Глава 6

Алексей Василенко напевал тихонько, расслабленно, наблюдая за красавицей-яхтой, танцующей у причала на лазурных волнах Средиземного моря. А в наушниках плейера звучал голос покойного Михаила Круга, и сердце сжимала сладкая тоска.

Генерал понимал, что весна пришла в Ниццу, а в Москве трещат морозы, метёт пурга. И трудно представить, что не так уж далеко от этого ледяного ужаса тёплый влажный ветер треплет пальмы, а в мозаичных бассейнах с тёплой минеральной водой плещутся загорелые, довольные жизнью люди. Они берут чашечки кофе или сока с подплывающего к ним столика и неторопливо смакуют напитки, щурясь сквозь очки на тёплое ласковое солнце.

Алексей Григорьевич и сам позавтракал в бассейне сегодня утром. Потом сделал обычный круг на яхте, вволю надышался целебным воздухом и почувствовал себя лет на двадцать моложе. И теперь, дослушав хит, Василенко выдернул из ушей затычки плейера, взглянул на свою розовую двухэтажную виллу с двумя балконами. Увитая плющом, вилла отражалась в маленьком пруду, выкопанном посередине громадной цветочной клумбы.

Когда хозяин пролетал над своими владениями на вертолёте, он любовался жёлто-фиолетовым ковром цветов. И совсем рядом пенилась линия прибоя, трепетали паруса, надувались пузырями тенты над столиками. Там днём и ночью потягивали коктейли длинноногие женщины в откровенных нарядах, с одной из которых, Клэр, генерал неделю назад познакомился. Теперь она наслаждалась «Тропическим дайкири» за мраморным столиком по ту сторону ограды, ожидая. Когда Алексей позовёт её в дом.

А вечером блестящий кабриолет отвезёт их на устричный пир. В прошлый раз Алексей с Клэр дегустировали трюфели. Пленительную картину пиршества дополняли французские вина и южные ночи. Всё это заставило постаревшего на службе генерала по-настоящему вспомнить молодость.

Выкупав высокую грудастую мадемуазель в личном своём бассейне, почтенный господин, хохоча, тащил её нагишом в столовую. Там укладывал на громадное, в рост человека, блюдо, осыпал очищенными грецкими орехами, обкладывал сырыми яйцами. Потом брал в руки нож и вилку и начинал, похаживая вокруг стола, лязгать металлом о металл, как бы намереваясь сожрать Клэр с потрохами. Та закатывала золотистые, в точечку, глаза и притворно верещала, словно умоляя пощадить.

В процессе этой игры генерал разбивал яйца и выпивал их содержимое, закусывая орехами. И в финале кидался на Клэр с такой страстью, будто вчера они не проделывали то же самое. Предвкушая очередную феерию, Алексей собирался заказать пол-литра сметаны, чтобы обмазать это аппетитное упругое тело, которое было совсем рядом, за оградой…

Василенко вспомнил свою худую, коротко остриженную жену Наталью. Она уже три года боролась с раком груди и явно проигрывала. Их сын Демид жил сейчас в Монте-Карло, и Алексею очень не хотелось, чтобы он, неожиданно пожаловав в гости, застал Клэр в шезлонге отца. И его рядом — растрёпанного, с клубничкой во рту, которую он пытается языком затолкать в рот Клэр во время долгого поцелуя. «Лучше ночью, в доме!» — уговаривал сам себя генерал, меряя шагами садовые дорожки и слушая шорох прибоя.

Он так замечтался, что не уловил шума мотора. И даже троекратный сигнал, свидетельствующий о спешном прибытии брата Кирилла, не проник в его распалённое сладострастием сознание. Он представлял, как сегодня натрёт Клэр сметаной — будто цыплёнка перед укладкой на сковороду, — очень тщательно, не пропустив ни одного сантиметра тела. Окончательно отрешившись от реальности, Алексей буквально налетел на идущего по дорожке высокого стройного мужчину в чёрном костюме.

— Лёха, ты чего? Ослеп, никак? — Наедине младший брат так и называл генерала. Между ними пролегло пять лет — не такой уж долгий срок.

Алексей, споткнувшись, поднял голову и лишь сейчас узнал Кирюху. Но его туманный взор прояснился не сразу, а только после того, как, взглянув под тент, он увидел, что Клэр там нет. Красавица была приучена немедленно исчезать всякий раз, когда на вилле появлялся посторонний. Особенно это касалось как раз Демида и Кирилла, которые резко осуждали непристойное поведение родственника.

Наталье и так не сладко, она там корячится над унитазом, когда её рвёт после химиотерапии, стонет от боли, плачет от обиды на жестокую судьбу — ведь ей нет ещё и пятидесяти. А её успешный красивый муж пробавляется со шлюхами, которые и по-русски ничего не понимают!..

— Кирюш, ты же послезавтра обещал приехать!

Братья обменялись рукопожатием. Алексею казалось, что Кирилл насквозь видит его, читает паскудные мысли насчёт Клэр и сметаны. Надо же, внешне они очень похожи, а по характеру совсем разные. Правда, у Кирюхи и жена внешне другая — полненькая блондинка с аквамариновыми глазами и фарфоровой кожей. Брат привёз Хельви Кууперсепп из Таллинна ещё при Союзе. От такой не станешь к шлюхам бегать, даже если ей уже сорок восемь.

— Я и не подготовился никак, поляну не накрыл, — бормотал старший брат виноватым тоном, и Кирилл всё понял.

Значит, где-то прячется блядюшка — не одна, так другая. Похоже, братец офонарел здесь от безделья, пока Кирилл, высунув язык, работал до «досье Вороновича».

— Как дела-то твои? У Натальи был?

— Был. Плохо ей — опять лейкоцитоз упал. Из больницы выписали и вряд ли опять положат. Говорят, в хоспис надо. Моя тоже в клинике, только в нервной. Не помню, сколько переплатил этим уродам, чтобы из депрессии её вытащили! Дочь отравилась, сын застрелился — какая мать выдержит? До недавнего времени Хельви твердила: «Они самоубийцы, и я хочу быть с ними!» А неделю примерно назад ей психотерапевт новый идею подбросил. Дескать, новых надо родить…

— А не поздно ей? — высоко поднял брови Алексей.

— Через суррогатную мать. Я уж на всё готов пойми, лишь бы она о суициде не думала. Кстати, сработало, и Хельви загорелась этой идеей. Я сразу же согласился, чтобы не нервировать её. А она моментально на поправку пошла…

Братья шагали в ногу вдоль длинного берега прямоугольного пруда и щурились даже за тёмными очками — так ярко светило солнце. В вольере соседней виллы орали павлины, и сквозь ограду виднелись их распущенные радужные хвосты.

— Ну и погодка — как в раю! — Кирилл расстегнул пиджак, ослабил, а потом и вовсе скинул галстук. — Поневоле о плохом забудешь хоть на время. — Он присел на пластиковый стул под полосатый тент. — А в Германии — ветер и слякоть. Я даже простудился. Еле нашёл Петруничева — пришлось несколько санаториев объехать. Я немецкий прилично знаю, и то упарился. К тому же, он не так давно снова в реанимацию угодил. Еле его откачали, но заговариваться начал. Родственников то узнаёт, то нет. Я боялся, что он тем более не упомнит, кто у него по Бушуеву работал. Но, к счастью, старик сумел мобилизоваться. Представляешь — божий одуванчик! Раньше был такой представительный, красномордый. А теперь — скелет в пижаме. Ты с первого захода не нашёл его, потому что с ним как раз очередной удар случился…

Кирилл откинулся назад, подставив усталое лицо средиземноморскому солнцу. Ветер трепал его влажные от пота русые волосы, шевелил углы расстёгнутого ворота рубашки, нежно гладил щёки. Алексей не торопил брата, понимая, что тот всё равно поделится радостью. Так оно и вышло.

— Это оперативную игру придумал Артур Тураев. Помнишь, который бандитов на яхте в Питере шлёпнул и отсидел потом?

— Да как же не помнить!

Алексей уже позабыл про Клэр и связанные с нею приятные фантазии. Он мысленно вернулся в Москву, к их делам, связанным с пропавшим «досье Вороновича». Пока следов компромата нащупать не удалось, но это не успокаивало, а только нервировало обоих братьев.

— Тураев, Тураев… Это вообще очень интересная личность. Кстати, пятого января я к нему ребят посылал. Вернее, было так — они в Дорохово зря прокатились, где он в общаге комнату снимает. После УДО на заправке второй год работает. Соседи сказали, мол, к матери в Москву на неделю как минимум уехал. Мои орлы развернулись — и к Норе Мансуровне, вдове Альберта Говешева. При отчиме-то Артур старался маму не навещать. А тут, гляжу, решил проведать старушку…

— Старушку! — хмыкнул Кирилл. — Да она моложе сына выглядит!

— Сдала после смерти Альберта, сдала!.. Значит, Тураев? Он моим людям сказал, что Райникова видел четвёртого вечером. Тот совершенно случайно завернул — заправиться. Но дискету передать — да что вы! Кто я и кто он! Да, дружили, так потом тринадцать лет не виделись. И вообще Тураев — человек по натуре не отходчивый. Давнюю обиду простить не в силах. Короче, Райников уже тогда под нашим наблюдением был, и в тот день с несколькими знакомыми встречался. Теоретически в любом доме мог оставить диск. Но если на графике появляется вторая точка, надо приглядеться. Получается, что Бушуев, о котором до сих пор ни слуху ни духу, обязан Тураеву, и обязан крепко. Вероятность, что «слив» именно у него, многократно возрастает. Вот ведь железный мужик — ни один мускул не дрогнул, когда к нему на другой же день пришли! Сидел, говорят, за ноутбуком, увлечённо работал, прямо оторваться не мог. А вдруг у него тогда досье там стояло? Парням бы заглянуть, так ведь не факт, чтобы сразу разберёшься! Тексты, таблицы, снимки мало ли к чему относятся… Не буду на моих орлов грешить — они тоже не боги. — Алексей вдруг порывисто обнял брата и расцеловал в обе щёки: — Ах ты, пострелёнок! Какую гору свернул! Теперь хоть знаю, кого в разработку брать, а то голова кругом. Наверное, диск он до сих пор у себя держит. Только вряд ли в общаге… Ничтяк, разгрызём этот орешек и вытащим ядрышко. Ты чего выпить хочешь? — Алексей вспомнил, что ещё не угостил брата. — Давай вина доброго!

— Да какого вина, Лёха? Работать надо! Мне бы чего полегче. Сока свежего, к примеру, или коктейля лёгкого. — Кирилл чиркнул зажигалкой, жадно втянул мятный дым и выпустил из угла рта тонкую струйку. — Некогда напиваться сейчас — давай на потом отодвинем.

— Так мы же во Франции — жалко возможности упускать! — запротестовал Алексей. — Что там, в Москве, горит? Денёк-другой погодить нельзя?

— Похоже, что горит. Давай-ка я тебе по-быстрому доложу, а после вместе решим, что делать. Одно могу сказать — я здесь не задержусь, иначе Князь Серебряный может захапать досье самолично. И вряд ли потом захочет отдать его нам. Скажет, что сгорело, пропало; одним словом, у него ничего нет. Он же сейчас один там, и в руках все нити держит… Как здесь насчёт «жуков»?

Кирилл осмотрелся. Их столик стоял на мраморной площадке под тентом, а вокруг никого не было. Полосатая ткань хлопала над их головами от напора морского ветра, и казалось, что площадка тоже плывёт по волнам. Из садов, окружающих виллы, дурманяще пахло цветами, зеленью, пряностями. И пронзительно орали чайки.

— Здесь всё просматривается, — покусывая дужку солнцезащитных очков, успокоил Алексей. — А микрофоны… Кто их знает? Чужая страна — потёмки. Но от Аргента тут вряд ли кто работает — мои секьюрити следят.

Он вытащил из кармана мобильник и набрал короткий номер. Попросил принести коктейль «Французский поцелуй» с холодной минеральной водой, бокал апельсинового бока — для брата. Сырную тарелку — для них обоих. И к ней, как полагается, сухое красное вино и сладкое креплёное.

— Ты здорово по-французски чешешь! — одобрительно заметил Кирилл, доставая электронную записную книжку. — А говорил, что не даётся никак. С красотками в постели освоил? Так оно быстрее выходит?

— С красотками всё выходит быстрей, — не моргнул глазом старший брат. — Ты, Кирюш, меня не осуждай. От Наташки уже трупом воняет — не могу… А ведь писаная такая была, чернобровая дивчина! И где всё это?

— Ладно, замнём. — Кирилл положил руку на запястье брата.

К столику подошла невысокая, стройная, как статуэтка, черноволосая женщина с огромными глазами цвета горького шоколада, по форме напоминающими полушария, и очень коротким носом. А вот рот, напротив, казался слишком большим, к тому же ярко накрашенным. Официантка была уже не первой свежести, но в ней чувствовалась прелесть выдержанного вина из запылённой бутылки. И неправильные на первый взгляд черты скуластого лица вдруг показались Кириллу очаровательными. Он мысленно выругал себя, поняв, что засмотрелся на суховатые изящные ножки с маленьких туфельках с тонким каблучком.

Улыбаясь, официантка расставила на столике бокалы, бутылки, тарелку с сыром; выслушала комплимент от Алексея и удалилась, покачивая бёдрами. Ветер трепал на ней фартучек, едва не срывал с волос наколку. Женщина со смехом поймала её уже в полёте. А потом исчезла за колючим цветущим кустом — будто танцуя под доносящуюся с одной из яхт мелодию.

— Интересная мадам, — не удержался Кирилл, отпивая сок из запотевшего бокала. — С ней балуешься?

— Нет. У неё здесь муж служит водителем. Правда, договориться всегда можно. Надо, кстати, подумать. Мадлен — настоящая француженка, без малейшей примеси. Мне сказали об этом соседи. — Алексей указал бокалом на белоснежную виллу, еле видную среди цветущих деревьев. — А недавно я зашёл в храм — не помню, как называется. И увидел там Мадлен. Она сидела на скамейке, как у них положено, и истово молилась. Сын у неё в шторм погиб, ребёнком ещё, а она всё горюет. Другого родить не получилось. Как только хочу хлопнуть её по заднице, вспоминаю ту картину, и рука опускается. Ладно, давай выкладывай! — Алексей вытер очки специальной салфеткой и с размаху насадил себе на нос. — Только сыры всё же попробуй. Твёрдый, мягкий, голубой, классический, — объяснял Алексей, указывая на кусочки вилкой. — А вот виноград, чтобы перед очередной пробой отбивать вкус предыдущего сыра. Креплёное — только для голубого. Хоть по глоточку хлебни — ты же почти не пьянеешь.

Убедившись, что брат взял на вилку кусочек снежно-белой «Моцареллы» из молока буйволицы, Алексей спросил:

— Откуда известно, что Аргент решил изъять донос самолично? Без нашего содействия ему трудно будет это сделать. Может нарваться в любой момент и не выскочить…

— Он это тоже понимает — не дурак, — согласился Кирилл, наслаждаясь вкусом сыра и отпивая маленький глоток вина. — Но допустить, чтобы досье попало к нам, для него, возможно, ещё более опасно.

Алексей выбрал голубой сыр с креплёным сладким вином, потому что это сочетание ещё не успел попробовать.

— Почему опасно? — спросил он, проглотив сыр и протягивая руку за виноградом. — Что, мы сами про себя интересное узнаем?

— Скорее всего, он является одним из авторов этого досье, — невозмутимо заявил Кирилл. — Не мог до недавнего времени посторонний чувак раздобыть редкие, давно канувшие в Лету материалы, о которых и мы сами позабыли. Будь его воля, Аргент обошёлся бы и без нас, но не может. И потому делает всё для того, чтобы на завершающем этапе выйти на первый план. Его братва пашет, как проклятая, тоже не из любви к нам, а с той же целью. Держать руку на пульсе, иметь доступ к информации — вот эта цель! Скорее всего, Митёк заготовил эту бомбу ещё несколько лет назад, чтобы подстраховаться. Он не доверял так же, как мы не доверяли ему. А Воронович был там шестнадцатым номером. Вероятно, досье у него только хранилось. И если он добавил туда какие-то детали, то второстепенные, не существенные…

— И откуда у тебя такие сведения?

Внезапно севший голос Алексея выдал его смятение яснее, чем если бы он разразился руганью.

— Помнишь, Митёк сказал там, что скормил Вороновича крокодилам? Живьём или нет, мы не уточняли, чтобы не стошнило. Поскольку Князь Серебряный имеет соответствующую репутацию, мы сразу поверили. Настиг, мол, иуду в Кении и зачистил концы. Мы не затребовали никаких тому доказательств, потому что данные, сообщённые Аргентом, могли быть получены только от автора досье. Вчера я окончательно понял, что Аргент и был этим автором…

— Погоди, Кирюш! — Алексей чуть не подавился кусочком «Ольтермана», быстро отпил ещё вина. — Вчера, говоришь? А что ты узнал вчера? И как после этого оставил его в Москве без присмотра? Если он работает против нас, то завладеет «сливом» в два счёта. Мы же доверяли ему, проговаривали каждый шаг. Объясняли, что будем добывать досье только после того, как курьеры привезут оставшиеся части. И тогда…

— Тогда ничего, Лёха! — Кирилл наконец-то добрался до коктейля. — Послушай немного, не колотись раньше времени. Твой брат тоже не дебил, он хорошенько всё продумал. Но сначала расскажу, что мне удалось совершенно случайно выяснить. Представь себе — без агентуры, просто из телевизора. Мы с Хельви передачу смотрели про всякие сенсации. Там речь зашла о людях, которые бродят по России, совершенно ничего про себя не помня, забыв даже свои имена. Нескольких таких показали, попросили сообщить, если родные опознают. И заодно докладывали, кого удалось идентифицировать. Какая-то пожилая дама рассказала, как узнала сына в одном из таких придурков. Он прибился к русским курортникам в Египте, они отвезли его в консульство, угадав в неё соотечественника. А консул, представь себе, опознал в нём… Кого бы ты думал?..

— Вороновича? — совсем потерял голос Алексей.

— Именно! Оказывается, они учились вместе, как с Райниковым. Получается, никто его крокодилам не скормил. Одна большая ложь налицо. Возможно, он потерял память после допроса у Аргента. Но почему его пощадили? Зачем Митёк врал нам с тобой? И каким образом Воронович оказался в Египте, да ещё вблизи популярного у русских курорта Хургада? Мать, конечно, рехнулась от горя, ведь умненький сыночек стал овощем. Но всё-таки был найден живым! Неизвестно пока, навсегда он останется таким, или можно привести его в себя. Тогда он может вспомнить всё, а ни Аргенту, ни нам это не нужно. Впрочем, вернёмся к нашим баранам — в смысле, к возможным мерам предосторожности. Аргент не завладеет досье сейчас, потому что пользуется неверной информацией. По его данным, мы будем изымать материалы после того, как последнюю часть привезут из Питера. На деле же мы пожертвуем питерским куском, и завтра… Лёха! Завтра перехватим курьера в Москве, во время его встречи с «мамкой» Шубиной. Я почти со стопроцентной уверенностью могу предположить, кто пойдёт на эту встречу. Взять его там не составит труда. Одновременно в Дорохово берём Тураева. За что — не всё ли равно? Он ещё после отсидки формально под наблюдением. А мы ему пистолетик подсунем, к примеру. И готово дело — ведь этому контингенту прикасаться к оружию нельзя! И в Москве слишком часто бывает, подолгу там живёт. Короче, есть чем его к стене припечатать. Частный сыск ведь для него тоже закрыт, а он явно чем-то таким занимается. На всякий случай, хоть и не душе мне это, в запасе держим Нору Мансуровну. Муж её скончался, заступиться особенно некому. Но, думаю, Артур сам не захочет новый срок мотать не пойми за что. А так — сдал досье, и свободен. Ему-то лично не жарко и не холодно. Просто Лёва попросил сохранить материал и передать нужным людям. А сам-то Тураев не при делах. Скорее всего, диск он отдаст…

— Один экземпляр отдаст, а сколько у него уже сделано копий, да по разным ячейкам распихано? — Алексей уже не видел ни неба, ни солнца, ни моря. — Ты только вообрази, что он там видел, на этой дискете! И какой информацией теперь обладает… Да пока он по земле ходит, я места себе не найду — ведь в любой момент всё может вынырнуть! Я знаю, Кирюш, что ты не любишь мочить понапрасну, но здесь иначе нельзя. Тураев должен исчезнуть внезапно и навсегда, без шансов возникнуть даже в таком виде, как Воронович. Вне зависимости от того, заговорит он или нет… Доходит?

Алексей белыми от гнева глазами смотрел в расширенные зрачки брата, и пот ручьями тёк по его загорелому лицу.

— А если не заговорит? — предположил Кирилл. — Это — фанатик, от него всего жди. Пусть он в мечеть и не ходит, а задатки имеет восточные, и всей предыдущей жизнью это доказал. Кроме того, копий с досье он, скорее всего, ещё не наделал. Нужно получить материал целиком, а уже потом его размножать. Да, кстати, я проверил все московские банки на предмет аренды ячейки для хранения «слива». Ни сам Тураев, ни его мать, ни Райниковы ячейки не бронировали. Когда вернёмся в Москву, получим письменный доклад.

— Вовсе не обязательно он спрячет диск в ячейке! — Алексей взволнованно щипал усы и жевал сын «Пармезан», уже не чувствуя вкуса. — Остаются камеры хранения, сейфы на службе и дома, другие тайники. Всю Москву и область мы не в состоянии обыскать. Тураев должен выдать нам досье, а после замолчать навеки. Все нити сходятся к нему, и мы ударим прямо в центр. Похоже, влиятельных сообщников в этом проекте у него нет, иначе не искал бы для помощи шантрапу вроде Бушуева. Родственникам Райникова придётся поверить в то, что в Кунцеве стреляла невменяемая бабка. Она благополучно загнётся на экспертизе, а Райниковы не захотят портить себе жизнь. От того, что они пойдут на конфликт с нами, Лёва не воскреснет, а они получат большие неприятности. Ничего не стоит пришить дело даже дипломатам, пусть и связанным с «конторой», потому что желание передать досье на Запад не может не побеспокоить контрразведку. Семья Льва постарается держаться от сомнительных дел подальше, тем более что они и так не на самом лучшем счету. Вдова убитого Сибилла Силинг, насколько мне удалось узнать, выезжает в «горячие точки» не бабочек ловить. И сей факт Якова Райникова, думаю, весьма удручает. Вот на эту мозоль и надо жать, Кирюш…

— Обычно в таких случаях яйца раскладывают по разным корзинам.

Кирилл сквозь стенки бокала смотрел на причал, на мачты дорогих яхт, вместительных и совсем небольших, зато быстроходных. Он смотрел на флажки, на палубы, где расслаблялись в шезлонгах загорелые полуголые люди, и мысленно прикидывал, сколько стоит вся эта флотилия.

— Тураев должен понимать, что нужна подстраховка на всякий несчастный случай. Он должен кому-то сообщить, где лежит досье, иначе его будет не обнаружить. Такой человек, дублёр, определённо существует. Нужно только вычислить его и обработать.

— Это в том случае, если его имя не назовёт сам Артур. Но на такую фору рассчитывать наивно. Покумекаем, кому он может оставить координаты тайника. Скорее всего, не матери — на неё сразу подумают. Тебе, Кирюш, нужно проверить, имеется ли у него женщина, способная принять материал. Но почему-то мне кажется, что бабам Тураев этого не доверит. Ну, курьером девочку может послать, не больше. Даже мать и жена не гарантируют стопроцентной надёжности. Сболтнут, психанут не вовремя — и пропало дело! А Тураев — человек восточный. К слабому полу относится соответственно — подай да принеси…

Алексей, глядя на пальмы и солнце, вспоминал гору Кинабалу на острове Борнео, и подвесные мосты — канопи, раскачивающиеся на сорокаметровой высоте над джунглями. Внизу — лианы, цветы, невероятно большие листья диковинных деревьев. А ты идёшь по зыбкой, сплетённой из канатов тропе в головокружительной пустоте. И каждый раз, перенося то на одну, то на другую ногу тяжесть тела, ждёшь, что канаты порвутся.

Вот так же и они с братом сейчас бредут над пропастью и не знают, откуда последует удар — спереди, сзади, сбоку? Вот и Князь Серебряный, сука, втёмную решил играть…

— Тураев такой же мент, как и мы с тобой, Лёха.

Кирилл, закинув ногу на ногу, рассматривал свой блестящий остроносый полуботинок. Жаркое солнце играло на заклёпках, мягко струилось по тонкой гладкой коже.

— И рассуждать будет соответственно. Он знает, как и где нужно искать, и потому спрячет в совершенно неожиданном месте. Дублёра тоже найдёт незаметного, с виду совсем не похожего; а это не могут быть друзья или родные. Давай, я наконец доложу тебе, что удалось нарыть, а потом начнём собираться в Москву. Ну что ты тут не видел? Что не выпил и не съел? Каждый день одно и то же — как только не надоест? А вот в Москве интересные гонки ожидаются — ралли без правил. Кто кого настигнет, кто раньше завладеет «сливом» — куда более мужицкое занятие, чем в шезлонге коктейли сосать! Готов слушать? Тут немного.

Кирилл постукал костяшками пальцев по обложке электронной записной книжки.

— Всё получилось очень просто.

— Ну… говори. — Алексей, сжав в ладонях голову, поставил локти на нагретый солнцем столик.

Он чувствовал, как к горлу подступает дурнота. Наверное, действительно лучше уехать, потому что никакого отдыха всё равно не получится. А дома, кроме всех служебных коллизий, умирающая жена с восковым лицом и чёрными кругами вокруг глаз. Она будет, держась за стены, ходить следом за мужем из комнаты в комнату, смотреть мутными зрачками и вытирать платочком со лба бисеринки холодного пота.

— Итак, первый контакт зафиксирован неделю назад. Объект — Веста Гацкевич. Помнишь, ты по просьбе Аргента её мужа закрыл на восемь лет? Он сидит, а Митёк на подставное лицо приобрёл его бизнес. Из-за этих бед Веста вынуждена была просить одиннадцатилетнюю дочь на гувернантку, которая очень быстро сбежала. У девчонки диабет, а она шляется по улицам, по подвалам. Сейчас лечится в спецбольнице. Веста собрала сведения о десятке-другом таких же случаев — когда конкуренты захватывали чей-то бизнес с нашей помощью…

— Да помню, помню эту бабу! И про дочку слыхал. Школу бросила, со всеми бомжами перетрахалась на двенадцатом-то году! А я виноват. Ну, закрыл папу, а почему сразу в загул? Я её девку под мужиков подкладывал, что ли? У других не такое горе, а себя в руках держат! И остальным нечего нюнить — знали, на что шли…

— Веста Гацкевич уверена, что ты, таким образом, отомстил её мужу на несговорчивость, и теперь хочет поквитаться. И, самое главное, наш Митёк, в чьих интересах и разорили Гацкевича, галантно ей помогает. Закажи ещё воды — в горле пересохло… — Кирилл обмахнулся электронной папкой. — Душ непременно приму перед отлётом — пропотел весь. Так вот. Гацкевич в сауне фитнесс-клуба встретилась с Сюзанной, приятельницей Стефана Силинга. Адрес клуба имеется, запись разговора — тоже. Похоже, что это были условные фразы. Контакт был очень короткий. Сюзанне Веста сказала всего несколько слов, но ничего не отдала. Потом села в свою «Хёнде» и поехала к четыреста тридцать первому отделению связи — это в Лефортово, на Энергетической. Там у неё забронирован абонентский ящик, где, видимо, и хранилась дискета. На углу Госпитального Вала и Боровой улицы Веста повздорила с каким-то мотоциклистом, якобы царапнувшим машину. Они пререкались минут пять, потом обменялись визитками и разъехались. Самое интересное, что Веста сразу же направилась в «Шереметьево-2», откуда отбыла в Варшаву. А ведь, по идее, она должна была ещё раз встретиться с Сюзанной. Вряд ли она взяла дискету с собой, потому что без остального досье этот материал стоит недорого. В России она больше не появлялась…

— А мотоциклиста проверили? — вяло спросил Алексей.

— Зачем? Каждого пасти, с кем Гацкевич в дороге повздорит, никакого штата не хватит. Впрочем, ты прав, и я ребятам поставлю на вид. Номер-то его, думаю, они срисовали. Приём известный — выставить яркую Сюзанну, сосредоточить внимание на ней, а после подослать кого-то другого. Значит, эта часть уже у Тураева. Только вопрос, где он это хранит…

Кирилл подождал, пока Мадлен соберёт со стола старые стаканы, расставит новые и уйдёт, всё так же пританцовывая.

— Потом поступил сигнал с Кудринской площади. Оказывается, там проживает наш старый знакомый Ярцев. Правда, теперь его фамилия Путилов. Я опознал его по фотографии, сделанной во время свидания со Стефаном Силингом. Он ведь тогда под наблюдением у нас был — и правильно! Парень приехал к высотке на Кудринской, откуда к нему вышел Ярцев и несколько минут с ним говорил. Правда, опять-таки они ничего друг друга не передавали. Ярцев был с собакой, так что выглядело вполне пристойно. В квартиру Стефан не заходил. На другой день Ярцев-Путилов вызвал такси и отправился в турецкую баню. Это было двенадцатого февраля. Неплохо придумано — там народу много, пар, и трудно контакты фиксировать. Разумеется, курьера опять не засекли и маршрут не определили. Ярцев вообще на всём восточном задвинут. Помнишь, он разные снадобья пробовал для усиления потенции?

— Да уж, бывают же закидоны… — промямлил Алексей. — А дальше?

— Дальше? Ну, понятно, в бане мог быть или мужик, или парень. Может, тот же Стефан, хотя в это время у него были занятия в гимназии. Значит, ещё одна часть досье ушла в центр, но нам ничем не помогла. Ярцев, гад, много чего рассказать может, если захочет. Три года чалился, остался без семьи, без бизнеса и здоровья. Увлекался всевозможными экзотическими блюдами, чтобы вернуть мужскую силу, но только травился. Как оказался в «высотке», нужно разобраться. Через два месяца на третий в психушку ложился, когда ещё свою фамилию носил. А гляди-ка, не оставил надежды, народный мститель!

— Он, падла, и на суде здорово изворачивался, прямо как угорь на сковородке.

Алексей моментально обрюзг, постарел, и уже почти совсем не напоминал плейбоя, которого застал здесь Кирилл.

— Еле удалось на пять лет его закрыть, так он через три по УДО освободился. Не доглядели! Его во время следствия в туберкулёзную камеру на месяц окунули, и он там заразился. Через это дело вышел, вроде бы подлечился, но к активной жизни вернуться не смог. Ничтяк, возьмём текст и увидим, что Ярцев там накарябал. Давай дальше, Кирюш, время дорого!

— А третий контакт должен был особо заинтересовать тебя. Мало того, что курьером выступил тот же Стефан Силинг, так и встретился он с Шуркой Голубом! Вот уж золотое дно для тех, кто хочет узнать побольше! Тоже ведь пропал начисто, а тут вынырнул!..

— Да ты что?! — Алексей от души заматерился. — И где это было? Ты прав — Голуб много знает. Три года от меня не на шаг не отходил… Я ведь мог катастрофу ему устроить или другую какую неприятность, так мать его пожалел. Нашу с тобой мамо вспомнил, Кирюш, и размяк. Погибни он — одна останется, старая. Он наш, киевский, семьями дружили, а поди ж ты! Параша, не оценил моей доброты, решил в спину нож воткнуть. Ты, Кирюш, меня сегодня прямо по стене размазал! И что было дальше?

— Они встретились на Рублёвке. Стефана подвёз кто-то из знакомых на джипе «Ниссан-Патроль», номер у меня есть. Пока не пробил, но сделаю. На рынке тамошнем встречались — по приезде снимки посмотришь. Цыганки, заразы, следить мешали, обступили их со всех сторон. И опять не ясно, отдал Голуб материал или только новую встречу назначил. Потом Шурка поехал домой, а Стефан отправился в гости к Рубановым. Он с их дочкой в одном классе учится. И мои, и аргентовские ребята ждали его до посинения. А он, похоже, ночевать остался. А болтаться долго там нельзя — охрана интересуется. Да, пока Серёга Ермолаев объяснялся с местными секьюрити, из ворот рубановского коттеджа выехали две иномарки. Куда направлялись, были ли внутри дискеты — н-известно. Стефан так и не появился до вечера — это если не уехал в одной из тех «тачек». Стёкла затонированы, фиг поймёшь…

— Ты уж сразу скажи, Кирюш, нашёл ли тураевское лежбище. Не в общаге же он принимает этих ребят и не у матери. Где-то хаза есть…

— Есть! И адресок имеется, — наконец-то обрадовал брата Кирилл. — Это «гебешная» явка на Каланчёвке. Курьеры меня на неё не вывели, так двоюродный брат Лёвы Райникова поделился. И подтвердил, что Артур Тураев действительно долго беседовал с его отцом, просил найти укромную квартирку. Как я добился предельной откровенности Арсения Яковлевича, потом расскажу, а пока слушай дальше. Я не зря упомянул об Эмилии Рубановой, потому что следующим курьером оказалась она…

— Ого! Какие птички в силки попались…

Алексей пытался бодриться, но Кирилл видел, что брат близок к панике. Шурка Голуб, верняк до гроба, не простил шефу невинную подставу. Другие охранники на подобные мелочи и внимания не обращали, брали вину на себя. Когда ныне покойный Мирон Василенко в очередной раз на папиной машине протаранил трамвай, виноватым объявили Голуба, который якобы сидел за рулём. Дали парню условный срок, так ведь благоволение начальства того стоит! Но Голуб закусил удила, ушёл от Василенко и унёс очень многое из того, что Алексей скрывал даже от родного брата.

— Путь третьей дискеты, повторяю, проследить не удалось, но мы знаем, куда предположительно её повезли. Насчёт Голуба я выяснил только то, что живёт он в Жаворонках, разводит каких-то необыкновенных кур и гусей. Жена так и осталась с ним, а вот мать умерла. Похоже, не очень-то спокойно Голубу живётся — дом набит оружием, на цепи сидят два волкодава, а хозяин весь в нервной экземе. Понимает, что в любом случае долго не проживёт, и желает напоследок нагадить. Уйти, так хоть дверью погромче хлопнуть!

Кирилл шевельнулся и почувствовал, как потяжелело тело. Ему уже не нравились здешние краски и ароматы, и даже порхающая у лица бабочка не умиляла, а раздражала.

— Его я беру на себя. Лёха…

Старший брат тупо смотрел на чей-то длинный «Майбах», тормознувший у причала. Потом подкатил «Порше-Кайенн». Из каждого лимузина вышло по шикарной парочке, и все отправились на борт огромной яхты, которая собиралась вот-вот отчалить. И Алексей, глядя на этих беззаботных, праздных, пустоголовых юнцов, думал о собственной тяжкой доле, об опасностях, поджидавших его совсем близко; например, при прохождении паспортного контроля в Москве.

Ведь Шурка Голуб знает, что братья Василенко — не опора режима. Они входят в группировку силовиков, которая выступает за изоляцию России на мировой арене и жёсткую диктаторскую власть. При нынешнем раскладе им уже не получить большего. А братьям, особенно Алексею, нужно расти и расти — как бамбуку, пробиваясь сквозь любые преграды.

Пока он ездит в Ниццу и на Борнео, плещется в бассейнах и выходит в море на яхте. Но в любой момент генерал может отказаться от приятных возможностей и навсегда запереться в своей стране — но только ради высшей власти. А сейчас он занимается делами, не свойственными патриоту-державнику. Маскируется, водит всех за нос и пытается внушить как можно большему числу людей, что всем доволен и потому не опасен…

Ни Веста Гацкевич, ни Юрий Ярцев не могли так повредить Василенко своими показаниями, как Шурка Голуб. Получается, что бороться теперь надо не только с Тураевым, который и сам по себе дорогого стоит, так ещё и с Аргентом! А ведь Митёк без помощи братьев так и гнил бы на Дальнем Востоке. Теперь же, ко всему прочему, восстал из праха Голуб. «Так пусть же он низвергнется в прах!» — подумал Алексей и тронул брата за плечо.

— Куда ездила Эмилия Рубанова?

— В Щербинку. Помнишь Ленку Карих? Ещё флотилию твою трепала…

— А-а, рыбообработчица-то? У неё тоже дерьма достаточно, особенно в той части, где рыба к японцам и китайцам уплывает. Причём уже после того, как её поймали, — вот что главное! И было там несколько случаев — самые рьяные обличители вдруг получали смертельные травмы. Возможно, у неё есть данные по перевозке иных грузов, — Алексей выразительно взглянул на брата, и тот кивнул. — На каждый роток не накинешь платок. Всегда кто-то что-то да видел. Удобно, конечно, «дурь» на плавбазах возить. Так ведь бабы эти, которые рыбу потрошат, носы свои суют, куда не следует. Ладно, Ленкой Карих тоже займёмся, когда досье заберём. А ведь в ногах валялась, просила устроить её на разделку. Мать старая, дочка больная, внучка маленькая… Верно говорится: «Не делай добра — не получишь зла!» — Алексей тяжело вздохнул. — Когда улетаем, Кирюш?

— Через три часа. — Кирилл допил воду, вытер платком рот, усы. — Но ты дослушай, это интересно. Эмилия, сам понимаешь, в Щербинку не на электричке поехала. Взяла машину мамы и водителя. В результате у домишка Ленки Карих, вернее, её хозяйки, тут же собралась толпа. Наш сотрудник с ребятами Аргента подобрались как можно ближе, но в гвалте и гаме разобрать ничего не сумели. Ну, рыбница чуть в обморок не грохнулась от такого курьера! Эмилия как из гламурного журнала, а Карих — в полушалке и валенках с галошами. Завидую Кольке Шамаеву, что такое увидеть довелось! Девчонка в енотовой шубке, а тётка — в телогрейке! Ладно, поехали назад. Материал, скорее всего, там, в «Рено». Вдруг их неподалёку от МКАД гаишник тормозит. Наши ход сбавили, наблюдают. На всякий случай «братва» Аргенту доложилась. А он как с печки упал: «Это неспроста, сейчас всё изымут, нужно любой ценой отстоять!» «Братва» тут уже на Кольку кладёт с прибором, и с места в карьер — к гаишнику, который как раз «Рено» отпустил. Не задаром, конечно. Колька «корочками» машет, грозно интересуется, почему этот автомобиль тормознули. Они ведь ничего не нарушали! Гаишник, видно, недавно на пост встал — ещё тощий, нервный. Торопится поскорее вложения отбить, а тут, сразу видно, есть чем поживиться. Не ошибся, рубановский водила дал ему на лапу. А тут — совместный патруль ментов и «братвы»! Картина маслом… Рожи, сам понимаешь, у аргентовских соколов не благородные. Гаишник запихал купюру в рот и давай жевать, пробовал даже снегом заесть. Ничего не вышло. Вырвало его, так «братва» не побрезговала, проверила, что там… Оказалось, «пятихатка» и никакого досье. Ну и ржали же они потом всю дорогу!..

— Ох, Кирюш, отвёл я душеньку!

Алексей хохотал так громко и заразительно, что отдыхающие, оставив свои беседы, прислушались с осторожным интересом. У причалов гремели цепи и звенели склянки.

— Полегчало малость, а то прямо… сердце заломило! Да, «Рено»-то потеряли? Что дальше было?

— Нет, проводили до шлагбаума, до дома то есть. А там опять облом! Подбежали какие-то козлы, типа футбольных фанатов. Пацаны ещё, рожи замотаны шарфами, а в руках — то ли биты, то ли арматура. Ну и обрушили всё это на «Рено» — стёкла выбили, кузов помяли, даже пламя полыхнуло под колёсами. К счастью, погасло в луже. Охранник от шлагбаума, конечно, сбежал. Бедный водила уже с жизнью простился — сам потом сказал. Эмилии лицо осколками посекло — вся в крови выскочила. Но тут опять наши постарались. Достали стволы и сделали вираж, прямо в толпу этих фанатов. И орут все разом: «Пошли отсюда, салаги, а то ливер вывернем!» Мальчики струсили — и врассыпную. Явно не ждали, что у Эмилии такие «крутяки» в охране. Роза Рубанова, мать девчонки, вылетела во двор. Глаза — семь на восемь! Так благодарила спасителей, что Кольке стыдно стало. Оказалось, одноклассница дочку затравила от ревности. Стефана, само собой, не поделили. У той девахи вообще пена ртом пошла. Эмилия молчит, как партизанка. Сколько мать ни упрашивала, так толком и не сказала, было у них или не было. Может, ребят стеснялась. Пришлось им уехать для виду, чтобы после на другой машине вернуться. И что ты думаешь? Вечером из-за шлагбаума вылетел «Феррари» — и прямёхонько на Каланчёвку, в тот самый дом, о котором говорил Арсений. По домофону лично Роза позвонила, через минуту вышла назад. То ли ждали её прямо за дверью, то ли в почтовый ящик бросила. Так что четыре части из семи уже в руках Тураева. Остаются Анька Шубина, туркменский пограничник и питерский баклан. Я очень надеюсь, что Аргент или его «быки» передачу про Вороновича не засекли. У них на телик времени нет, а в нервной клинике пациентам больше нечем заняться. Мы с Хельви в холле сидели вместе с другими больными и увидели. Как вывели меня на Вороновича…

— Поехали. Кирюш!

Алексей, опираясь ладонями на горячий стол, поднялся тяжело, неуверенно, чувствуя полное своё бессилие и в то же время понимая, что нельзя терять ни минуты.

— Душ примешь — и вперёд! В другой раз погуляем…

— А я всё думаю, Лёш, чего твоему пруду не хватает.

Кирилл, прищурившись, осматривал геометрически правильные дорожки, клумбы, парапеты. Поддерживая старшего брата под локоть, он шёл легко, пружинисто, будто не грызли его душу сомнения и предчувствия.

— Ты бы кувшинки посадил, что ли! Или азоллу — такой папоротник плавучий. Затянет водоём, как кружевом — я у себя в Черногории такой развёл. А лучше всего здесь будет понтодерия сердцевидная — как раз в тон клумбе. Когда вернёшься сюда, подумай над этим. В Ницце вряд ли такое встретишь!

— Подумаю, — пообещал Алексей, поднимаясь по широкой лестнице к входу в розовую виллу. — Только не знаю, приживутся ли они тут. — Он остановился, обернулся, оглядел свои владения, будто прощаясь. — Но если даст Бог возвратиться, непременно попробую высадить. — Алексей немного постоял, жадно вдыхая влажный тёплый воздух. И повторил с невыразимой тоской, почти шёпотом: — Если даст Бог возвратиться…

Теперь им со Стефаном придётся вместе уходить из гимназии — за три-то месяца до окончания… Нет, лучше всё же закончить, не обращая внимания на скандалы. Есть ещё вариант — перейти на домашнее обучение. Но так обычно поступают те, кто болен, а они и здоровы, и счастливы…

Можно подумать, что вокруг их одни девственники, которые лишь в стыдных снах видят что-то нехорошее. И учителя об этом ничего не знают, потому что молчат, как по уговору. Вот стоят такие мальчишки и девчонки у интерактивных досок, пишут пальцами или карандашами на дисплее цифры, буквы и знаки. А после разбиваются на пары и идут трахаться — или к себе домой, или к друзьям на хату. И если до сих пор Эмилию порицали за излишнюю разборчивость и неприступность, то теперь клеймят как шлюху, ведьму и доносчицу.

В Сети, на панелях с гимназическими новостями, в безграмотных «олбанских» записочках, в нарочито громких разговорах возникают то фотографии Эмилии, то её имя, то подробности цыганского колдовства «на приворот». И откуда они смогли узнать, да ещё так быстро? Эмилия и бельё застирала, и даже утюгом прогладила, чтобы предки раньше времени не всполошились. Так всё равно разнюхали!

«Жучки» у папы на вилле стоят, или прислуга очень уж любопытная? Знать бы, что всё так получится, потерпели бы до окончания гимназии. А там им уже будет по шестнадцать. Эмилии исполнится двадцать второго июля, Стефану — тридцатого августа. Думали пока тайком встречаться, но не повезло.

Шестнадцать — уже что-то. Можно даже пожениться, но с согласия родителей и властей. Пока предки ничего не знают, хотя вся гимназия гудит. Они без понятия или делают вид? Не хотят, чтобы их обсуждали и жалели? Девочка надежды подавала, шла на золотую медаль, готовилась учиться в Англии, а теперь у неё совсем другие перспективы. То, что простилось бы другой гимназистке, Эмилии Рубановой не простится никогда. В их элитном заведении, как и везде, не любили умных и красивых.

… В детстве Эмма была пухленькой, носила очки — и подвергалась травле. А рядом спокойно существовали и жирные, и очкастые, но им никто не ставил это в вину. И характер у неё всегда был тихий, покладистый, без заносов и выпендрёжа, но это не помогало найти друзей. А Эмилия очень хотела иметь компанию и переживала, пытаясь понять, чем не угодила сверстникам. Думала задобрить их подарками, давала списывать — то тщетно!

Потом ей надоели карикатуры и насмешки над её внешностью. Начались мучения на диетах, в офтальмологических клиниках и спортивных секциях. К четырнадцати годам Эмилия расцвела, как чудесный бутон под жарким южным солнцем. На детских снимках её узнавали с трудом. И если в классе раньше потешались над её уродливостью, то теперь стали донимать на переменках и уроках, предлагая своё общество на ночь. А, получив отказ, дарили бананы, намекая на возможность удовлетворения таким образом. Эмилия проклинала себя за то, что на медосмотре слишком громко сказала врачу, что ещё не живёт половой жизнью…

Она не раз хотела наглотаться снотворного, но не знала, сколько нужно взять таблеток, чтобы умереть наверняка. Завидовала «наркам», которые в любой момент могли сделать себе «золотой укол». О том, чтобы броситься с крыши, повеситься или утопиться, речи не шло — Эмилия и в гробу хотела лежать красивой.

От отца, конечно, всё это скрывала, а с мамой делилась своими бедами. Но вмешательство Розы Рубановой только распалило травлю, будто в тлеющий костёр плеснули бензина. И Роза решила всё-таки объявить мужу, что забирает дочку из этого серпентария, навсегда запомнив, что такое современная гимназия!

Эмилию швыряло то в жар, то в холод. В одно утро она ни за что не хотела идти в гимназию, но через день рвалась туда в надежде что-то доказать мучителям. Она наговаривала на себя, уверяя, что давно уже потеряла невинность, но ей никто не верил. Девчонки предлагали пойти в туалет и каким-то образом доказать правдивость своих слов.

Бедняжка была готова отдаться первому встречному под любым кустом, но дочь Бориса Рубанова считалась в этом смысле лицом неприкосновенным. Суровый отец-консерватор отрубил раз и навсегда, что первый же мужчина Эмилии станет её мужем — или пусть ищет свою голову на свалке. И потому долго не находилось смельчаков для первой красавицы и одновременно изгоя их класса. Её сайт в Интернете пестрел оскорбительными репликами типа «Убейсибяапстену» или «В Бобруйск, жывотное!»

На праздники девчонки в один голос требовали являться только с бой-френдом и любой ценой добывали их — из соседних школ и лицеев. Кто-то приходил с совсем взрослыми, и таких особенно уважали. А Эмилии даже потанцевать было не с кем, и она «линяла» сразу же после торжественной части. Но всё-таки не хотела навсегда уходить из гимназии побитой собакой. Следовало удалиться достойно, показав класс всем этим Салтыковым, Аскеровым и прочим извергиням.

В сентябре прошлого года, сразу же после начала занятий, у Эмилии спёрли любимый розовый ноутбук, подаренный родителями на пятнадцатилетие. Он остался лишь на фотографии, где счастливая именинница рассматривала это чудо сияющими глазами, держа его в правой руке, а пальцы левой прижимала к губам, будто не веря в происходящее. Ещё от него остались кожаный чехол и такая же «мышка», которые Эмилия сохранила в своей сумочке. После этого она уже не надеялась на примирение с классом и, повинуясь предчувствию, ждала возможности отомстить.

И возможность представилась — в классе появился неподражаемый Стефан Силинг. Все шептались о том, что дед у него швед, а бабушка — чилийка, и потому он так мощно «зажигает» на танцах. Девчонки тут же начали колдовать, заставляя раба Божьего Степана думать о себе, скучать; звали его домой, на улицу, нагоняли на него любовную тоску.

Прослышав, что он любит блинчики с яблоками и изюмом на минеральной воде, гимназистки тут же встали к плитам, шокировав мам и домработниц. Конечно, каждая влюблённая добавляла в тесто капельку своей крови. Вроде бы, поначалу удача улыбнулась Лоре Аскеровой, которая глухой ночью вызывала любимого «не из печной трубы, не из мёртвой земли, не из морской воды», а после свои права предъявила и самая авторитетная девчонка Ульяна Салтыкова.

Не стерпев такого успеха новичка, мальчишки решили устроить ему «тёмную», что привело лишь к очередному его триумфу. Применив какие-то особые, «шпионские» приёмчики, он в одиночку раскидал десять человек, а сам не получил ни одной царапины.

После этого случая рейтинг Стефана взлетел на недосягаемую высоту, и юные соблазнительницы, повыше поддёрнув мини, выстроились в очередь в поисках его благосклонности. Но Стефан ограничивался только невинным флиртом, в то время как про него ходили самые невероятные слухи. Якобы он в прежней школе совратил учительницу, а ещё раньше ограбил банк.

Кое-кто даже уверял, что Силинг в пьяной драке зарезал человека, но этому поверили немногие. Далее гимназисты обоего пола, совершенно помешавшись на своём однокласснике, принялись наперебой сочинять про него самые страшные и стыдные сказки. А потом, поёживаясь и хихикая, рассказывали их в туалетах и во время перекуров на школьном крыльце.

Стефан, в отличие от Эмилии, относился к возне вокруг своей персоны совершенно спокойно. У него была какая-то своя жизнь, куда он не впускал посторонних. Парень не собирался никому ничего доказывать и объяснениями себя не утруждал. Он игнорировал почитаемый другими гламурный стиль и являлся в гимназию в мешковатых джинсах, в вытянутых кардиганах на «молнии» или свитерах столетней давности; в более тёплую погоду надевал пиджак с ярким шейным платком.

Силинг словно дразнил распалённых ревностью девчонок, оказывая предпочтение то одной, то другой, но ни с кем не сходясь по-серьёзному. Тогда ему придумали взрослую любовницу, которой он якобы поклялся на крови, что никогда не изменит.

А Эмилия уже решила, что спор выиграет она, и готова была ради этого погубить свою бессмертную душу. Она накупила оккультных книг, стала носить амулеты и оберёги, но никак не могла попасть к Стефану домой, чтобы оставить там заговорённые клочья собачьей и кошачьей шерсти.

Она тоже не раз шептала под луной: «Сон про меня, сон для тебя, для Божьего раба Степана. Аминь». А в ненастные дни просила «тринадцать ветрей, тринадцать вихрей поднять горе и послать на любимого, чтобы он горевал, скучал и света белого не видел». Но в тот день, когда они оказались в постели, она не шептала ничего, а просто плеснула вино из своего бокала в бокал Стефана. И дальше отдалась на волю судьбы, понимая, что заветное желание вот-вот сбудется…

Тогда Стефан завернул к ним с Рублёвского рынка, принёс с собой дискету и сказал, что за ним следят. Подозрительная «тачка» вела его до самых ворот, и сейчас там стоит. Поэтому дискету на Каланчёвку должен отвезти кто-то другой, в незнакомой машине. Артура предупредили, что «письмо» привезёт рыжий парень в бейсболке и куртке-аляске. Это был водитель одной из тех иномарок, что выехали из рубановских ворот и были зафиксированы «наружкой». Стефан с Эмилией остались в коттедже одни, но сразу в койку не бросились, а обставили всё красиво.

Эмилия торопливо разогрела луковый суп и куриные грудки с грибами, сунув глиняные горшочки в СВЧ-печку, достала бутылку аргентинского вина «Эль-Пасо Марло». Ну а после обеда они вполне естественно оказались в спальне Эмилии, потом — в её постели, и при этом позабыли закрыться на задвижку…

Эмилия даже не сняла александритовые серьги, возвращённые из цыганского табора и заговорённые на вечную любовь. И никто уже не мог бы убедить Эмилию в том, что всё произошедшее — простое совпадение, и никаких чудес не бывает.

За эти полчаса она была готова отдать жизнь, всю кровь по каплям. Она была готова идти на край света — со Стефаном или него. Та сумбурная ночь на Каланчёвке, когда Артур Тураев объяснял им суть будущей работы, окончательно укрепила Эмилию в её намерениях. Так и случилось — это судьба. Если бы не пропавшие вещи, не удалось бы встретиться с Артуром. И не передал бы он через Дору Львовну приглашение прибыть на Каланчёвку. А ведь именно там их со Стефаном повенчало общее опасное дело.

Бедная мама верила своей примерной девочке и ни о чём не догадалась по приезде. А вот в школе откуда-то узнали буквально на третий день, хотя юные любовники железно хранили тайну. И завертелся смерч оскорблений, угроз, подозрений; а после соперницы перешли к действиям…

По возвращении из Щербинки, где толстая грязная тётка передала Эмилии не дискету, а стопку общих тетрадей, на них напали у самого дома. Разбили камнями, помяли битами мамину машину, и притом во всё горло орали матерные речёвки про б… и ведьму, которую в следующий раз они сожгут на костре.

А теперь ей казалось, что тело действительно объято пламенем. Эмилия металась на широкой кровати, стаскивала со лба пахнущий уксусом холодный компресс, отталкивала чьи-то руки. И порывалась, вскочив, в одной пижаме броситься на улицу, где сквозь метель и ветер уходил от неё Стефан. Уходил навсегда, и она была не в силах остановить его, спасти, вернуть. Болела грудь, кашель разрывал горло и лёгкие; словно раскалённым вертелом пронзало живот.

Эмилия свалилась с пневмонией в тот же день, когда разбили машину, а неведомые люди с автоматами отогнали нападавших. Она всё рассказала маме, обливаясь слезами, умоляя простить, потому что всё произошло из-за Стефана. Теперь она может уйти из гимназии, уйти даже из жизни. Она отомстила всем врагам и готова принять любую кару. Перепуганная Роза немедленно поставила дочери градусник и с ужасом увидела цифру — тридцать девять и пять. Тогда Роза решила, что у Эмилии бред…

— Красные человечки, мама! Тут много красных человечков! И они все пляшут на ковре… Как смешно! Малюсенькие, а хоровод водят! И вприсядку! И канкан! Нет, ты только глянь, какая прелесть!

Девушка то плакала, то смеялась, указывая остолбеневшей матери на совершенно пустой ковёр. Потом она падала на подушки, замолкала, пытаясь что-то припомнить. Огромные, ярко блестящие её глаза беспокойно метались в орбитах, а на воспалённых губах засыхала кровь.

— Эммочка, доченька, милая, хорошая! — причитала Роза, пальцами и рукавом шёлкового халата вытирая слёзы. Куда засунула платочек, не помнила, и второй тоже где-то обронила. — Ты узнаёшь меня? Узнаёшь свою мамуленьку? Скажи мне что-нибудь, лапонька! Где у тебя болит?

— У меня везде болит, всё-всё! Каждый мускул, каждая косточка. А рёбра так и давят на грудь, дышать невозможно… Ты расстегни мои рёбра, мама… Раздвинь их, пожалуйста! Тогда мне станет легче…

Роза Рубанова, такая же красивая, как и дочь, моложавая вследствие нескольких пластических операций, бестолково бегала по комнате, бормоча проклятия и Доре Львовне, и слишком алчному Артуру Тураеву, которого совсем недавно боготворила. И, самое главное, проклинала Стефана, из-за которого дочка теперь умирает, уходит из объятий матери за этим малолетним подонком.

Роза твердила себе, что Эмилия бредила, когда признавалась в своём падении. Но Зина, горничная с Рублёвки, шепнула ей по секрету, что, заглянув в спальню Эмилии, увидела её в одной постели с «этим чёрным дылдой». Она, конечно, тут же закрыла дверь, но сочла своим долгом предупредить мать. А то дочка начнёт пухнуть, и ищи потом ветра в поле! Умолчала Зина только о том, что гораздо раньше, чем Розе, сообщила об этом своей подруге, служившей в дому у Салтыковых…

— Я должна идти! Мне надо тетрадки отдать! — опять заговорила Эмилия, забыв о недавних жалобах. — Мне Артур обещал… на Каширку…

— Без тебя обойдутся! — зло ответила Роза, меняя компресс и думая, не вызвать ли со службы Бориса. Ребёнка, скорее всего, придётся госпитализировать. — Тетради я отвезла, всё в порядке. И больше никаких Артуров, никаких Стефанов! Отпусти дочку хоть на несколько шагов — и нате! Пусть твой Стефан на Каширку едет, хоть к дьяволу в печёнки, но тебя я им не отдам! Ты у меня одна! «Тачка» — ладно, починят, но к человеку запчастей не придумали…

— Мама, знаешь, в тот день, когда мы… со Стефаном… он мне сказал, что скоро погибнет! И я побоялась никогда больше его не увидеть. Мама, я правда ему отдалась! Навсегда! Не ругай меня, но я умру без него. Вы меня в выпускном платье похороните, ладно? И в туфельках хорошеньких, со стразами. Они ведь мне не понадобятся больше… Ему цыганка Раиса, та, что вещи у меня выманила… Она в Рублёвке тоже гадает… Когда они с тем человеком стояли, который диск отдал, Раиса и подошла. Другого Александром звали… Раиса говорит ему: «Тебя скоро убьют или посадят!» И Стефану тоже сказала сразу: «У тебя недавно отец погиб, и тебе угрожает смерть! Баб остерегайся!» Он ей отвечает: «Это отчим погиб, а не отец!» А Раиса: «Какой отчим, родного отца ты потерял!» Стефан вообще ничего не понял, но мне всё рассказал. Очень волновался, хоть и скрывал. Раиса вообще ничего не знала про него, а сказала верно…

— Наврал он всё, чтобы тебя добиться! — перебила Роза. — А ты, дурёха, пожалела его. Дешёвый спектакль, и всё. Теперь я места себе не найду, даже если ты поправишься. Что папе скажем? Ему ведь с сердцем плохо станет! Он так берёг тебя! А девки ревнивые впрямь изуродовать могут. Придётся тебя на домашнем обучении до экзаменов держать. Лишь бы без осложнений обошлось, а то гимназию кончать надо. И такое придумать про цыганку! Лёвка ему не отец, и каким ветром Сибиллу надуло, никто не знает. Видно, что восточный мальчишка, и всё. Вот так рано и загулял мне на горе! Доча, лежи и компресс не сбрасывай. Пить хочешь? Я клюквенный морс сварила. А потом уколы сделаем — время подошло…

— Да, я очень хочу пить. Мама, дай мне целую кружку! Во рту всё солоно и сухо. А потом помоги… Мы вместе поедем на Каширку. Там тётка должна Стефана ждать сегодня. Я хочу проследить, чтобы с ним ничего не случилось!..

— О, Господи! — простонала Роза. — Она сошла с ума! Она действительно сошла с ума, а я должна всё это слышать!..

Мать едва успела напоить Эмилию морсом и сделать ей уколы, как запиливал симпатичный малиновый смартфон на тумбочке у постели. Роза не успела и глазом моргнуть, как дочка схватила его, увидела номер на экране и улыбнулась запёкшимися губами. По худенькому личику Эмилии текли струйки пота, и замазанные йодом царапины от разбитого автомобильного стекла выделялись на нём особенно ярко.

— Да, да, это я!

Эмилия вцепилась в смартфон обеими руками. Спальня колыхалась перед ней, и искажённое злобой лицо матери расплывалось белым пятном.

— Я всё думаю о тебе, — каким-то далёким, грустным голосом сказал Стефан. — Как ты себя чувствуешь, Эмили?

— Я тоже о тебе думаю! — крикнула Эмилия и тут же закашлялась, — Прости, я почти не могу говорить. Ты как, поедешь сегодня? — Девушка знала, что любимый поймёт её.

— Да, придётся. Ты больна, а Сюзанна улетела в командировку.

— Я совсем не плохо себя чувствую! — Кашель душил Эмилию, но она героически пыталась спустить ноги с кровати. — Хочешь, я сгоняю к этой тётке? На машине можно, а там совсем немного пройти. Мама, ну не надо, не трогай меня! — Эмилия вместе с трубкой нырнула под одеяло. — Стеф, я люблю тебя! Я хочу тебя! Знай, что я вся твоя! Но мама очень ругается, отнимает телефон… Стеф, береги себя! Мама, ну то же ты?.. — И связь оборвалась.

Стефан отключил мобильник и положил его на стол, за которым, попивая кофе и постукивая сигаретой о пепельницу, сидел Артур Тураев. За окнами каланчёвской квартиры темнело, и улицу заметала позёмка. От Комсомольской площади доносились гудки электровозов, и завывал усиливающийся к ночи ветер.

— Ей плохо совсем, я же слышу. Почти говорить не может, всё время кашляет. — Стефан тоже закурил, и Артур ничего не сказал ему. — К тому же Эмка бредит. Предлагает к Шубиной поехать. А мать на неё орёт — в трубку слышно. Похоже, знает уже всё про нас. Странно! — Стефан смотрел на Артура своими удивительными глазами, которые каждую минуту казались разными — то злыми, то добрыми, то светлыми, то тёмными. — Вся гимназия этим занимается, кроме малышей, а для нас какой-то особый устав введён? Я бы на ней хоть сейчас женился…

— У нас с четырнадцати лет можно, — Артур глубоко затянулся. — А ты — её ровесник, к тому же иностранец. Так что вряд ли тебе грозит статья «За совращение малолетних». Другое дело, что её родители не согласятся. У них насчёт Эмилии, вероятно, другие планы.

— Она им не вещь! — Стефан сверкнул глазами, и по его лицу пробежала судорога. — Обещала дождаться до того времени, когда предков спрашивать не придётся. Она любит, я люблю — что ещё нужно? Как я чуть не год учился в этом классе, а Эмку не замечал? Наверное, потому, что не лезла, не клеилась. Какая-то вся забитая, в углу сидела тихонько. Мне наперебой дудели, что она дефективная. А оказалось — на медаль идёт! И глаза у неё такие — будто в каждом по золотому лотосу распускается! Хорошо мне с ней, как ни с кем раньше не было. Много раз слышал слово «люблю», но всегда знал, что это просто так… А Эмили действительно любит. Только она одна — нежная, ласковая…

Стефан вдруг схватил Артура за руку, сильными пальцами стиснул запястье. Тураев едва не выронил сигарету и удивлённо поднял брови.

— Тогда… ну, в первый раз… вы про Эмилию на кухне сказали… Что она меня любит…

— Да, помню. — Тураев посмотрел на часы. — И что же?

— Я сначала не поверил. Как меня любить можно? Да никто, никогда… Даже мать! А уж другие… Я только мешаю всем, жизнь уродую. И вдруг… Прямо дыхание перехватило. Вы сказали мне тогда: «Сынок!» Знаете, ведь на Западе нет отчеств. Там не чувствуешь свою неполноценность. А в России обязательно нужно знать имя отца. Меня зовут Стефан Аксель — и всё. У нас рано отрываются от семьи, и вроде бы всё равно, откуда ты взялся. А здесь это очень важно. Я увидел, что есть люди, которые жалеют меня и понимают. И я не хочу расставаться с вами, Артур. Вы сказали, что у вас сын есть, почти мой ровесник. Но он далеко, а я рядом. Возьмите меня в сыновья! Пусть не по документам, а только по уговору. Считайте себя моим отцом. Лёва правильно говорил — мы чем-то очень похожи с вами!

— Ну, хорошо!

Артур, закусив губу, потрепал Стефана по его бесподобной причёске, прижал его к груди. Потом откинулся назад, заново рассматривая парня.

«А о нём у меня душа не болит!» — сказал в том памятном разговоре Яков Райников, заставив Тураева содрогнуться. Если о ребёнке ни у кого душа не болит, и мать спокойно покидает его на месяцы, даже на годы, то что с него требовать можно? И заплакал Стефан тогда, на кухне, похоже, впервые в жизни. Его заледенелое сердце начало оттаивать, и влага вышла горячими слезами.

— Пусть так и будет. Когда-нибудь, если сейчас уцелеем, поговорим «за жизнь». Мы многое можем друг другу рассказать. Но это, как говорится, «после войны». А сейчас в бой пора, сынок! — Артур увидел, как улыбнулся ему Стефан — не стесняясь и не боясь уже ничего.

Заиграли ямочки на щеках и подбородке, сверкнули сахарно-белые зубы, засветились янтарным тёплым огнём глаза. И Артур словно увидел перед собой Сибиллу, сморгнул слезу.

«А ведь ты мог родиться у нас, Стефан. Мог бы… Но к моменту нашей встречи в отеле «Украина» Сибилла уже родила тебя!..»

— Придётся мне к Пирожинскому ехать. У него уж больно ценные сведения по наркотрафику. А ты — на Каширку, к Шубиной. Возьмёшь у неё диск — и сюда. Но давай-ка договоримся. Раньше мы так никогда не делали, а сегодня что-то предчувствие худое. В случае форс-мажора друг другу эсэмэски пошлём. Допустим, «Я уезжаю» и подпись. Это означает, что нам нельзя возвращаться к себе домой. И по тем адресам, где нас могут ждать, тоже лучше не соваться…

Тураев говорил это шёпотом, на ухо Стефану. Но потом вскочил, схватил парня за рукав и потащил в ванную, где немедленно включил воду. Судя всему, ванна была металлическая, потому что грохот пошёл, как от горного обвала средних размеров.

— Не удивляйся! — Артур набрал воды в горсти, вымыл своё утомлённое, пожелтевшее, будто изжёванное лицо. — Так надёжнее, сынок. Квартира казённая, и ключи от неё не только у меня имеются. Но прибор у меня есть, и я ежедневно проверяю помещение на «прослушку». Приятель мой раньше в ФСО работал, теперь ЧОПом рулит. Делится по старой дружбе, но доверять этой технике нацело я тоже не могу. До сих пор всё было спокойно. Даже слишком спокойно, понимаешь?

Стефан тоже вымыл лицо, и сейчас на его длинных жёстких ресницах дрожали прозрачные капли. Синяя тень щетины появилась над верхней губой и на подбородке. Артуру показалось, что парень даже постарел с тех пор, как они виделись в прошлый раз. С чего бы это, интересно? Не он же потерял невинность, а Эмилия. Ах, да, влюбился! Силён цыганский приворот — влюбился, когда наверняка должен был бросить, да ещё ославить на всю гимназию…

— Слишком спокойно? — переспросил Стефан, пытаясь поймать нить рассуждений Тураева. — Вы считаете, что это плохо?

— Всё неестественное настораживает. Получается, что Лёвку действительно убила та старуха по причине безумия, а за дискетами никто не охотится. Ну, сделали обыски по горячим следам и угомонились. Теперь вы свободно катаетесь по Москве и области, собираете у людей данные, ради которых, как мы думали, и убивали Лёвку, да и других тоже. Странно! Я интересовался насчёт, так сказать, соавторов — все живы и здоровы. Веста Гацкевич из Польши перебралась в Хорватию. Остальные — на прежних местах. Ни до передачи дисков, ни после их не тронули…

— Выходит, мы воюем с тенями? — усмехнулся Стефан. — И мне на Рублёвке просто померещился «хвост»?

— По крайней мере, нас хотят убедить в этом. Демонстративное равнодушие к деятельности курьеров, к вероятности полного укомплектования досье, к возможным последствиям этого… Там ведь действительно убойные данные, сынок. — Артур ещё раз поощрил Стефана этим словом. — Скандал трудно будет занять, особенно если копии уйдут за границу. Это — огласка в Интернете, в средствах массовой информации. Формирование определённого общественного мнения, с чем необходимо считаться. Я уверен на все сто, что «оборотни» в курсе каждого нашего шага, но почему-то не мешают нам…

— Но ведь когда-то должны будут помешать! — пожал плечами Стефан.

— Конечно! На самом последнем этапе, когда досье будет готово к передаче. А вот куда его передавать, решится позднее. Смотря в чьих руках оно к тому времени будет находиться. Вас ведь вели всё время на разных «тачках». Эти странные люди, которые напугали гаишника, а после выручили Эмилию во время нападения фанатов! А раньше, в Рублёвке, ты сам заметил машину, которая потом уехала от ворот коттеджа. Правда, после встречи с Ярцевым на Кудринской ты вернулся без «хвоста», и мне из турецкой бани удалось ускользнуть незамеченным. Контакт Сюзанны с Вестой Гацкевич был отслежен, и тогда наша хитрость удалась на славу. Пока они ждали встречи Весты с Сюзанной, ты на мотоцикле доставил материал сюда, и тоже без наблюдения. Были и ещё два визита. Рубановский водитель с Рублёвки и сама мадам Роза — из городской квартиры. Вот здесь вопрос, засекли их на Каланчёвке или нет. Я тоже, извини, не йог. Такая игра у нас, в «кошки-мышки». Они делают вид, что не интересуются своими предателями, которые работают против них, не мешают сливать на сторону убойный компромат. А я изображаю, что во всё это верю. До поры до времени игра шла под ковром, но теперь в любой момент стиль общения может поменяться. Чем меньше остаётся не собранных частей досье, тем больше вероятность перехода операции в иную фазу…

— В какую? — Стефан сидел рядом с Артуром на бортике ванны и болезненно морщился от неумолчного грохота воды.

— В опасную. Когда я вернулся из Дорохово в последний раз, как прежде, проверил квартиру. «Жучков» по-прежнему не было, а вот некоторые «маяки», которые я оставляю, оказались не в том положении. До сих пор всякие бумажки, винтики, блюдца, ложки стояли и лежали без движения. А нынче… — Артур кулаками ударил себя по коленям. — Нынче я заметил, что здесь побывали гости. Да, они изо всех сил старались не наследить, но я ведь тоже профессионал. И знаю, где следует искать. Потому я и увёл тебя сейчас в ванную. Нет гарантии, что мой сканер ловит все микрофоны — за последнее время много новых моделей появилось. Так что старый способ говорить тихо, под шум воды, мне кажется более надёжным…

— И что теперь нужно делать? — Стефан, уяснив обстановку, хотел получить приказ. — У вас ведь есть план?

— Делать будем вот что… — Артур на мгновение замешкался, в последний раз оценивая свои намерения. — У нас остаются три человека с частями досье. И встречаться придётся нам — больше некому. Насчёт сигнала «SOS» мы условились. Слово «Уезжаю» и подпись. От тебя — бэби, от меня — папа. Кто из нас первым заметит опасность, сразу посылает эсэмэску другому. Ни домой, ни к родственникам в этом случае возвращаться нельзя. На некоторое время нужно залечь у надёжных людей. Я для себя таких уже наметил. Думаю, и ты кого-то найдёшь. Друг другу мы с тобой ничего о них говорить не станем, чтобы ненароком их не засветить. Но сегодня я обязательно должен подъехать в Кузьминский парк и взять диск у Пирожинского. От его показаний генералам даже при огромном желании трудно будет отмазаться. Это не останки девчонок в лесу под Нижним Тагилом, а деятельность транснационального наркотрафика. Этими делами занимаются спецслужбы многих стран, Там вряд ли поймут желание замять и заболтать. Потому я ему туда сам — таково было желание Пирожинского. Оказывается, он слышал обо мне ещё в двухтысячном, и хочет убедиться, что отдаёт драгоценные документы лично Артуру Тураеву. Никому другому, говорит, не доверил бы. Очень много товара, поступившего в таможенные терминалы, объявлялось контрабандным и контрафактным. А дальше всё, начиная от сотовых телефонов и кончая автомобилями, продавалось своим структурам за копейки. Муж Весты Гацкевич не захотел с этим мириться и попал в зону. Как и Ярцев в своё время, чтобы много не болтал о фиктивных счетах, на которых находятся денежные средства влиятельных лиц. Много «бабла» отмывают с помощью звёзд шоу-бизнеса. Народу внушается мысль об их сумасшедшем богатстве, происхождение которого, скажем так, не прозрачно. — Тураев ещё немного подумал и достал из внутреннего кармана куртки жетон. — Смотри сюда внимательно…

— Это что? — Стефан придвинулся поближе.

— Пропуск в камеру хранения на Курском вокзале. У тебя феноменальная память, как я слыхал. Запоминай на всякий случай. Я все эти недели перевозил кейс в разные ячейки московских вокзалов. Если мне удастся сегодня выскочить, остаться на свободе, я сам возьму досье и сделаю то, что пообещал Лёвке. Но при другом раскладе придётся действовать тебе. Ты скажешь, что потерял жетон, что у тебя его украли, что сгорел при пожаре… Всё, что угодно. Но номер ты должен твёрдо помнить. И никому, ни при каких обстоятельствах его не называть. Обратишься на вокзал лишь в том случае, если точно узнаешь, что я мёртв или посажен. И в курс дела ставь только очень надёжного человека. Например, свою мать, когда она вернётся…

— Мать? — удивился Стефан. — Она разве в теме? Похоже, они с Лёвой давно уже не виделись…

— Даже если не в теме, ты объясни. А вдруг знает? Это тоже реально. Вряд ли она откажется выполнить последнюю волю мужа, покарать его убийц. Насколько я знаю, Сибилла-Мария врагов не прощает.

— Это действительно так опасно? — Стефан, нахмурив брови, смотрел на жетон и будто фотографировал его взглядом. — Вы можете погибнуть?

— Не только я, но и ты, сынок, — мягко, проникновенно сказал Тураев, и Стефан вздрогнул. — Ты должен быть готов… Или откажись сразу. Операцию закончу я один, и кейс из камеры заберу. Не бойся, я не стану тебя осуждать, если ты повернёшь назад сейчас. Но после того как мы расстанемся, ты потеряешь право на слабость и страх. Думай, пока есть время, но его очень мало. Нам нужно уходить отсюда, пока нас не взяли и тем самым не вывели из игры. Итак? — Тураев пристально смотрел на Стефана. — Я раскрыт — без сомнения! Остаётся уповать на удачу. Я постараюсь оторваться от «хвоста» — в лесопарке, да ещё в сумерках это несложно. А ты выходи через полчаса после меня и езжай на Каширку. Возьмёшь материалы у Шубиной, потом передашь мне, если всё пройдёт нормально. Место встречи уточним позднее. Если я исчезну, действуй по своему усмотрению. Но любой ценой постарайся всё сохранить до приезда матери. Всё-таки я надеюсь, что ты пойдёшь со мной до конца. Мой родной сын Амир не желает меня знать. Но ведь он и не делал добровольный выбор — быть моим сыном!..

— Отец! — Стефан качнулся к Тураеву и крепко обнял его. — Я хотел этого! Никогда никого так не называл — с Лёвой мы были по имени. Я докажу, что ты не ошибся! Моя жизнь в руках Господа, но пусть Лёва видит с небес — я сделал всё, что мог!..

— Спасибо! — Тураев спрятал жетон прямо во внутренний карман, застегнул «змейку». — Мы ведь не знаем, как всё там будет, кому придётся тяжелее, а кому легче. Но я обещаю тебе сражаться до конца, а ты пообещай мне то же самое. А удастся ли нам победить?.. К сожалению, никто этого сейчас гарантировать не может. Слишком сильный, подлый и жестокий у нас с тобой враг. А мы — одни против многоголовой гидры. И всё-таки надо верить в победу — иначе нельзя воевать!..

— Против тысячи вдвоём? Это мне по вкусу! Я верю в победу. — Стефан поднялся с бортика ванны, показывая, что готов действовать. — Ты идёшь первым? — Теперь он так обращался к Артуру. — Прямо сейчас?

— Да, еду на своём джипе. Даже лыжи специально прихватил — Пирожинский в Кузьминках каждый вечер катается. В эти дебри «наружке» на машине будет не пробраться. А ты лучше с мотоциклом не связывайся, чтобы по малолетству не задержали.

— Я сегодня без мотоцикла. Поеду в метро или на маршрутке. — Стефан одёрнул свой пуловер, поправил серый воротник рубашки. И, решившись, прибавил: — Эмка тяжело больна, жалко её оставлять. Если со мной что-то случится, не забывай о ней, отец. Передай, что я очень любил её, очень! И никогда бы не бросил. Кроме неё мне никто не нужен — пусть знает. А там…

— Понадеемся, что вы с ней ещё и гимназию закончите, и свадьбу сыграете. По справедливости, если уж кому-то суждено голову сложить, это должен быть я. А у тебя жизнь впереди! — Артур, остановив возражения Стефана, взглянул на часы. — Всё, мне пора ехать. Действуем, как договорились. Фотку Шубиной я тебе показывал — не ошибёшься. Материалы она должна передать прямо у метро. Начнёт темнить, приглашать на квартиру или во дворы, — уходи. Это засада! Тогда уже дожидайся вестей от меня. Вероятно, сегодня они охоту не начнут — весь остаётся ещё питерская часть, тоже очень интересная. Игорный бизнес и проституция среди курсантов и солдат внутренних войск — это прикольно! Не какие-то там печки-лавочки…

Тураев говорил на всякий случай тихо, грохоча стульями и вешалками. Между делом он переоделся в зимний спортивный костюм и лыжные ботинки. Сами лыжи стояли в углу прихожей, и Стефан поймал себя на мысли, что очень хотел бы покататься. Его классический «шведский шаг» доводил до визга девчонок в гимназии. Парни завистливо хмыкали, а физрук откровенно пророчил ему успех даже на Белой Олимпиаде.

— Слышишь меня, сынок? — Артур заметил, что парень о чём-то задумался, и хлопнул его по плечу, поправляя шапочку с помпоном. — Этим вечером у меня начинается смена в Дорохово. Если никаких затруднений не возникнет, лучше подрулить завтра на заправку. Останется только Питер, но об этом мечтать пока не будем…

— Я выполню всё в точности, отец.

Стефан смотрел на измученного, поседевшего человека, о котором совсем недавно ничего не знал, с необъяснимой нежностью. Тураев чувствовал это и тоже улыбался. Впервые с тех пор, как лишился родного сына, он чувствовал, что сердечная рана молчит. Артур ничем не заслужил этих мук, и небеса сжалились над ним.

А потом сердце снова заныло от всяких печальных предчувствий. «Два одиночества» встретились только для того, чтобы вскоре расстаться.

— Пока!

Тураев, подняв с пола лыжи, щёлкнул Стефана по носу. Потом он неторопливо открыл дверь, вышел на площадку. И не было, наверное, на свете в тот миг более мирной квартиры и более преданных друг другу людей.

— Звони, когда освободишься…

— Позвоню, — пообещал Стефан и захлопнул дверь.

Он не думал сейчас о том, как поедет на «Каширскую», что его там ждёт. Прижавшись лбом к стеклу, Стефан следил за Артуром. Вот он идёт с лыжами к джипу, нажимает кнопку пульта, открывает дверцу, укладывает лыжи на заднее сидение. Потом, прогрев мотор и очистив стёкла, трогается с места. И там, где стоял «Гелендваген», остаётся темно-коричневый прямоугольник. Джип стоял здесь долго; ночью прошёл обильный снег. Сейчас позёмка быстро заметала следы людей, машин, собак, птиц.

Стефан до боли в глазах вглядывался в густеющие сумерки, стараясь распознать в какой-то из едущих следом за Артуром легковушек возможный «хвост», потому что у дома всё было спокойно, и парковка пуста.

Стефан вздрогнул от сиплого, зловещего боя напольных часов, которого он раньше не замечал. Парень попятился от высокого резного ящика с белым циферблатом и стрелками, каждая из которых представляла собой миниатюрную косу — символ вечности мира и бренности рода людского.

Зрачки Стефана расширились, и он почти не видел циферблата. Торопливо сорвав с вешалки куртку и кепку, он обошёл квартиру. На всякий случай плотнее завернул кран в ванной, проверил, везде ли выключен свет. Несколько секунд постоял на пороге комнаты, будто прощаясь с ней и не желая покидать этот ненадёжный приют. За двумя узкими окнами наискось летел снег, и воздух становился сиреневым из-за разгоравшегося над парковкой фонаря.

Стефан, тряхнув головой, прикрыл дверь в комнату, взял с подзеркальника напоясную сумку, куда собирался положить полученный от Шубиной диск. И вышел из квартиры, всё ещё жалея, что они сегодня так и не поговорили с Эмилией.

«Мамка» стояла неподалёку от входа на станцию, откуда поезда уходили в одном направлении — к центру. Толстая, как афишная тумба, она прибавляла себе объёма ещё и шубой из речного бобра, мех которого всегда славился прочностью, и соболиной шапкой в стиле допетровского боярина. А вот каблуки сапожек выглядели, видимо, по контрасту, очень широкими и тонкими, готовыми вот-вот надломиться.

Может быть, только своими габаритами привлекала Анна Шубина внимание пробегавших мимо пассажиров, да и то не всех. В конце рабочего дня внимание ослабевало, и интерес к происходящему терялся напрочь. К тому же на «пятачке» толкалось много нестандартного народу — несколько «ходячих реклам», простые распространители листовок, лотерейных билетов и даже несколько попрошаек.

Среди них похаживали туда-сюда члены группы захвата, имевшие приказ окружить связника и не дать ему скрыться. Но до поры до времени группа не должна была привлекать к себе внимание человека, явившегося на встречу с Шубиной, а также страхующих его сообщников. Братья Василенко даже не предполагали, что пятнадцатилетний мальчишка выдвинется в «точку» один, без прикрытия, и станет сам собой руководить.

Из киоска с компакт-дисками слышалась попсовая песенка. Тут же играл на трубе худой бородач в кепке и длинном чёрном пальто. Разноцветный неоновый свет киосков раскрашивал летящий снег во все цвета спектра, и тогда февральский вечер становился праздничным, почти новогодним. И грохотало рядом грозным гулом Каширское шоссе — как могучая сибирская река во время ледохода.

Стефан поднялся на поверхность по другую сторону трассы и сразу же заметил «мамку». Та беспрестанно озиралась по сторонам и будто чего-то опасалась. То и дело толпа скрывала от Стефана дородную фигуру бандерши, но потом та появлялась снова в своей сверкающей, припорошенной снегом шубе, в роскошной шапке, с алыми губами сердечком и густо намазанными глазами. Анна стояла, притопывая изящными сапожками, заправляя за ухо короткую прядь завитых волос, и на мочке яркой точкой вспыхивал маленький бриллиант.

Стефан мог давно уже перейти шоссе и взять дискету. Но крайней мере, ничто не мешало ему хоть немного приблизиться к «мамке». Но он вспоминал сегодняшний разговор с Артуром и пытался перед решающим броском ещё раз оценить обстановку.

А картина у «Каширской» сразу ему не понравилась, несмотря на то, что, к примеру, на рынке в рублёвском посёлке подозрительных типов было ничуть не меньше. Но тогда всё сошло, как и раньше, на Госпитальном Валу и Кудринской площади. А сегодня так и подмывало нырнуть обратно в метро, тем более и что и Артур не исключал этого.

Он понимал, что не может долго так стоять, и нужно на что-то решаться. Если смыться, оставив «мамку» с дискетой, досье потеряет интересную часть, содержащую в числе прочего сведения о секс-рабынях, убитых бандитами, которых крышевали Василенко. Даже не перед Тураевым, а перед самим собой Стефан тогда не сможет оправдаться.

Он не сумеет столковаться со своей совестью, убедить себя в том, что проявил осторожность, а не трусость. И потому не стало достоянием следственных органов, прессы, многих людей то, что где-то в российской глубинке воровали девушек — таких, как Эмилия или даже сестрёнка Берта. Если они отказывались заниматься проституцией, их хладнокровно убивали, а трупы сваливали в лесные ямы. И несколько лет могли не знать в семье, куда подевалась их девочка, которая поехала поступать в институт или в колледж, а то и просто — в гости к родственникам.

Но, самое главное, что, обнаружив благодаря собачникам и сельским жителям эти могилы, милиция пускала дело на самотёк. А могла и вовсе начать чинить препятствия, потому что главарь банды обзавёлся московской «красной крышей».

Значит, всё-таки нужно подойти, по крайней мере, на такое расстояние, чтобы лучше рассмотреть «пятачок» у входа в метро и автобусного кольца. Нельзя отступать, не использовав все возможности, и в то же время недопустимо подставляться. Досье без одной части — плохо, но ещё хуже — провал из-за беспечности связного!..

«Мамка» ёрзала, поглядывая на часики, два раза перекурила и три — поговорила с кем-то по «трубе». Может, у неё характер такой беспокойный, но нервничает она из-за небольшого опоздания связника. Мало ли какие у неё могли возникнуть проблемы — бизнес-то очень сомнительный! Но ничего. Постой, проветрись, тётенька! Тебе полезно воздухом дышать…

Оторвавшись от витрины газетного киоска, Стефан скорчил равнодушную физиономию и торопливо зашагал к переходу. Для полноты картины он держал в руке бутылку «Спрайта», то и дело прикладывался к ней. А сам всё пытался понять, что смущает его во всей этой, самой обычной ситуации. Какой-то крохотный гвоздик царапал угол правого глаза, но внятная мысль не возникала. И, уже оказавшись на площадке перед входом в метро, Стефан узнал одного из мужчин, разгуливающих вокруг «мамки» с рекламными щитами на груди и спине. Рядом крутился ещё один, лица которого Стефан не мог рассмотреть из-за надетого на голову колпака в виде куска пиццы.

Но и того, что Стефан увидел, было достаточно. «Ходячая реклама» имела лицо охранника из того самого рублёвского ресторана, где они ужинали прежней компанией. И вскоре после этого шумного вечера на ребят начали нападать, выщёлкивая их поодиночке. «Мамка» курьера в лицо не знала, и потому потребовался «вышибала» — чтобы опознать Стефана Силинга наверняка. Охранник видел его много раз и хорошо запомнил.

Бутылка опустела, и Стефан, по шведской привычке, отшвырнул её в урну, а не просто на асфальт. Потом он немедленно повернул назад, к шоссе. До Шубиной не дошёл метров десять, но его явно узнали. Охранник принялся спешно стаскивать с себя щиты и накидку. Другой немедленно освободился от поролоновой пиццы на голове. Ещё несколько человек, включая попрошаек, поспешили рассредоточиться таким образом, чтобы Стефан не мой перейти на другую сторону шоссе или нырнуть в метро.

Похоже, они не особенно и скрывались от людей, и Стефан тоже решил в средствах не стесняться. Конечно, операция санкционирована генералами, оформлена по закону, а дело всегда можно пришить. Тот же «снежок» в карман сунуть при толчее — не проблема. Какой же ты классный опер, отец! Ведь почувствовал, что это произойдёт именно сегодня. А я, фанера, думал, что дадут собрать досье целиком…

Сердце неистово барабанило, и холодок полз между лопатками. Ни разу на самых опасных тренировках, делая сальто-мортале и затяжные прыжки с парашютом, он не испытывал такого мучительного, удушающего страха смерти. Там мог погубить слепой случай, с которого нет спроса, и переход в иной мир, мгновенный и лёгкий, не столько пугал, сколько завораживал мальчика-экстремала.

Но сейчас всё будет иначе — задержание, огласка, позор, провокация, тюремная камера. Они знают, сколько Стефану лет, что он — иностранец, но всё же решили начать операцию. Значит, заручились гарантиями, и теперь гонят его к шоссе, как волчонка — к флажкам.

И вдруг Стефана, медленно отступающего к кромке тротуара, словно подбросило. Артур! Отец! Он всё ещё ничего не знает! Встречается в Кузьминском парке с Пирожинским; а потом, скорее всего, поедет в Дорохово на работу. А там его непременно арестуют. Такая облава проводится обычно сразу на большую группу — это тоже объяснял Стефану Тураев. Он же попросил обязательно подать сигнал, чтобы успеть скрыться со своей частью досье. И очень важной частью, которая одна способна решить судьбу «оборотней в погонах»!..

А вдруг его уже задержали и отобрали телефон? Нет, Артур так просто не дастся! Не может быть, чтобы он не предупредил об опасности своего курьера… Нет, своего сына! Слово «уезжаю» и подпись… Здесь не успеть! Нужно выиграть время, пусть десять минут, а после идти в автозак. Всё равно придётся его выпускать. Человек родился в Нью-Йорке, значит, американский гражданин. И одновременно — подданный шведского короля…

Сигнал тревоги Артуру — главное! Любой ценой и как можно скорее! Только как и куда бежать, если эти козлы окружили его грамотно, по всем правилам, отрезав пути к отступлению? Сзади только шоссе, но которому сплошным потоком несутся легковушки, грузовики, автобусы, троллейбусы. Броситься наперерез — верная смерть. А мёртвый он не сможет спасти Артура от ареста. Не сможет, а — должен!

Стефан старался не привлекать к себе внимания стоящих на остановках людей, потому что те могли в любой момент помешать ему осуществить уже созревший план. Схватить, например, удержать, поставить подножку. И потому он шаг за шагом приближался к стоящему у прозрачного павильона троллейбусу, который приехал из Братеева. Один плотный поток пассажиров уже вывалился на морозную улицу, а другой втискивался в ярко освещённое чрево троллейбуса, и тот заметно раскачивался на рессорах.

Сначала Стефан хотел смешаться с этой толпой, но понял, что не получится. Во-первых, посадка шла слишком медленно. Во-вторых, двое из преследователей изловчились и проскользнули между Стефаном и последним желающим втиснуться в троллейбус. Они смотрели на жертву зло и весело, мысленно поздравляя себя с лёгкой победой, но их ждало жестокое и скорое разочарование.

Транспорт так и мчался по Каширке, несмотря на сильный снегопад и секущую метель, а троллейбус, закрыв все двери, набирая скорость, начал отходить от остановки.

И в этот момент Стефан, до хруста сжав зубы и напружинив мускулы, рванулся вперёд, как раз между двумя преследователями, уже списавшими троллейбус со счёта. Один от неожиданности отскочил, другой поскользнулся и упал на тротуар. А Стефан легко, почти не касаясь ногами асфальта, не чувствуя под подошвами предательского льда и соляной каши, в два прыжка догнал троллейбус. Прицепившись к задней лесенке, он моментально подтянулся на руках и вскарабкался на крышу. Теперь он возвышался над всей этой грохочущей, лязгающей, воняющей бензином и соляркой автомобильной рекой.

Снег валил с чёрного неба, а вокруг в бешеном вихре танцевали электрические огни. И разносился окрест восторженный вопль десятков глоток, мерцали вспышки камер мобильников. Зеваки не понимали, что происходит совсем рядом с ними, но немедленно сориентировались, бросились фиксировать ценные кадры для последующей выкладки в Интернет. Они бежали за троллейбусом, пытаясь урвать ещё несколько секунд, толпились, спотыкались, мешая группе захвата предпринять хоть что-то, пусть только для очистки совести, потому что Стефан был уже недосягаем для них.

Беглец приветливо помахал благодарным зрителям, послал им воздушный поцелуй, чем вызвал новый приступ ликования. Наперебой обсуждая, снимается это очередное реалити-шоу или действительно кого-то ловят, люди с сожалением смотрели вслед скрывшемуся в метели троллейбусу, потому что не всем удалось сделать хорошие снимки.

Молодёжь галдела, стараясь определить, что за бесподобный красавчик исполнял трюк. Пожилые ворчали, качая головами и сетуя на всеобщий бардак, из-за которого теперь уже и на троллейбусе нормально не проедешь. Постепенно страсти улеглись, и люди вернулись на остановку, где их ждало новое приключение.

Около стеклянного навеса на асфальте лежала полная женщина в длинной шубе и в модных сапожках на тонких каблуках. Роскошная шапка скатилась с её головы, открыв жёсткую мелированную завивку. Её мёртвые глаза смотрели в небо, будто провожая только что отлетевшую душу. Из ярко накрашенного рта вытекла широкая струя крови, а рука с длинными искусственными ногтями сжимала под полами шубы рукоятку длинного поварского ножа.

Стефан уже не мог видеть это — он мчался по Каширке, ловя пересохшими губами снег и радуясь этой своей удаче, которая уже наверняка позволит ему предупредить Артура. Конечно, долго оставаться на лесенке было нельзя, и при первой возможности Стефан соскочил с троллейбуса. Он ввинтился в толпу, штурмующую автобус, номер которого сейчас не имел значения. Лишь бы убраться от Каширки подальше, попетлять по городу, а за это время послать сообщение Артуру и убедиться в том, что сигнал принят.

Стефан не строил никаких иллюзий и знал, что его обязательно будут искать и, скорее всего, найдут. Но даже в страшном сне не приснилось бы ему, что недавно восхищавшиеся его силой и ловкостью люди там, у Каширки, уже проклинают его и называют убийцей…

…— Ушёл, значит? — тоном спокойным, но не предвещавшим ничего хорошего, уточнил Кирилл Василенко. — Ну, молодцы! Мальчишку сопливого поймать не можете! Вышвырну завтра же всех к чёртовой матери, если… — Кирилл судорожно сглотнул слюну, воображая реакцию Алексея. — Если к утру этот щенок не окажется в камере! Давайте план «Бета»! И чтобы на сей раз не облажались, а то всем статьи подберу, как сестрам по серьгам! Кстати, старшенький как? Тоже смылся?

— Старшенького ждём, ему на смену пора! — с готовностью и в то же время растерянно отозвался майор Ермолаев, наблюдая из машины за толпой, собравшейся теперь вокруг трупа «мамки» Анны Шубиной.

План «Бета» как раз и подразумевал убийство Анны на остановке, чтобы все видели и знали, почему парень бежал от оперов. И не мешали ловить его, а, наоборот, помогали…

… За станцией метро «Нагатинская», на Варшавке, Стефан вышел из автобуса и отправил Артуру послание — прямо с остановки, чтобы больше уже не терять времени. Ни на лесенке троллейбуса, ни в автобусной давке он не мог сделать это и очень страдал. Каждая пропущенная секунда утекала, как кровь из не перевязанной вовремя раны.

Стефан отправил сообщение и ждал, пока Артур подтвердит получение срочной и тревожной вести от своего названного сына. Так они договорились, и так должно было быть. Наконец «труба» запищала, мелко дрожа, и на дисплее высветилось слово: «Спасибо». Тураев был жив, свободен и благодарил Стефана за вовремя переданное предупреждение. Парень почувствовал облегчение, граничащее с блаженством, и несказанную гордость. Это же, наверное, ощущает солдат, вытащивший с поля боя раненого командира…

Стефан схватил в ларьке сразу же две банки «Колы», выпил одну за другой, не только руками, но и зубами скрывая крышки. А потом, утолив жажду, отдышавшись, он огляделся и понял, что находится в совсем не знакомом месте. Разноцветные московские окна, одинаково чужие, неприветливые, подмигивали сквозь метель, словно дразнили. И, отвечая на их равнодушную жестокость, Стефан достал из кармана кепку, нахлобучил её на голову. Не спеша, даже будто бы нарываясь на скандал, он направился к остановке маршрутных такси.

Ещё на пути с Каширки Стефан подумал, что, если возникнут сложности, можно отсидеться несколько дней у Вадима Гнутова, который жил на «Фрунзенской». Конечно, всю правду ему не расскажешь, но наврать про очередной конфликт с роднёй отчима вполне можно. Стефан тоже не раз выручал Вадима, когда тот после скандалов с матерью убегал из дома, или ему нужно было куда-то привести девушку.

Оба парня жили в Москве, а познакомились в Питере, на турнире по «покатушкам». Теперь весь вопрос был в том, дома ли Гнутов, и сможет ли принять у себя нежданного гостя.

Почувствовав зверский голод, как всегда бывало после тренировок и выступлений, Стефан заскочил в ближайший магазин, купил там первую попавшуюся булку и принялся рвать её зубами прямо на остановке, в вихрях метели. Одновременно он внимательно изучал таблички маршруток, и выбрал одну, гарантированно идущую к станции метро. Уселся на свободное место рядом с водителем, почти не глядя отсчитал плату.

Теперь, наблюдая за сгребающими снег «дворниками», Стефан вспоминал всё недавно случившееся и соображал, кому нужно позвонить после Артура. Да, пока повезло, а потом ещё неизвестно, что будет. И не надо, чтобы люди из-за него беспокоились, обращались в милицию, где и без того ждут хулигана с распростёртыми объятиями. О том, что его разыскивали как убийцу, Стефан узнал позже…

— Не могу же я на всю маршрутку кричать: «Купи мне водки!» — всё-таки очень громко говорила дама средних лет с громадным баулом на коленях. Маленькую трубку она держала в кончиках пальцев с блестящими бордовыми ногтями.

Как всегда, народ в маршрутке использовал краткий отдых для того, чтобы связаться с родными и друзьями. То в одном, то в другом углу салона раздавались слова, обращённые к отсутствовавшим здесь людям.

— Ты понимаешь?! Нет, ты не понимаешь! Если бы ты понимал, как я понимаю, то ты бы понял! — звенящим от слёз голосом тараторила девчонка с длинными волосами, мокрыми от растаявшего снега.

И немедленно с самого дальнего сидения раздался торопливый говорок сильно занятого мужчины в кожанке на меху и лисьей шапке.

— Погоди! Я тебе перезвоню попозже. У меня на первой линии клиент повесился! Я его неделю из Воронежа вызванивал, так что теперь упустить боюсь. Да-да, сегодня непременно встретимся!

Стефан, усмехнувшись, достал свою «трубу» и набрал номер. Он заговорил по-щведски — специально, чтобы сохранить тайну.

— Амалия, добрый вечер! Я ночевать не приду сегодня, не волнуйся. К другу пригласили на вечеринку. Да какая разница, куда, звони на мобильный! Чего? В гимназию оттуда поеду. От мамы нет вестей? Ну ладно, спокойной ночи. Не переживай только, всё будет нормально…

Отключив связь, он пожалел, что не может позвонить Эмилии и узнать, как у неё дела, подбодрить и сказать о своей любви. Кроме экономки и любимой девушки его, скорее всего, никто искать не станет. Райниковы плевать на него хотели; как, впрочем, и он на них. К тому же, к ним могли приехать из милиции — эти адреса на контроле. Надо было предупредить Амалию. Ведь к ним, на Тверскую, могут пожаловать стражи порядка, чтобы спросить её про Стефана. Нет, лучше поберечь старушкины нервы! Разволнуется, опять ночь спать не будет. Начнёт себя во всём винить — не сберегла доверенного ребёнка!

Стефану показалось, что водитель начал коситься на него из-за нерусской речи, хотя и сам был не местный. На всякий случай Стефан решил выйти и позвонить Гнутову с улицы. Красная буква «М» ярко вспыхнула перед лобовым стеклом, и Стефан выскочил из маршрутки. Станция «Октябрьская», отсюда до дома Гнутова две остановки. Одна — по Кольцевой, до «Парка Культуры». И дальше — по радиальной. Но для начала нужно убедиться, что Вадим дома.

Они с Гнутовым знали друг друга три года, оба фанатели от одной и той же музыки, носились по питерским пляжам на мотоциклах. Стефан — под присмотром Сибиллы и дедушки Харальда, а Вадик был с отцом и с братом. Стефан очень часто вспоминал эти каникулы — беззаботные, наполненные детскими, совсем не опасными приключениями. И то счастье, те белые ночи, тот напоенный ароматом сирени тёплый воздух связывался в его памяти с матерью и дедом, а также и с рыжим веснушчатым Вадиком Гнутовым.

Теперь они оба выросли, повзрослели, но часто и с удовольствием вспоминали «покатушки». И собирались этим летом снова вырваться в Питер…

Стефан набрал номер Вадима, прослушал несколько гудков, радуясь, что связь включена. Голос приятеля показался не очень приветливым, но Стефан всё же решил прояснить вопрос.

— Салют, это Силинг! Ты дома сейчас?

— Только что ввалился. А что?

Гнутов говорил вяло, будто не обрадовавшись и не удивившись этому звонку.

— Можно подгрести к тебе сейчас? На ночь «хата» нужна.

— С «тёлкой»? — уточнил Вадим. — Нельзя, мать дома.

— Нет, я один. Опять конфликт, ты же знаешь… — Стефан на мгновение усомнился в правильности своего решения.

Но куда идти, если не к Вадиму? Про него в милиции вряд ли знают, а вот всех одноклассников и домашних тут же возьмут на контроль. Да что там — уже взяли! Дело ведь не в том, что Стефан прицепился к троллейбусу и проехал одну остановку. За это по всей Москве разыскивать не станут. Им нужен курьер, которого и хотели захватить у «Каширской». И, конечно, так просто они не откажутся от своего намерения.

Но перед тем надо бы расслабиться немного, заснуть на несколько часов. К Гнутовым вряд ли приедут, а позже он явится в гимназию. Пусть его берут там — на глазах у преподов и учеников. Хорошо, что Эмка не увидит этого. И в то же время плохо — она ведь серьёзно больна…

— Ну, тогда… — Гнутов ещё немного подумал. — Что, совсем никак со своими не помириться? Мне и так от матери влетело. С компанией на «метраже» отрывались, и пожар небольшой устроили. Ладно, быстро потушили, но штраф впаяли. Мать сказала, чтобы больше никаких пьянок…

— Гнутый, ну поверь на слово — позарез надо! И пожара не устрою, и квасить не стану. Хоть на пол положи, только пусти. Я в тему тебя введу, когда приеду.

— О'кей. Постараюсь мать уболтать. — Вадим с кем-то перебросился парой фраз, потом ответил: — Подгребай, придумаем что-нибудь. — И первый отключился.

Стефан поймал губами обжигающие хлопья снега, чувствуя, как наползает противная слабость. Жаль, что зима, а то переночевал бы в парке, на скамейке, хоть под кустом на траве. Так не раз случалось прежде, а теперь он должен искать тёплое пристанище. Всеобщий любимец, кумир, сверкающая мечта завидных московских невест, он стоял среди холода и снега один, и идти ему было абсолютно некуда.

Интуитивно ощущая, что делает непоправимую ошибку, Стефан всё же доехал до «Фрунзенской». И, стоя на платформе, долго думал, не вскочить ли во встречный поезд, пока не поздно. Действительно, прав Артур — мама нашла бы выход. Но её номер наглухо заблокирован, и никаких вестей давно уже не было.

А вдруг её уже нет в живых? Ведь в Африке действуют всякие пираты, боевики, моджахеды, просто бандиты, которые не пропустят белую женщину и обязательно попробуют нажиться — в лучшем случае. А он, старший сын, ещё считается ни на что не способным ребёнком, которому даже сообщать о таком не стоит — только рёв поднимет. И дед умер, который сейчас мог бы подсказать, посоветовать, подключить дипломатов и адвокатов. А кто есть Стефан Силинг? Несовершеннолетний иностранный гражданин, сын неизвестного отца и пропавшей без вести матери…

Он вышел на поверхность, постоял немного у стеклянных дверей, борясь с непривычным страхом. Всю жизнь Стефан скучал и искал приключений, и, наконец, не на шутку прогневал Бога. Всё-таки он пошёл от метро прочь, во дворы, к одной из здешних «сталинок». Там, в «трёшке» Вадим жил вместе с матерью и старшим братом Глебом, а их отец скоропостижно скончался год назад.

Глеб работал «мужем по вызову», только не тем, что вешают люстры и приколачивают полочки. Мускулистый красавец, совсем не похожий на субтильного рыжего Вадика, продавал себя стареющим богачкам. Глеб один раз заметил, что Стефан со своими данными мог бы обеспечить себе неплохую клиентуру. Надо только побороть чувство, что спишь с собственной матерью, и научиться изображать любовь.

— Я ведь не альфонс, пойми, Силинг! Мои клиентки таких в упор не видят. Но должен же быть выход у бабы, которой за сорок, а муж умер или сбежал к молоденькой. Раз деньги есть, она имеет право на счастье! Сходить в театр или в ресторан, а то и просто вместе у камина посидеть — разве преступные желания? В одиночку на публике не покажешься без ущерба для статуса, а холодная постель с каждым днём всё больше пугает. Мужчинам её круга нимфеток подавай, а ей хоть на кладбище ползи! Вот таких дам я и выручаю, Силинг.

Почему-то Гнутовым нравилось называть Стефана по фамилии.

— И по магазинам с ней целый день ходить буду, ни на одну «тёлку» не гляну. Дама прямо тает от умиления, а сама хорошеет на глазах. Ей завидуют лютой завистью, что я с ней целыми днями воркую. А она мне за своё удовольствие на карту деньги переводит. Последняя вообще в квартире евроремонт сделала! Раньше в стенах щели были с кулак, а теперь — конфетка вместо квартиры! Но это не предел — хочу на коттедж в области заработать. Если повезёт с дамой, может, завещание напишет и дарственную, что ещё лучше. А то вдруг до ста лет проживёт?..

Стефан дошёл до подъезда, остановился напротив двери, прижавшись спиной к мокрому стволу тополя. С тех пор, как он уехал от «Каширской» на лесенке троллейбуса, прошло больше двух часов; а он ещё не знал, удастся ли где-то переночевать. Вадим явно ему не рад, и в таком случае лучше уйти отсюда. Может, в ночной клуб зайти по грин-карте, которая всегда с собой? Как сразу не сообразил? Ведь там народу много, и всегда можно затеряться в толпе, в сигаретном дыму. Но теперь уже поздно, и надо смирить гордыню. Конечно, люди не обязаны радоваться, когда к ним домой заваливается посторонний тип. И сам Стефан, возможно, на месте Гнутова не испытал бы особого восторга, но непременно выручил бы его.

Дверь подъезда открылась, и в проёме возникла худая высокая женщина с седой укладкой, в очках с толстыми стёклами, в расшитом золотистыми лианами халате и в брючках-афгани. Стоя под светящимся плафоном, она вглядывалась во мрак и не сразу заметила Стефана.

— Ты приехал уже? — Приветливая улыбка моментально преобразила её плоское лицо. — А почему не звонишь? Не обижайся на Вадика, что он грустный сегодня. У нас неприятности. Пожар — это ладно, площадь небольшая… Так ведь и Глеб работу потерял! Ты проходи, погрейся, обсушись — вон, весь мокрый! Простудишься, хоть и супермен! А хочешь в горячую ванну?

Мать Глеба и Вадика Нелли Александровна буквально лучилась заботой о несчастном ребёнке, поднимаясь вместе с ним на четвёртый этаж.

— Не нашлась ещё мама? Ну, ведь надо же! Полтора месяца как овдовела! И всё молчит… Но не нам её судить, мы же всех обстоятельств не знаем. Проходи, раздевайся. Я уже чай поставила, и на ужин что-нибудь соображу…

Обняв за талию насквозь промокшего и смертельного уставшего Стефана, Нелли Гнутова проводила его в гостиную, усадила в кресло. А сама поспешила в другую комнату, где, уткнувшись в телевизор, сидел хмурый Глеб и нервно покусывал губы. Вадим, вцепившись побелевшими пальцами в косяк двери, смотрел на приятеля испуганными, широко раскрытыми глазами, и губы его тряслись.

Заметив младшего сына, Нелли дёрнула его за локоть, потащила в комнату Глеба, чтобы исключить контакт с гостем.

— Может, не надо? — промямлил Глеб. — Западло как-то…

— Что за словечки бандитские — «западло»?! — вскинулась Нелли Александровна. — Смотри, никому ни слова! Иначе я тебе не мать, а ты мне не сын! Про него только что сводку передали! Женщину убил… Ножом! Прямо на глазах у всех… Чью-то мать и жену не пощадил. А если меня так зарежут, вы тоже будете какой-то свой пацанский кодекс соблюдать? Тебя Рузанна выгнала, а тут, может, деньги заплатят, помощь окажут за содействие милиции…

— Да не будет он никого убивать! — пробормотал Вадим, тушуясь под грозным взором матери. — Зачем ему? У него и так «бабла» много…

— Никаких разговоров! — прошипела мать, вытаскивая из чехла мобильник. — Сейчас в ванну его посажу, чтобы уж точно не сбежал. А ты звони, проститутка в штанах! Авось, если попадёшься в милицию, не забудут тебя, скидку дадут. Я ещё сама проверю, чтобы всё в порядке было. Вот ведь несчастный я человек! Два сына, и ни один матери помочь не хочет! — И Гнутова, убедившись, что Глеб набрал номер, вышла в гостиную.

«Лимонадный» красавчик чуть не раздавил в кулаке свой «Филипс» с долгоиграющей батареей, но милицию всё же вызвал. Потом, чтобы не присутствовать при задержании Стефана, поспешил связаться с новой пассией — художницей, дочкой известного режиссёра. Кроме того, женщина отлично разбиралась в «камешках», и потому Глеб остановил свой выбор именно на ней.

Стефан слышал доносящиеся из комнаты Глеба обрывки фраз про какого-то убийцу. Но не подозревал, что речь идёт о нём. Сильнейший стресс, пережитый около трёх часов назад, заставил организм максимально мобилизоваться, а потом — расслабиться. После длительного пребывания в сырости и в холоде мягкое кресло парализовало его, а раздражённые голоса уплывали в небытие, стихали в тумане.

После того, как Артур был предупреждён об опасности и прислал ответ, Стефан думал только о сегодняшнем ночлеге. После этого он не станет ни прятаться, ни убегать. Наверное, Артур до утра успеет забрать кейс из камеры хранения на Курском вокзале, спрячет его понадёжнее, а сам нырнёт на дно. Жаль, что с заправки его выгонят, но, кажется, он и так там лишку переработал. Главное, чтобы в живых остался, а там придумает, как быть. Если сумел в точности предугадать сегодняшние события, значит, и дальше не проколется.

Стефан дремал в кресле, и ему сначала мерещился Артур Тураев, почему-то с испуганным, даже сердитым лицом. Он был явно недоволен. А потом над сыном склонилась Сибилла — молодая, прекрасная, с лучистыми голубыми глазами и водопадом платиновых волос. Стефан обрадовался, что мать наконец-то вернулась, и теперь всё будет хорошо. Нужно только рассказать ей, за что убили Лёву, и как в деле появился Артур.

— Ма! — сонно сказал Стефан. Именно так он всегда называл Сибиллу.

Потом открыл глаза — перед ним стояла Нелли Гнутова и улыбалась вставными зубами. В руках она держала стопку махровых полотенец, а через локоть перекинула купальный халат. В приёме дверей за её спиной возник Вадим, который принялся строить жуткие гримасы. Стефан ещё не совсем проснулся и плохо понимал, почему приятель смотрит на него с таким ужасом.

— Я долго проспал? Уже утро?..

— Да ты что! Только полчаса прошло. Иди, в ванне погрейся, пока я ужин сготовлю. Сегодня припозднилась — столько неприятностей, прямо руки опускаются… А ты чего здесь?! — Мать толкнула Вадима обратно в коридор. — Марш уроки делать! Опять весь день у компа проторчал, а человеку мешает отдыхать. Ты как учишься? Отличник, наверное? А мой — на три и четыре еле-еле. Только по физре и есть одна пятёрка. Давай-давай, не отлынивай, всё проверю перед сном! И никакого телика больше, слышишь?!

Прогнав Вадима подальше, Нелли вернулась в гостиную.

— Мама снилась тебе? Маленький ты ещё, пусть рослый и сильный. Конечно, в пятнадцать лет мамочка нужна всем. Особенно когда потеряешь её или давно не видишь, это чувствуется очень остро. А вот мои обалдуи и не замечают меня. Разве что когда жрать хотят, вспоминают о матери. Им кажется, что я вечна. Всегда всё прощу, в беде помогу. А потом спохватятся, да поздно…

Под журчащий говорок хозяйки Стефан лениво поднялся, направился в ванную, откуда приятно пахло лавандовым маслом. В арке, ведущей на кухню, он опять увидел Вадима — испуганного, бледного, веснушчатого. Между делом Стефан заметил, что его ботинки с пола убраны, и куртка тоже пропала. Наверное, одежда и обувь промокли насквозь. Вон и носки оставляют на полу следы, и футболка липнет к телу, и от джемпера несёт овчиной. Действительно, неплохо бы в ванне погреться, а то свалишься, как Эмилия, с пневмонией.

— Вот полотенце, халат, шлёпки. Гляди, сюда вешаю! — Нелли заботливо проверила, не слишком ли горячая вода в ванне. — Не торопись, грейся, а потом поужинаешь с моими спиногрызами. Я-то есть не хочу.

— Спасибо вам за всё. Мне очень неловко, что так получилось.

Стефану не терпелось выпроводить хозяйку и нырнуть в душистую пену.

— Свои люди — сочтёмся! — весело ответила Гнутова и вышла в коридор.

Она направилась к Глебу, который ковырял во рту зубочисткой, краем глаза просматривая очередное шоу, и села напротив него.

— Ну, что?.. — Толстые стёкла её очков, поймав свет экрана, кроваво блеснули. — Приедут? Заберут его? Тоже мне, исусик! Ещё врет, как колёса мажет. И не подумаешь… Я весь вечер со страху умираю — как бы меня не пырнул!

— Сказали, что скоро будут. — Глеб вдруг выключил телевизор, вскочил и начал надевать джинсы, водолазку, — Пойду в фирму — мне обещали новую клиентку показать. Надо же что-то жрать, в самом деле…

— И до утра не подождёшь? — насмешливо спросила мать, через плечо наблюдая за Вадимом.

Тот ни в коем случае не должен был добраться до ванной и спугнуть уже совсем запутавшуюся в силках птичку.

— У нас просмотры обычно вечером бывают, — хмуро ответил Глеб и щёткой пригладил волосы. — И вообще, не желаю видеть здесь ментов! Мало они мне в фирме крови попортили… Ведь точно не убийца Силинг, а они его на весь город позорят! И я им помогаю по твоей милости. Очень хотела сексоткой стать? Радуйся — стала! Диссидентка хренова!

И Глеб, схватив в охапку свою куртку, выбежал из квартиры. Полуботинки он зашнуровывал уже в машине. Нелли Гнутова услышала, что за дверью ванной плеснула вода. Значит, идиот Глебушка, убегая, потревожил Стефана, и тот может выскочить раньше времени. Да ещё Вадик крутится рядом, норовит предупредить приятеля. Сама его учила, рассказывая о сталинских временах, что доносить стыдно и унизительно.

Так ведь тут никакой политики, одна сплошная уголовщина. Вроде, говорили, что этот элитный мальчик занимался хакерством, ограбил банк. А теперь, получается, непонятно почему пырнул ножом женщину на остановке. Наверное, «золотая молодёжь» теперь так развлекается. И не перейдёт к Гнутовым имущество Стефана Силинга, если его здесь задержат.

Так что всё происходящее с прежними временами ничего общего не имеет. Кстати, и не пострадает этот «сынок». Завтра же выйдет под залог или под поручительство, тем более что ему всего пятнадцать! Но она должна помочь задержать предполагаемого убийцу — чтобы другим оборзевшим юнцам неповадно было!

— Ты не беспокойся — это Глеб в магазин поехал. Кое-каких продуктов не оказалось, — ласковым, но заметно дрожащим голосом попыталась успокоить Нелли Александровна своего пленника.

Она ещё раз припомнила, не остаётся ли у него каких-то шансов на побег. Нет, вроде, всё предусмотрела. Ботинки и одежду спрятала, мобильник — тоже. Если Глеб даже захочет предупредить мальчишку, ничего не получится. Только милиция, мать её, едет, как всегда, вразвалочку! Объявили общегородскую тревогу, фотку Стефана показали в экстренном выпуске новостей, а теперь зады от кресел оторвать не могут.

Ладно, когда-нибудь явятся, но лучше его прямо у ванны взять. А то ведь он, поганец, всякие приёмчики знает. Бегает, как олень, выполняет цирковые трюки, может и из окна сигануть. Такого начнут в квартире брать, как всю посуду перебьют и мебель переломают. Лучше голеньким его накрыть, пока не опомнился. Вон, к троллейбусу-то удалось прицепиться, и здесь может фокус показать. А отвечать, как всегда, ей…

Но Стефан ни о чём не беспокоился. Насвистывая какой-то весёлый мотивчик, он стоял под горячим душем и вспоминал почему-то Хэллоуин в гимназии. Тогда он учил одноклассников по всем правилам приготовлять блюда из тыквы, а ещё — мастерить из неё же сосуды, вырезать на кожуре разные узоры. И одна тыква, помнится, очень напоминала своей физиономией Нелли Александровну, когда она улыбается и смотрит пустыми глазами.

Целую неделю в конце октября гимназисты шили и клеили разные ужасные маски, костюмы, руки с когтями и дьявольские копыта. Но не получилось у них ничего страшнее той тыквы. Она висела у входа в класс и щерилась светящимся ртом, потому что внутри поместили лампочку, превратив тыкву в настоящий «светильник Джека». И глаза у неё горели, и треугольник на месте носа, что вызывало даже у Стефана дрожь в коленках.

А потом он вспомнил Эмилию Рубанову. Она тогда резала тыкву на деревянной доске, обваливала её в муке и взбитом яйце, педантично следуя его указаниям. А Стефан небрежно швырял приготовленные кусочки на раскалённую сковороду, чтобы потом посыпать их солью и молотой корицей. И ни пришло ему в голову ни на секунду, что нужно обернуться и посмотреть на это милое грустное личико. И разогнулась бы ссутулившаяся спинка, а из огромных глаз царевны Несмеяны брызнули бы солнечные лучи…

А он думал тогда о другом — как спечь из сладкого сдобного теста целый скелет, чтобы хватило угощения на весь класс. И ведь изловчились же, спекли! А потом съели его до крошки. Немудрено — даже из соседней школы пришли попросить кусочек.

Так и проскользнула бы Эмилия мимо него тенью, не случись Лёвина гибель, не окажись добро Рубановых у цыган. И не вмешайся в это дело Артур Тураев, которых захотел сделать их обоих своими связными.

Сквозь шум воды Стефан услышал стук входной двери, разговоры Нелли с какими-то мужчинами. Голос не Глеба — точно. Или мешает душ? Артур говорил, что в таком случае даже качественная техника даёт сбой, и микрофоны глохнут. Действительно, кажется, что по коридору топают несколько человек, а ведь должен вернуться один Глеб. И бубнят они за дверью подозрительно, будто скрываются от кого-то. Ещё гости завалились на ночь глядя? Поэтому, наверное, Вадька и корчил рожи. Сказал бы сразу, но не могут принять его сегодня, и точка! Но почему потом Нелли в ванну его уложила? И вела себя как-то странно. Обычно она раздражённая, нервная, а тут прямо под ноги стелилась.

Блин, нужно пойти и разобраться! Про какого-то убийцу они шептались. Нелли ругала сыновей за то, что те хотят помочь ей. Но ведь Стефан — не убийца. Значит, речь шла о ком-то другом.

Он выключил душ. Не вытираясь, натянул купальный халат, сунул мокрые ноги в сланцы, а голову накрыл капюшоном. Подумал ещё немного, глядя на себя в не запотевающее зеркало и прислушиваясь к звукам за дверью. Но в квартире теперь было тихо — будто все разом испарились. Даже на кухне не звякала посуда, не шумела вода в мойке. Странно — если гости пришли, хозяйка должна готовить ужин…

Потуже затянув на талии пояс, Стефан щёлкнул задвижкой и вышел в тёмный коридор, который вдруг осветился пронзительно-ярко, как фотографической вспышкой. Перед ним стояли незнакомые мужчины. Один был в штатском, двое — в камуфляже. Ещё двое выбрали для визита милицейскую форму. Всё произошло так быстро и неожиданно, что Стефан растерялся.

— С лёгким паром! — приветливо сказал высокий темноглазый мужчина, раскрывая удостоверение и сочувственно качая головой. — Вот только не ходят здесь троллейбусы, и вряд ли вам удастся уйти от погони, Стефан. Даже иностранным несовершеннолетним гражданам не позволено убивать людей. Другое дело, что, пока мы сюда ехали, ситуация изменилась. Был задержан настоящий убийца, и подозрения с вас теперь сняты…

— Благодарю вас. — Стефан, уже всё поняв, мысленно выругал себя идиотом. Это было единственное, что он сейчас мог сделать. — Но я никого не убивал, и потому не знал, что меня ищут. Каждое своё слово я готов подтвердить под присягой.

— Тогда почему вы прицепились к троллейбусу, мой юный друг? — осведомился Сергей Ермолаев.

Капитан Чижов, который был при нём и в момент задержания Любы Жестеровой, исподлобья смотрел на Стефана, готовый в любой момент пресечь попытку к бегству.

— Чтобы не убили меня самого, — спокойно объяснил Стефан. — Дело в том, что я недавно порвал с одной девушкой и стал встречаться с другой. Обиженная мисс поклялась нам обоим отомстить. В гимназии любой вам это подтвердит. На нас уже было несколько нападений, и я был вынужден внимательно смотреть по сторонам. Когда увидел, что меня хотят захватить решил на всякий случай отъехать. Никто ведь не сказал, что это милиция. У меня не было другого выхода. Я нарушил закон и готов за это ответить. Но только за это! От моего трюка никто не пострадал, включая меня самого. Да, можно узнать, кого именно я убил?

Нелли Гнутова стояла тут же, и лицо её покрывалось красными пятнами. Нижняя губа упрямо выпятилась вперёд. Вот ведь чёрт побери, оказывается, он и не убивал никого! Но ведь по телевизору объявили, и должны за это отвечать. Теперь мальчишка всем разболтает, как мать Гнутова сдала его ментам за просто так. «Поспешишь — людей насмешишь!» — верно говорят люди; и нечего было ввязываться в это дело. Только перед сыновьями оскандалилась, теперь каждый день по сотне раз припомнят…

— Принесите его одежду! — приказал Ермолаев.

И по его тону было видно, что не благодарность заслужила добровольная помощница, а одно только презрение. Правда, у этого майора ещё есть начальство, которое иначе оценит поступок гражданки Гнутовой.

Всё так же выпятив губу, Нелли принесла мятый сырой ком и бросила его прямо на пол. Туда же полетели раскисшие от воды и соли ботинки. Их никто и не думал сушить.

— Проверьте, все ли ваши вещи на месте, — велел Ермолаев, переговорив о чём-то со своими спутниками.

Тем временем Стефан сунул руки в карманы, в напоясную сумку.

— Закончили? Всё цело?

— Не хватает смартфона «Ренуар», — невозмутимо ответил Стефан. — Он находился во внутреннем кармане куртки, а теперь его там нет.

— Позвольте?.. — Ермолаев протянул раскрытую ладонь к Нелли Гнутовой.

Та хлопнула себя по лбу и рысцой побежала в спальню.

— Вот, вот, пожалуйста! Я боялась, что промокнет. Вытащила и забыла…

Вадим сжал кулаки так, что заболели даже плечи, и лицо его перекосила судорога. Только что мать шептала ему, что о смартфоне, может быть, в суматохе и не вспомнят. По крайней мере, он обязан молчать.

— Теперь всё?

Ермолаев прошёлся по квартире. Отметил, что евроремонт сделан недавно, но потолок в кухне уже закопчён небольшим возгоранием, да и порядок в трёх больших комнатах хозяйка не в состоянии поддерживать.

— Поскольку ты парень, а не женщина, одевайся прямо здесь. Отвезём тебя сейчас домой, а то у домработницы сердечный приступ. Она ведь объявление по телевизору тоже услышала. Человек пожилой, как бы чего не вышло… — Ермолаев заметил, что его фраза угодила в «яблочко», и продолжал: — Само собой, все предыдущие заявления будут опровергнуты. Не ошибается тот, кто ничего не делает. Верно ведь?

— Да, конечно, — кивнул Стефан. — У меня кое-какие вещи в ванной остались. Можно забрать?

— Забирай.

Ермолаев знал, что мальчишка вряд ли станет обострять ситуацию, но всё же мигнул Чижову. Тот поставил ногу в створ двери, и Стефан теперь не мог её захлопнуть.

Он натягивал на чисто вымытое тело грязную пропотевшую одежду, и именно это обстоятельство огорчало больше всего. Теперь, когда ситуация почти прояснилась, к Стефану вернулись мужество и хладнокровие. Не удалось пока выяснить лишь имя его жертвы…

Итак, Нелли Александровна сообщила о нём в милицию, приняв за убийцу, что в какой-то степени извиняет её. Правда, слишком уж легко поверила, даже не усомнилась. Нельзя же покорно внимать всему, что передают СМИ. Это может быть ложь — особенно здесь, в России.

— Готовы? — весело спросил Ермолаев. — Ну, пойдёмте тогда. Стефан Силинг ни в чём не виноват. Он стал жертвой оговора. Произошло недоразумение. Вор всегда кричит: «Держи вора!». Так же поступил и убийца той женщины. Ну, а Стефан подлил масла в огонь, скрывшись с места происшествия, да ещё таким экстравагантным способом. Но всё хорошо, что хорошо кончается, если только можно так сказать в данном случае. Благодарю вас за бдительность и помощь милиции, — всё-таки отметил Ермолаев заслуги Гнутовой. — Но в данном случае парень оказался не причастен. И попрошу вас никогда более ему не напоминать об этом случае, не распространять ложную информацию. Теперь нас ещё и начальство взгреет за такой облом. Ну, ничего, не впервой… Идём, Стефан?

— Я готов. — Силинг, уже в который раз за сегодняшний вечер, надвинул кепку на лоб.

С тех пор, как он ушёл из квартиры на Каланчёвке, прошла уже целая вечность, а февральский вьюжный день всё никак не мог кончиться. Проходя мимо оцепеневшего Вадима Гнутова, Стефан подумал, что никогда больше не встретится с ним, так как верить ему нельзя.

— Силинг, я не хотел! — вдруг заорал Вадим, перекосив лицо, и из его глаз фонтанчиками брызнули слёзы. — Это она! Всё она! — Он указывал пальцем на онемевшую от такой наглости мать. — Я сразу не поверил, что ты тётку на Каширке замочил! Знай, что я не верил, и Глебка тоже! Мы просили не звонить, а она сказала, что умрёт, с собой покончит! Что мы не сыновья ей будем, если откажемся… Ненавижу её! Проклинаю! Параша ты! — И Вадим, увернувшись от предназначавшейся ему материнской затрещины, бросился к Стефану. — Силинг, ну прости же! Матери трудно отказать — ты что, сам не знаешь?! Я трус, я чмо, но всё равно прости!

— Я прощаю. — Стефану хотелось, чтобы Вадим наконец-то замолчал. — Прощаю всех, и твою мать тоже. Пусть Бог её судит. Я никого не убивал, я это знаю, и потому ничего не боюсь.

— Всё, идём! — Ермолаев торопился поскорее закончить это дело, отчитаться перед генералами и передать Стефана по назначению.

Он зверски устал и думал только о широкой мягкой постели, где ему было разрешено назавтра понежиться дольше обычного. И ещё о том, что посланная на задержание Артура Тураева группа вернулась ни с чем; и это сильно огорчить покровителей.

Стефан вместе со всеми спустился вниз по лестнице, ещё ни о чём не подозревая и радуясь, что всё так удачно закончилось. Но когда вместо милицейского «козлика» его провели к блестящему чёрному лимузину с тонированными стёклами, он сообразил, что всё самое страшное ещё впереди. Люди такого ранга попусту ночными дворами не шляются. И, значит, он, Стефан Силинг, стоит сейчас слишком дорого для того, чтобы уповать на закон…

«Гелендваген» Артура стоял в пробке на Садовом, неподалёку от Зацепы, и сигнальные огни передних автомобилей еле пробивались сквозь снежную вертящуюся муть. Фары встречного потока светили бледными лунами. И трудно было представить, что где-то совсем рядом здесь дома, люди, вокзалы, станции метро.

В таком месиве невозможно было даже драться и ругаться, как это обычно случилось в глухих заторах. Оставалось лишь ждать, когда стихнет снегопад, и гаишники систематизируют движение. Только вот о том, чтобы вовремя вернуться на смену в Дорохово, не могло быть и речи.

Я не советский,

Я не кадетский,

А я куриный комиссар -

Я не расстреливал,

Я не допрашивал,

Я только зёрнышки клевал!

Артур слушал залихватскую старинную песенку по магнитоле и вспоминал, как под неё же договаривался в гриль-баре с Пашкой Бушуевым о совместной работе. Тот недавно прислал привет, сообщил, что жив-здоров. Прятаться приходилось не «оборотням в погонах», не отморозку Аргенту, а законопослушному Пашке, да ещё малолетней Полине Возыховой, которая, наверное, и таракана раздавить не может.

Теперь, после встречи с Владиславом Пирожинским, Артур окончательно понял, что влез в шестерни адского механизма, где уже не один искатель правды был перемолот в фарш. Влипли они, как тот цыплёнок, увязли, запутались. Теперь придётся освобождаться, продумывая каждое движение, чтобы силки не затянулись ещё туже.

Артур, стараясь погасить неизбежную в этом случае «дорожную ярость», пытался перевести мысли в более приятное русло. На этот случай он всегда имел травяной настой и плитку горького шоколада. Сейчас он устроил себе ланч, отламывая от неё по кусочку и запивая чаем. На Каланчёвке поесть не довелось, а после лыжной прогулки по Кузьминскому парку голод властно заявил о себе.

Как там Стефан, сынок дорогой? Встретился он с «мамкой» или только пока оцениваешь обстановку? Нет, должен уже освободиться, если там ничего не произошло. Обычно передача материалов происходила быстро, почти без слов — проговаривались только пароли. Но там были приличные люди, а здесь — продажная тварь, которой даже собственного тела не жаль, не то что какого-то мальчишку. Такие особой твёрдостью убеждений никогда не отличались, и взять их на понт было легче, чем других. Эта ступенька — наиболее скользкая на лестнице, по которой они уже почти два месяца упрямо, неуклонно поднимаются к цели.

Артур давно уже привык расслабляться в пробках, даже прокрутил на дисках много классических музыкальных произведений, до которых прежде не доходили руки. Бывало, что слушал и «аудиокниги» — то ли давно позабытые, то ли никогда не читаные. В «бардачке» у него копилась целая библиотечка, но сейчас все мысли роились вокруг Стефана, и воспринимать текст было трудно.

Включил попсовую «дорожную» волну, не требующую умственных усилий, и слушал её, глядя на приборную доску. Бывало, что очередной шлягер прерывался, и передавались экстренные сообщения — о чрезвычайных происшествиях или тех же пробках. А потом снова играла бодрая музычка, чтобы водилы не дремали за рулём.

Вокруг гудели клаксоны, демонстрируя нетерпение. Артур понимал, что ему никак не выбраться из затора, и потому надо срочно звонить Ольге Васильевне, извиняться за опоздание и просить замену на несколько часов. В то же время Артур опасался, что его могут вычислить по сигналу мобильника и взять прямо здесь. Старый волк, он нюхом чуял капкан, и готов был в любой момент нырнуть под флажки, лишь только получив условленное предупреждение. И, как всегда, в минуты смертельной опасности, заболел шрам от циркулярной пилы на правом плече. От той пилы, что в зоне едва не снесла ему голову…

Пока всё было спокойно, но в сердце громче и громче звенела, натягиваясь, тонкая невидимая струна. Чувствуя её вибрации, Тураев горько усмехался. Он давно отсидел за прежние грехи, если это можно так назвать, и сейчас старался не совершать даже мелких проступков. Но, в то же время, был вынужден прятаться от настоящих преступников международного масштаба. Те в Туркмении расстреливали таможенников за отличную работу, а в России убивали дипломатов только для того, чтобы сделать у них обыск. Раздавят и их со Стефаном, а после скажут, что так и было. И, самое главное, люди поверят, как давно уже верят в любые дикие сказки…

Сегодня Артур даже не замечал разных жестов и гримас соседей по пробке, на которые давно уже привык не реагировать. Прикрыв глаза и откинувшись на спинку сидения, он думал, что пока ошибок не совершил. Перепрятывал кейс из ячейки в ячейку, оставлял «обманки». Наверное, не нужно было показывать главный жетон Стефану. Тот мог забыть номер или, что ещё хуже, назвать его заинтересованным лицам.

Стольких людей переехал этот каток, не считаясь ни с полом, ни с возрастом, ни с гражданством, что и мальчишку вряд ли пожалеют. Но не пустить Стефана на Каширку Артур не мог. Нужно было быстрее заканчивать эти встречи, чтобы размножить досье и направить по указанным Вороновичем адресам. Пусть Лёвка спит спокойно на Востряковском кладбище, но ради этого ещё многое предстоит сделать. И, главное, добраться до того дома, где можно остаться на ночлег.

Красные огни стоящих впереди машин вздрогнули и поплыли в снежную круговерть. Артур окончательно проснулся, сел прямо, радуясь возможности продвинуться ещё немного по Зацепскому валу. И вдруг услышал, даже скорее почувствовал, что его мобильник подаёт сигнал. В шуме, рёве и грохоте трудно было уловить слабое попискивание «трубы», принявшей сообщение.

Управляя одной рукой и досадуя на врезавшийся в плечо ремень безопасности, Тураев взял трубку, разблокировал клавиатуру, нажал «Показ» и вздрогнул. На голубом табло высветились чёткие чёрные буквы: «Уезжаю. Бэби». Снова остановившись и схватив сигареты с зажигалкой, Артур тут же отправил ответное послание, подтверждавшее получение сигнала тревоги. Сердце его бурно затопило чем-то тёплым, добрым, родным.

— Сынок… — пробормотал Тураев, изнемогая от желания оказаться рядом со Стефаном, обнять его, прижать к себе, заслонить своим телом от всех напастей. И в то же время он знал, что это невозможно.

«Значит, в Дорохово ни в коем случае нельзя… И к матери тоже! Пробка спасла меня — ведь я бы мог уже доехать чуть ли не до заправки. А там, конечно, ждут. У меня и пистолета паршивого нет, хоть и с оружием не спастись от такой оравы. Где же Стефан, что с ним? Если сумел передать предупреждение, значит, жив и свободен! Ему тоже домой нельзя, мы договаривались. У него вроде бы друзей много — наверное, пустят переночевать. Жаль, что Эмилия больна; она — самый надёжный человек!

Нет, за её домом тоже следят. Она ведь была курьером… Интересно, удалось забрать у Шубиной материал или нет? И, если удалось, то как теперь встретиться, если каждый надолго ляжет на дно? Меня, конечно, с заправки вышибут. Главным образом потому, что не предупредил сегодня о неявке… Ну и чёрт с ней, будем живы — не помрём!

А как Стефан теперь учиться станет? Ведь появление его в гимназии даёт «оборотням» шанс взять его там. Ладно, обмозгуем после. Сейчас надо решать, куда ехать, чтобы не нарваться по-крупному. Есть ли такой человек — верный и в то же время не охваченный слежкой? Про мать они всё знают. А про отца?..»

Артур в безумной надежде, как приговорённый к смерти узник, ухватился за эту мысль. Совсем рядом его институт, нужно только проехать Павелецкий вокзал, и у Валовой свернуть к Стремянному. Как удачно вышло, что сигнал застал его здесь! Будто специально задержали в единственном месте, где ещё можно спастись. Теперь только бы он на месте оказался — не заболел, в командировку не уехал. И ещё надо, чтобы батя один в кабинете был — не вытащили бы его на совещание, и лекции закончились…

Наконец снегопад поутих, и пробка продвинулась к Валовой улице, откуда Тураеву в результате достаточно сложных манёвров удалось попасть на Стремянный. Потом пришлось ещё некоторое время покружить, отыскивая место для парковки. Автомобили у ВУЗа стояли впритык, и в каждом Артуру мерещились чьи-то очень внимательные глаза.

Правда, в следующую минуту он смеялся над собой. Идея заехать к отцу зародилась у него только что, и никто о ней знать не может. Как и о том, что совершенно случайно джип застрял у Зацепы, и именно туда пришла эсэмэска от Стефана.

Сейчас бы посоветоваться с родным человеком, притулиться куда-то на одну ночь и выспаться. Просто выспаться, а дальше, на свежую голову, решить, что делать. И обязательно постараться узнать, что произошло со Стефаном.

Артур отстегнул ремень, выбрался из джипа, не заметив ничего подозрительного. Люди пробегали, отворачиваясь от ветра и снега, думая лишь о том, чтобы не растянуться на скользком тротуаре. Это в данном случае было на руку.

Охранник знал Артура и пропустил, стрельнув две сигареты. Тураев чуть ли не бегом бросился к лестнице, и через ступеньку — вверх, чтобы поменьше мелькать в коридорах.

На нужном этаже остановился, выровнял дыхание, причесался перед маленьким зеркальцем. И подумал, что после всех приключений постарел ещё лет на десять. «Стефан, Стефан, Стефан!» — бухало в груди сердце, и Артур едва не зажал уши руками, чтобы избавиться от этого кошмара. А в следующий миг замер, услышав, что дверь отцовского кабинета осторожно открывается, и шагнул за угол, в тень.

Из-за двери, оглядываясь, выбралась очень симпатичная длинноногая блондинка. И, привстав на цыпочки, чтобы не стучать каблуками, побежала прочь по коридору. Похоже, студентка, — ей не больше двадцати.

Всё оставалось по-прежнему — в том числе и вот эти нимфы, каждый год разные и в то же время такие похожие. Значит, батя там, и, скорее всего, один. Везёт сегодня, хоть в этом везёт, не сглазить бы… Ну, ещё немного, и сообразим что-нибудь!..

Решившись окончательно и бесповоротно, Тураев подошёл к двери, торопливо постучавшись, толкнул её внутрь. Как он и предполагал, отец был один в этом кабинете, кажется, навечно пропахшем дорогим табаком и крепким кофе. Сейчас он писал, не поднимая глаз на вошедшего. Наверное, принял за очередного студента и решил немного помучить его в воспитательных целях.

«Отец!» — опять услышал Тураев голос Стефана и вздрогнул. Он не может помочь, наоборот, ищет защиты у своего родителя. А вот Стефану сейчас пойти некуда — Сибилла, его мать, всё ещё не вернулась.

— Здравствуй, батя! — хриплым, совсем не своим голосом произнёс Артур.

Говорил он негромко, но отец вздрогнул, удивлённо взглянул на него, прищурился и снял очки.

— О-о, кого я вижу! — Отец теперь улыбался, как и сам Артур, сильно наморщив щёку. — Проходи, садись! Сейчас кофе выпьем.

— Спасибо. — У Артура даже защипало в носу.

Спрятав лицо в носовой платок, он высморкался, промокнул лоб, щёки, шею, где дотаивал снег. Потом тяжело опустился на стул. Там до него сидела студентка, и сильно пахло её духами.

— Светло у тебя тут… спокойно!

Отец внимательно смотрел на Артура, и взгляд его словно прилипал к щеке, касался зрачков, проникал в мозг. Два человека, разительно похожие друг на друга, казались частями одного целого; и голоса их различить было тоже очень трудно. Один из них выглядел зеркальным отражением другого. И Артур видел сейчас, каким станет через двадцать шесть лет — если доживёт. Он тоже умел смотреть так, и только теперь понял, как это может нервировать.

— Давненько не навещал старика… Что случилось? Вижу, не просто так завернул!

Отец спрятал свои бумаги в папку и запер в сейф. Потом вернулся за стол и приготовился слушать.

— Да вот, батя, опять меня убить хотят, — грустно усмехнулся Артур.

— Ну-у, это нормально! — На отца его слова, похоже, впечатления не произвели. — Мужчина этим гордиться должен. Если тебя никто убить не хочет, значит, зря на свете живёшь! А что ещё скажешь?

— Бать, я серьёзно! — Артура такая манера уже начала раздражать. — Если бы меня в Дорохово киллер ждал, я не стал бы тебя беспокоить. Но дело обстоит куда хуже. Я тебе объясню немного погодя, только с мыслями соберусь. Даже с чего начать, не знаю…

— Ой, что же это за жизнь такая?! — всплеснул руками отец и едва не опрокинул ноутбук. — В кои веки сын завернул в гости — и нет других тем для разговоров! Как мать поживает?

— Нормально. Извини, если веду себя некорректно, но мне сейчас очень хреново. Только ты и можешь помочь.

— Да помогу, помогу! — ворчливо пообещал отец, разливая кипящий кофе в чисто вымытые чашечки голубоватого, с золотыми прожилками, фарфора. — Неужели допущу, чтобы с тобой беда случилась? Ты только объясни хотя бы вкратце, какая проблема. Я ведь должен решение принимать, а вслепую это делать сложно. — Отец быстро подошёл к двери и запер её на ключ. — Вот, теперь нам не помешают. У меня ещё полчаса свободных есть, а после надо к декану идти. Какие-то у него ко мне вопросы возникли, на ночь глядя…

Заметив, то Артур застыл с дымящейся чашкой в руке, как изваяние, и мучительно пытается что-то вспомнить, отец поторопил его:

— Сынок, мне очень некогда! Кто тебя убить хочет? За что на сей раз? Вот хотя бы это скажи, если знаешь…

Тураев то и дело вздрагивал, потому что из коридора дёргали дверь — студенты видели, что в кабинете горит свет. Убедившись, что им не открывают, визитёры удалялись с руганью или со смехом. Артур прекрасно понимал, какие опять пойдут сплетни, и ругал себя за то, что поставил отца в неловкое положение. Он вспомнил длинноногую блондинку, убежавшую отсюда совсем недавно, и подумал, что предок, как всегда, прибедняется. Называет себя стариком, а сам вон каких барышень гламурных кадрит — молоденькие позавидуют!

Так случается часто — трусы строят из себя героев, а сильные люди пытаются выглядеть более мягкими. Бедные стараются произвести впечатление богатых, а те, в свою очередь, упоённо жалуются на нужду.

С горем пополам обозначив суть своих злоключений, Артур наконец выпил кофе. Потом они оба закурили, и каждый ждал, что другой заговорит первым. Дверь опять затряслась; потом в коридоре заржали так, что зазвякали ложечки в кофейных чашках. Несколько пар молодых ног мощно протопали к лестнице.

— Ну вот, сынок, видишь, каково мне тут служится? Не дают старому профессору кофе выпить, с сыном пообщаться. Сразу же всякие пошлости в голову лезут! Да ты глянь — из меня ж песок сыплется!..

— Да хватит тебе, бать, Лазаря петь! Какой же ты старый? Такие девочки от тебя выскакивают — я чуть вдогонку не бросился. Как её зовут?

— Яна. — Отец махнул рукой, сверкнув золотой запонкой. — Да какие там девочки! Всё в прошлом! Я уже не тот, что прежде, и Яне в дедушки гожусь. Остаётся только ныть и ворчать — седины ко многому обязывают. Ну, ладно, давай с тобой решать!

Отец пожевал нижнюю губу, глядя то на Артура, то на свою дублёнку, висящую у дверей. В конце концов, вылез из-за стола и снял её с плечиков.

— Надень. Шапку и шарф сейчас тебе дам. Уже темно, так что сядешь в мою машину. Тебя отвезут сначала ко мне домой, а позже отправлю тебя в Долгопрудный. Потом одежду отдашь водителю, и я в ней вернусь. Твои вещи нужно в пакет сложить и с собой взять. Я водителю их передам, а ты налегке будешь. Когда по коридору пойдёшь, ни с кем не разговаривай. Маши рукой — спешу, мол, некогда. Всё понял?

— В целом понял. — Артур про себя решил, что план достаточно разумный, и нужно только уточнить детали. — А джип мой куда денем?

— Он далеко отсюда стоит? — Отец положил шарф и шапку на стол.

— Достаточно далеко — здесь не припаркуешься. В соседнем дворе место нашёл, через Стремянный.

— И пусть себе стоит. Потом его заберём. Ценного там ничего не оставил?

— Нет, всё с собой.

— Ну, и не будем твой джип трогать — меньше риска. Побудь тут немного. Я большой пакет поищу под твои вещи. Жаль, что брюки на тебе спортивные. Понадеемся, что не заметят. Я сейчас вернусь.

И отец, выйдя из кабинета, запер дверь теперь уже снаружи. Артур, похвалив себя за то, что надел сегодня лыжный костюм, который займёт мало места, облачился в отцовскую дублёнку, надел его шапку и шарф. Потом подошёл к зеркалу и подумал, что даже постарел не напрасно. Теперь он и сам бы не мог определить точно, чьё отражение видит в раме.

Несмотря на то, что жалюзи были опущены, Артур сквозь щели видел — на улице давно стемнело. Нужно только без помех пройти по коридорам, а там — ищи ветра в поле! Если бы ещё знать, где Стефан! Сумел ли он уйти от «хвоста» или попался в западню? И что случилось у Каширской, раз Стефан послал сигнал? Ладно, об этом потом — пока нужно прорываться.

— Ну, ты подумай, что я сейчас услышал!

Отец вернулся, опять заперся изнутри, взял вещи Артура и забросил их в большой фирменный пакет, благоухающий женским парфюмом. Конечно, сотрудницы не могли отказать шефу и очень быстро нашли то, что ему требовалось.

— В соседней аудитории у нас телевизор есть. Прямо при мне передали — у Каширки пятнадцатилетний оболтус женщину ножом насмерть пырнул! А потом убежал, прицепившись к троллейбусной лесенке. Теперь вот ищут его, просят население посодействовать. Вроде бы, парень этот иностранец — швед, кажется… Убийцу упустили, а за тобой гоняются из-за какого-то дурацкого компромата! Будто сейчас это кого-то волнует… Да хоть тонну таких дискет выложи — никакого эффекта не будет, если нет на то высшей воли. А высшей воли нет… Ну, что ты застыл соляным столбом? Оделся, так иди. Я водителя предупредил — он тебя в машине ждёт. Дашь ему ключи от своего джипа. Вечерком поздно вернусь, разберёмся, как в Долгопрудный тебя переправить. Дело твоё правое, а потому, надеюсь, всё сложится удачно.

Отец лично застегнул крючки на дублёнке, потому что Артур так и стоял, тупо глядя в пустоту.

— Давай-давай, я опаздываю уже! Мне сюда не звони, вообще никому не набирай, чтобы не засекли. Ты сам в милиции работал — знаешь, как они ищут, если хотят.

— Долгопрудный — так Долгопрудный, лишь бы отсидеться!

Тураев старался не думать об услышанном только что — о Каширке и парне, убившем женщину. О Стефане он отцу ничего не говорил, и тот не связал два эпизода в единое целое.

— Сейчас бы не влипнуть и не завалить дело. Когда выполню клятву, будет уже всё равно. Хуже всего, когда твоя адская работа пропадает даром…

— Да, сынок, хуже этого ничего не бывает, — уже не насмешливо, а серьёзно, даже горестно согласился отец. — Тут главное — чтобы твоя совесть чиста была. И если ты сделал всё, что мог, пусть даже и напрасно, стыдиться уже не будешь. Ну, всё, пока! Я побежал.

Они сентиментально расцеловались, и каждый поспешил в свою сторону. Создавалось впечатление, что волшебным образом разделился один человек. Правда, Артур был выше ростом, но отец носил каблуки, и сейчас разница не бросалась в глаза.

Тураев шёл по коридорам, спускался по лестницам, и действительно не помнил, видел кого-нибудь или нет, и пытался ли кто-то заговорить с ним. Он почти бежал к выходу, замотавшись в шарф и приподняв воротник дублёнки. А сам видел какие-то жуткие, инфернальные картины, будто наплывшие из горячечного бредового сна.

Вспыхивали перед полуприкрытыми глазами электрические огни, летел с чёрного неба бесконечный белый снег, сочилась кровью буква «М» у входа на Каширскую. И тут же, окружённый зеваками, лежал труп полной женщины в длинной шубе и сапожках на высоких тонких каблуках.

Артур видел и Стефана, сначала бегущего за троллейбусом, потом карабкающегося по лесенке кверху. И его преследователей, в бессильной злобе матерившихся далеко позади. Он никого не убивал, этот чудесный мальчишка! Никогда не поднял бы руку на женщину, пусть даже блядскую «мадам». А теперь по московским каналам идёт информация о том, что преступник — Стефан Силинг. Почти ребёнок, который совсем недавно называл Тураева отцом и прятал у него на груди счастливое, сияющее лицо!..

Он подлежит немедленному задержанию и аресту. Скорее всего, именно тогда, ускользнув от погони, и направил Стефан предупреждение Артуру. Но куда он подевался потом, вряд ли удастся скоро узнать. Только в одном случае ждать не придётся — если парня вскорости арестуют. Он ведь не умеет прятаться, по молодости ещё верит людям. Такого рода опыт приходит вместе с прожитыми годами. Он часто бывает слишком горьким на вкус, и потому люди не желают пробовать его, выплёвывают, обманывают самих себя.

Тураев побыстрее протиснулся мимо охранника, болтавшего с кем-то по мобиле, поскользнулся на крыльце, но всё-таки удержал равновесие. Снег летел в лицо, таял на бровях и ресницах, ручейками сбегал по щекам, и Артуру хотелось рыдать в голос. Так было в жизни только раз — в день свадьбы Льва Райникова и Сибиллы Силинг. Тогда начинался его скорбный путь, который продолжается до сих пор. И неизвестно, закончится ли он вообще когда-нибудь.

Артуру тогда было двадцать четыре, а Стефану пришлось расстаться с беззаботной юностью гораздо раньше, в пятнадцать. И сейчас он, как Артур Тураев той страшной осенью, бредёт по Москве один-одинёшенек, еще не отрешившись от шумного, яркого, светлого, но навсегда ушедшего прошлого. Тураеву долго пришлось бродить в потёмках, под дождём и ветром, сквозь листопад и туман, пока он не нащупал пусть зыбкую, но всё же верную дорогу. Сколько времени уйдёт на это у Стефана, сейчас никто не знал. Мальчишка мог надеяться только на себя, да ещё на Бога. Кажется, он верующий…

Темноволосый парень, похожий одновременно на Артура и на его отца, открыл дверцу «Мерседеса» и тут же дал газ. Они выезжали на Валовую тем же путём, каким Артур недавно добрался до Академии. Судьба джипа его почти не интересовала, как и всё прочее, не касающееся Стефана Силинга и кейса в камере хранения на Курском вокзале…

На Житной их обогнали несколько чёрных автомобилей со спецсигналами. Прижимая попутный транспорт к правой обочине, они пронеслись, сверкая и покрякивая, к Крымскому мосту и растворились в метели. А в следующую минуту, растерянно наблюдая, как «дворники» сгоняют с лобового стекла то красные, то жёлтые, то зелёные потоки воды, Артур услышал по магнитоле, что в Кузьминском парке найдено тело лыжника с признаками насильственной смерти. У убитого выстрелом в затылок человека обнаружены документы на имя сорокатрёхлетнего Владислава Пирожинского, уроженца Ашхабада, который проживал в Москве без регистрации и перебивался случайными заработками.

Далее комментатор сообщил, что за час до Пирожинского в Одинцовском районе под колёсами автомобиля погиб Александр Голуб, заводчик декоративных кур и гусей. Этот бедолага не дожил до «сороковника» всего несколько дней. Похоже, в пурге и темноте водитель не заметил лежащего под колёсами человека и проехал прямо по нему.

Вчера, подсказала какая-то девушка на той же волне, был день самоубийств. В подмосковной Щербинке повесилась приезжая с Камчатки пятидесятишестилетняя Елена Карих. На Кудринской площади выпал из «высотки» пенсионер Василий Путилов, который позже был опознан как бывший банковский служащий Юрий Ярцев.

— Видно, непогода так подействовала на людей, что они ударились в суицид и в агрессию! — не упустил возможности «постебаться» ведущий новостной программы. — С резнёй у Каширки, получается, что пострадали пятеро совершенно не знакомых между собой людей. Всё-таки надо попить успокоительного на ночь, господа, и не предаваться унынию. Ведь на дворе уже февраль, и совсем скоро наступит весна…

И мало было людей в Москве, которые, подобно Артуру Тураеву, знали, что жертвы эти не случайны. И связаны они одной цепью, которая между тем утащила в могилу ещё несколько человек, включая Лёвку Райникова. Их выследили, им отомстили демонстративно, в течение двух дней, дав таким образом почувствовать свою силу. Возможно, уже тикают зловещие часы для тех, кому пока удавалось обмануть смерть. Остаются Веста Гацкевич и Сергей Алпатов — из той же «семёрки». Ну, ещё они со Стефаном должны сейчас постараться и ускользнуть от костлявой…

Молодой водитель, похоже, не заинтересовался жутким списком. После окончания сводки он задрыгался под разухабистый мотивчик, и из четырёх углов салона залихватски гремели динамики. Парень был рад, что везёт сегодня не почтенного профессора, а всего лишь его сына, который, скорее всего, не будет возражать против такого «расслабона».

Они мчались в общем потоке по просторным бульварам Садового кольца. Артур уже был готов ко всему, даже к смерти, потому что вечно везти не может. И очень удивился, когда они с Садовой-Кудринской повернули в узкие переулки, затормозили у шлагбаума, спокойно вышли из чёрного «мерина», поднялись на высокое крыльцо дома из жёлтого кирпича и скрылись за его стеклянными дверями.

Не так часто приезжал он в этот дом, но каждый раз почему-то в ужасном состоянии. В июле девяносто третьего молодой, подтянутый, лёгкий, в пунцовой футболке, со спортивной сумкой через плечо, он вошёл в выкрашенную зелёным калитку, проклиная тот день и час, когда появился на свет. Артур вернулся из Латвии, где они отдыхали втроём — но не с женой и ребёнком.

С Артуром тогда были Сибилла и Лёвка, объявившие о своей помолвке. Бесстыжие, кричаще счастливые, они занимались любовью едва ли не на улице, и Артур был их личным фотографом. Он, который тоже жил с Сибиллой и знал, что не безразличен ей. На пляжах, на площади у Домского собора, на широкой постели в номере «люкс» — везде сияли их белозубые улыбки, увековеченные японским аппаратом Артура.

Он с мазохистской радостью фиксировал для вечности свой позор, своё поражение, крах всех надежд. А вот сейчас Лёвки нет в живых, от Сибиллы до сих пор никаких вестей, а сын её Стефан публично обвинён в убийстве. И спасти его может лишь тот самый неудачливый любовник в пунцовой футболке, который когда-то ловил в объектив счастливую пару на фоне голубых шёлковых волн Балтики и узких рижских улочек.

Тогда он привёз в подарок отцу рижский бальзам Абрахама Курца — как и полагается, в керамических бутылках. Им обоим тогда было так хреново, что хотелось нажраться в хлам. Но они сдержались — выпили только по две рюмки. И с тех пор Артур ни когда не бывал в столице Латвии. Просто потому, что тот чудесный бальзам из двадцати пяти ингредиентов, собор Святого Петра на Ратушной площади с петушком-флюгером на шпиле, узенькая улочка Розена — всё напоминало о Лёвкином счастье и о горе самого Тураева.

С виду сё было чинно и благородно. Маленькая компания проводила дни с размахом и вкусом. В кафе «13 стульев» они смаковали знаменитый кофе с тем самым бальзамом, а потом шли в ресторан «Розен Гралс». Сибилле непременно потребовалось попробовать блюда средневековой кухни — без картофеля и помидоров. Лёвка, конечно, назвал ресторан китчевым, да и Артур не очень-то жаловал. Но воля Сибиллы была для обоих законом.

Друзьям гораздо больше хотелось побывать на улице Яуниела, где в советские времена всегда снимали «заграницу». Профессор Плейшнер, д'Артаньян, Шерлок Холмс — все в своё время отметились здесь, прославив улицу на весь Союз. Но Сибилла этих фильмов не видела, и потому тащила своих мужчин то к Ратуше, то к Домскому собору, который на самом деле назывался церковью Святой Марии. Таким же было и второе имя новобрачной.

… Лифт ещё поднимался на шестой этаж, а Артур уже стаскивал с себя отцовскую дублёнку; потом отдал водителю шапку и шарф. Он не знал, что скажет сейчас домашним отца, и сколько придётся здесь ждать отъезда в Долгопрудный. Артур мысленно говорил со Стефаном и умолял его держаться, несмотря ни на что. В то же время он понимал, что держаться будет безумно трудно — ведь ТЕ за два дня угробили пятерых.

— Я посижу здесь, — глухо сказал Артур, опускаясь в кресло, стоящее в холле наискосок от лифта и закрывая глаза.

Он очень боялся, что водитель станет о чём-то спрашивать, но тот просто кивнул и шагнул обратно в лифт, держа в охапке отцовскую одежду.

… О задержании Стефана Силинга Артур Тураев узнал рано утром из выпуска новостей на той же радиостанции, где вчера передавали сообщения об убийствах и суицидах. А в конце вчерашний юношеский голос сообщил, что парень оказался невиновным и в связи с этим был отпущен на свободу. Артур не знал, как реагировать на неожиданное освобождение связного. Почему-то оно даже скорее испугало его, чем обрадовало.

На блестящем, кремового цвета «Ситроене», в обществе трёх родственников Артур как раз подъезжал к Долгопрудному. Там он прилип к телевизору, но ни разу так и не услышал ни о дальнейшей судьбе Стефана, ни о том, что сам находится в розыске. Тем не менее, его ждали в дороховской общаге, у матери, даже у Ирины Валитовой и родственников Льва Райникова. Не искали только там, где он нашёл убежище, — в красном кирпичном особняке, неподалёку от канала имени Москвы.

Наконец-то устав слушать радио и смотреть телевизор, Артур забылся беспокойным сном в зашторенной комнате. Он ворочался с боку на бок и больше всего на свете боялся проснуться — чтобы ни о чём не вспоминать, не тревожиться, не думать…

— Ты благодарить меня должен, а не рыпаться тут! — раздражённо бросил Кирилл Василенко Стефану Силингу, которого полчаса назад охранник привёл в кабинет из спортзала.

Там пленник генерала провёл ночь, немного поспал на матах, но от завтрака отказался и потребовал немедленно его отпустить. Раз ему самому заявили, что настоящий убийца несчастной женщины найден, и даже передали это в эфир, на каком основании его задерживают не в милиции даже, а в частном коттедже?

Если есть вопросы, то пусть их побыстрее зададут, после вернут его в Москву, к экономке, о здоровье которой он беспокоится. Несовершеннолетних вообще нельзя надолго задерживать, не извещая родителей или опекунов. Знает ли господин генерал, что он в очередной раз нарушает закон?

Кирилл Григорьевич вздрогнул, услышав последнюю фразу, потому что звания своего он Стефану не называл, и говорил с ним как обыкновенный следователь. Отлично, молокосос прокололся, показав, что знает в лицо обоих братьев. А это могло быть только при том условии, что он читал или видел досье Вороновича.

Братья, очень похожие внешне, оба были генералами, и за кого принимал его Стефан, Кирилл не знал. Да и не важно это было сейчас, когда до вожделенной цели оставался всего один шаг. Сам того не желая, Стефан здорово помог ему. И оставалось лишь убедить мальчишку сообщить всё, что он знал о досье.

На крайний случай Василенко оставил допрос «под химией». Он приготовил диктофон и договорился с гебешним переводчиком. Скорее всего, «в отключке» парень заговорит по-шведски, и его откровения потом расшифрует очень опытный в этих делах специалист.

Но сначала нужно попробовать уговорить его добром или взять на понт. И лишь потом, если пацан упрётся рогом, сперва припугнуть его «коктейлем правды». А уже потом применить «сыворотку», потому что поганец действительно малолетний, хоть уже кучу девок и даже одну бабу оттрахал. Да ещё иностранец с двойным гражданством, с хорошими связями у дипломатов. И обижать его нежелательно — это не какие-то там Люба Жестерова или Егор Зимин. Скандал может выйти громоподобный. Цунами прокатится по страницам иностранной прессы, и тогда никакими презентами не откупишься. Лучше пока тишком да ладком. А если уж совсем невмоготу окажется, то под рукой всегда есть Аргент…

— Я не очень понимаю, за что мне вас благодарить!

Стефан тряхнул головой, и длинная, сейчас не уложенная феном прядь тёмных волос упала ему на плечо.

— Если меня продолжают в чём-то подозревать, тогда должны оформить это по закону, вызвать родителей и адвоката. Если же никаких претензий нет, немедленно отпустить. Я обещаю в этом случае претензий не предъявлять и компенсации не требовать. Но если вы продолжите меня удерживать, я буду жаловаться. По счастью, я не бесправный российский гражданин, и милиции не боюсь. Вы сами боитесь, потому и привезли меня сюда, не оставили в камере, не оформили документы. У вас нет надо мной полной власти, и вам пришлось снять с меня обвинения в убийстве. Вы не хотите оставлять следов. Значит, у вас два выхода. Вы должны или уничтожить меня, или немедленно освободить.

— И чего бы тебе больше хотелось? — осведомился Кирилл. — Я мгу поступить и так, и этак.

— В ваших интересах выпустить меня, господин генерал, — настойчиво гнул своё Стефан, выделяя голосом обращение к собеседнику.

Он как бы показывал этим, что не оговорился по глупости и наивности, а намеренно шёл на обострение. И прекрасно понимал, насколько это опасно.

— Так-так-так… Молодец! Уроки юриста Тураева усвоил на пять с плюсом. Куда поступать-то собираешься, Стефан? Не на юридический? Из тебя бы неплохой законник вышел. Вроде, и с адвокатом ещё не встречался, а жаришь очень грамотно…

— Я ещё окончательно не решил. Но о юридическом речи не было. Надо подумать на досуге, — дерзко, с вызовом ответил Стефан. — Я и не знал, что это так интересно, даже прикольно — выпутываться из ловушек и охотиться самому. Так я ещё раз прошу вас определиться со мной, и как можно скорее. Моей матери ещё нет в России, но она обещала быть в ближайшее время. Тогда же в Москве появится и наш адвокат. До тех пор я согласен посидеть в камере, но только не в вашем подвале. Потом, конечно, придётся платить мне компенсацию, но за государственный счёт. Жаль, что не за ваш, тогда бы вы были осторожнее.

Стефан, даже не причёсанный, в не до конца высохшей грязной одежде, всё равно был прекрасен. И даже довольно длинная щетина на смуглом лице придавала ему дополнительный шарм. Глаза его блестели, на щеках играл румянец, и Кирилл невольно залюбовался этим поганцем, из-за которого вчера было потрачено столько нервов.

— Скажите же, наконец, что вам от меня нужно. Может быть, я пойду вам навстречу.

Кирилл Григорьевич отошёл к окну, долго смотрел на серое февральское утро. Его стройная фигура на фоне блёклого неба казалась вырезанной из чёрной бумаги. Генерал сменил форму на траурный костюм, чтобы сохранить инкогнито, но этого не получилось. И теперь он вспоминал своих непутёвых детей, которых уже не было на свете, и думал о вопиющей несправедливости Судьбы.

Ему — смелому, красивому, успешному, да ещё женившемуся на скромной невинной Хельви — ниспослали двух подонков, даже не оценивших своего счастья. А шлюхе-шпионке, которая, вероятно, и сама не знала, кто наградил её младенцем, подарили такого сына! Ей вон плевать, что мужа пристрелили, что трое детей без неё страдают. И никакого наказания за непотребный образ жизни…

А Стефан, в свою очередь, вспоминал, что говорил ему о тюремных нравах Артур Тураев. На всякий случай, он сообщил связному основные правила поведения в неволе, потому что изначально допускал такое развитие событий. Теперь, похоже, день настал, и нужно выбираться из этой виллы хоть в забитую до отказа камеру, потому что иначе его никто никогда не найдёт. Стефан понимал это прекрасно и всячески провоцировал генерала.

Если его замысел реализуется, и придётся коротать время в душной дыре рядом с многочисленными соседями, нужно помнить главное. В камерах всегда много доносчиков, и потому нельзя болтать о своих делах. Особенно о тех, что привели тебя на нары. «Не верь, не бойся, не проси!» — вертелось в голове у Стефана. И ещё: «Фильтруй базар!» То есть отвечай за каждое своё слово, даже если тема пустяковая, — тогда будешь цел.

«В кино показывают всякую хрень, — говорил Тураев на Каланчёвке, когда находилась у них свободная минута, и наплывали невесёлые воспоминания. — В моей камере не дрались, не матерились и уж точно не отнимали еду. Все делились сами, когда получали передачу, зная, что точно так же поделятся и с ними. Спрашивают как раз с беспредельщиков, и спрашивают жестоко. Если в тех условиях давать волю эмоциям, заключённые быстро друг другу глотки перегрызут. Условия нечеловеческие, и мужики всё время на взводе. А там ещё и охрана от души добавит, когда начнёт наводить порядок. Так что провокаторов «гасят» сразу, чтобы другим неповадно было…»

— Очень хочется в камеру? — будто бы прочитал его мысли Кирилл Григорьевич, возвращаясь за свой стол. — Думаешь, тебя там мармеладом угощать будут, раз малолетка и иностранец? Это ты, мальчик, ошибаешься, потому что в нашей стране не любят таких, элитных да высокомерных. Другой бы на моём месте давно бы затолкал тебя к таким ребятам, которые «машку» в момент бы сделали. И никакие единоборства не помогли бы отбиться, дурилочка. Но я, хотя бы в память своего сына, не стану обижать чужого. И в изолятор не отправлю тебя хотя бы потому, что там тебе угрожает не меньшая опасность, чем на воле. Не отвези я тебя вчера вечером в свой спортзал, твой растерзанный труп валялся бы сейчас на подмосковной свалке. Вот за это ты и должен благодарить меня, Стефан! Или ты считаешь, что спасение твоей жизни не достойно благодарности?

— Тогда я хотел бы знать, кто и за что решил со мной расправиться, — не моргнув глазом, подхватил Стефан.

Он сидел напротив генерала в расслабленной, вольной позе, и с трудом удерживался, чтобы не закинуть ногу на ногу. Кирилла одновременно и восхищала, и раздражала такая смелость; и он не мог определить, какое же чувство сильнее.

— Охотно отвечу! — в том же тоне пообещал Василенко. — Вот скажи на милость, почему ты называешь меня «господин генерал»? Я разве называл себя так?..

— Вы не называли. Но ведь это правда?

Глаза Стефана вдруг сделались такими большими, что Кириллу стало не по себе. Они словно выступили из орбит, сделав лицо не похожим на обычное, человеческое.

— Или не так? Вы с братом очень похожи, и она генералы…

— Это так, малыш, — грустно вздохнул Кирилл, втайне торжествуя близкую победу. — В отличие от тебя, я человек вежливый, и всегда умею вовремя сказать «спасибо». Так вот, спасибо тебе за то, что мне теперь не придётся доказывать очевидное. То, что ты знаком с Артуром Тураевым, будешь отрицать? Лично я не советую, потому что расшифровка ваших с ним переговоров лежит у меня в сейфе…

— Я не буду этого отрицать, — пожал плечами Стефан. — Он был другом моего покойного отчима. Потом судьба свела нас…

— До кучи — он был ещё и любовником твоей матери, но это сейчас неважно…

Кирилл встал и заметил, как изменилось лицо парня; из благодушного и насмешливого оно стало злым. «Получай, щенок!» — удовлетворённо подумал генерал и продолжал: — А теперь припомни-ка старательно. Говорил ли он тебе между делом, где прячет «досье Вороновича», полученное именно от твоего отчима? То, что ты был связным, забирал части этого досье у тех людей, на которых указывал Тураев, сомнению не подлежит. Всё это зафиксировано, причём совершенно легально, и при случае может быть тебе предъявлено…

— Извините, господин генерал, но брать у людей дискеты законом не запрещено. Это же не оружие и не наркотики, и содержание вполне пристойное. Я ни за что не стал бы выполнять сомнительные поручения! Действительно, Артур говорил мне о каких-то дисках, полученных от Лёвы, но в подробности не вдавался. Мне это ни к чему. Я был просто «шестёркой». Раз или два съездил по адресам — ну и что? Какие ко мне могут быть претензии с точки зрения закона?

— С точки зрения закона, собственно, никаких. Но вот с точки зрения очень авторитетного и влиятельного бандита прослеживается сильный интерес к этому материалу. Это один из самых крутых беспредельщиков в России. В смысле, он ни перед чем не останавливается для достижения цели. А цель у него одна — завладеть этими материалами раньше нас. Содержанием досье ты, вполне возможно, и не интересовался, но мой портрет видел, и фотку моего брата тоже. Откуда-то знаешь, что содержание дискеты пристойное. Но это ладно, лирика. Важно другое. На самом деле это не просто информация. Это — атомная бомба. И «авторитет» любой ценой хочет заполучить её. В ней — его жизнь и смерть, а в таких случаях и нормальные люди летят с катушек. Наш же бандит не совсем нормальный — я тебя сразу предупреждаю. Любит он человеческие кишки на пол выпускать. И, в отличие от нас, он не связан никакими должностными инструкциями. Попадёшься к нему — держись за воздух! Живым от него редко кто вырывается, да и те потом маму родную не узнают. Поэтому, малыш, тебе со всем сторон выгоднее досье передать нам, чтобы «авторитет» потерял к тебе интерес. Останься ты вчера вечером без присмотра — и сегодня вряд ли сидел бы так нагло, уверенный в своей неприкосновенности. Бандиту до фонаря все твои доводы насчёт малолетства и иностранного подданства. Причём даже если ты выдашь ему досье, а ты определённо сделаешь это под пытками, то живым тебя всё равно никто не отпустит. Адвокатов он тоже не вызывает, когда применяет свои не очень-то гуманные методы дознания. В тюрьме от него тоже не спрячешься, — продолжал Кирилл, внимательно наблюдая за Стефаном.

Тот уже не был ни ироничным, ни свирепым — просто равнодушным. Но в такой ситуации безразличие к собственной судьбе было настолько неуместно, что генерал заподозрил притворство и усилил нажим.

— Сейчас за деньги можно многое, если не всё. За ночь в камере можно очень сильно пострадать. До такой степени, что придётся отправлять тебя в тюремную больницу. А там вполне уместны всяческие уколы, один из которых может оказаться особенным. Понимаешь, о чём я говорю? Введут тебе «сыворотку правды», и сдашь досье к едрене фене! Не устоишь ни за что — самоконтроль отключается начисто. А потом, через какое-то время, просто помрёшь от остановки сердца. И никто не узнает, где могилка твоя. Вернее, тело-то выдадут матери, если она найдётся к тому времени, но поди докажи какой-то умысел! Покалечили мальчика в камере, и он умер. Всякое бывает. Так вот, малыш, не лучше ли сразу, законной отдать сомнительные материалы в руки генерала милиции, чем ходить под угрозой убийства и пыток? Если тебе не хватает острых ощущений, получи их более безопасным способом. Я предупреждаю тебя как отец двух погибших детей — не рискуй, не искушай судьбу! И не думай, что совершаешь какой-то неблаговидный поступок, сдавая диски под давлением непреодолимых обстоятельств. Твой Тураев где-то сидит сейчас, в безопасности. Что-то не является тебя спасать, а требует от мальчишки глупого самопожертвования. Для тебя выгоднее сейчас выйти из-под удара, чтобы наш бандит перестал за тобой гоняться. Тогда у него исчезнут все основания для этого, понимаешь? А больше тебя ничего не должно интересовать. Ты своё дело сделал — на встречи сходил, дискеты принёс. Всё, адью! Ты своей эсэмэской помог Тураеву скрыться от того же самого бандита, и за одно это он должен был тебе признателен до самой смерти. Отдав мне сейчас координаты досье, ты спасёшь не только себя, но и Артура, потому что к нему у нашего бандюгана тоже куча вопросов. Позволь нам «обкашлять» это дело самим. Выйди из смертельно опасной игры, выведи Артура, который уже не подросток и должен понимать, чем это пахнет. Итак? — Кирилл достал портсигар, зажигалку. Закурил и спросил: — Хочешь?

— Я не курю, — солгал Стефан, боясь, что ему в табак подмешают какой-нибудь препарат.

А он не должен ни словом, ни жестом обозначить ту самую камеру хранения на Курском вокзале, номер которой словно раскалённым железом выжжен в его памяти. Именно этот тайник интересует «оборотней», и плевать им на безопасность Стефана Силинга. Им не нужен скандал, и поэтому они уничтожат связника руками того же Аргента. На фиг им такой неудобный свидетель, до которого потом будет не добраться!

Счастье, что Артур сумел скрыться, и теперь «оборотни» лязгают зубами от бешенства. Но сколько пробудет Артур в подполье? Ведь придётся же ему выйти, и тогда он может сильно пострадать. Чего доброго, и мать притянут сюда же, хоть она, похоже, ни о чём не знает. Понятно, что пока и Аргент, и генералы имеют такую возможность, они будут гоняться за досье. Но от Стефана они его не получат. Он обещал Артуру хранить тайну, клялся памятью Лёвы. И он будет её хранить…

— Малыш, мы теряем время! — напомнил Кирилл.

Он курил сигарету с сухим медовым ароматом и одновременно мелкими глотками пил минеральную воду.

— Тураев должен был продублировать координаты тайника на тот случай, если он погибнет, будет арестован или по другой причине не сможет сам указать это место. И, кроме тебя, ему некому было доверить тайну. Конечно, я могу ошибаться, и у него ещё есть верные люди. Но в любом случае я хочу избавить тебя от опасности. — Кирилл погасил сигарету и отодвинул пепельницу. — Смотри мне в глаза, Стефан! — велел он, и парень уставился прямо в зрачки. — Ты знаешь, где Артур Тураев оставил «досье Вороновича»?

— Не знаю. Он мне ничего такого не говорил, — спокойно ответил Стефан. — Я действительно забирал для него дискеты. Немного посмотрел их на своём ноутбуке, отсюда и узнал про вас с братом. В суть я не вникал, да мне это и не интересно. Мне в России не жить. Я не присягал ей на верность. Мне всё равно, какие тут орудуют бандиты. А оставить досье Артур мог человеку куда более близкому, чем я. Мы познакомились совсем недавно. Я ничем не могу вам помочь.

— Ты не мне, ты себе в первую очередь помочь не хочешь, — укоризненно сказал Кирилл Григорьевич. — Не меня на решётке жарить будут! Я не шучу — это чистая правда. Хоть на полиграфе проверяй — не вру. Потом вспомнишь мои предупреждения, да поздно будет. В тюрьму ты отсюда не поедешь. Ты выйдешь на свободу и очень скоро попадёшь в лапы настоящих зверей. Впрочем, зверей я напрасно обидел — они не столь жестоки…

Генералу Василенко казалось, что мальчишка не верит в его угрозы, но Стефан верил. И принимал самое важное в своей недолгой жизни решение, потому что времени уже совсем не оставалось. Артур говорил, что «оборотни» и Аргент борются за то, чтобы первыми добраться до досье. Но в любом случае обнаружение дискет будет провалом, и все жертвы окажутся напрасными.

Стефан вспомнил Лёву Райникова, тех людей, у которых забирал материалы; потом — мать и сестёр. И Артура, названного отца своего, к которому чувствовал неодолимую тягу, и сам не мог её объяснить. Тураев был для Стефана даже роднее матери, не говоря уже о Лёве. И религиозное сознание Стефана воспринимало это как волю Господа, которой он должен безоговорочно подчиниться. За Артура Тураева он готов был умереть, а вот предать его не мог ни при каких обстоятельствах…

Конечно, жаль погибать так рано, оставлять Эмилию, мать, сестёр. Артур, конечно, себя винить станет, хоть он-то тут совершенно не виноват. Райниковы только обрадуются. Они и так все эти годы упрекали Лёву в том, что взял шлюху с бастардом. Нынешние его проблемы — водопад на их мельницу; и можно представить, что услышит мать, когда вернётся.

Гимназические друзья поговорят и забудут. Они вообще не склонны к сильным чувствам, кроме ревности и зависти. Эмка, Эмили! Знают ли её предки о случившемся тогда на Рублёвке? Отец, если докопается, здорово ей жизнь попортит. А Стефан уже не сможет вступиться за Эмилию, сделать ей предложение… Нет, лучше про неё вообще не вспоминать, а то «оборотни» додумаются в растлении девственницы его обвинить. Тогда действительно в такую камеру запрут, откуда только изнасилованным и выйдешь.

Артур говорил, что в России в изоляторах годами без суда держат; а после оказывается, что человек невиновен. Стефану такое вряд ли грозит, конечно. А вот насилие… Поставят на хор, а там хоть вены режь. Никакие приёмчики не помогут, когда целая толпа здоровых мужиков налетает. Это ведь не пацаны из гимназии, которые только во дворе Чаку Норрису подражали. Будет тяжело, даже невыносимо, и придётся кончать самоубийством. «Опущенным» он жить не сможет…

Тогда лучше закончить всё по-быстрому, приняв раннюю гибель как данность. Возможно, в этом и есть его предназначение — сохранить досье, чтобы Большое Зло было наконец-то наказано?

А потом Стефан вспомнил экономку, которая, конечно, слышала и видела новости. Она достаточно хорошо знала русский язык, чтобы понять суть страшного обвинения, предъявленного её дорогому мальчику. Именно перед Амалией стало стыдно до такой степени, чтобы прямо сейчас захотелось упасть на колени и просить прощения.

Именно так всегда представлял Стефан свою бабушку; вернее, хотел бы её видеть. Голубоглазая, с седыми, уложенными в высокую причёску волосами, всегда скромно и опрятно одетая, Амалия старела красиво, принимая это как данность. Она не кичилась своим возрастом и не стеснялась его. Овдовев уже очень давно, оставшись не по своей вине бездетной, экономка всю свою нерастраченную нежность перенесла сначала на Харальда Юхансона и его дочку Сибиллу-Марию. А потом и на Стефана, для того стала самым близким человеком.

Наверное, одну Амалию совершенно не интересовала, от кого Сибилла родила своего первенца. Ей было достаточно, что этот ребёнок — внук обожаемого Харальда, каждое желание которого Амалия исполняла с радостной готовностью. И когда вдовец пожелал взять её в любовницы, женщина не раздумывала ни секунды. Но для окружающих она оставалась исключительно экономкой и никогда не претендовала на большее.

— Как, надумал? — прервал нежные воспоминания Стефана Кирилл Василенко. — Может, пойдём на компромисс? Ты же видишь, что зла я тебе не желаю, иначе не упрашивал бы так долго. По-моему, неплохая сделка, учитывая то обстоятельство, что тайник ты всё равно покажешь. Может, всё-таки не надо уродоваться понапрасну? Лови удачу за хвост, пока это ещё можно сделать. Никто ведь не узнает, что ты сдал. Всегда можно придумать приемлемое объяснение. Нашли случайно, выследили, вычислили, указал кто-то другой. А с тебя, малыш, спроса совсем никакого…

Кирилл говорил и думал, что для него такой вариант очень даже подходит. Неизвестность вымотала его вконец, а брат Алексей уже крепко подсел на алкоголь. Каждый час он звонил младшенькому, интересовался, обнаружил ли тот досье, а если нет, то нехай поторопится. Требуется срочно выяснить, что именно нарыто на них, потому что иначе не выстроить полноценную линию обороны.

Артур Тураев вчера вечером на заправке не появился. Не возник он ни у матери, ни у любовницы Ирины Валитовой, ни у своих немногочисленных знакомых. Его причастность к делу — факт установленный. Но вот за Тураевым — кто?..

— Не может это быть частным расследованием рабочего бензоколонки! — мучился Алексей, прямо на службе поглощая бутылку коньяка, зажёвывая его лимоном и орехами. — А, впрочем, почему не может? У него соответствующее образование и опыт работы в органах. Райников был другом Тураева. А эти абреки к дружбе относятся трепетно, на многое ради неё готовы. Подтвердил это и Петруничев, как ты знаешь. Тураев в двухтысячном пристрелил на яхте трёх детоторговцев, главным образом, потому, что из-за них покончила с собой его тогдашняя краля. И Артур уже не мог не отомстить. А тут — с первого класса дружили!.. Потом, правда, долго не встречались, но, похоже, тряхнули стариной. Так что, Кирюш, ты особенно долго не тяни. Если пацан не захочет добром тайник сдать, сажай его на «химию». Хрен потом чего докажешь. Время-то, нужное для экспертизы, уйдёт…

— Мне нечего вам сказать, господин генерал, — глядя прямо в глаза Кириллу, ответил Стефан. — Мне Артур об этом ничего не говорил. Я был у него всего лишь курьером, и этого не скрываю.

— Может быть…

Кирилл под столом снял одно обручальное кольцо, а вместо него надел другое, с секретом. Проверил, как действует механизм. Внешне самое обычное, ещё советских времён колечко ничем не отличалось от оригинала, но с помощью вмонтированного в него миниатюрного шприца можно было ввести другому человеку нужную дозу любого препарата.

Пожать руку, похлопать по открытой части тела, сконтактировать иным образом никогда не составляло труда. И люди потом не понимали, почему потеряли сознание. Они не пили и не ели у Василенко; им, вроде бы, не делали никаких уколов. А голова закружиться может у любого, в том числе и у Стефана Силинга, самого бы терминатора он из себя не изображал.

— Ладно, ты тут посиди пока, а я пойду, посоветуюсь…

Генерал дружески похлопал своего пленника по плечу, зацепив кольцом шею. Это было надёжнее, чем рукопожатие, и действие препарата ускорялось. Кирилл положил на это минут пять, от силы десять, а за это время решил в очередной раз поговорить с Алексеем.

Генерал думал, что парень ничего не заметил. Но Стефан ощутил слабый, еле заметный укол рядом с сонной артерией, и понял всё. Этот вылощенный господин в чёрном костюме пошёл на очередную подлость, надеясь на молодость и неопытность противника; на то, что он лишится рассудка быстро, молча, покорно.

Стальные глаза генерала под изогнутыми девичьими ресницами, его старомодные усики и безукоризненная выправка были сейчас ненавистны Стефану, потому что в этом случае и красота становилась злом. От Кирилла пахло туалетной водой с бергамотом и жасмином. Стефан даже узнал запах «Шанели» для мужчин, но для него это был запах тлена.

А уж когда начали слабеть всегда сильные, как сжатые пружины, ноги, и захотелось прилечь на стоящий в углу кабинета кожаный диван, Стефан понял, что времени совсем не остаётся, и нужно действовать быстро. Наверное, что-то подобное сотворили и с Любой Жестеровой, и с Егором Зиминым. Только они либо ничего не поняли, либо не имели возможности действовать…

Разумеется, Кирилл не оставил Стефана одного в кабинете — у двери уже несколько минут топтался охранник. Но это был не свирепый кавказец, так напугавший Любу, а молодой парнишка в камуфляже. Генерал уже не ждал от Стефана никаких особых сюрпризов. Сбежать из дома тот ни при каких условиях не мог; да ещё после того, как начал действовать препарат. Охранник оставался при пленнике чисто на всякий случай, и впоследствии Кирилл много раз похвалил себя за предусмотрительность. Впрочем, охранник помог и Стефану, сам того не желая, и был за это уволен без выходного пособия.

— Можно окно открыть? — слабым голосом спросил Стефан. Охранник, наморщив лоб, уставился на него. — Мне душно… Плохо!

Немного подумав и решив, что никуда с третьего этажа, да ещё с огороженной территории, парень не денется, тем более что ему плохо, охранник не спеша подошёл к окну и отворил одну раму.

В следующий момент еле державшийся на стуле Стефан тигром прыгнул вперёд, отшвырнув охранника с такой силой, что тот ударился затылком о стену. Вскочил на подоконник, перемахнул на крышу пристройки, где размещалась кухня. Пробежав по хрустящему снегу, Стефан оказался у высокого кирпичного забора, над которым тихо гудели затянутые в несколько рядов провода.

Разумеется, Стефан не надеялся сбежать отсюда, потому что нужно было преодолеть слишком много препятствий. Одних шлагбаумов несколько штук, и около каждого охрана — он это знал. К тому же в распоряжении не было ни автомобиля, ни мотоцикла, ни дельтаплана. Кроме того, генерал отрядит в погоню лучшие силы, находящиеся у него в подчинении, и долго пробегать на воле всё равно не получится.

Но не на это рассчитывал Стефан Силинг. Ему нужно было всего лишь добраться до проводов и упасть на них, тем самым навсегда замкнув свои уста. Перед глазами уже всё плыло, ноги и руки немели. Даже при самых благоприятных обстоятельствах совершить побег Стефан не мог.

Пронзительный женский крик раздался за его спиной, и Стефан невольно обернулся. В другом, тоже приоткрытом окне он увидел полную белокурую даму в трауре, с перекошенным от ужаса лицом. Она махала Стефану руками, до половины высунувшись из окна, и по её лицу текли слёзы.

Одного шага не хватило беглецу для того, чтобы осуществить свой план, а через секунду было уже поздно. Этим своим поступком Стефан расписался в том, что знает тайник, и потому боится «отключки». Теперь ему уже не приходилось ждать милости.

— Вас убьёт! Слезайте немедленно! — кричала высоким звонким голосом дама, и Стефан уловил приятный акцент. Как у матери, когда та говорила по-русски…

Дама не знала, что того и добивается высокий красивый мальчик, хотела его спасти.

— Там же ток, провода! Как вы туда попали? Неужели вас не предупредили? Надо отключить электричество!..

А дальше произошло то, чего менее всего ожидала супруга генерала Хельви Кууперсепп. Из окна своего кабинета высунулся её муж с пистолетом «Глок» в руке и один раз выстрелил в симпатичного юношу. Кирилл целился в коленную чашечку, и Стефан, резко согнувшись, схватился за правую ногу. Постоял немного, ещё надеясь добраться до проводов. Но всё же не сумел это сделать и упал с забора в сугроб, только сейчас лишившись сознания. Впрочем, провода всё равно уже обесточили и подняли тревогу — пока что только в доме.

— Что происходит, Кирилл?! Почему ты стрелял в него? — Хельви с ужасом смотрела на мужа — бледного, осунувшегося, с пистолетом в руке; и не узнавала его. — Ты мальчика сильно ранил?..

— Мальчика… Да уркаганы последние такого не откалывают! Не бойся, не подохнет. Сейчас «скорую» ему вызову. По-доброму хотел договориться, а он, гад, в окно сиганул!.. Несите его сюда! — приказал Кирилл другим охранникам, которые высыпали во двор и выстроились в ожидании приказа.

Теперь не было ни времени, ни возможности, ни желания допрашивать Стефана «под химией», и Кирилл решил воплотить свои угрозы в реальность. Пусть щенок пожалеет, что не захотел уступить по-доброму, попробует с Аргентом пообщаться. Вот потеха будет! Изнеженный сосунок взбесился с жиру в дипломатической семье, пресытился, заскучал, захотел острых ощущений. Будет тебе скоро весело, сявка! У Аргента матёрые сибирские мужики в ногах ползали, чтобы пощадил. Те, что бестрепетно на медведей ходили… Ты скажешь ему всё, что знаешь про тайник, и ещё будешь счастлив, если живым отпустят.

Привык, что все на цырлах перед тобой бегают, так понюхай-ка другой жизни, горькой и грязной!..

— Хельви, закрой окно — простудишься. И не кричи — соседи услышат. Я тебе потом всё объясню. Ты же знаешь, какая у меня работа…

— Кирилл, только не делай глупостей! Не вздумай как-то мстить ребёнку. Он просто не подумал! Испугался тебя и захотел убежать. Что бы он ни совершил, умоляю, будь милосердным!..

— Я-то буду, — проворчал генерал, засовывая пистолет в карман пиджака, предварительно отвинтив глушитель. — Домилосердствовался вконец! Если бы не моя афганская выучка, он бы смылся у тебя, фанера! — заорал Кирилл на понурого молодого охранника, у которого и без того от сильного удара болела голова. — Ты почему меня не позвал, когда он окно захотел открыть?! Почему самовольничать начал? Говорил — смотри в оба… А-а, что теперь! Инсар! — позвал он начальника охраны, и тот немедленно вытянулся перед генералом. — «Скорую» вызывай сейчас же! Нашу… — тихим шёпотом уточнил Кирилл, и Инсар понятливо кивнул. — Проследи, чтобы мужики ни с кем не трепались об этом под страхом увольнения. Хельви я беру на себя. Выполняй!

Зная, что Инсар всегда и всё выполнит в лучшем виде, и подчинённые охранники боятся его, как огня, Кирилл достал свою «трубу», ушёл в спортзал, запер дверь изнутри на кодовый замок и включил музыку. Даже в собственной крепости от не расслаблялся — особенно после того, что случилось недавно.

Решив пока не беспокоить Алексея, тем более что тот сейчас должен был находиться на брифинге в ГУВД, Кирилл набрал номер Аргента, на которого теперь надеялся, как на спасителя.

— Да, слушаю! — совершенно спокойно, как обычный человек, отозвался Князь Серебряный. — Это вы, Кирилл Григорьевич?

— Мить, подъезжай по-быстрому! Ты близко от меня сейчас?

— Да почти рядом, как раз в Москву возвращаюсь. А в чём проблема?

— Мигом поворачивай ко мне, всё объясню. Полный форс-мажор, сам понимаешь. Главное дело горит, как свечка…

— Понял. Поспешаю.

Аргенту не приходилось долго втолковывать и разжёвывать. Хорошо, что он не в Сибири, а в Москве, и может оперативно приступить к делу.

— Жду. Бросай всё — и пулей! Остальное при встрече.

Отключив связь и немного успокоившись, генерал, запер пистолет в сейф, предварительно приложив его к губам. Сегодня верная «волына» в очередной раз спасла своего хозяина. Это был не тот пистолет, из которого застрелился Мирон…

Поднявшись к своему кабинету, Кирилл обрадовался, что Хельви не ждёт его для дальнейших объяснений, и толкнул дверь. Теперь Стефана караулил сам Инсар, что, впрочем, было лишним.

Раненый лежал на кожаном диване, и сквозь повязку на колене уже проступила кровь. Стефан бормотал что-то, действительно по-шведски, но записывать его слова на диктофон Кирилл уже не мог, да и не хотел. На лбу Стефана проступила испарина, и пересохшие губы запеклись.

— Всё сделал, как вы сказали, — вполголоса доложил Инсар. — «Скорая» будет через десять минут. Мужиков предупредил — будут молчать.

— Ну, и отлично. Побудь тут пока до их приезда, а я своего гостя встречу, — устало сказал Кирилл, чувствуя, что теперь и ему, как Алексею, очень хочется напиться.

А Стефан никак не мог выбраться из наркозной одури, хоть и понимал, где находится и что его теперь ждёт. И видел около себя Льва Райникова — загорелого, обветренного, в тельняшке и весело мерцающих очках. А потом — его же, мёртвого, в дорогом полированном гробу. И руки, которые когда-то легко управляли моторной лодкой и удерживали рвущегося в небо китайского воздушного змея, теперь неподвижно лежали на атласном белом покрывале.

Даже сейчас, в забытьи, Стефан вспоминал крохотную ссадину на правом указательном пальце отчима и думал, что ей так и не суждено было зажить…

 

Глава 7

— Я с твоей матерью говорил, передавал привет. Нет, не по телефону, не бойся. Мы совершенно случайно встретились на юбилее общего знакомого. Он ещё очень давно жил с нами в общежитии, а теперь большим человеком стал. Думаю, нас там никто не услышал. Вечеринка камерная, все свои. Нора прямо-таки расцвела от счастья, что хоть ты нашёлся. Просила тебе передать, что тот мальчик, о котором ты очень беспокоишься, к сожалению, бесследно исчез. Думаю, ты понял, о ком идёт речь, а меня это вряд ли касается. Когда встретитесь с Норой, она тебе всё подробно расскажет. Только не терзайся, если сейчас услышал дурную весть. Этим горю не поможешь. Береги себя, а остальное приложится, понадеемся…

Артур вскочил, сел на широкой тахте. Долго слушал, как скрипит старое дерево за окном. Даже днём здесь плотно задвинуты шторы. Сжав голову руками, Артур раскачивался из стороны в сторону, по-волчьи воя сквозь стиснутые зубы и совершенно позабыв о хозяевах этого дома.

Отец был здесь вчера, и его слова вернулись к Артуру во сне. Заставило их всплыть из тягостного забытья, снова всё вспомнить непередаваемо жестокое, адское отчаяние, на пике которого люди обычно кончают с собой. Но пистолета у Тураева не было, да и не хотелось осквернять чужой, намоленный дом.

Комната, где прятали гостя, была сплошь застелена коврами. Их не было разве что на потолке. И сейчас Артур, спустив босые ноги на мягкий ворс, вдруг ощутил непреодолимое, даже болезненное желание расстелить коврик и встать на молитву, как делали всё, живущие здесь. И не страх прослыть среди них белой вороной, а потребность воззвать к Всевышнему гнала Артура с постели, нажимала на шею, на спину, заставляя опуститься на колени и коснуться лбом ковра.

Но Тураев не знал, как правильно молиться. И потому только тяжело, хрипло дышал, вцепившись в свои волосы, выдирая их клочьями, с треском разрывая на груди одежду. Именно так выражали свою скорбь многие поколения его предков; и он бессознательно делал всё то же самое, хотя никто и никогда не рассказывал ему об этом.

Где же Стефан? В изоляторе или в другом, ещё более страшном месте? Даже с матерью не перекинуться словом, ничего от неё не узнать. И нет никакого смысла в том, чтобы возвращаться в Москву и пытаться помочь парню. Только угробишь себя и ничего не добьёшься. Сгинешь, как Стефан, будто брошенная в огонь ветка.

От осознания своего бессилия Артур буквально терял рассудок, потому что не привык вот так сидеть и ждать, забившись в тёмную щель, как таракан. Значит, «мамка» Шубина была наживкой, и не зря ныло сердце, когда Стефан собирался на эту встречу…

Названный сын помнил о нём постоянно, послал предупреждение от края бездны, где, судя по всему, и сгинул. Бесследно или нет, станет ясно потом. Но этой ночью Артур ясно ощутил, что туго натянутая нить, которая всю неделю заставляла болеть и кровоточить его сердце, вдруг лопнула, и боль прошла. Но облегчения не наступило. Из всех углов комнаты поползла страшная тишина, и она казалась ещё тяжелее недавней паники.

Артур протянул непослушную, дрожащую руку к часам, потому что оказался вне времени, все месяца и года, вне дня недели. И попытался вынырнуть из неумолимо засасывающего его омута.

Двадцать третье февраля, пятница. Праздничный день для всей страны и одновременно — трагическая дата для живущих в этом доме. Священный день недели и шестьдесят третья годовщина высылки в Казахстан, которую отец пережил младенцем. И ещё — День защитника Отечества, законный выходной день даже для тех мужиков, которые в юности азартно «косили» от армии. Сегодня все они будут выпивать, закусывать и принимать подарки.

Тураев понял, что рыдает, закрыл лицо руками и откинулся назад. Слёзы текли по небритым щекам, лились за ворот, в рукава, даже на колени. Семь недель назад Лёвка Райников повернул свой джип на его заправку, и сегодня наступила развязка. Вернее, должна наступить, потому что именно семь недель длится Великий Пост…

Итак — тупик, полный и окончательный. Сколько ещё придётся просидеть в этой комнате у дальних родственников, не имея возможности даже высунуть нос на улицу Долгопрудного, не говоря уже о Москве? Пока досье не передано по назначению, объявляться смертельно опасно. Но нет никого на всём делом свете, кто теперь мог бы продолжить дело. За матерью, за Райниковыми, за всеми, кто хоть как-то соприкасался с Артуром, пристально следят.

Отец говорил, что недавно, с большим опозданием, в его ВУЗе появились люди с милицейскими «корочками». Они дотошно выспрашивали у охранников, не шастают ли по коридорам подозрительные люди, которые якобы торгуют наркотиками. Впрямую имя Артура не называли, но просили секьюрити быть бдительными и немедленно сообщать в милицию, если увидят кого-то из дилеров, изображённых на снимках.

Тот парень, что дежурил вечером неделю назад, испуганно сообщил отцу, что одним из разыскиваемых барыг оказался именно Артур. Но это, конечно, ошибка — такого быть не может! Отец успокоил охранника, объяснив, что снимки тоже видел, и наркоторговец просто внешне очень похож на Артура. Но, как бы там ни было, и этот последний путь к спасению перекрыли братья Василенко. Ладно, что тем вечером они опоздали, и Артуру удалось уйти…

Да, удалось, но сейчас положение осложняется. Живущим в Подмосковье кавказцам не хочется ссориться с властями. Даже если родственники будут хранить тайну, могут донести соседи. В землячестве все, как на ладони. Религиозная община живёт одной большой семьёй, и женщинам болтать не запретишь. Ну, пройдёт неделя, потом ещё одна, а дальше «маски-шоу» сюда завалятся, если к тому времени не выплывет досье.

Ведь даже не уничтожить его, потому что не выбраться на Курский вокзал, к камере хранения! А вдруг там уже пусто, и братья Василенко давно забрали коричневый кейс со множеством папок-файлов внутри? Ведь Артур лично показал Стефану жетон на тот случай, если с ним самим что-то произойдёт. Но под удар попал Стефан, и это лишь осложнило положение.

Стараясь не шуметь, Артур босиком расхаживал по коврам, сжимая в кулаке янтарный кулон «с мухой», купленный в девяносто третьем в Риге, когда они с Лёвкой и Сибиллой исколесили всю Латвию. И каждый приобрёл на счастье по такому кулону, но это, получается, им с другом не помогло.

А Сибиллу хранит наивный оберёг? Где она, золотоволосая богиня в белых шортах, что качала янтарную подвеску на цепочке, небрежно оплетённой вокруг тонких пальцев? Солнце зажигало серебро, и оттого казалось, что по рукам Сибиллы текут огненные струйки.

Артур увидел Сибиллу перед собой, как живую. И остановился, будто наткнувшись на стену. Сердце колотилось так, что вздрагивало всё тело. Сибилла, я погубил твоего сына! Я не смог спасти твоего мужа или хотя бы выполнить данное ему обещание! Где ты, Сибилла? Ты слышишь, что я зову тебя? Я хочу покаяться, упав перед тобой на колени, а после рассказать тебе всё, с самого начала. Но и ты виновата, потому что очень надолго оставила сына. И как раз в то время, когда он особенно нуждался в тебе…

Артур видел её перед собой, вспоминал, как она двигалась, садилась, вставала, танцевала, пила вино. И как он тогда завидовал Лёвке. Ведь самая лучшая женщина на свете приняла его предложение выйти замуж, а Артуру предстояло неизвестно сколько времени влачить вериги постылого брака с Мариной Бревновой.

И теперь, сжимая в горячем кулаке мокрый от пота янтарный кулон, он одновременно умолял Сибиллу услышать зов и вернуться. И в то же время Артур боялся взглянуть ей в глаза. Отныне любимая станет его врагом, потому что, втянув Стефана в авантюру, он не смог защитить парня. Не смог, ибо не имел шансов. Но Сибилла никогда в это не поверит, и в лучшем случае проклянёт его. Ей всё расскажут те же Райниковы, чтобы снять ответственность с себя…

Ситуация приводила Тураева в ужас, хоть он и не привык отчаиваться. Одинаково мучительно было сидеть без дела и что-то предпринимать, заранее зная итог. В лучшем случае начинания уйдут в песок, в худшем — усугубят положение. Но вечно так продолжаться не может, и какие-то вести всё равно дойдут до Артура.

Схватив с тумбочки кувшин восточной чеканки, Артур припал к горлышку. Проливая кислый напиток на халат, захлёбываясь, он пытался погасить испепеляющий жар, но не мог. Потом, немного поборовшись с собой, выдвинул ящик комода, достал папиросу с анашой, заботливо оставленную хозяином дома. Тот посоветовал делать вечером несколько затяжек.

— Тогда будешь спать, как праведник, а не скрежетать зубами, как шайтан!..

От курева действительно полегчало. Тураев, отбросив пустой кувшин, рухнул на скомканную постель. За шторами понемногу рассветало, и хозяйское семейство запело утреннюю молитву. За ту неделю, что Артур провёл здесь, он слышал эти звуки по пять раз в сутки, и даже сам хотел присоединиться к молящимся в надежде обрести покой. Наверное, Аллах карает его за безбожие, за пренебрежение опытом предков и излишнюю гордыню. Он частенько называл себя агностиком, не желающим вдаваться в тонкости толкования божественной воли. Наверное, потому сейчас и были невыносимы его страдания.

Никогда ещё Артур Тураев так не нуждался в утешении и наставлениях — даже когда был ребёнком. Всегда самостоятельный и упрямый, ныне он чувствовал себя слепым щенком, выброшенным на улицу. Когда сын хозяина Араз принесёт завтрак, он обязательно заявит о своём желании наконец-то прочесть Коран.

Услышав за дверью тихие шаги, Артур приподнялся на тахте, провёл ладонью по колючим щекам и решил сейчас же побриться, а потом — навести в комнате порядок. Как в любом мусульманском доме, в этом тоже можно было пообедать на любом кусочке пола — такую чистоту поддерживали женщины. А он забросал ковры какими-то бумажками, сигаретными пачками. И давно уже не вытирал пыль с комода и низкого столика, за которым ел.

Значит, молитва уже закончилась, и Араз скоро стукнет в дверь. Ему восемнадцать лет, и внешне он почти такой же, каким в этом возрасте был Артур.

— Ассалам алейкум! — поздоровался Араз. Пригнувшись, он вошёл в комнату и поставил поднос на столик. — Наверное, сегодня вы спали лучше, дядя?

— Алейкум ассалам! — Артур уже привык к этому приветствию. — Спасибо! — Он кивнул на поднос. — Не могу сказать, что спал хорошо, но всё-таки совет твоего отца помог. — Разговор о вере Артур решил отложить на потом. Но увидев, что парень не уходит и чего-то ждёт, пришёл ему на помощь. — Араз, ты что-то сказать хочешь?

— Отец сказал, что вас ищет женщина, — шёпотом сообщил Араз, и шоколадные глаза его заулыбались.

Смуглое лицо в тусклом свете казалось совсем тёмным, особенно под белой кружевной шапочкой.

— Какая женщина? — вздрогнул Тураев и уронил салфетку, покрывающую поднос. Почему-то он подумал, что это мать, но её здесь должны знать.

— Молодая, красивая, высокая!

Араз полез за пазуху и достал оттуда какую-то вещицу. Как и весь кавказский молодняк, он слабо знал русский язык и объяснялся довольно примитивно, несмотря на то, что жил под Москвой.

— Вот, показать вам просила. Сказала, что узнаете!

На раскрытой ладони парня лежал точно такой же янтарный кулон, какой совсем недавно Артур стискивал в кулаке. Значит, зов долетел до Сибиллы, и она пришла. Так быстро — минул от силы час…

— Я узнал. — Артур взял у Араза кулон и почувствовал его теплоту.

— Женщина просила ещё такие слова сказать… — Араз наморщил лоб, припоминая. — «Помнишь, как у Шведских ворот в Риге ты потерял зажигалку?»

И Араз испуганно замолк, потому что лицо гостя исказилось то ли от восторга, то ли от боли. Теперь Артур точно знал, что ищет его именно Сибилла.

Итак, она совсем рядом. Нашла даже здесь, где не могут обнаружить его братья Василенко. Может, ждут, когда он расслабится и выползет сам? Или уже обнаружили досье, и Артур перестал их интересовать? В то, что такие люди могли отступить, не добившись своего, Тураев не верил ни секунды.

Но всё это — ерунда по сравнению с мукой, которую предстоит вытерпеть сейчас. Он будет рассказывать Сибилле о том, как смотрел вслед джипу Льва Райникова, уезжавшего с заправки навстречу гибели. Вспомнит, как, придерживая стоящие торчком лыжи, обнимал перед расставанием Стефана у порога каланчевской квартиры. И, более того, он должен убедить Сибиллу помочь ему, чтобы все жертвы и усилия не оказались напрасными.

Ведь эти изверги убили почти всех, кто перешёл им дорогу. Вчера по телевизору Артур увидел репортаж из города Дубровника, где в бассейне пятизвёздочной гостиницы утонула российская гражданка Веста Гацкевич. У неё якобы схватило сердце во время купания. Неизвестно, жив ли питерец Сергей Алпатов, последний из поименованных в «досье Вороновича»…

— Где эта женщина?! — закашлявшись, спросил Тураев. Ему хотелось моментально одеться и броситься навстречу Сибилле.

— Она в кафёшке у Кольцевой, недалеко отсюда, — ответил растерянный Араз. — Чего отцу передать? Хотите её видеть?

— Хочу, и как можно скорее! Срочно, понимаешь?!

Артур забарабанил пальцами по колену, потом со скрипом потёр ладонью щёки.

— Когда сможете привезти её сюда? Я как раз побриться успею…

— Скажу отцу, он привезёт!

Араз не на шутку заинтересовался женщиной, одно упоминание о которой так взволновало гостя, но внешне этого никак не показал.

— Она тоже очень хочет встретиться с вами…

И Араз вышел, осторожно прикрыв дверь.

Артур принялся считать секунды, но скоро сбился. Чтобы как-то отвлечься, он яростно мылил свою изжёванную физиономию, скрёб опасной бритвой двухдневную щетину, метался по комнате, стараясь придать ей приличный вид. И только в последний момент вспомнил, что нужно сменить чужой халат на собственный спортивный костюм. Тот самый, в котором Артур уехал в Кузьминский парк на встречу с Пирожинским…

Шаги, уже двух человек, зашуршали около двери через два часа после ухода Араза. В последнее мгновение перед встречей Тураев силился взять себя в руки, стать прежним — хладнокровным и неустрашимым. И всё же понимал, что готов взглянуть в глаза любому врагу, в том числе и генералам Василенко. Но чтобы увидеть Сибиллу, поздороваться с ней, потребуется нечеловеческое напряжение воли.

Казалось, Тураева уже ничем нельзя было удивить. Но всё-таки он оторопел, когда в комнату шагнула совершенно незнакомая брюнетка в красной лакированной куртке, без шапки, в узких вываренных джинсах и шерстяных носках. Обувь, в соответствии с мусульманскими обычаями, она оставила у порога.

На вид незнакомке было не больше двадцати пяти, а Сибилла ведь на два с половиной года старше Тураева. Они встретились в полутьме — Артур так и не отодвинул шторы, только включил бра. Опять попался, идиот! Даже если Сибилла в Москве, в неизвестный дом она послала какую-то девчонку. Теперь об его убежище знает ещё один человек…

— Вы от Сибиллы? — вполголоса спросил Тураев.

Брюнетка, взъерошив рукой короткую стрижку, сняла очки с квадратными тонированными линзами. На Артура глянули неповторимые незабудковые глаза, а свежее, старательно отделанное девичье лицо вдруг прекратилось в усталое, женское. Теперь Артур видел, что ей за сорок, а худоба её болезненная, и цвет лица нездоровый.

— Да, я от неё! — грудным, волнующим голосом ответила вошедшая женщина.

А в следующий миг, шагнув к Артуру, обняла его.

— Где же ты была так долго?

Тураев целовал Сибиллу в глаза, в щёки, в губы. И будто уносился вниз пор спирали времени, в «высотку» отеля «Украина», где вот так же её ждал. А она появлялась каждый раз новая и падала в его объятия. Сейчас Сибилла говорила с тем же лёгким акцентом, от которого у Артура ёкало сердце.

— Мы все так ждали тебя!

— Знаю. Но раньше вернуться не могла. Долго болела какой-то дрянной африканской лихорадкой. Пришлось месяц в хижине прожить, дождаться, пока минует опасность. Неужели я по доброй воле допустила бы всё это?

Сибилла что-то не договаривала, смотрела в сторону, но Артуру сейчас нужно было прояснить главное.

— Видимо, звезда моей удачи погасла. Я не смогла реализовать свои намерения и едва не погибла сама. Теперь ещё и ваши мытарства! Садись… — Сибилла, опустившись на тахту, потянула за собой Тураева. — Расскажи мне всё, что знаешь, по этому делу. А после перейдём к тому, что знаю я. Говори, не бойся!

Сибилла, как и раньше, узкими ладонями гладила Артура по свежевыбритым щекам, по изрезанному морщинами лбу, по упругой шапке рано поседевших волос.

— Я не стану давать оценки — не имею права. Да и не помогут уже никакие упрёки тем, кто ушёл навсегда. Им нужно другое! — Сибилла приблизила своё лицо к лицу Тураева, и глаза её вспыхнули холодным голубым светом. — И это другое должны совершить мы. Мы с тобой…

— Я очень хотел, чтобы ты вернулась. Всю ночь думал о тебе. И раньше тоже, но сегодня — особенно. Как чувствовал, что ты рядом. Целую неделю сижу тут взаперти и ничего не знаю о делах на воле. Но о том, что случилось до шестнадцатого февраля, ты услышишь. С четвёртого января, когда Лёвка завернул ко мне на дороховскую заправку и сообщил о существовании банка данных, содержащего взрывоопасный компромат на высокопоставленных служащих МВД, которые крышуют криминальные группировки… Я не смог отказать ему и пообещал помочь. Я сделал всё для того, чтобы выполнить своё обещание. Многое удалось узнать, но в последнее время Фортуна нам изменила. Похоже, у «оборотней» сдали нервы, и они пошли ва-банк. Теперь я не могу добраться до досье, не могу более с ним работать. И каждый день промедление может оказаться роковым. Ведь пока материалы не выложены в Сеть и не переданы по назначению, есть вероятность полного провала. Эти самые «оборотни» в любой момент могут, пользуясь немалой своей властью, просто прочесать те ячейки в камерах хранения, которые не открывались за последнюю неделю. Это не так уж трудно сделать. С их полномочиями — просто пустяк. Если они ещё не предприняли этого…

— Они ещё не обнаружили досье, Артур.

Сибилла положила Тураеву руки на плечи, надавила нежно, но сильно, будто мешая подняться.

— Это сделаю я. Они оставили меня без мужа, похитили сына, загнали в подполье тебя. Но осталась я, которая воздаст им сторицей. И ты, Артур, будь свидетелем этой клятвы. В декабре я срочно покинула свою семью, чтобы больше уже никогда не увидеть её в полном составе! Дело моё провалилось там, далеко на юге, и за это время в Москве мне было нанесено ещё два страшных удара. По-моему, хватит! Скажи, что нужно делать — для того я и встретилась с тобой сегодня. Мы действительно должны торопиться, потому что, не найдя тебя, не получив желаемого, «оборотни» примутся за твою мать. Она — первая кандидатура в заложники. Кроме того, они всё знают о твоей подруге Ирине и вашей дочке. Надеются выманить тебя таким образом, если не выйдет иначе. У меня есть источники в ваших силовых структурах. Я знаю, что говорю, но позволь их не раскрывать. Для того чтобы сорвать жуткие планы, нужно действовать молниеносно. И ради нашего общего успеха ты должен вспомнить всё до мельчайших подробностей. Говори, что хочешь, а я буду слушать…

Артур, прижав Сибиллу к себе, глядя на зашторенное окно поверх её головы, начал рассказывать — сначала шёпотом, потом — вполголоса. Он шаг за шагом проходил снова весь этот страшный, скользкий, коварный путь, когда камни прямо из-под ног летели в пропасть, а на голову в любой момент могла сойти лавина.

Он снова штурмовал сияющую в голубой вышине снежную вершину, до которой, судя по всему, добраться ему не суждено. Он останется на ненадёжном уступе и будет, зажмурившись, стоять над пустотой, рискуя в любой момент присоединиться к погибшим. Каждым своим словом он будто бы вбивал в отвесную стену крюк, цеплялся за него, подтягивался очень медленно; но всё же полз к вершине. А до неё было всё так же далеко.

Осторожно ставя ногу на лёд, перед каждым шагом пробуя твёрдость опоры, Тураев припоминал мельчайшие подробности этих самых семи недель и готовил плацдарм для Сибиллы. А она слушала — молча, внимательно. Иногда кивала головой или удивлённо поднимала брови. И тогда Артур возвращался к началу, указывал на огрехи, сетовал на непруху. И доказывал, не только Сибилле, но и себе, что иначе было нельзя. Туманы клубились в расселинах между гребнями скал, и садилось за самым высоким пиком очень яркое солнце. А он продолжал восхождение, пока, наконец, не оказался в «Гелендвагене» у Павелецкого вокзала.

— Вот и сижу я здесь уже неделю. Смотрю телевизор, слушаю радио. Столько наших погибло, а я штаны протираю! Они в любом случае были НАШИМИ, потому что восстали против произвола, против всей этой мерзости! Первые дни вообще не мог есть, только пил какие-то отвары — хозяйка присылала с сыном. Насчёт Стефана знаю только, что он был арестован тем же вечером. И что сдала его мать приятеля, у которого твой сын пытался скрыться. Его ведь обвинили в убийстве женщины, а та поверила, испугалась. Правда, потом обвинения сняли. Объявили, что Стефан освобождён. Так я и считал, но позавчера мои родители случайно встретились на вечеринке. И мать попросила отца передать мне, что Стефан исчез. Видимо, уже после того, как его выпустили. Не забывай, что на «оборотней» работает одна из самых опасных банд. От слова «Серебряные» у бывалых «братков» животы схватывает. Теперь менты за Стефана как бы не отвечают. Да, обвинили понапрасну, но потом извинились, освободили. А что дальше произошло — не их дело…

— Да, ни в одном московском следственном изоляторе его нет. — Сибилла уселась по-турецки на тахту.

Она не плакала, но тусклый, будто перегоревший голос был куда страшнее и выразительнее слёз.

— По официальной информации он был отпущен сразу же после задержания. Якобы нашёлся истинный убийца той дамы у метро, и всё прояснилось. Она ведь наркотиками торговала, и с каким-то покупателем в цене не сошлась. Амалия, наша домоправительница, слышала всё — и объявление о розыске, и сообщение об ошибке. Она ждала Стефана и вечером, и утром, но так и не дождалась. Соседи на Тверской помогли ей обзвонить больницы и морги — нигде его не было. В милиции от неё не принимали заявление, потому что она не является ни родственницей, ни опекуном Стефана. А мне нельзя показываться там, потому что для дела я должна числиться в отсутствующих. Кроме того, если в исчезновении Стефана заинтересованы генералы, то мелкие чины искать его не станут. Кстати, моей свекрови Доре Райниковой отказали под тем же предлогом — ведь Лёва Стефана не усыновлял…

Артур с изумлением смотрел на мать пропавшего мальчишки. Она выглядела спокойной, собранной, и в то же время очень активной. Бессмысленно было спрашивать, чем занималась Сибилла в Африке, какие у неё планы на будущее, да это Артура и не интересовало. Он хотел одного — поскорее завершить свою нелёгкую миссию, чтобы не подставлять под удар мать и Ирину с дочкой. Кроме того, они просто обязаны были найти Стефана — ведь человек не может просто так исчезнуть!..

— Наш адвокат не в курсе, ему вообще никто не звонил, — продолжала Сибилла, полузакрыв глаза и привалившись головой к подушке.

Артур видел, что она ещё слаба, и ужасно, смертельно устала. И всё же она была готова немедленно встать и выехать в Питер за самой последней, седьмой частью «досье Вороновича».

— Я проклинаю себя за то, что опоздала на эти шесть дней. Но что случилось, то случилось. Стефану в данный момент я ничем помочь не могу, и судьба его в руце Господней. А я сейчас еду на вокзал, забираю кейс, присоединяю к досье ту часть, что ты получил от пограничника. А ночью вылетаю в Петербург.

Тураев с восторгом смотрел на удивительную женщину, которую очень близко знал уже тринадцать лет назад и думал, что по-настоящему познакомился с ней лишь сегодня.

— Как ты меня нашла?

Он ладонью коснулся чёрных шелковистых завитков, потом немного потянул за них и увидел, что это — парик. Сибилла сняла его просто, как шапку, и Тураев в очередной раз обомлел. Её недавно наголо остриженная голова серебрилась сплошной сединой, под которой угадывался не до конца заживший шрам.

— Погоди… Ты была ранена? Поэтому и молчала, не появлялась? А говорила про лихорадку…

— Одно другого не исключает, Артур. — Сибилла снова натянула парик, и из старухи стала девушкой. — А как нашла? Через Дору связалась с твоей матерью, предупредила её об опасности. Посоветовала, если можно, пока уехать из страны, и вернуться только после того, как всё закончится. Я и сама заметила, что за квартирой на Таганке следят, но меня пока никто не узнал. Нора свела нас с твоим отцом, и он согласился устроить свидание. — Сибилла улыбнулась, будто бы вспомнив о чём-то приятном. — Мы ведь с ним познакомились давно, когда мой папа в Москве работал. Верительные грамоты, приёмы, переговоры… О, как давно это было! Наш первый танец с Лёвой! Бедный мой, наивный романтик и самый лучший на свете друг!..

Сибилла ласково потрепала Артура по щеке и сняла его руку со своего колена.

— Не шали, всему своё время. Если мой истинный облик не отбил у тебя желание, значит, есть ещё порох в пороховницах. А я там, в африканской деревне, когда меня шаман лечил, совсем упала духом, даже мечтала о смерти. Но, как оказалось, я могу пригодиться и здесь. Сейчас я уеду, но потом непременно вернусь.

— Значит, ты берёшь досье из камеры хранения, потом встречаешься в Питере с Алпатовым. Если наш последний информатор жив, конечно. Допустим, ты это сделала. Что дальше?

— Снимаю несколько копий — для российских спецслужб, для Интерпола, для прессы, наконец. Ну, и про запас несколько экземпляров оставлю.

Сибилла говорила задумчиво, спокойно, будто решая, какие продукты купить к ужину.

— Что касается здешних «кремлёвских башен», то нужно в каждую представить досье. Если одни захотят прикрыть этих генералов, другие, понадеемся, не позволят это сделать. Они ведь грызутся между собой, как бойцовые псы. Обязательно данные должны пойти в Интернет и стать достоянием широкой общественности. Кстати, не забывай, что этот год у вас предвыборный, и потому всё в ход пойдёт!

Сибилла соскочила с тахты, несколько раз вдохнула и выдохнула по системе йогов. Ещё тогда, в Латвии, она хотела приобщить к учению и Лёву с Артуром, но не преуспела в этом.

— Отдай мне всё, что у тебя есть, и будь спокоен. — Сибилла взлохматила его волосы и легонько щёлкнула по носу.

— А дочерей ты видела уже? — Артур отдал ей конверт с дискетой и жетон от камеры хранения. — Может быть, поездку на завтра отложишь?

— Нет, я их ещё не видела. Но знаю, что с ними всё в порядке.

Сибиллу, как показалось Тураеву, этот вопрос явно раздосадовал. Она и о Стефане почти не вспоминала — хлопотала, укладывая пакетики во внутренние карманы своей красной лакированной куртки.

— Артур, мне лучше пока не раскрывать себя, как бы ни тянуло к детям. Чем я помогу Стефану, если поддамся ненужным эмоциям? Пусть думают, что меня нет в Москве. Документы у меня на другое имя. Сейчас перед тобой гражданка Финляндии по имени Виолетта. Так мне легче будет пересечь границу после завершения дел в Петербурге. Только ты ни в чём себя не вини. О мёртвых плохо не говорят, но Лёва сильно обидел тебя тогда, в девяносто третьем. Я долго страдала, вспоминая нашу с ним свадьбу. И он тоже мучился, поверь. Ведь ты на заправке мог отказаться, не взять дискету! Отсидев не так давно в тюрьме, едва не погибнув в зоне самой страшной смертью, ты снова пошёл напролом, не имея при этом никакой выгоды. Ты мог сказать: «Какое мне дело?». Но ты так не сказал, и тем невероятно осложнил свою жизнь. Это так не характерно для здешнего человека — переживать за друга, за страну, за честь своих бывших коллег! И, самое главное, совершенно бесплатно! Но я заплачу тебе — только не деньгами. Я просто тоже сделаю всё, что могу. А могу я немало, поверь. Мысли о муже и сыне помогут мне в борьбе.

Тураев никак не мог разжать объятия, чтобы не потерять эту женщину навсегда. И не находил слов для выражения обуревавших его чувств — очень разных, но одинаково сильных. Услышав, что Сибилла снова напомнила о Стефане, он в который раз представил, как перед отъездом в Кузьминский парк прощался с её ребёнком. Её плотью и кровью, её первенцем, её надеждой…

— Я успел полюбить Стефана, а он… — Тураев не знал, стоит ли сейчас говорить об этом, и всё же решил сказать. — Он попросил разрешения называть меня отцом. Может, я неправильно поступил, когда позволил. А ведь про родного его папу и я ничего не знаю, и он тоже…

Сибилла резко откинула голову назад, внимательно взглянула в глаза обнимающего её мужчины — одного из многих, но единственного, кого почтил своим доверием Стефан. Значит, сумел Артур тронуть молодое, но уже очерствевшее от одиночества и непонимания сердце сына. Расположил к себе того, кто, казалось, не ведал ни страха, ни стыда. Лёва очень хотел, чтобы Стефан обратился к нему именно так, но не дождался.

— Пускай… Его отец погиб почти одновременно с Лёвой. Так получилось, к сожалению, — прошептала Сибилла, замерев, зажмурившись и пытаясь совладать со слезами, только сейчас непозволительно близко поступившими к глазам. Эта железная женщина улыбалась грустно и мягко, очень по-матерински. — Ты прав — Стефана нельзя не полюбить. Это самый хороший мальчик не свете, и я так скучала по нему!

В следующий миг она стала прежней — сухой и непроницаемой, как стена. Артур недоумённо разжал руки — обнимать камень он не мог.

— Мы беседуем уже три часа, а до самолёта остаётся всё меньше времени. Поэтому сейчас я побежала. Кто знает, что ожидает меня на вокзале? Но понадеемся на лучшее!

Артур подумал, что в Питере, наверное, тоже организована слежка. Но Сибилла по роду своих занятий должна знать, как вести себя в подобных случаях. И не ему, неудачливому менту в прошлом, а ныне уже уволенному с АЗС рабочему, учить профессиональную разведчицу.

— Ты бы хоть поела на дорожку, — просительно сказал Тураев, помогая Сибилле надеть куртку.

— Некогда, да и не хочется, прямо скажем. Я могу неделями не есть — это очень помогает в работе. Да и последствия лихорадки дают о себе знать. — Сибилла поправила воротник спортивной куртки Артура, добавила мягко: — Если будет нужно, я найду пропитание. До встречи! — И три раза стукнула кулаком по двери.

— До встречи! — шепнул Тураев.

Кроме того, он ухитрился поцеловать Сибиллу в душистую бархатную щёчку, потому что второпях не дотянулся до губ.

Дверь отворилась, и гостья красной змейкой скользнула в неширокую щель, оставив Тураева неподвижным, опустошённым и вновь влюблённым. Вот так же Сибилла, торопливо одевшись и позволив застегнуть ей сапоги, выбегала в коридор отеля «Украина», и с этого момента Артур начинал считать дни до новой встречи.

Но сегодня всё было иначе — хотя бы потому, что он не мог выйти следом, сесть в свой джип и рвануть в ресторан, чтобы скоротать время. Но его теперь не тяготили силком навязанные узы Гименея, в тот год помешавшие их с Сибиллой счастью. И потому, сидя в подполье, как в плену, Артур наконец-то ощутил себя по-настоящему свободным…

Высокая тонкая брюнетка в красной куртке ужасно торопилась на отходящий через десять минут волгоградский поезд. Она то и дело роняла паспорт, брелок с ключами, жетон от ячейки, сопровождая всё это приглушёнными ругательствами. Потом, смущённо улыбаясь, она объяснила служащему, что накануне очень хорошо посидела с друзьями. И только, проснувшись уже в сумерках, вспомнила, что билет взят на двадцать третье…

— Бывает, чего там! — лениво сказал толстый мужчина, помогая девушке отыскать нужную дверцу.

Сибилла, тем не менее, заметила его цепкий взгляд из-под припухших, воспалённых век. Схватив коричневый кейс, она радостно улыбнулась.

— Всё, побежала! Может, в последний вагон заскочу!..

Она, сломя голову, бросилась к двери, но на платформу не свернула. Наоборот, смешавшись с толпой, брюнетка в мгновение ока юркнула в метро. Кейс к тому времени она успела спрятать в спортивную сумку с множеством карманов.

На «Комсомольской» она сначала посетила Ярославский вокзал, где некоторое время провела в туалетной кабинке. И вскоре по тротуару шагала усталая светловолосая женщина в голубой курточке-аляске. В камере хранения теперь уже Ленинградского вокзала она оставила свою сумку, уложив в один из кармашков дискету для компьютера, очень похожую на ту, самую первую.

Медлительная, спокойная, как и положено финке, эта дама казалась олицетворением стабильности и порядка. Расставшись с тяжёлой сумкой, она не торопясь вышла на Комсомольскую площадь и столковалась с расторопным «бомбилой», который обещал доставить её в «Шарик», то есть в аэропорт «Шереметьево»; разумеется, за солидную даже по московским меркам плату.

Откинувшись на спинку заднего сидения и привычно наблюдая за дорогой, Сибилла ещё раз, для очистки совести, вспомнила, как там всё было на Курской. Так она поступала всегда, чтобы вовремя исправить огрехи.

Теперь «досье Вороновича» было надёжно спрятано в специальный карман в чашечке бюстгальтера. В другой такой же тайник она сунула дискету с показаниями Владислава Пирожинского, которую Артур целую неделю хранил в Долгопрудном. «Бомбила» был поглощён мыслью о несказанной удаче и страхом перед пробками, которые могли помешать ему домчать иностранку до аэропорта вовремя, и потому даже не пытался болтать. Кроме того, он очень сомневался, что женщина способна поддержать разговор — больно уж смешно, неумело она пыталась объяснить, куда ей нужно ехать.

Та самая дискета, за которой так долго охотились доблестные генералы, уплывала из столицы. А в то же время служащий камеры хранения с Курского вокзала подробно описывал срочно прибывшему по его звонку майору Ермолаеву брюнетку-растрёпу с волгоградского поезда, который уже около часа находился в пути. Разумеется, толстяк сумел запомнить данные любительницы красивой жизни, тайком заглянув в оброненный паспорт. Он с чистой совестью отрапортовал, что зовут девушку Калугина Светлана Сергеевна, и ей двадцать восемь лет.

Но, как и предполагал получивший это донесение Кирилл Василенко, в том самом поезде женщины с таким именем и схожими приметами не обнаружили. Младший брат тяжело вздохнул — похоже, там и было досье. Ничто не мешало за эту неделю вскрыть ячейку под самым благовидным предлогом! А теперь вместо одной проблемы возникло как минимум две.

Во-первых, досье птичкой упорхнуло в неизвестном направлении — но только не в Волгоград. Во-вторых, возникло новое лицо, а это всегда влечёт за собой если не откровенные опасности, то уж точно — досадные проблемы. По закону подлости именно сегодня, вечером праздничного дня, они позволили себе расслабиться. И, самое главное, дали возможность сделать то же самое своим подчинённым.

А ведь всю неделю, повинуясь устному, но категорически строгому приказу, милиция проверяла всех поголовно граждан, державших свой багаж в камерах хранения около недели.

Теперь получается, что зря они пыхтели, потели, срывали сотрудников с других дел и гнали выслеживать желающих наконец-то взять оставленный надолго багаж. Наслушались воплей, ругательств, обещаний «дойти до самого верха», плача и даже предсмертных стонов какого-то древнего ветерана, но ничего подозрительного не обнаружили.

И почему-то решили, что уж сегодня-то все, включая неуловимых доселе противников, будут гулять по случаю славного праздника. Камеры хранения всех вокзалов Москвы проверялись буквально по клеткам, и как раз именно эту ячейку в числе наиболее подозрительных намеревались проверить в понедельник — двадцать шестого февраля. Операцию «Вокзал» одобрили все без исключения лица, вовлечённые в поиски досье.

Рассудили, что банковской ячейкой Тураев вряд ли воспользовался. Слишком хлопотно, и шансов попасться немерено. Но на всякий случай руководителям служб безопасности послали соответствующие ориентировки. В Дорохово или у родственников тем более опасно прятать дискеты — в любой квартире ничего не стоит сделать обыск. Предлог может быть любой — заложенная бомба, захваченный заложник, сигнал о торговле наркотиками или наличии неучтённого оружия. Кроме того, неоценима помочь посвящённых в тайну граждан — так удалось отыскать явку на Каланчёвке.

Стратегически они выиграли, вот с тактикой облажались. Досье действительно хранилось на вокзале, но увели его в тот момент, когда бдительность была минимальной. И Кирилл горестно подумал, что иметь дело с умными людьми всегда очень неприятно.

А Сибилла тем временем, немного расслабившись и прикрыв глаза, вспоминала свой путь от Долгопрудного. Выскочив из маршрутки, она спустилась в метро. Покаталась по Кольцевой, чтобы начисто исключить слежку, и только после этого направилась на Курский вокзал. Кейс оказался на месте, и все оставленные Артуром «маячки» никто не потревожил. Значит, хранилище не вскрывали. Жаль, что нельзя позвонить и успокоить беднягу — ведь он уже почти безумен от чувства несуществующей вины!..

Кажется, пока никто её не ведёт. В Москве о ней, похоже, вообще ничего не знают. Лишь бы побыстрее закончить эту часть работы и наконец-то начать поиски Стефана. На этот момент Сибилла твёрдо знала одно — тайник он не сдал.

Наверное, Артур счёл её чудовищем, ведьмой, бездушной машиной, извергом рода человеческого. Но она давно уже научилась выбрасывать из головы бесполезный на данный момент «мусор» и оставлять лишь нужные для дела факты. С эмоциями также помогали справляться йога и аутотренинг, да ещё бесчисленные методики «для служебного пользования».

И потому, не повидав дочерей после долгой разлуки, не пытаясь разузнать хоть что-то о пропавшем сыне, Сибилла на ночь глядя отправилась из Москвы в Петербург, не чувствуя никаких угрызений совести. Уже давно, раз и навсегда выбрала эту дорогу урождённая Мария Вальдес, впоследствии ставшая Сибиллой Юхансон. И неуклонно шла по ней, считая обычной работой то, что другие называют подвигами.

И всё-таки, уже устраиваясь в самолётном кресле у иллюминатора, Сибилла поняла, что слабость сегодня одолела её. Мать не могла перестать думать о сыне, ясно понимая, что это недопустимо. Так можно сойти с ума, если немедленно не мобилизоваться, не встряхнуться, не переключить внимание на другое…

Она представляла своего мальчика таким, каким не видела никогда. Он лежал на куче мусора — раздетый, весь в крови. Рядом стоял грузовик, и суетились люди — в форме и без. Они разворачивали носилки, махали жезлами и что-то кричали. У всех изо рта шёл пар.

Сибилла проснулась и поняла, что лайнер уже оторвался от полосы и идёт на взлёт. В темноте за иллюминатором не мелькают электрические огни, а мерцают на расчистившемся небе звёзды, которые сейчас стали чуть ближе. И краюшка растущей Луны уже мелькнула за стеклом — непривычно большая и бугристая. Сибилле казалось, что каждый кратер можно разглядеть сейчас на освещённой части этого на самом деле круглого чёрного камня, который летает в пугающей близости от голубой красавицы-Земли.

Сибилла снова заснула, теперь уже достаточно крепко. И в забытьи почему-то громко кричала, спрашивая равнодушные небеса, за что ей выпали такие страдания. Не только гены, а с ними и некоторые внешние черты унаследовал Стефан от Кармен-Кристины Вальдес, навеки оставшейся молодой. Вот так же, как рассказывала потом чилийская бабушка Хуанита, лежала её дочь на берегу реки Мапочо, что течёт у подножья Анд. Студентка столичного университета в прошлом, а после — активная функционерка Союза молодёжи и журналистка, выросшая в богатом доме на холме Сан-Кристобаль и с детства знавшая Пабло Неруду, превратилась в кусок смердящего мяса; и её с трудом смогли опознать.

Отец девушки Луис-Родриго, профессор, гуманист, интеллигент до мозга костей, от пережитого потрясения вскоре скончался. А вот мать, Хуана-Долорес, сумела выкарабкаться. Психиатрическая лечебница спасла её от тюрьмы и лагеря. После ухода Пиночета от власти она рассказала внучке Сибилле-Марии всё, что сама сумела выяснить к тому времени.

И в этом запредельно-кошмарном сне Сибилла бегала от одного тела к другому, валявшемуся на подмосковном снегу, и никак не могла решить, с кем остаться, — с матерью или с сыном. А потом поняла, что мечется между двумя могилами своих мужей, но почему-то невольно ищет третью, где зарыт отец Стефана. Ищет и не находит…

— Проснитесь! Проснитесь, пожалуйста! Вам плохо?

Стюардесса трясла Сибиллу за плечо. А она, впервые в жизни, не могла взять себя в руки, вернуться к реальности. С трудом разлепив саднящие веки, Сибилла пробормотала что-то по-шведски, благодаря за заботу.

— Всё в порядке, я просто устала. Был тяжёлый день… Извините, если побеспокоила.

Сибилла села прямо, но тут же откинула голову назад. В ушах шумела кровь, перерывая рёв двигателей. А в онемевшие руки будто спились сотни крохотных иголок.

— Можно стакан воды?

— Да-да, конечно! — с готовностью отозвалась подтянутая блондинка.

Она сделала знак своей напарнице, более крупной, с чёрным узлом волосы на затылке.

— Если хотите, вам окажут помощь. Тут доктор есть — вон, наискосок от вас сидит. Может посмотреть…

— Нет, не нужно! — Сибилла с жадностью глотнула холодной воды, и ей стало легче. — Вы очень добры, и я постараюсь не тревожить вас.

Этот путь был недолгим, и вскоре объявили посадку. Расстегнув ворот, словно желая глубже вздохнуть, Сибилла быстро проверила оба тайника, убедилась, что там всё в порядке. А потом про себя решила непременно подать в отставку и уйти на покой, потому что всему есть предел. Если Стефан ещё жив, мать никогда больше его не покинет.

Рядом сидела женщина с ребёнком лет трёх, который всю дорогу ныл, выкручивал матери руки, требовал отпустить его побегать по проходу. Он поминутно хотел то пить, то писать, и никакие многолетние занятия по секретным методикам спецслужб не помогали Сибилле избавиться от раздражения. Больше всего ей хотелось отругать и отшлёпать маленького тирана.

А на соседку материнская любовь действовала, как наркотик. Она терпеливо уговаривала милого Славика подождать до дома, а уж там мамочка обязательно всё купит ему и даст. Кстати, виноватой во всём оказалась именно Сибилла, которая своими стонами разбудила Славика. Он, видите ли, гиперактивен, и его трудно успокоить…

Шасси коснулось бетонки, и в салоне раздались благодарные аплодисменты. Славик опять заныл, требуя пропустить его к окошку. И никак не мог понять, почему эта патлатая тётка с «аляске» не сюсюкает с ним, как другие, а только морщится и хочет поскорее сбежать от них, но пока не может.

— Вы в состоянии идти? — Блондинка в форме никак не могла забыть о приключившемся в воздухе казусе. — Если вам нужен сопровождающий, посидите немного, я сообщу…

— Нет, что вы! Ни в коем случае!

Сибилла поднялась и с удовлетворением ощутила в теле прежнюю силу. Глотая принесённую воду, одна незаметно бросила под язык одну из тех таблеток, которые могли воскресить и полумёртвого.

— Я пойду сама. Ещё раз прошу прощения за испорченный рейс…

Теперь ей казалось, что всё происходит слишком медленно. Трап ползёт, как черепаха; а после пассажиры, как коровы, еле шевелят ногами. Остаётся только добраться до гостиницы «Пулковская», взять там одноместный номер и как следует выспаться. А уже утром связаться с информатором по фамилии Алпатов, живущим на Пушкинской улице. Выбери она поезд, адрес оказался бы прямо под боком. Но всё-таки глупо тратить на дорогу шесть часов, когда можно обойтись одним.

Наконец-то стих вдали сверлящий писк Славика, и всё происшедшее в полёте показалось дурным сном. Сибилла первая вскочила в автобус, распахнувший двери у остановки. За ней повалила толпа с чемоданами, тележками, коробками, кейсами и сумками. Сибилла поставила на колени маленький саквояж и порадовалась, что хоть сейчас не нужно брать «бомбилу».

Но почему-то снова представился несносный мальчишка, который ударил мать по щеке; та перед посадкой пристёгивала его ремнём. И Сибилла вдруг вспомнила другой, очень долгий рейс. Тогда ей было семь лет, и она взахлёб ревела на весь салон, звала свою маму.

Она была уже достаточно большой, и потому запомнила ставшую знаменитой фразу по радио: «В Сантьяго идёт дождь», что послужила сигналом для начала пиночетовского путча. На самом деле ярко светило солнце — в южном полушарии сентябрь был весенним месяцем. А вот она родилась осенью, семнадцатого апреля. И потом долго не могла привыкнуть к тому, что в Швеции всё по-другому.

Отца девочка знала в то время плохо; крепко подружились они потом. Харальд Юхансон, левый по убеждениям, без памяти влюбился на одном из многочисленных молодёжных фестивалей в жгучую красавицу-чилийку. Та, отрицая ханжество католической церкви, давно уже предавалась свободной любви, и не скрывала этого.

О том, что у него появилась дочь, Харальд Юхансон узнал от матери Кармен-Кристины. Хуана-Долорес Сааведра де Вальдес совсем не хотела, чтобы в их доме росла незаконнорождённая девочка. Будущая тёща Харальда, дама хоть и либерально настроенная, но крайне набожная и правильная, готовилась преодолевать многочисленные преграды на пути к счастью своей безалаберной девочки. Но молодой шведский дипломат прилетел в Сантьяго, как на крыльях, прижал к сердцу голубоглазую светловолосую малышку и сразу же заметил, как похожа она на многих его родственников.

В отличие от подавляющего числа женщин, Кармен-Кристина совершенно не желала идти к алтарю со случайным, в сущности, любовником, и уступила лишь ради спокойствия родителей. Младенца окрестили Марией и пока оставили жить на вилле, на океанском побережье, где имела дачи вся тогдашняя чилийская элита.

Харальд приезжал к дочери раз в месяц, и Мария радостно встречала его, но в Швеции до семи лет не бывала. Незадолго до переворота Юхансон предупредил Кармен-Кристину об опасности и настоятельно попросил уехать из страны вместе с ним и дочерью. Но та отнеслась к этим словам, как всегда, легкомысленно. Даже когда «гориллы» уже выступили, и началась бомбардировка президентского дворца «Ла Монеда», Карман-Кристина согласилась лишь отдать ему дочку, но сама осталась в охваченной беспорядками столице.

Она была влюблена в Виктора Хара, знаменитого певца и члена ЦК Коммунистической молодёжи Чили. Матери Кармен-Кристина успела шепнуть, что лучше умрёт вместе с ним, чем будет прозябать где-то в Швеции, вдали от родины. Так оно и случилось — оба они не вырвались из «фильтра» на Национальном стадионе Сантьяго.

А девочку Марию привезли в Швецию, где дали ей ещё одно имя — Сибилла — честь матери Харальда. Тогда и началась её жизнь — неустроенная, бурная, полная риска и страданий. А в прошлом осталась уютная вилла, сад, океанский пляж, подступающие близко к океану высоченные горы. И город, ярусами спускающийся вниз, к причалам.

Сибилле ещё долго казалось, что там, на другом конце Земли, все эти годы живёт стройная высокая девушка в костюме цвета хаки, сомбреро и красном шейном платке. Маленькая Мария видела мать очень редко, но каждый визит Кармен-Кристины, простая прогулка за руку по пляжу превращались в настоящий праздник.

Голубые глаза и светлые локоны девочки приводили в восторг темпераментных смуглых потомков испанцев и индейцев. Какие-то молодые парни, встав кругом, хлопали в ладоши, а двухлетняя Мария пыталась танцевать, подражая маме. Но спотыкалась, падала, плакала от обиды. И тогда эти же юноши, чтобы утешить её, подкидывали кверху, передавая из рук в руки.

А потом мама, отбросив шляпу за спину, тащила дочку на спине, подхватив под колени. И совсем рядом разбивались о скалы громадные волны, осыпая их тёплыми брызгами. Мама смеялась, сверкая зубами, и прямо в одежде кидалась навстречу прибою…

… Сибилла вышла из автобуса на площади Победы, жадно вдохнула пахнущий морем воздух, которого так не хватало в Москве. И на побережье Тихого океана, где она впервые открыла глаза, и в Швеции, где жила после, неумолчный гул прибоя доносился сквозь стены дома, провожая её ко сну и встречая по утрам. Нежданно-негаданно она оказалась на противоположной стороне света, и никак не могла понять, почему вместо весны за окном вдруг оказалась осень. И очень долго не верила, что в жарком январе здесь воет пурга, валит снег. Рождественская ёлка стоит вся в инее, а на улице очень холодно.

Потом ей понравилась новая родина, и Мария стала Сибиллой. Всё реже спрашивала она о маме у печального отца и ласковой неторопливой Амалии, потому что знала — взрослые или соврут, или промолчат. И только много позже, собираясь на Ближний восток, она приехала в Сантьяго к старенькой больной бабушке Хуаните и узнала, как на самом деле погибла её мать. И поняла, почему отец каменел лицом, когда вспоминал об этом.

Убеждённый социал-демократ, Харальд Юхансон не приветствовал чрезмерного левачества. Но своей Кармен-Кристине он прощал любые перегибы и только просил её быть осторожнее. А та отвечала, что о себе думают одни трусы, а нужно бороться. Писать статьи, разоблачать правых, саботажников, попов и «горилл»-военных. Последние, будучи прикормленной элитной кастой, плетут заговоры против президента Альенде. А товарищ президент осуществляет вековую мечту бедного народа о справедливости и счастье.

И хотя она. Кармен-Кристина, никогда не голодала и не нуждалась, всем сердцем сострадала обездоленным. Почему у одних детей, как у них с братом, было всего вдоволь, даже пони и яхта, не говоря уже об автомобилях, а у других нет и кружки молока? Ведь и те, и другие дети ещё ничего сами не сделали для себя. Просто одним повезло, а другим нет, и это ужасно.

Таких же взглядов придерживался и её младший брат Рауль-Педро, который скончался в концлагере на одном из безлюдных островов Магелланова пролива. Бабушка показывала Сибилле его фотографии. Именно на Рауля-Педро Вальдеса был больше всего похож Стефан. Правда, дядя был невысокого роста, и не так широк в плечах, как его внучатый племянник…

Журналистка и общественный деятель, Кармен-Кристина могла при случае выхватить из кобуры пистолет. Её вера в «товарища президента» заменяла веру в Бога, и потому девушка было обзавелась сворой могущественных врагов. Именно они в сентябре семьдесят третьего и совершили переворот. А потом очень удивились, узнав, что эта сумасшедшая не бежала из Чили вместе с мужем-шведом и дочерью, а осталась со своими товарищами, которые не имели такой возможности.

Кармен-Кристина не желала, не умела бояться. Даже на Национальном стадионе, превращённом в концлагерь, она продолжала верить в победу. Она была так бесстрашна и остра на язык, что взявшие верх путчисты испытывали невольный трепет перед «красной фурией». Им казалось, что пока девчонка жива, успех непрочен. Оглушённый случившимся народ может под влиянием пламенных речей восстать, и потому ни в коем случае нельзя оставлять сеньору Вальдес де Юхансон в живых.

И много лет спустя пролитая в застенках кровь возродилась в ней, Сибилле-Марии, и трёх её детях. А нынче снова пролилась — уже на русской земле. Сибилла верила в загробную жизнь и потому переживала за папу, который видит всё это с небес и плачет, как плакал здесь по Кармен-Кристине. Но зато теперь они там вместе! Папа, когда умирал, пробормотал непослушными уже губами: «Ухожу… к Кристе!» и счастливо улыбнулся.

… Сибилла поднималась по скользким, заснеженным ступеням «Пулковской», пересекала просторный, уставленный диванами и креслами холл, ждала у стойки на ресепшене, за которой клевала носом толстая тётка с бейджиком на необъятной груди. Удивившись, что иностранка прибыла без багажа и сопровождающих, тётка направила её в забронированный номер.

А сама, позёвывая, отправилась дремать за приоткрытую дверь, потому что вдалеке радио просигналило полночь. Войдя в номер, Сибилла заперлась изнутри и устало села в кресло, поставив саквояж на пол. Тонизирующий препарат продолжал действовать, и можно было принять душ. Последний раз это удалось сделать на Кипре, где сел для дозаправки их самолёт и задержался на сутки.

… Папа баловал её, обожал до безумия. Но всегда был занят, словно за работой пытался забыться, уйти от страшного прошлого. Сибилла-Мария в сопровождении верной Амалии следовала за ним повсюду — в Австралию, в Индонезию, в Бразилию. А после все возвращались в Швецию, в родовое гнездо Юхансонов.

Сибилла, переучившаяся в школах едва ли не при всех шведских дипмиссиях, обнаружила помимо потрясающих внешних данных способности полиглота. Более того, она с фотографической точностью запоминала символы, цифры и самые разные рисунки. Казалось, не было дарований, которыми Господь обделил бы дитя мученицы, воздавая должное её жертвенному подвигу.

Сибилла зажигательно танцевала, бегала, стреляла, прыгала с вышки в воду и с самолёта — с парашютом. Потом она перепоясала своё белое кимоно чёрной лентой, символизирующей успехи в занятиях карате. К семнадцати годам девушка знала уже пять языков и готовилась освоить столько же. Только русский плохо давался ей, да ещё венгерский, который слыл среди европейских языков самым трудным.

— Когда ты поймёшь всю прелесть текстов Высоцкого и оценишь его стиль, считай, что овладела русским в совершенстве! — сказал ей много позже Лёва Райников, который и помог в конечном счёте справиться с неподъёмной задачей. Сибилла, которая понимала даже быструю разговорную речь, не могла осмыслить песню Высоцкого «Лукоморья больше нет». А ведь часто повторяла её, начиная с самого первого слова.

Лёва втолковывал жене, что лукоморье — это всего лишь морской залив, вроде Финского. А «пропить долото» значит продать его и напиться на вырученные деньги. Сибилла же ломала голову, не представляя, каким образом можно выпить твёрдый предмет…

Кроме Амалии, у Сибиллы были ещё две няни. Потом за дело взялись гувернёры и преподаватели, и в одного из них тринадцатилетняя девочка влюбилась. Правда, она не добилась взаимности. Тот не пришёл на вечеринку по случаю дня рождения Сибиллы, и тем же апрельским вечером она полоснула себя по венам осколком разбитого зеркала. После хирургического отделения госпиталя она надолго угодила в нервную клинику — детский организм не выдерживал сумасшедших нагрузок и первых разочарований.

… Стоя в ванне под душем, Сибилла вспоминала, как лежала тогда в красной от крови воде и чувствовала, как жизнь уходит из тела. Она ничуть не испугалась, напротив, отбивалась от Амалии и вызванных ею врачей, перепачкав в крови и их. А в больнице выдёргивала из вен капельницы, нарочно падала с кровати, отказывалась от пищи, чтобы непременно умереть.

Она вновь ощутила тягу к жизни лишь после того, как в саду у нервной клиники познакомилась со старшим братом такого же неудачливого самоубийцы. Нильс Силинг, здорово напоминавший легендарного русского барда Высоцкого, стал её первым мужчиной. Сибилле едва исполнилось четырнадцать лет.

В обществе Нильса она пристрастилась к бешеным мотогонкам, исколесила всю Швецию в седле его ревущего «друга». Силинг открыл ей всю сладость и прелесть свободной любви, наркотиков и бродяжничества. Он первым из взрослых понял, что на самом деле нужно этой девчонке.

Но, как выяснилось, за ней наблюдали и другие, куда более конкретные, практичные, цепкие и упорные люди. Они давно уже вышли на Харальда с просьбами разрешить дочери уехать в Америку для продолжения образования. «У неё данные, позволяющие впоследствии стать звездой первой величины!» — не раз и не два слышал Харальд. Но долгое время отказывал доброхотам, не желая для единственной дочери тяжкой доли шпионки.

А позже понял, что вербовщики правы, и спокойной жизни Сибилла всё равно не захочет. Последней каплей оказалась та самая страшная авария сразу после рокерской свадьбы с Силингом. Тогда Харальд едва не лишился своей девочки — дочери любимой Кармен. Переделать, перевоспитать Сибиллу можно было только одним способом — предложить ей всё то же самое, но только во имя некой высшей цели, а не просто скуки ради.

Харальд Юхансон не спал всю ночь, прежде чем, наконец, решился на противное его натуре дело. Но, в то же время, он понимал, что Сибилла никогда не станет ни рачительной домохозяйкой, ни законопослушной бизнес-вумен. Есть люди, словно самим Господом созданные воинами или шпионами, путешественниками и авантюристами. А если не дать им возможность реализоваться, на свете появится ещё очень много преступников, потому что жить обыденной жизнью они всё равно не захотят и не смогут.

В следующий раз Сибилла погибнет, ввязавшись в очередной рискованный проект. Погибнет бессмысленно и, может, позорно — от передозировки наркотиков, в пьяной драке. Дочь любила это дело и махала кулаками лучше иного парня. И не простит ему никогда Кармен-Кристина, которая смотрит с их свадебной фотографии, если так случится. Самое главное, он сам себе этого не простит.

Но, с другой стороны, дочери придётся работать на те самые спецслужбы, что в семьдесят третьем погубили её мать. Имя тогдашнего директора ЦРУ Уильяма Колби было для Харальда так же ненавистно, как и имя самого Пиночета. Сибилла же станет, подобно другим сотрудниками Лэнгли, губить чужих матерей и отцов, множить на земле зло и горе…

Как быть, он не знал. И, сжав голову руками, смотрел на другой снимок, где они с Кармен стояли около памятника Эрнесто че Геваре в Сантьяго. Того самого, что потом был взорван и отправлен в переплавку. Они казались такими маленькими на фоне фигуры человека, высоко поднявшего в вытянутых руках автомат и запрокинувшего голову к небу. Человек будто искал там, наверху, ту правду, которую так и не нашёл на земле.

А маленькая Мария в это время весело карабкалась по каменным плитам постамента, распевая во всё горло какую-то местную песенку. Жаркое солнце зажигало золотом её мягкие светлые кудряшки, делая ребёнка похожим на ангела. А теперь этот ангел должен был стать демоном.

И всё же Харальд Юхансон решился. Чужим, деревянным голосом он объявил дочери о своём согласии на её отъезд в США, чем вызвал бурный восторг. Сибилле надоело валяться в госпитале с подвешенной к потолку ногой и гипсовым воротником на шее, а потом гулять в колясочке и прыгать на костылях. То, что девушке удалось, одной из очень немногих, выжить после перелома основания черепа, её отец счёл благословением Божьим; и не знал, правильно ли распорядился даром небес.

А перед Сибиллой раскинулись такие необъятные горизонты, что у юной вдовы перехватило дыхание. Она уже не боялась смерти, потому что после аварии побывала ТАМ. И горячо уверяла отца, что видела маму в раю. А вот она оказалась недостойной и вернулась на Землю, чтобы начать новую жизнь.

Сибилла обнимала отца за шею, вставала перед ним на колени, умильно заглядывала в глаза, целовала его руки и щёки. В конце концов, Юхансон сдался, после чего отбыл к новому месту работы — в Мадрид.

… И теперь, много лет спустя, сидя на краешке постели в петербургском отеле, Сибилла сушила казённым феном волосы и вспоминала своё первое задание. Оно было не очень важное, и роль стажёрки выглядели эпизодической. Тогда ей исполнилось двадцать, и официально шведка училась в Штатах на этнографа. Впоследствии Сибилла Силинг беспрепятственно разъезжала по разным городам, странам, материкам, не привлекая к себе внимания местных спецслужб и коллег из других стран мира.

Как правило, агентура действовала под дипломатическим прикрытием. Но Сибилла выбрала для себя оригинальный «зонтик», который ещё ни разу её не подвёл. Милая блондинка с ямочками на щеках, в широкополой шляпе, тёмных очках и костюме-«песчанке» непринуждённо болтала то с полуголыми чернокожими обитателями африканских хижин, то с калашами, живущими в горах на границе Афганистана и Пакистана, то с колумбийскими наркоторговцами в непролазных джунглях.

А потом она же, сменив полувоенный костюм на вечернее платье и украсив себя фамильными бриллиантами, блистала на приёмах среди совершенно другой публики — респектабельной, богатой, влиятельной. И везде была своей, везде была желанной гостьей.

Но поначалу пришлось несладко. Новичков, особенно женщин, использовали на самой «грязной» работе. Нужно было сразу знать, насколько далеко готовы пойти в своём служении «дамы плаща и кинжала». Чересчур целомудренных и совестливых сразу же отсеивали, как и не годных по здоровью. Собственно, для того и требовались руководству молоденькие смазливые барышни без комплексов, чтобы заставить взятое в разработку лицо совершить безрассудный, непростительный поступок и заставить его «проглотить крючок». С этого крючка человек при всём желании уже не мог сорваться.

… Вытянувшись под невесомым одеялом, не чувствуя от усталости даже подушки под головой, Сибилла досадовала на принятый в самолёте препарат, который всё ещё действовал и не давал забыться. Сколько прошла она отелей — похожих на этот и совсем других, от фешенебельных до тёмных и грязных! Но очень редко, как сейчас, засыпала одна…

Сибилла собиралась на задания, как бизнес-леди — в деловую командировку. Брала с собой портмоне с запасом визиток на разные имена. И полученные от новых знакомых карточки дисциплинированно убирала в нагрудный карман жакета. Всегда при ней были дорожный утюг, фен для скоростной сушки волос, классический костюм и элегантные туфли на невысоком каблуке. Прихватывала она также трико и коврик для занятий йогой, без которых уже давно не мыслила себя. А также кое-какие чисто профессиональные аксессуары — о них никто не должен был знать.

И каждый раз учитывала путешественница характерные особенности, проще говоря, «пунктики» жителей той страны, в которую направлялась. В Италии Сибилла щеголяла обувью и сумочками. Во Франции ярко красила губы, оставляя бледным лицо, и повязывала на шею платки сочных расцветок. В Англии она даже в туалет не выходила без укладки и макияжа. А вот в Германии моментально надевала джинсы, куртку и кроссовки, превращаясь в лицо унисекс. Доводилось ей разгуливать и в парандже — во время длительной, кропотливой работы на берегах Персидского залива…

И в первый раз, и после она неукоснительно выполняла то, что он неё требовалось. А требовалось, как правило, всегда одно и то же. Сибилла знакомилась с мужчинами, прыгала к ним в постель, беззастенчиво выступая то в роли провокатора, то в амплуа исповедницы. А дальше в игру вступали другие люди, которые краткое время спустя выкладывали перед потрясённым любителем поразвлечься не только позорящие его качественные снимки. Ему предъявлялись доказательства куда более страшного греха — государственной измены. И для того, чтобы тайное не стало явным, несчастный любовник должен был во всём слушаться этих вежливых, но безжалостных, неумолимых джентльменов. И он всё крепче запутывался в их сети, как муха в паутину.

А если случалось Сибилле когда-нибудь встретиться со своей жертвой, она рыдала и уверяла, что всё произошло без её ведома. И теперь она осталась без мужа, без денег, без всяких перспектив на будущее. И очень часто тот самый человек, что совсем недавно хотел свернуть ей шею, начинал жалеть несчастную блондинку, которое ещё тяжелее, чем ему. Ведь в любой измене общественное мнение всегда винит женщину.

Её любили, ей верили, её прощали, ей поклонялись. А она была просто профессиональной любовницей, совмещающей приятное с полезным. Внутри холодная, как айсберг, она неустанно совершенствовала мастерство обольщения и весьма преуспела в этом. Сибилла танцевала, хохотала, кокетничала, рыдала, шептала, пела, грязно ругалась. Давно уже вызубрив «язык жестов», Сибилла не терялась в чужих странах и всегда знала, повёлся «объект» на её чары, или с ним ещё нужно работать.

Как правило, рано или поздно крепость сдавалась, и старательную «Мари» сдержанно хвалил немногословный шеф. В конечном итоге, именно ей решили поручить задание, от выполнения которого в тот момент зависело очень многое. Над Персидским заливом сгущались тучи. Войска США и их союзников концентрировались в Саудовской Аравии, чтобы освободить Кувейт от иракской оккупации.

Впервые в жизни «Мари» выполняла главную, а не вспомогательную роль. Рядом с ней не должно было быть ни резидента, ни радиста, ни связных. Шеф не говорил ей об этом прямо, но намекал — скорее всего, придётся пожертвовать собой. Уйти живой вряд ли удастся. Поэтому и заехала Сибилла накануне «погружения» к бабушке в Чили, боясь, что больше такого случая не представится.

Сколько раз, поселившись в доме очередной жертвы, она подслушивала разговоры из-за портьеры или через дверь, рылась в карманах пиджаков, в ящиках столов, вскрывала компьютерные файлы и шкафы с нижним бельём! «Мари» скрупулёзно фиксировала привычки «Объекта», его слабые места. Изучала распорядок дня, выведывала планы на недели и месяцы вперёд. Если намечалась ликвидация, «Мари», не моргнув глазом, готовила плацдарм, который в нужный момент занимали непосредственные исполнители. А она естественным образом исчезала, оставляя в воздухе запах «Шанели».

«Мари» могла завлечь обречённого в уединённую беседку, выйти с ним на яхте в море, чтобы в нужный момент сбросить ликвидаторам верёвочную лестницу. Случалось ей и усыплять приговорённого, если предполагалось, что иначе он жизнь не отдаст.

Точно так же «Мари» готовилась в любой момент погибнуть сама. Или, что ещё хуже, она могла пойти под арест, на долгое заключение, на зверскую расправу. И этой ночью, когда над заснеженным, придавленным к земле Питером носилась вьюга, а белые вихри разбивались о гранитный памятник в центре площади, Сибилла вспоминала всех, кого погубила. Вспоминала и мысленно мирилась с посланной ей карой.

Вновь и вновь переживая кошмарный сон в самолёте, мучительное, трудное пробуждение, она просила прощения у единственного человека, которого уже не чаяла увидеть. Стефан расплатился своей жизнью за её грехи, ещё не достигнув совершеннолетия. Он не прожил ту жизнь, которую успела прожить его мать. Внук унаследовал от Кармен-Кристины её ужасную судьбу. Он точно так же не пожелал убегать от опасности, оставляя других рядом с ней. Именно Стефан, а не продажная тварь «Мари» оказался достойным бабушки, которая навсегда осталась юной красавицей в сомбреро и красном шейном платке. Теперь, наверное, они уже вместе — в раю…

В зависимости от обстоятельств Сибилла бывала умной и глупой, нежной и брутальной, ловкой и неуклюжей, зрелой и инфантильной. Встав из-за кабинетного рояля, только что закончив исполнять Шопена или Бетховена, «Мари» могла пристрелить хозяина дома из дорогой авторучки. А позже уйти, не оставив после себя и тени подозрений, — ведь ей только что рукоплескали в гостиной. В другой раз, притаившись на террасе, она из своего миленького кружевного зонтика выпустила струю яда, а после присоединилась к собравшимся на «барбекю» гостям.

Она освоила все виды винтовок, пистолетов, автоматов. Взрывала радиосигналом мины, носила перчатки с лезвиями вдоль пальцев, позволявшие быстро и незаметно перерезать человеку горло. Доводилось ей использовать и миниатюрный гранатомёт «Панцеркнакке», который спокойно прятался на руке под курткой.

Такой кандидатуры в «конторе» больше не было, и поэтому шеф предложил представителю «Кидона» использовать её в совместном проекте. Подразделение знаменитой разведки «Моссад», занимавшееся уничтожением врагов Израиля по всему миру, не имело в своих рядах профессиональных убийц столь подходящей во всех отношениях женщины. Она не должна была вызвать никаких подозрений, — в первую очередь из-за своего происхождения. Операцию назвали «Юдифь», потому что в результате Сибилла должна была принести на блюде голову главного противника…

А она не сделала этого. Не выполнила конкретный, сугубо секретный приказ, из-за чего на несколько лет была «забыта» руководством и переведена в разряд «спящих» агентов. Лишь чудом, убедив шефа в том, что выполнить задание не могла даже ценой жизни, она была допущена к второстепенным проектам. Но всё равно Сибиллу считали неблагонадёжной, смотрели на неё с подозрением. И ни на секунду не давали забыть о том, что произошло в девяносто первом году, сразу после освобождения Кувейта.

Тогда, как по команде, вспыхнули мятежи. На юге Ирака восстали арабы-шииты, на севере — курды. От двадцатисемилетней «Мари» зависело, чем закончится эта грандиозная операция, которая должна была изменить расстановку сил в мире. И всегдашняя «отличница» с треском провалила свою миссию.

Теперь, по прошествии шестнадцати лет, когда другие сделали то, что не смогла, вернее, не захотела сделать она, Сибилла чувствовала горечь в душе, и в глазах закипали слёзы. Получается, что пожертвовала карьерой зря. Но всё-таки лишние шестнадцать лет жизни кое-что да значат.

Сибилла наконец-то почувствовала, что засыпает, и мысленно поклялась всё рассказать Стефану о его отце и о своём мучительном выборе между чувством и долгом. А если, не дай Бог, Стефана уже нет в живых, обо всём узнает Артур, и этого достаточно. Больше никому, включая родню покойного Лёвы, не должно быть дела до этого…

Сибилла вышла из стеклянных дверей станции метро «Маяковская» пасмурным вьюжным днём, но на Пушкинскую улицу свернула не сразу. Она вдоволь побродила по тротуарам, навестила несколько дорогих магазинов, в которых ей нравились только зеркальные витрины. В них чётко отражались люди, идущие сзади.

Похоже, московский переполох до Питера ещё не докатился. Во всяком случае, никакого «хвоста» не было. Ничто не мешало пойти к Алпатову, чью фотографию Сибилла увидела сегодня утром, попросив принести в номер ноутбук.

Совершенно непримечательный тип средних лет владел ценнейшей информацией о вовлечении в интимный бизнес питерских солдат и курсантов. Также он перечислял имена VIP-персон, пользующихся этими услугами. Впрочем, именно такие «серенькие» особи, как правило, оказываются самыми результативными стукачами. На них не обращают внимания, им не завидуют, к ним не придираются, их не опасаются. И тем гарантированно губят себя…

Прошедшая огни и воды «Мари» непростительно увлеклась изучением досье и не успела в ресторан к завтраку. Пришлось перед визитом на Пушкинскую забежать в ближайшие «Ёлки-палки», где уж точно можно было ничего не опасаться. На знаменитой телеге, около которой всегда толпился народ, был сервирован шведский стол в русском стиле — больше сорока видов закусок и три горячих гарнира.

С аппетитом пережёвывая варёный картофель, квашеную капусту и грибы, Сибилла постепенно веселела и проникалась особенными, именно здешними чувствами — бесшабашной удалью, озорством и пофигизмом. На неё никто не обращал внимания, пища оставалась безвредной, а путь отсюда — свободным. Больше ничего послепраздничным субботним днём она и не хотела от жизни.

Сытая и довольная, Сибилла не спеша вернулась к Пушкинской. Она в деталях вспоминала, как говорил с ней Алпатов сегодня утром, и не находила никаких огрехов. Да, он согласен встретиться в три часа пополудни. Но прежде чем войти в арку, ведущую к подъезду, гостья должна ещё раз позвонить по мобильному, чтобы он вышел и встретил.

Сибилла прогулялась по Пушкинской до Кузнечного, моментально оценила обстановку. Она поостереглась вот так, сразу, звонить Алпатову. Нужная арка была забрана решёткой. Хозяин, видимо, собирался открыть её изнутри. Правда, замок отпирался и снаружи, кодом, но почему-то об этом Алпатов забыл. Существовал вариант прохода внутрь с кем-нибудь ещё, и тут всё зависело от степени склочности попутчика. Он мог как не обратить на незнакомую даму никакого внимания, так и устроить скандал, категорически отказавшись проводить во двор всяких-разных.

Возвращаясь к Невскому, Сибилла остановилась около кибитки на колёсах, где соблазнительно переливались блестящие, как будто навощённые, овощи и фрукты. Две пенсионерки топтались у окошечка и бурчали что-то друг другу. Но Сибилла словно и не слушала их, закрыв уши затычками плейера. На самом деле это был специальный прибор, позволяющий многократно усиливать громкость. Это давно уже избавляло от необходимости напрягать слух.

— И чего поставили кибитку, тут и народ-то не ходит! А цены-то, цены, мамоньки! Они тут уже неделю стоят, а я только мужика одного видела у этого прилавка. Ведь прогорят же, зачем деньги тратят?!

— Они здесь недавно, что ли? — удивилась другая старуха, потолще и пониже первой. — Я-то тут не живу, к приятельнице на праздники с ночёвкой приехала. Помню, прошлый раз не было этого ларька…

— И никогда не было, я тут сорок лет живу! — подтвердила первая. Она была высокая, в видавшей виды норковой шапке и с таким же воротником. — Кто сюда пойдёт-то, так далеко от Невского? Ещё орут — бизнес, выгода, деньги нужно считать! А сами-то гляди как деньги считают…

Сибилла еле заметно улыбнулась, сделав для себя выводы. И, не ускоряя шага, удалилась от зарешеченной арки. Интересно, Алпатов знает о ларьке на колёсах, как неожиданно возникшем здесь неделю назад, когда началась милицейско-бандитская облава?..

Она вспоминала их с Лёвкой свадебное путешествие в Ригу, когда с ними ездил Артур Тураев. Они стояли на смотровой площадке Ратушной площади, любовались панорамой латвийской столицы, совсем недавно получившей независимость. Тот самый флюгер-петушок вертелся не просто так.

Если ветер дул с моря, петушок поворачивался золотой стороной. Значит, можно было заходить в порт. Если же петушок становился чёрным, вход в гавань закрывался. Жаль, что здесь нет такого петушка. Поди, пойми, можно ли нырять в подворотню, или лучше всё ещё раз проверить.

Если Алпатов о ларьке знает, почему не предупредил? Для этого существуют условные фразы, и хозяин квартиры должен быть в курсе. Если же он не замечает очевидного, значит, у него не всё в порядке с головой. Но, скорее всего, налицо третий вариант, самый нежелательный и обещающий массу хлопот. Алпатов всё знает, но не предупреждает московскую гостью о слежке именно потому, что сам заодно с «оборотнями» и бандитами.

Пока Сибилле предъявить нечего. Досье у неё с собой нет. Оно оставлено в камере хранения теперь уже Московского вокзала. Очень удобно было бы сразу же добавить туда и диск Алпатова. А уже потом, в Финляндии, сделать столько копий, сколько потребуется для достижения максимального эффекта.

Сибилла всегда любила повторять французскую поговорку о том, что лучше быть дома в десять часов, чем в морге — в восемь. И потому на обеспечение собственной безопасности денег никогда не жалела. Сейчас, легко перебежав Невский по «зебре», она прыгнула в заднюю дверь троллейбуса, даже не справившись о номере; это не имело значения. Чисто на всякий случай, по профессиональной привычке, она из конца салона перешла к кабине водителя, ещё раз тщательно проверила «хвост» и высадилась напротив «Гостиного двора». В знаменитом универмаге её интересовали две секции — спецодежды и хозтоваров.

Нырнув в подземный переход на углу Садовой и Невского, Сибилла влилась в людской поток, который втащил её в двери «Гостинки». Оттуда вкусно пахло свежезаваренным кофе. Не торопясь, упругим, спортивным шагом, Сибилла двинулась по галерее. Её вовсе не беспокоило, что уже пять минут назад нужно было подняться в квартиру Алпатова. Ничего, потерпит, не помрёт. А если и помрёт, невелика беда. Обойдёмся и без главы о проститутках-солдатах. Сейчас главное — самой уцелеть, за что уж точно никто поручиться не может.

На Невском она появилась через сорок минут, с большими новенькими пакетами в руках. Села в автобус, на котором и вернулась к Пушкинской. Но там выходить не стала, проехала до площади Восстания, откуда с толпой двинулась на Московский вокзал. Отстояла очередь в туалет, заперлась в кабинке на задвижку. Не обращая внимания на нервные и нетерпеливые крики жаждущих облегчиться дам, Сибилла пробыла в своей кабинке ровно столько времени, сколько требовалось для полной смены действующих лиц этого забавного мини-спектакля.

Когда из кабинки вышла седая пожилая дворничиха в оранжевом жилете, клетчатом платке, с ведром и шваброй в руках, никто особенно не удивился. Вновь выстроившиеся у туалета женщины просто не знали, кто перед этим в кабинку заходил.

Надо было обладать поистине дьявольской наблюдательностью, чтобы узнать в измождённой бледной дворничихе тщательно раскрашенную блондинку, которая прогуливалась здесь больше часа назад. По Пушкинской улице труженица ведра и швабры шла так уверенно и спокойно, будто проделывала этот путь каждый день по многу раз. И потому в зарешеченную арку её пропустили без вопросов. Какой-то очкарик даже придержал дверь, ожидая, когда дворничиха протиснется в узкую калитку со своей ношей.

— Спасибо, милый, дай Бог тебе здоровья! — тонким, сиплым, совершенно не своим голосом поблагодарила Сибилла и вразвалку поплелась к угловому подъезду, где проживал Алпатов.

Там, изучив табличку с указанием квартир и этажей, Сибилла немного поскучнела. Но все же решила взобраться на пятый этаж пешком, чтобы не стать, в случае чего, пленницей лифта. И каждый раз, останавливаясь у подоконника, Сибилла внимательно изучала колодец питерского двора. Но, кроме открытого ящика с песком и нескольких пустых иномарок, она ничего не видела. Оказавшись у металлической двери Алпатова, Сибилла позвонила.

Сначала было тихо, и она успела выругать себя страшными словами, потому что не явилась вовремя. Алпатов мог уйти — день выходной, послепраздничный. Вряд ли мужик будет терпеливо дожидаться ту, которая не соизволила прибыть к назначенному времени. Или с ней что-то случилось, и тут уже ничем не поможешь; или дискета не очень-то нужна. В качестве наказания пусть уйдёт ни с чем или подождёт до ночи на лестнице.

Но всё-таки Сибилла утопила кнопку звонка ещё раз, и тут же услышала мужской голос. Он был испуганный, даже придушенный, словно кто-то держал говорившего за воротник рубашки.

— Кто там?..

— Дворник. Водички горяченькой можно набрать?

Сибилла говорила тем же писклявым и одновременно простуженным голосом, что и у арки.

За дверью, где Алпатов явно был не один, посоветовались и решили открыть. Тот самый мужчина, что был изображён в фотографии в досье Вороновича, стоял в прихожей и с ужасом смотрел на Сибиллу. Он был в спортивных штанах, в футболке и в расстёгнутой лыжной куртке. На босых, без носков, ногах красовались банные сланцы. Все двери, на кухню и в комнаты, Алпатов предусмотрительно закрыл.

— Вот спасибо, а то в доме-то и нет никого! А лестницу помыть велели, и точка! — затараторила словоохотливая дворничиха. — Я-то всегда в другой квартире воду беру, а сегодня их дома нет. Куда идти-то?

— В ванную! — Алпатов, дрожа, как осиновый лист, распахнул перед ней дверь.

Он боялся и тех, кто скрывался в комнатах, и тётку в оранжевом жилете, которая не спеша наполняла пластмассовое синее ведро. Дождавшись, когда хозяин в очередной раз отвернётся, Сибилла прикрепила снизу к ванне миниатюрный передатчик, благодаря которому теперь могла прослушивать эту квартиру.

— Вот спасибо, сыночек! Пойду потихоньку. Прости, что побеспокоила.

И дворничиха вышла на лестницу. Алпатов даже не подумал помочь ей донести тяжёлое ведро.

Когда сзади хлопнула и с лязгом закрылась дверь, Сибилла спустилась этажом ниже и сунула в уши затычки, которые все принимали за плейерные. Но на самом деле они выполняли иную функцию. Через оставленный в ванне микрофон Сибилла прослушивала квартиру. И ничуть не удивилась, узнав, что едва не нарвалась на засаду. Интуиция и здравый смысл уже в который раз выручили агента с кодовым именем «Мари».

Она подумала, что неплохо бы вымыть эту отвратительно-грязную лестницу, а заодно обдумать дальнейшие и действия и послушать, как обстоят дела у Алпатова. Если проколоться сейчас, можно погубить весь проект «Падающие звёзды». И потому лучше уйти, плюнув на компромат второстепенного значения. Самые сладкие куски досье уже в работе, и нужно спасать именно их.

Со стороны картина выглядела совершенно безобидно. Тётка в оранжевом жилете насыпала в ведро порошок и принялась старательно тереть шваброй заплёванные щербатые ступени. Каждый марш лестницы и площадку она предварительно выметала. Под её платком прятался слуховой аппарат; поэтому и говорила уборщица странно, как все глухие — громко и немного нараспев.

Сибилла уже успела удостоиться похвалы от одной из тех самых пенсионерок, что обсуждали на Пушкинской фруктовую кибитку, но ничего ей не ответила. Через десять минут её поблагодарила интеллигентная супружеская пара предпенсионного возраста, и глуповатая дворничиха снова промолчала. Она действительно не слышала этих слов. То, что творилось в квартире, стоило всего остального.

Итак, кроме Алпатова, там целая компания. Они держат связь с кибиткой. Ну, кто бы спорил? Там тоже пост. А, главное, связник давно уже прошёл! Причём, связников оказалось двое, потому что прозвучало слово «они». Ну, не трое же и не пятеро, в конце концов!

Вот это уже что-то новое — какие могут быть «они», если она одна? Вывод — на дворничиху никто не обратил внимания. Сибилла об этом могла только мечтать. За связников приняли кого-то другого. И не только приняли, но и успели задержать. Лучше всего сейчас же и удалиться, пока ребята не опомнились и не захотели проверить ещё и дворничиху…

Плевать, что потратила время и деньги, — зато голову сберегла! Сейчас сунуть всё это барахло куда-нибудь под лестницу — и на вокзал, за дискетами. А оттуда — на Финляндский, где можно спокойно дождаться поезда. Из «Пулковской» Сибилла уже выписалась, и возвращаться туда не надо. А маскарадные эти вещички другим дворникам пригодятся, вместе с ведром и шваброй. Да ещё лестница чистая останется, что тоже нелишне.

Похоже, Алпатов деморализован и напуган, а другие ребята злы, как псы. Они беспрестанно матерятся, орут, даже, вроде, кого-то бьют. Из глубины квартиры доносятся стоны и крики. Потом всё перебивает грохот, сменившийся звоном разбитой посуды.

Всё говорило о том, что нужно немедленно уходить, но «агент Мари» всегда стремилась работать на результат. Не в силах решиться на что-то конкретное, она продолжала драить ступеньки. После уборки на лестнице даже стало светлее, и очередной благодарный жилец спросил, не помоет ли она и окна. Указав на затычки и изобразив на лице крайнюю степень непонимания, Сибилла поспешно поднялась на этаж вверх и почувствовала, что хочет курить.

Но сигарет не было — она уже давно бросила. И потому, выжимая тряпку, Сибилла напряжённо вслушивалась в звучащие за дверью голоса. Она понимала, что произошла чудовищная ошибка, которая может стоить жизни двум молодым агентам по продаже кухонной посуды. На свою беду, они выбрали именно этот дом и добрались до двери Алпатова, где их и схватили.

— Я тебе… говорю… что это они! — После каждого слова Сибилла слышала не очень понятные ей русские выражения. — Ты, блин, понял, что в Москве сопляки всякие приходили, как эти… Из ларька стукнули — идут! Ну, мы их и приняли. Нет, не сознаются! Говорят, что чашками-плошками торгуют. Что с ними делать-то? Делать что с ними, спрашиваю?..

Похоже, мужчина говорил с кем-то по телефону и запрашивал указания.

— Алпатов не знает, они или нет. Вроде, утром взрослая баба с ним говорила. Так ведь позвонить может один, а на встречу явиться другой…

Не совсем поняв, причём здесь блин, агент «Мари» поглубже вставила затычки, отодвинула ведро в угол и прислонила швабру к стене. Теперь всё зависит от того, какие указания получит говорящий. Похоже, он солировал в этой компании, но имел шефа вовне. Эти ребята-агенты не назвали пароль, ибо не знали его. С другой стороны, они могли и не сказать условную фразу, вовремя заметив засаду. А вдруг случилась ещё одна накладка, и они совершенно случайно произнесли что-то похожее на условную фразу?..

— Да толкую тебе — ровно в три притащились, как условлено было. Позвонили в домофон со двора, попросили впустить. Мы и впустили. Теперь у батареи греются, зайчики. Пароль не говорят, всё отрицают.

Сибилла вытерла рукавом куртки пот со лба и вспомнила, что когда она входила сюда, дверь была открыта и подпёрта кирпичом. Звонить в домофон не пришлось — ей опять повезло. Да и опоздание, как оказалось, сыграло на руку. Но никто не мог предполагать, что в субботу, да ещё после праздника, по квартирам начнут ходить торговые агенты.

Впрочем, прошёл мужской день, а впереди — женский. Представители «сильного пола» прямо-таки обязаны порадовать своих хозяюшек. В России более чем где бы то ни было, чтили эту дату. И Лёва Райников каждый год уже с утра поджидал за дверью Сибиллу с дочками, чтобы вручить цветы и подарки. А после весь день честно мыл посуду, вытирал пыль и готовил праздничный стол.

Наверное, потому и погнали на презентации молодых людей, надеясь, что после вчерашнего в это время люди только начнут просыпаться. Но расчёты не оправдались, и ребята угодили в засаду, оставленную совсем не для них.

Рано или поздно они признаются, как шли к Алпатову как связные, потому что свои ошибки демонстрировать никто не любит. А уж такие, как этот хрипатый мужчина, тем более. Он хочет выслужиться перед своим боссом, неважно, «синий» он или «красный». Поэтому непременно сделает торговых агентов агентами своих противников, и много времени на это не уйдёт.

— Пароль? — продолжал консультации руководитель этой группы, пойманный, видимо, на нестыковках. — Сказали про подарки первым десяти покупателям… Все так говорят? А похоже на пароль. Хозяин назвал, правда, другой. Может, темнит? Ненадёжный какой-то чувак. Может, его тоже к батарее пристегнуть? Не надо? Ну, ладно, я вам предложил…

Вся группа, четверо громил в камуфляже и масках, сгрудились около узкого, зашторенного окошка, выходящего в колодец двора. Алпатов, скромно притулившийся на краю собственного дивана, глазами побитой собаки смотрел на перепуганных до шока студентов. Парень и девушка в неудобных позах скорчились на грязном паркете около раскалённой батареи. Весь товар был раскидан по полу и безнадёжно испорчен; коробки раздавлены и испачканы. Теперь студенты думали, что лучше — погибнуть здесь от рук неведомых пьяных злодеев или отвечать перед хозяином за пропавшую не по их вине кухонную утварь.

Они вошли в квартиру, ни о чём не подозревая, как входили во множество других, если позволяли хозяева. На тренингах их учили не обращать внимания на ругань, отбиваться от злых собак, уговаривать недоверчивых, соблазнять нерешительных, с ходу определять платёжеспособность потенциальных покупателей, чтобы не тратить время на бедняков. Они подолгу заучивали преимущества и характеристики каждой кастрюли и сковородки, но никто не учил их оказывать сопротивление при захвате, и поэтому несчастные студенты не успели даже пикнуть.

Теперь они ощущали себя заложниками, и потому старались не сердить похитителей. Этому их тоже учили, но не в фирме, а на плановых занятиях по правилам поведения в чрезвычайных ситуациях.

— Я ещё раз спрашиваю — зачем пришли сюда? — хмуро, устало начал старший группы.

Был он ростом около двух метров, и полтора — в развороте плеч. Сам понимал, что дал маху, и, значит, настоящий связник упущен. Но после трёх часов в квартиру никто не звонил. Получается, человек из Москвы почему-то передумал встречаться. Из всех возможных причин старшой выбрал одну — Алпатов в телефонном разговоре произнёс условную фразу; но никак не мог понять, какую именно. Про уборщицу, просившую набрать водички, никто и не вспоминал.

— Товар хотели показать — я же говорю! — облизывая разбитые губы, торопливо заговорил парень. — Вы нас с кем-то спутали. Мы этого человека, — он свободной рукой указал на Алпатова, — не знаем. В других квартирах никого нет, и только здесь открыли…

— Тебе сегодня звонили когда? — уставился амбал в маске на Алпатова, и тот моментально вспотел. — Говоришь, баба какая-то?

— Да, баба, но не она! — Алпатов кивнул на студентку. — У той голос низкий, а эта пискля. Позвонила часов в десять… Ну, может, в начале одиннадцатого. Договорились с ней на три. Сказала, что будет одна, и пароль назвала совсем другой. Я вам правду сказал, Богом клянусь! Ну, в самом деле! — Алпатов размашисто перекрестился на икону в переднем углу. — Я сам себе враг, что ли? Мало ли, что в Москве было, а здесь всё по-другому намечалось. Да откуда у неё коробки? Она их из Москвы припёрла, что ли? Такого уговора у нас с ней не было, хоть режьте! — повысил голос Алпатов и тут же пожалел об этом.

— Надо будет — зарежем, — пообещал старшой. — А пока всех этих троих… троих, Серёжа… задерживаем до выяснения обстоятельств. Пока побудете здесь — только чтобы без глупостей! — сквозь прорези маски он уставился на белых, как мел, студентов. — Никаких попыток смыться, а то точно мам своих не увидите! Если сюда сегодня больше никто не явится, значит, подозрения усилятся. Будем с вами говорить более предметно, и тогда вы свои печёнки на пол плюнете. Не лучше ли сейчас признаться? Тогда хоть какой-то шанс получите. Подумайте — время пока есть…

Сибилла, опершись на швабру, слушала всё это и кусала губы. Она лихорадочно решала, как поступить. Бежать отсюда, сломя голову, или попытаться спасти несчастную парочку? Они постарше Стефана, но тоже почти дети. Да ещё не очень-то счастливые от рождения, раз нанялись в торговые агенты.

Где-то томится её сын, и ещё неизвестно, можно ли вызволить его оттуда. А вдруг всё уже кончилось, и кончилось плохо? У этих бедолаг тоже есть мамы, которые не дождутся их сегодня. И она, «агент Мари», должна попытаться вызволить пленников, забыв даже о порученном ей досье.

Почему-то Сибилле почудилось вдруг, что именно теперь настал момент истины для неё и для Стефана. Если она не отступит, шагнёт к этой страшной квартире, и дальше, через порог, чтобы спасти невинных людей, Стефан тоже спасётся.

«Их всё равно прикончат, — думала Сибилла. Медленно, останавливаясь на каждой ступеньке, она всё же поднималась к квартире Алпатова. — Просто для того, чтобы не выдали, никому ничего не рассказали. Даже если наверняка выяснят, что они не связные, уничтожат ради профилактики. Кому нужна головная боль с двумя лишними свидетелями?..»

Сибилле показалось, что она слышит в наушниках сигнал мобильного телефона. Так оно и вышло. Используя последние минуты для того, чтобы окончательно мобилизоваться перед броском, продумать каждый свой шаг, движение и даже мимику, Сибилла стала выжимать тряпку. Потом она поправила платок, потёрла якобы заболевшую от напряжения поясницу.

— Чего-о?! Как кончать? Уходить, что ли? — не мог взять в толк старшой. — Этих… агентов… кончать? А Серёгу? Тоже? Чего стряслось-то? Ну, ладно, потом узнаем. Есть выполнять! — И он отключил связь.

Сибилла только успела подумать, что, к сожалению, не знает плана этой квартиры. И понятия не имеет, сколько там может быть народу. Похоже, что ни во дворе, ни на лестнице они не оставили прикрытия. То ли были слишком самоуверенны, то ли просто не подумали о возможных осложнениях. Связник ожидался один, к тому же женщина, и для чего здесь посты расставлять? И так слишком много чести для этой овцы. Бедные дети, ну зачем вы только пришли сюда?..

За металлической дверью загрохотала музыка, и Сибилла решила, что пора действовать. Сейчас начнётся расправа, а потом соседи расскажут в милиции, что вечером в субботу за стеной гудела пьянка. И три трупа на полу — печальный результат неумеренных возлияний. С другой стороны, этот лязг и вой помешает находящимся в фургончике сообщникам, если тоже «слушают» квартиру, понять, что конкретно здесь происходит.

«Я — грешница! Я — ужасная грешница, но всё-таки я делала в своей жизни и добро. Никогда не убивала невинных, особенно детей…»

С ведром грязной воды в руке она подошла к двери и позвонила. Ответа не было. Музыка грохотала, как горный обвал, заглушая и звонки Сибиллы, и звуки в квартире. Мнимая дворничиха уже не отнимала пальца от звонка, а потом несколько раз ударила в дверь ногой.

Мощный гул прокатился по лестнице, и музыка стала потище. Наверное, там решили, что соседи явились скандалить. Но ведь до одиннадцати вечера ещё далеко, и никто не может заставить нарушителей тишины считаться с мнением окружающих.

«Нет, этим вы не отделаетесь, и всё равно откроете, — думала Сибилла, упоённо звоня и колотя в дверь. — Откроете, потому что я так хочу! Лишь бы не успели за это время кого-то прикончить, а там посмотрим. Войти бы только!..»

Замок неожиданно щёлкнул, дверь открылась, но в проёме возник не Алпатов. Перед Сибиллой стоял один из громил в камуфляже, и от него здорово разило перегаром. Качаясь из стороны в сторону, неловко хватаясь за косяки, он уставился на жалкую фигуру в оранжевом жилете и полушалке. Он не верил, что эта «перхоть» посмела их побеспокоить.

И в ту же секунду тихая дворничиха ловко надела ему на голову ведро с отвратительно грязной водой. Между делом Сибилла успела прозвонить остальные квартиры и теперь знала, что там никого нет. Стало быть, нежелательные свидетели не объявятся.

От неожиданности и большого количества недавно выпитого «качок» грохнулся прямо на пороге, и Сибилла моментально извлекла из его кармана пистолет Макарова. Скорее всего, этот тип или легально служил в милиции, или числился частным охранником. В любом случае, он имел право носить оружие, которое уже никогда больше ему не пригодится…

Обойма была на месте, даже патрон дослан в ствол. И Сибилла больше не думала, стоит кончать всю группу захвата или нет. Она втолкнула «качка» в квартиру, захлопнула дверь и выстрелила ему в сердце, не снимая ведра с головы.

Из-за оглушительного грохота, воя, визга и лязга, почему-то почтительно именовавшихся музыкой, остающиеся в квартире ничего особенного не услышали. И ещё несколько минут думали, что их приятель базарит с нервными соседями из-за чересчур откровенного пренебрежения их интересами.

Они ждали, когда «качок» вернётся, захлопнув дверь перед носами презренных терпил, чтобы приступить к выполнению приказа. Алпатов сидел на кухне и курил одну сигарету за другой, прекрасно понимая, что у него остаётся два пути. Первый — броситься во двор с пятого этажа, второй — ждать, пока ребята в масках, прикончив несчастных студентов, доберутся и до него.

Торговые агенты тоже всё понимали. Они прижались к чугунной батарее, уже не чувствуя боли от ожогов, нанесённых её острыми раскалёнными рёбрами. Лица их были жёлто-зелёными от последнего смертного страха. Черноволосый худой парень беспомощно облизывал губы. Девчонка, медно-золотистая кудрявая блондинка с огромными зелёно-голубыми глазами, почему-то пыталась прикрыть синяки на шее, хотя прекрасно понимала, что жить ей остаётся несколько секунд.

Студенты не сообразили сразу, да и потом не могли понять, почему вместо вышедшего в прихожую «качка» в маске дверь распахнула женщина в оранжевом жилете и клетчатом платке. И уж совсем удивительным показалось то, что в руке она держала пистолет Макарова, который незадолго до этого торчал из кармана пьяного парня, уже несколько часов измывавшегося над ними.

Сибилла сразу же увидела избитых, испуганных детей — именно так она воспринимала пленников. И вместо парня ей померещился Стефан, после чего красная волна ярости хлынула в голову.

Второй выстрел бросил вперёд толстого, с наголо бритой головой, мужчину. Видимо, это был тот самый «баритончик», который пообещал срочно исполнить приказ о ликвидации. К нему и были прикованы отчаянные взгляды студентов, которые смешно и жалко пытались защититься от пуль поднятыми на уровень лиц свободными руками.

Сибилла между делом отметила, что у юноши нелады с сердцем — губы его почернели, а щёки стали голубыми. Но заниматься пленниками ей сейчас было некогда. Оставались ещё как минимум двое амбалов в масках и Алпатов, который неизвестно как себя поведёт.

Музыка благополучно погасила хлопок третьего выстрела — в грудь прибежавшего с кухни напарника первых двух убитых. Из широко открытого его рта фонтаном вылетела кровь — пуля угодила прямо в дугу аорты.

Четвёртый, самый молодой из них, который при задержании смачно облапал девицу якобы с целью обыска, а потом мечтал выпросить её себе для утехи, тоже ничего не успел предпринять. Он явился из сортира, откровенно застёгивая ширинку, и именно в этой позе остался навеки; только грохнулся лбом о рассохшийся от старости буфет.

Убедившись, что серьёзных врагов у неё больше нет, Сибилла привычно обшарила карманы убитых и прямо в дворницком наряде предстала перед Алпатовым. В каждом из этих подонков она видела мучителей Стефана, но ещё не знала, что двое из них действительно входили в группировку Аргента. Освободились они как раз вчера вечером, когда Стефана увезли из подпола заброшенного деревенского дома…

Не впервые Сибилле Силинг-Райникофф доводилось убивать людей, но ещё никогда она не делала этого с таким удовольствием. Стальной, как у робота, безошибочно меткой рукой она поставила эти четыре точки, после которых уже никогда не появится новый текст. Потом шагнула к Алпатову. Тот уползал от неё в дальний угол кухни вместе с табуреткой.

— Слава просил посылку у вас забрать — я как раз во Владивосток улетаю, — буднично, вяло сказала Сибилла. И с удовольствием отметила, что даже не запыхалась.

На неё всё это не произвело особого впечатления, а вот Алпатов был потрясён до глубины души. Это и была та условная фраза, о которой Сергей, конечно же, проговорился мужикам, навеки затихшим в большой комнате и в прихожей.

— Вы… из Москвы приехали? Звонили утром? — пролепетал хозяин квартиры. Сибилла подумала, что он может помереть со страху, так и не передав нужную дискету. — Пожалуйста, не стреляйте!

Он никак не мог взять в толк, почему дворничиха, которая ещё недавно смиренно просила у него горяченькой водички, вдруг предстала в совершенно ином облике. И, главное, с пистолетом в руке! Не забитая глухая бабка, а довольно-таки привлекательная, хоть и седая, женщина держала его под прицелом. И смотрела голубыми глазами — прищуренными, ледяными, безжалостными.

— Я не ожидал… Не думал! — И вдруг, сообразив, что может быть сейчас же уничтожен за предательство, торопливо заговорил: — Они сказали, что детей моих убьют! Но я сейчас всё отдам, обязательно! Дискета в комнате, в буфете. Я вам покажу, где, только не убивайте! Я не мог не впустить их — это же звери…

— Наверное, тебя тоже в задницу имели? — с невыразимым презрением, совершенно другим голосом, низким и властным, сказала бывшая дворничиха и качнула дулом пистолета.

Алпатов уловил еле заметный акцент и испугался ещё сильнее. О женщинах-снайперах, известных как «белые колготки», ему приходилось слышать не раз.

— Идём в комнату! Но если хоть раз дёрнешься, их догонять побежишь…

Сибилла пистолетом указала Алпатову на четыре бездыханных тела. Студенты у баратреи тоже лишились чувств, а у парня на губах выступила розовая пена.

— Где диск?..

— Вот! Вот, пожалуйста…

Алпатов, выдвинув изнутри буфета какой-то мудрёный ящичек, вытащил пакет с несколькими дисками, отобрал один.

— Если не верите, можем на комп поставить, в другой комнате!

— В твоих же интересах не дурить, — всё так же зловеще-спокойно сказала Сибилла. — И никто тебя тогда не спасёт, так что давай-ка помоги мне немного…

Она не сомневалась, что Алпатов передал именно нужный диск, потому что люди в его состоянии обычно не отличались особой изобретательностью. Они готовы были отдать ещё и не то, лишь бы отвести от себя смертельную угрозу.

— Мне очень некогда, поэтому давай-ка освободи ребятишек и вызови им «скорую». Мальчику с сердцем плохо — наверное, порок не долечили…

— Да-да, сейчас, минуточку… Не знаю, где у них ключи от наручников!

Алпатов явно боялся прикасаться даже к мёртвым амбалам. А, может, он изначально боялся покойников.

— Вы не можете в карманах у них глянуть? Вон, у Георгия, скорее всего…

Он указал на тело бритоголового, со складками на затылке.

— В правом кармане брюк, кажется… Господи, какой ужас здесь творился! Нас всех троих убить хотели, а тут вы… Даже не знаю, как отблагодарить вас… Простите, имени вашего не знаю! У меня жена и детей двое… Как бы они остались-то? И за что, самое главное?! Я бы как камень молчал — себе дороже. Что же такое делается — на всякий случай людей стрелять?! Вы только не думайте, что я как-то причастен к этой засаде. Они сами пришли. Ждали вас неделю, являлись периодически. Сказали, что если «маяк» вам дам в разговоре, сразу же детей прирежут. На даче семья, в Александровской, в заложниках у них. Не мог я отказать, понимаете?! Не мог!..

— Слушай, помолчи немного, а?

Сибилла наконец-то отыскала ключи, но только не у Георгия, а у молоденького сластолюбца; и не в брючном кармане, а в нагрудном. Швырнув ключи глупо и счастливо улыбающемуся Алпатову, она тяжело вздохнула.

— Открывай наручники, и тащи ребят на тахту…

Алпатов долго не мог попасть трясущимися руками в замок, и Сибилла терпеливо ждала, пока, наконец, он справится. Музыка так и металась по просторной, с высоким потолком, комнате, отдаваясь от стен. Сильная вибрация заставляла вздрагивать даже лежащие на полу трупы.

Освобождённая первой девушка еле разогнула ноги и неверными шагами направилась к тахте, пугливо огибая убитых и лужи крови. Туда же Алпатов притащил и бесчувственного парня. Сибилла помогала ему, не выпуская из рук пистолета. Студенты лежали теперь рядом, как влюблённая пара, но лица у них были равнодушные, а глаза — пустые.

— Теперь звони в «скорую», — распорядилась Сибилла. — Потом я тебя подстрахую, чтобы взрослые не заругали.

— Да-да, конечно! Сейчас, сейчас… — Отрывочные, разрозненные, иногда даже бессмысленные слова сыпались из уст Алпатова, как горох. — Мне бы только водички попить… В горле пересохло совсем… Ведь чуть не убили!

— Вызовешь врачей и попьёшь. Пока едут, времени хватит.

— А что сказать-то им? У парня сердце прихватило? — Алпатов тыкал пальцем в кнопки мобильника. — Про этих не хотелось бы… А-а, всё равно, придут — увидят. Вы уж подстрахуйте, как обещали, за ради моих детей…

— Дружок, мы время теряем, — мягко напомнила Сибилла и пошевелила пистолетом. — Все благодарности потом. Мальчик и умереть может…

После того, как Сергей вызвал врачей, Сибилла выполнила обещание. Скотчем заклеила ему рот, отвела в уборную, шнурком от ботинка связала большие пальцы рук, но запирать дверь не стала. Потом забрала из ванной микрофон, вернулась в комнату и решила, что милицию вызовут врачи, а ей надо уходить. Но всё же не сдержалась и погладила по головам освобождённых пленников. Потом с сожалением оглядела раскиданные по комнате сковородки, кастрюльки и одноразовые тарелочки, после чего удалилась. Дверь в квартиру оставила приоткрытой, чтобы прибывшие медики сразу это заметили.

Музыка, гремящая на пятом этаже, была слышна и под лестницей. Там, у входа в подвал, Сибилла оставила швабру и жилет с полушалком. Из зарешеченной ярки на вечернюю Пушкинскую улицу вышла длинноногая блондинка в короткой куртке и узких джинсах. Беспечно цокая каблуками, она проследовала мимо фруктовой кибитки и вместо с шумной толпой пересекла Невский.

На сей раз, она выбрала не троллейбус, а маршрутку. Изящно впорхнув в «газельку», она ослепила пассажиров улыбчивыми ямочками и попросила передать водителю плату за проезд.

Неповторимый Петербург, неповторимый,

Ты стал для каждого из нас необходимым.

Навек единственным на свете и любимым…

Магнитола пела в кабине водителя, и Сибилла слушала эту песню, полузакрыв глаза, вся расслабившись. Она безвольно плыла вместе с маршруткой в потоке огней и автомобилей; река эта звалась Невским проспектом. Под сырым холодным ветром колыхались рекламные перетяжки, заманчиво светились многочисленные витрины, бежали по фасадам домов русские и латинские буквы.

И единственное, что раздражало агента «Мари», — запах грязного ведра, исходящий от рук, которые она перед уходом от Алпатова несколько раз протёрла специальными салфетками, удаляющими следы пороха.

С порохом салфетки справились, а вот с запахом грязи и плесени — не смогли. И поэтому Сибилла торопилась на Финляндский вокзал, чтобы в туалетной комнате несколько раз вымыть руки с душистым мылом. Но прежде ей нужно было завернуть на Московский вокзал и забрать из ячейки основную часть «досье Вороновича».

Красуйся, град Петров,

Красуйся, град Петров,

И стой неколебимо…

Песня закончилась, а следующую Сибилла уже не услышала. Она снова вышла у «Гостинки», но, в отличие от первого раза, спустилась в метро, чтобы как можно скорее закончить этот этап операции «Падающие звёзды».

— Кирюш, как там, вспомнил Алпатов, кто стрелял в его квартире? Ведь не может быть, что начисто память отшибло. Четверых ведь потеряли…

— Наших там двое было, а двое — Митька, — поправил Кирилл.

— Всё равно наши, раз вместе работали. Но это — в последний раз, братишка. Нам нужно решать, как вылезать из дерьма. Иначе — карачун…

Генералы Василенко обедали постно, но вкусно. Их стол, накрытый на две персоны, буквально ломился от различных кушаний. Они начали трапезу с морковного салата с мёдом и орехами, потом перешли на борщ с грибами. Попробовали рассыпчатой гречневой каши, фасоли с луком, бухарского плова с сухофруктами. А закончили обед напитком из брусники и клюквы.

Алкоголь они не употребляли уже несколько дней — с тех пор, как на совещании у замминистра Алексею Григорьевичу задали несколько вопросов, на первый взгляд обычных, рутинных. Но на деле слова эти таили в себе нешуточную угрозу, и опытные генералы прекрасно все поняли.

В тот же день случился, как назло, совсем уж непредвиденный скандал, который грозил смести не только самих Василенко. Он угрожал всей верхушке Министерства, и потому срочно требовалось найти виноватого, так называемый «громоотвод», показательную жертву.

Справедливо полагая, что жертв может оказаться две, причём с одной фамилией, братья не на шутку запаниковали. Они почти не расставались. Каждый боялся остаться в одиночестве, без поддержки, помощи и утешения. А наиважнейшее решение следовало принять немедленно — для спасения самих себя.

Закончив обедать, они ушли в гостиную, оформленную в «северном» скандинавском стиле. На полках, диванах и стульях здесь лежали тёплые шерстяные коврики с вытканными на них оленями, собаками и молниями. За стеклянной стеной скрипели под ветром сосны, валил бесконечный снег, посвистывал ледяной ветер. А рядом жарко пылала изразцовая печь, тёплым медовым светом лучились стены, пол и потолок в гостиной. В тон дереву были подобраны шторы, обивки, покрывала, даже морские камешки, разбросанные на стеклянном журнальном столике.

Жена Кирилла Хельви обожала именно эту дачу, а не помпезную виллу на Рублёвке. Здесь было очень много стекла, самого разного — прозрачного, как крепкий лёд на водоёме, и белого, будто сметана. Стекло было и огранённым, под хрусталь, и тонким, совершенно гладким. Хельви, даже разбогатев, так и не смогла привыкнуть к любимой русскими роскоши. Считала её блажью и дурью, отвратительной азиатчиной, с которой европейцы просто обязаны бороться, а не перенимать её от дикарей.

Сама хозяйка так и не рассталась с лёгкой, удобной, многофункциональной мебелью. Она попросила повесить простенькие, закрытые и открытые, полки. Деревянные поверхности мебели не были покрыты модным золотым напылением. Кирилл не сумел отучить её выбирать диваны лаконичных форм и кровати простейших каркасов, покрывать кресла льном и хлопком, а не шёлком и бархатом. Яблоки у Хельви всегда лежали на фамильном плетёном блюде, комнатные цветы росли в керамических горшках и капустных кадках. В одну из многочисленных стеклянных ваз Хельви любила насыпать свежие опилки, чтобы тёплый уютный дух распространялся по дому.

И если раньше Кирилл пенял жене за это, один раз даже обвинил её в дурновкусии и плебействе, то сейчас он захотел говорить с братом именно здесь — в симпатичной, светлой, прозрачно-солнечной комнате. Да, именно такой и казалась она, несмотря на вечер, вьюгу и холод.

— Карачун будет Митьку, а не нам, — медленно, тщательно обдумывая каждое слово, произнёс Алексей Григорьевич. — Для того мы с тобой и встретились именно здесь, где уж точно нас не ждали, чтобы обсудить этот вопрос. Другого равноценного выхода у нас нет, а исчезновение со сцены такой одиозной фигуры разом решит все вопросы. Нужно сделать так, чтобы наш друг не смог возражать и опровергать, когда придётся давать объяснения не только в Министерстве, но и в кабинетах повыше…

Алексей завёл глаза к потолку. Потом он снова посмотрел на огонь, на взлетающие в дымоход искры, на старинную кочергу, которой он время от времени помешивал в печке.

— Кирюш, надо как следует отрепетировать пьесу — от пролога до эпилога. Нам с тобой повезло в том, что под рукой, в Москве, оказался Князь Серебряный. Последний его подвиг потряс даже видавших виды оперов и следаков — это мне сегодня со всей ответственностью доложили. Такого и в девяностых годах не было — не только в Москве, но даже в провинции. Кажется, Аргент достиг вершины в своей живодёрской карьере, и пусть утешится этим…

— Митёк сказал, что взбесился и плохо помнит, какие отдавал приказы. Тураев, наверное, специально такого связника взял — с резко повышенным болевым пределом.

Кирилл закурил на сей раз не сигарету, а короткую трубку, а в табак подмешал немного анаши. Он почему-то сейчас опять вспомнил застрелившегося сына — его соломенные волосы, светло-голубые глаза, покрасневшие веки, бессвязную речь. Раскрашенная физиономия беспутной дочери Мальвины всегда вызывала у отца желание облегчиться над раковиной.

Наплодил, блин, наследничков! Наверное, нечего Бога гневить — прибрал, и ладно. Теперь неизвестно, как получится завести новых и вырастить их совсем другими, нежели старшие брат и сестра. Кажется, Хельви нашла суррогатную мать, и теперь нужно срочно оформить все документы. С врачами в репродуктивном центре все вопросы уже утрясли.

— Тураев тоже не по уши деревянный. Знал, что его человека могут схватить и… как бы помягче выразиться… допросить с пристрастием. Другое дело, что найти такого трудно, и в массовый героизм советских людей в застенках гестапо я давно уже не верю. Сколько таких на самом деле? Один на тысячу, на сто тысяч, на миллион? Понятия не имею. Тарзан хренов, он же на Рублёвке как обезьяна по крышам и заборам скакал! Насилу удалось колено ему продырявить… Из-за этого приходится Хельви всё время под присмотром держать — чтобы никому не проговорилась. Она ведь видела всё и никак не может забыть. Её, конечно, понять можно. Но ведь своя рубаха ближе, как говорится… Да, знаешь, Лёш, существует на свете человек по имени Тим Кридланд. Его прозвище — «Замора — король пыток». Он ещё в детстве шокировал одноклассников, когда спокойно протыкал себе руки иглами, шутя выдерживал любую жару или холод. Теперь он на глазах у восторженного зала глотает шпаги, прокалывает шею и конечности вертелами. Бывает, что сжирает верёвку, а потом прямо на сцене извлекает её с помощью скальпеля и хирургических щипцов. Учёные не смогли пройти мимо и установили, что Кридланд способен терпеть совершенно непереносимую боль благодаря редким качествам своего организма. Теперь можно смело заявить, что второй подобный экземпляр существует у нас. И я даже имел честь беседовать с ним. Правда, тогда я не знал, что передо мною сидит невиданное чудо. С виду — обычный парень. Симпатичный, конечно, высокий, тренированный. Но таких на свете много… — Кирилл хотел ещё что-то добавить и махнул рукой. — Митьку очень хотелось узнать, где находится досье, и взять его раньше нас. Мы уже не раз говорили с тобой об этом. Для нашего друга-бандита самоубийственно допустить, чтобы мы прочитали «слив» первыми. Ведь подлинный автор — он; в этом уже нет сомнений. И вот появилась возможность выхватить дискеты прямо у нас из-под носа. Но для этого следовало любой ценой развязать язык Силингу. С «химией» ничего не получилось — я уже объяснял, в чём дело. И я понадеялся на Князя Серебряного, у которого был личный интерес. Да и переводчику со шведского я не очень верю. Ну его… сам знаешь куда. Об одном ни я, ни Митёк не знали — о повышенном болевом пределе и полном отсутствии каких-либо эмоций. Благодаря слабой чувствительности и фантастическому бесстрашию парень молчит уже целую неделю! Неделю! У Аргента! Да у него за пять минут раскалывались вовсе не слабые люди!.. Как ни крути, он действительно вынудил отступить самого Андрея Озирского, до тех пор остававшегося непобедимым. А теперь бывший питерский супермен, ставший графом де Боньер, живёт на собственном острове в фамильном замке, катается на огромной яхте по морям и океанам. Но никакого удовольствия не испытывает, постоянно помня о поражении от Аргента. Он вынужден был бежать из России, а Митёк там остался и привольно жил… вот до этого времени. Чего они там только со Стефаном ни делали! И огонь, и кислота, и ток, и… Короче, переломали ему чуть не все кости и сняли половину кожи. В конце концов от парня одни лохмотья остались. Он без сознания уже был, но ничего Аргенту не отвечал. Тот сперва хотел его сжечь заживо в бочке с бензином. Ведь выпускать в таком виде ни в коем случае нельзя… А потом другую кару изобрёл. «Раз не сумел развязать его язык, так разрублю его к дьяволу! Нравится ему молчать — пусть молчит вечно!» Ну и… Ребята у Митька послушные. Приказал выдрать язык — выдрали…

— Прямо сердце зашлось! — Алексей Григорьевич потёр грудь под верблюжьим свитером. — И, самое главное, что не сам же Аргент парня на улице схватил. Мы его отдали «браткам», чтобы самим не пачкаться. Понадеялись на Митька и облажались, как фраера. С кем не бывает… И вот именно для того, чтобы друг бандит об этом никому не рассказал, надо принять меры. У него ведь могли остаться доказательства — диктофонная запись, например… Мы же Аргента не обыскивали. Так вот, замолчать придётся и ему. Пусть его язык останется на месте, но Князь Серебряный всё равно не сможет им воспользоваться. И тогда даже досье, которое от нас всё равно уже уплыло, будет выглядеть как пасквиль на честных милицейских генералов, которые здорово осложняли жизнь «братве». На сумасшедшего изувера, которым Аргент прослыл давно, очень много можно повесить. Да что там много — всё! И пресса, и общественность, и наше начальство не станут испытывать к этому уроду ни малейшего сострадания, какой бы жуткой ни оказалась его кончина. А славу победителей одного из самых кошмарных главарей ОПГ мы поделим между собой, и больше никому не отдадим ни крошки. Ну, разумеется, поблагодарим начальников за чуткое руководство, хотя они ни в зуб ногой… И ответим на их похвалы: «Служу России!» Как ты на это смотришь, Кирюш?

— А как мне смотреть? — Младший брат опять помешал кочергой в печке. — Другого выхода у нас всё равно нет. — Кирилл о чём-то задумался, потом щёлкнул пальцами. — Ну, вот бывают же чудеса на свете! Этому Стефану сам чёрт ворожит… Конечно, немым останется, если выживет. И сможет ли ходить — большой вопрос. А как танцевал «Под звёздами» — моя невестка до сих пор вспоминает! Ведь Аргент хотел его на свалке в мусоре схоронить, чтобы никто и никогда не докопался. По-другому от трупа не избавиться. Земля промёрзлая, сугробы высокие — в лес не закинешь. Крематории теперь этим не занимаются, так что нужно было извернуться. Он говорит, что за Уралом многих так зарыл, и никто не нашёл. В мусоровоз Стефана закинули, когда он уже почти холодный был. Крови-то потерял много, сам понимаешь. Специально такую машину выбрали, чтобы его в кузове ещё и прессом прижало для верности. Повезли на ближайшую свалку вечером, когда жуткая вьюга поднялась. А тут, как назло, патруль повстречался. Гаишники с подставной «скорой» проверяли, пропускают ли медиков на дорогах. И ведь дёрнул нечистый водилу этой «мусорки» не пропустить «подставу» с сиреной! Его, конечно, сразу припёрли. Стали нотацию читать, пригрозили прав лишить на три месяца или взять штраф. А водила видит, что это не обычный пост, и бакшиш тут не прокатит. Прав тоже лишаться не хочется, как ни крути. Он и шепнул гаишнику, что у него в кузове труп едет. Те даже не поверили — решили, что зубы заговаривает. Но поскольку мужик весь трясся от ужаса, решили посмотреть. Он всё повторял, что сам сдался, фактически с повинной пришёл…

Кирилл подошёл к стеклянной стене и задёрнул льняные кремовые шторы с зигзагами.

— Никто уже и не сомневался, что это труп, — продолжал он, возвращаясь в кресло. — А когда тело вытащили, обнаружили слабый пульс на сонных артериях. И это после того, что с ним сделал Аргент! И ведь ещё нужно обморожение добавить — голым в «мусорке» лежал. А когда приехала настоящая «скорая», бригаду замутило. Такой кусок мяса среди отбросов, да, как оказалось, без языка…

— И как теперь наш герой?

Алексей вертел в руках свой позолоченный мобильник. Этим аппаратом он никогда не пользовался на службе и носил с собой для связи с нужными людьми.

— На поправку идёт?

— В реанимации, конечно, но динамика положительная. Сейчас лежит в «Склифе» под охраной. Было уже несколько операций, и столько же ожидается. В «мусорке» израненному лежать — не полезно. Присоединилась инфекция, заявили о себе ожоги. Короче, не знаю, как в нём вообще душа удержалась. А вот гляди-ка! Не судьба, значит. Как тем питерским студентам — им тоже жить суждено. А что там стряслось, Лёш? Так и не доискались?

— Ну, давай прикинем! — снова загорелся Алексей.

Он уже хотел набрать номер и отдать самый важный на данный момент приказ, но решил повременить. Аргент должен был покинуть Москву лишь завтра утром. Правда, планы взбешённого провалом «братка» могли поменяться, и на этот случай Алексей пустил за ним «наружку».

— Знаю, что Алпатов в психушку попал. Глючит его сильно. Всё про какую-то бабу лопочет. Она сначала под видом дворничихи горячую воду в его ванной набирала, а потом ворвалась в квартиру с пистолетом. Кстати, дворницкий жилет и швабру нашли в подвале, а на голове у одного из убитых было ведро; кругом разлита грязная вода. Так что здесь никаких глюков. Трое застрелены в сердце, один — в затылок, почти в упор. Ювелирная работа, говорят эксперты. Дворничиха эта — профессионал высочайшего класса. Между прочим, тот, у которого ведро на голове, только из Москвы прибыл. Вызвали его для допроса связного. До этого со Стефаном работал. Язык ему вырывал, к слову сказать. За такое всегда Бог накажет, — подвёл итог Алексей и налил себе из стеклянного кувшина ещё морса. — Интересная личность возникла на нашем горизонте, не находишь? Во-первых, это женщина, причём действующая в одиночку. Ни Алпатов, ни студенты «Техноложки», Савинцев и Елизарова, ничего не говорили об её спутниках. Кейс с Курского вокзала тоже забирала женщина. Для такого аса сменить внешность — раз плюнуть. Она просекла засаду и приняла меры…

— Лёш, Алпатов припомнил, что по первости женщина показалась ему пожилой, какая уж точно не могла стрелять. Да ещё глухая, с аппаратом. Но потом он понял, что ей не больше сорока, и слышит дамочка, как кошка. Она высокая, стройная, но совершенно седая. Стрижка ёжиком — так удобнее парики менять. Глаза голубые, голос низкий. Ведёт себя очень уверенно, стреляет без промаха. Явно привыкла распоряжаться и самостоятельно принимать решения. Кстати, когда по вызову Алпатова к нему приехала «скорая», его нашли в сортире. Он был связан за большие пальцы рук — очень простой и надёжный способ лишить человека возможности действовать. Рот заклеен скотчем — видимо, для того, чтобы дал ей спокойно уйти.

— А кто «скорую» вызывал? Там же запись ведётся. И голос должен остаться. Кроме того, милиция выезжала…

Алексей через плечо смотрел на брата, который, стоя у простенькой полочки, рассматривал керамических рыбок. Их когда-то давно разрисовал красками Мирон и подарил Хельви на день рождения.

— «Скорую» вызывал сам Алпатов. Говорит, что она под дулом пистолета заставила. Кстати, «волына» принадлежала Митькиному пацану, так что почерка своего оружия мадам не подарила. После того, как Алпатов поговорил с диспетчером, оставила его в сортире и удалилась. А приехавшие медики, как положено, вызвали к трупам милицию и «следака». Да, вот ещё… Наверное, важно. Алпатов заметил, что дама эта говорила с акцентом типа прибалтийского или похожим на таковой. Внешне она северного, скандинавского типа. Только кожа слишком смуглая, даже желтушная какая-то…

— Ещё только ихних снайперш нам не хватало! — раздражённо сказал Алексей, но, похоже, особенно не заинтересовался. — Кто такая? Запишем в загадки. Но у нас и без того хватает проблем. Тураева до сих пор не нашли? Не нашли! Даже на след не напали. Хотя теперь это неважно — досье в Москве нет. Но расслабляться не стоит. И Тураева продолжим искать. Не навек же он затараканился, в самом деле! Если с матерью что-то случится, непременно выползет. Как бы это ни было опасно, придётся прибегнуть к варианту «Гамма». И начать следует до того, как Князь Серебряный исчезнет навсегда…

— Ты на него и это хочешь повесить? — Кирилл поставил керамическую рыбку на полку, чтобы не уронить и не разбить. — Не много ли?

— Нет, не много. Наш друг-бандит должен унести с собой как можно больше, и надо успеть его нагрузить. Всё будет выглядеть естественно до зевоты. Ничего не добившись от Стефана, «братки» решили выманить Артура другим, ещё более верным способом. Они возьмут заложников из числа родных Тураева, а позже главарь трагически погибнет. Такое у «братвы» сплошь да рядом. Он-то погиб, а заложники исчезли. «Быки» стерегут их в надёжном месте, ожидая, пока у бывшего мента с Петровки проснётся совесть. Из-за него непоправимо пострадал пятнадцатилетний мальчишка. А теперь он хочет и родную кровь пролить?

Алексей бросил берёзовое полешко в печку и выпрямился, словно полководец перед сражением.

— Решено — вариант «Гамма» под ответственность Митька. Ему уже всё равно — лишний грех не в тягость…

Кирилл молчал, не зная, стоит ли возражать брату, но ничего не мог предложить взамен. Вариант «Гамма» был одним из жемчужин «досье Вороновича», и поэтому применять его было крайне опасно. Дискету уже могли вдоль и поперёк изучить очень далеко от Москвы и сейчас догадаться, кто на самом деле похитил Нору Тураеву. Но если «слив» ещё в столице, и его пока не изучали, смысл в применении «Гаммы» имеется. Ведь Артур Тураев до сих пор не возник в поле зрения. Значит, ему есть что скрывать и прятать…

В соответствии с этим планом, на сцену выходила новая группировка. Она частично состояла из бывших, чаще всего проштрафившихся ментов. Частично — из настоящих уголовников. Банда и совершала преступление против намеченной жертвы. Немало наград и ценных подарков, а также звёздочек на погоны заработали братья Василенко, сражаясь со своими же «пацанами». Случалось, что членов банды сдавали, но чаще «мочили» при задержании, чтобы они гарантированно молчали.

Именно эту «фишку» всегда и держал про запас Алексей — она ни разу не давала сбоев. Действия группы облегчались тем, что в её составе были люди, носящие милицейскую, а также гаишную экипировку. Они были способны остановить машину и усыпить бдительность даже самого осторожного человека. Кирилл не стал спрашивать, кого конкретно хочет взять брат. Точно — Нору Тураеву, за которой следили уже так давно и пристально, что изучили все её маршруты и привычки.

Лёха идёт ва-банк, но иначе не узнать, где находится досье, и кто его сейчас читает. Кроме того, вина за это похищение в любом случае ляжет на Аргента. Их начальство радостно схватится за эту соломинку, потому что никто не захочет отвечать на подчинённых-«оборотней».

— Кстати, у палаты Стефана Силинга в «Склифе» стоит моя охрана, — сообщил Кирилл. Брат молча показал ему большой палец. — Ребята очень внимательно следят, кто к нему приходит. Но пока замечены только бабка с сёстрами. Да, ещё Борис Рубанов интересовался — папа его подружки. Эмилия тоже в больнице, только в другой. У неё менингит, осложнение после пневмонии. О том, что случилось с бой-френдом, девчонка узнает нескоро. Но вот кто меня по-настоящему волнует, — продолжал Кирилл, — это Сибилла Силинг, его мать…

— Так и не появилась? — оторопел Алексей, выходя из мрачной задумчивости. — До сих пор в неведении? И где такую Райников откопал? Парень у неё, конечно, геройский. Именно такого мужа я бы пожелал своей дочери, если бы она у меня была. С Сибиллой, значит, глухо?

— По крайней мере, к сыну она не приходила и поблизости не мелькала. У меня в агентуре Арсений Райников, кузен покойного Лёвы. Он обязательно сообщил бы о прибытии Сибиллы. Правда, Арсений обещал поспрашивать у Доры Львовны, потому что несколько дней её не видел. За это время обстановка могла измениться. Кроме того, Дора Райникова — близкая подруга Норы Тураевой, что, несомненно, придётся учесть при осуществлении варианта «Гамма»…

— А с убийством «мамки» как у тебя? Разобрался по-быстрому?

Алексею не терпелось скорее приступить к делу, но перед этим он хотел прояснить все без исключения вопросы.

— «Нарка» одного подставили. Он уже такой, что сам вспомнить не может, что было с ним, а чего не было. Внешне здорово напоминает Стефана, только ростом поменьше и фейсом пострашнее. Повернули дело так, что в суматохе и темноте у «Каширской» перепутали его с Силингом. А тот слишком уж подозрительно себя повёл, да ещё к троллейбусу прицепился. Ничего, тут всё нормально, правдоподобно…

— Нет, мать-то какова! — Алексей удивлённо покачал головой. — Муж на кладбище, сын в реанимации, а она и ухом не ведёт. Арсений говорит, и к дочкам не приезжала?

— В том-то и дело! Когда она появится в Москве, ты первый узнаешь, не волнуйся. Кстати, позавчера возвратился из командировки Яков, отец Арсения. Сын ещё раз получил подтверждение, что Тураев просил его помочь собрать досье или, по крайней мере, дать ключи от квартиры на Каланчёвке. Но когда Яков предложил Тураеву Арсения в качестве связного, тот категорически отказался. А Арсений, узнав об этом, донельзя оскорбился. Артур-то его подкаблучником обозвал, который без жены шагу сделать не может. С такими в разведку, понятно, не ходят. Я и подобрался-то к Арсению через его супругу Катерину. Пообещал её spa-салонам режим наибольшего благоприятствования, если уговорит мужа делиться кое-какими наблюдениями. Она второй ключ от каланчёвской квартиры передала, который Яков на всякий случай оставил. А потом доказала мужу, что с милицией ссориться не нужно. Катя — вообще бесценный осведомитель. Ей удалось на одной из закрытых вечеринок, оставшись незамеченной, увидеть вместе родителей Артура Тураева, которые оживлённо о чём-то беседовали. Нора Мансуровна счастливо улыбалась. Если речь шла об их сыне, значит, его прячет диаспора. Она-то, похоже, не в теме, и в этот момент получила привет…

— Отлично! С диаспорой тоже поработаем. Не выдадут Тураева — пусть готовятся к наездам и проверкам. Им жить в Москве — должны понимать… — Алексей подбросил телефон на ладони. — Уж чего у Тураева не отнимешь — так это мощного интеллекта и сыщицкой интуиции. Где бы он был сейчас, выбери себе в связники вместо Стефана Силинга Арсения Райникова? Хоть и не в масть нам его добродетели, но наблюдать за работой мастера всегда приятно. Правда, всего он предусмотреть не может. Например, варианта «Гамма»…

— Да, хитёр волчара! — согласился Кирилл. — Петруничев вспоминает, что он всегда так и действовал. Одинокий волк под луной — такой герб был у чеченских сепаратистов. И в этом — весь Артур. Никогда не знаешь, что он выкинет. А в конечном итоге всегда оказывается прав. Кто разглядел бы в «золотом» мальчике, пресыщенном, избалованном, да ещё склонном к нарушению закона, настоящего героя? А Тураев разглядел! И все слабости Арсения просёк с первого просмотра. Мы с ним оба на Катерину немедленно обратили внимание, но только с разных позиций. Для меня Катя оказалась находкой, для него — препятствием. Но это ещё можно было предположить. А вот Стефан… Утончённый европеец, пусть даже с некоторыми странностями! Он же четыре языка знает… знал… даже не соображаю, как теперь говорить. И вдруг — какой-то невероятный, азиатский, даже первобытный фанатизм!

— Да, Кирюш, враги у нас с тобой непростые. И это с какой-то стороны даже интересно. Но мне всё-таки питерская история покоя не даёт. Что-то мне там не нравится. А вот что именно, не могу сообразить. Чёрт с тем, что баба эта унесла диск с материалами по Питеру! Сами по себе они дёшево стоят. Но вдруг она и остальные носители прихватила! Профи такого уровня Тураеву не нанять — у него на это сейчас денег нет. Значит, её нанял кто-то другой. Получается, что с выходом Артура из игры все наши злоключения не закончатся. А вот какие возможности у приславших эту мадам? Судя по всему, не маленькие. И будет очень здорово, если всё удастся повесить на Аргента, таким образом зачистив концы.

— Четверых мощных пацанов завалить в одиночку, да ещё после этого мимо поста в ларьке пройти незамеченной! Это же экстра-класс, понимаешь?!

Кирилл, несмотря на вполне понятную тревогу и желание уйти из-под удара, не мог не отдать должное противной стороне.

— Факт, что не наш человек, а «контора»! И на кого работает, неизвестно. Думаю, подобных женщин здесь в обойме вообще нет. Значит, досье уйдёт из России, если ещё не ушло. Но не это главное, Лёш, не это! Важно, захотят ли на Петровке и на Житной нам поверить. Надо сделать так, чтобы они захотели. Но если здесь такие «профи» играют, то на простого заправщика дело не замкнут. Вопрос — стоит ли заниматься его матерью и дочкой? Вполне возможно, что дело ведут уже совсем другие люди. И ждут именно этого нашего промаха, специально переключая внимание на Тураева. Я, Лёш, Алпатову не до конца верю. Тип скользкий, трусливый. Маму родную продаст — если не за «бабло», то со страху. И эти студенты, что забрели к нему с кастрюлями… Тоже никакой подлянки нельзя исключать. Я теперь от собственной тени шарахаюсь — ни за что поручиться не могу. Почему этой дворничихе открыли дверь, причём два раза? Использовал Алпатов при телефонных разговорах с ней «маяки» или нет? Оставил на лестнице какой-нибудь знак или не оставил? Может быть и так, и этак, а потому лучше всё предусмотреть.

— Главное, Кирюш, линию защиты выстроить. Мы с тобой знаем, что мог собрать на нас Князь Серебряный, и от этого оттолкнёмся. Как в том анекдоте, помнишь? «Чем отличается хомяк от крысы? У крысы пиар хуже!» Вот и мы должны учитывать, что пиар у нас лучше, чем у Аргента. Особенно теперь, когда он сам себя превзошёл. Если он способен у парня язык вырвать, неужели на ментов пасквиль не накарябает? Может, мы о чём-то не знаем, так и не должны знать. И надо так сделать, чтобы этот кошмар со Стефаном непременно в прессу попал, на телевидение. Тогда всё внимание достанется Аргенту, весь негатив уйдёт на него. Так будет удобнее всем, — заключил Алексей, снова хватаясь за телефон. — Мать Тураева в последние дни никуда не ходила?

— Только в магазин — рядом с домом. Понятно, на сына боится навести.

— Но ей придётся это сделать!

Алексей так стиснул зубы, что по щекам прокатились желваки, а усы встали торчком.

— Если сама хочет жить… Передано досье или нет? Во втором случае Тураев отдаст его мне, потому что работать по маме начинаем сегодня, а кончаем завтра. Потом не грех уничтожить банду похитителей при захвате. Но мамочки, как теперь, моложавой и здоровой, у Артура больше не будет. И дочери тоже, если Норы Мансуровны окажется недостаточно…

Позолоченный мобильник выдал заливистую трель прямо в руке Алексея, и тот от неожиданности вздрогнул. Почему-то обоим братьям показалось, что в эту глушь дозвониться невозможно, но они ошибались.

— Слушаю! Да-да, конечно! Немедленно доставьте в Фирсановку. Говорю же — как можно быстрее! Всё, жду.

Алексей выключил связь и повернулся к Кириллу. Тот заметил, что брат будто бы не видит его, глядя куда-то внутрь себя. До боли знакомое его лицо стало совсем чужим.

— Лёш, что стряслось-то? — Кирилл наконец-то решил напомнить о себе. — Опять непонятки какие-то?

— Да нет, наоборот. Мы, наверное, всё сейчас поймём.

Алексей выпил стакан минеральной воды с газом, прикрыл глаза.

— «Пришла беда — отворяй ворота», как говорят в народе. Вот уж воистину так, Кирюш… На мой служебный адрес пришла маленькая бандероль, точнее даже заказное письмо. «Лично в руки». На яды и взрывчатку проверили — пусто. Там оказалась дискета вроде той, что мы ищем.

— Дискета? Какая? Та самая, то ли?..

— Не знаю. Сейчас увидим — её сюда везут. В любом случае что-то прояснится, а то от загадок уже голова вспухла. После подумаем, как быть. Всё-таки несколько групп у нас работали по досье и вполне могли добыть хоть какую-то её часть

… Они оба не помнили, о чём говорили ещё полчаса. Но когда Хельви распахнула дверь перед Сергеем Ермолаевым, оба сидели в каменном молчании.

— Здравия желаю! — Ермолаев, который сейчас был в форме, лихо козырнул обоим генералам. — Вот, пожалуйста, Алексей Григорьевич. Мне выйти? — предусмотрительно спросил майор.

— Да, подожди в соседней комнате.

Алексей не хотел, чтобы Ермолаев видел, как у него трясутся руки. Ставить дискету в дисковод пришлось Кириллу, потому что взволнованный Алексей никак не мог это сделать. А через несколько минут они уже читали то самое «досье Вороновича» почти в полном объёме. Отсутствовали лишь материалы Анны Шубиной, погибшей две недели назад.

Братья всё ближе придвигались к дисплею и чувствовали, как в жилах застывает кровь, а волосы шевелятся на головах. Досье, убойное и обширное, способно было утопить их обоих, и вряд ли дело ограничилось бы только отставкой. Этот проклятый «слив» тянул на полноценный процесс и реальный приговор. Вся сеть агентуры в подразделениях Министерства была раскрыта, и в самом конце, как восклицательный знак, стояли данные уже покойного Александра Голуба о политической деятельности братьев Василенко.

Вот тогда они и подумали о суде, ибо что угодно могло проигнорировать их руководство, но только не это…

«Господа, вы хотели знать, как выглядит «досье Вороновича». Удовлетворяю Ваше любопытство и прилагаю список адресов, по которым отправлены копии этих интереснейших документов…»

Подписи под обращением не было. Дальше следовал длинный перечень, включающий названия российских и иностранных изданий, а также тех организаций, которые должны были принять соответствующие меры относительно главных героев «слива» — МВД, ФСБ, Генеральная прокуратура, Интерпол. Кроме того, подробно перечислялись фамилии влиятельных лиц, которые использовали или могли использовать самих братьев Василенко и подчинённых им сотрудников в своих политических играх. Список оффшорных зон на всевозможных экзотических основах, где доблестные генералы хранили свои немалые средства, медленно полз перед их расширенными от ужаса глазами, снизу вверх по монитору и исчезал в пустоте.

Это был мат. Нет, всё-таки шах, потому что в запасе у братьев оставался беспроигрышный ход, который они сейчас и намеревались сделать.

— Кирюш, какой же я болван! — вдруг простонал Алексей.

Брат из-под длинных ресниц взглянул на него — с надеждой, как в детстве, когда искал защиты от больших мальчишек.

— Да это же Сибилла и была! Ну, дворничиха с прибалтийским акцентом! Всё сходится — внешность, возраст, профессиональные навыки… И акцент — шведский! Она здесь, по крайней мере неделю как в Москве, выезжала в Питер, а потом… Потом, скорее всего, отъехала в Финляндию или к себе домой — там близко. Мы предполагали, что профи такого уровня дорого стоят, и Тураев их не в состоянии нанять. Так вот, мы ошиблись. Сибилла работала на него бесплатно. Во-первых, по старой памяти — они ведь были любовниками ещё с девяносто третьего. Во-вторых, и это самое главное, Сибилла не могла не продолжить дело Стефана, то есть стала связной. Всё, действуем, пока глубже не увязли!

Алексей схватил позолоченную трубку со столика в гостиной, вернулся к компьютеру.

— План «Гамма» побоку. Начинаем операцию «Аргентина»…

— Знает ли она, что с сыном-то случилось? — пробормотал Кирилл, глядя на дисплей.

Там застыл снимок, запечатлевший раскопки ямы с останками членов оперативной группы, целиком уничтоженной Серебровским ещё пять лет назад. Трупы разложились до такой степени, что их никто не мог опознать, и дело закрыли. Несколько столичных классных специалистов нашли свой последний приют в сибирской тайге, а после были захоронены как неизвестные.

А здесь, в Москве, они числились пропавшими без вести. И братья Василенко, единственные, кто был в курсе дела, усиленно внедряли в умы коллег версию о том, что посланные на борьбу с Аргентом оперативники за солидное вознаграждение перешли на его сторону.

— Скорее всего, знает. Она информацию добывать умеет. — Алексей набрал одному ему известный номер и, не дожидаясь ответа, спросил: — У тебя всё готово? — Получив утвердительный ответ, генерал приказа: — Выполняй! Желаю удачи! — И выключил связь.

Он знал, что ответственный за осуществление плана «Аргентина» уже двое суток ждёт его отмашки, чтобы приступить к делу. Наконец-то настал долгожданный момент, когда Алексей Григорьевич с чистой совестью, повинуясь не только собственным эмоциям и желаниям, но и объективным обстоятельствам, смог санкционировать уничтожение главаря одной из самых опасных группировок. Беспредельщика, которого сам боялся до икоты.

— Мы ещё покувыркаемся! — процедил сквозь зубы Алексей, вспомнив слова знаменитого Глеба Жеглова, и хлопнул по спине печального братишку. — Покувыркаемся, — повторил он, без сил опускаясь на стул перед компьютерным столиком.

И вдруг его глаза вспыхнули радостным азартом. Аргент уже ничего никому не объяснит и не опровергнет ни одного из их с братом утверждений. А они вспомнят, наконец, свой долг перед страной и народом. Испепелив это исчадье ада, они избавятся от кошмарной обузы, тяготившей их столько лет. Когда-нибудь эта весть дойдёт и до небольшого острова в Средиземном море, и Андрей Озирский узнает, что наконец-то отмщён…

— Давай-ка поподробнее просмотрим весь этот понос, Кирюш, пусть даже он и воняет. Посмотрим, чтобы на все вопросы отвечать в унисон и ни разу не сбиться. И если Князь Серебряный не все грехи с собой в преисподнюю заберёт, а кое-что нам оставит, придётся попотеть. Но дело стоит того, братишка.

Алексей Василенко ободряюще улыбнулся, и его худощавое, рельефное лицо словно осветилось изнутри. А потом, ещё раз звонко хлопнув по спине приникшего к экрану брата, чётким шагом пересёк гостиную и вышел на веранду, где его терпеливо дожидался Сергей Ермолаев, и отпустил его домой.

— Сегодня рано утром на пересечении Кутузовского проспекта и Аминьевского шоссе произошла авария, в результате которой погибли три человека и четверо пострадали! — бодрым голосом сообщила девушка за кадром.

По экрану телевизора плыли жуткие картины ДТП, случившегося почти на том же месте, где в начале января застрелили Льва Райникова.

Тураев, поджав ноги, сидел на тахте, и дрожащая рука его не переставая гладила обмётанные щетиной щёки. Сибилла лежала на коврике в позе «Шавоса», подложив под спину блостер, и старалась думать о чём-то приятном. Но ничего доброго на ум не приходило. И она решила не думать вообще ни о чём, потому что рядом с трагедией Стефана меркли все её прошлые, настоящие и даже будущие победы.

— Один из погибших — лидер мощной организованной преступной группы, действующей на Дальнем Востоке, в Сибири и на Урале Дмитрий Серебровский, больше известный как Аргент или Князь Серебряный, — продолжала девушка, которой, судя по всему, было глубоко наплевать на тяжкое ДТП с довольно-таки большим количеством пострадавших.

А вот Артур с Сибиллой уставились друг на друга широко открытыми глазами.

— Автомобиль марки «Ламборгини-Диабло» двигался по Кутузовскому проспекту в сторону центра, когда наперерез ему на большой скорости выехал грузовик КамАЗ. Самосвал накануне доставил строительные материалы к месту проведения работ и рано утром возвращался обратно в область. Водитель КамАЗа и его напарник легко ранены. В «Ламборгини», кроме Серебровского, погибли его водитель и охранник. Ранения средней степени тяжести получили также водитель и пассажирка оказавшегося рядом автомобиля «Форд-Мондео», в которую после столкновения с самосвалом врезалась «Ламборгини». Удар был такой силы, что спортивный автомобиль, выполненный из суперпрочных материалов, сложился в гармошку. Спасателям пришлось извлекать тела погибших с помощью автогена. «Ламборгини» восстановлению не подлежит. «Форд-Мондео» получил куда менее значительные повреждения. Сейчас движение по Кутузовскому проспекту восстановлено в обоих направлениях, и образовавшаяся утром пробка постепенно рассасывается. Как нам стало известно, Дмитрий Серебровский возвращался из рублёвского ресторана «Царская охота», где праздновал день рождения своей гражданской жены Сондры. К счастью, она уехала из ресторана раньше, на другой машине. Серебровскому было сорок четыре года. Стала эта смерть результатом банального ДТП или за случившимся кроются куда более серьезные причины, надеемся, станет известно в ближайшее время…

— Выключи, — тихо попросила Сибилла, и Артур скорее угадал, чем услышал это слово.

Он торопливо щёлкнул пультом и склонился над женщиной, которая, как мёртвая, платом вытянулась на коврике. И не представить было сейчас, что совсем недавно эти губы, красивые, сочные, розовые, пленительно улыбались; а за один только взгляд бирюзовых глаз Сибиллы можно было отдать жизнь. Теперь глаза она прикрыла бледными веками, черты лица заострились, кожа посерела. И её седина оказалась к месту — у ног Тураева лежала измученная старуха.

— Я выключил, милая… Родная, дорогая моя! Но ведь это тот человек, который… — хотел напомнить Артур, но Сибилла резко села.

— Молчи! Я сама знаю, что это он… по его приказу… О, Господи! — И Сибилла тяжело, как-то неумело зарыдала. — Даже если бы Стефана убили… мне не было бы так тяжко, так страшно! К смертям я привыкла, а вот к такому… Нет, не готова! Не могу поверить, что больше никогда не услышу его слов, не смогу общаться с ним, как прежде! Я знаю, что в первую очередь виновата сама, потому что надолго оставила сына одного. И сейчас не успела вовремя… Хотя я вряд ли смогла бы помешать случиться этой трагедии, потому что избежать её можно было лишь одним способом — выйти из дела и скрыться. Но мой сын никогда не пошёл бы на это, потому что поклялся и Лёве, и тебе. Но теперь он уже никому не сможет дать слово. И виновата во всём я одна! Нужно было оставить службу после рождения Стефана — у меня была такая возможность. Я же мечтала вернуться в профессию — унижалась, умоляла, обещала быть безотказной и бессловесной. В итоге погубила и себя, и Стефана, а спасти никого не смогла. Теперь я уйду сама, но после того, как расплачусь по счетам. Ты знаешь, Артур, о ком я говорю. Несмотря на то, что главный виновник трагедии уже в аду, и даже в названии автомобиля было заключено имя Дьявола, его покровители тоже не уйдут от ответа. Я боюсь, что их постараются вывести из-под удара. Никому не хочется, как говорят в России, мусор из избы выносить. Кажется, я не совсем правильно сказала? Но смысл ясен. Самое страшное, что именно так и будет. На погибшего варвара попытаются повесить всех собак… Правильно? — Артур молча кивнул. — А сами останутся чистыми. Его кровью они уже смыли с себя все грехи. А теперь, чего доброго, еще и награду получат! А мой сын, мой любимый мальчик… Моя память о том, что уже никогда не вернётся!.. Если бы это сделали со мной, тогда понятно, тогда правильно! Я бы и слезы не уронила. Но чем Стефан заслужил такую участь? Да, его мать грешна, и отец был грешен. Он уже расплатился за всё. Я тоже согласна принять свою долю мучений, хоть уже ничего этим исправить не смогу. Только одно остаётся — каяться, каяться всю жизнь… И мстить! Мстить, пока в могилы «оборотней» не будут вбиты колья! Они ошибаются, надеясь погубить бандита и уйти от расплаты. Следующий ход — мой!

Тураев молча гладил ладонями её мокрое от слёз лицо. Целовал её губы, лоб, щёки, ёжик седых волос, шрам на затылке. Целовал бесконечно, чувствуя соль этих слёз на губах и понимал, что вот теперь, очень скоро, он узнал важную тайну. Услышит то, о чём не сумел услышать Лёва Райников. А потом он предложит Сибилле стать его женой. И всё равно, что она ответит. Поднимет его на смех, просто промолчит, начнёт терпеливо объяснять, почему это невозможно. Или просто встанет и исчезнет, теперь уже навсегда. Всё равно, он должен сказать эти четыре слова — «Выходи за меня замуж!»

— Папа говорил мне, когда объяснял, почему я не могу работать на спецслужбы… Я сама понимала, что предаю свою мамочку, которую замучили «гориллы» в чилийских застенках. А я потом служила тем, кто направлял, поддерживал, вдохновлял пиночетовский переворот! Я была молодая и глупая. Меня влекла романтика, гипнотизировала возможность выделиться, проявить себя совершить подвиг, преодолеть страх. Случившееся с мамой казалось мне пусть и трагическим, но всё-таки прошлым, а я хотела жить будущим. И не знала, что во времени всё взаимосвязано. И осознание всё равно придёт ко мне — через новую трагедию. И вот оно пришло… Теперь горе останется со мной вечно, потому что сын не будет лежать в земле и молчать, как все ушедшие. Он будет молчать рядом со мной, смотреть на меня, думать обо мне… Страшнее этой кары ничего не может быть. Потому что не образ, не память, а человек из плоти и крови будет свидетельствовать о грехе, о расплате, о покаянии. Но я пройду и через это, если теперь останусь в живых. И отпущенные мне годы отдам Стефану, одному ему! Для меня отныне существует только сын — его боль, его надежды, его желания. И каждое я выполню, чего бы мне это ни стоило. Я слишком долго пренебрегала его интересами, а теперь расплачусь и с ним тоже. Не знаю, как увижу его в госпитале, как буду говорить с ним, зная, что он уже никогда не сможет мне ответить. Но я постараюсь, потому что так надо. «Так надо!» — с этими словами я совершила много злых дел, но с ними же творила и добро. Правда, не преуспела в этом. Зло перевесило. Я проигнорировала шестнадцать лет назад посланный дар небес и снова пошла по скользкой дороге!..

Артур молчал и думал, как же Сибилла собирается отомстить. Ведь братья Василенко уже в курсе того, что она вернулась; добраться до них практически невозможно. Сибилла здесь одна, без средств и прикрытия. Да и вряд ли ей разрешили бы чинить самосуд, что бы ни сотворили с её сыном. И он, Артур Тураев, ничем ей помочь не может. Они снова вдвоём против всей этой тупой, агрессивной и продажной машины, как тогда — со Стефаном. И не дай Бог, чтобы Артур снова уцелел ценой чужой крови!..

— Я ещё ничего не знала про Стефана… Мне удалось беспрепятственно покинуть Петербург, пересечь границу, устроиться на несколько дней в Финляндии. Я в совершенстве знаю язык, и потому Виола Тойвонен ни у кого не вызвала подозрений. Очень быстро я систематизировала досье, откопировала его и разослала по адресам, как того хотел Воронович. Кое-что добавила и от себя, потому что знаю несколько больше обычных дипломатов. Но радости не было. Не чувствовала я даже удовлетворения. Усиленно занималась йогой, подолгу играла в покер, но никак не могла прогнать какое-то мерзкое, липкое ощущение. В этом пансионате оказалось много активных старичков, которые могли потратить на карты несколько часов в день. За долгие годы, — продолжала Сибилла тихо и доверительно, — я привыкла полагаться не только на свой «мужской ум», но и на женскую интуицию. А тут я не могла понять, что именно не так, что не нравится мне. Никак не могла схватиться за кончик нитки, которая вывела бы на свет. Мысли о Стефане не оставляли меня, но даже предположить было невозможно, что такие зверства происходят в двадцать первом веке, в российском городе! У меня на сердце будто лежал камень. И я, как ни старалась, не могла столкнуть его. Меня обуревали непривычные эмоции. Наверное, думала я, не стоило так откровенно злить «оборотней». Они ещё сильны и могут многое. Но что сделано, то сделано. Теперь, раз уж эти милые братья в курсе, надо бить наверняка. А то они выскользнут, как ящерицы, оставив нам хвост в виде трупа Аргента…

— Значит, ты не веришь, что «оборотней» накажут? — удивился Артур. — Я изучил досье с карандашом в руках и решил, что оно непременно ударит в цель. Хотя бы последней главой, где говорится, что братья-генералы на самом деле не верные псы нынешнего режима, а лютые его враги. И лишь до поры до времени они демонстрируют лояльность. Ты думаешь, это им простят? Или попросту не поверят, что такое возможно? Да, чего греха таить, у нас ныне кадры подбираются по принципу личной преданности. Впрочем, в России всегда так было. А раз преданности нет, или хотя бы существуют сомнения, то лучше с такими дела не иметь и «слить» при удобном случае…

— Может быть, — задумчиво произнесла Сибилла, поглаживая свои короткие седые волосы, чтобы скрыть шрам. — А, может, и нет. У меня была возможность изучить механизм принятия решений в российской элите. Ознакомиться с правилами игры, существующими в вашей стране. То, что братья оказались опороченными, даже нелояльными, может сыграть в их пользу…

— Но почему?! — изумлённо перебил Тураев, будучи не в силах далее разгадывать эту викторину. — Или я в самом деле идиот, или…

— Второе! — в свою очередь перебила Сибилла. — Ты не идиот. Ты просто здравомыслящий, порядочный человек. Такой и сам всякой мерзостью заниматься не станет, и других не заподозрит — по крайней мере, без веских оснований. Но существует масса народу, который ничем не может занять отпущенный Всевышним срок, кроме как интригами, комбинациями, провокациями и так далее. У вас это называется — разводка. Как безумные игроманы, как распоследние «нарки», они постоянно придумывают новые способы получения денег и удержания власти. И один из их постулатов гласит — те, на кого есть компромат, котируются выше «чистеньких». Компромат — как крючок для рыбы, как узда для лошади. За него можно дёргать, а, значит, гарантированно управлять человеком. И он становится самым ревностным исполнителем воли держателя компромата. А потому существует опасность, что все наши усилия пойдут… как у вас говорят… кошке под хвост?

— Коту, — хмуро поправил Тураев. — Или псу, как больше нравится.

— Видишь, никак не могу постичь все тонкости русского, а ведь стараюсь! Лёве обещала полюбить Высоцкого, но пока не сумела. Голос потрясающий, а некоторые тексты кажутся бессмысленными. Лёва говорил, что вы с ним с детства фанатели. Теперь ты один у меня остался — с кем могу повспоминать, поплакать.

Сибилла встала с пола, уселась рядом с Артуром на тахту, обняла его и поцеловала. Она приехала утром, когда Тураев как раз забивал очередной «косячок» и думал, что через месяц станет готовым «торчком». Но в следующий момент обрадовался, что успел втянуть в себя немного анаши. Иначе не смог бы услышать от Сибиллы о том, что произошло со Стефаном в эти две недели. Сейчас был уже день, и боль постепенно утихала. Наваливались новые события, и нужно было как-то на них реагировать.

— Короче, ты считаешь, что переданного по инстанциям компромата недостаточно, и братцы могут выскочить? Да ещё и повернуть случившееся в свою пользу? Тогда, по-твоему, что нужно делать? Я, честно говоря, надеялся на отставку, на уголовный процесс, даже на «суд чести». В мои розыскные годы эти слова ещё не были пустым звуком. Но если дело обстоит так, как ты говоришь, тогда мы вообще зря занимались этим «сливом». Зря прятали его, собирали недостающие части. Непонятно для чего погубили столько народу! И жертва Стефана, самая страшная, тоже напрасна?

Вторая их встреча произошла уже не в Долгопрудном, а на отцовской даче. Там, кроме Артура, проживала пожилая женщина, которая готовила и убирала, а также два парня-охранника. Зимой посёлок пустовал, и слежку можно было очень легко заметить, хотя бы по отпечаткам подошв на чистейшем снегу. Артур не ослаблял бдительности, но до самого возвращения Сибиллы всё было спокойно.

— Если бы Лёва сразу спросил моего совета, я запретила бы ему ввязываться в чужие разборки. Но дело слишком далеко зашло, и отступать сейчас поздно. Остаётся навсегда заколотить этот «ящик Пандоры», — спокойно сказала Сибилла.

Она уже справилась с отчаянием, и Артур в который раз восхитился ею. Сам он чувствовал невероятную слабость и желание забыться хоть на два часа, чтобы не думать о Стефане.

— Кстати, Воронович-то жив! Не могу сказать, что здоров, но, по крайней мере, понемногу начинает узнавать родных. А это уже хорошо…

Тураеву показалось, что ему на голову грохнулся кирпич. Но даже тогда, наверное, он не был бы так изумлён. Значит, Сибилла знает о Вороновиче и обо всём деле куда лучше самого Артура! Тогда она, конечно же, может строить предположения и предлагать решения. А его холопье дело — слушать и повиноваться.

— Ты… в курсе дела Вороновича? Лёвка считал, что его приятель погиб. По крайней мере, он очень опасался Аргента.

— И правильно делал, что опасался! — кивнула Сибилла. — Аргент сумел лишить его рассудка. Скорее всего, допрашивал «под химией» или с использованием африканских снадобий; и организм дипломата сдал. Слава не обладал сильным характером. Мы ведь лично знакомы. И это помогло мне его опознать. Конечно, мало кто мог бы выдержать такое. Не тело, а один сплошной синяк. И голодом его морили, и воды почти не давали. Когда я отлёживалась в деревне на севере Кении, местный знахарь шепнул, что в заброшенной хижине неподалёку скрываются белые люди. Местные боятся их и хотят, чтобы те ушли. А поскольку нас там было пятеро, и все — профессионалы, мы решили сходить на разведку. Староста деревни выделил нам в проводники и для охраны самых лучших парней. Действительно, в лесу, километрах в пяти от деревни, обнаружили полуразвалившуюся хижину, а в ней — четырёх человек. Один — белый; оборванный, худой, как скелет и явно сумасшедший сидел на цепи и выл. Когда мы вошли, он попытался убежать в угол на четвереньках, но цепь не пустила. Его сторожили двое местных и один белый, к которому я и обратилась. Оценив наш численный перевес, он счёл нужным ответить на вопросы без предварительных условий. Я поинтересовалась на английском, кто они такие и что здесь делают. В это время несчастный безумец вдруг оживился. Громыхая цепью, он рванулся к нам из угла с воплем 6 «Спасите!» — тоже по-английски. А мне вдруг показалось, что я его знаю. Пришлось напрячь извилины и вспомнить, что это — Лёвкин приятель, Славик Воронович. Только как он здесь-то оказался? Разумеется, мы прихватили пленника с собой. Двое из моей группы были арабами. Через Судан они переправили Вороновича в Египет. Сам он не то, что меня, мать родную не узнал бы. По дороге он заболел лихорадкой, заразил меня и чуть не умер. Чтобы не давать показания в полиции, мы просто оставили его в Хургаде, понадеявшись на добросердечие отдыхающих. В карман сунули записку с его именем. Действительно, россияне, загоравшие там, отвезли Славу к консулу, который оказался тоже его знакомым. Тесен стал наш шарик, не находишь?

Сибилла взяла ладонь Тураева, потёрлась об неё носом, потом приложила к своей щеке.

— Не знаю, что вытянул Аргент из Вороновича в той африканской хижине. Но твёрдо знаю — дипломат жив. И. даст Господь, к нему вернётся разум…

— Короче, один из тех, кого я числил мёртвым, на самом деле живой! Отлично!

Тураев поднялся с тахты, подошёл к двери, прислушался. Всё было тихо. Потом точно так же замер у окна, поправил плотные шторы. Подумал, что уже, наверное, не сможет видеть дневной свет — так привыкли глаза к сумраку.

— Но что дальше? У тебя есть план?

— Даже если я ещё не раскрыта и раскрыта не буду, у меня остаётся очень мало времени. Я должна вскоре вылететь в Шанхай, чтобы встретиться там со своим будущим мужем…

Сибилла увидела, как вспыхнули, а потом потухли воспалённые глаза Тураева, и обняла его.

— Но я не стану ему женой. Как и обещала, покончу с прошлым, и мне не нужен будет этот брак. Но просто исчезнуть я не имею права. Необходимо всё объяснить руководству, иначе меня неправильно поймут. Этот человек работает в Росвооружении. Артур, я никогда бы не стала говорить с тобой на такую тему, если бы не приняла окончательное решение уйти со службы. Он сделал мне предложение, узнав о гибели Лёвы. Я не хотела отвечать согласием, но моё руководство приказало сделать это. Теперь же я заявлю, что трагедия сына лишила меня здоровья. И, стало быть, выполнять поручения на прежнем уровне я не смогу.

— А если бы не случилась эта история… кошмар со Стефаном… ты пошла бы за того мужика? Просто потому, что приказали? Неужели это возможно — становиться чьей угодно женой по приказу?

Тураев, много чего слышавший о Сибилле, не до конца верил в это.

— Тогда пришлось бы, несмотря на то, что этот человек не нравится мне как мужчина. А вот тогда, в девяносто третьем, я получила приказ выйти за Лёву и очень обрадовалась. И мы сразу же объявили о нашей помолвке. Помнишь, у Домского собора, когда купили янтарные кулоны?

Сибилла достала из-за ворота свой, и Артур сделал то же самое. Ни слова не говоря, они обменялись подвесками, потому что на их руках не было колец.

— Ещё с большим удовольствием я вышла бы за тебя. Но, к сожалению, ты был женат. Да простит меня Лёва, но это так. Я любила вас обоих, но тебя сильнее…

Артур не сказал Сибилле те четыре слова, и она ему ничего не ответила. И одновременно оба поняли, что обо всём договорились. И ни к чему теперь тратить время на ненужные излияния…

— Живыми генералы оставаться не должны, иначе тебе не будет покоя. Они никогда не забудут, что устроил им Армагеддон с этим досье. И Стефан должен выздоравливать в покое, в безопасности. К тому же, здесь живут мои дочери, которым тоже не нужны потрясения. Поэтому я в общих чертах объясню тебе, что собираюсь сделать…

Чтобы не привлекать внимания посторонних поднимающимся из трубы дымом, Артур пользовался масляным радиатором, который хорошо прогревал комнату. Когда он оставался в дачном доме один, как сегодня, то днём на улице не показывался. Только поздно вечером или ночью жадно глотал морозный воздух, а после снова скрывался за дверью.

Сейчас, когда над домом в серой дымке плыл белый кружок холодного солнца, ему хотелось глубоко забраться в уже обжитую нору. Тураева не на шутку пугало это животное желание, но справиться с собой он не мог. Здесь, под Можайском, в ста пятидесяти километрах от столицы, он чувствовал себя более-менее сносно.

А вот Сибилла, которой грозило никак не меньше неприятностей, свободно разгуливала по улицам Москвы и Питера, отнюдь не всегда прибегая к маскараду. И сейчас она снова собиралась в бой, оставляя своего, да, своего мужчину в тёмном логове…

Тем временем Сибилла зачем-то принесла из коридорчика свой сапожок, тщательно вытерла его словно добытой из воздуха ветошью.

Потом на глазах изумлённого Артура сломала каблук пополам, и нижняя его есть встала параллельно полу. Далее Сибилла ногтём подцепила набойку оставшегося, короткого и толстого каблука, который оказался полым внутри. И вытащила оттуда упаковку, как показалось Артуру, с двумя пальчиковыми батарейками. Далее, ни слова не говоря, она вернула обуви первоначальный вид, и только после этого взглянула на Артура. Ему очень хотелось изучить сапожок и понять, как там всё устроено.

— Слушай внимательно! — Сибилла уселась на ковёр по-турецки, и все члены её при этом гнулись, как резиновые. — Артур, алло!

Она, неожиданно для Тураева, рассмеялась, словно забыв, как совсем недавно умирала тут от горя.

— У меня и туфли такие же есть, на лето. Ничего особенного, американская модель для женщин-водителей, чтобы не брать при поездке в ресторан дополнительную пару обуви. Ты-то с этим не сталкивался, а я знаю, как мешают шпильки за рулём. Да и бежать, в случае чего, неудобно, можно ногу подвернуть. Меня такие «лодочки» уже не раз выручали, как и эти сапожки. Когда я изображала дворничиху, тоже «сломала» каблуки, иначе всё выглядело бы по-идиотски. Что же касается тайника в каблуке… Неужели никогда не слышал? Да это же позапрошлый век! Даже раньше, наверное, люди использовали обувь не только по прямому назначению. Ты удовлетворён? Готов слушать главное?

Тураев молча кивнул, думая о том, что должен справиться с возникшими фобиями и выйти из дома сегодня же. Досье уже пущено в дело, и генералам не до Артура. Нарываться сейчас, после гибели назначенного в козлы отпущения Серебровского, они не станут.

— Артур, у тебя, неверное, есть знакомые уголовники. К сожалению, я в полиции не служила, а для выполнения моего плана требуется именно этот контингент. К тому же, человек должен быть местным, с чем у меня большие проблемы. Ведь в России я практически не жила. Если у тебя есть возможность, обещай, что сделаешь, как я скажу. Хотя бы ради Стефана…

— Я сделаю всё, что в моих силах, но выше головы при всём желании не прыгну.

Артур пока не понимал, чего хочет его любимая, но старался быть с ней абсолютно искренним.

— Мои контакты не так обширны, как тебе кажется. Но попробую помочь… Только скажи, что нужно делать, чтобы я потом объяснил человеку. Я заранее согласен на всё — именно ради твоего… нашего сына!

Артур произнёс последние слова тихо, но с такой страстью, что Сибилла вздрогнула.

— Да, ты говорил… Он назвал тебя отцом… — пролепетала железная женщина, и к её щекам прилила краска.

— Стефан был очень одинок в семье Райниковых, но даже не это главное. Парню нужен отец, а Стефан даже не знает, от кого происходит, кто дал ему жизнь. Он сказал мне в одной из доверительных бесед, что последним его желанием перед смертью было бы узнать. Ничто на всём белом свете не интересует его так. Таков удел всех внебрачных детей…

— Да! — прервала Артура Сибилла, и её лицо исказилось, как от боли. — Я поняла… Теперь думаю, что зря молчала так долго. Хотя, узнав правду, ты поймёшь и мои резоны. Но правда предназначена лишь для вас со Стефаном. Прошу тебя, чтобы никто на всём белом свете не знал о том, что я расскажу тебе сегодня. Но это случится только для того, как мы разберёмся с главным делом.

Сибилла подкинула на узкой благородной ладони упаковку с батарейками. И Артур про себя удивился, вспоминая, что этими вот ручками она мыла грязную питерскую лестницу, а после застрелила четверых бандитов.

— Итак, я знаю, где находится вилла старшего генерала Василенко — Алексея. Я также в курсе того, что они с Кириллом любят коротать вечера у камина, как англичане викторианской эпохи. Но проникнуть на виллу мы с тобой определённо не можем. И потому требуется профи, способный каким-то образом положить две эти крошечные вещицы в камин. Их можно бросить с крыши в дымоход, а можно просто подложить из комнаты. Но для этого необходимо попасть внутрь виллы генерала…

— Я не понимаю, чего ты хочешь! — перебил её Артур, стараясь схватить самую суть. — Готовишь самосуд? Как я тогда, на яхте? Другого выхода, по-твоему, не остаётся?

— Да, ты всё верно понял! — Сибилла с улыбкой смотрела на батарейки. — Скажу больше — с удовольствием сделала бы это сама, но впутывая тебя, но мне не пробраться на виллу. Обещаю, что если обстоятельства сложатся неудачно, и ты снова окажешься обвиняемым, я не оставлю тебя. Объявлю, что ты работал в моих интересах, не владея всей информацией. А я будто бы поставила такое условие нашей с тобой свадьбы. Свои обещания я всегда выполняла, — торопливо продолжала Сибилла, боясь, что Тураев откажется вновь идти на конфликт с законом. — Я вытащу тебя непременно! Более того, исполню любое твоё желание. Я буду принадлежать тебе безраздельно всю оставшуюся жизнь — так же как и Стефану. Я хочу быть с вами и буду обязательно, только подари мне счастье мести! Милейший господин Алпатов дал генералам описание моей внешности, и меня к вилле никто близко не подпустит. Я ведь жизнь спасла этой мрази, а он… Ладно, не стоит о нём говорить, хотя пристрелить его было бы правильно. А теперь мне на Рублёвке появляться нельзя. Нужен новый человек с ловкими руками и напрочь лишённый всяких комплексов. Он должен будет всего лишь обеспечить попадание этих двух капсул в камин — и всё! Никаких взрывов, никаких ядов в шампанском! Как он это сделает, совершенно безразлично. В случае чего при нём найдут лишь безобидные пальчиковые батарейки. Они и будут безобидными — до тех пор, пока не попадут в огонь…

— И что тогда?

Артур любовался прищуренными, беспощадными глазами Сибиллы; казалось, они могли, как клинок, рассечь человека надвое. Эта женщина сейчас была прекраснее, чем прежде — как гениальный творец в минуты вдохновения.

— Это — ртуть с добавлением некоторых реактивных компонентов, которые при нагревании выделяют токсичные вещества. Для человека, который подышит этим в течение часа, — верная смерть…

Тураев слушал тихий, грудной голос с пикантным акцентом и боролся с желанием то ли обнять эту жрицу Немезиды, то ли рухнуть перед ней ниц. И долго лежать так, в несказанном блаженстве, потому что сам хотел того же. Хотел, но не знал, возможно ли такое в принципе.

— За эти дни я побывала не только в Хельсинки, но и в Стокгольме. Ещё раз попросила сделать политический расклад. Этим у нас занимается один из лучших специалистов по России. Артур, поверь, что такой компромат убил бы всех генералов в Европе и Америке, но у вас свои законы. А именно — целесообразность превыше всего. Если эти братья кому-то для чего-то нужны, их вину переложат на покойного Аргента и закроют дело в связи с гибелью обвиняемого. Они это знают, и потому спешат. Я не могу допустить их реабилитации, а потому совершу возмездие сама. Мне и только мне нести в этом и ином мире ответственность за то, что произойдёт в скором времени — если найдёшь нужного человека. Я не могу простить им то, что Стефан оказался в руках бандитов. Грязную работу они всегда поручают прикормленным уголовникам. И ты, Артур, я знаю, жаждешь того же. И Лёва тоже, ибо душа бессмертна. И все прочие, живые и мёртвые, взывают к справедливости. Найди человека, Артур, и я заплачу ему очень много! Ради сына я отдала бы последнее, но, к счастью, этого не требуется. Те средства, которыми я располагаю, позволяю даже после расчёта с нашим помощником и ухода на покой жить безбедно ещё долгие годы…

Она не произносила главных слов, но взгляд говорил Артуру именно то, что он хотел услышать. Теперь голубые глаза не резали клинком надвое, не били током высокого напряжения, а мягко светились в полумраке. Тураев вспомнил, что они сейчас в доме одни, и улыбнулся.

— Я сделаю это, даже если вновь придётся сидеть. Ради Стефана я пойду на всё. В его муках виноваты именно «оборотни». Аргент здесь — только орудие, палач, получивший приказ. И схватили твоего сына именно по ментовской ориентировке. Надо ещё о бабе той не забыть, которая сдала его. Но об этом мы подумаем позже. Кроме того, шесть человек, которых прикончили генералы, стоят перед глазами. Я видел их лица на снимках, а я Ярцевым и Пирожинским даже разговаривал. Владислава особенно ярко помню… Он отдел мне дискету и побежал вглубь парка прекрасным финским шагом — сильный, высокий, полный жизни. А жизни-то оставалось всего несколько минут! Там, в Туркмении, он выжил, потому что знал, где враг. А в России, в Москве расслабился, до конца не веря, что свои прикончат его в интересах тамошних наркоторговцев. Видимо, его убили, чтобы обыскать, — как Лёвку. Не знали только, что диск уже передан. Ну, и, разумеется, хотели заставить замолчать. Я же лишь чудом спасся в тот вечер. Только потому, что вовремя получил от Стефана сигнал тревоги…

Артур помолчал немного, и Сибилла не торопила его.

— У меня есть на примете один вор, который запросто проникает в любую дырку. Возможно, влезет и в трубу, если камин не будет в тот момент топиться. Разумеется, придётся ему заплатить, и немало. Я согласен, что компроматом сейчас никого не удивишь, если только от братцев уже не хотят избавиться. Но это вряд ли — слишком ценные кадры. Все самые сомнительные дела берут на себя. Тут до меня дошли слухи, что Алексей Василенко начал новый проект. В прошлом году в Москве убили зампреда Центробанка, который боролся с отмыванием денег. И теперь старший генерал намекает, что и в этом преступлении легко обвинить вообще любого банкира. А потому они должны платить просто за будущую спокойную жизнь. По данному эпизоду в досье тоже есть показания…

Артур замешкался, но быстро заговорил снова, сжимая руку Сибиллы в своей.

— Ты права! Нужно действовать иначе, а не ябедничать, как в детском саду. Да неужели там, — Тураев указал пальцем вверх, — действительно ничего не знают?! И мы, как идиоты, несли им эту правду, теряя кровь и жизнь, надеясь на их божественное милосердие? Для того, чтобы впредь не чувствовать себя убогим, я найду этого вора. Из-под земли его достану! И уговорю сделать то, что мы хотим, потому что иначе нельзя. Этот вор живёт в Питере; по крайней мере, раньше жил. Нужно узнать у Виктора Возыхова, отца девочки Полины, где сейчас находится Пашка Бушуев. Это тот самый парень, что начинал вместе со мной работу и чудом не оказался на месте Стефана. Он до сих пор скрывается в Ленинградской области и потому имеет больше возможностей. Я попрошу его встретиться с «законником» по кличке Модернист. Павел не может вернуться в Москву, пока сила и власть в руках этих генералов. Значит, он крепко заинтересован в их исчезновении. Только два условия на сегодня… Нет, три!

Артур поймал отсутствующий взгляд Сибиллы и поблагодарил Создателя за то, что прямо сейчас не напоролся на резкий отказ.

— Ты хотела рассказать мне всё об отце Стефана…

Тураев чувствовал себя идущим со слегой по болоту, и каждый миг рисковал сорваться в трясину.

— Расскажу, — шёпотом отозвалась Сибилла и взяла его голову в свои ладони. — Твоё второе условие?

— В Питер, искать Бушуева, поеду я. Во-первых, от тебя не знает и может не поверить. Во-вторых, я снова должен работать по делу, а не сваливать его на женские и детские плечи…

— Принято, — всё так же шелестяще ответила Сибилла. — А третье?

— А третье… Только обещай, что не обидишься, — предупредил Тураев, всё крепче прижимая к себе Сибиллу, и уже отчётливо ощущал биение её сердца. — Можешь отказаться и сразу забыть, чтобы это не мешало делу!

— Ну, говори! Не обижусь. — Артур почувствовал, что Сибилла улыбается. — Не бойся, мальчик, и дерзай!..

— Поскольку я выезжаю сегодня вечером, у нас ещё остаётся достаточно времени для того, чтобы выспаться, — начал заходить издалека Тураев, хотя мог бы этого и не делать. — Выспаться в одной постели, как это было четырнадцать лет назад. С той только разницей, что я больше не женат. И нет рядом Лёвки Райникова, которого мы могли бы этим огорчить. А, стало быть, мы можем наконец-то официально оформить наши очень давние отношения. Оформить несмотря на то, что твоё руководство никогда не одобрит брак с бывшим зэком, не погасившим судимость, да ещё уволенным с заправки за прогулы. Вот я и сказал всё, что хотел. Теперь казни или милуй…

Тураев склонился перед Сибиллой, заранее принимая любое её решение, выражая готовность слепо ему повиноваться и не таить обиды. Он старался сейчас не думать о том, как отреагирует на этот его шаг Ирина Валитова; но дочка Симочка, уж конечно, несказанно обрадуется. Она молча принимала от Артура подарки, включая целую кучу всевозможных кукол Барби с гардеробом, но отношения к нему не меняла. Теперь уже отец никогда не будет жить с ними, и Серафиме ни с кем не придётся делить свою мать.

— Милую!

Сибилла легко скользнула ладонью по его волосам, и к щекам Тураева от счастья прилила горячая кровь. Забыв о том, что родственники могут вернуться и застать их в постели, он поймал Сибиллу в объятия. Они вместе упали поверх одеяла, словно сбросив с плеч эти четырнадцать лет.

А потом Артур, запоздало сообразив, что они не сняли ни свитеров, ни тёплых брюк, долго гладил седой ёжик Сибиллы, багровый шрам на её затылке, похудевшие щёки, твёрдые плечи. И в сером свете первого мартовского дня он увидел, что лицо возлюбленной вдруг сделалось молодым, без единой морщинки. Тураеву казалось, что он целует седую девушку, у которой так и не нашлось времени на то, чтобы побыть молодой…

— Я никогда не принадлежала себе. Вернее, давно уже не принадлежала, и выбирать мужчин не имела права. Разве что в четырнадцать лет стала ездить с байкерами, которыми руководил Нильс Силинг. С его младшим братом Ларсом мы вместе лежали в больнице после несостоявшихся суицидов. Я порезала себе вены осколком зеркала, а Ларс пытался повеситься. Потом мы все вместе носились на ревущих «кроссачах» по дорогам Швеции. Я была в полной экипировке, и байкеры, похоже, забывали, что рядом девчонка. Чтобы укрепить свое положение в их сообществе, я готовила, стирала, убирала за ними мусор на привалах. Ну, и, конечно, стала любовницей Нильса Силинга, с которым мы позже на несколько часов поженились. Мой Стефан получил фамилию совершенно чужого человека, в то время как имя его отца знает весь мир.

После роковой аварии, когда я овдовела и получила не совместимые с жизнью травмы, божьей милостью выжила; за это время не раз заглядывала за Черту. Я могу сказать, что там очень хорошо — невероятно красивые оттенки зелени, цветов, неба, воды. Какие необыкновенно добрые люди со светящимися головами обитают живут в лучшем мире! Наверное, с этого и пошли представление о райских садах, о нимбах святых. Я умоляла их оставить меня в раю, но они неожиданно проявили твёрдость, даже жёсткость, и отправили меня обратно на больничную койку. Я вернулась в мир горя и боли, а после поняла, что не заслужила райского блаженства.

Ну, а дальше, уже связав жизнь со спецслужбами, я пыталась получать удовольствие от тех связей, которые одобряло руководство. Вы с Лёвой долго шли у меня ноздря в ноздрю. Но потом выяснилось, что ты женат. И развода, скорее всего, не получишь ещё долго. Лёва был сыном и внуком сотрудников Службы внешней разведки под дипломатическим прикрытием, а ты состоял в близком родстве с одним из тогдашних руководителей России.

Моего шефа устраивало и то, и другое, но в итоге жребий пал на Лёву. Впрочем, и от него я держала в тайне те несколько лет, что предшествовали нашему знакомству. Правду знал только папа, но он свято хранил секрет от любимого внука, пусть при этом у него от жалости разрывалось сердце. Теперь я думаю, что муки совести сократили папину жизнь на несколько лет. Ведь Стефан так просил его рассказать, откуда он взялся! А тут ещё Райниковы постоянно упрекали его в том, в чём мой мальчик вовсе не был виновен. Правда же могла вызвать скандал, который поставил бы Лёву перед необходимостью расстаться или со мной, или с родными.

В конце девяностого года меня направили на Ближний Восток с особо секретной и исключительно важной миссией. От неё зависела, не побоюсь преувеличения, дальнейшая судьба всего мира. Ну, уж большей его части — точно! Тогда шли активные приготовления к войне в Заливе. Не знаю, многие ли это сейчас помнят. Название «Буря в пустыне» было дано операции многонациональных сил во главе с США по освобождению Кувейта от иракских оккупационных войск. Но и дипломаты не сушили вёсла, пытаясь разрулить конфликт своими средствами. Оба эти процесса не мешали один другому; напротив, дополняли.

Мой папа как опытный специалист по разрешению кризисных ситуаций делал всё возможное для того, чтобы пушки не заговорили. А я проходила спецподготовку на тот случай, если война всё же начнётся. Из сотен претенденток на роль выбрали именно меня, в чём потом сильно раскаялись. Но я не думаю, что нашлась бы какая-то женщина, которая сумела бы выполнить данный мне приказ. И вовсе не потому, что «объект» отлично охранялся. С этим я могла бы справиться, пусть ценой собственной жизни. Даже если бы там вообще не было ни одного телохранителя, я всё равно провалила бы это задание. Я не нашла в себе для этого решимости и душевных сил.

В конце октября девяностого года вместе с отцом я прибыла в Багдад. И там, уверена, никто не знал, что перед ними не просто высокая стройная блондинка с ногами от плеч, дочь шведского посланника, но ещё и секретный агент. Я совершаю государственное преступление, раньше времени приоткрывая тайну тех дней, но теперь мне уже всё равно. Главное, чтобы желание Стефана исполнилось, и он наконец-то узнал, что в его происхождении нет ничего постыдного.

Как ты уже догадался, я стала любовницей президента Ирака, а фактически — диктатора этой страны. Тогда о нём и в Европе, и за океаном ходили самые ужасные слухи. Правда, меня успокаивали, уверяя, что женщин он не казнит. Более того, запрещает убивать их даже случайно; и не только белых, но и курдянок. Надеюсь, дальше можно не рассказывать — и так всё ясно. Я честно выполнила первую часть задания и очутилась в интерьерах «Тысячи и одной ночи».

Разумеется, мой шеф, а также его руководство, не рассчитывали с моей помощью получить какие-то секретные сведения, как бывало в других случаях. В мусульманских странах женщин используют лишь по прямому назначению. О том, чтобы доверить им государственную тайну, вообще не может быть речи. Никто и никогда там не станет откровенничать в постели, как это принято у европейцев и американцев. Восточные люди могут быть щедрыми и галантными, но всё равно не считают женщину равной себе, и это проявляется буквально на каждом шагу.

Я пользовалась там бешеным успехом — как же! Голубоглазая молодая блондинка, да ещё дочь уважаемого дипломата! Но спала я только с одним человеком, хотя мне не запрещалось бывать в ресторанах, во дворцах и виллах. Там я сполна насладилась жадным вниманием горячих мужчин и прелестями этой сказочной страны. Я всё-таки попала в рай — ведь именно там, в Междуречье, до грехопадения блаженствовали Адам и Ева. Мне было безумно интересно работать и как этнографу. Я беседовала с теми местными, кто хоть немного знал английский. Арабским я владела куда лучше, чем демонстрировала окружающим.

Выезжая в провинцию, я выспрашивала подробности обрядов, обычаев. Узнавала о привычках людей, о писаных и неписаных правилах. Рассматривала костюмы, украшения, оружие, сельскохозяйственные орудия, мебель и сами дома. А какие там ночи! Какое небо! То, что мы видим здесь, на севере, и даже в Южной Европе, не идёт ни в какое сравнение с бриллиантовыми россыпями звёзд на иссиня-чёрном бархате. И Луна там особая — огромная, будто бы одновременно покрытая и золотом, и серебром, и тоже усыпанная алмазами!

Меня возили по стране на автомобиле, разумеется, под присмотром спецслужб. Но так поступали со всеми иностранцами. Я посещала те самые места, которые прямо-таки дышали древностью и святостью. Финиковые пальмы, бескрайние виноградники, и совсем рядом — пустыня, откуда налетают песчаные бури. И две могучие реки, несущие свои воды с гор в Персидский залив! Я до сих пор помню особый, сложный, непередаваемый аромат тамошнего воздуха; но так и не могу определить, из чего он состоит.

Я посетила много стран, и могу сказать, что у Ирака очень сильная энергетика. На совсем небольшой территории сосредоточена память о прошлом, уходящая так далеко вглубь веков, что захватывает дух. И кажется, что земля эта вечна, вне зависимости от нынешних потрясений…

Я танцевала, флиртовала с довольно-таки влиятельными функционерами тамошнего режима, но ни разу не получила шанса услышать хоть что-то секретное. Со мной обращались, как с красивой, капризной наложницей, но не более того. Впрочем, я-то прибыла совсем с другой целью. Выполнить задание я должна была только после разгрома иракских войск в Кувейте. В том, что этим закончится, практически никто не сомневался. Вопрос был только в сроках. Мне оставалось ждать приказ и беречь себя, потому что на войне бывает всякое. Никто не может поручиться за свою безопасность, а я должна была уцелеть.

Перед началом налётов папа покинул Багдад, оставив меня в смертельной опасности. При этом плакал, как ребёнок, и проклинал себя за ту, давнюю слабость. Он не знал, в чём заключается суть моего задания, иначе просто сошёл бы с ума.

Семнадцатого января начались бомбёжки и обстрелы. И я, глядя на огромный, раскинувшийся по обоим берегам Тигра город, ждала, когда погаснет заливающее его море огней. Но никакой светомаскировки не было. При налётах огни вспыхивали ещё ярче, будто дразня врага и демонстрируя ему презрение. Но вскоре электростанции разбили, и свет потух. А я, глядя на это варварство, чувствовала, как в моих жилах вскипает кровь Кармен-Кристины Вальдес. О ней я совсем недавно говорила с бабушкой Хуанитой и её племянником Хавьером — моим двоюродным дядей. Встречалась и уцелевшими членами той молодёжной компании, в которую входила моя мама…

Самолёты с белыми звёздами; ракеты, запущенные издалека, с безопасного для агрессора расстояния несли мне смерть точно так же, как и прочим. И не осталось у меня никаких эмоций, кроме страха и ненависти. Я шептала, обращаясь к матери, что умерла она не напрасно. А я вовсе не зря оказалась здесь! Я сорву планы этих ошалевших от безнаказанности «хозяев мира», раз уж это не может сделать деморализованный, обманутый, распадающийся на части Союз.

Переход от праздности и неги к суровым военным реалиям был слишком резким. К тому же, в конце января, во время одного из налётов, я была легко контужена. Меня с тех пор рвало каждый день, но я и мысли не допускала, что могу забеременеть. Врачи незадолго до отъезда на задание признали меня бесплодной, уверяя, что без операции надежды нет. Я скрывала свою слабость, боясь, что меня отзовут раньше, чем я сумею реализовать свои намерения. И вот, в конце февраля девяносто первого, я получила сверхсекретный приказ, переданный по радио шифром — совсем как в фильме про Штирлица. Получила, но не выполнила его…

Именно поэтому тогдашний президент США, горячо поддержав послевоенные восстания курдов на севере страны и шиитов — на юге, вдруг неожиданно утратил интерес к ним. Он бросил доверившихся «освободителям» противников режима прямо под удары карательных подразделений. Сценарий предусматривал одновременное с началом мятежей устранение диктатора. Один или два раза об этом даже сообщали по радио, но известия оказались ложными. Привести приговор в исполнение, пусть ценой собственной жизни, должна была именно я.

Не буду перечислять все способы сделать это. Скажу одно — возможности были. И это притом, что «объект» — сам в прошлом боевик, ростом метр девяносто, постоянно вооружён и всегда начеку. Во время так называемых «физиологических контактов» любой мужчина как никогда уязвим, и этот не был исключением. В крайнем случае, я должна была раздавить у себя во рту ампулу с мгновенно действующим ядом, и тогда мы погибли бы оба.

Но во мне взыграла ненависть к агрессорам, к стоящим за ними силам, к собственному начальству, требующему от меня самоубийства во имя целей, лично мне не интересных. Собственно, почему молодая цветущая женщина должна уходить в могилу по прихоти поставщиков Пентагона, нефтяного лобби и некоторых, так сказать, соседей Ирака? Пусть сами делают то, что им нужно, а я умываю руки!

Почему-то мне стало так жаль себя, что я разревелась. Этого никогда ещё не случалось со мной. Только потом поняла, что речь уже шла не только о моей жизни, но и о жизни моего ребёнка, который тоже был бы обречён на смерть…

Кончилось тем, что я ненавязчиво намекнула «объекту» на возможность покушения. К тому времени я почти свободно говорила по-арабски. Он называл меня «шакра», как всех своих блондинок. Но поступок мой оценил и подарил невероятно красивый старинный перстень. Впоследствии ювелиры сказали, что украшение очень древнее и практически бесценное.

После этого меня внезапно перестали допускать до первого лица. И я доложила в центр, что не успела выполнить распоряжение, потому что очень чётко работала охрана. Они якобы проверяли меня перед каждым интимных свиданием, заставляя принимать ванну, открывать рот и демонстрировать служащим-женщинам самые сокровенные участки тела. На самом деле осмотр был вовсе не таким тщательным, и я вполне могла уничтожить их врага. Почему я не захотела это сделать, ты уже знаешь.

Бомбёжки к тому времени прекратились, и страна постепенно вновь переходила под полный контроль диктатора. Тебе, Артур, наверное, очень интересно узнать, как я на самом деле относилась к этому человеку, волею судьбы ставшему отцом моего первенца. Отвечу так — сложно. Я тогда спасла его от гибели, рискуя пойти под суд и надолго угодить в тюрьму, а то и быть просто «нечаянно» сбитой автомобилем. Пощадила я его не потому, что разделяла его политические взгляды и одобряла методы управления страной.

Я полюбила его как мужчину в самом примитивном, биологическом понимании этого слова. Мне вновь и вновь хотелось близости, как подсевшему на иглу хочется вколоть очередную дозу, даже если он понимает, что это — яд, смерть. Кроме того, как я уже говорила, нельзя было допустить, чтобы ещё в одном государстве, как за восемнадцать лет до этого в Чили, был реализован тот же дьявольский сценарий.

Моими усилиями исполнение приговора отодвинулось на целых шестнадцать лет. Но в итоге расправа свершилась. Я и в этот раз хотела помешать, даже принимала участие в подготовке его побега из тюрьмы. Уж такой я человек, что отец моего Стефана не может быть для меня чужим. Я хотела помочь ему, но на сей раз, Фортуна отвернулась от меня. О подготовке побега пронюхали, и экс-президента поспешили казнить. А я с огромным трудом, получив ранение, выскользнула в Иорданию, и затем — в Африку. Шрам на голове вечно будет напоминать мне о «новогоднем провале»…

А тогда, в девяносто первом, измученный неизвестностью папа примчался в Багдад и в ультимативной форме потребовал, чтобы я немедленно покинула это жуткое место — библейский Рай. Мы выехали в Египет, оттуда — в Нью-Йорк.

Не буду рассказывать, что мне там довелось услышать. О моих прошлых заслугах все как будто позабыли. Но всё-таки беременность спасла меня, и суда не случилось. Кроме того, сыграла свою роль полученная при бомбёжке контузия. Ухудшение здоровья не позволило выполнить задание — такой вывод сделали после тщательного изучения моих показаний, заключений медиков и экспертов.

Меня временно оставили в покое — чтобы не повредить ребёнку. Так я и прожила в Штатах до конца августа, когда родила мальчика с тёмно-фиалковыми глазами и кожей цвета кофе с молоком. Больше всего мне понравились его волосы — курчавые, как шёрстка ягнёнка.

Роды были тяжёлые, но обошлось без кесарева сечения. Сделали только эпидуральную анестезию, на чём настоял ведущий меня доктор Стивен Ричардсон. Его именем я и назвала сына. А второе — Аксель — мой мальчик получил в память папиного отца, своего прадеда.

Мы с папой старались не говорить о том, почему его в девяностом выдернули из Мексики и направили в «горячую точку». Наверное, именно для того, чтобы естественным образом подключить к делу меня. Я должна была появиться в Багдаде, ни у кого не вызвав подозрений. Я просто приехала туда с папой, будто бы на каникулы. В свои неполные двадцать пять я выглядела молодо, по-студенчески. Но, как ты уже знаешь, планам моего руководства не суждено было осуществиться.

Меня наказали молчанием — целый год не отвечали на мои просьбы позволить загладить вину, показать, что я ещё способна на многое. Но даже когда в начале девяносто третьего я прибыла в Москву, где познакомилась с тобой и Лёвой, дурная слава следовала за мной по пятам. Меня буквально травили, разве что не плевали в лицо. Постоянно напоминали о невыполненном задании и о внебрачном ребёнке. Я спрятала Стефана в родовой усадьбе и нигде с ним не появлялась. Даже Лёва узнал о существовании ребёнка только после нашей свадьбы.

Пребывание в «земном Раю» сделало меня ещё более опытной, привлекательной, желанной. Там я научилась исполнять «танец живота», жевать кат, есть руками, сидя по-турецки на коврах. Я слушала, как вокруг меня люди играют на местных музыкальных инструментах и поют чарующие, медово-сладкие песни.

Кроме того, во мне начали происходить странные перемены. Возможно, в этом возрасте, да ещё после родов, женщины меняются. Я не стала наседкой, зацикленной только на младенце, не превратилась раньше времени в старую матрону. Нет! Напротив, я ощутила себя ребёнком, заново открывающим мир. Там, где давным-давно библейская Ева вкусила запретный плод, я совершила то же самое. А, значит, взглянула на мир другими глазами. Я как бы снова потеряла невинность, но уже будучи не обкурившимся подростком, оглохшим от рёва мотоциклетных моторов. Я была в зрелом возрасте, в полном сознании. И потому поняла, что всё прежнее со мной случилось зря. У бесшабашной девчонки в кожаных штанах, со здоровенной татуировкой на предплечье, не могло быть ребёнка — по крайней мере, такого, как Стефан.

Он и в младенчестве излучал необыкновенную силу. Даже когда спал или сосал грудь, моё сердце, сладостно замирая, падало в коленки. Я прикасалась к нему, чтобы перепеленать, и меня буквально било током. Амалия, наша домоправительницы и практическая моя вторая мать, заметила неладное и отстранила меня от ухода за сыном. Ей почудилось, что я своими поцелуями и ласками пробуждаю в грудном младенце плотские желания…

Тогда в нашей усадьбе гостила дальняя родственница, шестилетняя девочка по имени Ингрид. Целыми днями она возилась со Стефаном — катала в коляске, пела песенки, забавляла его игрушками. А я, чувствуя, как трепещет в сердце непреодолимое желание вновь прижать к себе ребёнка и целовать, целовать его бесконечно, кралась за девочкой по садовым дорожкам. Где-нибудь за живой изгородью или высокой елью я предлагала Ингрид сбегать на озеро или уйти к подружке, оставив меня с сыном.

Когда Ингрид убегала, сунув рот конфету или пирожное, я низко склонялась над коляской и ждала момента пробуждения. Стефан открывал свои бесподобные глазищи с длинными ресницами, и в этот момент был очень похож на своего отца, когда тот просыпался рядом со мной во дворце. Много раз предавала я доверившихся мне людей, но на этот раз не смогла. И солгала под присягой, заявив, что шансов выполнить задание не имела. Мне удалось обмануть даже «детектор лжи»!

Ты можешь подумать, что я струсила, потому что живой всё равно оттуда не ушла бы. Нет, я пожертвовала бы собой в другом случае, даже будучи беременной. Сентиментальность никогда не была мне свойственна, да и сейчас я редко распускаюсь. Просто я не захотела убивать красивого мужчину. Считай, что это была прихоть самки, для которой нет политики, нет идеологии и религии, а есть только желание произвести потомство…

Честно говоря, этого я не планировала. После аварии, в которой погиб Нильс, у меня случился выкидыш. Мы, собственно, и поженились-то из-за этого ребёнка. Говорят, это тоже был мальчик, на сроке шестнадцать недель. И за всё то время, что я работала на «контору», последствий не было. Это пришлось по сердцу моему руководству. И вдруг, провалив задание, я ещё и рожаю! До сих пор не понимаю, как шеф после того ещё встречался и разговаривал со мной!..

Мне часто снится бомбоубежище — по бетонным стенам и потолку мечется свет фонаря, шевелятся чёрные тени. Плачут дети, молятся женщины. А на поверхности — сущий ад. Волнами заходят на бомбёжку самолёты, грохочут взрывы, рушатся дома, гудят пожары. А мне тупо хочется солёных огурцов — и ничего больше! Я готова была пойти под бомбы и ракеты, лишь бы раздобыть хоть один солёный огурец! Но его нигде не было.

И, что самое интересное, второй раз с точно такой же страстью я захотела съесть солёный огурец уже в Москве, в день нашей с Лёвой свадьбы, когда танки прямой наводкой расстреливали Парламентский дворец. С тех пор огурцы связываются в моём сознании даже не столько с беременностью, сколько с войной и горем, выстрелами и кровью. И ещё с лихорадкой, потому что в Ираке, напившись не очищенной воды, я подхватила какую-то заразу. И два года спустя, сразу после свадьбы, уже в Швеции, слегла с высоченной температурой. Но оба раза пронесло, и мои дети не пострадали.

Первые роды чудесным образом изменили меня, так что Берту с Агатой я произвела на свет без проблем. По возвращении из Ирака, уже в Штатах, мне настойчиво предлагали сделать аборт. Но я почувствовала, что в таком случае я никогда не рожу! И папа так хотел внуков… Ему было всё равно, от кого, главное, что они — часть моей матери. Даже не ради себя, а ради неё — не дожившей, не долюбившей — хотел Харальд Юхансон дождаться моего потомства. И приехал в Нью-Йорк за день до рождения Стефана.

Ребёнок родился в пятницу. Этот день священный — праздничный для мусульман, но скорбный для христиан. Я запаниковала, увидев в окне клиники предгрозовое небо. У меня уже начались схватки; а тут надвигается буря, и ещё неизвестно, чем всё кончится. Громады нью-йоркских небоскрёбов внушали ужас в этом шафрановом, инфернальном освещении. Я. дитя моря и леса, не привыкла к таким громадным домам. Казалось, что я на другой планете, и сейчас случится конец света.

Вокруг меня толпились врачи и медсёстры, лица которых были укутаны масками. Я видела только их встревоженные глаза и понимала, что дела мои нехороши. Стивен Ричардсон ещё накануне предлагал мне сделать кесарево, ссылаясь на крупные размеры плода и не совсем правильное его положение. Но я отказалась. Мысль о шраме на животе приводила меня в ужас. Да и просто из принципа я хотела родить сама.

И сколько раз за тот день я прокляла себя! Сколько раз воззвала к Всевышнему, чтобы Он простил мою глупость и спас сына! Ребёнок родился весь в крови, как будто уже был ранен. Сверкающая операционная то тут, то там была заляпана алыми и ржавыми потёками. А за окнами бушевал ураган, и ветер ощутимо раскачивал здание клиники. Слишком много зловещих предзнаменований сопровождало приход Стефана в этот мир. Моё сердце рвалось от ужасных предчувствий. Казалось, какая-то сила препятствует ребёнку, не даёт ему прорваться к свету. Но он всё-таки победил, как побеждал потом много раз.

Сквозь шум бури и грохот крови в висках я услышала, как он пронзительно закричал на руках у акушерки. При росте пятьдесят четыре сантиметра он весил четыре с половиной килограмма — в переводе на метрическую систему. Несмотря на все проблемы, срок я выдержала день в день.

Как я была рада тогда и как несчастна сейчас! Ураган и кровь не обманули, и моё предчувствие сбылось. Страх перед родами остался и после. Берту я рожала в Стокгольме, Агату — в Москве. И оба раза за окном светило солнце. Старшая стала подарком мне на двадцать восьмой день рождения. Младшая, как и папа, празднует в начале июня.

Артур, я понимаю, что поступила неправильно, так долго скрывая всё от Лёвиных родственников. И, самое главное, от Стефана!.. Но всё-таки мне кажется, что я пока не заслужила права взглянуть сыну в глаза и сказать: «Ты отмщён!» Не пообещать, а именно уверить его в том, что возмездие свершилось. И пусть мой мальчик навсегда останется немым, душа его должна возликовать, а тело — снова налиться силой.

Это произойдёт не раньше, чем капсулы окажутся в камине. Значит, всё зависит от тебя, Артур, и от того человека, которого ты хочешь разыскать. И на могилу мужа я приду только после того, как рассчитаюсь с генералами. Меня не удовлетворит кончина сумасшедшей старухи, которую назначили в формальные и непосредственные убийцы. Я желаю спросить с тех, кто послал её.

Моё сердце рвётся к Стефану, а разум говорит: «Рано!» Обещай мне, что сам расскажешь ему всё, что узнал сегодня, потому что сама я не найду в себе для этого сил. Перед тобой я могу исповедоваться, а перед сыном — нет. Я даже не знаю, смогу ли выдержать это свидание. Найду ли я в себе мужество для того, чтобы просто взглянуть ему в глаза? А уж чего говорить о давно минувшем!..

И обещай мне, что больше никому ничего не скажешь. Даже сводным сёстрам Стефана, не говоря уже о родственниках Лёвы! Тебе я открылась потому, что мой сын имеет право знать, от кого произошёл по воле Всевышнего. А ты, Артур, всегда должен помнить, чей сын назвал тебя отцом. Стефан потянулся к восточному человеку интуитивно, чем в очередной раз потряс и растрогал меня…

Ты рассказывал, что Стефану на Рублёвке гадала цыганка. Помнишь? Предупреждала его об опасности, исходящей от женщины, — и это сбылось. Его сдала мать приятеля, и шёл он перед этим на встречу с дамой. Возможно, произошло ещё что-то, о чём мы не знаем. А ещё гадалка сказала, что его отец недавно погиб. Видишь, это тоже верно!

У нас в Скандинавии тоже есть такие ведуньи. Особенно на севере, где ещё сохранились непроходимые леса и первозданная природа. Амалия возила меня к такой колдунье. Втайне от папы — он этого не любил. Старуха сказала, что у меня будет три мужа и трое детей. Мужчины будут меня любить, но всем им я принесу несчастье. И каждого я предупреждаю об этом, чтобы мог вовремя передумать. Говорила Нильсу Силингу — он женился на мне, не поверив, и погиб. Предупреждала Лёву Райникова — и его постигла та же участь.

И ты, Артур, хорошенько подумай, прежде чем делать мне предложение. Ведь даже Стефану я принесла горе! Как я хочу, чтобы вам рядом со мной было хорошо! Хотя бы просто спокойно — и этого достаточно. Счастливым мой сын уже никогда не будет. Да и ты слишком много испытал для того, чтобы радоваться жизни.

Только не надо всё сразу, при первом свидании, рассказывать Стефану. Сначала скажи ему только то, что его родного отца больше нет на свете. И пусть он постарается выкарабкаться — ради того, чтобы впоследствии узнать эту правду…

Артур Тураев раз за разом вспоминал сбивчивую, горячую, омытую слезами исповедь Сибиллы, лежа на верхней полке несущегося к Питеру экспресса «Красная стрела». Туда его впихнул огромный, страшный на вид, но очень добрый внутри повар Витя Возыхов. Точно также он январской ночью отправил из Москвы Павла Бушуева и свою дочь Полину. На сей раз, он помог уехать Артуру.

В купе Тураев оказался один и закрылся на оба замка, добавив к ним собственные хитрые приспособления. И всё-таки заснуть не мог, несмотря на то, что спать очень хотелось. Они с Сибиллой, лёжа в постели, так и не сомкнули глаз. А потом прошлось выбираться из дачного посёлка на машине родственника, искать Возыхова, ждать, пока он договорится со своим другом-поваром относительно ещё одной «левой» поездки.

И до сих пор горело, как обожжённое, правое плечо с рубцом, в которое уткнулась лбом Сибилла, прежде чем начать говорить. Артур слушал лязг, грохот, перестук колёс под полом вагона, разговоры в коридоре и на платформах, и почему-то никак не мог представить себе Стефана после того, что узнал о нём. Правда оказалась шокирующей, невероятной, даже бредовой. И всё-таки это была правда, с которой им теперь надо было жить.

Тураев вспоминал ночные беседы на Каланчёвке, видел перед собой необыкновенные, серебряно-золотистые глаза Стефана. Слышал его хрипловатый, негромкий, очень взрослый для его возраста, голос. И пытался сам себе ответить на вопрос — а имеет ли он право называться отцом парня, который уже никогда не сможет произнести это слово? Повторит ли Стефан его, написав на бумаге, набрав на клавиатуре ноутбука после того, как выслушает Артура и узнает столько лет хранимую матерью тайну?

Так и не ответив себе на этот вопрос, Артур забылся беспокойным, поверхностным сном. Ему казалось, что вагон вот-вот затормозит у перрона Московского вокзала. А на самом деле «Стрела» только пересекла границу Ленинградской области. В своём горячечном состоянии Артур пытался спрыгнуть с полки, но никак не мог сделать это. И вдруг с ужасом понимал, что потерял отданные ему Сибиллой маленькие цилиндрические капсулы, которые на самом деле преспокойно лежали во внутреннем кармане его куртки…

И всё же ему удалось проснуться, увидеть за окном платформу «Колпино» и понять, что уже нужно собираться. Проверив, теперь уже наяву, целы ли «батарейки», Артур удовлетворённо улыбнулся и посмотрелся в зеркало. Он испугался сам себя, увидев как бы со стороны эту кривую усмешку на перепаханном морщинами потемневшем лице. А потом подумал, что придётся красить волосы, потому что в нынешнем виде он выглядит глубоким пенсионером.

Вагон полз вдоль пустынной платформы — встречающих сегодня было немного. Шёл дождь, потом повалил мокрый снег. Низкие тучи ползли над вокзалом, отбивая у людей охоту мокнуть и мёрзнуть. Те, кто всё-таки оказались здесь, жались под навесом, оттуда высматривая своих друзей и родных. Тураев же знал, что его никто не встретит. И славно, если никто, потому что встречать человека на вокзале можно с разными намерениями. И, уже шагая по блестящей, залитой лужами платформе, Тураев вспомнил, что сегодня вновь пятница.

Он спустился в метро, тихо радуясь и удивляясь тому, что снова находится среди людей. А потом подумал, что ли разу за прошедшие семнадцать дней подпольной жизни не спросил у отца и других родственников, куда же подевался его «Гелендваген». Питер, как всегда, напоминал Тураеву о тех, кого он уже никогда не сможет встретить. О друзьях и врагах, чьи тени, как в песне Городницкого, чудились ему на здешних гранитах.

Давно, ещё в двухтысячном, покончила с собой прекрасная студентка Валерия Леонова, ребёнка которой удалось отыскать лишь после её кончины. А в позапрошлом, две тысячи пятом году, ушла из жизни легендарная женщина-следователь Галина Семёновна Милявская, которая теперь могла бы здорово помочь. Ей было восемьдесят лет, и скончалась она в служебной машине, по дороге к очередному месту происшествия. Похоронили её с воинскими почестями, когда Артур ещё «топтал зону».

Здесь же, совсем неподалёку, на яхте в Финском заливе, он сам совершил то самое дело, которым поныне гордился. Что ж, теперь он прибыл в Питер снова с криминальными планами. Только рванёт его мина не на маленьком судёнышке среди бурного моря, а в пылающем камине на Рублёвке…

Он доехал до Финляндского вокзала, купил билет в Сосново, и через несколько минут опять шагал по мокрой платформе вдоль стоящего состава. По стёклам вагонов лупил усиливающийся с каждой минутой дождь. Представив, на что будут похожи его ноги в обычных ботинках, Артур поспешил подняться в тамбур. Там перекурил, потому на улице противной дождь и порывистый ветер мешали зажечь сигарету. Потом Тураев вспомнил, что отсюда совсем недавно уезжала в Хельсинки Сибилла, и тёплая волна словно омыла его заледеневшее сердце, увлажнила угрюмые глаза.

«Хвост» Артур проверял больше не привычке, понимая, что генералам он теперь не интересен. Ведь серьёзные люди чаще убивают для того, чтобы чего-то не допустить, а не с целью за что-то отомстить. Но они с Сибиллой оказались по-детски наивными и задумали дурацкую игру, приписав обычным пальчиковым батарейкам волшебные свойства. Даже если те взорвутся в огне, вряд ли убьют даже крысу. И ядовитые пары улетят в дымоход, не причинив генералам ни малейшего вреда. Ну, может, вырвет их, пронесёт, или что-то ещё в таком роде; и всё забудется. А Стефан точно останется без языка. И, возможно, в инвалидном кресле…

Электричка отошла от платформы, поехала по Питеру, то набирая, то сбавляя скорость. Дождь монотонно стучал у самого уха Тураева, словно вколачивал гвозди в его мозг. Он сделает всё так, как хочет Сибилла, чем бы это ни грозило. А потом всё расскажет Стефану и спросит, хочет ли тот по-прежнему называть его отцом, да ещё видеть законным мужем своей матери. Ведь Стефан, узнав о своём происхождении, может передумать. Решит, что уже достаточно пострадал из-за Артура, и теперь ему ничего не должен.

Народу в вагоне было мало. Каждого человека Артур мог рассмотреть в деталях, и никто не вызывал у него подозрений. В Сосново он прибыл через полтора часа после того, как поднялся из метро на Финбане. А потом сквозь мокрую метель отправился искать транспорт до Снегирёвки, заранее выкраивая на эту немалую сумму.

Возыхов дал Артуру адрес и подробное описание местности, где до сих пор скрывался Пашка Бушуев. Полинку отец забрал в Москву, потому что в школе забили тревогу и потребовали предъявить девочку. Поскольку, кроме учителей, дочерью никто не интересовался, Виктор смирился с неизбежным и позволил Полинке вернуться к прежней жизни. А вот Бушуеву он объявляться не советовал, потому что у «оборотней» могли быть к нему вопросы…

— В Снегирёвку? Не-е, не поеду! — прокашлял очередной мокрый водила, вытаскивая дрожащими руками папиросу из пачки. — Я в Питер возвращаюсь из Приозерска. Сам видишь, у меня товар, и погода хуже чёртовой матери… А тебе кто там нужен-то?

— Раз не поедешь, так зачем тебе? — проворчал Артур, отходя.

— Он не поедет, а я, может, поеду! — крикнул другой водила, чутко прислушивающийся к их разговору. — Через два часа направляюсь в пески, могу тебя прихватить. Но не раньше того — загрузиться ещё нужно. Так к кому в гости собрался?

— К Возыховым нужно. Знаешь таких?

Артур, отринув вполне уместные подозрения, решил всё-таки бороться с паранойей.

— Как же! Я им на той неделе цемент и кирпич возил. Они дом новый строят там же, в Снегирёвке. А теперь вот в Пески еду — к Завьяловым. У этих вилла целая… Из Питера привозят сюда мешки, а я забираю.

— Ладно, подожду.

У Артура не было выбора, потому что никакого другого транспорта в ближайшее время не предвиделось. Нужно было найти сухое место, и он решил благоразумно вернуться к билетным кассам. Там можно было скоротать два аса и, если получится, вздремнуть на лавке.

— Без меня не уедешь? — Тураеву не понравились плутоватые, бегающие глаза водилы. — Не хочешь брать, говори сразу!

— А что, башли-то на дороге не валяются! Не мне же тебя на микитках тащить — машина повезёт. Вон фургон мой, видишь, раскрашенный?

Водила указал пальцем себе за спину, где на парковке теснилось много мокрых автомобилей самого разнообразного обличья.

— Где дожидаться будешь? Если раньше справлюсь, приду, заберу тебя…

— На вокзале приткнусь. Куда ж меня ещё надолго пустят?

— Ну, добро. Меня Николаем звать. А тебя?

— Зови Артуром.

У Тураева не было желания придумывать себе другое имя. Он откровенно зевал и думал только о вокзальной скамейке, где можно будет хоть ненадолго отключиться.

Скользя подошвами по раскисшим от дождя сугробам, Тураев вернулся под крышу, в сухое и сравнительно тёплое помещение. Здесь всё было спокойно, серо и скучно. Тураев прилёг, закрыл глаза и тотчас же вздрогнул, увидев перед собой Сибиллу. Она, как всегда, спала на спине, в «королевской» позе; из-под её сомкнутых век по впалым щекам текли слёзы. Что-то похожее мерещилось и в «Стреле», из-за чего так и не удалось уснуть.

Но на сей раз сон одолел Тураева. Тот полетел куда-то вниз с деревянного лакированного сидения, и опять резко очнулся. Ему послышался знакомый голос — там, у билетных касс. Голос этот только что попросил билет до Кушелевки.

Артур вскочил, как ужаленный, вытянул шею, стараясь за спинами ещё нескольких пассажиров увидеть говорящего. Потом он радостно улыбнулся — все верно, это и есть Пашка Бушуев собственной персоной. А, значит, не нужно ехать в Снегирёвку и платить Николаю. Хотя водилу, конечно, жалко — он уже мысленно оприходовал халтуру.

— Паш! Паша, погоди, не спеши!

Тураев быстро нагнал парня, который сначала чуть не бросился наутёк, а после просиял до ушей.

— Здорово, майор! — Так, по старой памяти, называл Тураева Павел. — Ты откуда здесь?..

— Да вот тебя ищу! Ты загостился под Питером, не находишь? А нас ждут великие дела, так что давай-ка вместе с город вернёмся. Что за Кушелевка такая? Вроде, проезжал сегодня…

— Да это в городе, следующая остановка после Финбана. Хозяева просили на улице Карбышева квартиру постеречь — их родственники в отпуск уехали. Понимаю, что зажился у них, так ведь не по своей воле! И не даром хлеб жру — помогаю по хозяйству, на стройке. Давно бы вернулся, так Витька Возыхов за меня боится. Говорит, что всех тех людей перебили, к которым мы хотели наведаться. И друг мой, Егор Зимин, преставился. Любка Жестерова жива, но у неё провалы в памяти начались. Теперь ей нужно в Барнаул возвращаться — одна жить не может, то и дело сознание теряет. Здорово, что мы встретились — хоть новостями обменяемся! Честно говоря, майор, я больше всех за тебя боялся. Возыхов говорил, по всей Москве искали тебя, да никак не могли найти…

— Я тебе ещё такое расскажу, что ты вообще в осадок выпадешь! — Артур, взяв Бушуева под локоть, вывел его на платформу, где останавливались идущие в Петербург поезда. — Стефана Силинга помнишь?

— Ещё бы! — Бушуев встревоженно взглянул на Артура. — Что с ним?..

— Только благодаря ему я по земле хожу, Паша, — глухо ответил Тураев. — Видишь — шевелю ногами, руками, говорю с тобой. А он… Не знаю, сможет ли ходить, но говорить уже точно никогда не будет. Ему Князь Серебряный, ныне, кстати, уже покойный, приказал язык вырвать…

— Да ты что?! — Бушуев покачнулся и едва не упал с платформы на рельсы. Артур грубо дёрнул его за локоть. — Как это… язык? Почему?..

— За то, что молчал. Неделю молчал, понимаешь? Аргент первейший мясник был, его вся «братва» боялась. Так что Возыхов теперь — твой второй отец, раз увёз тебя у них из-под носа. Извини, я потом подробнее расскажу; сейчас сил нет. Но главное ты уже знаешь. Думаю, пока хватит, чтобы оценить ситуацию. Как я сказал, Аргента генералы загасили, чтобы стрелки на него перевести. А я хочу, чтобы они за свои подвиги сами ответили! Стефана-то бандюкам они передали — факт. А перед тем задержали, публично обвинив в убийстве, которого он не совершал. Собирались через него на меня и на досье выйти, но парень не раскололся. Досье сохранилось и уже пошло в работу. А Стефан выжил чудом. Его уже в мусорке везли, чтобы на свалке похоронить. Там, как в болоте — надёжно. Из земли и из реки достать можно, а оттуда — нет. Мы с тобой, Пашка, уже тем гордиться можем, что знали его…

Бушуев, похоже, уже вообще лишился дара речи. Когда к платформе подошла электричка, он явно не понял, что это такое, как нужно себя вести. Люди полезли в тамбур. Вместе с ними вошли и Артур с Павлом; и ещё долго тягостно молчали. Проследовав по проходу из конца в конец вагона, они нашли себе подходящее место — рядом, в дальнем углу.

Только после этого Бушуев разжал челюсти.

— Блин, просто в голову не влазит! Кто этот Князь Серебряный?

— Я тебе потом расскажу — сейчас у нас другие заботы. Как видишь, счёт имеется и у меня, и у тебя. И ещё у многих, которые будут нам благодарны. Обязательно будут, даже не зная всех деталей…

Дождь поутих, и даже бледное мартовское солнышко робко пробилось сквозь плотные пепельные облака. Поезд с грохотом мчался обратно к Питеру, и Тураев мысленно благодарил судьбу за так кстати случившуюся встречу с Павлом. Теперь бы вот ещё Модерниста найти… А то ведь он и уехать может, и опять сесть — с него станется.

— Так ты ко мне, что ли, ехал? — будто только сейчас догадался Павел — И мы с тобой так классно встретились? Похоже, неспроста.

— Да, это угодно Богу, — серьёзно сказал Артур. — Когда-то должен прийти конец благоденствию этих…

Артур задумался, подбирая приличное слово, но не подобрал. Впрочем, Бушуев всё понял и так.

— Теперь, когда досье ушло по указанным в нём адресам, мы с тобой вряд ли интересуем наших героев. Тем более что находимся мы в Питере, и оказался я тут совершенно неожиданно. Тебе пришлось скрываться полтора месяца, мне — семнадцать дней. Но даже этого я им никогда не прощу! И ещё тех, кого не вернёшь… И Стефан! Помни о нём всё время, Паша, а не только сегодня и завтра. Это могло бы случиться с тобой, если бы не Виктор Возыхов.

— Да… Да, конечно…

Бушуев следил за проносящимися мимо деревьями, кустами, столбами, домами. Солнце зажигало капли на ветвях и лужи на земле холодным белым золотом.

— Чем я могу помочь тебе, майор? Тогда-то ничего не успел сделать. Даже ребятам не рассказал, зачем собирал их в ресторане…

— Найдётся тебе дело, не волнуйся. Повезло, что квартира есть свободная… Та, что на Кушелевке. Хоть отдохнуть можно, а то двое суток нормально не спал. А ты поедешь на Петроградку. Не бойся, всё подробно расскажу — я тот район знаю. В доме на Лахтинской встретишься с преинтереснейшим типом — вором-рецидивистом по кличке Модернист. Он мне тоже обязан, как и ты. Помог я ему в надежде на лучшее.

Тураев выразительно посмотрел Бушуеву в глаза, и тот кивнул.

— А зачем он тебе? Я. конечно, встречусь, если сумею, но хочу узнать, с какой целью. Не горю желанием вписываться в криминал — и без него вся жизнь наперекосяк. Вот сестру похоронил, ту самую. Нужно с её домом в деревне что-то решать. И в Москве новую хату искать — с прежней мои вещи выкинуть хотели. Хорошо, ребята из автоцентра пока их себе забрали. Короче, майор, не хочу я больше сидеть. И бегать от ментов тоже не горю желанием. Можешь поручиться, что мы опять в дерьмо не вляпаемся? Тогда, не подумавши, надавал тебе гарантий, и вот чем дело кончилось…

— Не бойся! Ты только проверишь, на месте ли Модернист и хочет ли он со мной повидаться. А уж своим вопросы мы наедине перетрём. Я тебя так и так вон выставил бы, — жёстко, чувствуя, как в сердце закипает раздражение, сказал Артур.

Похоже, он здорово напугал Бушуева рассказом о Стефане, а ведь хотел разозлить.

— Но без этого тебе не будет покоя, Павел. Ведь не факт, что генералов накажут. Скорее, напротив, повысят в звании или поощрят как-то по-другому. Мы с тобой не можем ждать и пассивно надеяться на торжество справедливости. Если хочешь спокойно ходить и ездить по Москве, поработай в Питере. И знай, что без жертв нет борьбы — вопреки господствующим сейчас в народе настроениям.

— Ну, всё, майор, всё, понял!

Бушуев почувствовал, как изменился тон Артура, заметил брезгливую гримасу на его лице.

— Что за Модернист, расскажи хоть! Как выглядит, чем прославился. Должен я знать или нет?

— О-о, это личность выдающаяся! По специализации он домушник, но не брезгует и другой добычей. Например, брал магазины и банки. Передашь от меня привет той фразой, что я потом скажу. Запомнишь её в точности — иначе не прокатит. Модернист — мужик очень точный и въедливый. По легенде, если кто-то поинтересуется, вы сидели вместе. Теперь ты решил его проведать. Посмотришь, как он там поживает. Спросишь, готов ли он в память прошлых лет выполнить деликатное поручение. С риском, конечно, но и не задаром. Суть я сам ему объясню — если захочет помочь. Думаю, дельце ему по вкусу придётся. Продажных ментов он страсть как не жалует. Живёт исключительно о «понятиям», которые ни за что не нарушит. Нынешнее дело — аккурат для него, Паша…

— Ну, это ясно, раз он «законник»! — Бушуев во время предварительной отсидки основательно изучил блатную иерархию. — Коронован?

— А как же! Уже давно, на сходняке в Ростове. Живёт, как положено, бедно и одиноко, в очень странной квартире на узенькой улочке Лахтинской. Там даже нет сортира — он делится с соседней квартирой. Кухня совмещена с прихожей. Зато у Модерниста два выхода — парадный и чёрный. А для него это важнее, чем какая-то там параша…

— Погоди, майор… — Бушуев о чём-то крепко задумался, потом вдруг вскинул голову. — Его Игорем зовут? А фамилия — Строганов?

— Да, Игорь Строганов! — От удивления Артур даже привстал. Электричка тормозила у станции «Грузино». — Ты знаешь его?

— Ага. Мы вместе на экспертизе в Сербском лежали. Он замочил двух охранников и «включил дурку». Но этот номер у него не прошёл. Косить под психа он умеет гораздо хуже, чем вскрывать замки и проникать в любое помещение. Действительно, везде влезет — и в сейф, и за решётку! В девяносто девятом ему дали «червонец». По идее, он ещё сидеть должен. Сбежал, что ли?

Бушуев очень хотел курить, но боялся рассердить Артура и не выходил в тамбур.

— Он выше этого! Зачем бежать, когда можно освободиться законно? Полсрока прошло, значит, есть право на УДО. А Модернист права качать умеет. Поведение у него всегда примерное.

Артур вспомнил круглое хитрое лицо вора, с которого никогда не сходила многозначительная ехидная улыбочка.

— Такой гений в состоянии по-честному своего добиться. Мне сегодня везёт, как пьяному чёрту, не находишь?

Артур в шутку постучал костяшками пальцев по сидение и сплюнул через левое плечо.

— Сначала тебя встретил в Сосново. Теперь оказалось, что ты знаком с Модернистом. Слишком долго не фартило — пока и меру знать. Тогда он тебе тем более поверит. И пойдёт на дело, так как любит головоломные задачки.

— Да, тот ствол, из которого он охранников замочил, стырил не откуда-то, а из сейфа заместителя прокурора области где-то в провинции. Представляешь — через форточку залез в охраняемое здание! Да ещё сейф вскрыл с документами и оружием! Форточка-то всего на двадцать сантиметров приоткрыла была… А ведь Строганов не худенький, и ростом Бог не обидел. — Бушуев вспомнил что-то и прыснул, как мальчишка, в кулак. — Интересно с ним сидеть было, да выпустили меня. Ты виноват, майор, что я не дослушал я его рассказы. Знаю только, что он мог по двенадцать часов сидеть в вентиляционной шахте, где нормальный человек ни за что не поместится — для этого вчетверо согнуться нужно. И сквозь любую решётку, как святой дух, проходил. Он и сам не знает, как пролезает в эти дыры. Даже спортом никогда не занимался, не то чтобы там йогой или другими особыми видами. Значит, он в Питере живёт? А говорил, что из Северодвинска. Папа его подводником был, уже умер. Строганов уверял, что это радиация так повлияла на его способности. А другого объяснения нет и быть не может. Природная супергибкость позвоночника — единственное, что смогли сказать врачи. Циркачи месяцами, годами отрабатывают трюки, которые ему давались запросто. А чем ты Модернисту помог? Я был не виновен, а он действительно охранников пристрелил. Говорил, что не хотел, но так вышло. Впервые в жизни сплоховал. Не сумел блокировать датчик на оконной раме склада, и сработала сигнализация. Палил наугад, на свет фонариков в руках преследователей, и наповал уложил обоих…

— Я помог ему раньше, в девяносто седьмом. Тогда Модернист убийцей не был и сам демонстративно сторонился «мокрушников». Его отец как раз в Северодвинске от рака умирал, и я отпустил сына попрощаться. Рисковал здорово — ведь Модернист мог и не вернуться оттуда, сбежать за границу. Нет, вернулся, потому что слово мне дал и по-блатному побожился. И тогда я взял его под стражу, хотя должен был на три дня раньше. Впрочем, в тот раз он быстро освободился. Авторитетные эксперты заявили, что человек с его комплекцией, как и с любой другой, не мог пробраться сквозь все запоры и уволочь двадцать коробок с компьютерами. Ты познакомился с ним через два года после этого, а тогда Игорь уже буквально до тонкостей отработал технологию проникновения в любое место. Ему и кличку дали за то, что пользовался новыми и в то же время крайне примитивными способами нейтрализации охранных систем. Магниты на дверях залеплял скотчем, на датчики надевал коробки из-под сока. Сейфовые двери каким-то особым образом сдвигал так, что, не повреждая замков, пролезал в образовавшуюся щель. Он всё демонстрировал экспертам, уже после убийства охранников, но я этим делом не занимался. Модернист клялся, что и стрелять-то толком не умел. Просто напугать их хотел, чтобы отстали. Но у него всегда получалось то, перед чем пасовали другие. И я хочу этот его криминальный талант хоть раз использовать в благородных целях. Ему не придётся на сей раз стрелять и даже воровать. Ему нужно проникнуть в сильно охраняемую виллу на Рублёвке, но ничего оттуда не брать. Наоборот, нужно оставить там, где скажу, те вещички, которые я ему передам. Главная его задача — не попасться при исполнении и не заложить меня, да и тебя тоже. Не хочу, чтобы мы с тобой снова в камерах гнили, а генералы новые звёзды ловили на погоны. Я выбрал Модерниста для дела, которое важнее жизни. Кстати, собой-то я давно не дорожу. Просто хочу поквитаться за Стефана, за друга моего Лёвку. За Влада Пирожинского и других, которых они раздавили между прочим, как тараканов. Кстати, Модернист не только гениально воровал, он ещё и судьбу умел предсказывать. Мне сказал: «Ты — правильный мент, я таких уважаю. Но долго в системе не продержишься, перемелет она тебя…» Как в воду глядел! — Артур пихнул Бушуева кулаком в бок. — Пойдём, покурим!

— Пойдём! — обрадовался Павел, у которого от желания затянуться изо рта уже побежала слюна.

Пошатываясь и хватаясь за спинки сидений, они вышли в тамбур. И после, закурив, сквозь стеклянные двери внимательно осмотрели весь вагон, но никто и пассажиров не обращал на них внимания. Похоже, слежки действительно не было, не Артур всё равно не расслаблялся. Возвращаться на старое место он не захотел, и потому потянул Бушуева за собой в другой вагон, более пустой и холодный.

— Я обязательно расскажу Модернисту про Стефана, и про других тоже… — Бушуев боком присел на скамейку у входа, а Артур устроился напротив. — Тогда он точно возьмётся за дело. Много говорить не надо. Он понятливый, шельма! Но вблудную точно работать не станет…

— Расскажи.

Артур вдруг почувствовал озноб, спрятал кисти рук в рукава насквозь промокшей куртки. Только бы не свалиться сейчас, когда ещё ничего не сделано, и даже нет договорённости с Модернистом! А потом пусть бы хоть умереть, но только жаль расставаться с Сибиллой!..

— Об одном прошу, Павел. Не забудь за разговорами, зачем в действительности пришёл к нему. И постарайся пригласить Модерниста в ту самую квартиру, куда мы едем сейчас. За ним могут следить, а я не хочу, чтобы меня застали у него дома. За хату не бойся — он там и гвоздика не скоммуниздит. Я за это головой ручаюсь! И визит его по совершенно незнакомому адресу вряд ли напряжёт «наружку». Придётся тебе поверить мне на слово… — Артур чувствовал, что озноб усиливается, и поэтому торопился. — Скоро выходить-то? Что там у нас? — Он повернул голову, и боль стрельнула в бровь. — «Девяткино»… Это уже Питер?

— Формально область, но метро уже подходит, — объяснил Бушуев, и Артур облегчённо вздохнул. — Скоро будем на месте, а там поглядим. Самих бы нас за воров не приняли, когда станем двери отпирать. Ты уж помоги мне, майор, по старой дружбе, а то Модерниста придётся звать раньше времени.

Павел, наморщив лоб под пепельной чёлкой, смотрел, как выходят на платформу одни пассажиры, поднимаются в вагон другие. Над городом опять потемнело, и на стёкла полетели капли дождя.

— Там видно будет, — коротко ответил Тураев, мечтая только о горячем чае и ванне, где есть ещё шанс прогреться. — Два раза мне сегодня уже повезло. Будем надеяться, свезёт и в третий. Ну а положен ли нам четвёртый, решать Господу Богу…

Семейство, состоящее из двух пенсионеров, их внука и собаки, поднялось и торжественно проследовало мимо Тураева с Бушуевым к выходу. Стукнула входная стрелка под полом вагона — электричка затормозила у станции «Ручьи»…

 

Глава 8

— Алексей Григорьевич, расскажите же, наконец, что это за Аргент такой! Вся Москва слухами полнится. И вам, гляжу, он даже из могилы гадит. Уже в прессе склоняют ваши с братом имена — якобы вы крышевали преступный бизнес разнообразного направления. Вроде, и игорный там был, и женщины непотребные, и даже наркотики… Прямо многостаночники какие-то, герои криминального труда!

Молодой красивый брюнет с несколько женственным лицом, попивая зелёный чай с лимоном, очень дружелюбно беседовал со старшим Василенко. Третьим в их компании был функционер правящей партии, который до сих пор вставил от силы пять слов.

— Кстати, почему Кирилла Григорьевича нет?

— Он мечтал увидеться с вами, но этой ночью внезапно заболел.

Алексей и сам чувствовал себя не очень хорошо, но на столь важную встречу всё же прибыл. Нельзя было терять блистательный шанс выскочить из ямы, куда их, как ни крути, загнал Тураев.

— Я брату дословно передам весь разговор — обещаю…

Во рту у Алексея внезапно появился какой-то мерзкий металлический привкус, и он украдкой сплюнул в платок.

— Очень жаль! — Брюнет сочувственной покачал головой. — Грипп?..

— Даже не знаю. Он действительно два дня провёл в клинике на обследовании. Возможно, там и заразился. Говорит, что очень болит поясница. Жар, рвота, даже бред ночью был. Обычная простуда не помешала бы ему явиться на встречу, — заверил собеседника Алексей. — Брат действительно очень плох. Жена от него не отходит…

— Что ж, желаю ему скорейшего выздоровления! — Брюнет снова отпил зелёного чаю. — Надеюсь, на следующий раз мы соберёмся здесь в более широком кругу. Но, прежде чем сделать вам заготовленное предложение, я хочу узнать, что за злодей вас оболгал публично. Ведь даже в зарубежной прессе вашу фамилию на все лады склоняют, связывают даже с африканскими и афганскими наркоторговцами. Не удивлюсь, если всплывут Медельинский картель и «Аль-Каида!», — пошутил брюнет, с интересом разглядывая бледно-серое, но всё же красивое, мужественное лицо генерала. — Честно говоря, я просматривал эти документы со смешанным чувством ужаса и азарта. Настоящий триллер — набитые скелетами могилы, многомиллионные счета в оффшорах, дворцы в Арабских Эмиратах, даже частные субмарины! Вам, Алексей Григорьевич, и работать-то, наверное, некогда было при такой нагрузке! Тогда позвольте спросить — откуда у вас столько наград, преимущественно боевых? — Брюнет указал на планки, украшающие китель Василенко. — К тому же вы давно носите звание Героя России. Ещё с первой чеченской, если не ошибаюсь? Как вас только на всё хватает, ума не приложу!

Брюнет откинулся на спинку кресла, покачивая над мягким тёмным ковром ногой, обутой в безукоризненно новый и очень дорогой ботинок.

Они сидели в гостиной номера «люкс» «Президент-Отеля», из окон которой открывался захватывающий вид на Москву — реку, соборы, дворцы. Но мешала мартовская погода — пасмурное небо снежная круговерть не давали вдоволь налюбоваться столицей. Впрочем, собравшейся подальше от посторонних глаз троице было вовсе не до этого.

— Потому и хватает, что этих преступлений мы не совершали. А то действительно потребовалось бы бросить всю текучку…

Василенко вновь украдкой сплюнул и побоялся, что брюнет расценит это как неуважение к себе. Но тот, похоже, ничего не замечал, и партийный функционер прилежно строчил в блокноте.

— «Красные» и впрямь перешли дорогу «синим», то есть милиция здорово осложнила жизнь преступникам. А Аргент — не тот человек, который легко переживает поражения, да и по-благородному он не сражается.

Василенко не замечал, что говорит о мёртвом, как о живом — так самому ему было худо.

— Я расскажу вам ещё одну чудовищную историю — кроме случая с несчастным мальчиком из Швеции… Посудите сами, можно ли верить утверждениям такого человека? Да и человеком-то его назвать трудно… Даже бандитские понятия для Аргента — пустой звук! Для всех, даже для самых отпетых, существует что-то сакральное или, по крайней мере, запретное, но Аргент позволял себе всё. В том числе он обожал писать доносы на сотрудников милиции, чего не сделает ни один уважающий себя блатной. Таким образом, он сеял в наших рядах недоверие, подозрение, неуверенность в честности и порядочности коллег. Наши ребята начинали таиться друг от друга. Везде им мерещились «оборотни» и «предатели», в присутствии которых нельзя быть откровенными. Наши сотрудники прятали материалы, добытые улики, переставали вслух обсуждать возможные версии. Каждый считал себя единственным «честным ментом» в кольце врагов, и это здорово мешало борьбе с криминалом. Аргент сумел внушить своим врагам, то есть нам, что он силён и вездесущ; а это здорово снижает самооценку. Он не только убивал и грабил, но ещё и обвинял в этом сотрудников МВД, называл их своей «крышей» и обещал в случае опасности «слить» некий компромат. Это он и сделал в конце февраля, когда почувствовал, что на сей раз из Москвы не уедет. Он отправил досье в прессу, и оно вскоре стало достоянием высших эшелонов российской власти. Аргент обещал мне это, и обещание своё исполнил. Я ведь имел с ним контакты — иначе невозможно работать с группировкой. Разумеется, чаще всего мы общались через посредников, но, бывало, встречались и напрямую. Любая война предполагает не только бои, но и переговоры. Так вот, Князь Серебряный не раз и не два обещал мне, что я крепко пожалею о своём усердии…

— Алексей Григорьевич, в высших эшелонах, как вы выражаетесь, тоже не дураки сидят, — успокоил его хорошенький брюнет, — и уж как-нибудь сумеют отличить чёрное от белого. Приём этот не Аргентом выдуман. Он стар, как мир, как все человеческие пороки. Оклеветать своего противника, измазать его в нечистотах, заставить его оправдываться — вот главное, чего добивались интриганы, провокаторы всех времён и народов. Пользуясь тем, что несколько лет назад действительно были разоблачены так называемые «оборотни в погонах», бандиты решили клеить этот ярлык на всех, кто особенно их донимает. И уже от руководства не только вашего Министерства, но и от более высоких должностных лиц зависит, дать или не дать ход этой кляузе. Иначе говоря, поверить или не поверить. Так вот, Алексей Григорьевич, я вас прошу и брату передать, что ни одному слову из этого доноса мы не верим. Ваш брат тяжело заболел — это и их вина! Тех, кто ударил его, как говорится, ниже пояса. Насколько я знаю, Кирилл Григорьевич был дважды тяжело ранен — сначала в Афганистане, потом — работая в милиции. И такой человек, «краповый берет», будет крышевать ОПГ?! Ну, позвольте, и в клевете надо знать меру, иначе она теряет всякий смысл! «Честных ментов» всегда «мочат», — с тонкой усмешкой перешёл на «феню» брюнет. — Но до такого даже бандиты и убийцы не доходили ещё ни разу. Да, вы хотели рассказать ещё одну историю про, к счастью, уже покойного главаря разгромленной вами банды! Я жду, мне очень интересно…

Они сидели в гостиной, а в спальне, в прихожей и в ванной толпились сотрудники служб охраны, не подпускавшие случайного человека даже к входу на этаж. Переговоры глушились не только коврами и портьерами, но ещё и специальной аппаратурой. Каждый, принимающий участие в конфиденциальных переговорах, был уверен, что сказанное не попадёт в прессу, не будет подслушано, записано, выложено в Интернет. Ярко горели люстры, переливалась богатая отделка стен и дверей, а за окнами уже сгущались сумерки. Алексей заметил это и подумал, что расстался с братом уже давно.

Несмотря на неважное самочувствие, старший Василенко радовался, понимая, что, кажется, пронесло. Трудно сказать, так ли в действительности чисты братья с точки зрения руководства. Но если один из самых влиятельных чиновников уполномочен произнести именно эти слова, значит, решение принято в их пользу. Им с Кириллом удалось доказать свою преданность, поставленную в досье под сомнение, и таким образом не рухнуть с карьерной лестницы. Похоже, они даже поднялись — на одну, а то и на две ступени…

Разумеется, многоопытный служака не заблуждался относительно истинного отношения к ним с братом в Министерстве. И, самое главное, в президентской администрации, откуда и прибыл с пышным эскортом этот чернявый красавчик. Но сам факт, что братьев не просто оставили в покое, не попросили со службы, не обратив внимания на компромат, но ещё и должным образом представили обитателям политического Олимпа, говорило о многом.

Ни Аргент, ни Тураев, ни стоящие за ними люди не учли главного обстоятельства. Чем сильнее на власть давили, чем больше предоставляли ей доказательств вины того или иного лица, тем больше вероятности было получить прямо противоположный результат. Казнить или миловать, ронять в грязь или возносить до небес — эти решения принимались строго ограниченным кругом лиц. И не под нажимом прессы или общественности, а исключительно по причинам, известным лишь узкому «кругу посвящённых». Даже доносы писались исключительно «по распоряжению», и самостоятельность здесь не приветствовалась.

Поэтому сейчас братьев должны будут не наказать, а наградить — чтобы не прослыть слабаками. Прислушаться к досье — означало пойти на поводу у бандита, который последней своей выходкой шокировал наряду с простыми москвичами и столичный бомонд. Отрезать язык внуку покойного иностранного дипломата означало выставить Россию на позор. Это пятно не могло быть смыто с Серебровского даже кровью.

Такой — виноватый, опозоренный — Алексей Василенко будет нужен очень многим «небожителям», и его пока предпочтут обелить. Местным газетчикам легко заткнут рот, а западных обвинят в потворстве клеветникам. И народ в итоге узнает, что генералов-патриотов оговорили враги, подкупленные мафиозными структурами. То есть теми, по кому и был нанесён удар.

Ну, а он, Алексей Василенко, немного погодя «сыграет в обратку» с Тураевым. Пострадает и вся недобитая команда бывшего муровца. которая вычислена практически полностью. Он обязательно отомстит за себя и за Кирилла, потому что иначе поступить не может. Пусть только расслабятся, пусть решат, то опасность миновала! И в самый неожиданный момент будут повержены в прах.

Только нужно вызвать из Куршевеля или Монте-Карло сына Демида. Пока Кирилл болеет, его нужно успеть посвятить в тонкости дела. Демид — единственный наследник Алексея. И ещё вилами на воде писано, сможет ли жена Кирилла Хельви завести новых детей…

— Эта история, наверное, лучше прочих характеризует Аргента. Всё случилось три года назад, когда он был уже очень богат, имел огромное влияние в криминальном мире. В основном, оно держалось на естественном человеческом страхе перед дикой расправой…

Генерал говорил ровным голосом, стараясь не делать между словами долгих пауз, но с каждой минутой это давалось ему всё труднее. Видимо, он заразился от Кирилла, потому что вдруг заныла поясница, и нестерпимо заболела голова. Металлический вкус во рту так и не исчезал, сколько Алексей ни пил зелёный чай с лимоном и крепкий кофе. В конце концов, к горлу подступила дурнота, и захотелось облегчиться. Но он продолжал говорить, стараясь использовать благоприятный момент и окончательно настроить августейшего представителя власти против Аргента, нанести ещё один мазок на устрашающий портрет того, кто уже не может возразить.

Но против этих слов Митёк вряд ли стал бы возражать. Наоборот, он по поводу и без повода вспоминал дело, закончившееся его полной победой над Андреем Озирским. Директор питерского охранно-розыскного агентства вынужден был не только пойти на выполнение условий Серебровского и тем самым признать своё фиаско. Он передал свой бизнес людям, связанным с братьями Василенко, и вместе со своим вице-президентом Оксаной Бабенко покинул страну. Оксана осталась на Украине, где занялась тем же самым частным сыском, а Андрей отправился во Францию. Там проживали двое его детей от третьей жены, потомицы аристократического рода Франсуазы де Боньер.

Человек, который никогда и ничего не боялся, практически бежал из России, оставив старших детей на родственников. С собой он прихватил только одного, внебрачного сына Андрея, чья мать давно погибла. Была с ними и девочка Маша, которую все считали тоже дочерью Андрея. Красавец-поляк всю жизнь пользовался бешеным успехом у дам, и появление нового ребёнка мало кого удивило.

Но Алексей Василенко, один из немногих, знал тайну рождения этой девчонки. Озирскому она не приходилась даже просто родственницей, и с её матерью он не был знаком. Но не об этом хотел рассказать генерал симпатичному брюнету, а об очередной проделке Аргента.

— У него до сих пор громадная агентура, не только за Уралом, но и в Москве. Один из его людей поцапался с судьёй Барсуковой, и Аргент лично явился решать вопрос. И надо же такому случиться, что Барсукова именно в это время огребла громадное наследство! Её дочь от первого брака, элитная путана, погибла при весьма скандальных обстоятельствах, которые в данном случае значения не имеют. Она вращалась в обществе олигархов, и от одного из них родила дочь. К моменту гибели куртизанки её ребёнку было четыре месяца. Бабушка стала опекуншей и владелицей всего, что нажила доченька непосильным трудом. Добра было так много, что им заинтересовался сам Аргент. Барсукова не пожелала договориться с ним полюбовно, и наш герой перешёл к некультурным действиям. Он заявил, что из-за вынесенного Барсуковой приговора пострадала семья его лучшего друга. Там дети, их нужно кормить. И пускай новоявленная богачка поделится с несчастными малышами. Получив огромную квартиру в новом доме, две иномарки и сундучок с драгоценностями, Барсукова не сдержалась и похвасталась на службе. А найти предлог — для Аргента пара пустяков. Короче, он потребовал у судьи сначала половину, а потом и всё наследство погибшей «ночной бабочки». Ещё того не хватало — отправит верного человека в колонию, а сама будет в роскоши купаться!..

Генерал, разумеется, не уточнил, что Аргент вёл себя так нагло и уверенно именно потому, что оба брата прикрывали его с самого опасного направления. И когда перепуганная судья Барсукова, мать погибшей жрицы любви, обратилась в милицию с заявлением о вымогательстве, именно Алексей с Кириллом сделали всё для того, чтобы обращение было проигнорировано. Прекрасно зная, кто такой Аргент и на что он способен, Василенко уверял несчастную женщину, что угрозы на самом деле ничего не стоят, и не следует обращать на них внимание. Всё объяснялось просто — с требуемого имущества генералам полагался «откат», который они, как всегда, добросовестно отработали.

Но Аргент ничего не расскажет. И те, кто тогда работал с ним, тоже в земле. Остаётся только Андрей Озирский — но он далеко. К тому же навсегда заработал репутацию предателя и перебежчика. Про его фирму, кстати, давно уже ходили самые нелестные слухи. Ну, а Барсукова не сможет оспорить слова генерала, потому что ничего не помнит. Даже имя своё называет не всегда, а только в моменты просветления…

— Какой негодяй, а?! — Яркий брюнет и серый функционер обменялись возмущёнными взглядами. — Женщина потеряла дочь — уже горе! Получила наследство по закону, к тому же на внучку. Ему-то какое дело? Это ведь даже не бизнес! Сиротские деньги пожелал присвоить! Да кто он такой?!

— Он — Аргент, и этим всё сказано. Бабуля-то малышкина тоже не робкого десятка была. Судья — всякое на своём веку повидала. Не восприняла всерьёз обещания Аргента осложнить ей жизнь. Дело кончилось тем, что младенца похитили. Кроме того, забрали из школы и увезли в неизвестном направлении младшего сына Барсуковой Петю. Мальчик в свои двенадцать лет был очень болен. И. самое главное, страдал диабетом в тяжёлой форме. Этот ребёнок требовал особого ухода, который никак не могли обеспечить похитители. И Барсукова сдалась. Она безвозмездно передала и подарила всё унаследованное имущество на первый взгляд совершенно разным людям, которые были связаны с Аргентом. В довершение всего, тогда же от неё сбежал второй муж, отец больного мальчика. Вообще очень сложная была семья, но в данном случае я говорю именно об Аргенте…

— Так вернул он детей или нет? — встревоженно спросил брюнет.

— Вернул. Но перед этим напоил мальчика кока-колой с сахаром, прекрасно зная, что делать этого нельзя. Семимесячную девочку подкинули в детскую больницу, а Петю оставили на автобусной остановке в Раменках. Там его обнаружили уже мёртвым. — Василенко ещё раз сплюнул в платок, сделав вид, что промокает глаза. — В результате Барсукова сошла с ума, и сейчас сидит в психиатрической.

— Немыслимо! — возмутился партийный функционер, захлопывая блокнот. — Как это чудовище столько лет земля носила?! И чего удивительного, что он составил заранее и в нужный момент распространил свою кляузу? Странно было бы, если б он этого не сделал… Да вам с братом памятники при жизни надо ставить за то, что вы избавили всех нас от этого дьявола в человечьем обличии!.. Я понимаю, он погиб в автокатастрофе, но без вашей самоотверженной работы это вряд ли произошло бы так скоро. Аргента, скорее всего, убрали свои, поняв, что он засвечен, слабеет и может быть арестован!..

— А что было дальше, Алексей Григорьевич? — с интересом спросил брюнет.

Он, наконец, допил свой чай и коснулся салфеткой губ.

— А дальше несчастная мать, которая была тогда ещё в здравом уме, обратилась в московский филиал частного сыскного агентства Андрея Озирского, в прошлом прославленного опера. В Москве по делу работала школьная подруга погибшей дочери Анны, Оксана Бабенко. Денег у Барсуковой уже не было, и в дело пошли связи. Озирский, как правило, не отказывал клиентам в деликатных бесплатных расследованиях. Барсукова просила вернуть хотя бы часть наследства, чтобы внучка ни в чём не нуждалась. Это требование было тем более справедливо, что покойная мать малютки получила львиную долю своих богатств от её же родного отца! Аргент узнал об этом очень быстро. Видимо, за судьёй следили. Дело принимало дурной оборот — у Озирского всегда была бульдожья хватка. Девочку к тому моменту сыщик уже надёжно спрятал — чтобы не похитили во второй раз. И тут Аргент, недолго думая, выстрелил дуплетом. Во-первых, организовал похищение из очень тщательно охраняемого школьного пансиона десятилетней девочки, дочери Оксаны Бабенко. Условием возвращения ребёнка было одно — отказаться от работы с Барсуковой и как можно скорее покинуть пределы России. У Оксаны не было иного выхода, и она по совету шефа выполнила эти требования. Продала прекрасную четырёхкомнатную квартиру на Пресне и здорово продешевила. Ей тогда было не до денег. Помня о судьбе Пети Барсукова, она не сопротивлялась. Бросила ещё и родные могилы на Николо-Архангельском, и богатую практику, и налаженные связи. Озирский же был атакован с тыла. Аргент нанёс визит его тогдашней супруге Генриетте Рониной. Её отец, милицейский генерал, сильно пострадал при теракте в девяносто пятом…

— Помню! — Брюнет пристукнул сжатым кулаком по столу, торопя рассказчика. — И что предпринял наш Люцифер?

— Он напрямую потребовал, чтобы Генриетта надавила на безумно любящего её супруга. И отговорила от намерений помочь Барсуковой. В противном случае, сказал он, можете пострадать лично вы и ваши дочки-двойняшки. Спасти свою семью Озирский может, только прогнав Барсукову к такой-то матери.

«Нормальный отец семейства так и сделал бы без разговоров! — заявил Аргент возмущённой его наглостью Генриетте. — Но, я слышал, что внучка клиентки, та самая девочка Маша — дочь вашего супруга. Получается, он завёл её, находясь в браке с вами. И если Озирский откажется бросить дело, значит, так оно и есть. Из-за чужого ребёнка своих дочерей никто подставлять не станет…»

— Силён! — воскликнул партийный функционер, потрясённо качая головой. — Какая женщина это выдержит? В свете сказанного, и нынешний его поступок выглядит вполне естественно. Тогда он опорочил Озирского, теперь — вас с братом. Это уж, видимо, почерк у него такой, подлый и гнусный! И, должно быть, гадость не раз сработала…

— Ход оказался беспроигрышным, — продолжал Василенко, думая лишь о том, чтобы его не вырвало в присутствии двух важных господ.

Но Фортуна в данный момент улыбалась ему так милостиво, что замолчать генерал мог, лишь испустив дух.

— Когда питерский сыщик ответил отказом на просьбу любимой жены, она обвинила его в измене и подала на развод. Как я уже говорил, Озирский имел много женщин, но Генриетту любил страстно. Она моложе на шестнадцать лет, к тому же дочь боевого товарища. Перед свадьбой он поклялся, что никогда не изменит. А тут, получается, изменил, да ещё со знаменитой путаной. По иронии судьбы, девочка оказалась похожа на Озирского. Видимо, это обстоятельство и натолкнуло Аргента на мысль. Озирский сначала пробовал оправдаться, но Генриетта была непреклонна. В конце концов, любящий муж взбесился. Да, он мог провести генетическую экспертизу, но из гордости отказался это делать. И согласился на развод, услышав от Генриетты, что она не поверит выводам врачей — их очень просто купить.

Одновременно с этим ему пришлось отбиваться в суде от желающих отобрать его процветающее агентство. Всплыли и давние его дела — связи с чеченскими сепаратистами и организация убийств на заказ. Доказать ничего не удалось, но репутация была безнадёжно испорчена. В результате Озирский потерял жену, вынужден был за копейки уступить бизнес, за ещё заимел перспективу надолго сесть за решётку. От всего этого с ним случился инфаркт, а сердце и так было ранено. В девяносто втором стрелял киллер, но не совсем удачно.

Туда же, в больницу, пришло известие о смертельной болезни бывшей тёщи Озирского Сельи Пилар де Боньер, владелицы громадного состояния. В числе прочего, она имела и остров на Средиземном море. Селья воспитывала двух других детей Андрея. Они были в ужасных отношениях, но перед переходом в Вечность бывшая тёща решила помириться и вернуть брата с сестрой родному отцу.

Это пришлось как нельзя кстати, и Озирский навсегда покинул Россию. Вернее, он просто не вернулся из командировки в Штаты. Очень торопился, потому что в любой момент ему могли запретить выезд. Этот человек никогда не жалел себя ради дела, но не сумел победить подлость. Он прихватил с собой побочного сына. Андрея-младшего, и ту самую девочку Машу, которой на родине ничем не смог помочь. Как бы в пику Генриетте, он в открытую объявил Марию свой дочерью. Так теперь и считают все, кто знает нового владельца этого острова. Перед его отъездом во Францию Ольга Барсукова подписала в качестве опекуна девочки соответствующее разрешение. Но потом, похоже, больше о внучке не вспомнила…

Василенко не оговорился только, что действовал Аргент по его наущению. Бандит не был в курсе взаимоотношений Озирского с женой. От себя он мог лишь привычно угрожать, но это вряд ли испугало бы сыщика. И разрыв с Генриеттой, и суд по поводу деятельности частного сыскного агентства, свалившие с ног непобедимого Озириса, были результатами деятельности именно Алексея Григорьевича. Того самого, что сейчас, с перекошенным от дурноты и боли лицом, то и дело потирая поясницу, добросовестно выкладывал перед двумя заинтересованными слушателями леденящие душу подробности главного дела Князя Серебряного. Генерал просто обязан был довести повествование до конца, чтобы не упустить птицу счастья.

— С тех пор Аргент считал себя победителем Озирского, которого до него никто не сумел одолеть. Сознание своего могущества так возбудило его амбиции, что тормоза слетели окончательно. Аргент надеялся на этот донос и готовил его вместе с Вороновичем, которого почему-то оставил в живых. А только потому, что делали они общее дело. Совместно сочиняли этот пасквиль, памятуя заветы доктора Геббельса. Но всё-таки они просчитались! Их пули попали «в молоко». В этом заслуга тех, кто не поддался на разводку, сохранил трезвость мысли, ясность логики. Никогда бандит не станет вредить тому, кто его крышует, ибо это не в его интересах. Выпады делаются именно против представляющих опасность — такими и были для Аргента мы с Кириллом…

— Итак, Алексей Григорьевич, вопрос ясен. Благодарю вас за подробный и интересный рассказ!

Обозначив, таким образом, скорый конец аудиенции, брюнет очень обрадовал Василенко.

— А теперь выслушайте моё предложение. Наше, если говорить точнее. — Брюнет покосился на представителя партии власти. — Вы с братом как патриоты, пострадавшие от бандитских наветов, ранее прошедшие «горячие точки», кавалеры многих наград и заклятые враги всяческого криминала, могли бы на декабрьских выборах взять протестные голоса, оттянув их у Компартии. Именно такие, как вы, убеждённые державники, делом доказавшие свою преданность России, и должны идти в политику. Хватит людям смотреть на болтунов, которые сами не знают, чего хотят, и способны только на бесплодное критиканство! Нашей партии, — брюнет кивнул в сторону прилежного невзрачного функционера, — нужны люди дела, способные увлечь за собой других. Я не тороплю с ответом — ведь выборы только в декабре. Но подготовка, сами понимаете, начинается гораздо раньше. Нужно будет, как следует организовать вашу кампанию. И потому прошу вас определиться, допустим, через неделю-две. Мне кажется, что любой человек должен время от времени менять род занятий, и никогда не удовлетворяться достигнутым…

Брюнет поднялся с кресла, и функционер, как привязанный, встал следом за ним. Василенко покачнулся, с огромным трудом выпрямил спину и чуть не закричал от пронзительной боли во всём теле. Ещё утром по-всегдашнему лёгкий и стремительный, сейчас он еле двигался. И не оставалось у него сил, чтобы порадоваться счастливому разрешению их с братом проблемы.

Такого они даже не ожидали, не дерзали и загадывать несбыточные желания. А ведь вот — не во сне, наяву — предложение в декабре пойти в Госдуму! Можно было бы и сейчас согласиться, но для солидности предстояло всё же подумать. Да и подлечиться нужно, прежде чем новое дело начинать. Пока разберёшься, что к чему, семь потов сойдёт…

— Всего доброго!

Брюнет крепко пожал руку Василенко. То же самое сделала и улыбающийся функционер.

— Желаю вам успеха на старом и новом поприщах и прошу передать брату пожелание поскорее выздоравливать. Вы пойдёте в Думу не кнопки нажимать, как говорят оппоненты. И я хочу, чтобы это было вам ясно. Вы станете служить России, как служили до сих пор, и посрамите ещё не одного врага…

Алексей Григорьевич сам удивлялся, с каким равнодушием внимает он доброжелательной речи всемогущего политтехнолога со сладкой улыбкой восточной красавицы. О его способностях к раскрутке партий и кандидатов восхищённо шептались в бомонде и злобно орали на площадях. И он прикидывал, что с помощью нынешнего скандала можно спокойно разделаться со многими неугодными и немедленно зажечь две новые звезды в лице генералов милиции. Они заменят двух других братьев — десантников по фамилии Лебедь. Русский народ обожает суровых людей в форме, обещающих навести порядок…

Василенко, еле сдерживая рвоту, прижав рот ладонью с платком, шёл за сотрудником охраны по коридору «Президент-Отеля» и пытался обрадоваться счастливой развязке. Конечно, отныне они с братом если на крючки; но ничего страшного — и так люди живут. И очень хорошо живут, кстати. Лишь бы не свалиться в постель надолго, а то дел полно!

Сопровождающий офицер что-то говорил ему, но Алексей Григорьевич почему-то не слышал. Страшно хотелось спать, и даже во время переговоров в «люксе» мысли постоянно ускользали, наплевало забытьё.

— Вы плохо себя чувствуете? — конец-то донёсся до него голос секьюрити. — Может, пригласим врача?

— Нет-нет, я дойду до машины… Дома отлежусь. Ничего, бывает. Брат вот заболел… Вчера весь вечер у камина просидели… Горничная наша тоже жалуется…

Василенко шатнуло, и офицер подхватил его под руку. Другой сопровождающий помог генералу надеть шинель, а перед тем встретил его у дверей лифта и незаметно подстраховал на пути к гардеробу.

Проходя мимо огромного сверкающего зеркала, Василенко отметил, что его фуражка впервые в жизни надета косо. Он всё же поправил головной убор, хоть уже почти терял сознание. Нет, это не грипп! Это какая-то отрава… Кто добрался до них? Люди Аргента? Тураев? И, самое главное, как? На кухне персонал давно проверен, туда мышь с улицы не проскочит. Вся почта изучается, в том числе и на наличие ядов. В графин или в стакан подсыпали? Тогда это должна была сделать горничная Вера, а она заболела сама. Может, это хитрая игра того же политтехнолога, с которым он сейчас встречался? Чтобы не было скандала, виновных нужно простить, предложить кресла в парламенте, а потом потихоньку убрать? Сразу видно, что работают профессионалы, а не сявки какие-то. Только кто именно? А вдруг это Сибилла Силинг?..

Они с Кириллом предупреждали весь персонал вплоть до посудомойки. Лично инструктировали охрану. Потребовали привезти из Питера дворницкий жилет и платок, чтобы сторожевые псы запомнили запах. Но ничего, похоже, не помогло, и страшное свершилось…

Если только удастся доехать живым и до того времени не потерять сознание, нужно поговорить с Верой… И с другими тоже. Чужой человек не мог проделать всё это, никому не попавшись на глаза, не угодив под объективы камер. Но вопрос, удастся ли дотянуть с Большой Якиманки до Рублёвки, а потом ещё спрашивать о чём-то прислугу… А о чём? Он сам не знает, но спросит…

— Алексей Григорьевич, вам невестка уже раз десять звонила!

Пожилой, давно работающий с генералом водитель, как всегда, терпеливо дожидался его в служебной машине.

— Говорит, связь у вас обрублена, не прорваться.

— Очень важная встреча была. Там всё глушили, Василь Василич, — вяло отозвался Алексей. — Ты спросил, в чём дело?

— Спрашивал, а она не отвечает, только плачет. Я так думаю, что с Кириллом Григорьевичем плохо — он ведь сильно заболел. Она обещала ещё раз позвонить… А, вот, слышите?..

Чёрный сверкающий «мерин» с включённой мигалкой, подмаргивая фарами и крякая, мчался по Крымскому валу. Василенко холодной, липкой рукой взял трубку, заметив на определителе номер Хельви.

— Да, слушаю!

Алексей между делом нашёл в «бардачке» полиэтиленовый пакет, оставшийся тут после посещения в больнице жены Натальи. Теперь он пригодится в качестве гигиенического пакета.

— Алёша… — Хельви говорила еле слышно и, похоже, с трудом подбирала русские слова. — Алёша, ты слышишь меня? Кирилл… умер.

— Что-о?! — Василенко мотнуло сначала в одну сторону, потом — в другую. В глазах у него потемнело. — Это точно?.. Когда? Где? Да говори же!..

— В Жуковке, где ты его оставил. Я хотела отправить его в ЦКБ, но не успела. Всё произошло очень быстро, и врач прибыл уже к трупу. Как хорошо, что мы успели сделать всё, что нужно, и у нас теперь могут быть дети… Где ты, Алёша?!

Василенко казалось, что Хельви кричит, но он еле слышал её голос.

— У Кирилла начались судороги, и кровь пошла горлом. И сейчас лицо сине-серое, глаза открыты… Алёша, приезжай скорее, а то я не выдержу! Сначала дочь, потом — сын, теперь — муж! За что мне это, скажи! Или сбывается то, давнее проклятье, о котором я почти забыла? Моя семья очень не хотела брака с Кириллом, но я против их воли осталась в России…

По стёклам метались голубоватые отсветы «мигалки», выла сирена. «Мерс» будто сдувал со своего пути чужие автомобили. Но большинство заранее прижималось вправо, давая дорогу сановному транспорту.

— Хельви, успокойся, я сейчас буду. Мы на Смоленском…

Генерал вдруг почувствовал, что ему сильно полегчало. И пакет, наверное, уже не пригодится. Только что овдовевшая невестка ждала его в Жуковке, и он не имел права умереть, не утешив её. Кроме того, нужно срочно вызвать в Москву сына Демида, которому и суждено выполнить их общую последнюю волю.

— Раньше освободиться не мог — была очень важная встреча. Эх, Кирюша, такую радостную новость вёз я тебе!

Алексей не сдержался и вслух упрекнул брата. Хельви ничего не поняла и вновь зарыдала.

— Ну, всё, всё, крепись! Что ж поделаешь — воля Божья! Ладно, что Наталья в больнице, а то и ей бы прошлось «скорую» вызывать. Хельви! — Василенко уже хотел выключить связь, но вдруг вспомнил: — Ты уж возьми себя в руки — это очень важно. Скажи на проходной, чтобы из дома никого не выпускали. Особенно Веру — она мне позарез нужна! И с камер данные снять — за последнюю неделю. Передашь? Ну, умница. Мобилизуйся как-нибудь до моего возвращения — плакать потом будешь…

Улучшение было кратковременным. Проезжая по Кутузовскому, Алексей поспешно достал из «бардачка» пакет и низко склонился над ним. Но Василий Васильевич краем глаза увидел, что генерала рвёт кровью. И тотчас же увеличил скорость, больше всего на свете боясь доставить в Жуковку ещё один труп.

— Демид Алексеевич, я во всём виновата! Прокляни меня, дуру, да чего уж теперь?!

Горничная Вера — худая, с растрёпанными волосами и землистым лицом — валялась в ногах у молодого стройного мужчины, очень похожего на двух братьев. Их портреты в траурных рамках висели за его спиной. Алексей пережил Кирилла на целую неделю, но их обоих ещё не похоронили ввиду наличия всех признаков отравления.

Устав ждать, пока эксперты разродятся, Демид решил провести собственное расследование. Он просмотрел кадры с камер видеонаблюдения и очень быстро понял, что за два дня до того, как заболели отец с дядей, горничная провела в дом постороннего мужчину, которого никто из местной обслуги не знал.

Молодой хозяин затребовал Веру из больницы, где она находилась с симптомами, похожими на симптомы генералов, и сейчас объяснял ей ситуацию. Похоже, гадине удалось отблеваться, но жить она всё равно не будет после того, что совершила. Ей нужно теперь заслужить для себя лёгкую смерть, а предварительно — покаяться…

Они вдвоём находились в кабинете Алексея Григорьевича, где на стене в числе прочих висела икона покровителя политиков и правоохранителей Архангела Михаила. Святой со щитом и огненным мечом пристально смотрел на них из оклада.

— Расскажи, как было, — тусклым, усталым голосом приказал Демид, боком присаживаясь на отцовский стол.

Он плохо представлял, что теперь должен делать с этой бабой, да и со всем хозяйством, неожиданно свалившимся на голову. Отец и дядя были ещё достаточно молодыми, спортивными, здоровыми, обласканными Судьбой. И Демиду в страшном сне не могло присниться, что они один за другим уйдут в мир иной. Даже с сильного перепоя не мог представить Демид Василенко, что его умирающая от рака мать проводит в последний путь отца и дядю, которым, казалось, суждено было жить до ста лет. Но это случилось, и своим глазам приходилось верить.

— Я с очень приятным мужчиной познакомилась, когда домой на выходные уезжала. Солидный такой, порядочный, культурный — ну слова грубого не скажет! Толя его зовут, а фамилия Соловьёв. Я одинокая, дома тоска. Ну, и стала я с ним встречаться…

— Сомневаюсь, что это его настоящее имя. Ну, ладно, не суть… Долго встречались? Когда познакомились?

— Ой, недолго! Пару раз всего, а потом он уехал. Было это на Восьмое марта. Я ещё порадовалась — как подарок мне Бог послал…

— Чёрт его тебе послал, а не Бог!

Демид изнемогал от желания дать оплеуху этой старой дуре. И ещё этакой уродине мужик надобен!

Вера стояла перед иконами на коленях, обливаясь слезами, и тем усиливала бешенство молодого хозяина. Похоже, что рыдала она искренне и смерти генералам не желала. Но какой же надо быть фанерой, чтобы угодить в старую, как мир, ловушку!

— Давай дальше телись, мне некогда. И смотри, не скрывай ничего — на камерах всё осталось!

Демид хотел поскорее разобраться с Верой, а после обдумать последние слова отца, произнесённые уже полузабытьи. Почему-то Демиду казалось, что Алексей Григорьевич стоит рядом и ждёт, когда о нём вспомнят.

— Толя спросил, где я работаю. Не верил, что на Рублёвке. Сам-то он художник, не очень богато живёт. Раньше, говорил, в НИИ работал — распределили после института. Специальность на нравилась — хотелось рисовать. Когда я сказала, что служу в горничных у генерала, он весь загорелся. Покажи да покажи, как они живут?

— Судя по тому, как он ловко прячет фейс от камер, рисовать он может только фальшивые купюры. И Институт вряд ли кончал, зато сидел уже несколько раз. Ты что блатного от фраера отличить не в состоянии? Да если бы он и ангелом был — всё равно не имела права вести его в дом! Для тебя общие правила не писаны? Думала, что он от счастья женится на тебе? Экая партия — горничная генерала! Никогда, ни при каких обстоятельствах в этом доме не должен был появиться посторонний! Да ещё в тот момент, когда отец и дядя уехали на охоту. Хоть пол провались, а они должны были первыми узнать, кто шлялся по дому. Он, козёл, грамотно от камер уворачивался, да и мы не дурные. Поставили ещё несколько штук — в картины, в люстры, в каминные часы. Когда он здесь был? С точностью до минуты!

— Десятого марта вечером. Часов в семь, в восьмом… Точно не помню. Это был последний день праздников. Алексей Григорьевич с братом в Завидово на вертолёте улетели — днём ещё. Я одна здесь была — только охрана на проходной. А он так просил — у меня аж сердце зашлось! Ну, думаю, чего плохого, если Толик одним глазком глянет на гостиную? Я же следила за ним! Он не взял там ничего и не подложил. Прошёлся, полюбовался люстрами и шторами. Похвалил лепку на потолке. Изразцы ему очень понравились… Гладил их, восхищался!

— И как только через охрану привела его?

Демид то и дело смотрел на часы, непонятно куда торопясь. Ведь всё уже кончено, и отцу не поможешь. Впрочем, нужно подумать, как выполнить его последнюю волю, чтобы с чистой совестью вернуться в Куршевель.

— Всю смену вышвырну без разговоров! И пусть ещё радуются, что так отделались!

— Сказала, что сантехник… Что в ванной труба потекла…

— Они что, сантехника штатного не знают? — взвился Демид, представляя, как здорово сейчас на горной лыжной трассе или в уютном ресторанчике при свечах. — И ничего не заподозрили? На слово поверили? А что он рожу шарфом обмотал, отворачивался, не насторожило?

— Так сантехник, Валера, ногу сломал. Он выпивши был Восьмого марта. Они и решили, что новенький пришёл. А что шарфом закрывался — так на улице метель была. — Вера, не вставая с колен, молитвенно сложила руки. — Не гоните мальчиков — они не виноваты! Одна я отвечу. Но Толик никак не мог отравить. Пищи там никакой не было, посуды тоже. Он очень быстро ушёл из гостиной, и я следила за ним, не отрываясь. Боялась, не взял бы чего ценного. А потом стыдно перед ним стало за такие мысли. Он только руки немного погрел, и всё. Но, видно, всё заметил и обиделся, потому что пропал. Я звоню, а у него телефон отключён. И как он смог это сделать, ума не приложу!

— Нет у тебя никакого ума.

Демид включил компьютер, и на мониторе возникло изображение с камер.

— Смотри сюда! Глянь, как он руки грел! Между пальцами у него две какие-то маленькие штуковины были зажаты, и он швырнул их в камин. Видишь, животное?

— Да, действительно… — Вера покачала головой, касаясь кончиками пальцев экрана. — А я, дурёха, и не заметила ничего. Толик спиной всё заслонил…

— Жаль, что я раньше не приехал, не привёл в порядок здешнюю службу безопасности. Каждый день нужно показания с камер снимать! Каждый день! Со всех камер! А они только «бабки» грести даром хотят. Ну, да мало им не покажется, обещаю!

Демид переменил кадры, некоторое время всматривался в лицо «Толи Соловьёва», соображая, можно ли наверняка установить его личность. Потом пнул ногой Веру.

— А для тебя, мразь, сообщаю, что есть такая отрава, которая только в огне действует. По признакам похоже на то, что в основе препарата — ртуть. Больше ничего и не надо — только подбросить в печку. А батя с дядей любили у огонька вечером посидеть…

Демид совсем недавно узнал про такой яд от врача, наблюдавшего братьев Василенко в последние дни их жизни. Но изобразил, будто додумался сам, и особых трудов ему это не стоило. Показания камеры наблюдения с блеском подтвердило догадку медика. Раньше тот работал в криминалистической лаборатории, кроме медицинского, имел и химическое образование. И потому заключениям специалиста приходилось верить.

— Ох, ну что же мне делать теперь?.. — тоненько завыла Вера, раскачиваясь, как змея в корзинке факира.

Потом, уже на четвереньках, она подползла к столу, за которым сидел Демид. И снизу, по-собачьи, заглянула ему в глаза.

— Век Бога буду молить… Хоть в монастырь пойду! Дайте грех искупить, Демид Алексеич, сокол мой ясный! Ну, пощади меня, неразумную! Хочешь — смертным боем бей, только дай пожить ещё… Бесплатно работать стану, рабыней твоей сделаюсь! На карачках сзади буду ползать, раз осиротила тебя, не знаючи!..

Демиду хотелось поскорее отделаться от этой стареющей бабы, которую батя непонятно зачем взял в горничные. Видимо, думал, что красивая девка плохо работать станет, гулять начнёт. А получилось, что именно эта мымра оказалась лёгкой добычей киллера. Ну, да ладно, здесь разобраться не трудно, а вот батину последнюю волю выполнить куда сложнее. Демиду не хотелось надолго задерживаться в Москве, но он не мог пренебречь словами Алексея Григорьевича, опасаясь родительского проклятья и тех напастей, которые могли за ним последовать.

Целых три дня после прибытия из Куршевеля, где находился в составе службы безопасностей одного из олигархов, Демид провёл около постели отца, которого ни за что не узнал бы при случайной встрече. Пятидесятилетний красавец-генерал лежал перед ним на широкой постели с поднятым изголовьем — постаревший до дряхлости, с синевато-свинцовым лицом, бурой каймой на губах, почти без волос. От его великолепной шевелюры остались одни воспоминания. Всё тело Алексея Григорьевича было облеплено датчиками, опутано тонкими разноцветными проводами, тянущимися к мониторам. Приборы ничем не могли помочь — они лишь фиксировали, что пациент ещё жив. Демид, оправившись от первого потрясения, низко склонился над ним.

— Что, хорош? — прохрипел генерал, заметив ужас на лице единственного сына, и попытался усмехнуться. — А вот Кирюха не успел облысеть. Умер буквально на вторые сутки… Стало быть, я покрепче оказался, сынок… Тем вечером он простудился — мы в Завидово летали на праздники. Как вернулись, он сразу присел к камину. А Хельви будто чувствовала — всё в постель его звала, ноги попарить. Может, тогда бы жив остался… А я часто выходил в другую комнату — раз пять или шесть. То охранников инструктировал, то из Министерства заехал мужик знакомый… У нас неприятности были, ты же знаешь. Я его попросил узнать и сообщить, будут ли сделаны какие-нибудь оргвыводы. Он обрадовал — сказал, что велено нас оставить в покое. Даже, вроде, хотели к награде представлять за Аргента. Потом мой сосед заглянул, Валентин. Ты его знаешь… И я, наверное, меньше надышался, чем Кирюша. Видишь, неделю борюсь! Но всё равно один конец, сынок…

— Бать, а кто вас?.. Я хочу знать!

Демид сжимал в своих сильных горячих руках вялую ладонь генерала. Между делом проверил пульс — неровный, слабый, частый, он в любой момент мог пропасть.

— Если бы так просто было вычислить… Много врагов у нас было, Дёмка. Очень много… Не берусь судить, кто исполнитель. Это уж ты Верку поспрашивай. А я, когда к телу Кирюшки прибыл, сам еле живой был. Кровью начало рвать ещё в машине, а потом здесь. Теперь это твоя задача — найти их. Без Верки чужой человек в дом не вошёл бы, и в камин ничего не бросил. Вот только почему она с ним связалась? Действительно сдуру или за плату? Врач сказал, что говорил с тобой про эту отраву… что ты всё знаешь…

— Да, батя, говорил! Это без вопросов.

Демид всё ещё не мог привыкнуть к ужасному, совсем мёртвому лицу отца, которого от рождения видел красивым, сильным, весёлым. Представлял, каково будет матери, в её-то состоянии, узнать о неожиданном своём вдовстве, и гнев на несколько секунд остановил его дыхание.

Захотелось сейчас же приволочь сюда за волосы горничную, месить её кулаками, каблуками до тех пор, пока она не признается в измене. Святоша проклятая с постной рожей! Такая тихая, покорная, глаз не поднимала… Давно служила у отца, и вроде бы раньше никаких нареканий… Он, Демид, даже сына своего крохотного с ней оставлял. Доверял ей, как родители, как дядя Кирилл!..

— Ты скажи, кто заказать-то вас мог! Этого от Верки не узнаешь, а рассчитаться нужно непременно. Ты хотя бы приблизительно должен знать, кому помешал!

— Должен, да не могу наверняка сказать, Дёмка. Мы ведь крупно попались… Про «досье Вороновича» слыхал?

— Естественно! В Куршевеле только о нём и треплются. Западные газеты публикуют отрывки. В Сети я видел — правда, не всё. Но это же лабуда какая-то, я ни слову не поверил! Воронович — известно, аргентовский прихвостень. Без него ни написать не мог, ни опубликовать. Пришлось французским друзьями объяснить, — Демид ухмыльнулся, глядя на осциллограф, по которому быстро бежала тонкая волнистая линия. — Мол, мафия у нас так с милицией борется — ложными доносами. Не знаю, поверили ли, но больше не интересовались. Значит, ты думаешь… Это за Аргента мстят? Вполне может быть — ведь досье не достигло цели…

— Может, за него… Не исключено. А, может, и с другой стороны. — Алексей полежал немного, отдыхая, и на лбу у него мелкими каплями выступил холодный пот — совсем как у Натальи. Перед глазами густела белая пелена, и генерал уже почти не видел встревоженное, злое лицо сына.

— Всё ж таки не поверили нам… Решили на всякий случай избавиться. В досье был прозрачный намёк на то, что мы опасны для власти. Якобы не одобряем политику государства, хотим вернуть сталинские времена. Чтобы подозрение от себя отвести, пригласили в «Президент-Отель», обласкали, кресла в Думе посулили… А потом тихонечко убрали. Кому заговорщики нужны, пусть даже потенциальные? Да и вообще… по понятиям… раз попались — отвечайте. Нужно хвост себе отгрызть, чтобы из капкана вырваться. Я понимаю, Дёмка, что тебе с ними связываться опасно. Всё равно проиграешь… А ты — единственный у нас с Кириллом наследник-мужик. Неизвестно, сумеет ли Хельви заиметь детей от суррогатной матери. И даже если получится у неё, пока ещё вырастут! А ты хозяин готовый. Тебе внука моего, Лёшку-маленького, поднимать нужно. Всё наше с матерью имущество твоё будет. За Кирюхой, естественно, наследует Хельви. Ей теперь много денег потребуется. Но я невестке успеха желаю. Это же мои племянники будут… твоя родня, Дёмка… Только ты уж постарайся одного гада раздавить. Если на земле его оставишь, прокляну тебя с того света. Артур Тураев зовут моего врага, и он вполне тебе по силам. Без него не было бы этого скандала, и не пришлось бы меры против нас принимать. Он прятал «слив», он дополнял «досье Вороновича» новыми подробностями… Посылал связников к нужным людям, организовывал встречи, инструктировал их всех. Он же мент бывший, коллега мой. Знал, как мы работаем, и пользовался этим. Я ничего плохого ему не делал — ни сейчас, ни раньше. А он жизнь мою взял, и Кирюхину тоже. В любом случае, Тураев виновен, Дёмка… От него человек с ядом пришёл, или из-за скандала мы неугодны стали… Друг Тураева погиб, дипломат Райников. Он досье с Филиппин привёз, от Вороновича, и передал Тураеву. Мои ребята промахнулись, не успели изъять. Провели операцию уже после того, как «слив» ушёл к Тураеву. И он… «чёрный» ведь… они за друзей обязательно мстят. Да ещё мальчишке, пасынку Райникова, Аргент, сука, язык отрезал, после того, как в клочья разорвал всего… На смертном одре клянусь, что не хотел этого. Не должны мы платить по чужим векселям. А ты заплати по моим — как наследник. Мне в земле спокойнее будет лежать, если Тураев в крови захлебнётся…

— Понял, бать… Постараюсь тебя утешить.

Демид всё ниже наклонялся над отцовской постелью, потому что голос генерала слабел, и речь становилась нечёткой. Несколько раз заглядывал перепуганный врач, и Демид делал ему знаки, умоляя не мешать; ведь следующего разговора могло уже и не быть. Врач поспешно кивал и скрывался, чтобы через десять минут появиться снова.

— Значит, Артур Тураев? А кто ещё?

— Остальные — пешки, Дёмка. Главное — Тураев, сучара. Наша кровь на его руках. Жаль, что тогда на зоне ему башку не спилили! Знал бы — лично проследил… Так откуда ж знать-то? Живучий он, как гадюка. И взгляд змеиный у него. Сколько ни били, никак добить не смогли. У нас с Кирюхой не вышло тоже. Добрые мы люди, ещё советские… с душой… А ты уже другой, Дёмка. Тебе повезёт — вот увидишь. За отца, за родного дядю мстить — святое дело. Я из-за него месяца до «полтинника» не дотягиваю. Не думал, что так мало мне отмерено. Собирался пожить ещё, поработать, Лёшку-маленького понянчить. Но не судьба…

Генерал начал задыхаться, но всё-таки говорил, стараясь ещё на несколько минут удержать сознание.

— Мамо всё говорила нам с Кирюхой: «Та куды ж вам стильки грошей?» Грозила, что Бог накажет за жадность. Но мы не жадные, нет… При Союзе воевали за идеи и уважаемы были. А сейчас, если ты не пилишь, не тащищь — значит, лузер, лох. А мы не хотели быть такими, Дёмка. Не нами эти правила установлены, но жить по ним нам довелось. А мы привыкли везде первыми быть. Так уж тату нас воспитал, Григорий Никифорович…

Генерал приподнялся, натягивая провода. Сын подхватил его под поясницу, обнял за плечи и получше укрепил изголовье кровати. Врач опять сунул голову в дверь, постучал пальцем по своим наручным часам. Потом провёл по горлу ребром ладони.

— Осторожненько… как по минному полю… иди… Дёмка. Устал я… отдохнуть хочу… Ты или пока, сынок… Может, ещё разок свидимся!..

Но больше им поговорить не довелось. Как чувствовал это Демид, когда знаками умолял доктора не прогонять его от отцовского смертного одра. Той же мартовской ночью, холодной, влажной, но уже по-весеннему ароматной, Демид вышел из длинного чёрного лимузина за воротами Центральной клинической больницы, и вскоре увидел того самого врача.

Это был настоящий «яйцеголовый» — лысый, полный, невысокий, в очках. Увидев его впервые, Демид поверил, что такой спасёт отца. Но ошибся — помочь человеку в этом случае не мог и господь Бог.

— Демид Алексеевич, вы просили позвать, когда…

— Он умер? — почему-то шёпотом спросил сын генерала.

— Нет ещё. Но, к сожалению, конец близок. Вы — мужчина. Сможете выдержать это без истерик, надеюсь…

Доктор неожиданно взял его за руку, и Демид не вырвался, не возмутился.

— Пойдёмте скорее, и вы увидите, как это происходит. Заранее прошу прощения, если чем-то оскорбляю ваши сыновние чувства, но для науки это важно. Только не подумайте, что я провожу какие-то опыты! Нет, это просто наблюдение с помощью современной аппаратуры…

Они поднялись на лифте, прошли по ночным больничным коридорам. Там горели синеватые лампы, не яркие, как днём. И через несколько минут Демид уже сидел перед компьютером, находящимся в смежной с отцовской палате.

Он смотрел на дисплей, нервно вращая на безымянном пальце правой руки «тройное» обручальное кольцо от Картье — из белого, розового и жёлтого золота. Доктор стоял за его спиной, объясняя смысл появившейся на экране картины.

— Вот это его фигура… Первое изображение. Снимок сделан вчера вечером. Синим цветом выделена живая область, а более тёплыми оттенками, вплоть до красного — умершая часть. Видите, пока вся фигура почти сплошь синяя. Далее её цвет будет меняться, постепенно переходя в красный…

— Даниил Захарович!

Демид ощутил запредельный ужас, но старался не показать этого.

— А долго мне придётся здесь быть? Может, лучше пойти туда, к нему? Посидеть рядом, за руку взять… Ну, воды подать, что ли. Как обычно это бывает… Наверное, ваши исследования очень интересные, но я всё равно ничего не пойму…

— Милый мой, ваш батюшка давно уже без сознания! С тех пор, как вы уехали днём. И пить он не хочет, как не хотят все умирающие. Пресловутый стакан воды им совершенно не нужен. Он не увидит вас, не услышит. Так зачем терять время? Лучше понаблюдайте, как от тела будет отделяться незримая субстанция, которую ещё с древности называют душой. И тогда вам будет не так больно ощущать потерю — ведь ваш отец не прекращает своё существование. Он просто переходит в другую фазу бытия, и всё. Я ещё никому не демонстрировал такие кадры. Я имею в виду запись ухода других людей — их близким родственникам. Но вчера днём, когда я наблюдал за вашим с папой разговором, понял, что должен приоткрыть завесу тайны. Почему-то её тупо прячут от людей вместо того, чтобы сделать их достоянием…

И до утра, как заворожённый, смотрел Демид Василенко на мерцающий дисплей, где синяя фигура постепенно меняла свой цвет. За стеной бегали врачи и медсёстры, зычно распоряжался только что шептавший над его ухом Даниил Захарович. Там что-то звенело, плескалось, шуршало, пищало. Там горел яркий свет, а здесь, в полумраке, лишь выделялся дисплей.

И Демид наблюдал, как сначала зеленеет, потом желтеет, и постепенно, через оранжевый, краснеет область живота. Потом то же самое произошло с головой. Через некоторое время синие отсветы остались лишь в области паха и сердца. И только когда зеленоватое свечение ушло из паха, и фигура окончательно покраснела, Демид встал с вертящегося кресла, перекрестился и заплакал. Он даже не пытался вытирать слёзы, и всхлипывал, как ребёнок. Часы показывали без десяти пять утра вторника двадцатого марта.

— Батя, ты слышишь меня? Ты должен меня слышать! Я отомщу, я обязательно доберусь до него… Но дай мне время, не проклинай сразу, батя! Мне надо подготовиться. Я всё объясню шефу. Маму успокоить нужно… Я ей обязательно передам, что видел здесь. Пусть знает, что смерти нет, и не боится будущего. И бабушке Лизе тоже скажу…

Даниил Захарович вошёл неслышно, но Демид всё равно почувствовал, что он не один. Обернулся, вытер носовым платком лицо и молча пожал доктору руку. Тот всё понял и ласково, как сына, погладил Демида по голове. Потом взял за рукав и повёл в соседнюю палату.

Там, на той же кровати, что и вчера, но с опущенным изголовьем, прямо, вытянув руки по швам, лежал генерал Алексей Василенко — как будто стоял в строю. Все приборы уже отключили. Лицо покойного не было серо-свинцовым — цветом оно скорее напоминало гипс. С губ исчезла ужасная бурая кайма. Генерал лежал весь в белом, тихий и строгий. Челюсти его были даже без повязки плотно сжаты. Но один глаз вдруг начал медленно открываться, и Демид в смятении остановился.

— Неспокойна душа… — прошелестел сзади женский голос. Скорее всего, это была медсестра или санитарка. — Врага выглядает. Оно и понятно — отравитель по земле ходит. Теперь сыну сниться будет, пока не утешится…

— Да помолчи ты, Ивановна, и так жутко! — отозвался другой, девичий голосок. — Пойду я, пожалуй. Пусть сын побудет с отцом на прощанье.

— Демид Алексеевич, я вас пока оставлю здесь, чтобы попрощаться, помолчать… Ну, как обычно. — Даниил Захарович придвинул стул поближе к кровати. — Только, умоляю, не целуйте его! Ни в лоб, ни в губы — никуда! Понимаю, что так положено, но я ядом не шутят. Поскольку действие препарата ещё до конца не изучено, и мы можем только предполагать, а не утверждать, воздержитесь от прикосновений, любых контактов. Мы работали в перчатках, а я всё равно опасаюсь… Слышите меня, Демид Алексеевич?

— Слышу…

Сын буквально рухнул на подставленный стул. Если бы не предупреждения врача, он обязательно склонил бы голову на неподвижную отцовскую грудь.

— Я сделаю всё, как вы говорите. Оставьте меня с ним, если можно, на час. После того, что я видел там, — Демид указал на дверь в палату, где стоял компьютер, — мне нужно заново осмыслить мир. Это не делается быстро, Даниил Захарович…

— Понимаю. Всё понимаю! — заторопился толстенький доктор. — Через час его увезут. Выражаю вам самые искренние соболезнования. Мы сделали всё, что могли. Но, увы!..

— Я не сомневаюсь. Спасибо вам.

Демид ещё раз обменялся с доктором рукопожатием. А потом, повернувшись к постели покойного, сын едва не вскрикнул от испуга и изумления. Генерал смотрел на него открытыми глазами. И почти не расширившиеся зрачки желали этот взгляд осмысленным, живым…

…— Ему так и не смогли закрыть глаза, — пробормотал Демид, отводя ладонь от лица.

Он сидел за письменным столом отца, а горничная продолжала стоять на коленях, низко опустив голову.

— Не один враг у него, не один… Ты — его враг! — вдруг заорал Демид, вскакивая и опрокидывая кресло.

Вера, уже было успокоившаяся за время его молчания, вновь зарыдала.

— Сука! Встать!

И Демид одним рывком поднял горничную на ноги. Ткань её платья треснула, и где-то лопнул шов.

— Это ты всё устроила! Убила их, не помня добра… Искупить вину хочешь? Искупишь!

Демид схватил со стола мобильник, набрал номер. Быстро сказал несколько слов и опять откинулся на спинку кресла, запустил сведённые пальцы в волосы. Вера, поняв, что сейчас произойдёт непоправимое, снова упала на колени, поползла по ковру к Демиду. Схватила его за ноги, начала целовать брюки, полуботинки. И сквозь слёзы просила вспомнить прошлое, когда они с Дёмочкой так дружили…

Она каждый день просасывала ковры моющим пылесосом, потому что хозяева были чистюлями, любили порядок. И горничная переживала за каждую пылинку и соринку. Не спала ночами, если не удавалось сразу же прихлопнуть залетевшую в окно муху. Тщательно вытирала зеркальные стёкла окон, чтобы солнечные лучи по утрам радовали Алексея Григорьевича. И всегда ставила на журнальный столик вазу с его любимыми тюльпанами. Теперь ваза пуста, а Дёмушка смотрит на неё белыми от бешенства глазами, и в уголках его рта кипит пена.

А генеральский сын вспоминал, как прошлой осенью на именины, подарил горничной драгоценный крестик, который теперь болтается у его ноги. Это было в сентябре, а в августе Демиду исполнилось двадцать шесть лет. Вера послала ему поздравление в Монте-Карло, где тогда развлекался его богатенький босс…

Горничная перехватила потеплевший взгляд Демида, поймала крестик и показала ему, словно взывая к всепрощению и милосердию. На жёлтом золоте блеснула алмазная нарезка, и тонкий луч больно кольнул Демида в зрачки.

В дверь энергично постучали, и Демид встал с кресла, перешагнул через Веру, открыл дверь. Вошёл смуглый высокий парень в камуфляже, который приехал из-за границы вместе с молодым Василенко. Звали его Саид.

Демид предпочитал иметь дело с кавказцами, семьям которых он оказывал важные услуги и тем самым делал их своими должниками. Дети гор, в отличие от славян, никогда не забывали своих обещаний, и для этого их не требовалось кошмарить. Культ кровной мести и благодарности за помощь был частью их жизни. Поступать иначе эти ребята просто не могли, как не могли не дышать.

Демид стоял спиной к окну, и весеннее солнце, с каждым днём все выше поднимавшееся над горизонтом, золотило его волосы цвета спелой ржи, делая их похожими на нимб. Так показалось обезумевшей от страха Вере, которая опять елозила по ковру на коленях, простирая к Демиду руки. Растрёпанная, совсем постаревшая, она была похожа на средневековую ведьму, которую сейчас потащат на костёр.

Глаза Демида и Саида встретились; молодые люди поняли друг друга без слов. Вопрос был только в том, как представить дело, и поэтому Саид ждал указаний. Он знал, что горничная повинна в гибели отца и дяди Демида, и этого было достаточно для смертного приговора.

Когда-то смуглый парень служил срочную на Кунашире. И там вспыхнул бунт, зачинщиками которого объявили кавказцев. На несколько часов они захватили власть в части, били офицеров и прапорщиков, кричали «Аллах акбар!» и группами разгуливали по шоссе. Вооружение их, правда, состояло всего лишь из ножек от стульев и кроватей.

Но каждую минуту взбешённые солдаты могли ворваться в оружейные комнаты, завладеть автоматами, что повлекло бы за собой катастрофическую развязку. Сто сорок горячих юношей с «шинковками» могли захватить весь остров, причём очень быстро. И потому часть обложили по периметру, понадеявшись взять джигитов измором. Их земляки-офицеры умоляли начальство не штурмовать забаррикадировавшихся в казармах бунтовщиков. Знание горской психологии сработали — после четырёх суток непрерывных переговоров ворота казармы открылись. И первым сдаваться вышел Саид Рахимов — зачинщик неудавшегося восстания.

Их полк в Лагунке формировали по принципу «На тебе, убоже, что нам негоже!». И восемнадцатилетний амбал с трёхклассным образованием был там как раз кстати. Его боялись офицеры и прапорщики, уважали солдаты-земляки, боготворили местные пацаны, которых он приобщал к радостям жизни. И даже за подстрекательство к бунту Рахимова не наказали, радуясь, что всё обошлось без большой крови и трупов.

Напротив, дагестанцев пытались задобрить, разрешали им жить по своим законам. Это означало право делать пятикратный намаз, справлять мусульманские праздники, не мыть посуду и не драить полы. Но однажды случилось так, что схватился Саид не с российскими пентюхами, а с проживавшими на Кунашире чеченцами. Вот тогда Рахимов и получил одну пулю в лёгкое, а другую — в сердце.

На островах спасти его не было возможности, а на дорогу в Москву и на лечение у многодетной семьи не нашлось средств. Демид Василенко услышал об этом от одного из охранников олигарха, приходившегося Саиду двоюродным братом. И тут же смекнул, что удача сама идёт в руки.

Благодаря отцу и дяде Демид уже давно не нуждался в деньгах, и потому откликнулся на слёзную просьбу Касума спасти его братишку. Условие было одно — потом отслужить. Вот теперь они и служили, и вовсе не так, как тогда на Курилах. Понимали, кому и за что отдают долги.

Демид с Саидом ещё раз вспомнили, кто кому чем обязан. И лишь после этого хозяин заговорил. Он указал на валявшуюся ничком Веру, и Саид, повинуясь этому жесту, легко поднял женщину на ноги. Вера смотрела на Демида с мольбой, ужасом, отчаянием; но тот видел перед собой другие глаза. Те, открытые, в тихой белой палате.

Она провела киллера в дом. Без неё он не смог бы выполнить задание. Значит, она тоже убийца…

— Саид, Вера очень переживает.

Демид говорил тихо, но отчётливо, как бы откусывая каждое слово. Дагестанец понял, что ему отдают приказ.

— Боюсь, как бы она ненароком суицид не устроила. Вы пока приглядывайте за ней, чтобы глупостей не натворила. Работать она в таком состоянии всё равно не сможет, и я уже другую девушку взял. Пусть отдохнёт немного, успокоится. Ты понял?

Демид прищурил серые, как свинец, глаза. Саид распахнул свои, похожие на мокрый чернослив, Голубоватые белки его сверкнули.

— Всё понял, Демид! Сделаем. Ну, пошли!

Двухметровый громила в камуфляже не вывел даже, а вынес потерявшую от ужаса сознание горничную. Она уже не плакала и не кричала, понимая, что это бесполезно, и её никогда не простят…

Демид старался не смотреть на закрывшуюся дверь, не вспоминать, как чаёвничали они с Верой в саду среди цветов. И горничная, нежно улыбаясь, ставила перед Демидом фарфоровый чайник. А он, боясь, что хрупкая женщина надорвётся, вскакивал и тащил огромный старинный самовар.

Над столом порхали бабочки и жужжали шмели. Лучи заходящего за виллу солнца пронизывали кроны яблонь. С восторженным визгом носился по дорожкам сада двухлетний Алёшка-маленький. И с улыбкой смотрели на него взрослые, смакуя чай с мёдом и топлёным молоком. Алексей, Кирилл, Наталья, Хельви, сам Демид, его жена Руслана — и горничная Вера…

Он вышел из кабинета, запер его на ключ и решил, наконец-то, немного отдохнуть, переключиться на что-то приятное — иначе можно было сойти с ума. Быстро, словно за ним гнались, Демид спустился в гараж, вывел оттуда чёрный «Мерседес». Нетерпеливо просигналил у шлагбаума и рванул к Москве — подальше от того места, где Вера вот-вот расстанется с жизнью. Таким образом, памятуя опыт булгаковского Понтия Пилата, они отдавали и получали приказы. Своё желание Демид Василенко всегда высказывал в форме опасения, а потому доказать злой умысел было очень и очень трудно.

«Мерс» затормозил у японского ресторана, где Демиду, как частому и желанному гостю, предложили поднос с композицией, символизирующей весну. Присев боком к столу, Демид долго созерцал багрового цвета блюдо, где вместе с рисом, морепродуктами, яйцами, фруктами и овощами лежали маленькие гранитные осколки; тут же было и чучело соловья. Демиду подали нагретую чашечку сакэ. И он, попивая, думал, что не может разрушить гармоничное сооружение на подносе. Поэтому попросил принести морской гребешок, запечённый суши, ролл с авокадо и салат «Цезарь», а также куриный якитори — что-то вроде шашлыка.

Демид с аппетитом ел и смотрел на лесенку, застеленную красным бархатом, на каждой ступеньке которой сидели куклы в народных костюмах. И они почему-то показались Демиду живыми. Он вспоминал, как в Куршевеле один из очень уж богатых гостей хозяина, случайно узнав, что у Русланы день рождения, сделал ей презент.

Это была микроскопическая мышеловка из золота и бриллиантов, которая крепилась на лацкане пиджака. Счастливая жена до сих пор заставлял Демида то и дело в неё «попадаться». Наверное, толстосум сделал брошку по спецзаказу для своей «тёлки», но почему-то не вручил.

А тут подвернулась вечно голодная до роскоши, алчная, как тощий клоп, жена охранника. И даритель сделал широкий жест, в душе презирая и именинницу, и её мужа, и всю прочую «перхоть», гордую своей близостью к таинственному и сверкающему обществу сильных мира сего…

Демид вышел из зеркальных дверей, над которыми висели японские фонарики. В лицо ему ударили лучи заходящего солнца — точно с запада. Оранжево-огненный, немного остывший к вечеру шар плавно снижался. Чистое, прозрачное небо вокруг него играло изумительно-красивыми, но быстро исчезающими красками. Вокруг пахло мокрой землёй и соком проснувшихся после зимы деревьев.

Услышав сигнал своего мобильника, Демид не стал спешить. Усевшись за руль и наплевав на то, что в ресторане пил сакэ, он пристегнулся ремнём и только тогда ответил обиженно скулящему телефону, который въедливо фиксировал второй пропущенный звонок.

— Да, слушаю!

Демид уже знал, что звонит Саид. И примерно предполагал, что тот ему скажет.

— Как дела у вас? Стережёте?

— Устережёшь её, как же! Безумная женщина! — картинно посетовал Саид. — Оставили её в ванне, так она бритвой по горлу себя резанула! Так постаралась, что от уха до уха… Накажешь, Демид?

Саид говорил весело, совершенно не стесняясь содеянного.

— Бритву отца твоего схватила. Опасную, старую, видно. Ну, вот только мы отвернулись!.. Нельзя в ванне с женщиной быть…

— Что вам, вечно её караулить? — усмехнулся Демид, про себя думая, что этот вопрос решён.

А завтра придётся переходить к другому, и это немного напрягало.

— Вера искупить вину хотела. Решила, что лучше всего это сделать так. Подожди, пока я вернусь. Медиков вместе вызовем. Проследи, чтобы никто из обслуги её не увидел.

— Прослежу, Демид! — заверил дагестанец. — Ты домой сейчас?

— Да, минут через сорок буду. Ну, с учётом пробок, считай, через час полтора. Время терпит.

И Демид, отключив связь, вновь зажмурился, воображая открытые мёртвые глаза отца. Но, на сей раз, веки немного опустились, и лицо стало спокойнее. Генералу понравилось, как сын поступил с горничной.

На сегодня оставалось ещё не так мало дел. Нужно было оформить кончину Веры как самоубийство, совершённое в состоянии аффекта из-за смерти любимого хозяина и его брата. Демид не сомневался, что здесь заминок не будет.

Куда больше времени придётся затратить на то, чтобы выведать в Дорохово интересующие подробности. А после встретиться с Арсением Райниковым, которого вроде бы очень сильно оскорбил Тураев. И, хоть отец об этом не просил, Демид решил установить личность непосредственного исполнителя убийства. Сделать это казалось не так уж трудно — в банке данных МВД его протокольная рожа должна была числиться…

Артур и Сибилла стояли перед постелью Стефана, как перед алтарём. А чуть поодаль застыла Нора Мансуровна — заплаканная, недоумевающая, растерянная. Ей страшно было смотреть на этого несчастного мальчика, который до сих пор шевелил только правой рукой и, разумеется, не мог произнести ни слова.

Но ничуть не менее её потрясло то обстоятельство, сто старший сын решил жениться не на Ирине Валитовой, матери своего ребёнка — порядочной, образованной, верной и преданной женщине. Нет, он пожелал взять в супруги особу с сомнительной репутацией, которая уже вряд ли сможет подарить Артуру младенца. Но даже если и сможет, всё равно она, Нора, будет постоянно сомневаться в своём родстве с этим ребёнком. Ведь даже историю появления Стефана Лёва Райников так и не выяснил.

Трудно смириться с таким выбором Артура. Но Сибилла околдовала его, как всем других мужчин, и теперь вряд ли можно что-то сделать. Пусть живёт, как хочет, но их пути отныне разойдутся. У Норы есть младшенький, Арнольд, который, как всегда, утешит старую мать…

— Я уезжаю, Стеф, — говорила Сибилла сыну по-русски, чтобы понимали Артур с Норой. — Прямо сейчас отправляюсь в аэропорт, а оттуда — в Шанхай. Вернуться планирую нескоро. Должно быть, потребуется несколько месяцев, чтобы уладить формальности. Берта и Агата будут часто тебя навещать. И сейчас они передают горячий привет! — Сибилла наклонилась и крепко поцеловала сына в щёку. — У сестрёнок твоих, не сглазить бы, всё хорошо. И с тобой будет порядок! Я позаботилась о том, чтобы ты спал спокойно!

Сибилла произнесла последнюю фразу резко изменившимся тоном, и Артур всё понял. Стефан смотрел на мать с удивлением, плохо соображая, почему самые обычные слова прозвучали в её устах так зловеще.

— Тех, кто мучил тебя, больше нет на свете, — шёпотом сказала Сибилла, не желая, чтобы будущая свекровь оказалась в курсе их тайных дел. — Один стал жертвой чудовищной автокатастрофы, и его останки соскребали с металла. Двое других скончались в мучениях. У них было время вспомнить свои грехи и покаяться. Особенно у старшего, который был в этой банде главарём…

Потом Сибилла разогнулась и сказала своим обычным, усталым и чуть хрипловатым голосом:

— Ты сделал всё, что мог, сынок. И я тоже сделала, что могла. Мы с Артуром очень любим тебя и обязательно к тебе вернёмся. Как ты, наверное, уже догадался, мы решили быть вместе. Я отойду от дел, и у нас начнётся совсем другая, счастливая жизнь, от которой мы так долго мечтали. Следующую весну, двадцать пятого марта, мы встретим все вместе. Так заведено в Швеции, и так мы делали всегда…

И Артур, и Нора периодически ловили себя на мысли, что Стефан молчит, не одобряя новый брак матери. А потом вспоминали, что он никогда не сможет произнести ни слова, и цепенели от каких-то дурных предчувствий. Счастливая семейная жизнь не начинается так. И вряд ли можно стараться выстроить замок любви и мира на костях загубленных тобой людей, пусть даже они — последние негодяи.

Перед Стефаном на столике стоял небольшой ноутбук, с помощью которого он общался с персоналом клиники. И сейчас, впервые за то время, что гости провели у него, потянулся к клавиатуре. Сибилла поддержала ноутбук, с жадностью вчитываясь в появляющиеся на экране слова.

«Ты была у Лёвы на могиле?» — спросил Стефан, требовательно глядя матери в глаза.

Артур тоже прочёл вопрос, заданный по-русски, и закусил губу. Он вспомнил, что с января не посещал Востряковское кладбище, а сейчас уже конец марта. Получается, что они совсем забыли о погибшем, а вот Стефан помнит…

— Да, я была недавно, — дрогнувшим голосом ответила Сибилла. — Прости, Артур, что я тебе ничего не сказала. Мы были должны остаться с ним вдвоём. Только вдвоём — в последний раз. Далее мы будем посещать эту могилу все вместе. Я приехала туда утром — кладбище только что открылось. Не хотела, чтобы меня видели люди, среди которых далеко не все доброжелательно ко мне относятся. Верхушка группировки уничтожена, но осталось много причастных к деятельности ныне покойных боссов. Поэтому я и прошу вас, — Сибилла посмотрела на Артура, потом — на его молчаливую мать, — никому не рассказывать о том, что появлялась в Москве. А Стефан пусть знает, что я всегда слежу за ним и всё знаю о нём. Ещё раз прошу прощения за то, что так долго не могла приехать, как-то помешать свершиться злу. Но кое-что мне всё-таки удалось. Очень важно знать, что твоя кровь пролилась не напрасно…

Сибилла говорила сухо, даже сурово, а сама с невыразимой нежностью смотрела на исхудавшее, но всё равно красивое, страдальчески-скорбное лицо сына. Она не могла оторвать взгляда от его по-мальчишески пухлых, но плотно сжатых губ с заживающими шрамами в углах. От спеленатой бинтами груди под льняной курткой, от вытянутых под одеялом ног, которые лишь чудом удалось сохранить. Но ещё много времени должно пройти, прежде чем Стефан сделает первый шаг.

— Не скрою, мне было лестно слушать то, что говорил о тебе Артур. И я горжусь тобой, сынок. Счастлива, что ты вырос таким, и очень рано сумел понять, чего стоишь. Да не сочтут меня безумной или жестокой будущий муж и его мать, но именно такой подход исповедовала я всю жизнь; не отказываюсь от него и теперь. Мужчина должен быть мужчиной! И, значит, с ним может случиться беда. Редко удаётся выиграть, ничем не пожертвовав. Знай только одно, сынок, — Сибилла уже не впервые обращалась к Стефану вот так, очень по-русски, — что тебя теперь будут слышать гораздо лучше, чем если бы ты кричал во весь голос! Каждое слово, исходящее от тебя, будет цениться на вес золота, будет оно набрано на компьютере или выцарапано на песке. Мало людей в наше время способны на подвиг, а ты оказался способен. Молодчина!

Сибилла взъерошила волосы сына, а тот в ответ поймал её руку и поцеловал.

— Я говорю так, потому что знаю — ты не возгордишься. Ты ведь у меня умный парень, верно? Лечение твоё оплачено, об этом не беспокойся. Об экзаменах в этом году не может быть и речи. Сдашь в следующем, когда окрепнешь и сможешь заниматься. Навещать тебя здесь будут Райниковы и родители Эмилии. Кстати, она вчера выписалась из больницы. Поэтому тоже, скорее всего, будет кончать гимназию годом позже. Отец хочет увезти её для лечения за границу, но пока твоя подруга ещё в Москве…

Стефан улыбнулся ещё раз, несмотря на боль в разорванных и зашитых губах. И на то, что спереди у него были выбиты зубы — ведь он не отдал язык без борьбы. Потом снова взял ноутбук, и Сибилла прочитала новый вопрос: «Она вспоминает меня?»

— Ещё бы! Только о тебе и говорит. Передавала огромный привет и обещала навестить, как только сумеет. Она тоже настрадалась, бедняжка, — они пункции чего стоят. Но всегда помнила, что тебе ещё тяжелее…

Сибилла увидела, как сын опять забегал пальцами по клавиатуре и прочла: «Она знает, какой я теперь?»

— Знает, всё знает! Не бойся, она не отвернётся от тебя. Ведь настоящее чувство сильнее предрассудков. А её чувство — настоящее, ты уж мне поверь…

Сибилла взглянула на свои часики, потом — на Артура, и заторопилась.

— Мне так трудно покидать тебя, Стефан, но самолёт ждать не будет. А теперь, Артур, скажи, что собирался…

— Твоя мать улетает в Шанхай, а мы едем в Дорохово, за моими вещами, — бодро начал Тураев, оглядываясь на Нору, которая так и стояла безмолвной статуей.

Несмотря на свалившиеся напасти и почтенный возраст, она была очень элегантна и стройна в чёрном, с серебристым кантом, костюме. Артур смотрел на двух необыкновенных женщин, над которыми, казалось, не было властно время. И думал, что обе они принадлежат ему — маленькому, седому, некрасивому.

— С нами ещё Паша Бушуев будет — ты его знаешь. Он вернулся в Москву, снял комнату в коммуналке. Короче, у него всё нормально. Поможет мне вещи собрать, а моя мама присмотрит, чтобы мы ничего не забыли. С заправки меня уволили, хозяйка очень сердита, но деньги обещала отдать — за вычетом штрафов. Я же много сверхурочных смен отстоял. Могла бы и зажать, но, видно, ещё совесть не потеряла…

— Хватит тебе бензином травиться, — наконец заговорила Нора, которой не терпелось поскорее отсюда уехать.

Без слёз смотреть на измученного ребёнка она не могла, и каждая минута, проведённая в этой палате, добавляла Норе седых волос.

— Поживёшь пока на нашей даче в Петрово-Дальнем, воздухом подышишь. Авось, с голоду не помрём без твоей зарплаты!

— Надеюсь, выкарабкаемся, — подхватил Тураев, но на сердце у него всё равно было неспокойно.

Вещей в дороховской общаге оставалось немного, вся мебель была казённая. По уму, надо бы подарить барахло соседям, а не тащить обратно с город. Но всё равно, без ведома и присутствия Тураева комендант общежития не мог прикоснуться к его имуществу. В любом случае, нужно ехать туда, чтобы подписать акт — во избежание недоразумений.

— Когда вернусь, забегу к тебе. Завтра, например, или послезавтра. И расскажу очень интересную историю. — Артур быстро переглянулся с Сибиллой. — Ту, которую ты очень хотел услышать. И только если ты вновь захочешь называть меня отцом, я с радостью продолжу считать тебя своим сыном…

Нора слушала и недоумевала. Артур не поделился новостью с ней, памятуя просьбу Сибиллы, но она поняла главное — её старшенький сумел разузнать что-то об отце мальчика. И про себя твёрдо решила выудить у него правду, которую так и не смогли извлечь на свет Райниковы. Но теперь пришёл её черёд быть бабушкой Стефана, и уж она своего не упустит!..

Стефан, похоже, тоже всё понял, потому что глаза его ярко вспыхнули тем самым янтарным, звериным огнём. Кровь прилила к щекам, к шрамам на губах. Не будь на нём гипса и бинтов, Стефан выглядел бы, как прежде. На краткое время к нему вернулась сила, и он крепко стиснул руку Тураева.

Тот смотрел на парня по-новому, с любопытством и затаённым страхом; что не укрылось от Норы. Мать поняла — сын узнал Сибилле и её ребёнке что-то очень важное и даже пугающее, потому что вёл себя скованно и одновременно нарочито бодро.

Стефан же радовался, что его мечта, наконец, сбылась. Мать открыла Артуру давнюю тайну, которую хранила шестнадцать лет. Его новый отец выполнил обещание, казавшееся Стефану пустым. И теперь, что бы там ни выяснилось, они с Артуром породнятся.

Не выпуская руки Тураева, Стефан сделал матери знак. Сибилла подала свою руку, и Стефан соединил их. Сомнений быть не могло — сын благословил брак матери с Артуром, и сделал это сам, без просьб и намёков. У будущей невесты не было родителей, и одобрить её союз должен был старший мужчина в семье.

— Спасибо тебе, мой мальчик! — Сибилла встала перед постелью сына на колени, обняла его. — У меня камень с сердца свалился… Или с души? Как правильно, Артур?

— Можно и так, и этак, — блаженно улыбнулся Тураев, пожимая Стефану руку и стараясь при этом не причинить ему боль.

Потом повернулся к Норе и выжидательно взглянул на неё.

— Мам, а ты как? Одобряешь?

— Будто тебе это важно! — в сердцах ответила Нора Мансуровна, но всё-таки постаралась взять себя в руки, чтобы не устраивать сцену при Стефане. — Тебе икону, что ли, вынести? Так я родилась в мусульманской семье, но при том в мечети не была ни разу…

— Ну, зачем сразу икону? — опешил Тураев. — Просто скажи, что не возражаешь, что принимаешь мой выбор… Или ты против?

Нора поджала губы, вспомнив Ирину и Симочку, которых надеялась когда-нибудь принять в своём доме. Потом выразительно взглянула на крошечные, в бриллиантах, часики.

— Кажется, Сибилла говорила, что самолёт не будет ждать. Сколько остаётся до начала регистрации? Ей же погранконтроль ещё проходить!

— Я исчезаю! — неожиданно кротко успокоила Нору Сибилла. Она не желала, чтобы больной сын стал свидетелем скандала. — Артур, не стоит торопиться. Ещё неизвестно, удастся ли мне стать свободной. Ты понимаешь, о чём я говорю…

Сибилла намекала на свои обязательства перед «конторой», но Нора скептически усмехнулась. Её уж, конечно, «молодые» в свои секреты не посвятят, но ей это и не нужно. Она обменяет благословение на рассказ об отце Стефана. Если эта потаскуха хочет войти в их семью, она должна быть откровенной с новыми родственниками.

То, что позволяла ей деликатная Дора Райникова, никогда не допустит властная Нора Тураева. Как ни крути, а в восточных семьях невестка должна уважать свекровь. С Ириной Валитовой проблем не было бы. Но Артур сам себе устроил ловушку — такую, что врагу не пожелаешь. Ему предстояла жениться на вдове своего друга, не нарвавшись при этом на материнское проклятие.

— По-моему, ты достаточно свободна. Уже скоро три месяца как! — с вызовом ответила Нора. — А траур по мужу у вас длится целый год? Только после этого можно говорить о новой свадьбе?

— Если вы желаете, я подожду год, — тихо, но твёрдо отозвалась Сибилла. — Пусть потребуется хоть десять лет, но Артур всё равно будет моим. Я постараюсь доказать вам, что достойна вашего сына. Без этого мы к венцу не пойдём. Вы знаете, что я выросла без матери, и потому очень хочу назвать мамой женщину, родившую Артура. В России, он сказал, свекровь часто называют мамой. И я мечтаю о такой чести. Значит, сделаю всё, чтобы её заслужить. Ну, всё, Стеф, я побежала!..

Сын сделал знак, и Сибилла наклонилась к нему. Стефан перекрестил мать, потом прижался губами к её щеке, обнял здоровой рукой. Нора, несмотря на воинственное настроение, достала кружевной платочек и утёрла слезу.

Артур, до хруста сжав зубы, думал об упрямом, часто вздорном характере матери. И понимал, что на год ему работы хватит. Что касается родного отца, он одобрит любой выбор сына, потому что давно считает его взрослым. Другое дело, что вкус у них одинаковый, и высокая стройная блондинка может заинтересовать родителя не только как сноха.

— Пока, Стефан, до завтра!

Артур потрепал его по плечу и вышел следом за Сибиллой, чтобы проводить её до такси. Машину вызвали к клинике по «трубе». За то время, что останется у них до прощального поцелуя, он постарается всё объяснить Сибилле и хоть немного успокоить её. Увидеть сына изуродованным на всю жизнь, а потом услышать звенящий от ненависти голос будущей свекрови не сможет без ущерба для здоровья и рассудка даже Сибилла Силинг.

— Ты хочешь, чтобы к тебе пришли сестрёнки? — Нора, поняв, что хватила лишку, решила задобрить Стефана. — Я могу попросить их приехать сюда…

Стефан отрицательно покачал головой, прижимая правую руку к сердцу в знак благодарности за визит и предложение помощи. Потом сделал знак нагнуться к ноутбуку, и Нора, надев очки, исполнила его просьбу.

«Позвольте им обвенчаться!» — набрал Стефан на клавиатуре.

И Нора заметила, как трудно ещё недавно сильному, тренированному парню совершать эти еле заметные движения.

Она внимательно посмотрела в светлые, влажные от слёз глаза Стефана и удивилась, потому что всегда считала их карими. Сын с Сибиллой ушли, и у них не было времени, чтобы попросить парня обратиться к Норе с такими словами. Они, все трое, увидели сегодня мальчика впервые после того кошмара, что случился в феврале. Значит, нынешняя сцена не могла быть отрепетирована заранее. Стефан действительно хочет, чтобы Артур заменил ему отца. Кроме того, он принял чудовищные страдания ради спасения её, Норы, сына!

Ведь если бы не вовремя посланный на мобильник сигнал тревоги, Артура уничтожили бы эти могущественные генералы. Он, жалкая моська, посмел перейти им дорогу!.. Но случилось так, что сын жив, а в небытие ушли они. И помогла расправиться с ними именно Сибилла, чтобы она, Нора, про неё ни думала…

Мать Артура не позволила бы никому распоряжаться собой, давить на себя, кроме этого вот мальчишки, который один во всём мире имел на это право. Сейчас он плачет, а там, у бандитов, не плакал! Она оказалась сильнее, чем все его палачи. Но не возгордилась, а устыдилась этого.

— Ну, что ты, мой сладкий, разве же я не разрешаю? Да и не имею я права на такое. Артур уже давно вырос, и брак этот у него не первый. У него сын и дочка, о которых тоже нельзя забывать…

«Они не любят его, а я люблю!» — ответил Стефан и, откинувшись на подушку, закрыл глаза.

Нора осторожно, на цыпочках, прокралась к дверям. Там она встретилась с медсестрой, толкающей перед собой накрытую чистейшей белой салфеткой тележку. Больничное утро вступало в свои права, и пришла пора сделать пациенту уколы.

«Да, ты любишь Артура! Ты доказал это, мой милый мальчик, расписавшись собственной кровью…»

Нора спешно, чтобы не заругали, пробежала по коридору до просторного холла, где сейчас никого не было, и присела на диван. Артур обязательно зайдёт за ней, один в Дорохово не уедет. К тому же с ним будет парень — кажется, его Павлом зовут. Пока он ещё не подъехал. Ладно, пусть побудут вдвоём, наворкуются перед разлукой. Нора, наверное, и так надоела им хуже горькой редьки, да ещё и увязалась за сыном в Дорохово.

Нет, двух мужиков отправлять нельзя — забудут, зачем и поехали. Ещё из-за денег придётся поругаться с хозяйкой, а Артуру стыдно будет копейки считать. Зато Нора не даст ей, стерве, даже в малом нажиться. Фиг с маком ей зажать деньги сына, заработанные в жуткой бензиновой вони, с ущербом для здоровья! Лопнуть ей, что ли, жирной свинье? И так вся золотом увешана. Ещё и дочери, и внуку хватит, а в гробу карманов нет…

Нора сидела на диване, тонкая и прямая, в чёрном костюме, с высокой причёской и девичьей густой чёлкой. Только изумрудно-голубые большие глаза с поднятыми к вискам уголками говорили о том, что это — живой человек, а не искусно сделанный манекен. И сверкали в её ушах чёрные бриллиантовые клипсы; светилось гладкое, чистого золота, обручальное кольцо на левой руке.

Вдова думала о покойном муже, который завтра отпраздновал бы свой день рождения. Ему исполнилось бы шестьдесят. Всего шестьдесят — даже до пенсии не дожил! А говорили, что он там, в мэрии, только дурью мается и «бабки» пилит. Наверное, сказались детские потрясения, когда во время венгерских событий его отца повстанцы повесили вниз головой…

Альберт — единственный человек, который любил её и жалел. Он до сих пор часто снился, звал жить к себе в уютный, увитый виноградом домик. Но Нора почему-то никак не могла перейти мостик через прозрачный, как слеза, ручей; и ей было очень стыдно.

Теперь она осталась одна, никому не нужная, но зато мешающая Артуру поселиться в роскошной квартире на Таганке. Нора унаследовала хоромы Говешева, который ради неё отказал всем своим родственникам. Она же собиралась поделить квартиру между двумя сыновьями. Но в ней ещё так много жизни, даже страсти, и потому рано думать о собственном завещании — ещё успеется.

Кто знает, а вдруг ей тоже придётся свадьбу играть? Пройдёт год со дня кончины Альберта, ну, может, несколько лет. А вдруг возьмёт да и попадёт в сердце стрела Амура? Не сидеть же ей с бабками на скамейке и не смотреть целыми днями дебильные сериалы! Немного неудобно, конечно, что Артур теперь всё время будет жить у неё, а не у Ирины, как планировалось. Но со временем и это рассосётся. Самое лучше было бы для них с Сибиллой остаться в Швеции, где у будущей невестки родовая усадьба. Но чего ради сын будет терять площадь в Москве? Вдруг не уживутся, так будет, где голову приклонить.

Правда, Артур — бывший зэк, с непогашенной судимостью. Придётся ещё побегать по инстанциям, чтобы его зарегистрировали у матери. С женой это всегда легче, и Ирина моментально устроила бы все его дела. Но ведь старшенький всегда делает максимум для того, чтобы осложнить свою жизнь. И если бы только свою, а то ведь не жалеет ни родных, ни друзей, ни собственных детей.

Квартиру на Пресне, подаренную родным отцом ещё в девяносто втором году, он уже потерял. Жильё продали на торгах для оплаты компенсаций семьям убитых на яхте бандитов. Особенно настойчивой оказалась вдова охранника Миненкова, уже после гибели мужа родившая четвёртого ребёнка. Да и раненых пришлось лечить за счёт осуждённого. Ладно, что джип удалось отстоять, а то и на него уже покушались судебные приставы.

Младший, Нолик, отдал им свою машину, подешевле, а эту сберёг до возвращения брата из колонии. Только всё, вроде, наладилось, и немного отпустила боль после смерти мужа, а Артур опять вляпался в прескверную историю. Теперь, чего доброго, ему не разрешат поселиться у матери — предлог всегда найдётся. Арнольд против не будет — он брата просто обожает. Нора бы взятку дала, но Артур принципиально запрещал её это делать, чтобы не поощрять коррупцию и не множить зло.

Нора засмотрелась на очень красивый фикус с красными стеблями и двухцветными узорчатыми листьями, стоящий в углу холла. Она уже хотела потихоньку отломить листочек-другой и попробовать прорастить корни. Но вспомнила, что за время долгого пути до Дорохова и обратно, да ещё пока там выяснишь отношения, листочки засохнут.

— Ничего, в следующий раз… Кажется, Артур сюда собирался заехать. Невелика важность — два листочка! Не забыть бы только сказать ему, а то голова становится дырявая!..

Две медсестры устроились наискосок от Норы, на диванчике, и продолжили начатый ранее разговор. Судя по всему, они обсуждали телепередачу, просмотренную накануне.

— Видала вчера, как бандита в Сибири хоронили? Ну, который у нас на Кутузовском разбился? Я вообще… Ну чуть не описалась, честно! Гроб видела какой? Весь в золоте, с подсветкой, со стразами и стереосистемой!

— А система-то зачем? — удивилась другая девушка. — В земле музыку слушать? Пускай ему черти на кочергах в аду сыграют!

— Положение обязывает! Главарям мафии гробы с лифтами полагаются! — тарахтела первая медсестра — рыженькая, в веснушках. — Чтобы приподнимать тело, когда «братва» подойдёт прощаться. Но у этого гроб закрытый был, и там ещё цинк внутри. Труп размозжённый, страшный, да ещё хоронить долго не давали. А вокруг всё переливается, как в ювелирном! Любимый мобильник его, тоже золотой и в «брюликах», в гроб положили. И процессия, которая на несколько километров растянулась, всю дорогу шла по цветам и еловым веткам. Вот так, Сонечка, бандитом нужно было становиться твоему дедушке, а не доктором наук! Ты говорила — еле на крематорий наскребли и на место в колумбарии!

— Это уж точно, — усмехнулась более взрослая сестричка — пухленькая, с мальчишеской стрижкой. — У деда моего два маленьких венка было и три букета по четыре гвоздики. Это у известного-то учёного, физика-ядерщика! А у этого… как его… Аргента, что ли… триста венков несли, а то и больше. Журналисты под конец со счёта сбились. Вот так, Люсенька, жить-то надо!

Нора, тяжело вздохнув, поднялась с диванчика и уже собиралась спуститься вниз, на пандус, потому что Сибилла давно должна была уехать. Сделав несколько шагов по коридору и лестнице, она остановилась, как вкопанная, потому что увидела сына в обществе Арсения Райникова, кузена Лёвы. Странно, ведь они никогда по-хорошему и не общались, а в последнее время расплевались окончательно.

Ничего не понимающая Нора быстро подошла к ним.

— А я сижу, жду, как дура! Здравствуйте, Арсений! Какими судьбами?

— Добрый день, Нора Мансуровна. Дора Львовна сказала, что вы должны быть тут, и я по-быстрому прибыл. Вы же в Дорохово собираетесь?

Арсений стоял перед Норой в распахнутом медицинском халате и в шапочке, в бахилах, надетых на уличные ботинки. Он был очень похож на Лёву, только выше и шире в плечах. Карие, широко расставленные его глаза смотрели испуганно, и правая щека заметно дрожала. Из-за этого Арсений выглядел старше своих лет. Руки его, сжимавшие чехол с мобильником, тоже мелко тряслись, и Нора не на шутку встревожилась.

— Что случилось-то? Почему вы нас искали? И, самое главное, на вас лица нет!.. Всегда такой выдержанный, спокойный, а тут… — Нора осуждающе покачала головой.

— А тут такие дела, что лучше вам в Дорохово не ехать! — выпалил Арсений, уводя Нору и Артура к лифту. — Так ли уж важно забирать эти вещи? Да и деньги пускай на заправке в сейфе полежат. Тут тобой, — Арсений повернулся к Артуру, — бывшие коллеги, менты то есть, очень интересуются. Спрашивают, известно ли мне что-нибудь о твоих планах на сегодня. Это — не праздное любопытство, между прочим!

— Менты? Мной?!

Артур постарался немедленно позабыть о Сибилле, мчавшейся сейчас в аэропорт. И подумать, от чего так щемит сердце, и с утра тоскливо на душе. Даже не потому, что Сибилла покинула его на несколько месяцев, не из-за капризов матери, к которым он уже давно привык.

Тураеву почему-то казалось, что со смертью генералов его злоключения не кончились. Даже останься они в живых, опасности было бы меньше. А ведь наверняка имеются наследники, подельники, друзья, родственники. И среди них вполне может обнаружиться серьёзный мститель.

— А почему, собственно, они обо мне спрашивали?

— Дело в том, что в Питере арестовали вора-рецидивиста, который якобы был знаком с тобой уже давно. И он же оказался причастен к отравлению генералов Василенко. Похоже, там всё очень зыбко, и твёрдых доказательств нет. Но пообщаться с тобой хотят. Ну, ты ведь тоже сидел, ещё под надзором находишься…

— А ты откуда про всё это знаешь?

Тураев старался не думать о Модернисте, о том, сдаст тот его или будет молчать. Конечно, вору придётся несладко. Прикончить двух ментовских генералов — это не двадцать компьютеров спереть. Даже пара убитых охранников склада не идёт ни в какое сравнение. Ну, а если Модернист «поплывёт», от второго срока не отвертишься. Тут на пожизненное недолго наработать, и потому лучше при матери об этом помолчать…

— Следователь сказал. Мы ведь некоторое время общались, — пожал плечами Арсений. — Сразу после Лёвкиной гибели, когда я прилетел на похороны, меня допросили на Петровке. Я пообещал содействие в расследовании. А на каком основании я должен был отказать? Ксивы у них настоящие, милицейские. И интерес к Лёвке вполне оправдан. Откуда я тогда знал, что огни связаны с бандой? Это же окончательно разъяснилось, когда они Стефана передали «браткам». А в начале января, после обысков, я особенно и кочевряжиться-то не мог. Про меня могли плохо подумать — родственники-то всякие бывают. А потом отец сказал, какого ты обо мне мнения…

Райников галантно подал пальто Норе, помог ей снять бахилы. Они втроём вышли на пандус, и Нора увидела рядом с «Гелендвагеном» Артура, на котором они приехали, другой джип — «Мерседес». Тот самый, на котором после Нового года Лёва Райников приехал к Артуру. Сейчас там, внутри, сидели два человека.

— Кто это с вами, Арсений?

Нора хорошо видела вдаль, правда, сейчас она сильно щурилась — солнце светило ей в лицо.

— Двух охранников с собой прихватил на всякий случай. Зовут их Макс и Артём, — пояснил Райников. — Если вы всё-таки поедете в Дорохово, с ними будет надёжнее. Они вооружены легально, имеют лицензии. Артур, у тебя есть ствол?

— Конечно, нет, — скривил губы Тураев, с тревогой глядя на мать, которая от волнения побледнела и осунулась. — Кто мне его даст? Я же по УДО вышел, а так должен был сидеть ещё три года. Слушай, Сеня, проблема-то в чём? Ну, назвал я тебя подкаблучником, так разве ж это неправда? Тебе же и повезло, что не оказался на месте Стефана. Благодарить меня должен…

— Вот и хочу тебя отблагодарить, — негромко, но горячо заговорил Арсений. Они втроём вышли через проходную. — Не скрою — я обиделся, вспылил. А Катерина вообще на дыбы встала. Не буду передавать подробности, но суть такова. Как ты знаешь, она владеет несколькими SPA-салонами в Москве и области. Ей позвонили от имени очень высокого милицейского начальства и обещали всяческое содействие в бизнесе. Иначе говоря, «крышу», понимаешь? Красную! И всего лишь за то, что я буду без комплексов, время от времени, делиться сведениями о тебе и о Сибилле. Сведения самые невинные, не то чтобы там… В Москве ли вы, какие у вас планы, есть ли версии убийства Лёвки. Мне-то в милиции сказали, что может быть и Сибилла причастна. Она ведь, как бы это поаккуратнее выразиться, на спецслужбы западные работает…

— Понял! Давай дальше!

Артур заледенел от ужаса. Всё это говорилось в присутствии Норы, которая и без того ненавидит будущую невестку лютой ненавистью. А тут ещё работа на западные спецслужбы! Мать — человек советского воспитания; для неё такие слова убийственны. Как они до Модерниста-то докопались? И чего хотят? Арестовать чего там, в Дорохово, что ли? Но почему? Что мешает сделать это в Москве? Вот тебе и новая счастливая жизнь, о которой говорила Сибилла…

— Значит, ты докладывал им, где мы, что делаем, что думаем о гибели Лёвки. Ради «красной крыши» для SPA-салонов любимой супруги можно и не то совершить. У меня к тебе претензий нет, благо зла ты нам не причинил, а Стефана взяли по другому доносу. Но и от общества своего уволь нас, пожалуйста. Кто знает, может, ты и сейчас по их инструкциям действуешь? И охранники твои — тоже непростые ребята. Второй ключ от каланчёвской квартиры отец тебе оставил?

— Да, потому что окончательно тебе не доверял. Это ты себя святым считаешь, а со стороны всё видится более мутно. Ты ведь сидел, причём по тяжким статьям. Все мы боялись, что ты Стефана вовлечёшь в какую-нибудь авантюру. Он и так слишком активным был — даже зацеперством занимался. Удивляюсь, что он уцелел до сих пор — при своих-то замашках. Кстати, ведь так и вышло, не находишь? Ты в порядке, жениться собираешься, а он… Погоди, отношения потом выясним! — Арсений увидел, что Артур хочет избавиться от него и увезти мать. — Сейчас доверять никому нельзя, даже если судимости не было. Многие люди меняются, и не всегда в лучшую сторону. Мой отец диву даётся, как «телец златой» ломает человеческую психику — ну, будто бы все тут с голоду умирают! Нет, надо всё больше, больше, и нет предела жадности. А, значит, и подлости, предательству. И чем ты там занят, на своей заправке, какие дружки у тебя завелись, мы не в курсе. Вот, уже какой-то вор промелькнул… Нет, ты дослушай до конца! Лёвка убит после встречи с тобой — факт. Да ещё неизвестно, кем и почему. Поневоле голова кругом пойдёт — мы ведь с криминалом никогда не соприкасались. И потому, когда в милиции просят ключи от каланчёвской квартиры, мы передаём. Предлагают поделиться своими соображениями, вспомнить историю взаимоотношений с Лёвкой и Сибиллой — вспоминаем. Мы ж тебе не обещали не делать этого, верно? Ну и всё, успокойся. Катерина, по-моему, влюбилась в младшего генерала. Такой милый, любезный, красивый! Если бы не умер, я ревновал бы сильно…

Арсений говорил без передышки, стараясь успеть выложить как можно больше, прежде чем Артур задохнётся от бешенства, а Нора расплачется со страху.

— Когда Стефана обвинили в убийстве женщины у «Каширской», мы, каюсь, сначала вздрогнули. Вроде, о том нас и предупреждали, да что-то показалось нелогичным. Вряд ли ты, даже если бы тебе потребовалось с кем-то разобраться, пошлёшь вместо себя мальчишку. Пусть он малолетний, к тому же иностранец, но всё равно не тот ты человек, чтобы других подставлять. И сам Стефан не станет убивать, несмотря на свой сложный характер. Потом «мокруху» на какого-то наркомана повесили, Оказалось, Стефан вовсе не при делах. Их экономка Амалия сейчас с инфарктом в больнице лежит, причём в тяжёлом состоянии. Сам понимаешь, каково ей пришлось! Сначала про убийство услышала, потом на неделю парня из виду потеряла, а после узнала жуткую правду… Пока Стефан в плену у Аргента был, мне из милиции каждый день звонили и спрашивали, не нашлась ли его мама. И я постепенно изменил своё мнение — и о тебе, и о правоохранительных органах…

Слушая эти речи, Нора каменела, постепенно утрачивая способность что-либо понимать в происходящем. Артур смотрел то на часы, то на аллею, по которой от автобусной остановки должен был подойти Паша Бушуев. Тот, лишившись своей «красной девицы», теперь вынужден был давиться в общественном транспорте. Сам Арсений тоже понимал, что зря он откровенничает при женщине, но попросить её отойти или, наоборот, удалиться с Артуром считал тем более неприличным.

— Ладно, это ясно. — Тураев поспешно обдумывал сложившееся положение. — Сейчас-то тебе чего надо? В Дорохово мы поедем, потому что комендант без меня не сможет открыть комнату, а, значит, поселить там кого-то другого. Я бы на вещи, может, и наплевал бы, но нужно кое-какие бумаги подписать. А раз всё равно туда еду, заверну за получкой на заправку. Это ты у нас в средствах не стеснён от рождения, а я сейчас вообще на нуле оказался. Ещё и долги отдавать придётся, потому что сидеть на шее у матери я не хочу, и за всё плачу сам. Вот такие мои резоны, Арсений Яковлевич. Понятно, что дикая история со Стефаном вернула тебе разум. Ты понял, что эти менты сотрудничают с бандитами. Но, надеюсь, ты не раскрыл им душу?

— А что я, задолбанный совсем? Всё же МГИМО окончил с отличием, и после постоянно повышал квалификацию. Выгоднее быть у них в доверии, чтобы иметь больше возможностей. И Катерина истерику закатила бы, а мне зачем? Большая политика шума не любит, — продолжал Арсений, заметив, что в чём-то убедил Артура и несколько успокоил Нору. — После того, как Стефана обнаружили в мусоровозке, звонки прекратились. Не было их буквально до сих пор. Уже возвратилась Сибилла, умерли оба генерала, а обо мне не вспоминали. И вдруг позавчера позвонил следователь, рассказал про этого вора… Другой, не тот, что убийство Лёвки вёл. Сказал, что хочет побеседовать с тобой, да вот не знает, где тебя найти. В Дорохово ты не живёшь, с заправки уволился, у матери на квартире тебя тоже нет. Мобильный якобы не отвечает. Очень просил стукнуть, если ты мелькнёшь поблизости. Я ему говорю: «Может, передать, чтобы он вам позвонил и явился?» А следователь: «Нет, вы только скажите, какие у него планы, а мы сами подъедем. Надо ему лично повестку вручить, под расписку…» Что-то мне во всей этой истории не понравилось, хотя внешне всё выглядело пристойно. Я на службу уехал, а Катерина тем временем от Норы Мансуровны узнала, что вы сегодня собрались в Дорохово. Вы ведь были у нас вчера?

Арсений покосился на мать Артура и перехватил её виноватый взгляд.

— Да, я к Доре приезжала днём. И Катюша там была. Мы девичник устроили. Я даже не знала, что существует французская чайная церемония. Думала, что только японская и английская. Кроме нашей, конечно. Катюша всё это очень мило устроила. Да, я упоминала о поездке в Дорохово…

— Ну, вот, она всё и передала следователю, когда он ранним вечером перезвонил. У неё же только одна мысль — бизнес не угробить! А то не угодишь силовикам, они нашлют и пожарных, и санэпидстанцию, как обычно бывает. И от налоговиков не открутишься, всё на свете проклянёшь. Но когда следователь ещё раз набрал мне, чтобы уточнить, я начал крутить хвостом. Мол, это ещё неточно. Да, собирались ехать, но Нора Мансуровна заболела гриппом. Тогда он попросил уточнить и связаться с прокуратурой тотчас же. Ты, конечно, можешь послать меня лесом и поехать мне назло, но всё-таки помни, о чём я говорил. Твоя поездка в Дорохово кого-то очень интересует. Могли бы повестку под расписку и в другом месте вручить. Даже арестовать — и то не проблема. Так что решил — берёшь нас с ребятами или нет?

— Трудно решить, потому что ситуация действительно странная. Мам, может, вернёшься домой?

Артур, принимая доводы Арсения, как можно нежнее взял Нору под локоток.

— Мы с Павлом прекрасно управимся. Вещей там немного, и с комендантом всё утрясём. Хватит меня за ручку водить — я давно уже большой мальчик. Хочешь, для твоего успокоения Арсения с охранниками прихвачу? Сейчас тебе такси вызовем, и поедешь домой, ладно? Честно говоря, мне тоже не нравится интерес следователя к нашей поездке, тем более что кончать меня уже смысла нет. Я не скрываюсь от них, и по поводу питерских заморочек явился бы на допрос…

— Нет, ни за что! — Нора вырвала свой рукав из цепких пальцев сына. — Или мы возвращаемся все вместе, или я еду с вами! Не отпущу тебя одного, тем более если грозит опасность… Я что, последняя стерва — родного сына в беде бросать?! Мы должны быть вместе…

Нора вдруг вспомнила всю их жизнь. Перед глазами возник чернявый мальчик в ясельном манеже; потом он же, чуть подросший, — в круглосуточном детском саду. Вечно зарёванный карапуз был тогда для неё не столько радостью, сколько обузой. И с Альбертом они не ладили, разрывали сердце Норы своими скандалами. Видно, вся жизнь Артура горемычная так сложилась потому, что не долюблен был он матерью. А, значит, и с женщинами у него потом всё вышло плохо…

— Сопровождение ни во что вам не обойдётся! — поспешил успокоить Арсений, потому что Тураев мог сопротивляться и по этой причине. — Пусть ни тебя, ни Нору Мансуровну денежный вопрос не волнует.

— Ладно, едем все вместе! — решил Тураев. — Я не круглый идиот, и мерами безопасности не пренебрегаю…

Он вдруг заметил выходящего из аллеи Пашку Бушуева — в джинсах, короткой кожаной куртке, без шапки. Свежий ветер взметнул торчком пепельную шевелюру парня, а вот лицо у него было напряжённое, даже испуганное.

— Ну, вот, наконец-то все в сборе! — облегчённо вздохнул Артур. — Твои хлопцы с оружием? Отлично! Едем на двух джипах — вас трое и нас трое. Для вещей места хватит — у меня их там немного. Но только прежде чем мы отсюда вырулим, Арсений должен позвонить следователю и сказать, что, по его сведениям, мы от визита в Дорохово отказались. По дороге, конечно, будем проверять «хвост» — как без этого? А детализация покажет, что ты звонил из Кунцева, и расшифровка никаких вопросов не вызовет. Но только в пути и до тех пор, порка мы не вернёмся в Москву, никто из нас не должен пользоваться мобильниками, иначе засекут. Паштет, подойди сюда! — позвал Артур деликатно стоящего в стороне Бушуева.

Тот не раз говорил, что так его частенько называли в фирме.

— Познакомься! Это Арсений Райников, двоюродный брат моего покойного друга. Он с двумя вооружёнными охранниками будет сопровождать нас в сегодняшней поездке. Не волнуйся — чисто на всякий случай…

— Артур, беда случилась! — Бушуев, пожав руку Арсению и дождавшись, когда тот уйдёт к своему джипу, зашептал, даже не обращая внимания на Нору. — Ко мне ночью из Питера маруха Модерниста приехала, Кира…

— И что? — Тураев почувствовал, как по его щекам поползли колкие мурашки.

— «Вскрылся» он в камере, вены взрезал. Я так понимаю, что колоть начали насчёт известного дела, а он не хотел рисковать. Понял, что за так не выскочишь. Придрался к какой-то пустяковине, вроде как адвоката к нему поздно допустили — и психанул. Нашли его утром уже — холодного…

— Умеют же работать, когда хотят! — бешено и тихо произнёс Тураев. Он имел в виду своих бывших коллег.

Ни сказав более ни слова Бушуеву, взяв мать под руку, он пошёл к «Гелендвагену». Старался не вспоминать встречу с Модернистом на Кушелевке. Ещё одна жертва на его грешную душу, ещё одна. Вор — не вор, а всё равно человек…

— Вы о ком сейчас говорили, сынок? — обеспокоенно спросила Нора.

— Наш общий знакомый с собой покончил, — неохотно ответил Артур. — Давай, мам, не будем об этом. Тяжело до невозможности, а силы мне нужны для другого…

Они уже возвращались в Москву, и заходящее точно на западе солнце светило им в спины. Из-за кое-как размещённых в багажнике и в салоне вещей Артура Норе неудобно было жаться на заднем сидении. А место рядом с сыном занял Паша Бушуев, который здорово поработал сегодня грузчиком.

Нора, уже успокоившаяся, активная, уверенная, про себя ругала Арсения за не к месту поднятый переполох. Но потом, как всегда, быстро остыв и перестроившись, она воздала должное предусмотрительности и бескорыстию Лёвиного кузена. Ведь если бы Арсений не позвонил сегодня следователю от проходной клиники и не сказал, что путешествие отменяется, всё могло сложиться и по-другому. Нора удобнее устроила на коленях коробку с небольшим телевизором и снова задумалась.

Артур с Павлом всю дорогу шёпотом говорили про какого-то уголовника, которого вчера нашли мёртвым в «Крестах», но из-за собственной безопасности Нора особенно не волновались. Она верила в профессиональную состоятельность сына и целиком полагалась на него. Артур и Павел преспокойно курили, стряхивая пепел в окна, потому что дорога была чистой от подозрительного транспорта.

Но никто из них даже не подозревал о том, что сразу после отъезда двух джипов из Дорохова комендант общежития поднял трубку и набрал номер того самого следователя, что связывался с Арсением Райниковым. Именно по его распоряжению комендант настаивал на срочном визите Артура в Дорохово, и сейчас с облегчением отчитался о выполнении задания.

Этот суровый и немногословный дядька старой закалки свято верил в самые лучшие намерения органов внутренних дел. И ничуть не удивился тому, что они интересуются вышедшим по УДО убийцей трёх человек. К Артуру комендант никогда не испытывал тёплых чувств и очень радовался, что сомнительный жилец выехал. Комнату уже выговорили для себя четыре гастарбайтера-таджика, не забывшие «поблагодарить» доброго начальника.

Автомагнитола пела очень красивую, лиричную песню из «Гардемаринов», и Норе почему-то стало грустно. Она родилась зимой, в январе, но особенно любила весну. Вот такую, как нынешняя — с осевшим снегом на полях, с мокрыми, дымящимися проталинами, с кое-где пробивающейся травкой. С высоким чистым небом, с птичьим чириканьем в голых ветках деревьев, с предчувствием какой-то новой, хорошей жизни, которая будет наградой за перенесённые страдания.

Наверное, весна так дорога была ей и из-за дня рождения Альберта, который впервые пройдёт без него. Нора поедет на кладбище в своей машине, потому что Артур вряд ли захочет почтить память отчима. А ведь мог бы вспомнить про Альберта и доброе — не может один человек делать другому только зло. И если Артур не вспомнит по-хорошему мужа своей матери, то поступит очень непорядочно.

Норе вспоминался Казанский кремль, такая же весна на улочках её родного города. Ледоход на Волге, заросший тиной Булак и речка Казанка были для татарской девочки чем-то неотъемлемым, вечным. Она легко шла по улицам, мечтая только о любви и счастье, а вокруг ярко светило сердце, отражаясь в куполах церквей; и блистал полумесяц на куполе мечети Марджани. Бабушка Фатима рассказывала ей о том, как когда-то в день своей свадьбы, выходя из возка, что доставил её в дом мужа, ступала правой ногой на подушку, брошенную под ноги свекровью. И Нора мечтала, что у неё будет всё точно так же…

Сын Фатимы, Мансур Тураев, обладатель великолепного «бархатного» баритона, окончил Московскую консерваторию и стажировался в Италии. Но по возвращении не мог занять достойное место на сцене, потому что не имел нужных связей. Кроме того, папа отличался независимым характером, не желал угодничать, и потому прозябал в драматическом театре, а летом давал концерты на эстраде под открытым небом. У него был шанс продвинуться, женившись на некрасивой и уже не молодой дочери партийного начальника, но он взял в жёны любимую девушку Наиду, которая стала матерью трёх его дочерей.

Мансур непревзойдённо играл на гитаре, на мандолине, даже на балалайке и гармошке. А вот к фортепьяно относился с трепетом и не решался прилюдно взять хотя бы несколько аккордов. Нора, Амина и Зульфия по очереди аккомпанировали ему — повинуясь желанию отца, все они окончили музыкальную школу. Но только одна Нора без колебаний отправилась в Москву, чтобы потом вернуться профессиональной пианисткой. Тогда, думала она, папины концерты станут ещё более популярными среди местной публики.

Но Нора не возвратилась в Казань, потому что в столице очень быстро вышла замуж, родила Артура, развелась. Никто не бросал ей под ноги шёлковых подушек — напротив, свекровь с первого взгляда забраковала невестку. Нора мыкалась с ребёнком несколько лет, бегая по урокам и кривляясь перед ноющими детишками в садике, куда ходил Артур, и где она числилась музыкальным руководителем.

После Консерватории Нора не сделала никакой карьеры; просто перебивалась случайными заработками. И загубила бы свою жизнь, как отец, если бы на одном из таких концертов не встретила Альберта Говешева, сына венгерского коммуниста. Он влюбился в красавицу-татарку и на много лет закрыл от невзгод своей широкой спиной.

Год за годом Нора блистала в свете, поднимая бокалы шампанского за здоровье мужа; но прошлой осенью волшебная сказка кончилась. Осталась только гора цветов на могиле Альберта. Его большой портрет в чёрной рамке под стеклом был всегда влажным, как будто заплаканным…

Своего отца Нора в последний раз видела очень весёлым, помолодевшим. Она приехала как раз на Сабантуй, привезла с собой обоих сыновей. Мальчишки радостно уплетали плов, манты и шашлыки, а собравшиеся вокруг родственники и соседи откровенно разглядывали их и соображали, кто в какую пошёл породу.

Потом все вместе, не отрываясь, следили за борьбой на поясах «Курэш», за боем мешками на бревне. Смотрели, как ловкие батыры карабкаются на гладкий столб и вслепую, завязав глаза, разбивают шестами горшки. Далее все пели и плясали. Мальчишкам подарили тюбетейки, впоследствии сношенные до дыр. Сабантуй всегда был добрым праздником, где встречали всякого гостя, кормили его до отвала, не спрашивая о вере и национальности.

Но этот стал особенно радостным для Норы, которая наконец-то устроила свою жизнь в Москве и могла не стыдиться перед родными, не прятаться от злоязыких соседей. Её любимая весна дарила заслуженные милости, а сам праздник символизировал, как в старину, бракосочетание с природой. Обычай одаривать всякого, кто пришёл на Сабантуй, заменил обряд жертвоприношения языческим богам.

Нора с матерью и сёстрами вышивали полотенца, платки и рубашки. Ей нравился обычай награждать не только победителей состязаний, но и тех, кто получил травму. Пришедшего последним тоже не забывали, отмечали каким-нибудь призом. И не оставалось обиженных на этом торжестве, откуда в тот год увёл своего барана «батыр Сабантуя» — племянник Норы Ислям.

А через две недели отец утонул в Волге, когда рыбачил с лодки. Огромный теплоход поутру поднял волну, и задремавший Мансур оказался в воде. Бортом лодки его ударило по голове, и он не сумел выплыть. Тогда, на Сабантуе, Артур видел своего дела в первый и последний раз.

Телеграмма догнала Нору уже в Москве, и ей пришлось срочно возвращаться в Казань. Старшая дочь покойного рыдала, укоряя себя за то, что предала отца, не оправдала его надежд, не вернулась домой. Лишь одно пожелание Нора исполнила в точности — дала сыновьям свою фамилию. Мать Альберта отнеслась к этому равнодушно, а вот первая свекровь запротестовала. Но Нора проявила твёрдость, чем ускорила развод с многообещающим комсомольским активистом, который впоследствии сделал блестящую карьеру.

И сейчас, глядя, как за окнами джипа проносятся подмосковные леса и поля, Нора вспоминала, как переживала в начале девяностых. Для тщеславной, к ному же красивой и неглупой женщины сложившееся положение оказалось невыносимым.

Видеть бывшего мужа каждый день по телевизору, знать, что другая баба появляется вместе с ним в свете, было мучительно. Нора просто сбегала во время выпуска новостей в другую комнату, и там яростно грызла подушку, надрывно плакала, хотела умереть. Ведь не её Артур, а двое чужих детей пользуются привилегиями, передвигаются под охраной, имеют блестящие перспективы. А сын винит во всём именно её — не удержавшую перспективного отца, поставившую свои глупые женские амбиции выше его интересов.

Артур упрекал её, а Альберт, напротив, утешал.

— Не волнуйся, это ненадолго. Важно не только достигнуть вершины, но ещё и удержаться на ней. Помяни моё слово — он не удержится.

— Почему ты так думаешь? — сквозь слёзы лепетала Нора, понимая, что своими истериками больно ранит Альберта.

Но она была не в силах сдержаться и, сколько ни кусала носовой платок, слёзы фонтанами били из её очаровательных глаз.

— Потому что он не умеет ценить Божий дар. — Альберт обнимал жену и нежно гладил по спине. — Чего может стоить человек, который посмел бросить тебя, дорогая? И, самое главное, на какой кулёме он потом женился!..

— Зато она его маме в рот смотрит! — всхлипывала Нора и крепко обнимала мужа.

Как всегда, Альберт оказался прав, но Норе не стало от этого легче. Просыпаясь тихими, очень тёмными ночами в своей спальне на Таганке, она вспоминала, как спала с первым мужем на продавленном диване в красном уголке общежития. Они поначалу не имели своей комнаты, а заниматься любовью где-то было нужно. Вспоминала и знала, что, будь это возможно, вскочила бы со своего широченного ложа и босиком по снегу побежала бы к нему, не вспоминая ни о каких обидах. Бывший муж тогда сидел в тюрьме, и из-за этого Нора любила его ещё сильнее. Её сердце рвалось от несовместимых, казалось бы, взаимоисключающих эмоций. Как мужа она любила Альберта, но как мужчину предпочитала того, первого…

…— Ну, вот и заправка!

Артур, лихо завернув с шоссе, остановился в стороне от колонок. У ближней стоял высокий плечистый парень в фирменном комбинезоне. Увидев «Гелендваген», он пригладил бесцветные волосы и радостно улыбнулся.

— Альгис, привет! А вот и я — за расчётом…

Нора, очнувшись от воспоминаний, выглянула в окно и заметила, что «Мерседес МL» на заправку не завернул и встал неподалёку. Оттуда охранники могли в подробностях видеть всё, что происходило у колонок. Но пока ничего особенного не было. Все «пистолеты» были заняты. Один из водителей ругался с мойщиком и с оператором Викой, но такие сцены происходили здесь ежедневно.

— Я тоже скоро увольняюсь — жениться пора. На свадьбу приедешь к нам с Данутой? Ты её как-то видел мельком, — всё так же неторопливо, нараспев, говорил Альгис. — Скучно без тебя. Вот я и заторопился. В Вильнюсе будем венчаться, где-то через месяц. Данута на ресторатора-ательера учится в Штатах. Ты же в Вильнюсе не был, наверное?

— Нет, только в Таллинне и в Риге, — вздохнул Тураев, оглядывая освещённую вечерним солнцем заправку.

— Вот и покажем тебе всё — и площадь Гедиминаса, и Замковую гору, и Кафедральный собор. Костёлы бернардинцев и Святой Анны, наша река Вилия — это же так красиво! Свезу тебя в университет, который сдуру бросил. Не пожалеешь, одним словом!

— Постараюсь, конечно, воспользоваться приглашением. — Артур радовался, что мать сейчас его не слышит. — Между прочим, я тоже… Только не знаю точно, когда сумеем расписаться.

— Долго ты собираешься! Вашей дочке седьмой год уже! — Альгис по старой памяти решил, что Артур собирается наконец-то осчастливить Ирину. — Уговорили наконец-то Симу?

— Я не на Ире женюсь. — Артуру почему-то стало стыдно. — Ладно, потом всё обсудим. Сейчас меня вон мать дожидается — вместе из Дорохова вещи забирали. Ольга-то здесь? Не сбежала, чтобы получку зажилить?

— Здесь. Недавно с другой заправки вернулась. Ну, не буду задерживать. Я недели две ещё работать буду, приезжай. — И Альгис шагнул навстречу тормознувшей у колонки «Газели».

— Мам, ты как, пойдёшь со мной к директрисе или здесь побудешь? — шутливо, как бывало в школе, после очередной хулиганской выходки, спросил Тураев.

И Нора, как в школе, решила пойти с ним.

Дверца джипа распахнулась, и Артур подал матери руку. Маленькой ножкой в чёрном изящном ботильоне она шагнула на подсохший асфальт, зажмурилась от яркого солнца.

И, не сдержавшись, воскликнула:

— Хорошо-то как, сынок! Настоящая весна — не то, что в городе…

— Ты же всегда ругалась. Говорила, что на заправке только бензином воняет. А самой, видишь, понравилось…

Артур под руку с Норой направился к дверям, за которыми помещался кабинет Ольги Васильевны Царенко. Павел Бушуев тоже вышел из джипа, чтобы поразмяться и покурить. Арсений и охранники оставались в «мерине» — даже сейчас они не пожелали расслабиться.

Вокруг большого джипа скакал на одной ножке внук Ольги Васенька, невесть как сбежавший от своей матери Александры. Та, охнув, кинулась его ловить, чтобы мальчонка ненароком не попал под колёса. Опьянев от прохладного сладкого ветра с полей и лесов, он с визгом бросился прочь от перепуганной матери и едва не стал жертвой выезжающей на шоссе грузовой «Газели».

Александра пронзительно вскрикнула, и завизжали тормоза. Нора машинально обернулась, проверяя, не грозит ли опасность им с сыном. И в тот же миг она увидела, что два мощных внедорожника, затормозившие у АЗС, почему-то не поехали дальше, к колонкам, а развернулись боком. Тотчас с другой стороны подлетели два мотоцикла. А у той самой «Газели», под которую едва не угодил ребёнок, распахнулся фургон.

— Артур, ложись! — истошно заорал Паша Бушуев, первый заметивший ствол автомата в щели приоткрытой дверцы одного из автомобилей.

Возможно, прибывшие с Арсением охранники заметили опасность ещё раньше, но крикнуть ничего не успели. Они выхватили автоматические пистолеты и открыли огонь одновременно с теми, кто находился в джипах, на мотоциклах и в фургоне «Газель». Заправка попала под настоящий перекрёстный обстрел, практически не дающий шанса уцелеть.

Это случилось так неожиданно, что Тураев упустил секунду. И окончательно понял всё лишь тогда, когда мать, то и дело вздрагивая от попадавших в неё пуль, толкнула его в бензиновую лужу, а сверху прикрыла собой. Артур больно ударился скулой об асфальт, почувствовал во рту вкус крови и услышал, как пули свистят у уха, чиркают о дорожку, взрывают землю на газонах.

Такую сцену можно было наблюдать лишь в боевиках про итальянскую мафию. Местные бандиты никогда не достигали подобных высот. Всё живое, попавшее в зону обстрела, моментально становилось мёртвым. Чудом уцелевшие, случайно оказавшиеся на заправке люди, включая водителей оставшихся у колонок автомобилей, с криками бежали в разные стороны, спасаясь не только от пуль, но и от огня. Почти невидимые в солнечном свете змейки побежали по лужицам, к колонкам и резервуарам с топливом.

— Мам, я сейчас… Я вытащу тебя! Немножко потерпи, пожалуйста…

Тураев тащил на себе обмякшую Нору к брошенной водителем «Шевроле», которая единственная могла прикрыть их от пуль. А там можно рвануть за угол административного здания, уйти из сектора обстрела. И срочно вызвать «скорую» для матери, сообщить о налёте на заправку. Тут милицией и ОМОНом не обойдёшься. Нужны спецподразделения, натасканные на это дело. Но главное сейчас — скрыться, а после — раздобыть оружие. Лучше всего автомат…

— Артур, держись, я сейчас! Нора Мансуровна, я помогу… Мальца только пристрою и вернусь!..

Паша Бушуев отшвырнул Васеньку за придорожную канаву, где стояла чья-то «Хёнде», и внутри сидели люди. Не глядя в ту сторону и надеясь на человеческое сострадание, он зигзагами и перебежками вернулся к «мерину»— внедорожнику.

— Мужики, мне «ствол» нужен! С голыми руками тут хана. У Артура нет ничего, из него решето сделают… Под мою ответственность…

— Не положено. Кто ты такой, я знаю?.. — огрызнулся рыжий Макс, не сводя прицела с одного из автоматчиков. Через секунду щёлкнул выстрел, и бандит рухнул лицом в раскисшую землю на газоне. — Ты бы лучше позвонил, куда надо, салага!

— Я тебе не салага!

Павел отчаянно выругался, увидев, что «Хёнде» уехала, а Вася остался реветь на обочине. Зеваки шныряли поблизости, но ни один из них не догадался увести ребёнка подальше от месте перестрелки. Потом Бушуев заметил, что Артур, волоча на себе мать, скрывается за продырявленной пулями «Шевроле».

— Я в Дагестане, в девяносто девятом… с Басаевым воевал…А ты тогда ещё в памперсы ссал!

— Держи! — Арсений сунул в руки Павла свой «Стечкин». — Он легальный, не бойся. Раз воевал — сумеешь. А я пока мальчишку спрячу… Артём, прикрой!

Райников побежал к ребёнку, который, ища мать, потопал обратно под пули. Прижав к себе Васю и достав мобильный телефон, Арсений прыгающими от волнения пальцами начал набирать двузначный номер. В это время Артём, отбиваясь от наседающих бандитов, сначала выпал из джипа наружу, несколько раз выстрелил и затих, обливаясь кровью.

Паша, который ещё не успел далеко уйти, немедленно взял из его рук оружие и бросился на помощь Артуру.

— Держитесь, ребята, я звоню уже…

— Огонь к колонкам подбирается! — закричал Павел.

Но среди воплей, стонов, ругани и стрельбы никто не слышал его голоса.

— Уводите людей с колонки, взорваться может! «Тачки» заправлены… Баки сейчас грохнут! В пожарную надо звонить, в МЧС!

Что ему ответили, Павел не расслышал, потому что увидел нечто совсем уже запредельное. Навстречу ему неслась горящая собака, а сзади, чудом уворачиваясь от пуль, с огнетушителем бежал Альгис. Васю тем временем увела с тобой бар-вумен Ярослава. Ребёнок упирался, выгибал спину, падал на колени и звал маму.

Александра, слыша даже в немыслимом шуме его сверлящий плач, то и дело выглядывала из окна, а потом исчезала, потому что пули вжикали совсем рядом.

Наконец Альгис окатил пса пеной, но того уже вряд ли можно было спасти. Потом заправщик принялся поливать огненные ручейки вокруг себя, не обращая никакого внимания на перестрелку. Но лужи занимались одна за другой, и вскоре стало понятно, что одному человеку не справиться. Пламя ни в коем случае нельзя было допустить до колонок и резервуаров, иначе заправка вместе с людьми и автомобилями могла взлететь на воздух.

В административном здании, хрустя разбитыми стёклами, сгрудились служащие заправки — дворник Антон Юрьевич Маматов, заправщик Никита Шунькин, только вчера ставший отцом, продавец магазина Матвей, механик Виталий, мойщик Игнат. Ольга Васильевна и её дочь, не зная, где сейчас находится ребёнок и что с ним, то и дело порывались выскочить на улицу.

Через мгновение в домик вихрем ворвался грязный, с исцарапанным лицом, Альгис.

— К сожалению, собака ваша погибла, Ольга Васильевна… А за внука не бойтесь — его в бар забрали…

— Слава тебе, Господи! — Ольга размашисто перекрестилась. — Теперь бы огонь удержать!.. И не свалить отсюда никак — стреляют, изверги! Кто бы сказал, что им надо…

— Понятия не имею, — пожал плечами Альгис. — Так, я ещё один огнетушитель беру. И все мужчины — на выход. В магазине возьмите баллоны, все, что есть, используйте — некогда считаться…

— Правильно, верно, Алик! Надо ещё позвонить, сообщить, что тут творится! — Ольга Васильевна была рада, что нашёлся хоть один мужчина, подставивший ей своё крепкое плечо. — Всё берите, что только можно, и пеной закрывайте огонь…

— Да магазина ещё дойти надо, — проворчал Матвей, но всё-таки выбрался из корпуса через заднюю дверь, и мужчины двинулись за ним. — Вика, быстро дверь отпирай, мы за пеной идём…

Когда вся компания вернулась с огнетушителями, через передние двери вошёл Артур Тураев. Он нёс на руках Нору, которая давно уже не дышала, и всё же надеялся, что матери здесь помогут.

— Юрьич, что с ней? — устало спросил он у Маматова, который склонился над Норой.

— Да ничего уже… В кисель изрешетили.

Маматов со страхом смотрел на свои окровавленные руки. Он не знал, кем приходится Тураеву погибшая женщина. Но, увидев, как тот пошатнулся и чуть не упал, понял — так говорить было нельзя.

— Все на улицу! Все бензин тушить! Антон Юрьич, и вы тоже…

Альгис старался не смотреть на приятеля и на его убитую мать, которую только что видел у джипа живой, здоровой и красивой.

Пули барабанили по стенкам домика, как летний град. В то же самое время мужчины самоотверженно заливали пеной заправку. Нападавшие им особенно не мешали — они сами боялись взрыва. Но всё же шальная пуля ударила Матвея в плечо. Он в горячке даже не сразу это почувствовал. Только опустошив баллон, забрался рукой под куртку, потом уставился на свои окровавленные пальцы и рысью вернулся в домик.

— Ты кнопку-то тревожную нажала? — спросил он у Вики, которая с ужасом смотрел на мёртвую Нору. — Чего рот разинула?

— Ой, забыла! — Девушка сжалась, боясь, что её ударят. — Так неожиданно всё началось…

— А тебя за неделю извещать надо? — зарычал от боли продавец. — Неси аптечку и бинтуй, коза… — Матвей облизал сухие губы. — И смотри мне — без истерик тут… Все бабы, блядва, мозги куриные! Наверное, без тебя уже позвонили… Только удержимся ли мы тут — без автоматов, без ничего!..

— Куртку, рубашку, всё снимай! — зычно крикнула Ольга Васильевна. — Саша, Вике помоги! К окнам не подходите — стёкла летят…

— Первая колонка горит! — закричала Вика, разрывая индивидуальный пакет. — Здесь всё залили, а туда не добрались…

— Там сильнее простреливается. Опасно.

Альгис — потный, грязный, посеченный каменной крошкой — вернулся в кабинет.

— Взорвёмся сейчас все на фиг! Бежим! — Александра попыталась выскочить, но мать отшвырнула её в сторону.

— Да не хипишись ты! Я пойду туда. Я, поняла?!

Артур, сидевший на полу рядом с телом матери, вскинул голову.

— Подкеросинил я, конечно, вас к своему хвосту привязал, за что прошу прощения. В меня они шмаляют, а вам достаётся…

— Вторая занялась! — страшным, каким-то механическим голосом заорала Ольга Васильевна. — Сейчас все сгорим, как дрова! Система не работала — наверное, пуля попала. Вручную надо… Так чего же ты ждёшь? — Она с ненавистью смотрела на Артура. — Обещал — исполняй! Твоя работёнка!

— Я пойду, — раздался от дверей незнакомый голос.

Только Артур узнал Пашку Бушуева и слабо улыбнулся.

— По мне плакать некому. — Парень, увидев Нору на полу, заметно вздрогнул, но взял себя в руки. — Плевать уже, что со мной будет. А вы не высовывайтесь — зацепит ненароком… Артур, прикрой… Досюда-то дошёл, как до Берлина! Держи оба ствола. На пока хватит, а там их повяжут. Арсений давно уже позвонил по «трубе». И другие звонят, из машин на шоссе. Я видел…

— Сколько их там?.. — дрожащим голосом спросил Маматов. — Бандюков-то?..

— Много. Не меньше пятнадцати…

Бушуев с тревогой смотрел на Артура и не понимал, осознаёт ли тот реальность. Совсем чёрные, остановившиеся глаза Тураева пугали Павла больше, чем стрельба на улице.

— А эти, что с Арсением — фуфло, а не секьюрити. Один фасон…

— Ша!

Легко вскочив с пола, Артур схватил оба пистолета.

— Тряхнём стариной… Сыграем на наших гитарах. Но там двое нужны. Кто идёт с Пашкой?

— Я! — звонко крикнул Никита Шунькин.

— Пошёл вон — тебе ещё сына нянчить!

— Тогда я, — вызвался механик Виталий. — Мне жить не хочется.

— У него жена умерла недавно, — шепнул Артуру Альгис. — Молодая совсем. Рак крови…

— Время упустим! Потом поздно будет разбираться, — поторопил Пашка. — Значит, с тобой идём? Не забздел?

— Со мной. Всё нормально.

Они с Виталием крепко пожали друг другу руки, а после выскользнули из дверей. Артур занял место у окна.

Он видел, как Павел и Виталий, пригибаясь, бегут к колонкам, и пули лишь чудом пролетают мимо них. Две колонки горели высоким ревущим пламенем, и огнетушители против них были уже бессильны. Ребята могли лишь какое-то время охлаждать пространство вокруг, чтобы замедлить распространения пожара, но тушить колонки должны были уже совсем другие люди…

Павел с Виталием уже не видели ничего, кроме гудящего жадного огня. Они должны были работать без защитных костюмов, под обстрелом, с помощью лишь двух огнетушителей. Но никаких других вариантов не оставалось. И они делали всё, что могли, уже заранее распрощавшись с жизнью.

— Ну, палёво! — пробормотал Тураев, не давая боевикам приблизиться ни к колонкам, ни к домику.

Он понимал, что является здесь единственной целью. Он мог выйти к бандитам и позволить им убить себя. Но это нужно было делать сразу, пока была жива мать. А так получится, что она погибла зря…

Похоже, бандиты Павлом и Виталием не интересовались, предоставив им возможность тушить колонки. Они с невероятным упорством пытались прорваться к административному корпусу, и сделать это можно было только одним способом — зайти от шоссе. С тыла колонку прикрывали кафе и несколько ангаров, где шныряли охранники, и пиликали мобильные телефоны.

Разумеется, время работало не на налётчиков, и они стремились поскорее завершить свои дела. К обороняющимся вот-вот должна прийти помощь, а главного бандиты не достигли — Артур Тураев был жив и, похоже, даже не ранен.

Пена из двух огнетушителей несколько ослабила полыхающий на двух колонках огонь. Потом она закончилась, и Павел с Виталием побежали обратно. С голыми руками им нечего было делать на пожаре. Ввалившись в здание, они грохнулись на пол и потеряли сознание — от перегрева и нервного напряжения.

— Ну, порчушки, я жду вас с нетерпением…

Артур огнём своего оружия не давал нападавшим сделать ни шагу по направлению к домикам. Он работал из двух стволов так грамотно, так умело, что наблюдающий за ним Саид на какое-то время даже залюбовался противником. Но вдруг с пугающей ясностью вспомнил, что не выполнил приказ Демида. Ещё пять-десять минут, и им придётся валить отсюда. Пристрелили они лишь двух охранников и всякую мелочь, дуриком попавшую под огонь.

Саид видел, что сука Арсений корчится около своего джипа, и правая рука его болтается только на связках; вокруг растекается лужа крови. Ещё немного, и «кони отбросит»; туда ему и дорога. Сначала врал, мудило, потом за Тураева вмазался — так получи заслуженное…

— Надо кончать, иначе не отмажусь, — процедил сквозь по-волчьи оскаленные зубы Саид. — Инсар! Сколько наших завалили?

— Пятерых. Всех мотоциклистов и одного моего парня…

— Те больше потеряли. Но главный ушёл… — Саид тяжело дышал, сжимая кулаки и до боли в глазах вглядывался вдаль. — Правда, недалеко. Ещё можно догнать. Ваха живой?

— Живой, — удовлетворённо ответил Инсар. — И шайтан-труба при нём.

Бывший охранник Кирилла Василенко понял, что хочет сделать верный человек Демида. Отличившийся ещё двенадцать лет назад на улицах Грозного гранатомётчик был жемчужиной их группировки, и в бой его вводили лишь в безнадёжных случаях.

— Ох, Тураев, у нас бы тебе работать! Цены ведь нет… Ну, мы тоже кое-что можем! — процедил Саид.

— Вижу, что супер-класс, — согласился Инсар. — Придётся по дому бить. Иначе в жопе окажемся…

— Пусть Ваха долбанёт раза два. Времени, жалко, нет, а то бы поиграли в стрелялки!..

Саид присвистнул и своим орлиным взором увидел непонятную возню внутри домика. Оружие Тураева молчало — то ли кончились патроны, то ли его кто-то отвлёк. Выгодной ситуацией следовало немедленно воспользоваться. Подойти к домику, не потеряв своих людей, не удавалось, и Саид с Инсаром решили действовать иначе.

Гранатомётчик Ваха, особенно не таясь, поудобнее устраивался за фургоном, прицеливаясь в окно административного здания АЗС. Артур не видел его, зато всё заметила Ольга Васильевна, которая пыталась понять, усиливается пожар на колонках или, наоборот, стихает. Она, единственная из находящихся в помещении, ясно увидела, как прямо в окно с плеча целится заросший чёрной щетиной немолодой мужчина, и зубы его при этом сверкают золотом.

Ольга отскочила от окна, не помня себя от страха и бешенства. Забыв даже о дочери, о свойственнице Вике, которые вместе с перебинтованным Матвеем отсиживались на полу кабинета, она ринулась к Артуру и накинулась на него сзади. Хозяйка заправки понимала только то, что сейчас они все погибнут. Погибнут по вине этого вот бандюгана, которого она, дура, когда-то пожалела…

От неожиданности Тураев выронил пистолет, а подобрать его уже не мог. Ольга Васильевна царапала ему лицо длинными ногтями, била головой о подоконник, крыла самым отвратительным матом. Как близко стоят любовь и ненависть, госпожа Царенко поняла только сейчас. Теперь она сама убила бы Артура — за всё, что он сотворил с ней, с её семьёй, а, главное, с заправкой.

Багровая, растрёпанная, в заляпанным кровью и грязью костюме, Ольга была так страшна, что даже все мужчины застыли на месте, не говоря уже о Вике и Саше. Только Альгис попробовал заступиться, но Ольга с невероятной, сумасшедшей силой отшвырнула его прочь.

— После ходки приняла, полоумная! Вошла в положение! Одно добро ему делала… Хотела замом своим поставить! Не мацай!

Хозяйка заправки снова отпихнула Альгиса, который всё ещё пытался уладить дело миром.

— Другого места для разборок выбрать не мог? Грабки убери, кому сказала?!

Последняя фраза относилась уже к Маматову. Тот, тоже увидев гранатомётчика, схватил Ольгу за рукав и потащил к задней двери. Им бы бежать всем, а не собачиться; так ведь родственница уже удила закусила. Теперь ей сам чёрт не брат.

— Чего прячешься, заслабил, что ли? — орала Ольга на Артура. — Они за тобой пришли — иди к ним! Не хочу подыхать за тебя. Кто заправку мне восстановит? Я разорилась по твоей милости, и с сумой теперь по миру пойду!.. Ты, уркаган проклятый, мать свою не пожалел! Чего с тебя взять? Убирайся отсюда, ублюдок! Сдавайся, и точка!

— Олька, замолчи! — взмолился Маматов, всё-таки оторвав сведённые её пальцы от волос и ворота Тураева. — Там же слышно всё!..

— Ну, масть пошла! — прошептал Саид Рахимов, наблюдая за дракой в домике. — Ваха, работай!

В это время Ольга Царенко, схватив с крючка белое полотенце, выскочила из двери, яростно размахивая им и призывая остановиться. Артур Тураев, уже твёрдо решив сдаться на смерть, оттолкнул её и направился к налётчикам, которые в этот момент не стреляли. Две колонки так и горели, небо заволок чёрный дым, сквозь который пробивались лучи уже совсем низкого, вечернего солнца. Артур ещё успел подумать, что на улице очень жарко, и совсем нечем дышать…

В этот момент Ваха выстрелил, и граната взорвалась уже внутри дома. В руках Инсара рявкнул автомат, и Тураев тут же упал ничком. Шаткое лёгкое строение, где помешался начальственный кабинет, от второго выстрела развалилось и погребло под собой прячущихся там людей…

Сразу у трёх брошенных автомобилей рванули бензобаки. Зеваки с воплями бросились наутёк, только сейчас поняв, сколь серьёзный оборот принимает дело. Из-под развалин выползла Александра, в лохмотьях от сгоревшей одежды. За ней, такой же обезображенный ожогами и ранами, показался Никита Шунькин.

— Контрольный надо сделать… — бормотал Инсар, не веря в свою удачу. — Обрадуем Дёмку!

— Там горит всё, не видишь, что ли?!

Саид Рахимов, вспотевший, злой, не думал уже ни о чём, кроме безопасного отхода.

— Не сдохнет сейчас, дольше мучиться будет. Время!..

— Уходим! — Инсар оглянулся по сторонам. — Всех ребят погрузили?..

Убитых и раненых подхватили те, кого не тронули пули; моментально затащили в фургон. О том, чтобы в огне и дыму на заправке кто-то мог уцелеть, не было и речи. В ту сторону налётчики уже не смотрели. Жар донимал и их. Вот-вот могли рвануть подземные ёмкости с топливом, и нужно было скорее уносить ноги. Фирменные флаги над АЗС вспыхнули и тут же сгорели. Стена кафе их тонированного стекла стала оранжевой от огня.

Взревели несколько моторов, и автомобили с мотоциклами рванулись в разные стороны. Места убитых заняли живые — лишними «колёсами» никто жертвовать не хотел. Одни налётчики повернули к Москве, другие — к Можайску, а третьи выбрали раскисшую просёлочную дорогу. Нужно было успеть до того момента, когда гаишники перекроют трассы, ведущие к заправке.

Сейчас же весь транспорт, визжа тормозами, шарахался от бешено мчащихся мотоциклов и джипов, чтобы ненароком не столкнуться с ними, не царапнуть сверкающие бока внедорожников. Да и просто оказаться на их пути сейчас было очень опасно. Напротив, следовало дать им уйти как можно скорее от этого, ставшего проклятым, места.

Тем, кто участвовал в этом бою, казалось, что он длится очень долго; а солнце почему-то остановилось на небе. На самом деле, вся перестрелка заняла никак не больше пятнадцати минут.

… Из развалин домика вышел чёрный, дымящийся, словно просмолённый человек, которого невозможно было узнать. Да и не встречал никто раньше на заправке Пашу Бушуева, который сегодня спасал колонки от взрыва. Он подошёл к Артуру Тураеву, заглянул ему в глаза, пощупал пульс и понял, что его майор жив. А после этого улёгся рядом с ним и умер, чувствуя себя невероятно счастливым…

Рокотал мотор лёгкого геликоптера Бо-105, крутился винт над крышей. Оранжевый, непривычно огромный диск солнца заходил за горизонт. Линия его была не прямая, а выпуклая. Из-за этого казалось, что солнце не опускается, а просто катится вбок. Впервые Артур Тураев видел, как вращается Земля, и понимал, почему наступает ночь. Он наблюдал себя со стороны внутри прозрачного вертолёта на полозьях и удивлялся, что ему совсем не больно, хоть сгоревшая кожа сползает чулком.

Матерясь и шмыгая носом, фельдшер резал ножницами его мокрую, грязную, обугленную одежду. Тряпки слезали вместе с кусками плоти, обнажая красное мясо. Врач-реаниматолог наклонился над Тураевым, выискивая, куда можно воткнуть иглу капельницы, и тоже тихонько ругался. Наконец, нашёл, воткнул, закрепил иглу и повернулся ко второму раненому — Арсению Райникову. Больше никого этот вертолёт принять на борт не мог.

Артур одновременно находился внутри геликоптера и видел забитые транспортом дороги. Над ревущим пламенем заправки висели два пожарных вертолёта, а на шоссе сгрудились красные автомобили. С высоких деревьев и крыш молодёжь снимала огонь на телефоны, и в азарте едва не падала вниз. Из-за чрезвычайного происшествия на заправке уже перекрыли дороги, и люди в пробках привычно ругались, не понимая, что же опять произошло. Тураев слышал каждое их слово на невероятно большом расстоянии и очень удивлялся этому.

Вертолёт был уже далеко от заправки, а Артур видел их всех перед собой — мать, механика Виталия, Пашку Бушуева, даже Ольгу Васильевну и Антона Маматова. Но Лёвкиного кузена Арсения не было среди них, и Александры с Никитой тоже. Куда подевались продавец Матвей и Альгис Бузас, Артур так и не мог понять. Вроде бы, Альгис потащил раненого Матвея в магазинчик, отчаявшись успокоить неистовую Ольгу. А Вика? Неужели погибла? Ведь совсем недавно вышла замуж…

Арсений здесь, а где его ребята? Неужели тоже сгинули? Артур ведь так и не узнал их фамилий, даже толком не разглядел. Хорошо бы бандитов перехватили побыстрее, пока они не рассеялись, не расползлись по щелям. Если они с «оборотнями» в одной упряжке, вряд ли можно на что-то надеяться. Впрочем, могут и сдать «братву», чтобы самим выскочить. Тогда повяжут их, как цуциков. Только какой во всём этом смысл?..

«Мама, мамочка!.. Пашка, Модернист… Да простите же! Простите, что я снова живой! Наверное, я столь грешен, что смерть отринула меня, и теперь мне мучиться вечно!»

Как несправедлива судьба — ведь именно за ним, Артуром Тураевым, гнался враг. А погибли те, о ком нападавшие вообще ничего не знали. Он опять выжил ценой чужой крови — по крайней мере, пока. Теперь долго не придётся встречаться со Стефаном. Мальчишка будет ждать понапрасну, а потом решит, что Артур солгал ему…

Вертолёт рокотал над шоссе, по которому люди ехали за город. Ехали, чтобы через несколько дней возвратиться в Москву и зажить по-прежнему. Но для нескольких человек завтрашнего утра уже не будет. Не откроет дверь своей квартиры на Таганке Нора Мансуровна Тураева, и зря жалобно мяукает у дверей почуявшая беду кошка Кази. Не закудахтает по мобиле Ольга Васильевна Царенко, которую Артур давно за всё простил. Не взметнётся под ветром пепельный чуб Пашки Бушуева, который совсем недавно стрелял у него сигареты и таскал из общаги мебель. А механик Виталий, должно быть, уже встретился с любимой женой…

А где остальные — те, кто оставались в доме? Только бы Альгис уцелел и дожил до своей свадьбы! И Александре надо выкарабкаться — хотя бы ради ребёнка. Юрьича жалко, хороший дед был, со светлой душой. Хотел вскоре в больницу ложиться, на операцию — не случилось. Сейчас ему должно быть легко — все недуги остались в прошлом.

Есть и такие, которые, подобно Артуру, трепещут между жизнью и смертью. Они точно так же видят заходящее солнце, слышат разговоры людей вдалеке и удивляются, что такое вообще может быть. Ведь даже сегодня утром эти люди ни о чём не подозревали. Строили планы на выходные, на лето, даже на будущий год. Никита Шунькин ходил пьяный от счастья — всё же удалось не сесть в тюрьму, и сын родился благополучно, в семье, при отце. Вытянула его Ольга Васильевна, как обещала, через своего адвоката, а сама погибла…

Мама, кажется, просила оторвать в клинике, где лежит Стефан, листочки от фикуса. Она всю жизнь так делала — верила, что украденные листья лучше приживаются. И очень часто из гостей, из присутственных мест приносила росточек. Шутливо каялась перед знакомыми, что много в жизни воровала. А когда те, удивлённые, требовали объяснений, стыдливо опускала глаза и уточняла: «Цветы…»

Сколько же жертв, включая Стефана и тех, убитых ранее помощников Тураева! И так странно закольцевался сюжет — ведь на заправке вновь оказался тот самый огромный джип «Мерседес МL», с которого всё начиналось. Он там, пробитый пулями, залитый кровью трёх человек, которые вполне могли бы сегодня и не оказаться там. Но они оказались — на свою голову.

Правда, есть и счастливчики, которых давно оплакали. Жив сам Артур, заваривший эту кашу. Жив Воронович — пусть даже лишился рассудка. И Сибилла здравствует, хоть именно она и передала ампулы с ядом. И тот неведомый, кто сегодня направил убийц на заправку, тоже, конечно, ещё дышит.

А ведь кто-то ещё до приезда врачей перевязал Артура, наложил жгуты, остановил кровь. Салфетки и пластыри, когда-то белые, а теперь алые, комками валялись на полу под носилками. Видимо, и искусственное дыхание ему делали, и нашатырь под нос совали. Вроде бы среди них был Матвей, тоже раненый, и Игнат с мойки…

Тураев так и не мог определить, где же, собственно, находится. Он лежал на носилках внутри вертолёта и одновременно видел винтокрылую машину со стороны. Парил высоко в небе и созерцал всё происходящее на земле в мельчайших подробностях. Знал, что вертолёт скользит над Москвой, на которую неудержимо накатывается тьма. Но в тот же самый момент Артур вновь переживал перестрелку, как будто она всё ещё продолжалась. Два кадра наложились один на другой, как бывало в детстве, когда он забывал перевести плёнку в фотоаппарате.

Понятия пространства и времени перестали существовать для него в прежнем, земном виде, и обрели новый смысл. Теперь Артур отлично понимал, как можно одновременно находиться в разных местах и эпохах. Видеть глазами одно, а затылком другое — давно минувшее. Он не представлял, как давно они завернули на АЗС, и было ли это в действительности…

Артур хотел сказать фельдшеру, что рядом стреляют, но не мог. Прямое русло вечной реки как будто скривилось, завязалось петлёй. И вместо Васи, внука Ольги Царенко, Артур увидел на шоссе себя — маленького и одинокого. Мать уходила от него к заходящему солнцу под руку с отчимом. Сын бежал со всех ног следом, пытаясь догнать её, но не мог. Он кричал, сам не слыша своего голоса; а мать и подавно не слышала.

Она опять оставила, предала его. Но, в то же время, спасла, прикрыв собой от пуль, сохранила для ненавистной Сибиллы. Мама не захотела мешать им и ушла к тому, кто любил её в этом мире, и будет любить в ином. Нора Тураева великодушно уступила сына женщине, которую он выбрал. Но сама ушла не смирившейся, тем самым обрекая Артура на вечные душевные муки. Она привыкла вести себя по-королевски, и сейчас поступила точно в своём стиле.

Как теперь встретиться с Ноликом, любимым своим братишкой, которого именно он лишил обожаемой матери, оставив круглым сиротой? Пусть Арнольд давно уже взрослый, и сам — отец, ему трудно в течение полугода потерять обоих родителей…

Артур не мог дождаться, когда закончится такой короткий и в то же время непереносимо долгий бой. Звуки словно распадались на отдельные составляющие, и привычные хлопки выстрелов воспринимались иначе. Каждый словно состоял из нескольких, продолжавших предыдущие, — как неумолчное эхо. Артур слышал это и видел, как летят многочисленные пули, сверкая на весеннем солнце, и входят в человеческие тела — очень медленно, нехотя, как бы осознавая весь ужас происходящего.

Артур видел пули в воздухе — не серые, а красные, как рой раскалённых оводов. Они насмерть жалили людей, остывали в их крови, и Артур даже слышал шипение. Он заново вспоминал страшный январский сон, который сбылся через одиннадцать недель — перед ночью с четверга на пятницу.

Тураев видел выпущенную из-за фургона гранату, которая так же медленно, покинув вздрогнувшую на плече стрелка «трубу», поплыла к заправке. По её корпусу растекался жидкий огонь, словно граната покрылась трещинами. А потом оттуда, изнутри, полыхнула пламенем. И скрюченные, светящиеся куски металла не спеша полетели в разные стороны. Они вонзались в стёкла, в деревья, в людей. Кое-какое железо отлетело к осевшим по весне сугробам, упало в лужи, увязло в жидкой холодной грязи полей и обочин. Один осколок даже пробил лобовое стекло проезжавшего мимо грузовика, по счастью, не задев водителя.

… Тураев видел, как геликоптер садится на площадку «Склифа», как его самого достают и перекладывают на носилки. Только сейчас Артур узнал во втором раненом Арсения и увидел, что у него совсем нет правой руки…

А ведь сегодня днём они стояли у ворот другой клиники — сильные, здоровые. Мать, Пашка Бушуев, Макс и Тёма были с ними. Из шестерых выжили двое, и оба останутся калеками. Они могли не ехать в Дорохово, и все было бы иначе. Впрочем, какая разница? Не сегодня, так завтра, через неделю — но этот налёт всё равно случился бы. Да, погибли одни, а могли другие — такие же невиновные.

И снова будет боль, будет кровь, потому что неведомый враг не успокоится. Те, кто налетел сегодня на заправку, лишь исполнители. А кто их послал? Узнать бы, откуда ещё ждать беды, думал Артур. И чувствовал, как огромные, во всю голову, часы тикают в его мозгу, отсчитывая секунды.

Вот его перекладывают на каталку, вот толкают в лифт, вот мчат по коридору в операционную. Рядом со всех ног бежит молодой медбрат, высоко подняв бутылку с физиологическим раствором. От бутылки тянется резиновый тонкий шланг к руке неподвижно лежащего человека, и Артур Тураев видит это сверху. В соседней палате уже занимаются Арсением Райниковым, и везут новых пострадавших машины со сверкающими маячками…

А там, на АЗС, всё ещё идёт бой. Стреляет по мотоциклистам ещё живой Макс, и Тёма пытается подняться, схватившись за колесо мощного джипа. Эх, ребята, я-то вас неласково встретил, а вы за меня жизнь отдали. Вот, падает бандит с мотоцикла, за ним — другой; а потом Максу в лоб попадает пуля. Арсений бросается к нему, хватает короткий автомат, стреляет по фургону, по джипам.

Похоже, вся троица прилежно тренировалась в тире, в зале, но в настоящем бою никто из них до этого не был. Но всё равно молодцы — помогли нам с Пашкой. Если бы не Ольгин эксцесс, могли бы дождаться подмоги. Артём-то совсем молодой, хоть и накачанный. Уши мальчишечьи, как лопухи, и затылок стриженый по-школьницки…

Тураев видел, как плеснул у самого «мерса» голубой взрыв, и Арсений удивлённо уставился на свою оторванную руку. Потом левой рукой он сдёрнул с себя кашне, ухватив другой конец зубами, перетянул обрубок у плеча. Приостановил кровь и принялся судорожно искать мобильник, который, уже разбитый, валялся среди стреляных гильз, грязи и крови.

А из здания, где размещалось кафе, торчали любопытные физиономии. Оттуда тоже снимали бой на телефоны и глазели просто так, попивая кофе и жуя бутерброды. Зрители чувствовали себя в безопасности, и ошибались. Шальные пули вполне могли их достать, и взрыв топлива потряс бы кафе до основания. Так что вылетели бы они через стены небесного цвета, и стукнуло бы о землю всех этих жрущих уродов…

А потом Тураев очутился на вечерней московской улице, которую очень хорошо знал. Он поднялся по лестнице, прямо сквозь дверь вошёл в квартиру матери. И тут же захотел убежать прочь от этой роскоши — старинной мебели, тяжёлых штор, пуфиков, статуэток, рояля «Мюльбах». И от надрывно воющей кошки, которая повисла на дверной ручке. Вот выскакивает на площадку сосед, звонит, стучит в дверь Тураевой, но ему никто не открывает.

Артур мгновенно, одним шагом, вышел на улицу, но всё же услышал, как часы в спальне пробили восемь. Он побежал прочь от этой тёмной, мёртвой квартиры, подгоняемый невыносимой тоской. И решил, что так, наверное, чувствуют себя грешники в аду. Потом захотел остановиться, отдохнуть, но всё равно бежал, не останавливаясь, заново проживая свои тридцать восемь лет.

Он бежал и думал, как редко на самом деле радовал людей и как часто их огорчал. Наконец он докатился до края и пожертвовал собственной матерью ради торжества какой-то абстрактной справедливости. «Досье Вороновича» оказалось никому не нужно. Можно было не собирать его, не прятать, не переправлять за рубеж, не доводить до сведения властей. Досье хлопнуло и лопнуло, как прожжённый сигаретой воздушный шарик. А люди погибли по-настоящему, и Стефан взаправду лишился языка.

Так уже бывало — в двухтысячном, когда Валерия Леонова покончила с собой и этим направила Артура на тропу вендетты. В результате ему пришлось заплатить компенсацию бандитским детям, потому что так постановил суд. Чем он расплатится с новыми своими жертвами, которых приговорила Сибилла? И захочет ли она теперь быть с Артуром, обожжённым и израненным?..

Он беззвучно закричал, вновь увидев мать. Она шла вдалеке и одновременно была рядом. И эта, вторая Нора, улыбаясь, дёргала унизанный стеклярусом толстый шнур у окна в спальне. Шторы падали на окно, и вечернее солнце гасло. Мать пропадала во тьме, и Артур понимал, что теряет её навсегда…

Тураев бежал до тех пор, пока не понял, что должен сделать выбор — иначе кошмар не уйдёт. От него зависело, замрёт ли сегодня жуткий конвейер мести и смерти, или поползёт дальше. Каждый акт этой трагедии порождает новых преступников, вовлекая в порочную орбиту доселе непричастных людей. Теперь они все равны — Артур, Сибилла, тот невидимый враг, что послал боевиков к заправке. Тураев не сомневался, что был главной мишенью. Кто-то хотел расквитаться с ним за гибель братьев Василенко, потому что в расправе с Аргентом Артур участие не принимал.

Надо остановиться, думал он, изнывая от чудовищной душевной боли. В этом, новом состоянии, страдание такого рода было мучительнее всех ран и ожогов. Где-то рядом бродил тот самый враг — невидимый и от того более ужасный. Нужно повернуться и встретить его лицом к лицу. Сказать: «Хватит, навоевались! Мы квиты. У каждого из нас своя правда. И я не могу запретить тебе любить этих «оборотней» только на том основании, что я их ненавижу…»

Всё это время он слышал карканье ворон и стрекотание галок. Обезумевшие от пальбы птицы тучами носились над заправкой, выматывая и без того натянутые нервы. А вот сейчас стало тихо, и Артур догадался, что находится уже не в Москве.

Он скользил над заснеженными горами, под синим хрустальным небом. Неподалёку шумел вертолётодром. Над ним зависли гигантские «стрекозы», разгоняющие своими пропеллерами снежную пыль. С почти стометрового трамплина, уже разогнавшись до нужной скорости, съезжал человек в чёрном костюме, шлеме и очках. Вот он миновал «стол отрыва» и полетел по изогнутой траектории, наклонившись вперёд, расставив лыжи и отведя назад руки. Чёрная фигура двигалась уже не по снегу, а по небу, как дух тьмы и зла; и Тураев понял, что это ОН. Нужно только дождаться, когда закончится недолгий полёт, и лыжник снимет очки.

Прыгун миновал точку «К», где выпуклая часть трамплина переходила в вогнутую, и приземлился довольно далеко от неё. В этот момент он безукоризненно выполнил «разножку», формально «телемарк», и расставил руки в стороны. Потом он умело затормозил, ушёл с трассы и снял шлем с очками, перчатки, обернулся. Следующий за ним прыгун оказался не таким удачливым — он шлёпнулся на лоб «горы приземления»…

Лыжник в чёрном — высокий, мускулистый, великолепно тренированный — был очень похож на покойных братьев Василенко. Лицо его приняло кирпичный оттенок — от мороза и ветра, которые весной в горах особенно обжигают кожу. В «досье Вороновича» о нём ничего не было сказано. Тураев не знал его имени, но теперь был твёрдо уверен, что враг действительно существует, и что он способен на многое.

«Я не могу запретить ему их любить, кем бы они ни были…»

«Летающий лыжник» не видел Артура, но Артур видел его. И думал, что оба они не виноваты в случившемся. Тот, кто сам мстил не по закону семь лет назад, кто сейчас искал киллера для генералов, не смеет осуждать своё отражение в зеркале. Но, с другой стороны, если бы генералы ответили по закону, Сибилле не пришлось бы вершить самосуд. Несчастную мать можно понять. Она так боялась, что мучителей Стефана не накажет государство! Они, все трое, не смогли смириться со своим бессилием, но навсегда загубили собственные души…

И всё-таки они — преступники. Они — убийцы. Пусть несомненно смелый парень предпочёл послать на заправку боевиков, а не пристрелить Тураева лично — всё равно он в ответе. Никто из вовлечённых в этот страшный круговорот не смеет в чём-то упрекать другого. Расправившись с генералами, Артур и Сибилла поставили себя вровень с теми, кто только что крошил из автоматов беззащитных людей на заправке.

Они первыми перевели отношения с противником в формат «око за око», и. значит, должны принимать свою долю без ропота. А если сейчас не остановиться, месть пожрёт их семьи, растянувшись на долгие годы. В этом пожаре сгинут все причастные, а заодно и те, кто случайно окажется рядом. И для того ему, Артуру Тураеву, посланы эти минуты нечеловеческих страданий, когда его уже почти отринул мир живых, но не хочет принимать мир мёртвых. Он должен поставить точку.

Вот ведь какая жуткая дилемма предлагается живущему ныне в России — ты должен принадлежать или к клану неудачников, или к клану преступников, а третьего никому не дано. Даже если человек сам чист перед законом, виновны его родители или предшествующие поколения, потому что по-честному разбогатеть нельзя.

И. значит, каждый резвящийся под прозрачными небесами Куршевеля несёт на себе тяжесть злодеяния. И не только олигархи, по капризу которых здесь построили Московский Кремль изо льда, как знаменитый дом при Анне Иоанновне! Даже беззаботная молодёжь, которая «колбасится» на дискотеке «Ле Кав» с бутылками шампанского «Дом Периньон» в руках; даже благообразные с виду семейные пары в кафе у галереи «Круазетт»; даже малыши, тренирующиеся на трассах для новичков под присмотром французских инструкторов у искусственного озера. Все они в один совсем не прекрасный день вспомнят, какой ценой оплачено их безумное богатство, но окажется поздно…

И Артура Тураева тоже не будет в родной стране. Если удастся выжить, он навсегда уедет к Сибилле. Не примет она — поможет брат Арнольд, осевший в Финляндии. Всё равно в Москву, где погибла мать, Артур уже никогда не вернётся.

«Черный лыжник» опять надел шлем, надвинул на лицо очки, натянул перчатки, и пошёл к подъемнику. Но Тураева уже не было в горах. Далеко на востоке, там, где уже заканчивалась ночь, и поступало утро, он заметил маленькую серебристую точку. Артур рванулся туда, понимая, что обязательно должен догнать её, иначе всё потеряно, и жизнь кончена. И как-то вдруг, словно Земля действительно была маленьким шариком, оказался в салоне огромного аэробуса, летящего из Москвы в Шанхай.

Тураев проник туда всего на один миг, но успел заметить Сибиллу в кресле у прохода. Почти все пассажиры спали, а она сидела, широко раскрыв глаза. Не отрываясь, смотрела на подаренный Артуром янтарный кулон, который раскачивался на цепочке между пальцами левой руки.

И в этот момент раздался оглушительный грохот, будто разверзлась земля. И не то что камни, а целые скалы, горы, хребты рухнули в какую-то гигантскую пропасть. Они летели вниз и никак не могли достичь дна. Камни свистели, будто падающие бомбы. Тураев летел вместе с ними, кувыркаясь и что-то крича, но не слыша своего голоса.

Ему так хотелось ещё несколько секунд посмотреть на Сибиллу, на свой кулон, на сияющие голубые глаза и цепочку, обвившую длинные тонкие пальцы. Но Артур сознавал, что так и будет падать в преисподнюю, пока не скажет какие-то очень важные слова, отрезав путь к прошлому, и не станет другим. Но слова эти нужно было успеть произнести до того момента, когда камни, горы. Льдины ударятся о дно пропасти. Артур вспомнил эти слова, которые впервые проникли в его сознание на борту санитарного вертолёта…

Сейчас над пепелищем у заправки поднимался уже не чёрный, а серый дым. Но пожарные ещё работали и ждали, пока он станет белым. И сгрудились за оцеплением жители соседних посёлков, которых никакая милиция не могла разогнать по домам. Одни крестились, другие плакали, и все молчали.

«Хватит, навоевались! Мы квиты. И пусть нас судит Бог!» — громко крикнул Артур, всё ещё продолжая падать.

Тотчас же он ощутил сильную боль в груди, где снова забилось недавно остановившееся сердце.

А потом Тураев услышал человеческий голос, от которого за эти долгие минуты, казалось, отвык навсегда.

— Разряд! Ещё разряд!..

Тело опять пронзила острая и в то же время сладостная боль. Артур понимал, что опять существует, чувствует жажду, ощущает электроудар.

— Всё, запустил, кажется!.. Слава тебе, Господи, пять минут только прошло… — сказал глуховатый мужской голос где-то наверху.

Между прочим, Тураев отметил, что даже сквозь маску от врача пахнет тем же прекрасным трубочным табаком, что и от его родного отца.

— Повезло мужику — даже глаз, похоже, удастся сохранить. — Это говорил кто-то другой, помоложе. Скорее всего, недавний интерн. — А вот на клинитроне полежать придётся. Пятьдесят процентов кожного покрова — до третьей степени. А чего ты хочешь после пожара на бензоколонке? У офтальмолога полечится, конечно. И другим специалистам работы хватит на год-другой. Кстати, пластическим хирургам тоже. Лицо, похоже, ему придётся заново делать…

2013 год

Санкт-Петербург, пос. Смолячково

Дополнения внесены в 2016 году, там же