужно…

Любаша не ошиблась. Из комнаты, где горела лампа, вышел горбоносый, со впалыми щеками и орлиным взором, одетый в камуфляж охранник. Любаша поёжилась, потому что от мрачного мачо так и веяло смертью. Не удостоив барышню и взглядом, тот бросил Ермолаеву только одно слово: «Ждёт!». Потом достал то ли мобилу, то ли рацию — Люба в потёмках не разобрала.

И вдруг сердце её, оторвавшись, покатилось в коленки. На высокое стенное зеркало было наброшено чёрное покрывало, слабо шевелящееся от сквозняка. Вот почему здесь так тихо и мрачно — кто-то из хозяев умер или погиб! Но среди тех, с кем общалась сейчас Любаша, все были живы. Впрочем, её данные могли устареть каждую секунду…

Ермолаев, похоже, приехал на эту виллу не в первый раз. Он уверенно вёл Любашу по тёмным коридорам, и она чувствовала, как сапожки утопают в ворсе ковровых дорожек. Разглядывать мебель и прочую обстановку было некогда, да и трудно в ослепительных сполохах фейерверков.

— Сюда, пожалуйста!

Ермолаев, не постучавшись, открыл тяжёлую полированную дверь, пропустил Любашу. Не чуя под собой ног от волнения и страха, она вошла в комнату. И тут же, вскрикнув, ринулась назад. Посреди комнаты на столе стоял открытый гроб, в котором лежал Мирон Василенко.

Любаша дёрнула дверь за массивную позолоченную ручку и поняла: все попытки вырваться отсюда тщетны. Она заперта в одной комнате с покойником, и, значит, сама может распрощаться с жизнью.

Получается, что Мирон… Наверное, совсем недавно. У него же сестра в прошлом году отравилась «колёсами» насмерть, а теперь вот сам отправился следом. Мальвина Василенко презирала обычную наркоту и обожала «прикольную» — вроде цифровых, которые не нужно вкалывать или нюхать. Она просто надевала наушники и погружалась в глубокий кайф, слушая композиции, составленные из пульсирующих звуков определённой частоты. Волны раздражали определённые участки мозга и вызывали неописуемое удовольствие.

Балдел от «цифры» и Мирон, но после отъезда сестры на учёбу за океан перешёл на другие стимуляторы. Любаше он сказал, что «цифра» — это холодное нейрозвуковое оружие, направленное против России. И потому после «прихода» становится очень хреново. Мальвине подарили эти дискеты друзья-американцы, чтобы она распространяла новую моду в Москве среди «продвинутой» молодёжи…

Мальвину, погибшую после «фармакологической вечеринки», кремировали в Америке, а в Москву привезли уже урну. Ничего себе мамочке радость — за два года лишиться обоих детишек! Что же с Мирошей-то приключилось? Всё-таки разбился в очередной аварии, не рассчитал дозу в шприце, подрался с кем-то из таких же безбашенных дружков?

В любом случае она, Люба Жестерова, ничего об этом не знает. Мирон давно бросил её. В последнее время перестал даже звонить, спрашивать, как дела, не намечается ли свадьба с охранником из автосервиса. «Я тебе подарок пришлю», — каким-то особенным, зловещим голосом пообещал Мирон и никак не желал объяснять, что имеет в виду. Вот, значит, каков его подарочек! Свадьбы с Бушуевым не получилось, а презент налицо…

— Откройте! — Любаша, как безумная, заколотила кулаками в дверь. О том, чтобы подойти к гробу, взглянуть в лицо Мирону, не было и речи. Ужас овладел всем существом массажистки. — Откройте немедленно, или я сама сейчас умру! Зачем меня привезли сюда?! Спасите! Пожалуйста!

Но вокруг было тихо, только слегка потрескивали пять свечей — по четырём углам гроба и одна — в сложенных на груди руках покойного. Внезапно Любу осенила догадка — а вдруг это муляж, розыгрыш? Сейчас из воска или другого материала могут сделать точную копию человека — не отличишь! С Мироши станется, такой на всё способен. Тем более что сейчас идут Святки, и люди прикалываются, как умеют.

А что, если подойти и потрогать? Одним пальчиком коснуться лба и сразу отдёрнуть. Вот ведь делать людям нечего! Весь дом убрали так, будто кто-то действительно умер. Но тогда причём здесь Любаша?

Девушка на цыпочках приблизилась к покрытому чёрным крепом столу и при колеблющемся свете свечей склонилась над утопающим в белых кружевах телом. Такие знакомые тонкопалые руки неподвижно лежали на белом атласе. Любаша нагнулась пониже и заметила, что правый висок Мирона будто бы замазан гипсом, и лицо с той стороны слишком уж загримировано. Здесь, у гроба, сладковато пахло цветами, косметикой, хвоей и ещё чем-то неуловимым, муторным, нагоняющим дурноту и ужас. Нет, это не кукла! Это он, Мирон… то есть его тело…

Люба всё-таки протянула руку, кончиком указательного пальца дотронулась до ледяного, совсем не резинового лба. И снова бросилась к двери — застучала, закричала, понимая, что всё напрасно, и никогда ей отсюда не выйти. И впервые подумала, что сдуру поехала покорять Москву, шла на позор и риск. Давно перестала считать тех, с кем спала. Готова была числиться вещью, рабыней, игрушкой. И всё ради того, чтобы оказаться святочным вечером на этой жуткой вилле?..

— Откройте, прошу вас, милые, дорогие, пожалейте! Что вам надо от меня?! Я не виновата! Я ничего не знаю! Я никаким боком в этом не замешана, поверьте! Ну, спросите меня о чём-нибудь? Хоть словечко! Я всё-всё расскажу, что знаю, только откройте двери! Я понятия не имела, что он умер… Только сейчас, когда увидела!.. Не поверила даже!..

Вдруг Любаша почувствовала, что её слушают, и оглянулась. Пока она, вопя и плача, умоляла сжалиться, обстановка в комнате неуловимо изменилась. Теперь пленница была готова обрадоваться даже палачу с топором, лишь бы не оставаться тут одной… с ним…

— Не кричите при мёртвом. Грех.

Высокий стройный мужчина в форме милицейского генерала вышел из-за другой двери, которую Люба с перепугу не заметила.

— Давайте познакомимся, Любовь Михайловна.

Девушка шарахнулась к запертой двери, замерла с широко раскрытым ртом, не зная, куда бежать от внезапно появившегося человека с холёными усиками на красивом надменном лице. Она плохо соображала, что ей говорит генерал. Опираясь ладонями на стену, она скользила в угол, подальше от гроба и от живого, мечтая сделаться невидимой.

Генерал, пожав плечами, поддёрнул брюки с лампасами и сел в кресло у окна. Там стояли венки и корзины с цветами.

— Я — Кирилл Григорьевич, отец Мирона, — всё так же спокойно, словно не замечая состояния пленницы, продолжал он. — Поскольку вы некоторое время были подружкой сына, слышали обо мне. Идите сюда, присядьте! — Генерал указал на пустое кресло. — Неужели вы не хотите проститься с человеком, который застрелился из-за вас?

Эти слова Любаша восприняла, как мощный удар током. Она даже подпрыгнула, потом вся затряслась, а глаза её остекленели.

— Застрелился?..

Язык плохо слушался, но Любе всё же удалось произнести это дикое слово. Вот почему на виске грим — маскировали рану! И скулу пулей разворотило так, что пришлось наскоро слепить новую! Но почему её обвиняют в этом? Когда они виделись с Мироном в последний раз? Несколько месяцев назад, после аварии. И что Люба могла сделать такого, чтобы Мирон покончил с собой?

— Застрелился… — повторила она уже более уверенно. — Но причём здесь я? — Помолчав, она добавила: — Примите мои соболезнования…

— Благодарю. Слишком часто приходиться мне слышать эти слова за последнее время. Думаю, Мирон рассказывал вам о Мальвине, своей сестре. Теперь у меня нет детей, а совсем недавно было двое.

Кирилл поднялся, подошёл к Любе, галантно взял её за локоть и повёл к креслу.

— Садитесь! Да не дрожите так — мёртвые не кусаются! Живых надо бояться.

Генерал голосом выделил последнюю фразу. И Любаша поняла, что должна бояться его.

— Люба, послушай меня! — Кирилл перешёл на «ты», шестым чувством поняв, что так девчонке будет привычнее, а, значит, спокойнее. — Как должностное лицо я не мог допрашивать тебя, да и дело слишком щекотливое. Не хочу, чтобы оставались протоколы, которые затем могут попасть в прессу, в Сеть. И начнётся пляска на костях моего сына! Но как безутешный отец я не могу не спросить тебя о том, что произошло три дня назад в Рублёвском ресторане. Ведь ты была там?

— Я в трёх ресторанах побывала за одну ночь, — призналась Люба. — На Рублёвке… да, колбасились…

— Ого! — Кирилл, несмотря на вполне естественную печаль, усмехнулся. — Хорошо живёшь, подруга! Значит, не отрицаешь, что была там?

— Вечером с компанией приехали. Но я не понимаю, причём здесь Мирон! И для чего привезли меня сюда, к его гробу?

— Чтобы ты прониклась серьёзностью положения! — Голос генерала окреп, стал строже. — Самый лучший снимок не скажет столько, сколько прямой контакт. Впрочем, я могу показать тебе, как выглядел Мирон сразу после самоубийства.

Он сделал такое движение, будто хотел взять папку с журнального столика.

Люба зажмурилась, зажала ладонями уши.

— Не надо, прошу вас! Не могу такое видеть!

— Ух, какие мы чувствительные барышни! — покачал головой генерал, явно намекая на скандальное прошлое Любы. — Ладно, не буду играть у тебя на нервах. Но и ты не играй на моих! Вспомни, как там в точности всё было, в ресторане. С чего начался конфликт, кто был инициатором? Ведь всё происходило в одном зале!

— Конфликт… с кем? Там всё спокойно было при мне! — Люба смотрела на генерала так, словно он бредил. — Я была там не с Мироном, вообще его не видела. Кого угодно спросите, все скажут, что у меня другой парень был…

Люба замолчала, вспомнив предостережение Павла. Но в данном случае следовало выложить всё, чтобы отвести от себя подозрения.

— Ну? Как твоего парня зовут?

Кирилл с удовольствием заметил, что девчонка дрожит. И это несмотря на то, что остаётся в полушубке и шапке. Длинные чёрные волосы теперь висела вдоль щёк сосульками.

— Мы компанией приехали. А Мирона там я не видела, жизнью своей клянусь! Мы с ним не разговаривали, ничего… Он не мог из-за меня застрелиться! Вам наврали! — Люба прижала правую руку к сердцу, потом перекрестилась. — Чтоб меня черти взяли, если это не так! Ей-Богу! — И Люба развела руки ладонями вверх, демонстрируя полнейшую откровенность.

— Назови имена всех, с кем была там!

Василенко незаметно включил диктофон. Жестерова была в таком состоянии, когда людям страшно даже врать. Пока она действительно говорила правду. Не утаила даже то, что ресторанов было три.

— Расскажи про всех подробно, что знаешь. Я сличу твои показания с показаниями других свидетелей. Это не допрос, Люба, понимаешь? Нет никакого протокола. Мы одни… Вернее, присутствует ещё и душа Мирона. Ему было всего двадцать четыре года. Почти столько же, сколько тебе. Ты ведь хочешь жить?

Кирилл Григорьевич взглянул на девушку так, что она, недавно стучавшая зубами от холода, покрылась испариной.

— Хочешь! И это нормально. В таком возрасте люди ещё не устают от жизни. А Мирон застрелился из моего наградного пистолета под утро, после того, как вернулся из рублёвского ресторана. Те, кто там был с ним, свидетельствуют: он видел тебя и постоянно упоминал твоё имя. Концы с концами не сходятся, правда? Рядом с ним была его жена Лида, и сын не стеснялся её. Ещё два человека подтверждают слова моей снохи. А ты говоришь — не видела. Давай своих свидетелей, чтобы можно было наконец-то разобраться. Кто входил в вашу компанию? Давно ли вы знакомы? Знаешь ли ты их адреса? В твоих интересах, Люба, отвечать честно, пойми!..

— Я понимаю… то есть не совсем…

Девушка пыталась припомнить всё, что происходило в ресторане «Под звёздами», как в просторечии именовали заведение, но не могла. Представляла лишь бешеную пляску Стефана, огненные круги в воздухе, головокружение от восторга в объятиях этого мальчишки. А после — напуганную физиономию Пашки Бушуева, приказавшего им срочно выехать в «Дягилев».

— Вы говорите, что он меня видел. Но я-то его — нет! Так ведь может быть, правда? Может? Тем более, что он с женой приехал… И я… с другими парнями. С нами ещё одна девочка была, Полина Возыхова. Значит, я, она, Стефан Силинг, Егор Зимин…

Люба замешкалась на секунду, вовремя вспомнив, что о Бушуеве лучше не упоминать. Ведь они якобы только что познакомились в ресторане, а Мирон знал его в лицо. Или сказать? Вдруг успел папе болтануть про Пашку, и сейчас выйдет несостыковка? Всё-таки лучше сказать, тем более что скрывать ей просто нечего. А так недолго запутаться, и всё погубить.

— Да, ещё Паша Бушуев был. Он с Сюзанной за соседним столиком ужинал. Сюзанна — мулатка, дочь какого-то африканского дипломата. Фамилию не знаю. Вроде бы Стефан её притащил.

— И по какому поводу вы собрались?

От генерала не укрылось Любино смятение, и он решил расширить эту трещину.

— Как все — Новый год встречали, — пожала плечами Люба.

Она опьянела от плавающих в воздухе запахов, и её начало подташнивать. Гроб уже не пугал — что случилось, то случилось. Но не хотелось отвечать за чужие грехи.

— Встречали Новый год… — задумчиво повторил генерал. — Ты знала этих людей раньше? Кто из них предложил поехать в этот ресторан?

— Паша Бушуев и Егор Зимин в салон на массажи ко мне ходили, — смущённо промолвила Любаша, опуская глаза, и генерал ухмыльнулся. — Я их знаю около двух лет. В нашем же салоне работает поваром папа Полины Возыховой. Вообще-то он в «Балчуге», а у нас — по совместительству. Поля к нему приходила, и мы познакомились. Мать у них сбежала, они вдвоём живут. Польке шестнадцать, и она девочка ещё…

— Малолеток, значит, растлеваете? — скривил сухие губы генерал.

— Что вы! Нет! Просто дома скучно ей, тошно. Отец всё время на работе, да и зашибать начал. Не бьёт её, конечно, но ворчит, смурной такой ходит. А Полинке хочется попрыгать под музон, в клёвой компании потусить. Ребята меня пригласили и сказали, что для Егора девушка нужна. Я и позвала Полинку. У неё даже платья не было — я ей своё старое дала надеть…

— Значит, вас было три пары? Ты и Бушуев, Полина и Зимин, Стефан и Сюзанна…

Генерал несколько раз взглянул на гроб сына, будто приглашая его послушать. На улице всё ещё рвались петарды, и мрачный зал озарялся то красным, то зелёным, то синим светом.

— Мы со Стефаном всё время танцевали в паре — кто угодно подтвердит. Егор с Полиной просто за столиком сидели. Полинка стесняется в ресторане плясать. Говорит, что не умеет делать это красиво. Ну, а Егор что-то не в настроении был. Жена с дочкой уехали к тёще, бросили его одного на праздники…

— Получается, что Зимин женат, а шляется по кабакам с несовершеннолетними?

Генерал изо всех сил пытался распутать этот клубок и понять, что же довело сына до нервного срыва и суицида. И, самое главное, каким образом это произошло.

— У них с Полинкой ничего не было! Мы из «Моста» по домам разъехались! — горячо заверила Люба.

— А у тебя со Стефаном Силингом? — прямо спросил генерал.

— И у меня с ним ничего… к сожалению. Классный парень! — призналась Люба и только сейчас стянула с головы шапочку.

— Искренне сочувствую. Кусочек, действительно, сладкий, — хмыкнул Василенко. — Говорят, не только непревзойдённый танцор, но и изобретательный хакер. В Великобритании по малолетству суда избежал. Ну, да то — не наше дело, верно? Что про Сюзанну скажешь?

— Впервые её там увидела. Они с Пашкой за столик сели. Но приехала она со Стефаном. Насчёт неё вообще базара не было…

— Понятно. Значит, кроме моего сына, ты и Павлом, и с Егором имела секс? Хм… Оправдываешь своё имя — липнут к тебе мужики, но как-то ненадолго. — Василенко устало вытер ладонью лицо, помассировал двумя пальцами переносицу. — Итак, в ресторан тебя пригласили Бушуев и Зимин?

— Егор передал мне приглашение Паши. Тогда же попросил найти ему девочку — просто для компании.

— Что не срастается у нас с тобой, подруга, — задумчиво сказал Кирилл, и Любашка испуганно замолкла. — Паша и Егор, насколько я понимаю, птицы невысокого полёта. На эротический массаж они ещё могут скопить, а вот побывать за одну ночь в трёх дорогих кабаках — вряд ли. Да ещё, как мне известно, там не только деньги требуются, но и поручительство постоянного посетителя, владельца грин-карты. Всех вас привёл Силинг, правильно? И платил тоже он?

— Да, мальчики говори ли, что он. Я до последнего боялась фейс-контроль не пройти, и Полина тоже. Мы были как мокрые цыплята среди дамочек в «брюликах». Ничего, Стефан не подвёл. Он хоть в какой ресторан или клуб может провести любую компанию! Ещё Егор, когда приглашал, сказал: «Клёвый «перец» будет из семьи дипломата. Ну а нас с Полинкой на этот вечер всё равно деваться некуда было…

Во взгляде генерала произошла неуловимая перемена — из рассеянного он стал сосредоточенным. Что-то во всей этой истории не нравилось ему, но вовсе не из-за самоубийства сына. Своего Мирона он знал слишком хорошо, и прекрасно мог представить, что тот всего лишь увидел Любашу в обществе других мужиков и закатил истерику. Поспешная женитьба Мирона никому не принесла счастья, зато слёз пролилось целое море.

Не далее как сегодня утром сноха призналась ему, что за два месяца совместной жизни секс был у них всего один раз. Зато со своими накрашенными дружками Мирон пировал если не ежедневно, то еженедельно. В последний поход «под звёзды» его насильно затащила Наденька Креславская — чтобы молодая семья хоть раз показалась в свете во избежание досужих сплетен…

— Вот ты говоришь, что Мирона в ресторане тогда не видела. Но почему сбежала практически сразу после того, как он захотел подойти и объясниться? Его удержал Роман, парень из их компании, и службе безопасности не допустила бы драку. Но ты всё равно решила смыться?

— Я же говорю, что не видела Мирона! — В голосе Любаши появились истерические нотки. — А ушли мы потому, что так захотел… — В последнюю секунду Любаша интуитивно нашла верный выход и назвала другое имя. — Стефану надоело там, и он решил поехать в «Дягилев»…

Насчёт того, что всей компании приказал уходить Бушуев, Любаша решила не говорить. Неизвестно, почему Паша засобирался на выход — может, увидел Мирона. И совершенно не нужно, чтобы его потом затаскали по допросам, а то и засудили. Стефана наши менты ни при каких условиях не тронут как иностранного гражданина и малолетку.

— И это вот так просто совпало? — Василенко сцепил пальцы под подбородком. — Ну, допустим. И вы поехали… куда?

— В «Дягилев», а оттуда — в «Мост». Я под конец так устала, что ничего не запомнила. Полинка говорит, что блевала потом весь день. И родак её ругался, орал, что не пустит больше в ресторан. Он — повар, знает, чем там кормят. Пусть даже и VIP-персон…

— Во всей этой истории меня смущает одно обстоятельство. Примем на веру, что ты не видела Мирона, не слышала, как он выкрикивал твоё имя. И ушла в тот момент совершенно случайно. Меня даже не удивляет тот факт, что Стефан Силинг через неделю после гибели отца резвится день и ночь напролёт. Даже в трауре не изменил своим привычкам…

— Это — не родной его отец, — сочла уместным напомнить Люба.

— Даже так?! — Василенко сделал вид, что не знал этого раньше. — Ты знаешь про него не так уж мало. Скажи мне, красавица, — Кирилл наклонился вперёд и положил горячую сухую ладонь на мокрую ледяную руку Любаши, — не говорили ли тебе Паша с Егором, каким образом им удалось скорешиться с представителями «золотой молодёжи». Ведь раньше Стефана Силинга в их обществе никто никогда не видел. И не только именно с ними, но и просто с такими, как они, внук шведского дипломата на элитных тусовках не появлялся. Скажу тебе, что «Под звёздами», и в «Дягилеве», и в «Мосте» переполох. Пусть постоянный посетитель имеет право провести всю компанию, но компания должна иметь соответствующий статус. Согласись, Люба, что вы, все четверо, странно смотрелись в тамошнем закрытом обществе. Даже Сюзанна, дочь секретаря бенинского посольства, не входит в число достойных Стефана девиц. А потому ты должна всё-таки поднапрячься и вспомнить, что говорили Бушуев с Зиминым о своём необычном знакомстве. Кстати, им по двадцать семь примерно, а Стефану нет и шестнадцати. Что за странная компания? Кроме того, им просто негде было пересечься. А тут ещё вояж по трём престижным «точкам»! В сказки про Золушек и принцев я уже давно не верю.

Любаша молчала, пытаясь припомнить подробности, и генерал терпеливо ждал. Хлопки петард за окнами стихли, и стало слышно, как в соседней комнате надрывно воет пёс, тоскующий по Мирону.

— Я сама спрашивала об этом Пашу, — наконец заговорила девушка, решив, что хуже уже не будет.

Сидящий рядом человек в генеральском мундире поверит ей только тогда, когда она расскажет всю правду. Ну, почти всю, чтобы факты более-менее состыковались.

— Я удивлялась, что Стефан другую компанию не нашёл. Паша ответил, что всё расскажет мне сегодня. Я ждала целый день, даже душ принять не успела, и еды в доме никакой — хоть шаром покати. Ближе к вечеру он позвонил и сказал, что заедет через неделю. Если кто что знает, то только он. Насчёт Зимина я не уверена, хотя всё может быть. Да, вроде, Паша Егору про Полинку сказал, что она не подойдёт. Это когда мы уже из «Моста» возвращались…

— Для чего не подойдёт? — поднял припухшие веки Кирилл.

Казалось, он уже забыл о том, что рядом в гробу лежит его сын, и размышлял о последних словах массажистки. Значит, Бушуев собирался всей компании что-то рассказать? Получается, они не просто так собрались праздничным зимним вечером, ездили из клуба в клуб, тратя при этом деньги Стефана Силинга.

Да откуда у пятнадцатилетнего пацана такие средства? Шведы — народ экономный, детишек особенно не балуют. Всё это выглядело в глазах генерала настолько противоестественно, что он бросился в атаку. Похоже, девка действительно больше ничего не знает, но нужно выжать из неё имена тех, кому всё известно.

— Понятия не имею, для чего. Это у них надо спрашивать! — сгоряча ляпнула Люба и прикусила язык.

Получается, что она сейчас заложила двух своих друзей, за одного из которых даже собиралась замуж! Вряд ли их поездки как-то связаны с гибелью Мирона. Но генерал, похоже, в чём-то ребят заподозрил. И если они сами не объяснят, зачем собирались там, и что означают их слова насчёт Полины Возыховой, отец Мирона может здорово испортить жизнь всей компании…

— Ладно, Любка, не дрожи! — вдруг улыбнулся Кирилл Григорьевич и тут же опять погрустнел. — Не успел тебе сказать — значит, не успел. Но Егор-то больше в теме, чем ты? Мне ваши дела безразличны, — успокоил свою пленницу генерал. — Я должен только убедиться в том, что действия вашей компании не были направлены против Мирона. Эти странные слова о том, что Полина не подойдёт… Для чего? Неясно. А все неясности вызывают тревогу. Выходит, тем вечером о своём таинственном деле они не говорили?

— Нет… То есть я не слышала. Но вы можете узнать у Пашки, вызвать его в милицию… Или здесь же, как меня, допросить. Он через неделю приедет ко мне и всё расскажет. А передам вам, если так удобнее…

Любаша вдруг почувствовала себя очень плохо. Комната поплыла перед глазами, и закачалось кресло. Странно, она ведь ничего здесь не ела и не пила. И уколов никаких ей не делали — только однажды генерал дотронулся до руки. Неужели так скверно действует запах из гроба? Свечи двоятся в глазах, и мутный воздух волнами колышется вокруг…

Любашку вдруг повело направо. Сунув шапочку в карман полушубка, она свалилась на тугой чёрный валик кожаного кресла. И тут же её вырвало на ковёр. С отвращением поморщившись, генерал поднялся, подошёл к запертой двери и позвонил три раза. В следующую же секунду затопали ноги, и в проёме возник майор Ермолаев. За ним спешил капитан Чижов. Они были всё в тех же дублёнках и куртках.

— Препарат будет действовать шесть часов, — сам еле удерживаясь в рамках приличий, сообщил генерал.

Как все эстеты, он был невероятно брезглив. Кроме того, у него была аллергия на формалин.

— За это время девушку нужно допросить, и отчёт немедленно передать мне. Всю ночь и утро я буду здесь. До похорон сына я хочу получить в руки результат. Приказ понятен?

— Так точно! — гаркнули ребята в две глотки.

— Тише, тише, орлы! — укоризненно сказал Василенко. — Знаю, что всё исполните в лучшем виде. А после этого приглашаю вас на панихиду. Проводите Мирона, как положено. Хоть и жил непутёво, и руки на себя наложил, а всё же сын родной…

Кирилл двумя пальцами снял пылинку с чёрного костюма Мирона. Майор и капитан тем временем укладывали Любашу на принесённые охранником носилки, и генерал безучастно смотрел на них. Когда ребята подняли носилки над полом, Василенко разомкнул уста.

Лично меняя сгоревшие свечки на новые, он приказал:

— Когда закончите, отправьте её в город, свяжитесь с медиками. Пусть оформят, как положено. Отравление, передоз — что-то в таком роде… Спасут — не спасут, не так важно.

Генерал погладил сына по зачёсанным назад волосам и бесшумно отступил к той двери, через которую вошёл два часа назад. Где-то вдали старинные часы гулко пробили одиннадцать. Василенко удивился, что прошло так мало времени. Он посвистел, и через ту же дверь в зал вбежал чёрный громадный тибетский мастиф. Почуяв близость мёртвого, он замотал огромной кудлатой головой, два раза чихнул и опять завыл — тонко и испуганно. Генерал утопил пальцы в его густой гриве, потрепал мягкие висячие уши.

— Исполняйте! — приказал он, давая понять, что инструктаж окончен, и пошёл к двери. Но у порога остановился, оглянулся и увидел, что охранник ещё здесь. — Да, Инсар, скажи, чтобы тут прибрали! — Кирилл указал на кресло, где недавно сидела Любаша, проглотил комок, шевельнул мощным кадыком и скрылся за тяжёлой бархатной портьерой.

Два дня спустя по коридору Боткинской больницы торопливо шли двое. Седой, коротко стриженый врач в зеленоватом нейлоновом халате сопровождал длинноволосую красавицу в брючном костюме и высоких сверкающих фурнитурой сапогах на шпильках, которые насквозь прокололи полиэтиленовые бахилы.

Солнце, наконец-то вырвавшись из-за туч, зажгло ярким огнём волосы женщины, и её подковки весело зацокали по плиткам пола. Поверх костюма женщина накинула зеленоватый халатик, а в руках она несла удобный служебный «дипломат» с множеством отделений внутри. Врач недоумённо носился на свою блестящую спутницу и отвечал на её вопросы, стараясь объясняться как можно более доходчиво.

— Как сейчас чувствует себя Егор Владимирович? — заботливо интересовалась рыжеволосая фея с «дипломатом».

Полные, капризные её губы, покрытые дорогой розовой помадой, дрожали от волнения. Волосы, схваченные на затылке массивной кожаной заколкой, шлейфом сбегали по плечам и спине до пояса.

— Состояние средней тяжести, опасности для жизни нет. Справку о характере травм, полученных Зиминым в ДТП, я вам передал для приобщения к делу. Допрос разрешаю в течение получаса. Думаю, что этого будет достаточно. Если потребуется дополнительное время, решим вместе. Вот его палата, Диана Константиновна…

— Благодарю, Савелий Ионович! — повела ресницами красотка. — Надеюсь, сочтёмся, даже если я вас и задержу немного. Зимина предупредили о моём визите?

— Он готов ответить на все вопросы следователя. Более того, считает, что обязательно должен это сделать.

— Вот и славно! — ослепительно улыбнулась Диана, толкая дверь и с порога оглядывая палату.

Как и было условлено, пострадавшего вчера в ДТП Егора Зимина оставили на некоторое время одного, чтобы посторонние не присутствовали при допросе.

— Полчаса! — сказал врач теперь уже Зимину.

Егор лежал лицом к двери, затылком к окну, на многофункциональной кровати. Его загипсованная нога торчала из-под казённого одеяла. Увидев такую красавицу, Зимин окончательно смутился и машинально проверил, застёгнут ли воротник его пижамной куртки, не растрепались ли всегда аккуратно причёсанные волосы. Косые лучи январского солнца освещали три пустые койки, посуду на тумбочках, вазу с гвоздиками в изголовье зиминского соседа.

— Добрый день, Егор Владимирович! — поздоровалась красавица, заполняя пропахшую лекарствами и хлоркой палату ароматом египетских духов. — Следователь Хорошевской межрайонной прокуратуры Северо-Западного округа Москвы Скляр Диана Константиновна! — представилась дама, помахивая перед лицом Зимина раскрытым удостоверением.

Бедняга не сразу смог раскрыть рот, чтобы достойно ответить зеленоглазой чернобровой чаровнице. В горле у него пересохло, и руки задрожали.

— Здравствуйте… Очень рад! Пожалуйста, садитесь! — по служебной привычке пригласил Егор, ища глазами стул. — Вон там возьмите, в углу.

— Благодарю! — Диану, похоже, ничуть не смутило то обстоятельство, что со стула пришлось снять утку.

Её холёные белые руки с темно-розовыми ногтями задвинули посудину под кровать, ухватили стул и легко перекинули его к койке Зимина. Двигалась Диана красиво, непринуждённо, словно демонстрировала неведомый танец или упражнение по художественной гимнастике.

Усевшись рядом с Егором, она поправила ему одеяло, будто невзначай мазнув тыльной стороной кисти по запястью, и в лицо больному бросилась вскипевшая кровь.

— Как вы себя чувствуете? Вам лучше? Доктор говорит, ничего страшного. Максимум три недели, и вы в порядке!

— Да я ничего… стараюсь… — пробормотал Зимин, боясь даже взглянуть в эти колдовские глаза. — Но, вы поймите, больно же! Нога сломана, ключица тоже… — Егор дёрнул повязку на плече. — Ладно, жив остался. Всё-таки на стоянке этот «Паджеро» разогнаться не успел. А то бы, конечно, в лепёшку. И ведь, как назло, у парковки фонарь погас…

— Сейчас всё запишем! Один момент! — Диана достала листы и зафиксировала их зажимом. — Ваши паспортные данные я внесла в бланк ранее. Вот, смотрите, проверяйте. А потом расскажете, как всё было вчера вечером.

— Всё правильно. — Егор просмотрел свои данные мельком, для порядка, потому что буквы и цифры расплывались перед глазами. — Можно говорить?

— Конечно, я вас слушаю! — Диана стрельнула изумрудными глазами из-под тяжелых век. — Не волнуйтесь, не торопитесь, вспоминайте подробности. Потом можете задать мне вопросы, если пожелаете. Пока вам всё понятно? Я уже проверила — у психиатра и нарколога вы на учёте не состоите. Доктор свидетельствует, что показания давать можете. Переводчик вам не требуется. Так что вперёд!

— Да-да… Значит, я закончил свою смену и вышел из офиса в начале десятого вечера. Офис находится в торце ангара, в котором стоят предназначенные для продажи автомобили. В тот вечер пришлось работать одному, потому что директора вызвали в управу на совещание. Павел Бушуев, начальник охраны, уехал в область по срочной телеграмме. Его племянник свою мать, сестру Павла, топором зарубил, и дом поджёг. Таким образом, я оказался один на этой парковке, хотя всегда мы ходим вдвоём или втроём. На следующий день я должен был встречать жену и дочку. И тут вспомнил, что не купил Тоне диски с мультяшками — «Артур и минипуты», «Пчела Майя», «Летучий корабль» и какие-то ещё. Тоня очень просила, чтобы я к её возвращению затоварился, а не вышло. Всякие дела навалились — сплошной форс-мажор. Офис-менеджер руку сломала недавно, так что и кофе варить для гостей приходилось самому. Так и закрутился — одно к одному…

— В вашем автоцентре остался кто-то на ночь? — уточнила Диана, закончив записывать. — Всё-таки товар в ангаре, и какой товар!

— Разумеется, охрана осталась, но со мной никто не пошёл. Да я особенно и не опасался. Мой «Шевроле» рядом с проходной стоял, два шага. Я вышел и увидел, что темно совсем, фонарь не горит. Но отсветы на парковку падали — от других фонарей, от фар, от рекламы. Снега почти не было — так, на лужи намело. И не скользко совершенно — это я запомнил. Двигатель на прогрев включил, щётку достал. Начал чистить кузов и стёкла. А сам всё на часы смотрю — боюсь опоздать за мультиками. Потом решил, что в метро их всегда купить можно. Я щётки в багажник бросил, стал куртку снимать, потому что жарко стало. И тут вдруг чёрный джип «Мицубиси-Паджеро», который рядом вроде бы пустой стоял, газанул задним ходом и сбил меня к чёртовой бабушке! Я даже не заметил, когда водила пришёл. А если он раньше там был, так не шевелился и свет не зажигал. Меня подкинуло кверху, и я упал — ладно, не под колёса! Заорал, конечно, благим матом, чтобы остановились, помогли. Никого ведь кругом! Куда там — только габаритные огни мелькнули. К счастью, мой мобильник не разбился. Пришлось охранников из Центра звать…

— Значит, «Мицубиси-Паджеро» чёрного цвета, — проговорила Диана, занося сведения в протокол. — Номер не запомнили?

— Да какой там номер! Темнотища кругом, я ору от адской боли. Думал, всё — шок и кирдык. Кабы знать, где упасть, я б его номер раньше запомнил. Ещё когда к парковке подходил…

— Вы его раньше заметили? — Диана оторвала ручку от бланка.

— Никогда прежде его у нас не было. Я все «тачки» примерно знаю. Но это ещё ни о чём не говорит. Кто-то мог завернуть случайно, впервые, как угодно.

Егор вспомнил ужасные события того вечера и от волнения даже попытался приподняться на локте, но тут же застонал и схватился за ключицу.

— Блин, забыл… Извините! Кот у меня дома оставался голодный, британский мраморный. Дочка обожает его… Короче, ребята из проходной выскочили, а я корчусь на асфальте, весь в крови, и объяснить ничего не могу. Те даже решили, что в меня стрельнули. Потом «скорую» вызвали и сюда отправили. Больше я ничего сказать не могу, — с сожалением подвёл итог Егор Зимин. — Да, ещё мне показалось, что не случайно меня сбили. Скорее всего, ждали, потому что мотор был прогрет до этого. Когда я снег с «тачки» сметал, там двигатель не работал. Я обязательно заметил бы, что кто-то подошёл, кликнул пультом. А у них стёкла густо тонированы, да ещё никого кругом. Трудно понять, есть ли там кто внутри, и сколько их. Они ведь даже фары не включили, когда рванули на меня. Всё было сделано, чтобы я не насторожился раньше времени…

— У вас есть основания кого-то подозревать? — удивилась Диана, покусывая кончик ручки. — Если да, скажите, кого именно и почему. Вам поступали угрозы? Или вы только предполагаете, что такое может быть?

— Лично мне никаких угроз не было. От меня в бизнесе ничего не зависит. Что директор скажет, то я и делаю.

— А в быту? Может, личные проблемы? У вас ведь есть круг знакомых, где тоже разные люди попадаются. У жены никаких сложностей не было? Она чем занимается?

— Раньше бы банке работала операционисткой, теперь дома сидит. Нашей дочери пять лет, второго ждём. И вообще, дешевле жену дома держать, чем с садиком связываться. Нет, Татьяна здесь не при делах Я на другое грешу… Мутная история имела место где-то неделю назад. И после этого вообще стала неуютно. Ведь сегодня мне сюда позвонила знакомая девчонка, Полина Возыхова. Мы с ней в ресторане были — в составе небольшой компании. Полина заявила, что ещё одна наша девочка, Люба Жестерова, то ли выпила лишнего, то ли обкурилась, но начисто потеряла память — хоть режь её! Ничего о себе не говорит, даже имя назвать не может. Сейчас её в «Склифе» откачивают. Дальше — со мной такая хреновина на ровном месте! Бушуев Павел, мой друг, начальник охраны нашего автоцентра, который в деревню-то уехал, тогда уговорил всех нас в ресторан пойти. Не знаю, что он задумал, только потребовалось ему пятеро молодых людей. Мне, как и Пашке, двадцать семь, и меня тоже пригласили…

— Он пригласил вас в ресторан, потому что хотел для чего-то подобрать компанию? — догадалась Диана. — Правильно я поняла? Туда входили вы, та девушка, что потеряла память, её подружка, Павел Бушуев…

— Ещё был внук шведского дипломата, правда, уже покойного. Зовут его Стефан Силинг. С ним — мулатка из тех же кругов, Сюзанна. Фамилию не знаю. Ресторан-то очень крутой был! Не только дорогой, но ещё и полузакрытый. Без Стефана нас и на порог бы не пустили, а так мы часа два отжигали. Может, и больше. Мне сразу не понравилась эта авантюра, — честно признался Егор. — Но раз друг попросил, я согласился. Признаюсь, захотелось оторваться на халяву. Больше ведь в жизни и случая не представится. Забыл про сыр и мышеловку, каюсь! Именно так и вышло.

— Вы ужинали за счёт Стефана? Ему сколько лет?

— Пятнадцать, хоть выглядит старше. Понятно, не свои деньги тратит. Причём мы не только «Под звёздами» были, но на обратном пути ещё в два ночных клуба заглянули. И везде нас проводил Стефан, платил за всех. Я Пашку за горло взял, — продолжал Егор. — Говори, короче, зачем весь этот балаган, что мы делать должны. Ведь не просто же так Силинг платит. Ты — только посредник, ясно. И потому колись, чего ему от нас нужно, иначе я из игры выхожу! Пашка отвечает, что Полинка вряд ли для дела подойдёт. Ей шестнадцать лет. Это та девчонка, что насчёт Любашки сообщила, как та память потеряла. Может, говорит, Сюзанна согласится помочь, но её внешность будет слишком в глаза бросаться. Я уже говорил, что она мулатка, да ещё крашеная перекисью.

— Действительно, колоритно! — согласилась Диана и подула на щекочущий щёку локон. — Дело достаточно сомнительное, если не годятся малолетки и люди с запоминающейся внешностью. Друг объяснил вам, в чём суть? — Диана придвинулась поближе к Егору, заглянула ему в лицо. — Ведь случай на парковке вполне может быть связан с тем походом в ресторан. Допустим. Павел не успел сообщить вам, для чего собирал компанию. Но кто-то мог подумать, что вы уже знаете, и начал охоту. Сначала за той девушкой, как её…

— Люба Жестерова, — подсказал Егор.

— Да-да! Потом вот за вами. Надо бы узнать, как там Полина. — Диана сверилась со своими записями. — Боюсь, что самая главная опасность грозит Павлу Бушуеву. Похоже, он в курсе происходящего. Поскольку вы ни с кем другим случившееся на парковке не связываете, займёмся именно этим направлением. Всё выглядит более чем подозрительно.

— Я, конечно, не исключаю, что они просто с бодуна на меня налетели, — счёл нужным оговориться Зимин. — А потом со страху сбежали. И Любашка та ещё деваха… Могла и выпить больше положенного, и травку покурить, и кольнуться. Я не хочу, чтобы меня шизофреником каким-то сочли, которому везде заговоры мерещатся…

— Параноиком, — мягко поправила Диана. — Нет, что вы! Непременно следует поделиться своими предположениями. Вы только не волнуйтесь, вам вредно. Особенно сейчас, когда организм ещё не отошёл от предыдущего стресса. Постарайтесь успокоиться и заснуть, когда я уйду. Доктор сказал, что пришлёт сестру с уколом… Вот и она — легка на помине!

В палату вошла грудастая женщина лет сорока, тоже в зеленоватом халате и шапочке в тон, из-под которой выбивались короткие мелированные волосы. Ни слова не говоря, она поставила на тумбочку свой контейнер, достала уже приготовленный одноразовый шприц.

Диана деликатно отвернулась, пережидая, пока сестричка уложит больного в нужное положение и введёт в ягодицу лекарство. Потом она, вопросительно взглянув на Диану, достала ещё один шприц и всадила иглу рядом с первым проколом; мазнула кожу ватой со спиртом и торопливо удалилась.

— Ну, вот, сейчас вы заснёте, — прошептала Диана на ухо разомлевшему Егору. — А пока прочтите протокол и подпишите каждую страницу. И обязательно пометьте «С моих слов записано верно». Погодите, я подставлю вам папку — так будет удобнее. Постарайтесь левой рукой всё это изобразить — как получится. Я отметила в протоколе, что правая у вас травмирована. Вам света хватает? Вроде бы, погода солнечная…

— Хватает. Всё нормально, — проговорил Егор, чувствуя, что он то ли засыпает, то ли теряет сознание.

Ему сделали уже много уколов, но даже сразу после аварии он не испугался так, как теперь. Боли не было. Не было уже и чувства реальности. Палата раздвинулась до невероятно больших размеров.

«Здорово меня по башке ударило!» — подумал Егор, не подозревая ни в чём дурном очаровательного следователя и торопливо царапая нужные слова на каждом листе протокола. Что написала Диана, он уже не мог прочитать, даже если бы и захотел. Но Егору было безразлично, что произойдёт дальше — с ним, с женой, с дочкой, с теми ребятами, которые были в ресторане.

Ему казалось, что больничная койка превратилась в огромное белоснежное облако, и они с Дианой плывут на этом облаке по голубой небесной реке. Москва осталась далеко внизу, и сейчас сверкала позолотой церковных куполов, крышами, стёклами, антеннами, отполированными кузовами автомобилей под неярким, но всё же долгожданным январским солнышком.

Теперь Диана была не в брючном костюме и медицинском халате, а в свободной тончайшей тунике, еле-еле держащейся на белых плечах. Она протягивала к Егору свои восхитительные руки и что-то говорила, сверкая зубами. Егору хотелось сграбастать её в объятия и впиться в пухлые капризные губы, за которыми шевелился влажный розовый язычок. Диана говорила, но голос её звучал как бы со стороны, с фиолетовых небес, что раскинулись над плывущими далеко внизу облаками.

И Егор понимал, что с ним говорит Всевышний, принявший дивный образ молодой женщины в тунике, потому что Божьего лика смертный не может видеть. Зимин уже твёрдо знал, что должен говорить одну только правду, иначе с ним обязательно произойдёт что-то страшное, непоправимое, позорное. Он свалится в ад, тьма поглотит его навечно, а тело умрёт на Земле. Егор может спастись, лишь только ответив правдиво, без утайки, без раздумий, на все вопросы Дианы. И тогда он снова увидит родителей, жену, дочку, друзей. Их благополучие, само их существование зависит только от его слов, и Егор их произнесёт…

— Ну, так вспомните, что говорил Павел Бушуев, когда приглашал вас в ресторан и в ночные клубы тем самым вечером. Ведь он не просто так предложил погулять за чужой счёт. Ваш друг всё-таки успел сказать главное, оставив подробности на потом. Вы очень удивились, получив это предложение. Вспомните! И он постарался убедить вас в том, что ничего удивительного на самом деле нет. Соберитесь с мыслями, напрягите память — от этого зависит ваша жизнь! Несколько слов — и вы спасены! Вам всего двадцать семь — это ли годы? Вы просто хотели помочь другу, не представляя, в какую опасную игру он вас вовлекает. Возможно, он и сам этого не знал. Так спасите же его! Спасите тех, кто может пострадать по наивности и неведению! Умоляю вас, Егор, вспомните! — И Диана наклонилась над больным, тяжело дыша.

— Я не подписывался на это, Пашка… — заговорил Зимин сбивчиво, торопливо, будто видя перед собой Бушуева. — Ты сказал, что нужно помочь одному очень хорошему человеку… который спас тебя когда-то. Дело святое, и я согласился. Ты сказал ещё, что за это заплатят, а нужно только один раз смотаться в ближнее Подмосковье и забрать конверт, а потом отдать тебе… Помнишь? И, плюс ко всему, кабак на халяву, причём на Рублёвке. Я тебя спросил, опасно ли это. Ты ответил, что да, работа с риском. Нынче «бабло» даром нашему брату не дают. Я ведь даже не знаю, куда ехать, к кому, когда… А меня уже кончают, и Любку тоже. Ей ведь такая же работа предлагалась, только в Москве. Ты говорил, что мы должны сообща поездить по кабакам, по клубам, чтобы нас увидели и запомнили. Приняли за друзей Стефана, потому что это нужно для дела. Но ты не предупредил, что нас после ресторанов начнут мочить, как кроликов! Ты скажи мне, скажи сейчас, что это за конверты по Москве и области надо собирать! Или ты сам не знаешь?.. Да, «тонна» баксов на дороге не валяется. Я ещё кредит взял, и за машину долг висит. Кто откажется? Я думал, что это наркотики. Якобы Стефан подсел, а от предков скрывает, и сам покупать не хочет. Но ведь я только так подумал, а самом деле ничего не известно. И причём тогда здесь тот мужик, что спас тебя от зоны? Чего молчишь? Я ведь имею право знать, за что рискую! Этот швед, голубая кровь, такую «перхоть», как мы, для грязной работы только и наймёт… Ничего, я не гордый. Тыща баксов… ты ведь за соседним столиком «Под звёздами» с ним о чём-то трепался. Мол, тут нас видели, надо в другое место ехать. А для чего? Чтобы потом нам врезали от души? Падла ты, Пашка, а не кореш, вот что я тебе скажу! Сам бы и ехал за этими пакетами, а посторонних не привлекал… Пашка, когда ты вернёшься, тебе стыдно будет. Подгребай поскорее, а то я не дождусь. Я уехать решил, слышь? Навсегда. Куда, спрашиваешь? Далеко-далеко. Ха, в Штаты! Чего мне там делать? Надоело мне всё, Пашка. Там, куда я собрался, всё время лето и цветы… Только мне душно что-то!.. Как камень на груди лежит. Пашка, зачем положил камень? Скинь сейчас же, козёл! Мне… дышать трудно… Урод ты… Вдыхаю, а не выдохнуть… Худо мне!..

Диана распрямила спину, выключила диктофон, спрятала его в сумку. Потом завертела головой, отыскивая медсестру, чтобы та привела доктора. Она медленно встала со стула, словно не веря своим глазам. Егор, посиневший, страшный, хрипел среди сбитого белья, и на губах его выступила обильная розовая пена.

— Сестра! — Диана, матеря то себя начальство, отправившее её в больницу для сомнительного допроса, выбежала в коридор и растерянно оглянулась. Грудастая медсестра, шаркая тапочками, уже спешила к ней. — Зимину плохо! Нужно Савелия Ионовича позвать! У него пена пошла с кровью…

— Говорила — нельзя колоть… Теперь меня уволят, если не посадят! — начала причитать медсестра.

— Вам сказали — вы и кололи! — оборвала её Диана. — Быстро за доктором!

Толстуха бросилась по длинному коридору, распугивая больных и своих коллег, толкающих кресла-каталки. Диане казалось, что всё происходит слишком медленно, да ещё врача может не оказаться на месте. Она нашарила в кейсе мобильник и принялась лихорадочно набирать номер Савелия Ионовича.

— Опасности для жизни нет… — бормотала она, сама не замечая этого. — Её и не было… он поправился бы… Егор!

Диана, вернувшись в палату, бросилась к койке, где лежал, широко раскрыв глаза и рот, мёртвый Зимин. По его щеке бежала одинокая слеза, которая быстро высыхала на обмётанном тёмной щетиной подбородке. Женщина тупо смотрела на его загипсованную ногу, за забинтованную ключицу, и думала, что всё это уже не нужно парню, которому лишь через полгода исполнилось бы двадцать восемь.

Она не щупала пульс, не смотрела зрачки. Только поднесла к губам лежащего маленькое зеркальце, потом отняла и уставилась на ясную гладкую поверхность. Егор скончался, не выдержав второй инъекции. Доктор согласился назначить её, но неохотно. Правда, ему приплатили, и «добро» было получено. Надо сказать, что Савелий Ионович немедленно предупредил Диану об опасности, об индивидуальной непереносимости входящих в препарат компонентов.

— Да он же молодой, здоровый! Ничего ему не сделается! — уговаривала доктора Диана меньше часа назад, и теперь с ужасом вспоминала об этом.

И ещё она не могла забыть, как Егор радостно и восхищённо смотрел, едва сдерживался, чтобы не поцеловать хотя бы руку следователя. Он верил ей, каждому её слову. А если, будучи в сознании, кое-что утаил, то лишь для того, чтобы не подвести друга. Хотел заработать для дома, для семьи. Действительно, ничего о сути задания не знал. Погиб зазря, и она, Диана Скляр, оказалась убийцей. Ей ведь тоже гарантировали, что препарат не опасен, и он лишь на несколько часов наступает сон. Сон, как оказалось, вечный…

Врач вихрем ворвался в палату. За ним, переваливаясь, спешила медсестра. Соседи Зимина по палате уже успели пообедать и теперь хотели вернуться к себе. Их никто не задержал, и двое уже устроились на койках, кряхтя и стуча костылями. Они давно привыкли к таким вот суматошным визитам посреди ночи и белым днём, а потому не обратили на медиков никакого внимания. Третий, пожилой, на тумбочке которого стояли гвоздики, с интересом рассматривал Диану.

И спросил, ни к кому конкретно не обращаясь, как бы про себя:

— Жена, что ли? А. может, сестра?

Доктор тем временем заглянул в глаза Зимину, в нескольких местах приложил руку к его телу, после чего, закусив губу, набросил одеяло на лицо покойника. Он не хотел выяснять отношения с Дианой здесь, при больных, и потому лишь сказал вполголоса, но так, чтобы та услышала:

— Я говорил, что возможен анафилактический шок…

— Да кто ж знал?!

Диана и без того не чуяла под собой ног от ужаса. Теперь именно на них двоих могут повесить эту безвременную кончину. Правда, врачу и следователю грозило только служебное взыскание, и о возбуждении уголовного дела речь не шла. Но совесть не подчиняется приказам и уставам. Она не кончит мучить только потому, что при «разборе полётов» тебя признали невиновным…

— Он сказал, что аллергией не страдает, — всё тем же замороженным голосом сказал врач. — Возможно, сам не знал. Если бы предупредил… Я никогда не позволил бы!..

— Что?! Он умер?.. — догадался один из соседей Зимина, помоложе, с самой дальней койки.

Случайно взглянув на постель Егора, он заметил, что тот закрыт с головой.

— Это пока мы обедали?.. Он сказал, чтобы ему сюда не приносили. А я предлагал!..

— Человек помер через полчаса — куда ему есть ещё? Никакой стакан воды не нужен, когда кончаешься, — заскрипел старик с гвоздиками на тумбочке.

Похоже, на него внезапная смерть молодого соседа не произвела никакого впечатления. Напротив, в мутных глазах дедушки засветилось торжество — вот, мол, каков я ещё огурец! Пережил парня, годившегося мне во внуки!

— Он ведь говорил, что после обеда жену с дочкой ждёт…

— Да-да, она от родителей приехала, — подтвердил и четвёртый пациент, дюжий бородач, тоже с загипсованной ногой и забинтованным большим пальцем на левой руке. — Доктор! — Он единственный искренне расстроился. — Нам выйти, что ли? Или помочь чем надо?

— Да чем тут поможешь? — пробормотал врач, с нескрываемой ненавистью глядя на Диану. — А вот выйти…Да, я сейчас пришлю санитаров!..

— Сейчас, сейчас! — простонал радостный старик.

Он изо всех сил изображал скорбь, но суетливые его движения, проступившее на морщинистом лице любопытство, откровенное желание заглянуть под зиминское одеяло, выдавали совсем другие чувства.

— Вам сказали — выйти! — властно, резко прикрикнула на него Диана.

Дедушка, придерживая полосатые брюки и опираясь на палку, тотчас же засеменил вон. За ним, постукивая костылями, направились и другие. Врач шепнул несколько слов сестричке, и та исчезла. Они остались вдвоём — если не считать Егора, которому теперь было всё равно. Он плыл на белом облаке по бескрайней синеве неба, а напротив сидела его первая любовь Катя, утонувшая при купании двенадцать лет назад. Егору единственному было хорошо, а остальные двое, оставшиеся в тёплой светлой палате, тягостно молчали.

Они могли много в чём упрекнуть друг друга, и оба были виноваты. Понимая, что скандал не выгоден ни следователю, ни врачу, они про себя решили представить дело как самое банальное. Парню пришлось ввести много разных препаратов, и какие-то из них его организм не воспринял. Егор считал себя совершенно здоровым, и потому не предупредил медиков об опасности.

— Неудачно очень получилось… Сейчас приёмные часы, — сказал Савелий Ионович. — На будет везти по коридору… Некоторые очень боятся.

— Не хотят люди пускать в свою жизнь чужое горе, — вздохнула Диана, зачем-то расправляя складки на закрывающем Егора одеяле.

Она представила себе его искажённое удушьем лицо — совсем не похожее на то, улыбающееся, каким оно было при встрече.

«Я не хотела, Егорушка! Не хотела! Ты думал, что я тебе помогу, а я убила. Непредумышленно! Да! Но всё равно виновата. Ради тех нескольких фраз, что удалось вытащить «под химией». Про какого-то человека, спасшего Бушуева от зоны…»

Вычислить этого благодетеля теперь проще пареной репы при возможностях заинтересованных лиц. Правда, Егор не назвал имена, и в таких случаях всегда можно сказать, что Бушуев имел в виду другой случай и не того человека. Но это — честности. Главное, что проявилась цепочка: Бушуев — Силинг — неизвестный «мистер Икс», который, судя по всему, ими и руководит. Вряд ли пятнадцатилетний мальчишка может верховодить в этом проекте. Значит, искать следует сначала Бушуева, а после — его спасителя.

Чтобы не было недоговорок и ошибок, надо выяснить имя. Пусть весь Главк ставят на ноги и вычисляют координатора, отрабатывают связи между членами группы. Но она, Диана, им здесь не помощница. Свою часть работа она выполнила, не посчитавшись даже с чужой смертью. Алексей Григорьевич будет доволен. Он похлопочет перед Дианиным шефом о поощрении, о повышении по службе. А Диана попросит две недели в счёт отпуска и уедет в Таиланд или Бали. Из зимы попадёт в лето и оттает душой…

— Туда нельзя, слышите?! — донёсся из-за двери голос медсестры, сделавшей роковой укол. — Доктор сказал, что нельзя! Ну и что — приёмный час? Савелий Ионович, выйдите сюда, пожалуйста!

— Да, сейчас!

Врач, который ещё совсем недавно ходил бодро, по-военному, теперь еле выбрался из палаты и увидел молодую женщину с девочкой лет пяти. По его лицу мгновенно побежали мурашки, а вместо базилики с кедром от него запахло потом. В справочном ещё ничего не знают, и потому никто не задержал жену и дочку Зимина.

— Татьяна… Да?

Савелий Ионович изо всех сил пытался вспомнить имя молодой вдовы, которая о смене своего семейного положения ещё не ведала.

— И Тонечка?..

— Да-да! — закивала головой женщина и поправила на плечах халатик.

В одной руке она держала яркий пакет-майку, набитый кульками и банками, а другой сжимала пальчики дочери.

— Мы к Егору Зимину. Нам сказали, что можно его повидать ненадолго. У него в больнице даже никаких вещей нет, и одежды тоже… С улицы «скорая» забрала, соседка сказала…

— Таня, он умер, — неожиданно для себя самого сказал врач.

Доктор намеревался поступить, как всегда, — отвести вдову в свой кабинет, усадить в кресло, незаметно приготовить валерьянку. Но сейчас чувствовал, что не в силах сделать всё это, и ощущение собственной вины не позволяет вести себя профессионально-участливо.

Татьяна вздрогнула, будто к ней прикоснулись раскалённым железом. Зрачки её мгновенно расширились — как у лежащего в палате мужа. Девочка чертила ножкой, переобутой в летнюю туфельку, на плиточном полу какие-то мудрёные фигуры, и даже не подняла голову, когда мать покачнулась и едва не упала. Врач вовремя схватил её за локоть.

— Как… умер? — Таня покрепче сжала в кулаке ручки пакета. — Я только что узнавала внизу… мне ничего не сообщили. Сказали, у него был следователь, но уже должен уехать…

— Это произошло совсем недавно и совершенно неожиданно. Аллергическая реакция организма. Я вам потом всё объясню. Состояние развивается так быстро, что при всём желании можно не успеть принять меры. Здесь именно этот случай и имел место. Примите мои самые искренние соболезнования, Танечка. Он уже шёл на поправку, но… Организм дал сбой.

— Но его… пытались реанимировать? Можно было спасти?

Таня прижимала к своему боку светлую, в кудряшках, головку дочери.

— Мы сделали всё, что могли. Поверьте, нам тоже тяжело в таких случаях бывает. Реанимационные мероприятия не всегда успешны. — Врач ни на секунду не забывал, как всё было в реальности, и потому спешил закончить разговор. — Точная причина смерти будет названа после вскрытия. Мы ещё побеседуем с вами попозже. А сейчас, извините, я не могу пропустить вас с ребёнком в палату…

Больше всего на свете Савелий Ионович боялся, что Зимина сейчас расплачется, раскричится, начнёт качать права и побежит по начальству. Но она вдруг поникла, и сумка в её руке будто потяжелела в десять раз. Тонечка попрыгала на одной ножке и, закинув голову, посмотрела в мрачное лицо врача светло-карими весёлыми глазами.

— Он… там? — Таня взглянула на дверь в палату.

— Да, он там. Сейчас его увезут. Если хотите, пройдёмте в кабинет. Вам не нужно сейчас здесь присутствовать.

— Мам, ну когда мы к папе пойдём? — вдруг закричала Тонечка, которой надоело ждать. — Он мне «мультяшки» обещал купить, когда приедем!

— Погоди, доча, не кричи.

Татьяна, наморщив лоб, пыталась привыкнуть к своему вдовству, осмыслить слова врача; но не могла.

— Какие «мультяшки» в больнице? Я потом тебе куплю.

— Обещал купить, а сам в больницу лёг! — пробурчала Тонечка, выписывая тоненькими ножками восьмёрки и нули.

Одетая в вязаную, жёлтую с чёрными полосками, кофточку, она походила на неутомимую пчёлку. Над её капюшоном торчали усики с шариками на концах. Татьяна, худощавая блондинка с волосами до плеч, несмотря на молодость, отмеченная печатью тяжкой женской доли, смотрела на своего резвящегося ребёнка серыми, полными слёз глазами.

— Простите, что вмешиваюсь в ваш разговор. — Диана старалась улыбаться как можно приветливее. — Я — следователь прокуратуры. Приехала допросить Егора Владимировича по поводу того самого происшествия на парковке. Он успел дать, показания, но, как видно, переволновался. Воспоминания, сами понимаете, не из приятных, а пришлось восстанавливать мельчайшие подробности. Ему сделали укол, чтобы успокоить. Всё, как раньше, поэтому никто не ожидал. Я — в первую очередь! Это было ужасно! — Диана взглянула в измученное лицо вдовы Егора. — Я собиралась уходить. Он заснул. И вдруг захрипел… Сказал только, что будто камень на груди лежит. Вдох получается, а выдох — нет. Прошло всего несколько минут. Я сразу же кликнула сестру, послала за доктором. Но, к сожалению, оказалось поздно. Вы не смотрите на меня так, Татьяна. Через некоторое время вы могли оказаться рядом с ним…

Диана взяла ребёнка за другую ручку, и Тоня, обрадованная вниманием красивой тёти, просияла до ушей, показав мелкие молочные зубки. Татьяна молчала — голос Дианы доносился до неё, как сквозь вату.

— Егор Владимирович говорил, что собирался дочери купить мультики. Как там? «Минипуты? Вроде бы ещё «Пчела Майя», «Летучий корабль»…

— Ещё «Добрыня Никитич и Змей Горыныч!» — подсказала Тонечка.

— А как зовут твоего котёнка? — продолжала Диана, наклоняясь к девочке. — Папа и про него говорил…

— Его зовут Мартин. Мы ему игрушечную мышь привезли, а старую он погрыз!

Тонечка была рада поболтать с Дианой, которая старалась не смотреть в глаза вдове и преувеличенно-оживлённо интересовалась делами ребёнка.

— Папка ему когтеточку сделал. Пень верёвкой обкрутил и приклеил…

Услышав слова дочери, Таня зарыдала, раскачиваясь из стороны в сторону. Савелий Ионович, боясь, что санитарам придётся вывозить тело в её присутствии, осторожно кашлянул.

— Пойдёмте ко мне в кабинет. Здесь недалеко, на этом этаже. И вы с девочкой там побудете пока. А потом я скажу вам, когда явиться за медицинским свидетельством и за теми вещами, что были на Егоре Владимировиче в момент поступления…

— А я тем временем куплю тебе мультики, — пришла на выручку врачу Диана. — Прямо сейчас поеду и куплю. Хочешь, Антонина?

— Хочу! — захлопала в ладоши девочка. — Сейчас, да?..

— Да. — Диане хотелось что-то сделать для этой несчастной семьи, которую она фактически лишила отца. — Если вы подождёте меня здесь, но я постараюсь. Татьяна, слышите? Не нужно пугать ещё и девочку. Пусть хоть она чему-то порадуется…

— Дурашка ты, дурашка маленькая! — плакала Татьяна, снимая со вспотевшей Тониной головки капюшон маскарадного костюма и приглаживая её короткие смешные косички, торчащие в разные стороны. — А братишка-то твой папу не увидит! — Заметив, что врач и следователь переглянулись, она пояснила: — Летом второго жду. Вчера на УЗИ была — сразу, как приехали… Егор сына хотел. И материнский капитал обещали…

— Пойдёмте! — заторопился доктор. — Тем более вам не нужно сейчас изводить себя. — Он бережно поддержал Таню под локоть.

Тонечка, счастливая, как весенняя пташка, была готова немедленно ехать за мультиками вместе с рыжеволосой тётей. Диана грустно смотрела на неё и думала, что в детстве всё кажется мультяшками. Нет настоящего горя, унижающего страха, и самой смерти нет.

— Обязательно дождитесь меня! — попросила она, закрывая за Таней, её дочерью и врачом дверь кабинета.

Она уже придумала предлог, чтобы вернуться на службу позже намеченного. О том, что вечером придётся ехать на дачу Алексея Василенко, Диана старалась не вспоминать.

— Мне теперь всё равно.

Татьяна поставила на кресло ненужный пакет. Села рядом и затащила Тонечку себе на колени. Диана Скляр быстро вышла, потом побежала по коридору к выходу на лестницу. И у дверей палаты лоб в лоб столкнулась с санитарами.

Красная «Мазда-5», за рулём которой, позёвывая от усталости, сидел Павел Бушуев, въехала в Москву со стороны Новокосино. После того, как в деревне близ Павлова Посада он проводил в последний путь свою злополучную сестру Галину и оставил в местном СИЗО племянника Ванюшу, завернул в Рязань, к друзьям, и от души похвастался «Маздой».

Никаких нежных чувств Павел к сестре не испытывал, особенно после того, как та едва не засадила его на скамью подсудимых. И, самое главное, ради кого, блин! Ради Иванушки, который прикончил её ударом обуха в висок за то, что давала из своей закачки ему на водку. Ради того самого сожителя, который исчез в неизвестном направлении несколько лет назад. А хоронить Галину пришлось братишке, потому что больше было некому. В деревне и так-то осталось полторы бабульки, и те только перекрестились, узнав, что Ванька Бушуев надолго сел. Полусгоревшая изба торчала посреди деревни, и над ней с карканьем кружилось вороньё.

После этого Павел не нашёл в себе сил сразу же вернуться в Москву, и потому на два дня задержался в Рязани. Его просили погостить подольше, обещали досуг с баней и девочками, но Павел и так отсутствовал в Москве слишком долго. Он ничего не объяснил ни Любаше, ни Егору, и Артуру Тураеву не успел доложить обстановку. Только позвонил после возвращения из ночного клуба «Мост» на городской телефон Норы Мансуровны и доложил, что всё идёт по плану.

Собирались встретиться где-нибудь ночью и поговорить более подробно, наметить дальнейшие шаги. Тураев снова работал на заправке, и Павел вполне мог подъехать к нему, не вызывая подозрений. Но внезапно на мобильный прорвался внук одной из старух-соседок Галины по деревне, сообщил о трагедии. Пришлось всё бросить и ехать туда.

Сначала Павел планировал вернуться через три дня, потом продлил срок ещё на три, и в Рязани добавил два. Получилось, что в столицу он торжественно въехал утром девятнадцатого января, пропустив ежегодные крещенские купания. По случаю тёплой зимы проруби он не нашёл, а заходить в воду с пляжа, как летом, ему не хотелось. Покрутившись по берегам Оки в поисках подходящего места, Бушуев махнул рукой и повернул к Москве. Сейчас он отоспится с дороги, а завтра съездит в Дорохово к Тураеву, который, наверное, его давно склоняет по всем падежам…

Проезжая мимо церкви Успения в Вешняках, Павел перекрестился и подумал, что зря не посетил сегодня праздничную службу. Вернуться в Москву можно было позже, когда нет пробок, и хорошо просматривается дорога. Последнее особенно важно, ибо всякое может случиться.

Артур предупреждал, что возможна слежка. Работать они собирались по весьма важному делу с сильным криминальным душком. И не обычные бандиты будут противостоять им, что и само по себе не вкусно, а крышующие их «оборотни» с большими звёздами. Это значит, что враг может принять любое обличье — гаишника, мента, следователя. Даже медика или спасателя. Самое страшное, что может быть, — фронт без линии фронта. Не знаешь, куда повернуться спиной, потому что нож могут метнуть с любого направления…

Павел ехал по относительно свободному, заметённому слабым снежком Рязанскому проспекту в сторону центра и думал, что зря так надолго отключил мобильник. В Москве на съёмной квартире Бушуев жил один; родственников у него теперь не осталось совсем. А кто ещё может беспокоиться о нём, спрашивать, что да как? Разве что давний друг Егор Зимин мог вспомнить о Пашке, но почему-то не вспоминал.

Перед отъездом из Рязани Бушуев набрал его номер и узнал, что абонент временно недоступен. Сообразив, что находится сейчас неподалёку от платформы «Карачарово», Павел решил снова потревожить Егора. И если тот опять «в отрубе», поискать Любашку Жестерову. Надо убедиться, что всё в порядке, а после пригласить их на день рождения, где компания спокойно решит вопросы.

Надо же — ни эсэмэсочки, ни звонка за неделю! С глаз долой — из сердца вон, так, что ли? Лишь бы теперь не отказались, а то перед Артуром будет стыдно. Любому другому Павел спокойно мог отказать, сославшись на занятость, а то и просто на нежелание лезть в чужие дела. Но воля бывшего майора Тураева была для него священна.

Немного притормозив, Павел взял «трубу» и только хотел ввести номер Зимина, как аппарат завибрировал, взорвался воплями и звоном медных тарелок. Почему-то Бушуев очень удивился, особенно когда увидел незнакомый номер. А потом решил, что это, скорее всего, клиент из автосервиса.

Ему часто звонили не только в десять вечера, как сейчас, но и далеко за полночь, и рано утром, считая, что покупатель всегда прав; и потому представитель фирмы не имеет права на личную жизнь. Несмотря на то, что Бушуев в своём центре занимался охраной, Егор попросил его отвечать на звонки, касающиеся продаж.

Мол, и директор, и сам Зимин бывают по горло заняты, вырубают связь и таким образом теряют клиентуру. Бушуев часами пялился на монитор компьютера, отыскивая злоумышленников по периметру забора, так что для разнообразия может сориентировать клиентов по прайсу. Павел, который действительно засыпал со скуки во время суточных дежурств, без размышлений согласился. А вот теперь пожалел об этом — не до деловых переговоров. Лучше бы номером ошиблись — тогда он сразу свободен.

— Да! — хрипло, откашлявшись, отозвался Павел и вновь притормозил.

— Павлик! Павлик, миленький! — раздался в трубке тонкий девичий голосок. — Где ты сейчас? Я так рада, что ты живой, Господи!..

— А ты кто такая? — Бушуев от неожиданности сделал небольшой вираж и едва не задел фонарный столб. — И почему я должен быть неживой?

— Павлик, это я, Полина Возыхова! Мы в ресторане… помнишь?

— А-а, нимфеточка в красном? Помню! И что? Я в Москве, почти у Нижегородской. Задержаться пришлось, но скоро встретимся…

— Павлик, тебе домой нельзя, ни в коем случае! Давай мигом к нам, а папа на вокзал отвезёт… От Таганки поворачивай на Велозаводскую, на Сайкина, и по проспекту Андропова потом…

— Какой вокзал, Полин, я не понял! Что за папа? Я домой еду — устал, как собака. Почему нельзя к себе ехать, говори толком!

— Мой папа отправит нас из Москвы. Я всё дома скажу. Слушай адрес! Я не могу всё объяснить, только главное. Егор умер, а Любка в больнице. Она мне позвонила три часа назад. Папа сразу к другу поехал, и тот обещал забрать нас с собой…

— Егор… умер?! — Бушуеву показалось, что он ослышался. — От чего, блин?.. Что у вас происходит, не врубаюсь… Ладно, диктуй адрес, там разберёмся. Быстро!

Известие о кончине друга заставило Бушуева прекратить ненужные словопрения. Наверное, не будет Полинка на ночь глядя ломать комедию, тем более что раньше она Павлу никогда не звонила. Если нужно срочно смываться из города, это более чем серьёзно. Они ещё ничего не сделали, даже не обговорили намерения, а за ними уже налажена погоня. И, похоже, двоих удалось достать…

Ничего себе, Егорка попал! Танька-то с девчонкой вернулись уже и всё знают. Надо будет у Полинки сразу спросить, как там всё получилось, — и с Зиминым, и с Жестеровой.

— Мы в Коломенском, улица Новинки! Запоминай адрес и быстро приезжай, как только сможешь! — Полинкин голос срывался почти на визг. — Плюй на всё, бросай машину, только сам доберись!

— Постараюсь добраться на машине.

Павел, уже придя в себя и мобилизовавшись, приготовился вводить адрес в память навигатора. Эту модную штучку он приобрёл в их же салоне. Покупали вместе с Егором Зиминым… которого уже нет на свете. Интересно, знал ли сам Тураев, что это так опасно? Наверное, не до конца понял, на что толкал весёлую компашку. Иначе точно не стал бы ими жертвовать…

— Я жду! Мы ждём, Павлик! Поезд через два часа. Береги себя, пожалуйста!

В «трубе» запищали гудки отбоя. Павел дрожащим пальцем нажал красную кнопку, отложил телефон и закрутил руль, поворачивая «Мазду» совсем не в ту сторону, в которую намеревался ранее. Он как раз проезжал Таганку, и оттуда повернул на Большие Каменщики. Пот со лба капал прямо на руль, и Павел вытер лицо рукавом куртки.

А ведь там, около съёмной квартиры в Тушино, его ждут. Интересно, кто именно — бандиты или менты? А, может, те и другие вместе? Одни сделают грязную работу — например, выстрелят или спровоцируют аварию. А другие явятся все в белом, и после раскрутят дело по полной… Да нет, они не дождутся Павла на бульваре Яна Райниса! Молодец, Полинка! Век свечки за тебя ставить буду, если спасусь…

На Симоновском валу Павел заметил «БМВ» то ли чёрного, то ли тёмно-синего цвета, и почему-то мигом всполошился. Раньше эта «тачка» не цепляла его внимание, хоть и мелькала сзади, ещё на въезде в Москву. Вновь она возникла около Крутицкого подворья.

Ну, блин, они же ведут меня! Ведут по-настоящему, особенно даже не стесняясь! Теперь надо думать, как оторваться, даже если придётся бросить любимую «Мазду», на которую копил столько лет, ограничивая себя во всём. Даже на еду почти не оставалось — всё сжирали съёмная квартира и вот эта машинка, которой сейчас, похоже, придётся пожертвовать.

А Полинка-то откуда про всё узнала? Наверное, сказал кто-то из взрослых. Скорее всего, отец-повар, который больше похож на разбойника с большой дороги. Нужно поскорее сорваться с блесны, пока не вычислили направление. А вдруг они слушают телефон, и сейчас перекроют Коломенское? Вот ведь блядство — человек закон не нарушал, а удирает, как последний подонок! Они бы настоящих бандитов так ловили, вместо того, чтобы крышевать…

— Водитель автомобиля «Мазда» красного цвета… — донеслось до Павла, и он затравленно оглянулся. — Прижмитесь к правой обочине! Повторяю! Водитель автомобиля «Мазда» красного цвета… — далее последовал бушуевский номер, — немедленно прижмитесь к правой обочине!..

Они орали в мегафон, сигналили фарами, потом включили сирену. И далее стали преследовать «Мазду» по всем правилам, не оставляя Бушуеву ни малейшего шанса двигаться дальше — по крайней мере, в машине.

Павел стёр с навигатора Полинкин адрес, рассовал по карманам куртки документы и ещё раз пожалел, что так быстро приходится расставаться с «красной девицей». Ведь никогда больше он не увидит «Мазду», никогда! И спокойной, налаженной жизнью с мыслями о недалёком уже дне рождения больше не будет…

Бешено оскалившись, Павел не затормозил, а бросил «Мазду» вправо, в какой-то переулок. А после — в другой. И закрутился где-то в районе станции метро «Автозаводская», среди огороженных строек, глухих заборов и припаркованных на ночь машин. Здесь было темно, потому что установленные на заборах прожекторы освещали огороженную территорию. А фонари мигали еле-еле, и их зеленовато-лиловый свет отражался от занесённых снегом лобовых стекол.

Бушуев, взвизгнув зимними шинами, влетел за угол, затормозил, отстегнул ремень. Прижался лбом и губами к рулю, а потом выпал в пахнущий бензином снег, захлопнул дверцу. Прополз несколько метров, не поднимая головы, нырнул в тень длинного бетонного забора. Лишь бы не увидел его кто-нибудь ненароком, не попалась камера слежения…

Сердце сжималось от жалости, когда представлялась оставленная «Мазда», и Павел боялся потерять контроль над собой. Он не думал сейчас о деньгах, а переживал расставание с любимой, единственной на все времена. Ему не довелось встретить такую женщину, и всю нежность Павел изливал на «тачку».

Та самая «БМВ», а с ней «Опель» вывернули из-за угла, осветив ослепительно-белым светом брошенную красную «Мазду». Автомобили резко, с шиком, затормозили. Почти одновременно открылись их дверцы, и три человека выскочили под танцующий снежок, бросились к пустой «красной девице».

А Павел ринулся в обратную сторону, стараясь на ходу припомнить номер, который недавно высветился на дисплее мобильника, но не смог. Теперь время сжалось для него в одну пульсирующую точку. Нужно было добежать до метро, пока там, в переулках, не сориентировались и не передали «всем постам» его приметы. Чтобы хоть немного сбить загонщиков со следа, Павел натянул на свою шевелюру вязаную шапочку, а куртку перевернул мехом наружу.

Как всегда в минуты опасности, Бушуев перестал быть собой. Он превратился в первобытного полузверя, которому нужно было лишь одно — спастись. Теперь он был готов лишиться не только машины, но и собственной одежды, даже кожи и крови, лишь бы получить шанс скрыться. Чувствуя, что там, за спиной, в двух чёрных автомобилях, не только неволя и позор, не только страдания и унижения, но и смерть, он полностью положился на чутьё, много раз выводившее его к свету.

Бушуев знал одно — он ни в чём не виновен. Он даже не знает толком, что нужно Тураеву от его ребят. Но ведь те, в чёрных машинах, не поверят, и запытают до потери пульса. Если не сами, то перебросят к бандитам. К тому же Аргенту, о котором один раз упомянул Артур. Тот уж, будьте покойны, его кишки на кулак намотает. Неужели Егорушка так погиб?.. Да будь я навеки проклят за то, что втянул его в это!..

С разбегу влетев в метро, Бушуев похлопал себя по карманам, вспоминая, где у него может быть карточка. Некоторое время ему пришлось попользоваться общественным транспортом — когда ждал свою «красну девицу», отдав в зачёт старую машину. Карточка была декабрьская, но Паве продлил её и на январь. С новой «тачкой» всегда начинаются проблемы, и нужно держать порох сухим. Частенько карту просили иногородние клиенты в автосалоне — если нужно было «на раз» куда-то смотаться.

И сейчас Павел всё-таки нашёл карточку, миновал турникет, стараясь левым локтем придержать бешено бьющееся сердце. Видимо, ориентировку пока не передали — милиционер равнодушно оглядел Бушуева, и служба безопасности им не заинтересовалась.

И все те несколько минут, что поезд мчался до соседней станции, он просидел в вагоне, уронив голову на руки, как будто в забытьи. Павел не мог заставить себя сесть прямо, принять вид обычного пассажира, чья совесть чиста, а будущее известно. Против воли он то и дело повторял имя своего друга, умоляя простить, и чуть не проскочил «Коломенскую».

Павел, занимавшийся в своё время джип-триалом, не боявшийся прыгать по скалам на внедорожнике и всегда выходивший невредимым из самых сложных дорожных приключений, сейчас буквально трясся от нервного озноба. Ощущение полнейшей ирреальности угнетало его сильнее мысли о грозящей опасности. Почему он должен удирать от ментов, а теперь будет вынужден вообще уехать из Москвы?

И в автосалоне уже не работать — директору ни к чему такой ненадёжный начальник охраны. Да, впрочем, он и сам не сможет переступить порог офиса, где ещё недавно справа от двери, уткнувшись в монитор компа, сбросив пиджак на спинку вертящегося кресла на колёсиках, сидел Егорка Зимин. Вернуться бы хоть на пять минут в прошлое и сказать другу всё, что не успел, отложил на потом! И ни за что не предлагать пойти в ресторан с компанией, даже если это нужно Тураеву!

Впрочем, у Артура тоже друг погиб в этой заварухе. Он имеет право осудить Павла, потому что рискует сам. Все они — жертвы, попавшие под страшный каток, который неумолимо ползёт из узких заснеженных переулков…

Бушуев поднялся по лестнице на поверхность, глотнул холодного, не по-московски влажного воздуха и попытался сообразить, где же тут улица Новинки. Он боялся у кого-то об этом спрашивать и пожалел, что не сверился с планом на станции. Но останавливаться и изучать схему означало терять время и привлекать ненужное внимание.

Всё-таки Павел под красной светящейся буквой «М» остановил мальчишку с собакой; тот вряд ли был о чём-то предупреждён. К счастью, пацан оказался с той самой улицы, и потому небрежно махнул рукой с тлеющей сигаретой, указывая направление. Только сейчас Павел почувствовал, как хочет курить. А после вспомнил, что пачка «Винстона» осталась в «бардачке», под иконостасом…

Бушуев шёл, с трудом переставляя пудовые ноги, и пытался вспомнить адрес Полины. Номер дома всплыл в памяти, а квартира… То ли триста двадцатая, то ли двести тридцатая… Чёрт, там же, вроде, и корпус был! Ну, ещё немного! Дом бы отыскать, а там разберёмся… Полинка, да позвони же ещё разок на «трубу»!.. Или нет, не надо! По сигналу могут обнаружить, а ведь один раз уде потеряли…

— Павлик! — Полина поджидала его у подъезда, зябко кутаясь в розовую лакированную куртку с подстёжкой из выкрашенной в тон овчины. — Быстрее, час остался до «Красной стрелы»! Папа нас ждёт в квартире. Даже ужин в дорогу приготовил…

— Мы что, в Питер едем? — Бушуев облизал пересохшие губы.

— Ага! У папы там, в области, брат живёт. Можем пока у него отсидеться, сколько надо. Тут такое творится! Из нашей компании двоих уже припёрли по полной программе! Я в поезде всё расскажу, а сейчас пойдём. Вот сюда! — Полина прижала ключ домофона к датчику и распахнула дверь. — В лифт, Павлик, скорее!

— Как бы твой папа не прибил меня сейчас! — кисло усмехнулся Бушуев. — Я же всех вас втянул в это дерьмо, и сам теперь без машины остался. Но это ерунда по сравнению с тем, что Егор… да и Любка… Век прощения не вымолить!

— Люба меня и предупредила, — зашептала Полина. — Из «Склифа» позвонила и рассказала всё. Она три дня без памяти была, потом очухалась. Её накачали какой-то гадостью. Я не совсем поняла, кто и где. Любка сказала, чтобы все скрывались побыстрее, и Стефан с Сюзанной тоже. Так получилось, что она нас всех по именам назвала, а теперь прощения просит. Специально с чужой мобилы звонила, чтобы ты не влип, когда приедешь…

— Ну, спасибо тебе! — Бушуев оперся на плечо Полины, как раненый. — И Любке тоже. Что назвала, не её вина. Наверное, допросили, как положено. Будем живы — разберёмся. Куда идти-то? Сюда, что ли?

— Нет, в другую сторону. — Полина указала на дверь в торце лестничной площадки. — Ты бросил машину? Где?

— У «Автозаводской». Да чего теперь?.. — Павел, заглянув в синие, наполненные ужасом глаза Полинки, щёлкнул её по носу. — Не боись, прорвёмя! Я тоже могу им мастер-класс показать…

Только войдя в просторную, но неухоженную квартиру, Павел увидел в зеркале свою физиономию — исцарапанную, в синяках. Наверное, побился, когда выпрыгивал из «Мазды» в снег, и не заметил этого. Спасибо «джип-триалу», а то не удалось бы оторваться от погони на Садовом, а после закрутить по кривым переулкам так, что осталось время для побега. Теперь бы до вокзала добраться без приключений, чтобы Полинку с папой не подставить!

«Жаль, что не расстрелять этих гадов-«оборотней» принародно! — думал Павел, изучая свой непрезентабельный фейс. — Так ведь их и наградят ещё, пожалуй…»

— Пап, мы пришли! — крикнула Полинка, вбегая в кухню.

Оттуда вкусно пахло жареным мясом с луком, и Павел вспомнил, что давно не ел. Здесь, конечно, перекусить уже не получится, и придётся ждать ещё час — когда отойдёт «Стрела». — Ты собрался уже? Можем ехать?

— Собрался, не ори! — раздражённо отозвался глубокий бас, и Павел понял, что Возыхов сильно не в духе. Конечно, имеет право, но всё-таки жизнь дочери важнее, и нужно спасать её. — Парень здесь?

— Ага. — Полина не снимала куртку. Она была в сапожках, клетчатой кепке и тёплом длинном шарфе. Её разгорячённые щёки алели.

Возыхов вышел в коридор, и Павел даже приоткрыл рот. До этого видеть Полининого папу пришлось один раз в ресторане, да и то издалека. В собственной квартире он смотрелся ещё более колоритно. Отрасти повар бороду до пола, он превратился бы в натурального Карабаса-Барабаса. Остальное было при нём — чёрные, как угли, глаза, крупный пористый нос с широкими ноздрями, плотоядный зубастый рот. Голова Возыхова уходила куда-то под потолок, а своими огромными ручищами он мог, наверное, свернуть бантиком водопроводную трубу. В довершение умопомрачительной картины гость заметил в его руке длинный шеф-нож и инстинктивно отступил к двери.

— Виктор! — представился он, протягивая огромную лапу.

— Павел. — Бушуев решил не показывать своей оторопи и пожал её.

Вряд ли какие-нибудь отец и дочь были так не похожи друг на друга, как Виктор и Полина. Наверное, она в мать, которая сбежала. От такого мужа заикаться начнёшь, пожалуй. А Полинка любит его — виснет, ластится.

— Сейчас едем на вокзал. Полина всё объяснила?

Виктор убрал нож, вынес из кухни спортивную сумку, поставил её на пол у ног Павла, а сам ушёл в комнату переодеваться. В кухни он вышел в трениках и футболке, весь заросший чёрным волосом, как медведь-гризли.

Через две минуты он был уже в джинсах и в свитере. С вешалки взял камуфляжную куртку, ноги обул в берцы, которые Полина, опустившись на корточки, тут же принялась зашнуровывать.

— Я рассказала Павлику всё. Мы готовы, папуля, — ответила она, разгибаясь. — Пойдёмте быстрее, я боюсь!

— Без билетов поедете, по знакомству. Пока в машине будешь, «вывеску» салфетками вытри, чтобы в поезд пустили. В той «Стреле» друг мой работает, в вагоне-ресторане. Вас повезёт в своём купе. В Питере мой брат с женой встретят, отвезут в Снегирёвку, под Сосново. Будете там жить, пока я не позволю вернуться. Полинку из школы срываю. Но не для того её в одиночку растил, чтобы теперь потерять. И ты береги её, пусть трудно это будет. Взялись, вижу, за вас всерьёз. Эх, Полинка, Полинка, канарейка ты моя!

Виктор Возыхов легко, как пушинку, подбросил дочку в могучих руках. Потом опустил её на пол, поднял туго набитую сумку. Пропустив вперёд дочку и Павла, он захлопнул стальную дверь и вызвал лифт. С седьмого этажа троица спустилась во двор. В поднявшейся метели Павел почти ничего не видел, поэтому повернулся к Полине.

— Где ваша машина?

— Да вот стоит! — фыркнула девчонка, ткнув пальцем в кузов грузовой «Газельки» с рекламой металлопластиковых окон на борту фургона.

Павел не обратил на него никакого внимания — на это, видимо, и был расчёт.

— Полезайте! — скомандовал Возыхов, распахивая дверцы фургона.

Бушуев, толкнув сумку вперёд себя, подсадил Полинку, а после вспрыгнул сам. Им пришлось устроиться поближе к кабине, положив на холодный пол мятый картон и оперевшись локтями на собственную сумку. Самих окон в фургоне не было — только болтались на стенах брезентовые ремни.

Виктор Возыхов уселся за руль, и «Газельку» мягко качнуло влево. Павел утрамбовался на картоне поудобнее и подумал, что дурной сон слишком уж затянулся. Надо пошире открыть глаза, немного полежать, упорядочить мысли, а потом вставать и ехать в автоцентр. Но ничего у него не вышло. Фургон тряхнуло, потом где-то полом заурчал мотор. «Газелька» неторопливо выехала со двора, оставляя на белом снегу чёрные отпечатки шин, которые тут же тускнели под новыми крупными хлопьями. Полинка молчала, и Павел видел, что её знобит.

А спустя пять минут во двор дома на улице Новинки въехали те самые чёрные машины — «БМВ» и «Опель». Оттуда, как и у «Автозаводской», выскочили три человека и направились к Полининому подъезду.

Высокий мужчина в дублёнке, идущий впереди, отыскал на щитке кнопку с номером квартиры Возыховых и надавил на неё. Но, сколько ни принимались приехавшие звонить снова и снова, лишь пронзительная трель домофона сверлила мозги незваным гостям Возыховых и их несчастным соседям. А отец с дочерью пропали и не появлялись в своей квартире ещё очень долго.

 

Глава 5

— Работать, козлы, труднее, чем с шлюхами в «бутылочку» играть!

Алексей Григорьевич Василенко, такой же породистый, холёный, подтянутый, как и его младший брат, но куда более жёсткий и властный, прекрасно выглядел даже без мундира. Напарившись в знаменитой завидовской баньке, напившись напитка из чаги и наевшись здешней ухи с помидорами из нескольких видов рыбы, отведав копчёного особым образом леща, он вернулся в Москву в понедельник, двадцать второго января.

Отдыхая на широкой постели под пологом, который поддерживали четыре, белые с золотом, колонны, он рассеянно почёсывал чёрную карликовую свинью. Напротив, в кресле сидел Дмитрий Олегович Серебровский. Он был один в один похож на актёра, своего тёзку Дмитрия Харатьяна.

— В бане твои секьюрити только и делают, что голым девкам, которые на столах пляшут, между ног заглядывают. Интересно, что новое они там надеются увидеть? Не меня охраняют, не тебя, наконец, а пальцами ковыряются у них в известных местах! Что за даунов ты берёшь на службу, Митя?

Василенко, оставив на постели свинью, поднялся, потуже затянул пояс халата из лионского бархата и принялся нервно расхаживать по просторной спальне. Иногда он подходил к окну, смотрел на море огней далеко внизу. И закипал всё сильнее, воображая, как приятно мог бы провести сегодняшний вечер, если бы не Аргент. А тот тоже не добрел, потому что вынужден был молча выслушивать разнос милицейского генерала.

Аргент понимал, что иначе никак нельзя, и старался даже взглядом не рассердить благодетеля. Мало того, что он пригрел у себя на груди змею в виде Славки Вороновича, был с ним непозволительно откровенен, так ещё и позволил тому составить подробный, обстоятельный донос. Донос на Серебровского, который его, третьеразрядного московского клерка, сделал уважаемым человеком! Но мало этого — Воронович затронул интересы братьев Василенко, из-за чего Аргенту было особенно неуютно.

Если эту дискету даже получится найти, генералы непременно спросят, откуда Воронович столько про них узнал. Что бы ни ответил Аргент, благодетели никогда не вернут ему прежнего доверия. Более того, распорядятся убрать по-тихому, от греха подальше. Кстати, сам Аргент поступил бы на их месте точно так же — в наше время ненадёжные люди никому не нужны.

Они специально встретились в Москве, в купленной на подставное лицо семиэтажной квартире на Чистых Прудах. Фактически это был целый подъезд, где каждый этаж занимала какая-то одна комната. Например, вот эта спальня, и ещё одна такая же — для супруги хозяина; но Наталья Василенко там сроду не бывала. Кроме того, существовали ещё кабинет, комната отдыха, детская, зимний сад, терраса и бассейн. Здесь сходились очень известные в столице и в России люди, которые в силу различных причин не могли появляться на публике вместе.

— Не нашлось столько докторов наук. Служба безопасности у меня большая, — не удержался от дерзости Аргент.

С одной стороны он был опечален, а с другой — явно доволен неудачами сиятельных братьев. Он не хотел, чтобы досье всплыло и похоронило карьеру хозяев его «крыши. Но, в то же время, боялся, что им самим удастся перехватить компромат. Лучше бы досье просто исчезло, но исчезло с гарантией, что более никогда и нигде не всплывёт.

— Большая, а Вороновича прошляпила! — зычно упрекнул его генерал. — Что толку потом его скармливать крокодилам, когда зараза вышла из-под контроля? Это, Митя, только твоя вина и ничья больше! Ты отомстил ему за поруганное доверие и на этом успокоился. А я должен по всей Москве за какими-то гопниками людей гонять! Я тебе не официант типа «чего изволите?» и блевотину твою подтирать не стану!

Василенко позвонил в старинный колокольчик и приказал вбежавшему парню призывного возраста, стриженному под ноль.

— Возьми! — И отдал ему свинью. — Завтра на дачу увезите — гадит много. — Потом обратился к Аргенту. — Ну, что, пойдём доклад слушать? Разумеется, ты — через стенку. Потом выскажешь свои соображения. Вижу, до сих пор гордишься мнимой победой над Озирским и его красавицей-заместителем. Но пора, приятель, заиметь новые заслуги. И друзей впредь выбирай нормально, а то тебе с ними не везёт по жизни. Твой закадычный кент, ещё на заре туманной юности, увёл жену. Да ещё сбежал с кредитом, полученным под залог твоей же квартиры в Новосибирске. А тебя в тублечебнице бросили помирать. Да, ты отомстил потом, так ведь деньги-то всё равно пропали, и сын упал в колодец… Теперь вот Воронович. Не много ли? То ты свирепый до идиотизма, то добренький до маразма. Слишком доверчивым, Митяй, быть нельзя. За каждым шагом нужно следить, особенно если чувак надрывно в верности клянётся. Вот на это обязательно обрати внимание. Пока ты платишь, будешь тут работать. А мы станем прикрывать тебя. Мы ж дуболомы, а ты — человек новой формации. Думать должен, а не только на нас надеяться. Мы — крыша, а крыше мозги не полагаются. Её функция — защищать. Сумел упустить компру — сумей вернуть, иначе и на тебя управа найдётся. Подожди меня в холле, пока переоденусь…

— Золотые ваши слова! — Аргент говорил с язвительным смирением. — Крыша действительно не должна думать…

— Ты, умник, не объяснил мне главное. Откуда узнал об этом досье, да ещё во всех подробностях? Так может быть только в одном случае — если ты его сам и составил, — улыбаясь в свои щёгольские усы, заметил Алексей.

Сейчас, одетый в белоснежный, с разноцветными полосами, спортивный костюм, он был особенно похож на знаменитого предка.

— Я? Составил на самого себя?.. — Удивление Аргента выглядело искренним. — А зачем мне это надо-то? Проще застрелиться!

Они подошли к зеркальному, устланному коврами лифту, который мгновенно перенёс их в кабинет. По широкому, сверкающему коридору они шли в ногу, как солдаты. Спортивный костюм Аргента был выдержан в его излюбленном тоне чёрного серебра.

— А это ещё глянуть надо, на кого там больше нарыто — на тебя или на нас с братом. Стал бы я из-за «синюков» своих ребят, как собак, гонять! — Генерал указал на небольшую дверку рядом с широким входом в кабинет. — Иди туда и слушай. По телику всё увидишь. Потом поговорим, профессор! — с невыразимым презрением выдавил Алексей, намекая на научное прошлое нынешнего «авторитета».

Тот, стиснув зубы, выполнял его приказания, хотя внутри всё кипело. Аргент давно уже отвык сдерживать свои эмоции, но здесь, в Москве, находясь в полной власти генералов, иначе поступать не мог.

Он пришёл в угол небольшой комнатки, вся обстановка которой состояла из кресла и журнального столика, да на стене висел плазменный экран. Аргент неторопливо взял со столика пульт, нажал нужную кнопку. Через секунду на экране возник огромный кабинет, находящийся рядом, за стеной. Генерал велел гостю слушать переговоры с подчинёнными, но в любой момент мог нажатием укреплённой под столом кнопки отключить передачу изображения и звука на экран.

Кабинет располагался на седьмом этаже, под зимним садом. Устланный, как и все другие помещения, драгоценными коврами ручной работы, обставленный в дубово-бронзовом консервативном духе, он был перегружен хрусталём. Кроме люстры, Аргент заметил торшер в углу и бра на стене. Переливались и толстые стёкла в книжных шкафах, стоящих тут для полноты интерьера, потому что вряд ли эти тома с позолоченными корешками кто-то брал в руки. Кожаные кресла и диваны образовывали квадрат вокруг полупрозрачного журнального столика. Рабочий массивный стол был отодвинут к двум высоким окнам, за которыми мерцало звёздами московское небо. В простенке покачивала резными листьями недавно доставленная из Южной Америки пальма.

Алексей Григорьевич, войдя, тут же зашторил оба окна, дёрнув за шёлковый шнурок у косяка. Потом уселся за столик, достал мобильник. Напольные часы гулким боем возвестили о времени — восемь вечера. А потом долго, с шипением, остывали, постукивая древним маятником.

Наблюдая эту картину на экране, Аргент между делом подумал, что все люди тленны, а вот эти часы — вечны. Они ходили и били точно так же несколько веков назад, когда в креслах сидели господа в камзолах и париках. А вместо плазменных экранов публику услаждали романсы под клавесины и домашние театры.

Переживут часы и их с братьями-генералами. Точно так же будут отбивать, шипеть и тикать, когда другие важные персоны поведут рядом с ними свои переговоры. И, как бы ни были они одеты, какие чудеса техники ни использовали бы для работы и развлечений, всё равно останутся смертными. А Вечные Часы будут взирать на них с тем же горделивым равнодушием…

Алексей Григорьевич между делом успел расставить фигурки на шахматной доске, сделанной из жёлтого и коричневого янтаря. Но партию «сам с собой» начать не пришлось, потому что вошёл младший брат, тоже в спортивном, только чёрном, костюме. А с ним — молодой мужчина, держащий под мышкой папку. Присутствуй здесь Люба Жестерова, она признала бы в нём майора Ермолаева, перехватившего её восемь дней назад у входа в массажный салон.

В отличие от генералов, майор был в деловом костюме с иголочки, и сейчас он больше напоминал бизнесмена средней руки. Ермолаев застыл около журнального столика, ожидая, пока усядутся генералы. Наблюдавший за ним по телевизору Аргент видел, как дёргается щека майора, как дрожит его правая бровь, а карие глаза наполняются тоской.

Отметив про себя, что Ермолаев, похоже, не в восторге от генералов, и это надо иметь в виду, Аргент устроился удобнее и продолжил просмотр. Не отводя взгляда от экрана и не выпуская пульта из рук, он встал, проверяя, заперта ли дверь в комнатку. Потом вернулся в кресло и закинул ноги на столик.

— Садись, Сергей! — пригласил Алексей Григорьевич майора.

Тот торопливо опустился на кожаный диван, мгновенно раскрыл папку. Братья, развалившись, приготовились слушать.

— Всех упустили или кто-то ещё остался из той весёлой компании? Я не имею в виду Стефана Силинга и мадемуазель Сюзанну — к ним нужно искать другой подход. — Но Жестерова, Зимин, Бушуев, Возыхова…

— Виноват, — робко вставил Ермолаев. — Жестерова и Зимин допрошены. Автомобиль Бушуева осмотрен тоже. Произведён обыск в его съёмной квартире, в Тушино. Что касается Полины Возыховой, то вряд ли она могла знать больше Жестеровой и Зимина.

— Почему же они с отцом в спешном порядке покинули Москву?

Алексею хотелось на ком-то сорвать свою злость, хоть мысленно он и согласился с доводами Ермолаева.

— В тот же день, когда вернулся Бушуев, Возыхов с дочкой исчезли. Похоже, с ними был и Павел — ведь домой он не вернулся. Судя по детализации звонков, Полина один раз связалась с ним, и после этого Бушуев изменил маршрут. Направился, кстати, в Коломенское, где проживают Возыховы. Вам был дан приказ во что бы то ни стало задержать его, а вы обделались! Позволили уйти наиболее важной на данный момент фигуре! И теперь никаких данных нет — по крайней мере, важных. В «тачке» Бушуева ничего интересного не нашли, на квартире — тоже. Жестерова и Зимин оказались не в курсе, зачем их собирали в ресторане и пытались представить московскому бомонду как друзей Стефана Силинга. Бушуев здесь, конечно, не главная фигура, а важное передаточное звено. Потому и прятали его в спешном порядке, ну а девчонку уж заодно. А то ведь можно было на Бушуева через неё нажать. Шестнадцатилетнюю козу всегда есть за что «закрыть». А условием освобождения сделать явку Бушуева. Но у вас пусто! Неизвестно даже, куда и как они выехали, Билетов ни на имя Бушуева, ни на имя Возыхова не покупали — ни на самолёт, ни на поезд. Скорее всего, на машине ускользнули под шумок.

Алексей двигал туда-сюда янтарные фигурки на доске, словно пытаясь таким образом составить наиболее подходящую комбинацию.

— Тут нужно или Возыхова искать, что мне представляется нецелесообразным, или выходить на заказчика другим путём…

— Детализация его звонков ничего не дала, — всё так же тихо, смущённо сообщил Ермолаев. — С двенадцатого по девятнадцатое января Бушуев отсутствовал в Москве. Ездил к родственникам под Павлов Посад и к друзьям — в Рязань. Эти лица вряд ли могут быть в курсе дела. Все остальные абоненты, а их очень много, могут быть связаны с ресторанной компанией — теоретически. Егор Зимин оказался втянут; значит, могли быть и другие. Каждого проверять — много времени уйдёт, а кандидатуру надо вычислить как можно быстрее…

— Самое главное, что нет оснований официально брать деток в разработку, — задумчиво произнёс Кирилл, пощипывая свои усики и перебирая нефритовые чётки, как советовал модный психотерапевт. — Что они совершили противозаконного? Ничего! Мой болван увидел бывшую кралю и застрелился? Не сажать же её за это! Что-то нам показалось — креститься надо. У меня, кстати, есть подозрения, чтобы Полина Возыхова тем звонком предупредила Павла Бушуева об опасности, получив сигнал именно от Любы Жестеровой. Девка скользкая, как все шлюхи. И наших, и ваших тут же углом сдаст за пять копеек. К сожалению, в «Склифе» её откачали, и она решила предупредить своих. Искупить, так сказать, вину. Надо отдать ей должное — искупила. Спугнула Бушуева, например. Но ведь не факт, что мы от него смогли бы что-то узнать. Парень крепкий, автогонщик-экстремал, зимой в проруби плавает. Да ещё часто «травматикой» вооружён. Судя по тому, как элегантно он ушёл от преследования, с ним пришлось бы повозиться. А нам лишние вопросы ни к чему. Наговорил бы ещё ненужного — язык-то у него хорошо подвешен. По всем правилам Павла оформлять — себе дороже выйдет. Допрашивать тет-а-тет — тоже рискованно, особенно после смерти Зимина. Неизвестно, кто и с какой высоты сейчас за всем этим наблюдает.

— Зря ты с этими двумя так топорно поработал, — поморщился Алексей, потёр щёку, будто от зубной боли. — Вся эта дешёвка с гробом в комнате, с наездом на парковке… Как в плохом голливудском фильме! Поаккуратнее нельзя было разобраться?..

— Зимин уже ничего никому не расскажет, да и Жестерова будет осторожна. Она ведь своими руками сдала друзей на расправу! И, даже частично искупив вину, всё равно будет помнить о расплате. Вряд ли она пойдёт до конца и даст показания под протокол. Да и что она скажет? Закружилась голова, а очнулась в «Склифе»? Кстати, говорили мы с ней в основном о Мироне. И, как ни крути, сработало ведь! Давай, майор, докладывай дальше. Тебе ведь есть, чем похвалиться!

— Если есть, говори, — разрешил Алексей, думая об Аргенте и об его роли во всей этой паскудной истории.

Ну, ничего, Князь Серебряный, если оступимся, ты первый за всё ответишь! А покуда внесёшь свой посильный вклад в розыск — нечего твоим амбалам в Москве дурью маяться!

— Буквально перед самой кончиной Егор Зимин, допрошенный в больнице, обронил интересную фразу насчёт Бушуева. Сперва он, как и Жестерова, заявил, что ничего толком не знал относительно дальнейших планов своего друга. Но некоторое время спустя пожалел, что ввязался в сомнительное мероприятие. Короче, Бушуев сказал Зимину, что должен помочь одному человеку, который его по-крупному выручил. А именно — спас от суда и «ходки в зону»…

— Так чего ж ты тянул столько времени?! — Алексей с грохотом отодвинул шахматную доску, сложил кончики пальцев на животе, закусил усы, а ногой топнул в ковёр. — Значит, зона ему ломилась? Проверил, когда и за что? И кто спас его, выявил? Ты же, Сергей, аккуратный парень у нас. На доклад к генералам пустой не придёшь. Доставай второй сюрприз! — И Алексей расхохотался.

— В девяносто девятом голу Павел Бушуев, только что дембельнувшийся из внутренних войск, был обвинён в предумышленном убийстве родной сестры Галины и её сына Ивана, на тот момент подростка. Мотив — желание завладеть родительской избой и земельным участком, а также на почве возникших в связи с этим неприязненных отношений. Родительского завещания не было, а полюбовно договориться не сумели. В деревне все знали, какие скандалы были у Бушуевых. Когда мать с сыном пропали, её сожитель сразу же указал на Павла. Парень же из «горячей точки» явился, из Дагестана. На него всех собак можно было повесить. Да, трупов нет, так ведь интерес-то есть! Пока обшаривали окрестные водоёмы и кололи Бушуева насчёт места захоронения тел, жалоба до Москвы дошла. Адвокат расторопный попался, имеющий выход на Главк. Сам — ветеран «первой чеченской». В МУРе устроили оперативную игру. Сообщили, что Бушуев покончил самоубийством, и сестра с сыном тут же объявились. И, значит, никакого преступления не было. Бушуева освободили тотчас же. Кстати, именно эту сестру он на днях действительно схоронил. Ваня маму по пьяни топором пристукнул и дом поджёг. Вот и всё, что удалось узнать. Ответственным за ту мистификацию по документам значился полковник Петруничев…

— Знаю его! — Алексей с удивлением воззрился на брата. — Кирилл, ты веришь, что этот говноед мог решиться на такое? У него же в двухтысячном был инфаркт после взбучки на Коллегии министерства, а потом — ещё один. Далее вообще рапорт написал — по состоянию здоровья. И чтобы сейчас он, глубокий пенсионер, контактировал с Бушуевым, числился его другом, занимался делами дипломата Райникова?.. Да после того, как семь лет назад детоторговцы на его семью наехали, он вообще дышит через раз! Где он теперь, Сергей?

— В Германии лечится. Вернётся через три недели.

Ермолаев был доволен, что сумел заставить генерала сменить гнев на милость. Рассказывая, он то и дело доставал из кожаной папки документы, передавал их Алексею и Кириллу, а после бережно укладывал обратно.

— Вернётся — уточним имя сотрудника…

— Да обычное дело, — лениво заметил Кирилл. — Раз проект увенчался успехом, начальник приписал его себе. А вот кабы зад для порки подставлять пришлось — сразу же нашёлся бы виновный из нижестоящих!..

— Это неплохо! Очень даже неплохо! — Алексей заметно повеселел. — Сергей, ты иди пока, посиди в соседней комнате. И скажи там человеку, чтобы сюда шёл. Теперь с ним хочу побалакать. — От волнения генерал перешёл на украинский, но тут же опомнился. — Серьёзный разговор у нас с ним будет. Сергей, зови его!

Аргент уже не слышал этих слов, потому что экран погас. Но понял — пришёл его черёд. Он уже знал, что скажет развалившимся на диванах братьям, и был абсолютно спокоен. По крайней мере, пока ему ничего не грозило. А после… Кто знает, что уготовано нам даже завтра?..

Ермолаев позвонил, и Серебровский с готовностью распахнул дверь. Он пригладил волосы, одёрнул спортивную куртку и приветливо взглянул на мента в костюме клерка, которого только что «поимели» генералы.

— Алексей Григорьевич просит вас пройти в кабинет, — совсем как дворецкий пригласил Ермолаев и посторонился. — Я буду ждать здесь.

— Да, конечно.

И Аргент упругим шагом проследовал в соседнее помещение, где уже пахло крепким кофе. В обществе милицейского майора генералы брезговали кофейничать, зато дальневосточного бандита, похоже, считали подходящей компанией. На столе стояли три чашки, и Аргент, ни слова не говоря, уселся на свободное место.

— Ну, Митя, теперь твой черёд! Всё слышал, надеюсь? — И Алексей поднёс к губам чашечку чёрного кофе без сахара.

— И я ваших сомнений не обману, босс!

Аргент вызывающе посмотрел на генерала бесцветными глазами с белыми ресницами.

В моменты бешенства его глаза становилось пустыми, но сейчас «авторитет» был спокоен, и поэтому улыбался уголками губ. Длинные пальцы поигрывали колечком на «молнии» куртки. Под ней Аргент носил массивный, с бриллиантами, крест и медальон с портретом дочери.

Правда, нежные чувства к десятилетней милашке Рите не помешали ему насильно разлучить девочку с матерью и вынудить её жить с новой своей любовницей — канадкой Сондрой. Та ограничилась лишь тем, что купила Рите набор кукол «Братц», а после постоянно обновляла гардероб для этих «дрянных девчонок», искренне считая, что ребёнок должен расти максимально раскрепощённым.

Сжимая медальон в кулаке, Аргент вспоминал своих «куколок», которых оставил на борту яхты, в Средиземном море. Он нанял для Риты штат учителей и гувернёров, чтобы не отдавать её в школу. Отец круглый год держал Риту среди лазурных волн и всевозможных развлечений, не понимая, почему ребёнок по ночам кричит и мочится в постель. О том, что в присутствии девочки несколько раз бросали живых людей за борт, Аргент даже не вспоминал…

— Я тебя очень внимательно слушаю.

Алексей отодвинул пустую чашечку. Его брат налил себе сливок из молочника тончайшего фарфора.

— Начнём с того, что прежде чем скормить Вороновича крокодилам, я допросил его. — Аргент приподнял руки к горлу, потом резко, с хрустом, стиснул пальцы. — Я гонялся за ним по всему миру, а обнаружил в Кении. К тому времени я порядком устал, но игра стоила свеч. Изменник понёс заслуженное наказание. Со всей ответственностью заявляю, что интересующее вас досье вывезено им в декабре на Филиппины и там передано Льву Райникову в приёмной лекаря-хилера Орбито. Райников должен был привезти досье в Москву и передать дальнему родственнику Вороновича, который имел на сей счёт распоряжения. Но этот господин скоропостижно скончался, попавшись на аморалке, и потому принять досье не смог. Имея обширные контакты в дипломатических кругах, а также среди представителей нынешней российской элиты, Райников мог распорядиться материалом по-разному. Например, снять ячейку в банке, оставить в сейфе у друга, запихать в личный тайник на даче. Дождаться, когда мы устанем искать, и дать делу ход… Ведь пока-то досье не зазвучало?

— Ни к нам, ни в ФСБ, ни в прокуратуру ничего подобного пока не поступало, — согласился Кирилл. — Но бомбы для того и закладываются, чтобы рано или поздно рвануть. А почему ты думаешь, Митя, что досье лежит в тайнике просто так? У Райникова ни в квартире, ни в машине, ни на даче этих материалов нет. «За бугром» также всё глухо. Родственников осторожно поспрашивали, не говорил ли Лев о чём-то подобном. Намекали, что лучше не скрывать, иначе могут погибнуть члены семьи. Никто из родных и близких Райникова о досье ничего не слышал. Возможно, они не до конца искренни, не доверяют милиции. Другой вариант — Лев их не известил, а сам передал досье знающему юристу. Надо будет выяснить, кто именно это мог быть.

— Тогда, получается, мы тут сидим, треплемся, а кто-то тем временем вникает в суть? — вдруг снова помрачнел Алексей. — Для юриста с опытом там много чего интересного есть. И в результате мы пострадаем ой как сильно! — Алексей обвёл глазами вызывающе богатый кабинет. — Вот это всё — прахом! Кстати, с какого боку там Стефан Силинг? Слишком молод, чтобы быть в игре, и в то же время очень непрост. С ним когда-нибудь тоже встретимся, но пока подождём. Твои намерения, Князь Серебряный! Ласково просимо! — И Алексей откинулся на спинку кресла.

— Во-первых, надо слить ту старуху, что прикончила Райникова. Дело следует представить как акцию одинокой маньячки. Якобы, она таким образом мстит за погибшего внука, сбитого дорогим джипом. Версия тем более подходящая, что всё так и случилось…

— Да, я лично привлёк её к деликатной работе, — согласился Кирилл. — И не прогадал, кстати. А для чего сливать её сейчас?

— Чтобы все успокоились, расслабились, утратили бдительность. Забудьте, господа, дело вовсе не в привезённых с Филиппин дискетах, а в помешавшейся бабке. Её жертвой мог стать, в принципе, кто угодно. Лёва сам виноват — подобрал её на трассе. Тут уж никто не застрахован, а бережёного Бог бережёт. Теперь нужно передать дело мне, чтобы вы не демонстрировали своего интереса. Помощь потребуется лишь на завершающем этапе, и тогда можно будет найти предлог для вмешательства милиции.

— Передать тебе дело? — прищурился Алексей. — Кирюш, передадим?

— Да мне, честно говоря, не жалко, — развёл руками младшенький. — Как говорится, баба с возу… Только ты, Митя, это… не очень-то скармливай людей крокодилам. А то придётся тебя привлекать, не взыщи, по-крупному!

— Думаю, этого не потребуется, — не моргнув глазом, успокоил Аргент. — Во всяком случае, пока.

— Ну, уважил!

Алексей прослушал бой часов. Полночь. Домой лучше не ехать, остаться здесь. А утром — на службу. В этой гигантской квартире две спальни — наверное, и брат останется до утра.

— Гибель Райникова представляем как месть маньячки. Что дальше?

— Дальше берём под наблюдение тех лиц, которые могут быть опасны, — продолжал Аргент тоном учителя у доски. — Имена их известны, места проживания — тоже. Их семеро. Большинство входило в круг наших доверенных лиц, а после по тем или иным причинам они отошли от дел. Воронович назвал семёрку, работающую вместе с ним над досье. У них и сейчас на руках имеются важные материалы.

— Нашёл доверенных лиц?! — прервал его монотонную речь Алексей.

— Да. И моих, и ваших. Воронович в кенийской хижине оказался более чем разговорчивым. Существуют в природе «честные менты», которых выбросили из системы, когда они зашли слишком далеко. Есть там и бывший туркменский пограничник, очень сильно обиженный на наркоторговцев, причастных к расстрелу его друга. Ещё, вроде, был случай с девицами, которых насильно заставляли идти на панель.

Аргент всматривался в лица братьев и видел, как всемогущие генералы потеют от страха. Конечно, он и сам сейчас играл на грани фола, потому что с этого момента становился в их глазах как бы вторым, одушевлённым досье, которое рано или поздно тоже захотят уничтожить. Но сейчас Аргент нужен генералам, чтобы отыскать то, первое досье, на дискетах.

— Кажется, в Нижнем Тагиле целую яму девичьих костей нашли, прямо Бабий Яр какой-то! А кто ответил? Никто! Кирилл Григорьевич, вы когда-то сами уверяли заместителя министра, что против банды сутенёров нет никаких доказательств. А на самом деле они есть, и могут войти в досье. Как и материал про наркотики, про ЧОПы, освобождавшие за большие деньги тех, кого сами же и похитили. И слухи такие ходят, что тут вы себя тоже не обижали. Опять же недвижимость в столице и области скуплена вашими коллегами на астрономическую сумму. А откуда «бабло»? Вы же не я, на большой дороге не грабите. Эта квартира сама по себе потрясает воображение, правда? Наверное, не очень-то будет приятно, если имя фиктивного собственника окажется в досье рядом с данными фактических владельцев? То же самое касается и вкладов в банках, в оффшорах, которые могут ненароком всплыть, если «слив» попадёт в прессу. Поэтому за держателями информации нужно установить круглосуточное наблюдение. Фиксировать каждый их контакт, особенно с теми людьми, которые появляются около них впервые. Кто появится, сказать трудно. Всё зависит от того, куда Райников передал материал. Кстати, я не исключаю, что это — те самые ребята, которых пытались выдать за друзей Стефана Силинга. Им было бы удобно собрать в Москве и в области недостающие части досье. На таких шалопаев кто подумает? И в Питер сгонять — не проблема. Иначе зачем они вообще могли потребоваться пасынку Льва Марковича, который впервые был замечен в столь неподобающем обществе. Парня, наверное, использовали втёмную… Кто? — предвосхитил Аргент вопрос Кирилла. — Не знаю! В службе Внешней разведки работают дядя и двоюродные братья Райникова. Почему бы им не передать дискеты? Через них её и на Запад переправить легче лёгкого. Именно от вас я узнал, что жена покойного дипломата занимается теми же самыми делами под видом учёного-этнографа. Будет крайне прискорбно, если выявленные ею российские обычаи и ритуалы станут достоянием мировой общественности. Я посчитал бы дело почти проигранным, но… — Аргент выдержал эффектную паузу. — Последовал разгром этой группы! Теперь нужно готовить новую, на что потребуется время. Вместо Бушуева станут искать другого человека. Но, в отличие от первых, упущенных дней, мы станем наблюдать за каждым шагом противника. Отдельные части «слива», скорее всего, пока не переданы. Но Райниковы — народ тёртый, сами в слежке понимают. Нужно заранее подстраховаться, чтобы объяснить интерес к их семье. Если есть возможность, неплохо было бы задействовать ФСБ. Имя Сибиллы Силинг, думаю, может их заинтересовать. Где это видано, чтобы через восемнадцать дней после гибели мужа она так и не появилась в Москве, даже не поговорила с детьми по телефону? Вот так примерно, а частности можно обсудить, — подвёл итог Аргент.

Он старался даже мысленно не сознаваться в том, что боится этой «тикающей бомбы». Боится именно потому, что она — его творение. И взорвать её нужно ещё до тех пор, когда братья Василенко сделают свои выводы. Иначе генералы поймут, что лишь один человек собрать по винтикам этот адский механизм. И имя его — Дмитрий Серебровский.

Ради того, чтобы прежде генералов заполучить в руки дискеты, он готов бросить в бой всю свою группировку. Аргент будет работать вместе с братьями Василенко и в то же время против них. Этот «побег на рывок» — единственная для него возможность уцелеть. Замкнув на себя большую часть работы по слежке за вовлечёнными в дело людьми, он сначала даст возможность собрать досье полностью. И уже тогда решит, что делать с ним — уничтожить или только сообщить генералам, что оно уничтожено. А после, если будет нужно, воскресить его…

Алексей Василенко — высокий, поджарый, стремительный — прошёлся по кабинету бесшумно, как тигр по просторному вольеру, и остановился за спиной продолжавшего сидеть Аргента. Он не встал даже после того, как поднялся Кирилл. Бандит сидел, вытянув вперёд ноги и расслабленно свесив с подлокотников кисти рук, а ментовские генералы стояли. Не перед ним, не навытяжку, но всё-таки стояли! А майор вообще сидел в тёмной комнате, как Барбос, пусть даже перед плазменным экраном…

— Сколько тебе нужно народу, Мить? — спросил Кирилл.

— На каждую точку, а их семь, по человеку. Во-первых, мои ребята плохо знают Москву и могут заблудиться. Закрутятся в каменных джунглях и сорвут операцию… Да и надёжнее с вашими кадрами — ксивы, прикрытие. Еще раз повторяю, что Райниковы — не лохи, и к сотрудничеству привлекать лохов не станут. «Наружку» нужно спланировать аккуратно, чтобы о ней даже не догадались…

— Ты, Мить, своим-то тоже скажи, чтобы не понтовались зазря, а то надолго закрою, — предупредил Алексей. — Моё слово вещее! Будете фиксировать всех — кто к ним пожаловал, с кем встретились, передали ли материалы, куда потом направился курьер. Сам он может ничего и не знать. Поэтому, Мить, никаких допросов с пристрастием! А то ты любишь голым задом в костёр сажать! Только факты — снимки, видеоматериалы, визуальные наблюдения. И ещё — через недельку я в Ниццу собираюсь, заверну по пути в Германию к Петруничеву. По старой памяти проведаю бывшего коллегу. Пожелаю здоровья. И узнаю, кто у него вёл дело Бушуева. А тем временем ты, — Алексей взглянул на Кирилла, — потихоньку наведёшь справки насчёт новых курьеров. Ну, не ты лично — на это Серёга есть; но тщательно проконтролируешь. Эти ниточки в одной точке сойтись должны, — подвёл итог Алексей. — И, сдаётся мне, в точке этой мы встретимся с персоной, имя которой знает Петруничев.

— Я тоже так думаю, — согласился Кирилл.

— Как только досье станет единым целым, мы эту лавочку прикроем. Ну, можно пожертвовать какой-то одной, второстепенной частью. И на этого живца возьмём «очаровательную компанию», как выражался Шерлок Холмс, говоря о банде профессора Мориарти. Они, конечно, захотят собрать «слив» целиком, и до этого никуда его не отправят. Но о подробностях пока рано думать. — Алексей подошёл к Аргенту сзади и положил руки ему на плечи. — Ты что, Митёк, заснул?

— Почему? — лениво отозвался тот. — Могу повторить слово в слово.

— Не сомневаюсь, что можешь, — хищно оскалился Алексей, и его холёные усики встали дыбом. — Ты не спишь, а демонстрируешь свои истинные чувства к «ментам поганым». Они стоят, а ты сидишь. И потому считаешь, что опустил их так же, как в своё время лучшего опера всех времён и народов Андрея Озирского. Ты ведь вспоминаешь о том поединке постоянно. И искренне считаешь, что Озирский проиграл тебе не только бой, но и всю войну. А после очень быстро навсегда уехал во Францию, прежде отправив в Украину свою помощницу Оксану Бабенко. Какая мать выдержит, чтобы её ребёнка прямо из интерната похитили? А Озирский ничего своей замше посоветовать не смог, кроме как убраться из России подобру-поздорову…

— Но ведь убрались оба, а я остался! С головы девчонки и волосок не упал, зато её мама больше никогда в Россию нос не сунет. Ей ведь первой взбрело в голову сцепиться со мной из-за наследства судьи Барсуковой, а шеф уже потом присоединился. Думали, что Бога за бороду схватили! Пусть на своей «незалэжной» частным сыском занимается! — Аргент всё-таки встал с кресла. — Не спорю — Озирский был гениален в своей профессии. Много светлых головушек порубил и в Питере, и в Москве, и за границей. Даже когда уже только своим ЧОПом рулил, коллеги с Литейного часто к нему обращались. Но факт остаётся фактом — прогнулся он, а не я! Он внял моим доводам и отступил с дороги, испытывая невероятные душевные муки. Он не смог защитить Оксану, да и свою жену с дочками тоже. Андрей не пожалел бы себя, но всех своих дам он отдать на растерзание не мог. Потому я имею полное право считать, что победил его. Самого Озирского, одно имя которого вызывает в наших кругах бурю эмоций. Теперь его нет в Отечестве, и никогда не будет. А мы здесь, и можем этого фанатика не опасаться. Пусть сейчас он богат, катается на огромной яхте по морю — я даже повстречал его пару раз. Но всё же он убит морально, а для такого человека это непереносимо. Прожигать наследство жены-графини и тёщи — не для него. И нужен Озирскому частный остров, как ежу — футболка. Он тоскует, он рвёт и мечет, но сделать со мной ничего не может. А для него это куда хуже, чем лежать в сырой земле. Так что оставьте мне, господа, мой триумф, а на чужой я не претендую. Извините, если чем-то оскорбил вас. — Аргент склонил гладко причёсанную голову с тонким пробором. — Я очень устал, поэтому и не сообразил сразу. Не поднялся… Эта баня быка с копыт свалит!

— Да, ты ведь хилый, Митёк. Инвалид фактически. Только других любишь парить горящими вениками. — Алексей перебирал папки на письменном столе. — Но всё-таки позволь подрубить твои крылышки и напомнить, кому ты обязан этой победой. Озирский ранее потерял трёх молодых жён, родную мать. С его старшей дочери живьём кожу сняли. А уж через что он сам прошёл — про то в Житиях святых написано. Не твоих угроз он испугался, Митёк. Ничего нового ты придумать не можешь. На другом герой сломался. Но если ты до сих пор не дотюмкал, так знай. Андрей привык к тому, что государство стоит за его спиной, ибо без крепкого тыла воевать невозможно. Ты — враг. Тебя он или сам уничтожит, или передаст властям. Так он привык работать, но однажды оказался в новой для себя ситуации. Не за его спиной, а за твоей оказалась вся мощь государственной машины, пусть в нашем с Кириллом лице! И он почувствовал себя одиноким, как былинка на ветру. Любая «красная крыша» есть «пятая колонна», способная изнутри развалить даже монолитной твёрдости оборону. Для чего лишаться ещё одной жены и младших дочек? Ради того, чтобы Аргента оправдали по всем статьям, да ещё назначили компенсацию за моральный ущерб? Потому Озирский уехал за границу, хотя мог прекрасно существовать и здесь. «Золотой парашют» ему был обеспечен — раскрученное агентство дорого ценилось. Не остров был нужен ему, а возможность подальше уехать от предавшей его Родины. Не он предал, а она! То есть мы, её верные слуги. И сейчас я тебя в любой момент могу на ноль умножить. И все «братки» от Калининграда до Камчатки мне за это только «спасибо» скажут. И на сносную жизнь для меня таких, как ты, до смерти хватит. Но прежде мы должны закончить дело по «сливу», а дальше поглядим. Кирилл!

Алексей, уже не глядя ни на белого от гнева Аргента, хлопнул брата по плечу.

— Я спать пойду, завтра на службу рано ехать. И к совещанию у министра готовиться нужно. А ты Серёгу выпусти из «тёщиной комнаты» и подбери сопровождающих для наших гостей. Один из них Питер должен знать.

Алексей всё же протянул руку Аргенту, и тот ответил вялым пожатием.

— Спокойной ночи! — сказал генерал-лейтенант милиции своему брату и главарю банды, после чего чётким, уверенным шагом вышел из кабинета.

Аргент, прищурившись, проводил его взглядом до дверей, а после вышел сам. Да, здесь братья вполне могут быть откровенными — и между собой, и со своими гостями. Грандиозная «хата» на Чистых Прудах ежедневно проверялась на наличие «жучков» и была оборудована глушилками любых сигналов, которые могли как-то повредить жителям апартаментов.

Артур Тураев проснулся поздним вечером и не сразу понял, где находится. Он смертельно устал за последние дни, делая одновременно несколько дел и не имея возможности спокойно осмысливать ситуацию. Он лежал на широкой, но короткой кровати, над которой низко свисала люстра под хрусталь, утыканная электрическими свечами.

Сейчас ни одна из свечей не горела, и комната в старом московском доме освещалась лишь уличными фонарями. Спинка кровати, как и стоящие тут же кресла, была обиТа полосатым шёлком, кстати, достаточно пропылённым, как и завитушки деревянных частей мебели.

Тураев приподнялся на локте, потёр лоб и вспомнил, как вёз его сюда из области сверкающий джип цыганского барона. Тот уговорил-таки бывшего майора милиции отметить удачное завершение переговоров. Большая часть похищенного у Эмилии Рубановой была возвращена её родителям. А о навсегда исчезнувших «цацках» мать с отцом решили впредь не вспоминать, здраво рассудив, что барону за содействие в поисках полагается гонорар.

Артур сел на постели, подобрал с пола упавшие подушки — все с кистями и воланами. Нагнувшись, он сам едва не соскользнул вниз по тяжёлому блестящему пледу. Потом, опершись на руки, уселся поудобнее, и только тут окончательно пришёл в себя.

Первым делом он вспомнил, что квартира эта находится недалеко от площади Трёх вокзалов, что было непременным условием при выборе конспиративной «точки». Неизвестно, какой горе-дизайнер оформлял это жилище, или здесь потрудился некий креативный доброволец, но выглядело убранство ужасно. Совершенно не нужный полог, тоже со складками и бахромой, причём не над всей кроватью, а только над изголовьем; несколько старинных ламп, включая керосиновую, — и это кроме люстры!

Множество фотографий и картин, все в рамах — кованых, резных, даже украшенных полудрагоценными камнями — превращало комнату в лавку старьевщика. Вопиющую эклектичность обстановки подчёркивали старинный сундучок и ротанговый столик.

Цыганская кухня тоже не нравилась Тураеву, хоть и пришлось усиленно нахваливать стряпню толстых тёток в цветных юбках. Во рту, в пищеводе, в желудке все горело от перца и прочих специй; зверски хотелось пить, причём непременно ведро ледяной воды. А вот есть, считал Тураев, не захочется ещё очень долго. Сама мысль о том, что после цыганского угощения можно положить в рот хоть крошу хлеба, вызывала тихий ужас.

Суп-гуляш «Хобе», не только с перцем «чили» и прочими пряностями, но ещё и с салом, буквально подступал к горлу, грозя вылиться наружу. Было, наверное, достаточно и одного этого творения древнего народа, так пришлось ещё отведать баранины с капустой и помидоров с брынзой, да несколько раз поднять стакан с красным вином, чтобы не обидеть хозяина.

Кроме барона, поприветствовать Тураева явилось ещё несколько уважаемых в таборе людей, не считая молодняка и совсем крохотных детишек. Азартно прыгая вокруг Артура, они между делом норовили залезть в его карманы. Остальные ромалы вели себя вполне прилично.

Гость с удивлением заметил у барона «голдвишевский» мобильник из жёлтого золота с бриллиантами. Не отставали и прочие желающие лишний раз отблагодарить Тураева за услугу, оказанную в уже далёком девяносто восьмом году. Скрепя сердце, Артур отказался от такого же «голдвиша», только платинового, который цыгане хотели вручить ему на память и в знак уважения. Круто, конечно, было бы разговаривать по такой «трубе» на АЗС! Только слишком уж экзотически выглядел бы рабочий в заляпанном маслом комбинезоне, с платиновым мобильником в грязной руке…

Жадно припав к горлышку бутылки с негазированной родниковой водой, найденной на кухонном столе, Артур воображал себя в сиянии бриллиантов и одновременно — в брызгах радужной от разлитого бензина лужи. Да, Ольгу, пожалуй, кондрашка хватила бы в этом случае. Получается, она рядом со своим заправщиком — голь перекатная!..

Выпив сразу полбутылки и почувствовав значительное облегчение, Тураев улёгся обратно на кровать, ругая себя за то, что не прихватил постельное бельё. Может, в сундучок и в шкафы заглянуть? Невероятно, чтобы во всей квартире не нашлось ничего пригодного! И кто бы сказал, сколько времени придётся здесь проторчать! Может, несколько часов, а, может, все три дня до следующей смены.

Всё зависит от того, как склеится у Рубановых. Глава семьи, крупный функционер в системе Метростроя, сразу же предложил Тураеву деньги за поиски украденных у его легковерной доченьки драгоценностей и мехов, но Артур предложил рассчитаться иначе.

Изучая трещинки на высоком лепном потолке, Артур расслабленно думал о том, что, по крайней мере, один из вопросов решён. Пришлось, конечно, после двенадцатичасовой вахты на заправке тащиться в табор. И не только выпивать с цыганами и кушать их стряпню, но ещё и посещать начальную школу для детишек, половина из которых уже состояла в браке, а друга была помолвлена.

Потом барон через окно своего краснокирпичного особняка показал Артуру толпу женщин в грязных куртках, свалявшихся пуховых платках, цветных юбках и разбитых сапогах. На руках и за спинами цыганок были дети помладше, а старшие толпились тут же. В основном это были девочки, наверное, отличницы из той самой школы, которые учились к матерей их хитроумному ремеслу.

— Вот им она и шубы, и «брюлики» отдала!

Барон, попыхивая трубкой с золотым чубуком, указывал на женщин через пуленепробиваемое стекло. На его толстом, заросшем чёрным волосом пальце сверкал огромный перстень — в тон мобильнику. Табор промышлял и наркотиками, поэтому барон оказался столь сговорчивым, и Артур понимал это.

— Сама же из дома вынесла! Ей у больницы предложили погадать. Она там уколы делала — лечилась от несчастной любви. По парню сохнет, жить без него не может, а он — ноль внимания! Девчонка — красавица, пятнадцать лет! Ой, мне бы такую жену!

Выпуклые чёрные глаза барона восторженно сверкали, как показалось Артуру, ярче бриллиантов.

— Раиса, вон она, впереди стоит, сказала, что сделает приворот на вещи. Нужно отдать их на время, а потом надеть, и парень будет её — навсегда! Только не дешёвые тряпки нужны для приворота, а дорогие, лучше всего меха и украшения. Но не деньги, нет, не деньги! Потом заплатишь, если захочешь. А нет — и не надо. Такой красавице не грех даром помочь, а то ведь зачахнешь ты, девка, до смерти!

— Не знающий жизни подросток может и поверить, — вполголоса заметил Тураев. — И что, она прямо так вынесла вещи? Без гипноза?

— Вот не знаю! — широко развёл руками барон. — Она уже и была как шальная. С шофёром приехала в больницу. Тот начал женщин моих отгонять, милицией грозился. А девушка шепнула, чтобы вечером пришли к ней домой. Она отдаст вещи для приворота и волосы, чтобы их обкурить. Могла бы потом и спрятаться. Тут уж никакой гипноз не поможет — есть время очнуться! — Вырвавшееся из-за туч солнце заблестело на золотых зубах барона. — Раиса сказала, что девчонка ждала их с узлом на улице. Родителей дома не было — уехали куда-то. У больницы вся такая хмурая была, заплаканная, а здесь расцвела, как роза! Только об одном просила: «Заколдуйте, а там хоть убейте! Пусть ненадолго, но я хочу быть с ним!» Раиса спросила, как зовут парня. Стефан, отвечает, Степан по-русски. А раз дают добро, так чего ж не взять? Не нашли бы они ничего, кабы не ты. Мы ведь друзья с тобой с тех пор, как ты фашистов, нелюдей разыскал, которые наших женщин с детишками битами забили!

Барон вспомнил кошмарное лето, когда слухами о расправах над цыганами полнилась вся Москва, и заскрипел зубами.

— Грудных не пожалели, звери! От новорождённого одни жилки остались! Бог дал нашим женщинам дар, чтобы на пропитание зарабатывали. А вот мужчины этого не имеют, у них другие дела. Последнее не берут никогда, одну купюру всегда оставляют. А за тряпки и колечки — кровь младенческая!.. Это правильно, да?! Только зря ты, Артур, грозился отца той девушки напустить на нас, если добром вернуть вещи откажемся. Не надо такого — мы же друзья! Ты ж не только убийц тех нашёл, но и через отчима похлопотал, чтобы нас не сгоняли отсюда. Видишь — школу построили! Дети наши грамотными будут! Они учителей на руках носят — так любят их… Я поклялся тогда, что не уйдём с того места, где кровь наших женщин и детей пролилась. Школу я тогда же пообещал построить — перед иконой! Ты мне помог, я — тебе. И ещё приезжай — обязательно поможем. Я не всё нашёл, три ожерелья пропали. Но уж тут и мне ничего не сделать…

— А ведь тогда-то ваши женщины ни у кого ничего не взяли, — вспомнил Артур, глядя на горланящих внизу цыган. — Просто милостыню просили. Вечером возвращались в табор, и на них напала толпа. Люди, которые электричку ждали, в ужасе разбежались и даже ничего не запомнили. Но по своим каналам мне удалось вычислить главаря. Он действительно «зазигованный» — отпетый нацист. Говорил, что мать его ограбили цыгане, — не подтвердилось. Ну, что, ваша светлость Макар Николаевич, мне ехать пора!

Артуру не терпелось вернуться в Москву с найденным добром Рубановых.

— Я сам им отнесу и всё объясню, но потом мне нужно к Трём вокзалам. Отвезешь?

— Да что там, конечно, отвезу! Куда скажешь — туда и поедешь! Не хочешь до завтра погостить? Попоём, попляшем — весело будет!

— Спасибо за приглашение, но времени совсем нет. Вот так! — Артур провёл ребром ладони по горлу. — Вещички уже в машине?

— Сейчас отнесут. — Макар вдруг схватил Тураева за плечо. — Брат мой! Благодетель! Не серчай, если что не так. Её родители ещё наживут. У них денег много, а дочка одна. А у нас смотри, сколько маленьких, и все есть просят. Ну, не повезло им так, как ей. Не на всех у Бога хватает милостей. Вот солнце всем одинаково светит. И ты для нас теперь, как солнце! Не брезгуешь, говоришь уважительно, будто с другом. Ну, прощай, Артур! Я тебя опять в гости жду…

Через час, отдав узел с добром остолбеневшим от счастья Рубановым, Артур отказался от щедрого вознаграждения. Свою просьбу он обещал передать через Дору Львовну Райникову, с которой глава семейства состоял в дальнем родстве. Он и надоумил Лёву пристроить пасынка в ту гимназию, где уже несколько лет училась его дочка Эмилия.

И не пришло тогда в голову солидному лысому господину в сияющем костюме от Армани и швейцарских «котлах», что случится с его любимицей. Серьёзная, замкнутая Эмилия, до этого не взглянувшая ни на одного мальчишку, по уши влюбилась в Стефана Силинга. И, поверив посулам цыганки, вынесла из дома громадный баул с вещами, да ещё остриглась почти наголо — волосы нужны были для колдовства. Мать Эмилии Роза пожаловалась, что дочка стала хуже учиться, забросила роликовые коньки и спортивные танцы, вступила в клуб самоубийц, а после угодила в нервную клинику…

Теперь нужно было только ждать, не поторапливая и не напоминая о себе. Ждать, занимаясь своими делами и твёрдо веря, что если не этим, то следующим вечером пожалуют гости. Их должно быть двое. За Эмилию Артур почти ручался. Странным образом цыганское враньё превратилось в правду, и девчонке действительно представился случай поближе познакомиться с объектом своей страсти, не теряя при этом достоинства.

Что касается Стефана, то он тоже вряд ли откажется помочь Артуру. Первая группа фактически уничтожена, но парня почему-то не тронули. Наверное, боятся — иностранец, малолетний, родные и близкие молчать не станут. Ему и карты в руки, как говорится. Насколько Артур просёк натуру Стефана, тот не отступит, раз взявшись за дело. Особенно теперь, когда нужно бросить вызов неведомой силе, искалечившей Любу и убившей Егора. Пусть потом Силинг хлопнет дверью и исчезнет в тумане, но пощекотать себе нервы не откажется ни за какие пряники. Остаётся только ждать, ждать и ждать…

Разумеется, Артур, оказавшись в этой квартире, тут же проверил ванную. Всё оказалось в порядке, и даже в шкафчике завалялся пакетик с морской солью. После полной смены на заправке и нескольких часов в таборе всё тело чесалось, глаза слипались, а голова тяжелела с каждой минутой. Соли оказалось недостаточно для полной ванны, и Артур добавил ещё кедрового масла.

Торопливо раздеваясь, он старался не уснуть, но в тёплой, остро пахнущей воде всё же задремал. Потом наскоро ополоснулся под душем, завернулся в полотенце, дорожным феном просушил волосы и вытащил из растрескавшегося шкафа просторную байковую пижаму.

Тураев смутно помнил, как натягивал куртку и брюки, как ловил на диване скользкие подушки, потому что сон одолевал его со страшной силой. Он лёг и сразу же вырубился, как под наркозом, и лишь потом вспомнил, что не спустил в ванне воду. Ладно, что свет погасил и запер входную дверь. Его одежда горкой лежала на крышке стиральной машины, а зимние сапоги, воняющие бензином, валялись посреди прихожей.

Зная, что без предварительного звонка гости не явятся, Артур решил немного поваляться, отдохнуть от трудов и волнений. Дискеты с «досье Вороновича» при нём уже не было. Теперь она лежала в автоматической камере хранения на Ленинградском вокзале, и не одна, а кейсе с другими документами, содержащими ничего не значащие сведения. Эти бумаги и диски остались после того, как Яков Райников, Лёвкин дядя, выстроил новый дом в Колюбакино. Там же, в симпатичной, совсем европейской вилле, они и встретились два раза — после Лёвкиных похорон и в день его рождения, двадцать шестого января.

Дом Якова Райникова был убран в стиле модного нынче экологического фитодизайна. Сухие травы, злаки украшали интерьеры нескольких комнат. Фотопортрет покойного Льва стоял среди белых лилий, орхидей и каких-то мелких, очень пахучих цветочков. Всё это великолепие было вставлено в начищенные до блеска медные трубы. Портрет словно вырастал из белой бархатной скатерти. Чуть дальше, в нише, стояли четыре высокие вазы, и в каждой — по две красные гвоздики.

— Тридцать восемь лет исполнилось бы Лёвке, — тихо, с усталой хрипотцой, сказал дядя, заглядывая в улыбающееся лицо племянника. — Как сейчас помню шестьдесят девятый год — солнце, мороз. Во дворе дети с горки катаются. Садик был в соседнем доме… Мы с Марком, братом, на казённой «Волге» едем в больницу за Дорой. Моя жена тогда с гриппом свалилась. И Марк, как помешанный, всё повторял: «У меня сын! Яша, ну как ты не понимаешь? Это же самое главное в жизни — ребёнок! Деревьев я посадил много — теперь ещё остаётся дом построить!» Они восемь лет наследника завести не могли, и наконец… Брат романтиком был, и потому свой дом не выстроил. Пришлось это сделать мне, за нас обоих. И мне страшно представить себе, что чувствовал бы сейчас брат…

Артур слушал Якова и вспоминал Лёвку — маленького, взрослого. И думал, что по-настоящему простил его только после смерти.

— Мне очень этот портрет нравится, — продолжал Яков. — Таким племенник и в жизни был. Ясно солнышко! Ты, наверное, помнишь. Правда, вы долго не виделись — не мудрено и забыть.

Заслуженный дипломат и разведчик с достоинством опустился в кресло, указав на другое Артуру.

— Признаться, я сам хотел поговорить с тобой, но ты первый проявил инициативу. Ведь ты был последним, кто видел Лёву живым. Кроме того, ты намекал и своей матери, и Доре, что знаешь какие-то подробности. Со своей стороны обещаю полную конфиденциальность. Того же жду и от тебя.

Между делом Тураев отметил, что вышколенный дипломат мог бы называть человека в возрасте под сорок и на «вы». Забыть о том, как видел его мальчишкой в синей школьной форме, сначала с красной, а потом с синей нашивкой на левом рукаве. Но потом решил не тратить время на формальности. Главное сейчас — заручиться поддержкой этого человека, влиятельного не только в своей семье и в своём министерстве.

— Обещаю, — произнёс Тураев твёрдо, проверяя, все ли пуговицы на его чёрном пиджаке застёгнуты.

— До сих пор мы придерживались мнения, что Лёва погиб от рук бандитов, которые хотели забрать у него диск с важной информацией. То, что сразу после гибели племянника прошёл обыск в его квартире, говорит о заинтересованности не только криминальных элементов, но и их сообщников в милиции. И вдруг приходит совершенно иная информация. — Яков играл своим низким красивым голосом, будто беседовал с иностранным коллегой. — Выяснилось, что Лёву застрелила сумасшедшая старуха по фамилии Фирсова. Её в области знали многие. Я по Интернету попросил свидетелей связаться со мной и поделиться сведениями. Она бродила и около Кубинки, и в Кунцево, и в окрестностях элитных посёлков. Приставала к людям в дорогих иномарках, грозила им карами Божьими, пророчила скорую смерть. Окружающие держали Клавдию Даниловну за юродивую, но серьёзно к ней не относились. И вдруг как гром среди ясного неба — Лёва у неё уже одиннадцатый! Фирсова в своё время была мастером спорта по пулевой стрельбе — ещё до замужества. Дочка её умерла от рака сравнительно молодой, оставила внука Игорька. Вдовая бабушка его вырастила, потому что папаша внука смылся сразу после его рождения. Души не чаяла в парне, надеялась дожить свои дни под его крылом. Игорь занимался мелким бизнесом, собирался жениться. Но случилось несчастье. Он вечером пошёл за сигаретами и попал под джип. Скончался на месте. Ему был двадцать один год. И бабушка, выйдя из психушки, решила застрелить столько же кровососов, сколько Игорю было лет. Под любым предлогом останавливала джипы, просила милостыню или подвезти, а после стреляла — в затылок или в висок. Обычно всё это происходило поздно вечером или рано утром. Пистолет был не зарегистрирован — Фирсова купила его в Сибири из-под полы. Полоумная-то полоумная, а своё наградное оружие не использовала! Знала, что сразу вычислят. Но это, признайся, в корне меняет картину происшедшего. — Яков испытывающе взглянул на Артура. — Если Лёву убила маньячка, то к его материалам это не имеет никакого отношения.

— Конечно, ничего нельзя исключать. Но налицо факты, говорящие о прямо противоположном. Во-первых, стремительный обыск и выемка компьютеров даже у дочек. Всё, правда, вернули, но зачем тогда забирали? Странные действия на дому у жертвы одинокой маньячки. Или тогда, получается, знали, что у Лёвки был этот диск? Послали бабулю или просто воспользовались случаем, но отработали по горячим следам на «отлично». Случись это чуть раньше, и досье было бы у них в руках. Но досадная случайность спутала их планы. Кстати, в тот день, когда проходили обыски у Доры Львовны, два сотрудника с Петровки посетили меня на квартире моей матери. Я живу в области, а они явились на Таганку. Допустим, соседи по общаге отправили их обратно в Москву. Я предупредил, что поживу там дней десять. Но как они могли вычислить меня, если не следили за Лёвкой? Нет, похоже, информацию о Фирсовой используют, чтобы усыпить нашу бдительность. Ведь, насколько мне известно, Лёвка ничем криминальным не занимался — ни в России, ни за границей. И вряд ли органы стали бы вести его в тот вечер, а потом сразу же делать обыски. Похоже, там знали, что готовится покушение. Или хотя бы предполагали, что оно возможно.

— Лёва, разумеется, закон не нарушал. — Слова Якова падали, как гири, мерно и весомо. — Но у него есть супруга с весьма тёмным прошлым и мутным настоящим. Кстати, фру Сибилла так и не сообщила, где находится. Две её дочери остались полностью на нашем попечении, а сын вообще неизвестно где болтается. Ну, да за него у меня душа не болит, а девочек жалко. Вполне возможно, что слежка связана с Сибиллой. Никогда не знаешь, какие подвиги и где она сейчас совершает…

— Сибилла?.. — Тураев почувствовал, как сладко сжалось сердце, и тут же спросил напрямик: — Вы считаете её причастной?..

— Очень вероятно, что это так! — отрезал Яков, и даже многолетний дипломатический опыт не помог ему скрыть ненависть. — Ты не встречался с Лёвой много лет и не представляешь степень его зависимости от этой… — Райников запнулся, подыскивая приличное слово. — От этой дамы. Я сам не мог бы поверить, что образованный, умный, самостоятельный и ироничный мужчина оказался тряпкой в руках особы, которая торгует не только своим телом, но и совестью. Вероятно, Лёва не сказал тебе всю правду. Что это за сведения у него появились? В чьих интересах и для кого они накапливались, судя по всему, в течение долгого времени? Все эти ямы с останками, свежие трупы со следами пыток и насильственной смерти, тайники с оружием и наркотиками, бесчисленные номера счетов в банках — зарубежных и наших… Думаешь, это мог собрать один человек, пусть бывший дипломат? Там работало большое число людей, и далеко не один год. Я просмотрел не весь материал — не было времени и душевных сил. Но по нескольким фрагментам могу определить, что снимали с начала девяностых. Это видно по качеству камеры и плёнки, на многих кадрах соответствующие показания таймера. Итак, пятнадцать лет, не меньше, готовилось это досье, и лишь теперь почему-то выплыло на свет Божий… Догадайся с трёх раз!

— Даже с десяти не догадаюсь, — моментально сдался Артур. — Знаю только то, что слышал от Лёвки. Не дайте помереть дураком, растолкуйте.

— Ты ведь не первый день на свете живёшь! В суде работал, в розыске, сам сидел… Я отлично понимаю, что важен не сам факт, а его интерпретация. Я не зря подчеркнул, что первые сведения из этого досье относятся к началу гайдаровских реформ. Возможно, даже к ещё более раннему времени. Но тогда наши иностранные друзья, — Яков пальцем указал на запад, — предпочитали эти зверства не замечать. Если они одобрили расстрел Парламента, а в девяносто шестом приветствовали перевыборы Ельцина, совершённые с массой вопиющих нарушений, то что им стоит проигнорировать безобразия, творимые бандитами и крышующими их ментами? Всё нормально! Это — первоначальное накопление капитала, а во всём виноваты коммунисты. И цетера, и цетера… Но теперь, — Яков поправил очки, сверкнув прозрачным лаком на ухоженных ногтях, — когда внешняя политика России начала существенно меняться, когда вместо того, чтобы сдавать свои позиции в мире, страна предприняла попытки подняться с колен… Когда всяким там американским консультантам перестали поступать баснословные гонорары, а деньги пошли по другим направлениям, тут-то и потребовались леденящие душу снимки, таблицы, интервью и прочие доказательства беспредела, царящего у нас! Будто бы это началось год-два назад! И, обрати внимание, как постоянно педалируется в этом досье тема сотрудничества криминальных структур и правоохранительных органов! Да разве это супердержава? Банановая республика какая-то! Верхняя Вольта с ракетами! И эти вот менты, прочие представители власти, сросшиеся с бандитами, сажают и выдворяют из страны самую лучшую, самую передовую и работящую, креативную часть российского общества… Олигархов, к примеру, представителей крупного бизнеса, которые на самом деле вытащили Россию из разрухи и не дали начаться гражданской войне!

— А причём здесь Сибилла? — удивился Тураев.

— Я не утверждаю наверняка, ибо со свечой не стоял и источников в их среде не имею. Но она вполне может быть причастна к составлению этого досье и к переправке его на Запад. По Интернету такие вещи не пересылают, и электронную почту вскрыть — для того же Стефана раз плюнуть. Нужно передавать по старинке, с курьером, чтобы никаких адресов и зацепок — ничего в Сети не осталось. Информационная война требует боеприпасов, а этот — на уровне атомной бомбы средней величины. Если, конечно, грамотно с ним поработать… Не находишь странным, что этот самый Воронович отправился из Приморья на Филиппины, прихватил драгоценное досье — будто знал, что встретит там Лёву. Не на всякий же случай он с собой диск возил! И Лёва — осторожный, благоразумный, просчитывающий последствия надолго вперёд — вдруг схватил досье и повёз в Москву, подставив себя под ужасные неприятности! Да что себя — всю семью, маленьких дочерей! Так он мог поступить только по просьбе Сибиллы. Она, кстати, знала Вороновича лично. Мой племянник забывал о родителях, о близких, о себе самом, когда жена этого требовала. Я его буквально не узнавал! Лёва зверел, когда кто-то из нас осмеливался критиковать Сибиллу. Мы её имя старались без нужды лишний раз не произносить, чтобы Лёва не обвинял нас в намерении разлучить их. Сейчас он, конечно, заорал бы на меня. Мол, мастодонт, совок, параноик, которому повсюду мерещатся шпионы! И это немудрено, раз я сам — шпион. — Яков невесело рассмеялся. — Лёва обожал её до безумия, в любой момент был готов жизнь за неё отдать. И отдал, судя по всему! А она даже не проводила мужа в последний путь. И, представь себе, до сегодняшнего дня не обозначила своего присутствия — хоть в Африке, хоть ещё где. Так бывает, если в случае опасности агент залегает на дно. Никто не должен знать, где он. Значит, вести Сибиллу будет трудно, даже невозможно.

Яков перевёл дух и откинулся на спинку кресла. В комнате пахло цветами, парфюмом с амброй и ванилью. И смотрел с портрета в чёрной рамке смеющийся счастливый Лёвка, а под окном визжали внуки Якова, уже позабывшие о смерти двоюродного дяди.

— По-вашему, скоропалительные обыски связаны именно с этим? — Артуру до сих пор не приходила в голову такая мысль. — Тогда Лёвку должна вести ФСБ. Допустим, воспользовались эксцессом Фирсовой, чтобы провести обыски… Так?

— Не знаю! — громко ответил, почти крикнул Яков. — И, честно говоря, не желаю знать. Это — одна из версий, но возможны и другие. Я только хочу предупредить тебя о том, что можно замазаться в этом дерьме, а потом не отмыться. На твоём месте я постарался бы избавиться от диска как можно скорее. Если хочешь, я помогу тебе в этом. Свяжусь, с кем надо, узнаю…

— Не нужно!

Тураев поднялся с кресла, и потемневшие глаза его сузились. Как всегда в минуты опасности, смуглое лицо покрылось гипсовой бледностью, а лоб избороздили морщины.

— Я вас прошу ничего не предпринимать! Я не показывал вам эти кадры, не говорил о последнем желании Лёвки. Всё сделаю сам, потому что это — предсмертная воля моего друга. Да, он мог намеренно не назвать имени Сибиллы в разговоре со мной. Но есть вероятность, что она вообще не причастна к этой истории. Скорее всего, западные спецслужбы нашли бы другого курьера, формально ничем с Сибиллой не связанного. И, кроме того, Лёвка не подставил бы меня под удар, зная, что за ним может следить «контора». На мой взгляд, всё произошло спонтанно. Потому Лёвкины действия и были такими нервными, непрофессиональными. Он непременно продумал бы наперёд свои поступки, готовясь заранее, а тут у него просто не было времени. Дискету искали очень тщательно — факт! Причём не ФСБ, а милиция, Петровка! То есть подчинённые тех самых «оборотней», героев нашего романа. И эти странные истории с девушкой и парнем, приехавшими в ресторан со Стефаном! Ещё двое спаслись только потому, что вовремя покинули Москву. И прямо перед побегом одного из этих скрывшихся пытались задержать люди из автомобилей с синими номерами! Разумеется, ни с кем из них мне толком не удалось поговорить. Меня знает только один человек, как раз который скрылся. Что спрашивали у тех двоих, понятия не имею. Но в результате один из них мёртв, а другая в двадцать три года стала терять память и заговариваться. Я сам хожу по плашке, которая в любой момент может обломиться. Но в память Лёвки буду работать до тех пор, пока жив. И вас прошу уважать волю погибшего, то есть не делать того, что ему не понравилось бы. А именно — не приплетать сюда Сибиллу, не строить предположений о её причастности к подготовке досье. И, более того, не обвинять её в действиях, направленных против России. Вы ослеплены ненавистью к этой женщине, и потому готовы, пусть бессознательно, взвалить на неё грехи всего человечества. Ещё раз прошу прощения, если чем-то вас обидел.

Артур видел, что Лёвкин дядя разозлился. На шее, на лбу, даже на лысине у него вспухли вены.

— Я понимаю, что Сибилла совершила достаточно неблаговидных дел в своей бурной жизни. Но пусть она отвечает за то, в чём действительно повинна. Мы не знаем всех обстоятельств, в том числе и тех, в силу которых она сейчас не может связаться с вами. А вдруг она арестована, больна, ранена? Не дай Бог, убита? Я не прошу для неё снисхождения, но не хочу и напрасных наветов. Лёвка теперь там, где отвечают за всё без утайки. И пусть он сам раскается в своей сумасшедшей любви к жене или благословит её. И никто, включая даже родственников, не вправе решать за Лёвку, кого ему любить, а кого ненавидеть. Даже сам человек не всегда может властвовать над собой, понимая, что слабость его — не вина, а беда. И тут уж тем более никто не хочет, чтобы его до сорока почти лет держали за дурачка. А ведь вы прекрасно знаете, что Лёвка не был дурачком. Он просто хотел сделать мир чище и лучше…

Яков некоторое время сидел молча, пристально глядя на портрет племянника — будто мысленно разговаривал с ним. Артур, чтобы не мешать, поднялся с кресла и подошёл к окну, за которым слышалось ржание лошадей, звенели детские голоса. Время от времени их прерывал властный, женский. Двое внуков Якова совершали вечерний моцион на пони под руководством его снохи Катерины.

Наконец-то, в конце января, ударили настоящие морозы, а перед тем выпал снег. Теперь двор, дорога, поля, далёкий лес — всё искрилось, переливалось, играло, радовалось под лучами ещё низкого, но уже повернувшего к весне солнца. Артур смотрел на голубое, с редкими хлопьями облаков, ледяное небо, и пытался представить, как там существует душа друга, чьё тело десять дней лежит на Востряковском кладбище. Надо же — Лёвка всё уже знает, а Артур — нет! Для друга теперь не существует вопроса, есть ли жизнь за гробом, как на самом деле устроен мир, и почему он такой несовершенный…

В хозяйстве Якова Райникова было четыре лошади, включая двух пони. И все они бегали по кругу, огибая не только дом, но и просторный двор. Гривы и хвосты у всех животных были убраны особым образом — в соответствии с пожеланиями хозяев. Пони маленькой Жени был подстрижен и раскрашен под жирафа. Её младший братишка Савва изо всех сил старался удержаться на лошадке, загримированной под зебру. Катерина и Арсений, одетые в тёплые куртки, шерстяные рейтузы, высокие сапоги и барашковые шапки-кубанки, демонстрировали и детям, и наблюдавшему из окна Тураеву чудеса профессиональной выездки.

Катя солировала на чалой кобыле с гривой под сеточкой в цветах. Арсений придерживал танцующего гнедого жеребца, над гривой которого мастерам пришлось попотеть несколько часов, прежде чем она превратилась в тугие барашки. Отец семейства упражнялся как бы сам для себя. Он даже ни разу не окликнул детишек за всё то время, что Артур смотрел на них. Зато мать не давала «мелким» ни секунды покоя — отчитывала, учила, одёргивала, запрещала.

— Артур, пойди сюда! — позвал Яков, и голос его теперь был надтреснутым, стариковским.

Дипломат смотрел на испанский антикварный торшер с изогнутыми и переплетёнными ножками, каждой из которых свисал белый матовый колокольчик абажура.

— Сядь, послушай. — Дождавшись, когда Тураев опять устроится напротив, Райников продолжал: — Я сказал тебе всё, что думал. Если ошибся — заранее прошу прощения. Если нет — во всём вини себя. В память племянника я должен сделать то, что он хотел; то есть помочь передать досье по назначению. Разумеется, лично я этим заниматься не стану — по многим причинам. Главная из них — я скоро уезжаю обратно в Швейцарию. И отдаю себе отчёт в том, что группировка, интересы которой под угрозой, очень мощная и влиятельная. Её крышуют чины с большими звёздами, и в любой момент с тобой могут расправиться — не по понятиям, так по закону. Ты это и сам понимаешь, но всё равно готов идти до конца. Похоже, тебе ещё не надоело совать голову в пасть тигра. Что ж, это тоже твой выбор. Скажи, как можно посодействовать?

— Я должен, не вызывая подозрений, выйти на контакт с несколькими людьми, имена которых указаны в досье. Для этого потребуются связные — первый состав я целиком потерял. Принесла же нелёгкая в ресторан Мирона Василенко, который ещё и застрелился! Моей вины в этом никакой нет, а всё равно тошно. Если по одному из адресов пойду я сам, да ещё съезжу в Питер, получается пять точек. Не удастся найти по человеку на каждую — кому-то из курьеров тоже придётся прикрыть две. И по одной точке оставим остальным. Надо действовать быстро, пока противная сторона почивает на лаврах.

— У тебя есть кандидатуры?

Райников достал ящик с сигарами, открыл его и протянул Артуру. Когда оба отрезали кончики «гаван» и закурили, Райников расслабился, обмяк.

— Пока одни прикидки. Главное, чтобы человек не вызывал подозрений у окружающих. Ставки очень уж высоки…

— Подозрений не вызовут члены нашей семьи, — перебил его Яков, взмахнув сигарой. — Я уезжаю надолго, да и стар для таких авантюр. Чтобы ты обо мне плохо не думал, порекомендую своего Арсения. Того, что за окошком гарцует — можешь его рассмотреть. Ему двадцать семь — как тем ребятам из первого состава. Но Арсений — профессионал высочайшего класса, закончил два ВУЗа. Дипломат, юрист и опер в одном лице. Он обеспечит твои контакты в лучшем виде. С Лёвой Сеня был даже ближе, чем с родным братом Борисом. В память кузена он согласился помочь. Ведь на руках Лёвы, можно сказать, вырос!

— А жена его чем занимается? — Артур опять услышал звенящий сталью голос за окном.

— Катя имеет несколько spa-салонов. Очень удачный брак — не сглазить бы! — Яков постучал по углу стола и удивлённо поднял брови. — Ты и её хочешь привлечь? Вряд ли Катерина согласится…

— Да что вы! — Артур сбил с сигары пепел и долго смотрел, как тлеет. — Не только её, но и Арсения привлекать не стану. Удача, что я смог их сейчас увидеть, поэтому не придётся время терять.

Яков воззрился на него зелёно-карими выпуклыми глазами, и Артур рассмотрел каждую жилку на его белках, а в зрачках — своё микроскопическое отражение. Похоже, дипломат не поверил своим ушам, и поэтому несколько секунд пыхтел сигарой, осмысливая услышанное.

Потом, насупившись, сердито спросил:

— Вот как? Чем тебе парень плох?

— Я вам скажу откровенно, но прежде поблагодарю за предложенную помощь. Я глубоко тронут тем, чтобы хотели отправить на опасное дело своего сына. В его согласии тоже не сомневаюсь. Но Арсений — откровенный подкаблучник. Во всём слушается жену. Вы его не упрекали, как покойного Лёвку, в слишком сильной привязанности к супруге?

— А что, он бить жену должен? — Тон Якова становился всё более злым. — Катерина — совсем не то, что Сибилла. Приличная женщина из интеллигентной московской семьи. И сейчас занимается делами, которые вряд ли заинтересуют ФСБ, да милицию тоже. Ты видишь, что она рядом с детьми? Когда свободна, каждую минуту — им! А та? — Райников махнул рукой. — Не хочешь — не надо. Мне так спокойнее. Я всегда сыновьям говорил, чтобы в первую очередь были вежливыми. А уж на женщину голос повысить — упаси Бог!

— Это не вежливость, а именно покорность, неуместная у мужчины. По-моему, Арсению вообще на всё наплевать — лишь бы его не трогали. Я отдаю должное внешности и манерам, целеустремлённости и старательности вашего сына, но не это нужно мне от связного. Я жизнь свою должен доверить этому человеку. Ведь он может выдать меня и тем самым погубить! А тот, кто слушается жену, как малыш мамку, вряд ли устоит в критической ситуации. Арсений ровен, спокоен. Всем, в сущности, доволен. Зачем ему лишние проблемы? А тут от Кати попадёт, придётся на психоаналитиков тратиться. Вдруг, не дай Господь, ранят его или убьют? Как же детишки без отца останутся, да ещё по моей вине? Нет, тут другая личность требуется. И, желательно, не семейная. Мне Егора Зимина, которого я даже не видел, до конца жизни хватит. У него дочка осталась и вдова в положении.

Артур выдохнул дым резко, будто обрывая внутри себя какую-то нить.

— Я и сам жену никогда не бил, и другим не советовал. Но амёбой тоже не слыл, потому что мужчина всё-таки главным в семье должен быть. И если человек по природе ведомый, это видно сразу. Никакими «красными» дипломами натуру не прикроешь. Кроме того, я полагаюсь на интуицию, которая редко меня подводит. И я скажу так — с Арсением можно приятно провести вечер в компании, но в разведку с ним я бы не пошёл.

— Интуиция! — буркнул Яков, застёгивая чёрный пиджак и готовясь заканчивать неприятный разговор. — Ты ещё к бабке погадать сходи! Для мужчины главное — голова, а не сердце, не эмоции.

— И голова, и сердце, — твёрдо возразил Артур, тоже поднимаясь. — И разум, и эмоции. Мужик — не чурка еловая, и у него предвиденья бывают. В этой трясине каждый шаг может оказаться последним…

— Давай, поищи в наше-то время такого, что под пытками не сдаст! — криво усмехнулся Яков. — Любому заплати, припугни его, заинтересуй ещё как-нибудь — и готово! Тогда уж лучше выкинуть этот диск к чёртовой матери! Лёву всё равно не вернёшь, и тебе ни к чему с огнём играть. Женись на своей Ирине, уходи с заправки и перестань, наконец, матери нервы трепать. Нора и так вся прозрачная от горя…

— Наверное, действительно разумнее всего будет по частям выкинуть досье в Москву-реку. Но, понимаете, я Лёвке поклялся! И живому, и уже мёртвому. Мол, сделаю, как ты хотел! А вас я попрошу найти мне квартиру для встреч с агентами. Здесь особенного риска нет. Лёвка говорил, что «точки» по городу у «конторы» имеются. Мне ненадолго и нужно. Сейчас я говорю — на неделю. Потом срок можно продлить. Желательно близ площади Трёх вокзалов. И чтобы жить там можно было спокойно, и никто не пожаловал внезапно, раньше времени… Можно это устроить? И всё, больше никогда вас не побеспокою. Моя прихоть — данное слово держать, и я за всё в ответе. Если это стоит денег, заплачу.

Тураев подумал, что и сам мог бы найти квартиру. Но для этого потребовалось бы время, так нужное сейчас.

— Ничего это для тебя не будет стоить, — проворчал Райников, доставая и включая смартфон. — Сейчас спрошу, какая «хата» свободна. Каланчёвка устроит? Кажется, она пустая, человек съехал…

— Да лучше некуда! — Артур готов был расцеловать в обе щёки этого с виду надменного, но на самом деле очень доброго дядьку. — Когда можно туда перебраться?

— Я позвоню, когда окончательно договорюсь, — тем же скрипучим голосом ответил Яков. — А нет — подберу другую. Их в Москве навалом.

— Тогда не смею вас более задерживать! — Артур почувствовал, как все его мускулы заныли от нетерпения. — Как только будет ясно с квартирой, звоните на «трубу» в любое время дня и ночи. Я сразу же приеду, куда скажете, потому что после дежурства три дня бываю свободен…

Эмилия приехала на Каланчёвку, когда Артур уже успел навести в квартире порядок, прибраться в ванной, сварить в джезве кофе и выпить две чашечки. Больше никакой еды в доме не было, а идти в ночной магазин он не мог из-за недостатка времени. Тураев решил пока натереть дубовый пол, потому что ждал в гости девушку из высшего общества. Эмилия вполне могла просто сбежать из той захламлённой конуры, которая предстала перед Артуром вчера. Похоже, спецслужбы не особенно-то жаловали своих агентов, с которыми тут встречались, — хуже было разве что под забором.

Около суток телефон молчал, и на мобильник не приходили условные сообщения. Артуру оставалось только терпеливо ждать, между прочим, составляя планы на дальнейшее. С Эмилией Рубановой и её родителями должна была поговорить Дора Райникова. И объяснить, что в качестве благодарности за возвращённые из табора вещи девушка должна будет выполнить небольшое поручение Артура.

Конечно, Эмилия вольна отказаться, и никто её за это не осудит. В любом случае никому об этом разговоре сообщать нельзя, и настоящая девчонка должна уметь хранить тайны. Но, собиралась добавить Дора Львовна, Эмилии лучше пойти Артуру навстречу. Потому что в итоге она получит роскошный сюрприз!

Такое обещание должно было заинтриговать Эмилию само по себе. Демонстрировать свой страх она вряд ли захочет. Ночью, с одним шофёром, приехать на Каланчёвку, зайти в незнакомый дом, подняться на третий этаж и встретиться там с таинственным незнакомцем — невероятно увлекательная перспектива, способная прогнать депрессивные мысли.

Конечно, родителям Эмилии Дора не говорила всей правды, но твёрдо ручалась, что с девочкой ничего страшного не произойдёт. Супруги Рубановы доверяли Доре, и потому решили отпустить ребёнка на Каланчёвку, тем более что отказ мог довести его до новой истерики. К тому же авторитет Тураева взлетел в глазах четы на недосягаемую высоту — ведь до сих пор никто не мог вернуть исчезнувшие вещи и драгоценности из цыганского табора.

Добро, оплаканное и от безнадёжности забытое, волшебным образом вернулось в дом — даже старинный кинжал в отделанных искусной чеканкой ножнах. И Артур ни копейки не взял с них за это! Значит, ему нужно помочь, иначе будешь чувствовать себя последней мразью. Этого ни Эмилии, ни её предкам не хотелось.

Когда «труба» наконец запищала, Артур уже успел свыкнуться с мыслью об очередном поражении. На благодарность Рубановых он, возможно, надеялся зря. Во всяком случае, дочку ночью они вряд ли отпустят даже под поручительство Доры, и потому надо искать другой способ встретиться с Эмилией. Потому, увидев на экране слово «Еду» без подписи, Тураев присел на стул красного дерева, который угрожающе затрещал под ним и едва не развалился.

— Так, хорошо… Сейчас встретим.

Артуру хотелось проспать ещё столько же, сколько он уже проспал, но пока думать об этом было рано. Ничего, не до утра же Эмилия здесь пробудет — наверстаем!

Быстро справилась Дора Львовна, молодец! Конечно, ей сейчас только последний гад мог отказать. Напротив, мать Лёвы все жалели, старались как-то утешить, поддержать. Но уговорить Рубановых отпустить дочь на Каланчёвку — это надо уметь! Ведь о главном девочке нельзя было сказать даже на ушко. Артур понятия не имел, захочет ли почтить его своим визитом Стефан Силинг.

Тураев прошёл к высокому, плотно завешанному окну, немного отогнул портьеру и увидел, как к дому со стороны Спасской улицы подрулила чёрный сияющая «Ауди». Там, похоже, оставались ещё люди, которые должны были страховать Эмилию от возможных неприятностей. Тураеву такой парадный выезд не понравился, но выбирать не приходилось; и родителей тоже нужно было понять. Интересно, чем зацепила их Дора Львовна? Какие нашла слова? Впрочем, Тураев искал сейчас убийц её сына, и скорбящая мать могла свернуть горы…

— Я не верю в официальную версию, Артур. Нет, всё возможно! Наверное, сумасшедшая старуха стреляла в Лёвушку… Но видел бы ты, как быстро завертелось колесо следствия сначала, и как они охладели к делу потом!.. Несколько раз сказали мне, что ничего не известно, и вдруг внезапно нашли эту бабку. А она невменяемая, сейчас на экспертизе. В любой момент может заявить, что сама себя оговорила. Чует моё сердце, что её просто подставили — это если действительно она убила. Или в милиции сразу об этом знали, а сообщить решили только теперь? Но почему?..

Тураев видел, как из «Ауди» вышла длинноногая, коротко стриженая девушка без шапки, в блестящей кожаной куртке на меху. Каблучки её сапожек звонко стучали по замёрзшему асфальту. Казалось, что Эмилия сейчас вскочит на лошадь, даст ей шпоры и умчится по Каланчёвке к железной дороге. Но девушка никуда не ускакала. Перекинув ремень спортивной сумки через плечо, она быстро взбежала на крыльцо и нажала кнопку домофона. Артур, опомнившись, бросился к двери, чтобы впустить ночную гостью сразу же и не нарушать трелями покой спящего дома.

Всё-таки домофон успел один раз проверещать, прежде чем Артур снял трубку. Он, как и было оговорено, ни о чём не спрашивал, а нежный девичий голос произнёс то же слово, что было в эсэмэске: «Еду».

— Заходите!

На сей раз отозвался Тураев, досадуя на себя за то, что не проверил лестницу. Но ничего, он выйдет встречать Эмилию и проследит, чтобы с ней ничего не приключилось. Ладно, не додумалась приволочь с собой охранника — похоже, девка не робкая. Хоть и не долго подняться на третий этаж, так ведь уже на первом можно здорово напороться, если не повезёт. Но, похоже, сегодня судьба им улыбалась.

Девчонка в ковбойских сапогах, свежая и румяная, взбежала к явочной квартире, будто взлетела. И Тураев вспомнил, что она тоже спортсменка — в их деле это очень даже пригодится. Интересно, знает ли она о том, что сюда же должен пожаловать Стефан? Дора проговорилась или, как условились, сохранила интригу? Ладно, не суть…

— Сюда, пожалуйста! — Тураев посторонился, пропуская высокую тонкую барышню. — Сразу извиняюсь за бедлам, но квартира не моя.

Эмилия рассмеялась — как колокольчик прозвенел. Артур и сам невольно улыбнулся, забирая у неё сумку.

— Это что же вы такое тяжёлое притащили?

— Дора Львовна сказала, что вы на три дня здесь засели. А еду, конечно, не взяли.

«Девушка из высшего общества» оказалась вовсе не такой, как представлял её Тураев. Она держала себя просто, смотрела приветливо, болтала без умолку, расстёгивая «молнию» на сумке и выставляя пакеты с кульками.

— Мужчины ведь с голоду умереть могут, если о них не позаботиться! — Эмилия распахнула дверцу пустого, отключённого от сети холодильника. — Так я и думала! Вы больше суток ничего не кушали? Сейчас чайник поставлю! — тараторила она, хлопая дверцами шкафов и заглядывая в тумбу. — Что, и чайника нет?

— Чайник в комнате, мисс! — Тураев несколько оторопел от её напора.

Большие, золотисто-карие глаза девушки, похожие на омытые дождём плоды каштана, с длинными, загнутыми вверх ресницами, нежные розовые губы, точёный носик с еле заметными веснушками не могли оставить равнодушным искушённого ценителя женской красоты. Это живое олицетворение цветущей юности болтало, шуршало, хохотало, звенело тарелками, громыхало стульями, не давая Тураеву вставить ни слова. И он просто любовался Эмилией, слушал её нежный голос, смотрел в бездонные глаза и чувствовал, что жизнь ещё не кончена.

— Я так наелся в таборе, когда ваши вещи забирал, что, поверьте, до сих пор не хочется. Вы приехали сюда не для того, чтобы нянчиться со старым полуседым дураком…

— Это с каким ещё дураком? — Эмилия приоткрыла ротик.

— Да со мной, со мной, милая девочка! Вы разве не видите, как сильно я побит жизнью?

Скорчив жалобную кривую рожу, Тураев провёл по щекам ладонями и отвесил нижнюю губу.

— Давайте-ка трапезу перенесём на потом, а пока поговорим о деле. Вам Дора Львовна сказала, зачем мне нужна помощница?

— Да, сказала! А я сразу не поняла. Какая, говорю, помощница? По хозяйству? — Эмилия между делом не забывала прихорашиваться перед зеркалом. — А она мне: «Да какая ж из тебя хозяйка? Ты ребёнок ещё, да впридачу — избалованный! Твоё счастье, что вещи нашлись, которые ты цыганкам на приворот отдала. Что за дети пошли — всё о себе да о себе?! Ради мальчика девчонка всё нажитое семьёй воровкам спустила!» А ведь помогло колдовство, правда?

Эмилия искоса взглянула на Артура, и тот снова вспомнил про Стефана. Приедет или нет? Он взбрыкнуть может в любой момент и из-за пустяка отказаться. Только бы Яков не начал по привычке читать ему нотацию, а то ведь назло всё сделает!..

— Я ведь давно уже депресняк жуткий ловила, вены собиралась резать. А теперь хочется до ста лет прожить! Никогда такого не было… Ой, вам же по барабану мои дела… Да, меня только на два часа отпустили, и в машине охранники сидят. Я умоляла папу, чтобы только водитель был- ни фига! А вдруг хулиганы нападут компанией, и Богдан не отобьётся? Он хотел помочь мне сумку поднести. Но я сказала, что вы не велели никого с собой брать…

— Верно, согласился Тураев. — Только я не знал ничего о продуктах. Пойдёмте пока в комнату и наконец-то займёмся делом. Помощь нужна, разумеется, не по хозяйству. Дома я давно уже сам всё делаю. Но есть у меня обязательства, которые сам выполнить не могу. И потому прошу вас помочь мне.

— А какие обязательства?

Эмилия сбавила обороты и притихла. Она скинула курточку, оставшись в свитере из ангорской шерсти, и уселась в старинное креслице, картинно закинув ногу на ногу. Артур, действительно чувствуя себя старым и страшным рядом с этим жизнерадостным созданием, устроился напротив, на стуле, соображая, как бы попроще растолковать суть задания.

Да такой особе важное дело поручать опасно! Она крутится, как пропеллер, и может всё перепутать, позабыть, на середине бросить. Действительно, взбалмошный ребёнок! Зря он привлёк такую вертихвостку к сложному, опасному делу…

— Понимаете, в чём проблема… — начал Артур, массируя лоб.

От феерического мельтешения Эмилии у него началась мигрень, и теперь нужно было нажать три точки на голове — в соответствии с китайской методикой; иначе боль грозила стать невыносимой.

— В ближайшие дни мне нужно получить от нескольких людей очень важные материалы, чтобы завершить работу и сдать её заказчику. Люди эти проживают частью в Москве, частью в области. Я знаю их адреса и имена, но не имею возможности получить материалы лично. Сразу говорю, что это — не оружие, не наркотики, не фальшивые деньги. Одним словом, ничего криминального. Закон не будет нарушен, а это главное. Лишние подробности вам ни к чему.

Тураев с облегчением почувствовал, что методика сработала. Боль если не утихла совсем, то ослабела.

— Возможно, вам придётся съездить только по одному адресу. Есть вероятность, что по двум. Взять нужно будет дискету в конверте, предварительно обменявшись с тем человеком условными фразами. А потом передать этот конверт лично мне в руки. Фразы следует запоминать точно, не меняя и не переставляя слова. Всю подготовительную работу я беру на себя.

— Ой, как интересно! Пароль и отзыв? — восторженно захлопала в ладоши Эмилия. — Как в детективном сериале! А почему вы сами не можете взять конверты? И для чего такая тайна, если нет криминала?

— Девочка моя, есть такие вещи, о которых вслух лучше не говорить, — назидательно произнёс Тураев. — Сказал — не могу, значит, так и есть. И единственное, чем вы можете помочь, — сделать это за меня.

— Да за то, что родители теперь не будут меня каждый день пилить, я вам сто конвертов привезу! — воодушевлённо пообещала Эмилия. — Вы всё так классно устроили, да ещё вознаграждение не взяли. Мама целую ночь от счастья рыдала! И папа сказал: «Надо отблагодарить, дочка!» Вот так! Он считает, что и добро, и зло помнить надо. А после поступать, как совесть велит. Я очень хочу сделать вам приятное! Да, папа вашего отчима Альберта Шандоровича лично знал и очень уважал…

Эмилия не договорила, потому что тураевская «труба» несколько раз пискнула на широкой постели. Артур, сделав Эмилии знак притихнуть, рванулся, как застоявшийся бегун, и не сразу снял блокировку с клавиатуры. Подрагивающим от волнения пальцем он нажал «Показ».

— «О'key!» — прочитал Артур на латинице и облегчённо вздохнул. Значит, переговоры Якова со Стефаном прошли успешно. Старый волк, наверное, мобилизовал всё своё искусство и на сей раз сумел не разругаться с парнем.

Теперь придётся посвящать их в суть дела одновременно, что может сработать как в плюс, так и в минус. Эмоциональные натуры вроде Эмилии всегда оставляли простор для фантазии, если доводилось прогнозировать их поведение. В присутствии предмета своей страсти девчонка может и мобилизоваться, и окончательно впасть в транс. А он этого ведь зависит успех всей операции…

— К вам кто-то ещё должен прийти? — спохватилась Эмилия, поигрывая тонким, белого золота, браслетом на запястье.

— Да, другой мой помощник. Вы будете работать вместе, — загадочно улыбнулся Артур. — Пойду встречу его у домофона…

— А я пока чай поставлю! Немедленно нашла себе занятие девочка.

Схватив старомодный эмалированный чайник, она вихрем унеслась на кухню. Тем самым дав Артуру возможность немного отдохнуть от себя. Тотчас же за окном послышался треск мотоциклетного мотора, и Тураев снова глянул за штору, чтобы убедиться в прибытии Стефана.

Тот лихо, как гонщик, завернул рычащую машину около подъезда, и тут же опять стало тихо. Действительно, ему же пятнадцать, и ни о каком автомобиле речи не идёт. Молодец, что не взял такси и не приволок сюда не проверенного шофёра. Каждое лишнее лицо могло к утру доложить обо всём, происходящем на Каланчёвке, прямёхонько братьям Василенко.

За Стефаном, скорее всего, следят, и нужно быть осторожнее. Наверное, его и сейчас сопровождала «наружка», но на гоночном мотоцикле легко оторваться от «хвоста». Это во-первых. А, во-вторых, Стефан мог встречаться здесь с какой-нибудь девицей, и в этом случае вряд ли стал бы вызывать водителя.

«Ауди» со свитой Эмилии так и стояла на парковке, но Стефан не обратил на неё внимания. Повозившись немного у мотоцикла, он прямо в шлеме подошёл к металлической двери подъезда. Как только прозвучал первый сигнал домофона, Артур снял трубку. Всё произошло так же, как и в случае с Эмилией, — молчание, оговорённое слово, приглашение зайти.

Но прежде чем отворить дверь на лестницу, Тураев настороженно прислушался. Ему показалось, что на парковку завернул ещё один автомобиль, а этого в планах на сегодняшнюю ночь не было. Конечно, не одни они сейчас находятся в доме, и в любую квартиру могут приехать люди. Но всё же у Артура противно заныло сердце — сработала та самая пресловутая интуиция…

Когда Тураев вышел на площадку, Стефан уже стоял там, на кнопку звонка не нажимал. И снова вспомнился кошмарный сон в ночь с четверга на пятницу, когда погиб Лёвка Райников и привиделась давка в супермаркете. Тот парень с необыкновенными глазами, что светятся в темноте, как у хищника… Вот он! Во сне — спаситель от верной гибели и, кажется, пожертвовавший собой.

А сейчас он смотрит, немного откинув голову назад, словно хочет заранее отстраниться от недоевшего попрошая. Всем своим видом Стефан демонстрирует скуку и желание поскорее убраться отсюда. Он будто бы и сейчас всё ещё не знает, входить или не входить в старую металлическую дверь, обшитую вагонкой только снаружи.

— Добрый вечер! — как можно более приветливо сказал Артур, хотя по правилам приличия поздороваться первым должен был приехавший, тем более младший по возрасту. — Проходите, раздевайтесь.

— Благодарю вас, — ответил Стефан уже оформившимся, низким, к тому же хрипловатым голосом. — Добрый вечер. Прошу извинить меня за опоздание — только что удалось вырваться. Была вечеринка у друга.

Высокий, стройный, темноволосый парень говорил по-русски без акцента. Но по каким-то неуловимым ноткам чувствовалось, что язык ему не родной. Некоторые буквы Стефан произносил странно, проглатывал окончания слов, но всё равно Тураев мысленно поблагодарил покойного Лёву. Ведь до встречи с отчимом Стефан не знал ни одного русского слова. Тогда ему было два года, теперь идёт шестнадцатый.

Стефан снял куртку, похожую на «бомбер-джакет», взглянул вниз, на крутые «берцы», словно спрашивая, нужно ли разуваться.

— Идите так, тут всё равно грязно, — разрешил Артур. Он заметил, что следы Эмилии ещё не высохли на древнем паркете.

Из кухни высунулась девушка и тихо ахнула, стараясь справиться со своими чувствами. Но всё она резко побледнела, покачнулась, и Артур поспешил подхватить её под локоть. По счастью, Стефан уже ушёл в комнату и не заметил влюблённую в него одноклассницу, о безумном поступке которой судачила вся гимназия.

— Спокойнее, только спокойнее! — шепнул Артур на ухо потрясённой Эмилии. — Это и есть сюрприз, который я обещал. Довольны?

— Мне… нехорошо… Погодите!

Эмилия навалилась на Тураева всем телом, и тот мысленно послал себя по матушке. Ладно, что кипящий чайник девчонка от радости не выпустила из рук! Так ведь может и в обморок надолго упасть, и тогда карачун их проекту. Вместо того чтобы обсуждать нюансы предстоящей операции, придётся вызывать «неотложку».

Услышав возню у себя за спиной, Стефан резко обернулся. Его янтарные глаза ярко вспыхнули, левая щека несколько раз дёрнулась. Тураев не к месту подумал, что парень, конечно, уже бреется, и не один раз на дню.

— О-о, привет! — воскликнул Стефан весело, но Эмилия не услышала.

— Помогите мне! — Артур поспешно подхватил девушку на руки. — Давайте, уложим её на кровать. Уберите подушки, чтобы голова была пониже. Ничего, пройдёт, будем надеяться. Жаль, аптечки тут нет…

— Что с ней? — Стефан отбросил подушки, скатал одеяло. Потом разогнулся, заслонив головой люстру. — Как она здесь оказалась?..

— Так же, как и вы. Будете работать в паре. — Артур похлопал себя по карманам, хоть и знал, что ничего подходящего там нет. Вот если бы нашатырный спирт найти или нюхательную соль… — Принесите воды! Быстро!

— Минуту! — Стефан уже не выглядел скучающим бонвиваном — он не на шутку перепугался. Выскочил из комнаты и моментально вернулся с запотевшим стаканом. — Ей плохо?

— Да уж не хорошо! — Тураев, сначала воспринявший обморок Эмилии как девичье кокетство, сосредоточенно считал её пульс, смотрел зрачки. Потом, смочив носовой платок, обтёр ей лицо. Артур уже позабыл не только о легковушке на парковке, но и о задании, суть которого хотел объяснить своим помощникам. — Если не очнётся, будем врача вызывать. Только что всё нормально было…

— Кажется, она в себя приходит! — Стефан осторожно дотронулся до безвольно свисающей руки девушки.

Тураев, по старой привычке всё примечать, обратил внимание на красоту его рук и ногтей, розовых, как и ладони. На тыльной стороне рук кожа была очень тёмной. Тонкие благородные запястья Стефана украшали кованые браслеты.

— Может, сапоги ей снять?

— Не надо сапоги… Я очнулась. — Эмилия бледным языком облизала сухие губы. Тураев теперь не мог представить, что двадцать минут назад, свежая и розовая, она стрекотала, как сорока. — Извините… голова закружилась. Я много разных лекарств выпила. — Эмилия старалась не смотреть на Стефана, который заметно повеселел. — Правда, мне уже лучше. Давайте дальше рассказывайте, что делать нужно! — Девушка, покачиваясь, попробовала спустить ноги, но тут же легла обратно. — Нет, не могу пока.

— Пойдём-ка на кухню! — Артур дёрнул Стефана за рукав. — Чайку ей сварганим да поговорим по душам. Эмилия, мы скоро.

Когда они оказались вдвоём, Тураев, вдохнув и выдохнув несколько раз, взглянул прямо в ужасные и чарующие глаза сына своей бывшей любовницы. О нём незадолго до гибели говорил Лёвка. Артур столько слышал о Стефане, причём чаще всего плохого, что поневоле стал относиться к нему предвзято. И сейчас решил одним ударом разрубить все узлы.

Почему-то казалось, что парень поймёт его, не взбесится, не удерёт, оставив их с Эмилией. И вертелась в памяти фраза, брошенная Яковом в том разговоре на даче. Тогда эти слова больно резанули Тураева по живому, и теперь именно они заставляли разговаривать со Стефаном откровенно, но вежливо.

— Извини, я на «ты» перейду — сейчас до церемоний. Мой сын всего на год тебя моложе, так что имею право. — Тураев, говоря это, одновременно заваривал чай, принесённый Эмилией. Добавлял сахар, гонял ложечкой пакетик в уже остывшем кипятке. — Тебе интересно, что с Эмилией? А догадаться извилин не хватает? Странно, ты ведь не такие ещё задачки решал! И зачем она вещи цыганам на приворот отдала, тоже не знаешь? Я специально свёл вас здесь, чтобы прекратить эту пытку для девчонки. Да любит она тебя, Стёпа! Любит по-настоящему, до потери сознания — в самом прямом смысле! Она не притворяется, не гонит туфту. Действительно, больна тобой, как тяжким недугом. У вас вся гимназия кости ей моет, а ты в счастливом неведении? Эмилия ведь самоубийством из-за тебя кончать хотела. Или ты боишься впустить настоящее чувство в свою пресыщенную душу? По-быстрому трахнуться — это для тебя, а руку влюблённой барышне поцеловать — стыдно? Чёрт побери! — Артур насухо выжал пакетик и бросил его в ведро, хлопнув пластиковой крышкой. — Меня бы кто так полюбил! Хоть бы на один денёк, но — как тебя Эмилия! Чем ты заслужил этот дар небес, и почему я обойдён? Что тебе нужно ещё? Юная, прекрасная. Неглупая, и при том преданная, как собака! Дочь большого начальника — завидная партия! Ведь всех кандидатов женихи отвергает с порога… По секрету Дора Львовна мне шепнула — была возможность сойтись с американским магнатом. И того отшибла! Арабский шейх сватался — не пошла. Поклялась удалиться в монастырь и стать Христовой невестой, потому что выше тебя для ней — лишь Он! Только ей сейчас ничего не говори, а то опять в обморок грохнется. Я ведь окольными путями всё узнал. А теперь сам решай, как поступить. Но я бы на твоём месте уважил чувства Эмилии или ушёл из гимназии. Быть рядом с тобой и видеть, как другие девицы тебя домогаются, она не в состоянии. Неволить тебя никто не будет, но кое-какие выводы лично я сделаю. — Тураев поставил стакан с чаем на поднос. — Посиди, подумай, сынок! — Он видел, что Стефан побит этими словами, как камнями, и потому не сдержался, потрепал парня по шикарной причёске. Стрижка «лодка» требовала много времени и денег, и потому далеко не каждый мог её себе позволить. — Я понимаю, что тебе тоже нелегко. Ты не знаешь, как вести себя в семье. Знаю, каково быть для всех лишним, — сам так рос. Ожесточился и многих славных людей обидел. Не со зла — по дурости, по невежеству. И потому хочу, чтобы ты оттаял, как можно скорее научился отличать «фальшак» от подлинника. Я свёл вас здесь не для этих вот разговоров, конечно. Кто ж знал, что Эмилия, увидев тебя, грохнется в обморок? Я-то сюрприз ей решил сделать, чтобы вдохновить на подвиги. Недооценил глубину её чувств, в чём каюсь. И, раз уж так случилось, решил предупредить тебя, что девчонка погибнуть может. Подумай об этом! И ещё о том. Что случилось с Лёвой. Мы беседовали незадолго до его гибели. Он говорил, что всю жизнь любил тебя, даже если не мог должным образом это выразить. Хотел, чтобы мы познакомились с тобой. И очень жаль, что это произошло при трагических обстоятельствах. Теперь, когда Лёвы больше нет с нами, я прошу тебя помочь отомстить его убийцам. Больше мне от тебя ничего не нужно, сынок… — Тураев ещё раз произнёс это слово и почувствовал, как Стефан вздрогнул, сжался. — Пожалей Эмилию и вспомни Лёву. Но если не чувствуешь в себе сил для этого, откажись от сотрудничества со мной. Это очень опасно — сразу говорю!

Когда Артур вернулся с пустым подносом, Стефан сидел на табуретке, устроив локти на коленях и подпирая голову кулаками. Вдруг он в упор посмотрел на Тураева, и тот увидел, что в глазах парня нет больше ни золота, ни серебра, ни хищного блеска. Глаза были совсем детскими — мокрыми, растерянными, со слипшимися длинными ресницами. Густые смоляные брови Стефана тоже были мокрыми, как и лоб, и щёки, и шея.

— Я много думал о том, чтобы разобраться, почему погиб Лев. Но не знал, к кому обратиться. Сразу же после убийства меня спрашивали, не отдал ли он мне какие-нибудь диски. Я сказал, что не отдавал. Они сделали обыск на Тверской, проверили мой компьютер, ноутбук, но ничего не нашли. Как мне показалось, другое их не интересовало. — Стефан жестом попросил Артура сесть, и тот опустился на другую табуретку. — Знайте, что убийца Льва Райникова — мой личный враг! Я не верю в сказку о случайной встрече с маньячкой. По крайней мере, за ней кто-то стоял. Иначе к чему эти обыски? Знаю, что должен отомстить, иначе не смог себя уважать. Я — единственный мужчина в семье. Отец Лёвы умер, а дядя и братья не особенно хотят заниматься этим. Говорят, пусть милиция работает, и не дело дилетантов вмешиваться. Когда меня приглашали в первую компанию, уже намекали, что речь пойдёт о приёмном отце. Потому я и согласился представить ребят как своих друзей. Теперь один из них мёртв, двое пропали. Люба, с которой мы танцевали, в больнице, и ей очень плохо. Павел, их руководитель, говорил о своём шефе. Это были вы?

— Да, это был и есть я. — Тураев, не задумываясь, доверился сидевшему напротив мальчишке. — Будешь работать со мной? Тебе Лёва был отцом, мне — другом. Это — наш долг.

— Да! — Стефан тряхнул головой, отбрасывая назад густые блестящие волосы, положил ладонь на сердце. — Буду работать с вами.

— До конца? — уточнил Тураев, испытывающе глядя на Стефана.

— До конца, клянусь! — Стефан немного помолчал, потом заговорил снова: — Мне было десять лет, когда я узнал, что отец не родной. До того мне и в голову ничего не приходило. Он со мной обращался, как с сёстрами, ничем не выделяя. И мне всё равно было, что фамилия другая… Случайно услышал их с матерью разговор, потом подсчитал и всё понял. Получается, они познакомились, когда мне было шестнадцать месяцев…

Внезапно послышался лёгкий шорох, и в кухню ворвалась Эмилия с перекошенным от страха лицом, бледная и ещё более похудевшая.

— Там… я в окно видела… милиция приехала! Три человека с собакой в подъезд вошли! Слышите?! — Девушка подняла палец. — Грохот на лестнице!..

— А это точно к нам? — усомнился Стефан, но Артур схватил его за плечо. Другой рукой он притянул к себе Эмилию.

— Быстро в постель! Вы сюда приехали потрахаться, а я — охранник Стефана, раз люди Эмилии в машине. Больше мы ничего не успеваем. Раздевайтесь — и под одеяло!

Тураев уже не имел возможности увидеть, как вспыхнула маковым цветом девушка, как смутился всегда циничный Стефан. Ребята мигом исчезли, а Артур, на цыпочках подойдя к двери, убедился в правоте Эмилии. Наряд милиции действительно прибыл по их души.

Видимо, номера квартиры служивые не знали, и потому принялись звонить и барабанить во все двери на третьем этаже. Когда заспанные, перепуганные люди высунулись из квартир, эхо от их возмущённых воплей прокатилось по всей лестнице. Артур тем временем ушёл в тесную комнатёнку без окон, большую напоминавшую кладовку.

В их дверь позвонили повторно, и тотчас глухо залаяла собака. Из большой комнаты не спеша вышел Стефан — теперь уже в одних белых слипах, эффектно оттеняющих его бронзовый рельефный торс. Артур воображал, что чувствовала Эмилия, внезапно оказавшись в постели с этаким красавчиком, и широко улыбался. «Она ещё девочка!» — вспомнил он слова Доры Львовны и решил, что быть девочкой Эмилии Рубановой осталось недолго.

— Откройте! Милиция! — услышал Тураев простуженный крик из-за двери. — Проверка документов! — Видимо, Стефан поинтересовался, зачем их принесло ночью.

Потом загрохотала отлетевшая дверь, и весь наряд вместе с собакой ввалился в прихожую. Выглядели стражи порядка, как три богатыря — все высокие, толстые и мордатые. Артур замер за дверью, стараясь сообразить, где же они прокололись, но никак не мог сосредоточиться из-за грохота шнурованных ботинок и зычных команд старшего наряда.

— Ваши документы! — потребовал этот голос, и Тураев впервые представил, что чувствовали люди, когда документы требовал он сам. Очень не хотелось втягивать в скандал водителя и охранников Эмилии — тогда Рубанов точно не позволит дочери работать с Артуром.

Он не видел, что происходит в коридоре, но по моментально изменившемуся, теперь доброму и весёлому тону старшего лейтенанта Крисятецкого определил — кажется, пронесло. То ли на ментов произвели впечатление иностранные документы Стефана, то ли парень догадался вложить в них купюру высокого достоинства. Овчарка уловила настроение хозяев и принялась просительно повизгивать. Артур скрестил два пальца и плюнул через плечо.

— Разрешите квартиру осмотреть — для протокола. Мы быстро.

Крисятецкий говорил даже просительно. Старший лейтенант представился, а вот фамилии и звания двух других так и остались неизвестными. Кинолог приказал псу искать, и собачьи когти защёлкали по рассохшемуся паркету.

— Пожалуйста, смотрите! У нас ничего криминального нет, — нежным голосом проворковала Эмилия. — Мы только чай пили — вон, остатки в стакане. У нас даже водки нету, не то, что наркотиков…

— Молодцы какие детки! — заметил третий милиционер. — А то куда ни придёшь — шприцы, «колёса», «косяки», а то и целые лаборатории. Про «пузыри» даже не говорю. Сразу видно — не нашенское воспитание. И как только удаётся вас от приятелей ограждать?

Стефан ответил издалека, и Артур не расслышал. Устроившись на колченогой табуретке, он мучительно соображал, что означает этот странный ночной визит. Обычная накладка, результат чьей-то идиотской шалости или тайный знак Василенко? Неужели он, Тураев, уже вычислен? И как только сумели — ведь страховался достаточно надёжно.

Выдал Яков Райников? Или нечаянно проговорились другие родственники Лёвки? Ведь Артур не мог проконтролировать, с кем и где беседовали они «за жизнь». Могли случайно назвать его имя, потом всплыла история со свиданием на заправке перед убийством. А если ещё успели установить факт знакомства Тураева с Бушуевым, который исчез из Москвы при достаточно скандальных обстоятельствах, надо ждать развязки…

— Всё чисто, — сказал кинолог. Как и ожидалось, ни взрывчатки, ни наркотиков собака не обнаружила. — Поехали?

— Ты ещё кладовку не проверил! — рявкнул Крисятецкий, шурша бумагами. — Вроде там шевелится кто-то…

— Это мой охранник, — лениво позёвывая, объяснил Стефан. — Если нужно, поищите и там.

— Значит, вы тут с охранниками? — призадумался старлей. — В квартире один, и на улице кто-то есть?

— Да, там моя машина, — капризным голоском заявила Эмилия. — Нам по пятнадцать лет, не можем же мы водить сами!

— Ну, «фирма»! — расхохотался третий мент. — Чтоб наши так рассуждали! Гляди-кось, и в Москве прилично жить можно. А тех будто заставляют всё время закон нарушать. — Он подошёл к кладовке, приоткрыл дверь.

Артур поднялся с табуретки, стараясь, чтобы свет из прихожей не падал на его лицо. Он ждал, что бывшие коллеги сейчас спросят документы, спрятанные во внутреннем кармане куртки, но этого не произошло. Пёс Рой просто обнюхал все углы, потом — Тураева; ничем не заинтересовался, стойку не сделал. А потом, фыркнув, выбежал вон.

— Говорю же — нет ничего! — крикнул кинолог. Видимо, старлей уселся писать протокол далеко от кладовки.

Артур всё же не расслаблялся — они вправе потребовать и паспорт, и лицензию на охранную деятельность. Неизвестно, чем бы это могло обернуться, но вдруг Артур услышал родной, знакомый по милицейскому прошлому сигнал рации. Почему-то он сразу понял, что это спасение.

— Да ложный вызов в чистом виде! — ругался кинолог. — Какая-то девица пьяная позвонила. Даже номера квартиры не знает, а говорит, что там наркота и оружие. Номер пробили, откуда звонок был, так оказалась дежурная аптека. Девчонка туда забежала, говорит, мама больная дома беспокоился, а в мобиле батарейка села. Её по доброте душевной позволили позвонить, а она «ноль-два» набрала и ну заливать про всякое разное…

— Мужики, на конь! — гаркнул Крисятецкий.

Артур между делом отметил, что старлей происходит из казаков, и потому очень важно, чтобы он не увидел гастарбайтерскую физиономию Тураева. Побриться так и не удалось, и синяя щетина окончательно изуродовала его и без того непрезентабельные черты.

— На Живарёвом в притоне у ларьков драка! Говорят, выстрелы слышны!

— Да втроём туда и не сунешься, — заметил третий мент.

— Помощь пришлют. Может, ОМОН вызывать придётся. На месте решим, — сказал Крисятецкий. — Распишитесь быстро, и мы поехали. Извините за беспокойство! — козырнул дородный потомок славных донцов, и три пары ботинок затопали вниз по лестнице.

Артур мог биться об заклад, что соседи не легли спать и дежурят сейчас у «глазков». Зря, конечно, засветили квартиру, и Яков за это не похвалит. Будем надеяться, что он улетел в Женеву, а когда вернётся, всё уже давно успокоится. Ну, узнают менты, что это гебешная явка, а дальше? Может, Лёвкин дядя пошёл навстречу влюблённой парочке, которой негде встречаться. Вряд ли это — происки Василенко; тогда наряд не вызвали бы так скоро на другой адрес. Наплевали даже на то, что любовники несовершеннолетние, а ведь и к этому могли привязаться…

— Ну что, отбились? — весело спросил Тураев, выходя в коридор.

Там пахло табаком, вполне сносным одеколоном, кожей и металлом. На полу темнели отпечатки больших подошв и собачьих лап. Стефан, уже в джинсах и спортивной майке, с обычным равнодушием озирал учинённый нарядом погром, который по мере сил пыталась ликвидировать Эмилия. В отличие от Стефана, она была полностью одета, потому что не решалась предстать перед кумиром в белье цвета крем-брюле с голубикой.

— Сколько дать пришлось?

— Сто баксов. Как чувствовал — взял налом, — продемонстрировал Стефан отличное знание русского языка. — Теперь совсем по нулям.

— Ничего, до дома доберёшься! — хлопнул его по плечу Артур и отнял у Эмилии тяжёлое кресло. — Ты сиди, сиди, давно в обмороке лежала? А мужики забашляли неплохо. Ту девицу, что ложный вызов сделала, им надо поблагодарить от души. Если их «нарки» не попортят, будет в отделе долгая пьянка! — Тураев потянулся, хрустнув суставами, словно всё это время спокойно спал. — Дети, — строго обратился он к Стефану и Эмилии, — за вами не было «хвоста»? Я же предупреждал — квартира конспиративная, задание секретное!

— Я ничего не заметила, — поёжилась Эмилия. Теперь происходящее уже не казалось ей забавным. — Они спросили, наша ли это квартира. Мы сказали, что съёмная. Тогда их главный, который жирный и с усами, говорит, что им в милицию позвонили. Сказали, будто здесь то ли наркоманы товар хранят, то ли бомбу собирают… Что-то такое, короче, они сами плохо поняли. Я сперва даже испугалась и решила — а вдруг все взорвёмся? Мы ведь не знает, кто и что тут раньше спрятал…

— Пойдёмте-ка! — Артур взял обоих тинэйджеров за руки, потащил к окну, из которого отлично просматривалась парковка.

Там, среди нескольких неизвестных «тачек», стояла «Ауди» с истомившимися в ожидании охранниками Эмилии. Рядом притулился «кроссач» Стефана, вокруг которого намело высокий сугроб. Появился и маленький тёмный «Спак», которого прежде здесь не было.

— Глядите-ка, только осторожно. Видите? Следы от милицейской машины, ваш транспорт… А это «букашка» чья? Узнать бы, да как?..

— Это Ульки Салтыковой «тачка»! — обомлела Эмилия. — Откуда она здесь вынырнула, интересно? — Девочка в упор посмотрела на Стефана, уже не робея. — Ты видел её сегодня? — Потом повернулась к Артуру, вспомнив, что тот не в курсе их гимназических страстей. — Улька в нашем классе учится… — Эмилия хотела ещё что-то добавить, но спазм сжал ей горло. Глубоко, со всхлипом, вздохнув, Эмилия продолжала: — Она иглу себе в сердце воткнула, ей операцию делали. Хотела с собой покончить, но потом испугалась и «скорую» вызвала…

— Ну и развлечения у вас! — покачал головой Тураев. — Зажрались совсем, мажоры! Чего это она?

— Из-за него! — Эмилия через плечо посмотрела н скромно молчавшего Стефана. — Хотела его у Лорки Аскеровой отбить.

— Да не нужно Артуру этим заморачиваться! — Разоблачения Эмилии Стефану совсем не понравились. — Да, Салтыкова вчера со мной была в компании и на метраж к себе звала. Говорила, что не отдаст меня никому, хотя ничего интересного у нас с ней не было. Так, походили вместе немного. Наверное, выследила меня, когда я с тусовки к вам сорвался. Не хотел говорить, но теперь всё же придётся. — Стефан припал лбом к запотевшему стеклу, чтобы не смотреть в любящие глаза Эмилии. — Она сказала, что тебя изуродует, если станешь ко мне клеиться. Как Сабину Гольтину, кислотой, помнишь? Она уже пятую «пластику» делает. Салтыкова сказала, что будет постоянно следовать за мной, как тень. Я-то не поверил — думал, треплется. А она не наврала.

— Вот это мне совсем ни к чему, — огорчился Тураев, представив, как за его связным следует по пятам влюблённая барышня. И в салоне её «Спака» — пульверизатор с серной кислотой. На тот случай, если Стефан окажется с соперницей. — Ты уж устрой так, чтобы на месяц-другой она от тебя отстала. Или мне придётся искать другого помощника — а очень не хотелось бы. Тоже мне, новая Салтычиха нашлась — изуродую! Она что, в пятнадцать лет «Спак» водит?

— Для неё водилу держат, — хмуро ответил Стефан. — Перетру с ней это дело. Не вернусь к Ульяне ни за что, и жизнь себе уродовать не дам. Думает, если отец в Газпроме, так можно беспредел творить. Я обещал вам, клялся, что буду мстить за Лёву. А Салтыковой дам пенделя под зад. Скажу, что она тебя хоть пальцем тронет, лично ей пасть порву! Слышишь? — Стефан гневно смотрел на Эмилию, а по её щекам градом катились счастливые слёзы. — И за этот шмон она ответит, сука! За мной не заржавеет — саму её изуродую!

Артур уже хотел остудить пыл юного мачо, но в это время мобильник Эмилии заорал гадким фальцетом: «Бери «трубу!».

Девочка поспешно достала телефон, увидела номер и ахнула.

— Папа! Сейчас он меня на части порвёт! Два часа давно прошли…

— Поставь на громкую, — успел сказать Тураев.

И тут же в комнате раздался звучный голос привыкшего командовать человека — Бориса Рубанова. Дора Львовна говорила, что отец Эмилии начинал в метро простым проходчиком, потом выучился на конструктора-электрика. Женился на медсестре по физиотерапии, которая теперь блистала на приёмах в мэрии и даже в Кремле.

Покойный Альберт Говешев так восхищался супругой Рубанова, что Нора Мансуровна шутливо грозила ему пальцем и обещала начать ревновать. От матери Эмилия унаследовала свою вызывающую и в то же время нежную, кроткую красоту. И суровый, немногословный муж, предпочитавший на отдыхе лишь экстремальные развлечения, любил её, как мальчишка.

— Эмма! — Рубанов чеканил слова, как в кабинете на совещании или в тёмном туннеле, где распекал рабочих. — Тебе когда велели домой вернуться, а?! Ты помнишь, что обещала вернуться после двух часов?

— Папочка, пожалуйста, послушай… Мне ещё и задержаться нужно! — Эмилия тараторила, не давая отцу вставить ни слова и зажмурив глаза от страха. Несмотря на нежные чувства к дочери, Рубанов мог заругать её так, что потом долго горели щёки. — Со мной всё в порядке, ты же слышишь! Я только хотела позвонить, но ты опередил… Маме скажи, что я прошу прощения! К нам тут милиция приезжала, а мы спокойно сидели, разговаривали. Я дома всё объясню, но сейчас разреши мне ещё задержаться. Артур с нами, всё нормально. Не волнуйся, папусенька, миленький, ну пожалуйста!..

Девчонка стрекотала, как автомат Калашникова, и Артур опять потёр виски, заглушая воскресшую боль. Стефан развалился в кресле, положив ноги на стул, и откровенно зевал. «Спак» Салтыковой так и стоял на парковке, всё больше раздражая Тураева.

— Я не понимаю, что там так долго можно обсуждать! — Рубанов говорил уже мягче, но всё ещё строго. — Мне Богдан позвонил, говорит, полный мрак! Приехал, говорит, Стефан на мотоцикле. А потом — волоокая девушка на малолитражке. А дальше — наряд милиции с автоматами и собакой. И все — в ту квартиру, где вы собрались… Должен же я выяснить, что у вас происходит? Вы там смотрите, не забалуйтесь! Мне новые внуки пока не нужны.

— Да что ты, папочка, в самом деле! — Эмилия пожалела, что включила громкую связь, но было уже поздно. Артур улыбнулся, но тут же снова стал серьёзным, а Стефан из полумрака прищурил звериные глаза.

Артур перехватил этот взгляд и понял, что только теперь Стефан твёрдо решил овладеть Эмилией — назло Рубанову и всем девкам. Парень не терпел, когда ему что-то запрещали, и всегда поступал наоборот.

— Борис Ильич, я вас очень прошу разрешить дочке задержаться ещё на часок! Тут такие страсти кипят — куда там Шекспиру… Нет времени для того, чтобы важные дела обсудить. Поскольку волоокая девушка уже вызвала милицию, теперь черёд пожарной и «скорой». Молодёжь нынче пошла рисковая, и за предмет своего вожделения дерётся отчаянно. Я торжественно обещаю, что Эмилию вам доставят в целости и сохранности. И если «караул устал», у вас есть время его заменить. Я имею в виду ребят в «Ауди»…

— Артур, приветствую! — Рубанов, вроде, угомонился и даже повеселел. — Ну, раз ты там, я умолкаю. А то чёрт знает, чем там красотка моя ночью занимается, да ещё с таким кавалером? Я — человек пожилой, консервативный, и хочу быть спокойным за свой цветочек. Она для нас с Розой — свет в окне. От первого брака у меня два сына, так сто лет не виделись. Они ж не в России живут. Так что под твою ответственность разрешаю дочери ещё два часа отсутствовать. Ладно, что сегодня воскресенье — отоспится. Извини, если чем обидел. Не знал, что ты случаешь.

— Борис Ильич, это вы нас извините! Какая-то дурацкая ночь сегодня. Наверное, гороскоп плохой. Но мы постараемся закончить как можно скорее. Ребёнка доставим прямо на квартиру…

— Тогда отбой! Эмка, гляди! Если набедокуришь — выпорю! — И связь отключилась. Все облегчённо вздохнули.

— Ха, выпорет! — Эмилия, грохнувшись в кресло, заболтала ногами. — Он меня и не шлёпнул ни разу. Мама даже больше орёт и дерётся, чем он. Ну, по рукам полотенцем может хлестануть, если ложку-вилку беру неправильно. Один раз пощёчину дала, когда «экстази» нашла в сумочке. Она добрая, только вспыльчивая! — Эмилия тряхнула головой, но локонов не было, и жест получится неуместным. — Пусть Салтыкова там помёрзнет, если делать нечего!

— Зато у нас дел по горло, — напомнил Тураев. Он торопливо уселся за стол, и Стефан с Эмилией придвинули к нему свои стулья. — Похоже, действительно виновата Ульяна. Забудем на время об этой истории, хотя осторожность всё равно не помешает. Серьёзные люди нападают без предупреждения и на такие глупости время не тратят. Просто понтуется ваша Ульяна, и с ней обязательно надо поговорить. Это раз. Второе. Стефан должен спросить Сюзанну, согласится ли она разок съездить курьером, если никто из нас не сможет. Третье. Стефан, рассчитывай на две «ходки», и я тоже беру на себя две. Даты операций буду сообщать последовательно, вместе с паролями. Если по какой-то причине не сумеете встретиться со мной лично, звоните на мобильник моей матери. Вы оба её знаете, и знакомить вас не нужно. Люди, к которым я вас отправлю, или сразу передадут диски, или пожелают встретиться лично со мной. И уже моя забота — придумать, как всё это можно устроить…

Конец первой книги