— Вы уже десять дней здесь, — пожалела Оксану Галина Семёновна, закрывая окно в своём кабинете и набрасывая поверх пушистого джемпера оренбургский платок. — Без дочки не скучаете? Звоните ей?

— Конечно, звоню в пансион. Договорилась с Максимовыми, что все счета оплачу. — Оксана, тоже дрожащая от холода, грела руки у электрокамина. — Она постоянно просит приехать побыстрее. Уже первый класс закончила — там же, в Центре индивидуального развития. В июле хотим поехать на море. Пока ещё не решили, куда именно; мысли заняты другим. Вы просмотрели плёнку с записью похорон Максимовой?

— Естественно. Много раз отматывала назад, анализировала увиденное. Нет, безобразие какое! Середина июня, а не одного летнего дня! Если вам в ваши двадцать пять холодно, то представьте, каково мне, старухе! Так ждала тепла и солнышка… Ужас! — Галина Семёновна села за свой стол. — Перед тем, как явится Потапова, мы успеем согреться чайком.

— Вы вызвали Потапову? — удивилась Оксана.

Пока они на трамвае ехали в прокуратуру, Галина Семёновна ни словом об этом не обмолвилась.

— Да, на три часа дня. Вы мне передали кассету, рассказали о разговоре с Алиной, а после я долго думала. И пришла к выводу, что причина неприязни собаки к этим людям какая-то другая…

— Кстати, Алина сегодня вспомнила, как Андросов однажды пытался ударить Грету кирпичом по голове. Она весной ещё, на прогулке, забежала за угол дома. И когда Алина повернула туда же, увидела Юрия Сергеевича. Он замахнулся на Грету куском кирпича, но потом сделал вид, что просто убрал кирпич с подоконника первого этажа. Выбросил его в кусты и так заболтал Алину, что она всё забыла. И только сегодня всплыло…

— Девочке могло и показаться, — покачала головой Милявская. — Видимо, привязанность бабушки к этому человеку раздражала Алину. Она переживала из-за деда. Тем более что её мать тоже изменяла отцу. Алина боялась, что и с более старшими членами семьи случится нечто подобное. А так… Фронтовик, орденоносец, да ещё в оккупации пострадал от фашистов. Человек, с шестнадцати лет включившийся в подпольную работу, вряд ли скурвится к старости. Он же сидел в тюрьме, подвергался пыткам. Лишь чудом не был расстрелян. На всякий случай я разослала запросы, но вы ведь знаете, как туго поворачиваются шестерни нашей бюрократической машины. Конечно, ждать ответов в бездействии я не собираюсь, — лукаво добавила Галина Семёновна. — Вы при просмотре кассеты заметили, как зло Потапова глядит на Андросова?

— Да, верно! — Оксана и сама хотела обратить внимание следователя на этот факт. — Алина говорила, что Елена Николаевна в Андросова влюблена, замуж за него собирается. А тут не скажешь, что эта женщина сгорает от страсти…

— Страсть бывает разная. От любви до ненависти — один шаг. И, возможно, в тот момент в душе Потаповой победила ненависть. Заметили, что во время произнесения Андросовым траурной речи Потапову всю перекосило? А уже потом она принялась голосить, кидаться к разрытой могиле, виснуть на руках других провожающих. То ли это — слишком демонстративное выражение горя, то ли плач по чему-то другому. В таком состоянии женщина становится лёгкой добычей опытного психолога. Может, Андросов отказал ей, или случилось ещё что-то, взбесившее Елену Николаевну.

— В глазах Потаповой не горе, а злоба! — горячо сказала Оксана. — Я за свою жизнь успела побывать на многих похоронах. И знаю, как там себя ведут люди. Так вот, ничего подобного я не могу припомнить. Потапова ревёт, а глаза у неё сухие. И криком она хочет заглушить не жалость, а отчаяние. Просто подвернулся удобный случай, что устроить истерику, не вызвав подозрений. Только… — Оксана вдруг запнулась. — Полгода ведь прошло. Вдруг они уже помирились? У баб это просто — то пошёл вон, то жить без тебя не могу. Наверное, опять от Юрика без ума.

— Да, может быть. Но раз тогда Андросов ей чем-то не угодил, зацепочка есть. В её взгляде сверкала даже не злость, а ярость! — воскликнула Милявская. — Поскольку эмоции так ярко проявились во время похорон, они были свежие. А с чего бы один член компании так возненавидел второго после убийства третьего?

— Пока не соображаю, — честно призналась Оксана. — А вы как думаете?

— Я тоже ещё ничего не думаю, — успокоила её Милявская. — И. дабы не гадать на кофейной гуще, я решила вызвать на откровенность Потапову. Для успеха данного мероприятия я все дни работала с агентурой. Не удивляйтесь!

Галина Семёновна легко поднялась, взяла с тумбочки чайник и выбежала в коридор. Сегодня в прокуратуре, несмотря на полную погоду, царило летнее пятничное затишье. Все, кто смог, улизнули пораньше. Свидетелей и потерпевших на это время старались повестками не вызывать. Сотрудники выполняли только срочную работу, от которой было невозможно отвертеться.

А вот у Милявской как раз начиналась страда; она слыла оригиналкой, выделялась из общей массы. К тому же спешить Галине Семёновне было некуда, и на дежурствах она всегда подменяла коллег. Милявская вернулась в кабинет, поставила чайник на тумбочку и воткнула штепсель в розетку. Потом села за свой стол, положила руки на пухлую картонную папку. Оксана, устроившись напротив, ждала продолжения.

— Да-да, не удивляйтесь, у меня имеется сеть, опутывающая весь район. В каждом дворе сидит бабулька, которая чем-то мне обязана. У одной сын попался на краже или торговле наркотиками, другая сама не в ладах с законом. Бывает, что принципиальные гражданки сотрудничают не за страх, а за совесть. Но деньги я им никогда не плачу, — угадала мысли Оксаны Галина Семёновна. — Лишних у меня нет, а родное начальство таких расходов не предусматривает. К тому же многие, если за информацию платить, будут нести всякую чепуху, только бы подзаработать. Разумеется, все сведения я тщательно проверяю, исключаю доносы из вредности. На всякий случай, за лжесвидетельство обещаю привлечь к уголовной ответственности. Пока действует. Может, потому, что мои агенты — пожилые люди, панически боящиеся суда и тюрьмы. Так сказать, жертвы культа личности…

— И ваша агентура работала по Андросову? — оживилась Оксана.

— Точнее, по Потаповой. Как раз на Парголовской у меня имеется шустрая дворничиха, которая неудачно подралась с сожителем. По пьянке, как водится. В ход пошли ножи, вилки и табуретки. Трудно было определить, кто прав, а кто виноват. Но у дворничихи сын-инвалид, передвигается только на коляске. Короче, я закрыла уголовное дело, уговорила их помириться и всё забыть. Ведь тяжких телесных повреждений они друг другу не нанесли. Вот Тоня и отрабатывает. Понимает, кому обязана свободой. — Галина Семёновна с улыбкой слушала клёкот чайника. — Итак, Антонина сообщила мне очень интересные сведения. Во многом они совпадают с показаниями Алины Максимовой. В той их части, где говорилось о желании Потаповой стать женой Андросова. Действительно — одинокая пенсионерка, бездетная вдова только и живёт этой мыслью. Она уже находится в том возрасте, когда человек элементарно боится остаться в одиночестве. Это я знаю по себе, пусть и старше Потаповой на десять лет. Но всё равно… -

Милявская на секунду закрыла глаза. Потом опомнилась и выключила чайник.

— Ведь можно заболеть, слечь, и некому будет даже хлеба принести. Вполне вероятно не проснуться утром; и будешь разлагаться под одеялом, пока соседи не почувствуют запах. А ведь многие сейчас на дачах… да и просто тяжело на закате жизни сознавать, что рядом никого нет. Я спасаюсь работой, а Потапова уже несколько лет на пенсии. Их предприятие лихорадит; кто её туда возьмёт? Вам этого не понять, у вас совершенно иное мироощущение.

Милявская за разговором заварила чай. Она завораживала Оксану не только мудрым смыслом слов, но и приятным грудным голосом.

— В моём доме известная учёная жила, доктор технических наук. Занималась абразивными материалами, царила в своём институте, как богиня на Олимпе. Казнила и миловала только по собственной прихоти. Была самоуверенная, безжалостная, высокомерная. А как лишилась мужа, так и повесилась. С ума сошла потому, сто ей пришлось самой вести домашнее хозяйство. Она даже не знала, где помещается наша булочная. Потом поругалась с водопроводчиком и совершила суицид. С работы её к тому времени уволили. А ведь это было в семьдесят девятом, в застое и покое! А уж теперь-то… — Милявская махнула рукой. — Страшное это дело — одинокая старость. Именно её панически боится Потапова. Конечно, Андросову семьдесят пять в сентябре стукнет, но всё же человек рядом дышит. К тому же он — отец троих детей. Они будут приезжать в гости, присматривать за стариками. Деньги опять же…

— У Андросовых есть дети? — почему-то удивилась Оксана. — А внуки?

— И внуки! Юрий Сергеевич был женат дважды. Тоня говорила, что первая, Надя, умерла. Но они давно развелись. Там двое детей было. Сын Серёжа ещё молодым вены порезал, и спасти его не смогли. До этого он успел срок отбыть за кражу. Дочь Александра в Костроме учительствует; у неё двое сыновей. С этой супругой тоже — сын и дочка. И у каждого — по одному отпрыску. Сын женился на москвичке, потом они развелись и квартиру разменяли. Младшая дочь вышла замуж в Балашиху. И интересную вещь мне Тоня сказала… — Милявская подвинула поближе к Оксане чашку и сахарницу. — Когда Тоня с Тамарой говорили о несчастном Серёже, Андросова уронила фразу: «В отца пошёл…» А потом прикусила язык. Сколько Тоня ни настаивала, ничего добиться не смогла.

Милявская смаковала чай, положив в рот кусочек рафинада. Оксана щедро кинула себе два куска.

— Что мог вор и пьяница унаследовать от героического отца? Насколько я знаю, Андросов вообще в рот не берёт, и раньше замечен не был. Фронтовик, подпольщик, безупречная личность. Говорят, что он стихи пишет. Иностранные языки самостоятельно учит, историей и философией увлекается. Женщины, разинув рты, его слушают — набираются ума. Комар носа не подточит.

— Действительно, странно.

Оксана наслаждалась душистым горячим чаем и чувствовала, как кровь начинает быстрее двигаться по жилам.

— И главное, — продолжала Милявская, поглядывая на часы, — что на Ставрополье у Тамары Филипповны есть сестра. Пятью годами её моложе, зовут Екатерина. Они похожи, как две капли воды. Екатерина Филипповна давно вдовствует, но тоже имеет виды на зятя. Тамара вот-вот ноги протянет — по крайней мере, многие так считают. А её сестрица хочет в Питере пожить — ей уже трудно управляться с курями-гусями. Андросов всем своим воздыхательницам категорически заявил, что о расторжении брака не может быть и речи. Они умиляются: «Ах, какой порядочный, чистый человек! Не то, что другие стервецы! Только жене матку удалят, а они в реанимационную палату документы для развода приносят…»

— Потапова про Екатерину знает? — поинтересовалась Оксана.

— Тоня говорит, что, вроде, нет. Юрию Сергеевичу невыгодно настраивать против себя такую активную особу. Кроме того, он не очень-то жаждет привозить из станицы свояченицу. У той ведь тоже дети и внуки. Они могут права на наследство предъявить, если оно станет общим. А у Потаповой — никого. С ней спокойнее. Понимаете, Оксана, куда нужно бить?

— Признаться, не совсем. — Оксана мысленно проклинала собственную тупость. — И. боюсь, до трёх часов догадаться не успею.

— И не нужно. Я вам сама скажу. Когда через десять минут сюда явится Елена Николаевна, я как бы невзначай намекну, что Андросов остановил выбор на Екатерине Филипповне. Вот и поглядим, что будет дальше.

— Грандиозно! — восхитилась Оксана, моментально проникшаяся чувствами обманутой женщины. — Если она действительно столько времени ждала, нервы могут не выдержать. И всё плохое, что знает об Андросове, она вывалит вам. Так сказать, отомстит доступными средствами…

— Примерно так.

Милявская быстро убрала со стола, накрасила губы, припудрила нос. Потом взяла чашки и унесла их мать. Оксана, тоже прихорашиваясь перед зеркалом, сгорала от нетерпения. Вернувшись, Галина Семёновна продолжала.

— Я вызвала Потапову повесткой совершенно по другому поводу. На Кантемировской улице на углу с Парголовской позавчера имела место поножовщина. Из винного магазина мужики поговорить вышли. Двое пострадавших, все в крови, вломились в круглосуточную аптеку «Доктор». А у Потаповой окна выходят в ту сторону. К тому же она по вечерам гуляет с болонкой. Вот я и хочу узнать, не видела ли она чего.

— Здорово вы придумали! — одобрила Оксана. — А я тут буду сидеть? Она же меня знает. Алина всем во дворе сказала, что я — родственница Зои Евгеньевны из Волгограда. Алине пришлось со мной ликбез провести — я ведь там никогда в жизни не бывала.

— Не беда. У меня в углу, есть чуланчик. Вёдра, тряпки, швабры там хранятся. Уборщицам удобно — я ведь и рано утром тут сижу, и поздно вечером. В то же время посторонний не взломает замок, не залезет. Ничего, вы стройная, поместитесь. Одно ведро на другое поставим, а вы — рядышком. Только уж постарайтесь не чихать, не кашлять и не шевелиться, а то всё насмарку пойдёт. Стойте и слушайте, а я постараюсь управиться побыстрее.

— Где ваш чулан? — Оксану увлекла новая авантюра. — Хочу заранее ознакомиться, а то пять минут всего осталось. Только бы раньше не пришла, а то таких любопытных баб всегда не вовремя приносит…

— За вешалкой откройте дверь! — скомандовала Милявская, прибираясь на столе.

Она заперла папки в сейф, освободила стекло, под которым оказались записки и календарики.

— Открыли? Видите два ведра?

— Вижу.

Оксана быстренько поставила вёдра одно на другое. В верхнее уложила свёрнутые тряпки из мешковины и банки с порошком. В другой угол задвинула швабру и встала, прижавшись спиной к стене; перевела дыхание.

— Сойдёт, Галина Семёновна, закрывайте! Ой, я тут не задохнусь? А-а, есть дырки наверху. Тогда порядок!

— Закрываю. — Милявская захлопнула дверцу и задвинула щеколду.

Они как в воду глядели, потому что немедленно раздался стук в дверь.

— Войдите! — властно, в одну секунду сменив тон, произнесла Милявская.

Оксана услышала, как со скрипом открылась дверь.

Знакомый голос спросил, заикаясь от волнения:

— М-можно? Я Потапова. М-меня на с-сегодня вызвали, в-вот повестка. Что случилось? Это какая-то ошибка!

Елена Николаевна была в экстравагантном костюме — красном с чёрными полосками. В её лакированных туфлях отражалось выглянувшее из-за туч солнце. В кабинете запахло крепкими горькими духами и лаком для волос.

— Проходите, прошу вас! И повестку — мне на стол. Паспорт не забыли? Отлично, давайте его сюда. Не волнуйтесь, я вас долго не задержу. Дело касается массовой драки, случившейся позавчера около вашего дома. Я опросила некоторых свидетелей. Они предположили, что и вы могли оказаться рядом. Вас видели тогда в аптеке «Доктор», у метро.

— Нет, я ничего не знаю.

Потапова успокоилась и прекратила заикаться. Она с интересом смотрела на знакомую женщину-следователя, которая допрашивала всю компанию после убийства Вали Максимовой. Галина Семёновна печатала на машинке «Любава», то и дело заглядывая в паспорт.

— Вообще ничем не можете помочь? — огорчилась Галина Семёновна. — Пожалуйста, вспомните, где вы были позавчера вечером?

— Дома. Может, смотрела телевизор и не расслышала. У нас всякие кабаки рядом, бани, даже есть ночной клуб. Так что целыми ночами подонки орут и хохочут. С Томми я погуляла раньше, когда ещё было тихо. Вот тогда я и зашла в аптеку — за йодом и активированным углем…

Милявская добросовестно занесла показания в протокол, вытащила бланк из каретки.

— Жаль, жаль, Елена Николаевна, что всё так получилось! Прочтите и распишитесь. Да, может быть, вы подскажете, к кому можно обратиться из ваших соседей? Всегда так получается — на улице не протолкнуться, а как свидетели нужны, будто бы никого рядом не было. Понимаете, нам нужно опознать хулиганов. Один из пострадавших находится в критическом состоянии, другой тоже тяжело ранен. Сами понимаете, насколько дело серьёзное. А ваш дом стоит в таком месте, что нельзя не заметить потасовку. Ночи нынче белые, всё видно. У кого из ваших знакомых окна выходят в ту сторону?

Потапова подписала протокол, перевела дух и стала вспоминать. Милявская на секунду отвлеклась и подумала о спрятанной в шкафу Оксане. А после с удивлением обнаружила, что на улице вовсю светит солнце. Наверное, там уже тело, а здесь, в кабинете, настоящий ледник.

— У Андросовых окна на запад. Они подо мной живут. Остальные по дачам разъехались. Разве ещё Кораблёвы с первого этажа могли видеть. — Гладкое, отмассированное лицо Потаповой порозовело. — Андросовы ещё не уехали, у них на понедельник билеты. Можете спросить, если успеете…

— Андросовы? — обрадованно перебила Милявская. — Да, правильно, они же на «Лесной» жили!

— Кто?.. — Потапова вздрогнула так, словно её ударили хлыстом.

— Юрий Сергеевич и Тамара Филипповна! В декабре я была у вас на убийстве, но к ним в квартиру заходил мой напарник. Тогда я поскользнулась на ступеньках в подземном переходе, подвернула ногу. Это они и есть?..

Милявская играла уверенно, естественно, как профессиональная актриса. И Оксана, отлично всё слышавшая из шкафчика, на какое-то время даже позабыла о своём неудобном положении. Она жалела только о том, что не может видеть круглое накрашенное лицо Елены Николаевны.

— Да, Юрий Сергеевич… — растерялась вызванная свидетельница. — А вы разве знакомы? Юрик ничего о вас нам не говорил!

— Я не столько его, сколько супругу знаю, Тамару Филипповну. Мы в санатории, в Зеленогорске вместе отдыхали. Она уже давно больна — сердце, астма, тромбофлебит… Как она сейчас?

— Да ничего, вроде. Тоже в Ставропольский край едет, — онемевшими губами ответила Потапова. — Действительно, со здоровьицем у неё неважно. Волнуюсь, как там жару перенесёт. Но и одну Томочку не оставишь.

— Как я рада! — Милявская облегчённо вздохнула. — А я уж подумала, что Юрий Сергеевич на родину жениться едет. Ведь он жене поклялся, что, если той не станет, только Катюшу возьмёт. То, что они вместе нажили, в семье должно и остаться. Тем более что сёстры ещё и внешне очень похожи… Тома так спокойно говорила об этом! Родственники — они всегда надёжнее. Их лучше знаешь, в них уверен. Они семье зла не сделают.

Потапова замерла с раскрытым ртом, сразу же поверив так хорошо осведомлённой женщине-следователю. Действительно, Тамара Филипповна подолгу отдыхала на Карельском перешейке, и в одном из многочисленных санаториев вполне могла познакомиться с Галиной Семёновной. Ну, а после, как водится, обменялись адресами, делились сокровенным. Значит, Андросов обещал жене, что заменит её, в случае чего, только сестра…

Всё рухнуло. И дело даже не в обещании, потому что Юрик вполне мог просто успокаивать супругу. Но он совершил поступок, который подводил под слова Милявской вполне реальную базу. Елена Николаевна глухо застонала, почувствовав, что больше не сможет вздохнуть. И проклятое жаркое солнце, наконец-то выглянувшее из-за туч, моментально выжало из пор капли липкого пота. В висках застучало, перед глазами вспыхнули зелёно-огненные зигзаги, и Елена Николаевна опустила веки.

— Я так и знала! Чуяло моё сердце… — произнесла она с огромным трудом, как будто у неё отнялся язык.

— Что?.. Что вы сказали? — Милявская, выскочив из-за стола, захлопотала вокруг вызванной. — О чём знали? Елена Николаевна, вам плохо? Я только лишь обрадовалась, что о знакомых услышала. Открыть окошко? Воротник расстегните, у вас блузка тесная. Может, воды вам налить?

Потапова мотала головой, изо всех сил сдерживая невыносимую тошноту. Только то, что она находилась в прокуратуре, в официальном и грозном учреждении, мешало завыть по-бабьи. Заголосить во всю мочь, ибо давно шевелившееся в душе подозрение превратилось в реальность.

Женщина-то почти незнакомая, ей всё равно, на ком из них женится Юрик. И раз она так говорит, значит, Андросов все эти годы врал. Пользовался всевозможными услугами, обедал и ужинал в кухоньке Елены Николаевны; приносил стирать, шить и штопать бельё, ссылаясь на болезнь жены. Елена Николаевна всё делала для него с радостью, согретая мечтами о близком их счастье. А оказалось, что Юрий пользовался ею, как прислугой и кухаркой. Но в дом решил привести совсем другую бабу, которая и пальцем ради него не шевелила все эти годы…

А ведь Елена ходила на демонстрации в любую погоду, чтобы не портить показатели активному общественнику Андросову. Позволяла затыкать собой дыры в совхозе и на овощебазе. Добросовестно каталась на лыжах зимой и плавала в Финском заливе летом. Ползала по стадиону с санитарной сумкой через плечо — на занятиях по гражданской обороне. Ленинские субботники превращались для Потаповой в праздники, которых она ждала с замиранием сердца. Елена не желала ничего, кроме возможности помахать метлой или граблями бок о бок с Юриком — так звали профсоюзного босса почти все женщины с их оборонного предприятия. Вернее, Андросов-то не работал; он только подбадривал их, ласково называя каждую по имени. И все они были для Юрия Сергеевича родными-ненаглядными.

— Не подведите, девочки! Поднажмите, дорогие! Вот так, молодчины, весь отдел вывозите! Ну, так держать, а я побежал, через пять минут в профкоме заседание. К обеду освобожусь, вместе перекусим.

Тогда Потаповой казалось, что Юрик действительно разрывается на части, самоотверженно деля себя между важной работой и ими, дорогими своими девочками. Среди которых Лена — главная, верная, незаменимая. А сегодня дурман долгих лет разом испарился, и перед больными глазами будто повернулся волшебный кристалл. Откуда она взяла, что Юрику приятно её общество, что он хочет быть с ней вместе? Кроме слов — ничего. Одни обещания, не подкреплённые реальными делами.

Неужели ей, пожилой уже бабе, можно заморочить голову, как девчушке-школьнице? Оказалось, что можно. Никакой жизненный опыт не помог Елене Николаевне, когда подкатила поздняя любовь. К мужу, который утонул на подлёдной рыбалке, Лена не испытывала ничего подобного. Они прожили всего пять лет. Вышла Лена за Сашу только потому, что подружки сыграли свадьбы раньше, а ей не хотелось отставать.

А после её жизнь согревало огромное, всепоглощающее чувство к Андросову. Мысли о фатальном родстве их душ, о единении помыслов и поступков помогали коротать вечера и ночи, выздоравливать после инфаркта и тяжелейшего воспаления лёгких. Как она могла умереть, если на земле оставался милый Юрик? Нужно было, во что бы то ни стало, дождаться великого дня, когда их торжественно объявят мужем и женой.

Не только душа, но и плоть её стремилась к человеку, которого Елена считала божьим подарком себе, недостойной. И вот наконец-то настал день великого откровения. Будто злой колдун дотронулся до алой розы, напоенной кровью её любящего сердца, и роза превратилась в жабу. До какого же предела самоослепления дошла она, если полгода назад ради Юрика согласилась пойти на преступление! Две приличные женщины, никого за всю жизнь пальцем не тронувшие, очертя голову бросились ради лопоухого сутулого старика в ту бездну, из которой нет возврата. И одной из них, Тамаре Филипповне, давно пора было подумать о душе…

Чем же он брал их всех? Донжуаном в привычном смысле слова Андросов никогда не был. Он не водил женщин по ресторанам, не дарил им роскошных букетов, не пытался завлечь кого-то из них в постель. Юрик называл себя поклонником платонической любви, и за это бабы обожали его ещё больше. Андросов просто говорил. Говорил без умолку своим тонким, слегка простуженным голосом; а Елена Николаевна называла его «серебряным тенором». И они, ушлые тётки, верили всему сказанному.

Воображали, как шестнадцатилетний Юрик расклеивал листовки и пробирался сквозь немецкие посты с донесениями для подпольщиков. Рыдали, представляя, как избивали его в ставропольском гестапо; как ждал он, молоденький, расстрела. От души радовались, когда Андросов в красках живописал чудесное освобождение у самого края страшного рва, когда стоял босой на снегу. Сокрушённо качали головами, вникая в подробности жизни Андросова на Дальнем Востоке. И тяготы его военной службы становились их тяготами. Дружно клеймили изменницу Надю, которая не смогла соблюсти себя во время длительных отлучек вечно занятого мужа. Сокрушались, что старший сын пошёл не в отца, осрамил всю фамилию; видно, нагадила материнская кровь.

Прихлёбывая чай с зефиром, Юрий Сергеевич вспоминал свои профсоюзные поездки в бывшие соцстраны, в каждой из которых он мог общаться на родном языке принимающей стороны. Он был полиглотом, музыкантом, героем, организатором — он был всем.

И Валя Максимова, ревниво наблюдая, как Юрик уписывает приготовленный Леной сметанный торт, жаловалась на свою судьбу. На кошмарную жизнь в Гремихе, когда потеряла сразу двух девочек, поскользнувшись на улице в пургу. После тех преждевременных родов забеременеть так и не удалось. А о том, что существуют другие мужчины, узнала лишь сейчас. И поняла, что совершенно не любит своего Володьку…

Всё это было. А кончилось даже не сегодня, а шесть месяцев и два дня назад, когда Юрий Сергеевич счёл себя вправе отнять у одной из своих поклонниц самое дорогое, что у неё оставалось.

Елена Николаевна увидела, как свет меркнет перед её глазами. Она схватилась за стол Милявской, откинулась назад и в ту же секунду потеряла сознание. Не подхвати её Галина Семёновна, упала бы затылком на пол, потому что на некоторое время перестала существовать, чувствовать, страдать.

И последней мыслью Елены Потаповой была одна — не умереть сейчас! Ни в коем случае не допустить, чтобы мерзавец ушёл от ответа. Отныне её возвращала к жизни не любовь, а ненависть. Желание не воссоединиться с любимым, а погубить его. Андросов не должен был достаться другой женщине, продолжать существовать, как ни в чём не бывало. И даже ради того, чтобы дать показания против Андросова, Елена должна была жить.

Милявская осторожно опустила грузное тело на диван, растерянно огляделась и кинулась к шкафу. Когда она отодвинула щеколду, перепуганная Оксана спрыгнула с низенькой полочки, на которой стояли вёдра.

— Бегите, пока она не видит! Погуляйте поблизости и будьте наготове. А я врача вызову. Похоже, мы чуток перестарались! — горестно пробормотала Милявская, набирая номер поликлиники.

Мельком взглянув на старушку, Оксана подумала, что та не в первый раз приглашает сюда медиков…

* * *

Елена Николаевна боязливо подняла веки и поняла, что лежит в том же кабинете следователя. Она почувствовала под головой свёрнутую шерстяную кофту Милявской, потрогала продавленный кожаный диван и слабо улыбнулась. Кроме самой Галины Семёновны в кабинете находилась медсестра, которая как раз заканчивала укладывать свой чемоданчик.

— Ещё раз давление померим, — ласково сказала она, наклоняясь к Потаповой. — Вам лучше? Говорить можете?

— Простите меня, — только и смогла произнести Елена Николаевна.

Она нашла глазами следователя; и пока медсестра измеряла ей давление, заискивающе смотрела на Галину Семёновну.

— Сто пятьдесят на девяносто. Отлично. — Медсестра сняла с руки Потаповой манжетку. — А ведь было-то двести шестьдесят на сто тридцать! Я уже хотела «скорую» вызывать, но решила попробовать магнезию. В туалет не хотите сходить?

— А, знаете, хочу! — Потапова смущённо потупилась. — Мне можно встать? Это не опасно?

— Нет, уже не опасно! — радостно вмешалась Милявская. — Света отлично делает магнезию. Это ведь исключительно сложный укол, требующий подлинного искусства. Вы как йод переносите?

— Нормально, — всё тем же чужим голосом ответила Потапова.

— Света вам «сеточку» сделала на месте укола, так что не волнуйтесь, всё рассосётся. Сколько раз она меня спасала, особенно в жару! Светик, отведёшь женщину в туалет? — Милявская потёрла сухие ладошки.

— Обязательно.

Медсестра помогла больной подняться. Елена чувствовала боль в правой ягодице, некоторое онемение ноги. Все пуговицы и крючки на одежде оказались расстёгнуты, и Милявской пришлось помочь вызванной свидетельнице привести себя в порядок.

— Света из районной поликлиники прибежала. Ладно, что там сейчас больных мало. Правда, ей нужно возвращаться. А нам придётся разруливать ситуацию. Может, позвонить вам домой? Пусть придут сюда, встретят. До чего же «неотложка» сволочная — нет машин, и всё! Ждите, пока освободятся. Света, как всегда, выручила…

— У меня дома никого нет, только собачка. Пойдёмте. — Елена Николаевна взяла под руку медсестру. — Я вернусь сама. Мне нужно поговорить с вами. — Она выразительно посмотрела на следователя.

Пока Потапова отсутствовала, Галина Семёновна выглянула в окно и увидела Оксану, которая ела мороженое, разгуливая в дворике прокуратуры; она никак не могла размять затёкшие ноги. Милявская на всякий случай задёрнула штору, подошла к тумбочке и налила чаю в чистую фаянсовую кружку.

Елена Николаевна, шаркая, вошла в кабинет. В туалете она ополоснула лицо над раковиной, но заниматься своей внешность уже не было сил. Да и для кого теперь краситься, наряжаться? Дура, надо было жить в своё удовольствие, сохранить участок близ Хэппоярви, доставшийся от родителей покойного мужа. Нет, всё продала; деньги истратила на наряды, на качественный парфюм. Каждую неделю в парикмахерскую бегала, благо она возле дома. Добегалась. Получила. ОН получит тоже. За всё сразу, изменник…

— Вот, выпейте. Вам сейчас чайку нужно глотнуть. Диабета нет? — Милявская придвинула сахарницу. — Успокойтесь. Всё будет хорошо.

— Диабета нет.

Елена Николаевна вспомнила, как выспрашивала у знакомых рецепты тортов, пирожных, всяких коврижек и «шарлоток», чтобы порадовать Юрика. Ну, похлебает он теперь баланды, подонок! И пусть Катерина Филипповна передачки ему носит. Или Томочка, если с горя не загнётся. Её-то вряд ли посадят, учтут состояние здоровья. Кроме того, вроде, на мужа доносить не обязательно. А надо бы всех судить, если по справедливости.

— Но хорошо мне уже никогда не будет. Жизнь моя кончена. Терять нечего. А вы сегодня были добры ко мне. Я без вас умерла бы, наверное…

— Что вы, что вы! — замахала руками Милявская. — В нашем возрасте со всеми бывает. Я сама виновата, взволновала вас дурацкими вопросами про Андросовых. Не думала, что так близко к сердцу примете. Простите!

— Не за что мне вас прощать.

Потапова смотрела на следователя, а видела перед собой другое лицо. Этому старику так шла его лысина! Он не спал ночами от переживаний, когда кто-то из них болел, но лекарство из аптеки не принёс ни разу.

— Вы ведь вели дело об убийстве Валентины Максимовой? И даже допрашивали меня во дворе. Помните? Тогда же, зимой…

— Разумеется, помню!

Милявская чувствовала, что рано отпустила Свету, и ей самой может потребоваться помощь. В семьдесят пять лет даже положительные эмоции вредны. Сердце барабанило так, что подпрыгивал стол. Неужели сейчас всё кончится? И ещё один «глухарь» с плеч долой? Ветеран сыска заслужил эту удачу…

Елена Николаевна залпом выпила весь чай из кружки, шмыгнула носом и улыбнулась дрожащими искусанными губами.

— За вашу доброту и я вам добром заплачу. Чистосердечное признание сделаю, прошу это учесть. Валю убили мы с Андросовым. Точнее, её убивал Юрий Сергеевич, а мы с Тамарой при этом присутствовали.

Кабинет затопила тишина; лишь слышалось противное жужжание мухи под потолком. Две пожилые женщины смотрели друг другу в глаза, и ни одна не решалась нарушить гробовое молчание. Что-то говорить нужно было как раз следователю. А она никак не могла поверить, что «висяк» шестимесячной давности растаял, как туман под лучами утреннего солнца.

Безмолвие изнуряло Потапову. Она сказала главные слова, которые бились в душе все эти полгода, и теперь желала определённости. В тот декабрьский день, тёмный и бесснежный, она стала сообщницей убийцы. И разозлилась на Андросова вовсе не потому, что тот задушил Валентину.

Настоящее раскаяние пришло сейчас — оно произросло опять-таки на почве эгоизма. Елена Николаевна Потапова сознавалась в тяжком преступлении не из желания помочь следователю или в малой степени искупить тяжкий грех. Таким образом, она хотела отомстить Андросову за всё, и не скрывала этого.

— Вы… Вы мне не верите? — испугалась Потапова, отчаявшись дождаться от Милявской хоть какой-то реакции. — Это правда! Клянусь вам — правда!

— Вы отдаёте себе отчёт в том, что говорите? — раздельно спросила Галина Семёновна. — Может, вам надо всё-таки отлежаться?

— Я не сумасшедшая, товарищ следователь! — запальчиво крикнула Потапова. — Я говорю в здравом уме и твёрдой памяти. И тогда, в декабре, я была вменяема. Просто любила его, старая дура! Если вы в своей жизни испытывали к кому-то сильное чувство, то поймёте…Конечно, вы скажете, что любовь возвышает, а не унижает, подвигает только на добрые дела. Но нет! Наверное, на добрые, если добр тот, кого любят. А если он мерзавец, то и тень его становится мерзкой. А я была именно такой тенью. Куда он, туда и я. Конечно, уже не в том возрасте находилась, когда прощается наивность. Житейская мудрость, рассудок и всё такое… Но я готова была сделать для него всё. Я пыталась доказать Андросову, что вернее меня помощницы он не найдёт. Я желала связать его и себя кровью. Надеялась, что в этом случае он не посмеет жениться ни на ком другом. Потому что я знаю про него самое сокровенное…

— Он бы мог вас просто убить, — надтреснутым голосом перебила Милявская. — И очень хорошо, что вы до сих пор живы. Такие люди не останавливаются ни перед чем. Раз он не пощадил Максимову, расправился бы и с вами. Вы ходили по краю пропасти, и лишь чудом не упали в неё.

— Мне всё равно! — с тем же ожесточением отозвалась Потапова. — Собаку мою возьмёт приятельница, Томми ей очень нравится. А больше у меня никого нет. И теперь уже никогда не будет. Если только Андросов получит своё, я согласна умереть.

— Перестаньте! — хлопнула ладонью по столу Милявская. — В сущности, мне всё равно, чем руководствуется соучастник, давая показания против организатора преступления. Мне нужно только, чтобы его слова были правдивыми. Хотите отомстить — мстите. Но показания ваши должны быть чёткими, ясными, без выдумки и преувеличения. Если Андросов действительно убил Максимову с целью грабежа, и вы опишете, как это произошло, поучаствуете в следственном эксперименте, то сполна воздадите ему за всё. Значит, вы любили Андросова?

— Мало сказать — любила. Он был для меня всем. Можно водички? — Во рту у Потаповой опять пересохло. — Я сама налью.

— Наливайте из чайника, сколько вам нужно, — разрешила Милявская. — Итак, вы хотите сделать чистосердечное призвание. Я оформляю вам явку с повинной. Разумеется, это зачтётся на суде. Елена Николаевна, вы понимаете, что я буду вынуждена взять вас под стражу? Несмотря на то, что твёрдо знаю — вы больше никого не убьёте. Но таков порядок. Немедленно возбуждается уголовное дело, избирается соответствующая мера пресечения. Возможно, потом я смогу вас отпустить под подписку о невыезде, учитывая возраст и состояние здоровья. Но суд всё равно будет, будет и срок. Какой — сейчас сказать не могу. Не хочу врать. Но пока Андросов на свободе, для вашей же безопасности я задержу вас на трое суток. Если за это время не удастся взять его, то на десять. Раз сейчас вы болеете, поместим вас в стационар; там вам будет лучше.

Но рядом будут дежурить милиционеры — без этого не обойтись.

— Мне абсолютно безразлично, — ровным, безжизненным голосом повторила Потапова. — Я сама не хочу видеть свою квартиру, этот дом, где я любила. Каждая трещина на асфальте будет напоминать о моём позоре. Лучше срочно сменить обстановку. Осудят — пусть! Но я буду знать, что Андросов, как говорится, «пойдёт паровозом». Поеду в колонию. Долго там всё равно не выдержу, да и не надо. Случится амнистия — вернусь. Но обязательно покину тот дом, район, может быть, даже город. Третьего июня мне исполнилось шестьдесят пять. Мама моя прожила почти до восьмидесяти. Отец погиб на войне, поэтому трудно отмерить его век. Десять лет у меня, возможно, впереди ещё есть. Кстати, на этих же днях исполняется тридцать лет с тех пор, как мы познакомились с Андросовым. В отделе гуляли сотрудники — мне как раз стукнуло тридцать пять. И интеллигентный, породистый, как мне тогда показалось, председатель профкома вручал мне казённые пионы. И в этот раз ничего не принёс. О подарке и речи не было. «Не дорог подарок — дорога любовь», — всегда говорил Андросов. Если честно, до сегодняшнего дня он сам казался мне подарком. В семьдесят первом году я безнадёжно влюбилась. Я решила добиться Андросова во что бы то ни стало. По жизни я волевая, настырная. Несмотря на то, что не имела никаких условий дома, окончила институт, получила квартиру, много лет работала ведущим инженером. А Андросов устроился к нам сначала освобождённым секретарём парткома, а после ушёл в профком. Можете себе представить — ради него я вступила в КПСС! И в последние годы мы хранили партбилеты. Он говорил: «Как в оккупации, когда за это вешали!» Неужели он действительно был партизаном, мразь такая?!

Потапова налила себе ещё воды. Но руки дрожали, и половину она пролила за воротник. По лицу её катился пот, нос блестел, белки небольших светлых глаз сделались ярко-розовыми.

— А я ведь специально в этот дом переехала. Двухкомнатную квартиру на однокомнатную меняла. В доплате здорово потеряла, лишь бы с ним рядом жить! Мы на Гражданке, на улице Бутлерова с мужем и свекровью получили «распашонку». Потом ещё раз сменялись — нужна была доплата. Но муж утонул, свекровь умерла, и я осталась одна. В течение нескольких лет я встречалась с мужчинами, но отвергала их одного за другим. До тех пор, пока не увидела Юрика. Его образ был для меня факелом, сердцем Данко, невесть ещё чем. Я уж такой человек! Если люблю — горы сверну ради него. Но если пойму, что в самом главном я ошиблась, и человек не соответствует собственному образу, то всё! Всё, понимаете?!

Потапова смотрела жестокими, стальными глазами, в которых уже не было ни капли солёной влаги. Губы, с которых давно стёрлась морковная помада, вытянулись в ровную тонкую линию.

— Свой характер я изменить не могла. Мне нужен был кумир. Жизнь ведь так скучна, так сера! Пишите протокол, Галина Семёновна. Я не лгу сейчас, но я и не каюсь. Странно, но Валя не приснилась мне ни разу. Не являлась призраком, не душила, не грозила. И до сих пор у меня нет жалости к ней, желания искупить вину. О ней я думаю в последнюю очередь. Сейчас для меня Валя — просто орудие мести. Но говорите, что вам всё равно. Лишь бы раскрыть преступление…

— Да, в принципе, всё равно. — Галина Семёновна вставила в каретку пишущей машинки новый бланк. — Кому принадлежала идея повершить ограбление?

— Андросову. Задумал ещё осенью, когда сын Максимовых Леонид решил перебираться из Мурманской области к родителям. Андросов ждал, когда они продадут дачу и машину. Валентина от нас секретов не держала. Мы всё знали про их семейные дела. Когда Володи не было дома, Валя показала нам, где находится тайник, как найти нужную плашку. Мы ведь все были закадычными, — усмехнулась Потапова. — Доверяли друг другу на сто процентов. Валя думала. Что скорее её родной сын наведёт воров на квартиру, но чтобы Юрик!.. Невестка у неё шлюхой была, потом бесследно исчезла. Андросов считал, что на Зою в первую очередь падёт подозрение. Могла ведь дружков каких-нибудь навести — про тайник-то знала… Вроде бы, в милиции так и решили. Дали ориентировку на Максимову Зою Евгеньевну, шестьдесят шестого года рождения. Юрик только руки потирал. Зоя ведь до сих пор не объявилась, на неё удобно вешать всех собак. Он понимал, что догадаются…

— Догадаются о чём? — уточнила Милявская, сдвинув очки на лоб.

— О том, что свой убил и ограбил. А чтобы навязчиво на неё не показывать, Юрик придумал про громилу, который курил в тот день на лестнице. У нас есть такой сосед, но он не убивал.

— Дальше, пожалуйста, — попросила Милявская.

Она опять вспомнила об Оксане, но решила не отвлекаться. Умная, практичная девушка всегда найдёт, чем заняться. К тому же она понимает, как сложно бывает вести допрос, и не всегда возможно сделать перерыв для отдыха.

— Андросову были нужны двадцать тысяч долларов. Он собирался съезжаться с сыном от Тамары, Игорем, который живёт в Москве. Тот ведь тоже запойный пьяница, всё спустил. Остался в «однушке» почти без мебели. Вот папочка и решил доплатить, поселиться вместе с отпрыском. Мне обещал… что вместе поедем в Москву; ему только нужно там устроиться. А Томы к тому времени уже не станет. Я жила мечтой о будущем счастье в столице. Своих таких денег у него не было. Андросов всегда был прижимистым, копил, но реформы всё съели. Правда, дачу в Борисовой Гриве он загнал за пять тысяч баксов, добавил этим пятнадцать. Андросов говорил, что сделка на мази; есть прекрасный вариант. Он должен был спасать сына, чтобы тот окончательно не скатился. Старшего-то, Сергея, Юрик уже потерял.

— Убийство с целью ограбления по предварительному сговору, совершённое группой лиц, — подвела предварительный итог Милявская. — И как именно всё произошло тринадцатого декабря двухтысячного года?

Потапова подняла глаза к потолку, добросовестно припоминая. Милявская пошевелила пальцами, потому что их внезапно свела судорога — ревматизм дал о себе знать. Сказывалась прохладная, сырая погода. Никаких эмоций Галина Семёновна не испытывала; думала только о том, как быстрее взять Андросова. Пятница, вечер. В милиции, конечно, полтора человека. Но кое-кого можно мобилизовать, если постараться. Нужно только поторопиться, а то останется один дежурный.

— Валентина с Володей собирались пойти в гости. Сначала он грипповал, из дома не выходил. Ну, а к тринадцатому, вроде, очухался. Так вот невезенье — Валя утром не встала! Заразилась от мужа и от внучки, когда ухаживала за ними. Девочка уже в школу выписалась. Она в девятом классе, уроков много. Домой чаще всего приходит после четырёх. Андросов поначалу хотел просто открыть квартиру, когда дома никого не будет, и взять доллары из тайника. Уже с ключей слепки сделал; Валя от него ничего не прятала. Так ведь по закону подлости дома всё время кто-то был! В тайнике уже пятнадцать тысяч, а никак не выбрать момент. Юрику ждать надоело, да и москвич торопил. Грозил с другими обменяться, если не получит задаток. Тех денег, что у Андросова уже были, на предоплату не хватало. И Юрику пришло в голову действовать по-другому. Нужно было ведь ещё подождать, пока шум уляжется. Окончательный расчёт наметили на начало июля…

— И вы, взрослая, даже пожилая женщина, как уличная шпана, пошли с ним на дело? Только ради любви? — недоверчиво спросила Милявская.

— Конечно, не только… Вечером одиннадцатого декабря Андросов ужинал у меня. Помню, свежую курочку запекла в духовке — он любит. И Юрик всеми угодниками поклялся, что женится только на мне. Потому и деньги мне на хранение не отдал, даже частью их не поделился. «Зачем, Ленусик, тебе рисковать? Всё равно у нас скоро будет общее хозяйство, а тебе спокойнее. Как устрою дела в Москве, так и вызову тебя. А Томе, врачи говорят, совсем мало осталось…» Ведь за помощь в опасном деле в долю надо брать. Будь я чужой, потребовала бы оплаты. Или отказалась бы, что скорее всего. А тут… Даже не знаю, что случилось. Ощутила азарт; какую-то пьяную, буйную удаль. В наше время о совести только перед телекамерами и вспоминают. И причём каждый раз те, кто о ней на самом деле давно забыл. На Валентину меня давно зло разбирало. Всю жизнь с настоящим мужиком прожила, который много получал. Да ещё так любил её! Не дрался, не гулял, и в старости остался с ней. Сына родила и вырастила. Внучка, считайте, уже взрослая. Почему ей всё, а я вековухой должна жить? Несправедливо Создатель блага делит между нами, грешными. Она только бухгалтерские курсы за плечами имела, а всю жизнь прожила, как за каменной стеной. На нашем предприятии в бухгалтерии и работала. Всегда золото на ней, модные тряпки. На курорты могла ездить, целое лето в отпуске сидеть за свой счёт. Сын уже большой был, и она жила в своё удовольствие. Красную рыбку на работу носила, икру в банках. Другие дефициты. Конфеты с ликёром, например. Сейчас смешно, а тогда бабы от зависти выли. Везло ей больше, чем остальным. И всё не так, всем недовольна! Тоже в Андросова влюбилась… Ей-то Юрик на что, интересно? Володька пылинки с неё сдувал, всю ответственность брал на себя. За ту скинутую двойню в Гремихе виноватым чувствует себя до сих пор. Не жила она, видите ли! Мне бы так не жить… Одним словом, я согласилась. Но сама не убивала, поверьте. Просто ненавязчиво поспрашивала о планах на тринадцатое и узнала, что в половине третьего Володя уходит праздновать золотую свадьбу друга. До вечера его не будет. Алина после школы должна в магазины идти за продуктами. Выбрали такое время, когда девочка ещё на занятиях была. Валентина нам открыла. Конечно, могли и ключом воспользоваться, но вдруг соседи увидят? И кто знает, может, там у неё сидят гости? Короче, провела она нас в комнату, как всегда. Андросов и Тамару Филипповну привлёк тоже. Пока мы нейтрализуем Валю и достаём деньги, Тома должна была следить, что делается во дворе и на лестнице. Андросов велел мне пирожок испечь, туда снотворного намешать. Думал, что Валя заснёт, и можно будет легко с ней справиться. Ведь взбалмошная такая была, активная, да ещё муж её всяким приёмчикам обучил. Могла заорать и всё испортить…

— Снотворное не подействовало? — не переставая печатать, спросила Милявская. Она уже переменила страницу, работая, как заправская машинистка.

— Валя сказала, что есть не хочет, тошнит её. Но всё же кусочек попробовала. Потом мы этот пирог уничтожили. Унесли его из квартиры, чтобы улики не оставлять. Он был с повидлом, мой коронный. Валя прилегла на диван, начала болтать со мной и Тамарой. Мы ей предложили поспать. А она, наверное, от жара, вся такая возбуждённая… Сняла пояс с халата, бросила его на спинку стула. Я с ней разговариваю, а сама на часы смотрю. Они уже три раза пробили, и дальше время побежало. Валя за лоб схватилась и говорит: «Никогда раньше меня так бой не раздражал! Прямо по мозгам, по нервам…» Я успокаиваю, говорю, что это от гриппа. Всегда так бывает, а потом проходит. Вижу. Андросов занервничал. Надо ведь до прихода внучки успеть всё закончить, не попасться никому не глаза. Юрик кушак незаметно взял, подошёл сзади и накинул Валентине петлю на шею. Она и понять ничего не успела — слишком уж неожиданно всё это случилось. Он мне шипит: «Держи её!» Я навалилась на ноги, а руки Валентине кое-как Зоиным шарфом связала. Тамаре худо стало, так Андросов её по щекам отхлестал. «Иди, смотри, чтобы к двери никто незаметно не подобрался!» Она уковыляла, а сама плачет, плачет. Андросов всё с Валентиной закончил, пульс ей пощупал, и на шее тоже. Зрачки посмотрел, зеркало поднёс к губам, ещё как-то проверил. Я нервно так усмехаюсь: «А ты, оказывается, профессиональный убийца!» Юрик мне: «На войне приходилось…» Больше ничего добавить не успел, потому что собака проснулась, прибежала. Она ведь нас знала, поэтому особо не беспокоилась. А тут лаять начала. Андросов треснул её по голове пресс-папье, она взвизгнула и упала. Он животное вообще убить хотел. Надо, говорит, с сукой кончать, выдать может. А я не позволила. Сама ведь собачница, жалко. Грету ведь в суд не приведёшь, ни о чём не спросишь. А что лает на нас, так поди пойми, почему. Некогда нам было пререкаться, поэтому собаку в ванную отнесли и за задвижку заперли. Быстренько отодвинули тумбочку, достали деньги. Водворили всё на место. Я говорю: «Пошли скорее, Алина может вернуться!» А Андросов: «У них ещё драгоценности в шкатулке. Ты не знаешь, где ключ хранится? Я перекупщика нашёл, он обещал сразу деньги дать». Меня всю колотит, как в лихорадке. Никогда ведь раньше такого делать не приходилось. Валентину Андросов с головой одеялом закрыл, чтобы нас не смущала. А сам такой собранный, деловой. Нашёл шкатулку, стал замочек ломать, потому что я про ключ ничего не знала. Я его дёргаю за рукав: «Юрик, Алинка может вернуться!» Он внимательно на меня посмотрел, губу оттопырил и ответил: «Ну что ж делать… Придётся тогда и её тоже!» Мне уже совсем дурно стало, а Тома хлопнулась на стул и вообще ничего не понимает. Но как-то пронесло. Драгоценности он достал и распихал по карманам. Перед тем, как Валю душить, он перчатки надел. Всё продумал до тонкостей. Получилось так, как он хотел. На нас не подумали, начали гопников всяких тягать, а потом остановились на Зое. Где Андросов спрятал деньги, не знаю. Но раз дачи нет, значит, у себя дома. Цацки загнал перекупщику, деньги отдал москвичу, с которым собирался меняться. Купюры пока не трогал — знал, что номера переписаны. Но в Ставрополе можно было это дело провернуть. Они в понедельник уезжают, и доллары Андросов берёт с собой. Тамару оставит у родных, а сам — в Москву, уже с рублями. Окончательно расплатиться с тем мужиком. Говорил, что квартира будет в Лосинке…

— Значит, в понедельник уезжает? — отрывисто спросила Милявская. — А сейчас у нас пятница. Андросов должен быть дома?

— А куда он денется? Разве что в магазин выйдет, но ненадолго.

— Прочтите и подпишите каждую страницу, — приказала Милявская, передавая Потаповой бланки протокола. — Пометьте обязательно: «С моих слов записано верно».

Галина Семёновна наблюдала, как Потапова, надев очки, читает жирные чёрные строчки. Накануне в машинку вставили новую ленту, которая ещё не подсохла. На компьютере, как молодые коллеги, Милявская не работала — уставали глаза.

— Одного не понимаю — как такой упырь мог когда-то воевать, рисковать жизнью на подпольной работе?! Насколько я знаю, у Андросова много наград. Он их частенько надевает даже в будни, а уж в праздники-то!.. В санатории он выступал перед отдыхающими — и про войну рассказывал, и песни пел! — Милявская знала это от агента Тони, а та — от самой Тамары Филипповны.

— Его собственных наград там очень мало. В основном — юбилейные медали. Орден Отечественной войны есть, который всем ветеранам давали на сорок лет Победы.

Потапова подняла глаза от протокола и опять сжала губы, пытаясь совладать со своими эмоциями.

— Ведь на германский фронт Андросов не попал, это вы знаете? Призвали его только в конце сорок четвёртого. Пока был в учебке, война закончилась. Направили его на Дальний Восток, но там не удалось показать себя героем. Говорит, что всего один раз попал под бомбёжку. Да и то — советская авиация по ошибке накрыла их батарею. И всё, ничего больше с ним не случилось. Да, ещё грузовик, на котором ехал Андросов, перевернулся, взбираясь на сопку. Солдат, который рядом с ним сидел, получил перелом позвоночника и умер на месте. А Андросов просто улетел в грязь. И ни царапины! Этот полёт показался ему вечностью, и вся жизнь прошла перед глазами. Показалось, что всё кончено. Но нет, довелось возвратиться с войны. А вот два его брата давно уже скончались. Все их награды Юрик носил на своём пиджаке. Я тогда восхищалась его любовью к родственникам, почтением к памяти братьев. Я оправдывала каждый его проступок, искала причины, по которым он вынужден был сделать именно так. Ладно, я подписываю, не читая. Нет больше никаких сил.

Потапова поставила на каждой странице свои автографы. Потом отбросила от себя листки, отвернулась и разрыдалась. А Милявская достала из сейфа папку с делом Максимовой, вложила туда протокол и подумала, что ровно через полгода после убийства преступника удалось установить.

— Галина Семёновна, куда меня отправят? — Потапова высморкалась в платочек.

— Побудете здесь, со мной, до тех пор, пока не доставят Андросова. Но сейчас мне надо всё это организовать, а вы подождёте в другом кабинете. У нас тут очень милая девушка стажируется, выпускница юрфака — она и останется с вами. Пойдёмте, я вас провожу.

Галина Милявская взяла под руку Елену Потапову и легонько подтолкнула к двери. Та не сразу поняла, что нужно делать, но быстро опомнилась и подчинилась. Она вся дрожала и, должно быть, плохо понимала, что совсем недавно свершилось

— В любом случае ночевать вам придётся не дома.

— Найдите его, — еле слышно попросила Потапова. — Обязательно найдите! Мне так хочется верить, что у вас получится…

* * *

Оксана уже обошла все окрестные магазины, выпила бутылку кока-колы и купила в магазине «Радуга» дорогую вишнёвую помаду, а также весьма приличный тоник. Сняв куртку и закинув её за спину, Оксана шагала в прокуратуру, ругая себя за то, что не может сейчас связаться с Милявской и узнать, как там дела, долго ли ещё придётся ждать. Подходя к зданию прокуратуры, Оксана не сразу сообразила, что навстречу ей мелкими шажками семенит Галина Семёновна, и морщинистое лицо её светится от счастья.

— Потапова «чистуху» написала! — Милявская буквально повисла у Оксаны на локте. — Всё потом объясню, но сейчас нужно срочно брать Андросовых! Правда, в райотделе ребят дадут только через два часа. Кстати, милицейская версия рухнула. Они считали, что, раз Зою до сих пор не удалось найти, она с награбленными деньгами сбежала из страны. А оказалось, что легкомысленная невестка потерпевшей не виновна…

Милявская шептала, а сама косилась на милицейский «уазик» с гербами города на дверцах; в самой машине никого не было. Из районной прокуратуры выходили то ли посетители, то ли сотрудники. Но на двух женщин, старую и молодую, они не обратили никакого внимания.

— Они дома сейчас должны быть, и за два часа никуда не денутся. А раньше людей никак прислать не могут…

— Галина Семёновна, пойдёмте к вам! Я позвоню в одно место. Вернее, в два.

Окрылённая крупным успехом Оксана через две ступеньки взлетела к двери Милявской. Хозяйка кабинета подошла чуть позже. Обе они не могли скрыть нервной дрожи, словно это было первое их дело.

Как только Милявская повернула ключ в скважине, Оксана бросилась к телефону, набрала номер квартиры Максимовых. Она не знала, застанет ли кого-нибудь дома, и очень обрадовалась, когда трубку взяла Алина. Девочка, если не готовилась к экзаменам, часто уходила кататься на самокате в парк Лесотехнической Академии, чтобы ненадолго отвлечься от семейных проблем. Иногда компанию ей составлял Руслан Величко.

— Привет! — Оксана не знала, вернулась Алина с прогулки или только собирается в парк. — Дед дома?

— Нет, он за город уехал — в санаторий оформляться. А ты откуда звонишь? Я без тебя пообедала — надоело ждать.

— И правильно сделала. Слушай, ты не знаешь, Андросовы у себя?

— Когда я с консультации шла, к ним врач приехал. — Алина не удивилась вопросу, потому что Оксана на всякий случай попросила её следить за соседями. — Сейчас, слышу, Юрий Сергеевич врачиху провожает.

— Значит, он дома. Наверное, у жены опять нелады со здоровьем. Всё, Алин, спасибо. Не знаю, когда сегодня приду. Можешь и ужинать без меня. Пока. — Оксана положила трубку и повернулась к Милявской. — Андросов сейчас в квартире. К его жене только что приезжал врач из районной поликлиники. Конечно, за эти два часа он никуда не денется. Ведь надо знать, что Потапова раскололась. Но вполне может быть, что Андросов куда-то отлучится из дома. И на всякий пожарный случай надо обеспечить наблюдение. Вести его постоянно, чтобы, когда подоспеет милиция, взять его тёпленьким. Вы не возражаете?

— Что вы хотите делать? — Милявская ещё больше наморщила лоб.

— Вызвать из Лахты наших ребят, частников. Они ничего особенного делать не будут, просто понаблюдают за Андросовым, чтобы он за эти два часа никуда не провалился. Они классные «наружники», так что не упустят, не беспокойтесь. Разрешите? — Оксана опять взялась за трубку.

— Хорошо.

Галина Семёновна была рада, что сыщица включилась в операцию, и теперь ей не придётся одной отвечать за всё. Действительно, в милиции плохо представляют, кто такой Андросов. Дать ему два часа! Да он тысячу раз успеет удрать, если что-то заподозрит.

Оксана набрала знакомый номер, и после второго гудка послышался голос директора агентства Андрея Георгиевича Озирского, которого очень удачно удалось застать на рабочем месте. Насколько Оксана знала, завтра он уезжал в отпуск — к родственникам в Польшу, в Закопане. Всё складывалось как нельзя лучше.

— Слушаю!

Озирский всегда говорил как бы сквозь зубы, торопливо и фамильярно, но Оксану его тон не смутил.

— Андрей, миленький, выручай! — взмолилась она плаксиво. — Мне двое ребят сию секунду нужны на Парголовскую! Я буду их ждать на площади Климова, около завода. Необходимо «наружку» обеспечить на два часа. Клянусь, что всё будет чисто!

— А в чём дело? Кого пасём? — Озирский ничего не знал об Оксаниной работе на Максимовых; она ведь даже ещё не оформила договор. — И кто платить будет, позволь узнать?

— Всё оплатят, договор оформлю сегодня же. Андрей, люди у тебя есть? Если он смоется, много неприятностей может случиться…

— Людей высылаю. Через полчаса будут там, где ты сказала. Но кого они будут вести? — Озирский не терпел неопределённости, и Оксана об этом знала. — Я им должен дать краткую ориентировку.

— Старик, семьдесят четыре года. Высокий, худой, сутулый, в очках. Лысый. Уши сильно оттопырены. При ходьбе опирается на палку. Может быть в сером пиджаке с орденскими планками…

— Интересный объект, — ухмыльнулся директор. — Что он натворил? Нацистский преступник, что ли?

— Андрей, он убийца и грабитель! Остальное после доложу. Высылай ребят, я их сориентирую. Сделаешь? Очень срочно, честное слово!

— Сделаю. От твоих воплей все мухи передохли, не то, что я, страдалец. Только смотри, чтобы потом неприятностей не было. Старики разные бывают. Накатает «телегу» куда надо — и нет нашей конторы…

— Спасибо, Андрей, я всё учту! — Оксана положила трубку и сказала Милявской. — Порядок! Ребята будут. Бегу встречать их к Кантемировской. Далее идём на адрес и наблюдаем. Если Андросов останется в квартире, сдадим ментам, как положено. А попробует улизнуть — ребята пойдут следом. Главное — не упустить его сейчас, чтобы деньги не спрятал или сам не сбежал. А то потом ничего не докажешь…

— Бегите скорее! — Галина Семёновна моментально одобрила план Оксаны. — А я потороплю ребят из отдела. Надо же — на одной улице находимся, а будто на разных планетах. Осторожнее, девочка моя! — Милявская заметила, как загорелись болотные глаза молодой коллеги.

— Не впервой! Созвонимся, Галина Семёновна!

И Оксана выбежала из кабинета. Милявская ещё утром предупредила персонал прокуратуры о том, что гражданка Бабенко действует с её ведома и согласия. Следовательно, потому досмотрам и допросам она не подлежит.

Трамваев не было даже на горизонте, и Оксана бросилась бежать по тротуару, распугивая прохожих. Вице-президент агентства мчалась, словно сдавая кросс. Вечернее солнце било ей в глаза, а длинные волосы развевались на ветру. Теперь Оксана жалела, что на улице стало жарко — пот заливал глаза. Майка прилипла к телу, а кроссовки казались слишком тяжелыми. Впрочем, сменить всё равно было не на что.

Оксана плохо знала этот район, просто бежала по прямой. Ребята-то местные, приедут, куда сказано, и помогут. А уж директор вообще знает Питер, как свои пять пальцев; растолкует им, что и как делать.

А на той же самой улице, где находились и прокуратура, и райотдел милиции, стоял автомобиль «Мицубиси-Спейс-Вагон» цвета «вишнёвый металлик», заднее стекло которого украшала шуточная наклейка: «Атакую! Прикрой». За рулём сидел плотной брюнет в штатском и говорил по мобильному телефону, то и дело, обводя улицу беспокойными карими глазами.

— Дядя Юра, вы меня поняли? Через полтора часа к вам приедут, так что до тех пор нужно скрыться. Я помню, что вы для нашей семьи сделали — прописку, квартиру. И потому вам добра желаю. Пассия ваша «чистуху» написала. Я только и смог, что два часа для вас выговорить. Но больше никак — заподозрят, а мне тут работать. — Майор милиции Константин Эрзерумцев ещё больше понизил голос. — Вы вот что сделайте. Берите то, чего не должно оказаться дома, и выходите на Кантемировскую, угол Парголовской. Напротив вашего дома, через дорогу, у магазина «Обувь» будет стоять «Плимут-Вояджер» красного цвета. За рулём кореш, который многим мне обязан. У «тачки» зад такой пологий, типа пикапа. Отвезут вас, куда скажете. Парень этот надёжный, не сомневайтесь. А я, со своей стороны, сделаю всё, чтобы вы не пострадали. Только позаботьтесь об уликах.

— Понял. — Андросов был потрясён до глубины души, но понимал, что времени на причитания нет. — Спасибо, Костя. Сейчас соберусь.

— Дядя Юра, времени очень мало! — ещё раз предупредил Эрзерумцев и отключил связь.

Андросов тоже швырнул трубку на аппарат.

Звонок Кости застал его в ванной — Юрий Сергеевич собирался принимать душ. Он уже пустил воду, когда зазвонил телефон, разбудивший Тамару Филипповну. Она, тяжело дыша, лежала на подушках и напряжённо слушала. Но толком ничего не могла понять из скупых слов мужа. Почувствовала только, что произошло нечто ужасное, завозилась под одеялом, но не могла побороть слабость.

Выйдя из ванной, Андросов снял трубку. В тот момент он даже не подозревал, что звонок перевернёт всю его жизнь. В их квартире телефон почти не замолкал — Юрию Сергеевичу звонили сотрудники, особенно сотрудницы. Подолгу изливали ему душу, спрашивали совета, просто сплетничали. Могли побеспокоить из Совета ветеранов, из собеса, из жилконторы — да откуда угодно. Но только не из милиции! Андросов уже свыкся с мыслью о том, что подозрение в убийстве Вали Максимовой на него не падёт никогда.

— Дядя Юра, приветствую вас! — послышался в трубке голос сына его ставропольского приятеля Альберта Эрзерумцева, которого Андросов перетащил в Ленинград несколько десятков лет назад.

Когда Эрзерумцевы въехали в новую, выбитую Юрием Сергеевичем квартиру, Костику было восемь месяцев. Альберт был представлен как классный специалист, каких в Ленинграде не найти, но работать стал в том же профкоме. Три года назад Альберта не стало, Но Юрий Сергеевич поддерживал тёплые, доверительные отношения с его семьёй. Костя сделал неплохую карьеру в органах внутренних дел и часто консультировал Андросова по специфическим вопросам.

Правда, в нынешнем году Эрзерумцев звонил два-три раза, поздравлял с праздниками. Но сегодня поводов для беспокойства не было. Андросов решил, что в семье покойного товарища что-то произошло. Вот уж некстати, времени совершенно нет. Нужно собираться в дальнюю и ответственную поездку, а тут ещё и жена захворала.

— Добрый вечер, Костя, — сдержанно поздоровался Андросов, досадуя, что ему теперь будет не помыться. — Что у тебя случилось?

— Да уж не такой вечер добрый, дядя Юра! — торопливо сказал Константин. — Случилось не у меня, а у вас. Елена Николаевна «чистуху» в прокуратуре написала. И по поводу вас, разумеется. Якобы какое-то убийство вы вместе совершили зимой. Само собой, её задержали, и вас с супругой хотят забрать. Я сказал прокурорским, что люди у меня только через два часа появятся. Время для вас выгадал; вполне достаточное для того, чтобы избавиться от всего лишнего. А то и скрыться, будем уж прямо говорить. Я вам помогу, возможности имеются. Только нужно быстро шевелиться. И делать всё так, как я скажу…

Костя тараторил ещё что-то, но Андросов понял главное — Потапова сдала его. Зачем она поступила так? Ведь никаких претензий не предъявляла уже давно, с прошлой зимы. Тогда он объяснил, почему не поделился добычей, и Лена удовлетворилась. Всё поняла и простила.

Утром она была дома, звонила ему. Говорила спокойно, приветливо, как обычно. Обещала вечером забежать, принести пирогов с вареньем, попить вместе чайку. А в середине дня пропала из своей квартиры; и вот теперь, оказывается, сидит в прокуратуре. Уже успела написать чистосердечное признание.

Ерунда какая-то… Лену он знал, как облупленную. Она скорее выскажет упрёки в глаза, чем начнёт строчить доносы. И ведь себя тоже надо сдать, разве она не соображает? Ей же будет не выпрыгнуть из этого дерьма. Каким образом следователь, полоумная, суетливая старуха, заставила Лену заговорить? Ведь у неё до сих пор не было никаких доказательств. Откуда они появились сегодня?

В любом случае надо бежать. Костя к розыгрышам склонен не был, и шуток не любил. Скорее, вон отсюда, куда угодно! Конечно, можно прикинуться больным, немощным, не совсем нормальным. Заявить, что показания Потаповой — оговор на почве ревности. Да, Лена обещала, вроде бы в шутку, убить его, если он изменит. Но к кому она приревновала? И когда? Моча ей в голову ударила, что ли? Нет, пока в квартире находятся доллары, отговориться не удастся. Он не побежит. Он только спрячет подальше аккуратный пакет, завёрнутый в полиэтилен, перетянутый разноцветными резинками, и вернётся.

Тогда у Потаповой не останется никаких доказательств его вины. В прокуратуре думают, что Андросов ни о чём не подозревает. А он оказался умнее их всех. Везде расставил своих людей, да ещё не платит им при этом ни копейки. Он получил предупреждение вовремя, и потому успеет избавиться от главной улики. Возраст не позволит долго скрываться, но он выберет иную тактику. Андросов всегда не защищался, а нападал; и сейчас приложит все силы для того, чтобы избавиться от Елены с помощью милиционеров, или упрятать её в психушку. У него связи, влияние, с помощью которых можно обратить предательство Потаповой против неё же.

Ждать ей, видите ли, надоело! Тридцать лет ждала, а именно сегодня наступил предел. Вполне вероятно, что Андросов действительно женился бы на ней. Он не любил ни одной женщины, они были для него взаимозаменяемы. Лишь бы обслуживали, угождали, создавали комфорт. Ему, кроме всего прочего, было лестно, потому что всякий мужчина на восьмом десятке способен пленять дам. Ему не нужна была виагра, и о деньгах он думал с усмешкой. Вся соль была в том, что Андросов соблазнял женщин не сексом и не банковским счётом. Слабый пол обожал его совершенно бескорыстно, как ангела, даже как Бога — непорочного и идеального. И ничего с него «девочки» не требовали — только отдавали…

Другие мужики влезали в долги, преступали закон, садились в тюрьму, чтобы понравиться бабам. А Юрий Сергеевич исхитрился заставить их вкалывать на себя и при этом умирать от счастья. Он всегда был сыт, обстиран, обласкан. Подружки убирали его квартиру, мыли окна, даже делали ремонт. Роль сиделки при Тамаре с охотой брала на себя Лена Потапова.

Юрий был очень доволен таким положением дел — ведь расплачиваться приходилось только комплиментами и стихами. Кстати, стихи, опять-таки безвозмездно, писал поэт-самоучка, уволенный с их предприятия. Теперь он торговал у «Лесной» мороженым и заодно слагал поэтические послания юбилярам, молодожёнам и прочим виновникам всевозможных торжеств. Но с других он брал деньги, а Юрию Сергеевичу помогал просто по дружбе.

И, наконец, Валя Максимова полгода назад оказала ему самую главную услугу. Ценой своей жизни подарила возможность спасти сына, которого обокрала одна жена и обманула другая. Игорь уже ловил чёртиков, впадал в длительные запои, лечился в психиатрической. И только присутствие рядом отца гарантировало его излечение от алкоголизма, эффективное воздействия эсперали и гипноза. Юрий Сергеевич свой отцовский долг понимал и даже не задумывался о прочих долгах и обязанностях. Он нашёл, где взять деньги для Игоря, и взял их. Тамара, мать несчастного мальчика, которому было уже сорок пять, тем более должна была это осознавать и всемерно содействовать.

Андросов отошёл от телефона медленно; и вдруг задвигался в каком-то сумасшедшем, нечеловеческом темпе. Он натянул рубашку, брюки, переобулся. И вошёл в комнату, где его ждала ничего не понимающая супруга.

— Что случилось, папочка? — слабым голосом спросила она.

После укола, сделанного врачом, Тамара спала. А сейчас очнулась, и в её груди заклокотало. В эту пору буйного цветения каждый год у Тамары Филипповны случались обострения болезни; особенно когда начинал летать тополиный пух. А нынче пушинки затанцевали в воздухе особенно рано.

— Помылся?..

— Нет, не помылся!

Андросов бешено смотрел на жену. Времени с гулькин нос, а ей придётся всё объяснять. Да ещё каждое слово повторять по несколько раз, потому что во время приступов на Тамару нападала глухота.

— Мне нужно уехать, мама. Спрятать кое-что.

— Кто спрятался? — не могла взять в толк Тамара Филипповна

Андросов, ни слова не говоря, поставил на табуретку горшок с фикусом. Вытащил из него другой, поменьше, в котором и росло дерево. А со дна большого горшка снял глиняный кружок, достал свёрток с долларами и положил в пластиковый пакет, с которым всегда ходил в магазин.

— Папочка, ты зачем всё забираешь? — забеспокоилась жена, делая героические попытки подняться. — Мы же с собой хотели это взять. Ты здесь-то не меняй, папочка, жулики ведь кругом. Нельзя им верить.

А Андросов, в упор посмотрев на уродливое, пыхтящее существо, вдруг почувствовал непреодолимое желание избавиться от этой обузы. С дурой нельзя договориться, нельзя согласовать общую линию поведения в прокуратуре. Она обязательно ляпнет что-нибудь лишнее, поставит главу семейства под удар. Забудет придуманную легенду, запутается и, в конце концов, подтвердит показания Потаповой. Этой дряни, загубившей всё дело… Из-за своей безумной любви к собакам она упросила не кончать суку Максимовых. Уверяла, что бессловесная тварь сдать их не сумеет. Но Грета запомнила зло, и при каждом удобном случае начинала лаять на них. Тем и вызвала, наверное, подозрение Милявской. Сама старуха этого не видела, но ей могли рассказать домашние Валентины.

И, сопоставив по времени возникновение странной неприязни собаки к ним и убийство Максимовой, Милявская предположила такой вариант. Только вот почему Елена призналась? Лай собаки к делу не пришьёшь. Могла отмести все подозрения — ведь козырей у Милявской на руках до последнего времени не было; иначе Эрзерумцев сообщил бы. Как же следователю удалось найти ключик к Елене? К женщине, беззаветно его любящей? Заставить её заложить не только Юрия Сергеевича, но и себя? Уничтожить их будущее?..

— Папочка, кто это звонил? — пищала с кровати Тамара Филипповна.

Она уже села, свесила вниз ещё более опухшие синие ноги. Не глядя, принялась искать тапки и халат. — Тебе что-то про деньги сказали?..

Андросов готов был покинуть квартиру, но ведь здесь оставалась Тамара. Она никогда не блистала смекалкой, а при таком раскладе вполне могла оказаться лёгкой добычей для Милявской. Тома находится в полубессознательном состоянии и может подтвердить подозрения. Тогда уже на зловредность Потаповой в прокуратуре не сошлёшься…

Андросов неожиданно почувствовал, что люто ненавидит эту развалину. Вернее, ненавидел уже давно, но как-то неявно, подсознательно. Чувствовал, что через неё когда-нибудь придёт погибель. Не могла сдохнуть раньше; тогда Елена была бы уже его женой! И ни за что не раскололась бы в прокуратуре…

Всё дело в том, что ей нечего было терять! Надоело довольствоваться обещаниями. «Передержал», выражаясь языком фотографов, и вышел брак. Брак всей жизни. Будь следователь мужчиной, он не догадался бы сыграть на ревности. Но старуха вполне могла растравить рану в душе Елены. Она слишком много отдала, и поэтому имела право требовать взаимности.

Правда, они с Валентиной по доброй воле чуть ли не дрались за возможность стирать его бельё. Но ведь он-то поощрял эту любовь, разжигал её. Готовил себе место для отступления. Лучшей супруги, чем Лена, Юрий Сергеевич и желать не мог. Но бросить полумёртвую Тамару Филипповну было неудобно — перед детьми, перед людьми.

Теперь час пробил, и он наконец-то освободится. Надо было раньше так поступить, пусть даже вчера. Но ведь он не знал, что Лену сегодня вызовут в прокуратуру. Тут, вроде, драка была у винного магазина, и Милявская искала свидетелей — так говорили бабки на лавочке. Кажется, Елену пригласили повесткой именно в связи с этим событием. Тогда как же получилось, что она заговорила о Максимовой?

Юрий Сергеевич всегда привык поступать так, как хотел. Как было удобно именно ему. Не считался с чувствами и интересами других. Развод с обречённой женой разрушил бы его светлый образ, создал дополнительные проблемы.

Зачем столько ждал, дурак?.. Смерть Тамары Филипповны никого не удивит. Он сейчас уйдёт по делам, а когда вернётся, окажется уже вдовцом. Тома будет молчать, и тогда Лену он положить на лопатки в два счёта. Деньги в квартире не найдут, и никаких доказательств его вины не останется.

Если хозяина будущей московской квартиры установят и спросят, где Юрий Сергеевич в прошлом декабре взял средства на аванс, он сошлётся на помощь родственников. Ставропольцы — народ богатый, многие торгуют на рынках, имеют свои сады, огороды, дома. Всё будет выглядеть правдоподобно, если только не станет жены.

Тамара Филипповна не понимала, почему муж молчит, смотрит исподлобья, в упор. И вдруг он качнулся к постели, повалил больную затылком на одну подушку, а другой накрыл её лицо. От неожиданности женщина даже не смогла дёрнуться. Она скончалась мгновенно — от разрыва сердца. Её не нужно было душить, как Валентину. И ни в каких проверках факт смерти не нуждался. Раз свистящее дыхание больше не вырывается из груди Тамары, значит, всё кончено. Но минуты неумолимо утекали, как песок сквозь пальцы, и ждать Андросов больше не мог.

Он запирал дверь и ругал себя. Ведь как всё просто, как очевидно! Нельзя было тянуть после убийства Максимовой. Елена оставалась чужим человеком, не связанным семейными узами. В то же время он не заплатил ей за страшный риск ни доллара. Её нервы не выдержали; Лена почувствовала себя обманутой. А ведь она не выносила, когда её пытались надуть. Теперь Юрий Сергеевич свободен, но больше не нужен Елене Николаевне. Тамары и Валентины нет в живых. Но есть в Москве Игорь, и ради него отец должен выпутаться. О том, при каких обстоятельствах скончалась его мать, Игорёк никогда не узнает.

Андросов вышел в тенистый двор — как всегда по вечерам, туда почти не проникали солнечные лучи. Осмотрелся сквозь очки, тяжело опираясь на палку. Не заметил ничего подозрительного. И сам выглядел естественно — пенсионер идёт в булочную. А кому пойти, если жена больна? Тем более что, вернувшись, Юрий Сергеевич найдёт её бездыханной.

На скамейке, где обычно сидели бабульки, курил незнакомый парень в джинсовой жилетке. Андросов вздрогнул, но взял себя в руки. Сделал вид, что не обратил на парня никакого внимания. Нарочито тяжело дыша, опираясь на палку, вывернул из-за угла дома и вновь огляделся.

Двух часов ещё не прошло. Никаких машин, похожих на милицейские, поблизости не было. Но всё-таки в душу закралось чувство, что из своего дома он уходит навсегда.

Из фотоателье вышел ещё один молодой человек, чем-то неуловимо похожий на первого. Но этот был не в джинсовой, а в замшевой жилетке. Оба в жилетках. Ну и что? Сейчас это у молодёжи модно.

Андросов на подгибающихся ногах пересёк узкую Парголовскую улицу, направился мимо автобусной остановки сквозь плотную толчею. Он высматривал обещанную красную машину. А, вот она! Стоит у магазина «Обувь». Зачем только Костя не прислал её прямо к дому? Конечно, боится за своего кореша, а старик должен бегать туда-сюда. Но сегодня сложились такие обстоятельства, что выбирать не приходится.

Если эти мальчики из милиции, они ведут себя странно. Не пытаются его задержать, в то время как имеют полное право сделать это. Было бы очень удобно произвести захват во дворе, а они почему-то позволили выйти на людную улицу, да ещё в «час пик», и тем осложнили себе задачу. А вдруг молодые люди никакого отношения к милиции не имеют? Просто попались на глаза один за другим, и только…

Красная иномарка, припаркованная на той стороне Кантемировской, была для Андросова спасением. Зря перешёл Парголовскую, нужно возвращаться назад, к «зебре». Из отпущенных Костей двух часов прошло час двадцать. Ещё сорок минут, а за это время можно далеко уехать. С Кантемировской улицы — на Большой Сампсоньевский проспект. И дальше по прямой — вон из города. А, может, Костин кореш повезёт и не туда. Всё равно, лишь бы отсюда убраться.

Андросов остановился у цветочного киоска, а их здесь было много, целый ряд. Очки запотели, и Юрий Сергеевич снял их, чтобы протереть перед ответственным рывком. А когда, протерев, надел, то около стеклянного павильона, в самой гуще толпы, заметил рыжеволосую гостью Максимовых.

Она приехала из Волгограда, жила в их квартире дней десять. Неприятностей Андросову не доставляла, но всё-таки раздражала. Эта русалка была по-настоящему красива, но отталкивающей, холодной, зловещей красотой. И сейчас она смотрела прямо на Андросова глазами, словно затянутыми болотной тиной. Просто смотрела и не двигалась с места, а ему казалось, что чьи-то застывшие руки вот-вот стиснут горло.

Проглотив комок, Андросов заметался около павильона. Оглянулся, стараясь угадать причину своего страха, и увидел тех парней. Обоих. Они находились на приличном расстоянии друг от друга, но всё-таки шли за ним. Они могли следовать сзади и просто так…

Как светит солнце с запада, от высотки, угрожающе торчащей впереди! Как стучит в висках! Только бы добраться до красной машины!.. Это не милиция; те так долго тянуть не стали бы. И гостья Максимовых тут с какого бока? Просто нервы совсем никуда. Не каждый день убиваешь жену, с которой прожил почти пятьдесят лет. Но всё-таки Андросов наконец-то освободился.

Из красной машины выбрался двухметровый детина; оглянулся, прищурился на солнце и надел тёмные очки. Все прохожие были в таких очках и оттого казались слепыми. Андросов ещё раз посмотрел на молодых людей, потом — на рыжеволосую красотку в облегающих джинсах и чёрной майке.

Парни подошли уже совсем близко, отрезав Андросову путь к переходу. И он понял, что действовать нужно быстро. Все три человека, которых он заметил, так и не делали попыток задержать его. Но Андросов всё понял. и решил использовать последний свободный путь — через Кантемировскую, прямо к красной машине. И если эти юнцы следят за ним, можно будет ускользнуть.

Костин кореш неспроста держит машину на той полосе — хочет сходу рвануть к Лесному. Но у этих-то молокососов транспорт оставлен на Парголовской или во дворах. Пока они развернутся, пока сориентируются, упустят время. Все эти прохожие, торговцы, прилавки, стенды помешают преследованию. Лишь бы только без помех перебежать широкую автостраду, поделённую пополам зелёным, в одуванчиках, газоном. Он просто перейдёт улицу в неположенном месте. Так поступают многие. Только те молоды, а он… Хватит ли сил?

Андросов двинулся с места, как обычно, хромая и приволакивая ногу. Оксана и присланные сотрудники фирмы уже смекнули, что объект их заметил. И, скорее всего, он попытается скрыться. Как именно, они не знали, и потому тоже заволновались. Двинется ли Андросов к метро, влезет в «маршрутку» или предпримет ещё что-нибудь? Он всё время смотрит на ту сторону улицы, где стоят несколько автомобилей. Около красного «Плимут-Вояджера» курит водитель, а сам обшаривает глазами цветочный ряд. А вдруг ищет именно Андросова?

Оксана сейчас не могла переговариваться с ребятами по «трубе». Они прекрасно видели друг друга; между ними не было и двадцати метров. Обменяться мнениями преследователи Андросова не могли, но каким-то образом все трое поняли, что нужно задержать старика. Задержать, несмотря на то, что сотрудники частного агентства не имели на это полномочий. Но другого выхода они не видели. Если за Юрием Сергеевичем приехал автомобиль, если ему уже сообщили о грозящей опасности, его возможности велики.

Застать врасплох скромного пенсионера оказалось труднее, чем отпетого бандита. Официально не занимая никаких постов, Андросов сумел подчинить себе массу нужных людей, и они постараются вывести его из-под удара. Получается, что его осведомители работают в милиции или в прокуратуре. Информация попала к Юрию Сергеевичу молниеносно, и сейчас он спешит избавиться от улик. При нём пластиковая сумка, в которой, скорее всего, и находятся пятнадцать тысяч долларов…

Если Андросов скроется, найти его будет трудно. Время задержания перенесли на два часа по просьбе ментовского начальника. Неужели и он на Юрика работает?.. Если так, гаси свет. Запутает, уведёт в сторону следствие, поможет преступнику скрыться. И обязательно постарается нейтрализовать Елену Потапову. А Юрию Сергеевичу сделает документы в лучшем виде, на другое имя; и придётся гоняться за ним, пока сам не помрёт.

И потому, несмотря на грядущие проблемы, на возможное лишение лицензии, надо задержать его, не дать добраться до «Плимута». Скорее всего. Андросов хочет избавиться от денег, а потом закатить скандал. Он напишет в газету об оговоре и произволе, и дело может выгореть. Имея сообщников в милиции, можно рассчитывать и на покладистость прессы.

Юрий Сергеевич заметил, что вершины треугольника, незримо начерченного вокруг него, сближаются. Путь вперёд перекрыла девица, которую во дворе звали Оксаной. Сзади шли те два парня. Слева — цветочные ряды. И только справа, как раз в той стороне, куда ему следовало бежать, никого не было. Но юноша в замшевой жилетке мог в любой момент отрезать и этот путь. Вот, он уже взял правее, и сейчас окажется прямо за спиной, не даст сойти с тротуара…

Андросов отбросил палку и попал по ногам молодому человеку в замшевой жилетке. Тот споткнулся, потому что не ожидал от старика такой прыти. И в следующую секунду Юрий Сергеевич рванул наперерез несущимся машинам. Он выскакивал из-под колёс, не обращая внимания на ругань водителей и визг тормозов. Каким-то чудом он прополз под оградой на разделительном газоне, опять поднялся. Красный «Плимут-Вояджер» был уже близко, и Андросов утратил бдительность. Он устремился к присланному Эрзерумцевым автомобилю, не взглянув направо, потому что уже верил в спасение.

А к Лесному проспекту со стороны Кушелевской дороги на всей скорости летел синий яркий троллейбус, разрисованный всевозможной рекламой. Это была новая крепкая машина с тонированными стёклами, правда, переполненная пассажирами. Потеряв время в пробках, женщина-водитель разогналась и не сразу заметила на проезжей части высокого старика в сером пиджаке. А когда увидела его, то было уже поздно.

Резко затормозив, троллейбус всё же ударил Андросова, а после наехал на него. Люди в салоне попадали друг на друга, ничего не понимая. Усы троллейбуса слетели с проводов и закачались из стороны в сторону. Мчавшиеся в том же направлении автомобили завизжали тормозами и тут же встали, как вкопанные. Вся улица закричала одним истошным воплем.

Кореш Кости видел всё это. Он тупо смотрел на замерший, словно виноватый троллейбус; на почти потерявшую сознание женщину-водителя; на взволнованных пассажиров. Он прекрасно понимал, что старичку уже не потребуется ничья помощь, потому что угодившие под «электросарай» не выживают. Он достал «трубу» и дрожащим пальцем набрал Костин номер, чтобы сообщить о случившемся.

Понимали всё и преследователи Андросова — Оксана и два стажёра из фирмы. Один из них, Даниил Родченко, достал из кармана жилетки плоскую маленькую трубку телефона, выпустил антенну и стал мизинцем нажимать кнопки. Оксана, внезапно поняв, что всё уже закончилось, без сил опустилась на нагретую солнцем дырчатую металлическую скамейку под прозрачной крышей павильона…

* * *

— Странно, но ответ из Ставропольского края пришёл достаточно быстро. Может быть, потому, что моя сокурсница раньше работала в краевой прокуратуре. Сейчас она уже на пенсии, но связи остались.

Галина Семёновна оглядела собравшихся за овальным столом. Кроме неё Оксану провожали Владимир Игнатьевич и Алина Максимовы, а также Руслан Величко. Леонид Владимирович ещё не успел вернуться из Мурманска, где оформлял своё увольнение из флота. У него вновь появилась надежда поселиться в Петербурге, потому что похищенные деньги вернулись в семью. За эти полгода Андросов не истратил из этой суммы ни цента.

— И кто такой этот Андросов в самом деле?

Руслан впервые нарушил молчание. Он чувствовал себя героем дня, потому что предложил Максимовым вызвать Оксану Бабенко из Москвы и поручить ей розыск преступника. Они уже составили договор, подписали его, и Владимир Игнатьевич оплатил работу наличными.

Из суммы, по настоянию Исполнителя, были вычтены расходы на питание и телефонные переговоры, а также за гостиничные услуги. Проезд из Москвы и обратно, как обычно, тоже оплатил Заказчик. Возвращённая сумма стала меньше, но торжество справедливости стоило того. Отныне проблемы Андросова для них больше не существовало.

— О-о, это тип ещё тот! — протянула Милявская.

Сегодня она надела синее шёлковое платье со старинной жемчужной брошкой, будто собралась не в гости и случайным знакомым, а в обожаемый Мариинский театр. Окно было открыто; по Парголовской мела тополиная метель. Пух шарами катался по асфальту, и даже к губам сидящих за столом пристали семечки.

Оксане удалось купить билет на поезд «Афанасий Никитин», уходящий из Питера в половине одиннадцатого вечера. У неё оставалось ещё несколько часов. По взаимной договорённости решили устроить «отвальную».

— Родом он из Новоалександровского района, — начала Милявская голосом доброй сказочницы, — происходит из обрусевших греков. Многодетная семья — их было семеро. Родители — бедняки, анкета чистая, что не раз Юрика спасало. Отец перебивался случайными заработками, сильно пил. Мать вообще была немного не в себе. Ходили слухи, что она и детей-то своих плохо знает, просто считает их по головам. Так и росли они, никому не нужные, без ласки и наставлений. Кончилось тем, чем и должно было кончиться. Когда Юрию было десять лет, он влез в хату к соседям-станичникам. Дома был только трёхлетний малыш по имени Коля. Он заплакал, стал звать мать. Юра, недолго думая, заткнул ребёнку рот полотенцем. Привязал его к спинке кровати, а сам прошёлся по хате. Наелся из печки, распихал куски хлеба по карманам. Забрал золотые серёжки и колечко, а также серебряные часы. Дома положил добычу в сундук, предварительно завернув в тряпицу. Намеревался сбыть на базаре, но не успел. Хозяйка обворованной хаты пришла в поля домой, увидела своего ребёнка почти задохнувшимся. Узнаёте стиль Андросова? Не проливать ни капли крови! Крови он боялся больше всего, и в этом была его слабость.

— А его смерть была поистине ужасной! — Оксана очнулась от задумчивости. — Сперва мне показалось, что на асфальте осталась одна тень. На труп, вытащенный из-под троллейбуса, я вообще не смогла смотреть. Вертелось в голове одно — лишь бы деньги не пострадали!..

— Вернулись в целости и сохранности, — ещё раз подтвердил Максимов. Он похлопал Оксану по плечу большой ладонью: — Спасибо, дочка!

— Ребёнка удалось спасти, и он назвал своего обидчика. Долго гадали, какой же Юра обворовал хату. На Андросова подумали в последнюю очередь — ведь не слыл хулиганом. Тихий, задумчивый, симпатичный мальчик. За это его, видно, и пожалели. Похищенное женщине вернули, её ребёнок остался жив. Юра покаялся, попросил прощения. Дал честное пионерское, что больше так не будет. Соседка простила, как водится. Возможно, тогда он и пришёл к выводу, что нельзя оставлять свидетелей. Остальные шестеро детей Андросовых попрошайничали, но не воровали. А этот… О нём сохранилась на родине память, как о карманнике. Не брезговал Юрочка и бельём с верёвок. Он приручал собак, прикармливал их, те не лаяли в ответственный момент. Потом станичники видели своё барахлишко на базаре, но Юра Андросов вроде бы не имел к этому отношения. Застать его на месте преступления удалось только во время войны. За год до того глава семьи погиб. Между прочим, спьяну попал под поезд.

— Родовое проклятье, — серьёзно сказала Алина, покачав головой.

— Летом сорок второго немцы стремительно наступали. Бои шли неподалёку от их станицы. Шли беженцы, налетали «мессершмиты», оставались трупы и пожитки. Однажды ночью станичники поймали группу мародёров, набивавших мешки одеждой, ценностями, деньгами. По законам военного времени мародёров надлежало расстреливать, и двоим взрослым пустили по пуле в затылок. Андросова, как несовершеннолетнего, заперли в амбаре. Ночью станицу заняли немцы, а всё начальство перед этим сбежало. Юрика выпустили, спросили через переводчика, за что он арестован. Андросов потупил глазки и сказал: «За то, что не хотел воевать против вас…»

— Да вы что! — опешил Владимир Игнатьевич. — Он же такие песни Валюшке пел, что даже я заслушался! Про то, как был связным в партизанском отряде…

— Ему в оккупации сладко жилось на самом деле. Ни о каком сопротивлении речи не шло. Он играл в карты по-крупному. На деньги, на драгоценности, на продукты. Может, и подворовывал где-то, но это не доказано. За несколько месяцев жизни в фашистской неволе он выиграл козу, дом и массу всяких мелочей. До отвала наелся сладостями…

— Он ими до самого конца не наелся! — буркнула Алина.

— Вам виднее, деточка, — кротко согласилась Милявская. — Все, кто видел Андросова на месте преступления, погибли или пропали без вести. Когда пришли советские войска, про ту историю никто не вспоминал. Новому начальству было не до Андросова. К тому же на фронте воевали два его родных брата, чьи ордена он до последнего времени носил. Самого Юрия призвали в армию в конце сорок четвёртого. Потапова сказала правду — он действительно не попал на германский фронт. Статус ветерана заслужил в течение недолгого пребывания в районе боевых действий на Дальнем Востоке. В сорок пятом году Андросов женился на связистке, уроженке Костромы Надежде Осиповне Елизаровой. Молодую семью перебросили на Сахалин. Там родилась дочь Шура, через четыре года — сын Серёжа. Тот самый, который спился и покончил с собой. Отец был вором, и сын стал вором. Это и имела в виду Тамара Филипповна, когда разговаривала с дворничихой Тоней, — разъяснила Милявская персонально Оксане. Та понимающе кивнула. — Александра Юрьевна сейчас преподаёт математику и физику в Костроме; уже собирается на пенсию. В армии Андросов прослужил восемнадцать лет. Вступил в партию; по этой линии и пошёл. Постоянно был замом по политчасти, научился виртуозно трепаться и втираться в доверие. Очень хотел стать военным переводчиком, но задача оказалась непосильной. Институт Юрий бросил. В пятидесятом, после рождения сына, он уехал в отпуск на родину. Там встретился со старой знакомой, соседской дочкой Тамарой Курбатовой. И узнал, что за ней, хромоножкой, жертвой полиомиелита, отец даёт солидное приданое. Вернувшись в часть, заявил, что застал Надежду с любовником. Так было или нет, сейчас уже никто сказать не может. В итоге Юрий добился развода, и Надя с детьми уехала в Кострому. Тамара быстренько заняла её место. В пятьдесят шестом разрешилась сыном Игорем, в шестьдесят пером — дочкой Ириной. Именно ради того, чтобы съехаться с погибающим от алкоголя наследником, обменяться на Москву, Андросову были нужны эти деньги…

— Чтобы спасти своего сына, он убил чужую жену, мать, бабушку, — вполголоса сказала Оксана. — Эгоизм высшей марки, который должны лечить психиатры…

— Это эгоцентризм, а не психическая болезнь! — живо возразила Милявская. — Я, конечно, не специалист, но, по-моему, Юрий Сергеевич был вполне нормальный. Он полностью отдаёт… отдавал себе отчёт в собственных поступках. И никогда душевнобольной не проявит такой изобретательности, предусмотрительности, смекалки. У них всё получается небрежно. А Андросов… Разве что компьютер может так результативно просчитать варианты и выбрать самый лучший. Он ведь и меня обманул на первых порах. Меня, которая полвека в розыске! Если он и имел отклонения, но не медицинского, а нравственного характера. Считал, что вправе брать от жизни всё, и утратил чувство меры. Слишком долго люди потакали его прихотям — причём и женщины, и мужчины. В какой-то момент у Андросова сорвало крышу. За что, что люди требовали от него так мало, Юрий Сергеевич счёл их… как бы это поточнее выразиться… унтер-меншами, что ли. Недочеловеками. Пить каждый день чай у соседей — это, конечно, некрасиво, но под статью не попадает. А вот убить соседку, ограбить её квартиру — это, простите, особо тяжкое преступление. Слишком скромные запросы, ни чем не обоснованная любовь, легковерие, готовность стелиться под него сыграли с Андросовым злую шутку. И если бы только с ним! Ведь, по крайней мере, две женщины погибли. Экспертиза показала, что Тамара Андросова была задушена буквально за полчаса до того, как её муж попал под троллейбус. Скорее всего, Юрий Сергеевич сделал это перед своим побегом. Боялся оставлять свидетеля, а взять с собой не мог. Разрыв сердца произошёл, вероятно, в тот момент, когда она попыталась бороться с мужем. Но Юрий Сергеевич мёртв, и все дела с его участием подлежат закрытию. Я даже не стала говорить Ирине Юрьевне, когда та приехала на похороны, что на самом деле совершил её отец. И насчёт матери умолчала. Пусть похоронит их так, как сочтёт нужным. Дочь Андросовых хочет тела родителей кремировать, а урны забрать с собой в Балашиху, где ныне проживает.

— Ирина и у меня спрашивала, как было дело.

Оксана ничего не могла есть, хотя стол был накрыт ею же при помощи Алины. И никто из собравшихся не дотрагивался до угощений.

— Поскольку они умерли в один день, я сказала, что отец попал под троллейбус, а мать от горя скончалась. Ирина Юрьевна поверила. Я вас очень прошу, Владимир Игнатьевич, Алина, и Леониду передайте… Вы теперь знаете, кто убил Валентину Матвеевну. Убийца мёртв, он наказан самой судьбой. Деньги вам возвращены. Да, вы потеряли украшения, и тут вряд ли чем-то можно помочь. Но от того, что дети Андросовых узнают, как в реальности было дело, вам легче не станет, уверяю вас. Игорь и Ирина ни о чём не догадывались, а правда может их убить. Сделаете так, как я прошу? Будете молчать?

Оксана переводила взгляд с дедушки на внучку и обратно.

— Теперь что касается соучастниц. Тамары Филипповны тоже нет в живых. Елена Николаевна лежит в тюремной больнице. У неё всё время скачет давление. Но она сделала самое важное дело — дала признательные показания.

— Если вы об этом просите, Оксана, то мы так и сделаем, — согласился Максимов, кашляя. — Руганью Валюшку не поднимешь.

— Я, как говорится, на понт Потапову взяла. Поняла, куда бить нужно. Увидев на плёнке, где засняты похороны Валентины, Елену Николаевну, её ненавидящий взгляд, устремлённый на Андросова, я поняла, что имеет место крупная размолвка. А раз между ними есть трещинка, её и расширить можно.

Милявская вертела на пальце колечко, говорила задумчиво, как бы про себя.

— В то, что Андросов убил Валентину, я верить не хотела. Сомневалась долго, так как не знала, что его биография — блеф. Самое главное, что дети считают отца настоящим героем…

— Я слышал, они хотят продать квартиру, а деньги поделить, — вздохнул Максимов. — Да ну их, пусть разбираются сами. Об одном жалею — не выполнил обещание. Не плюнул ему, гаду, в рожу. Даже мёртвому хотел, да не получилось. Не допустили меня.

Каперанг смотрел то на портрет жены, то на компас, вмонтированный в миниатюрный штурвал. Потрогал стеклянный колпак, под которым хранился дорогой его сердцу макет подводной лодки. Ею командовал дед Руслана.

— Ох, мать, зачем же ты так?.. Ведь никого, кроме тебя, в моей жизни не было! От меня закрывала душу, а перед своим убийцей стелилась. Чем же он охмурил тебя, дурёха? Я бы постарался исправиться — ради тебя…

— Ни к чему вам исправляться! — возмутилась Милявская. — Вы такой, какой есть. И жизнь прожили более чем достойно. Поверьте, я только в прошлом году, когда произошёл весь этот кошмар с «Курском», поняла, насколько опасна и тяжела доля моряка-подводника. Просто Андросов не имел ваших задатков, не смог реализоваться на военной службе. Он пошёл другим путём. Вор обязательно должен быть психологом. Надо же соображать, идти на дело или подождать. Прикинуть, кто тебе по зубам, а от кого лучше ноги унести. Каким расчётливым надо быть, каким чувствительным! Вот Андросов и выработал тактику с учётом людской психологии. И исподволь приобрёл громадную власть, формально её не имея. Многих боссов забывают, как только они лишаются своего поста. Все подхалимы от них отворачиваются. Андросову такая участь не грозила. Он знал, что деньги и должность можно в момент потерять, поэтому не делал на них ставку. Он подкупал верных людей тем, что всегда было при нём; чего его никто и никогда не смог бы лишить. Он пользовался, главным образом, своим красноречием, враньём. А, самое главное, лестью!

Милявская подняла указательный палец, требуя особого внимания.

— О, Лесть! Это слово нужно писать с большой буквы. Для некоторых людей она по цене равна золоту, а кое-кто ставит лесть даже выше. Она правит миром, она играет судьбами, из-за неё случаются трагедии и заключаются браки. Как для наркомана доза, как для пьяницы бутылка, так для комплексанта, для ничтожества, даже если он занимает руководящее кресло, необходима порция лести. Её значение невозможно переоценить. Лесть — мощный, быстродействующий и исключительно вредный наркотик. От неё находятся в зависимости даже те, кто равнодушен к спиртному, кто в жизни не выкурил ни одной сигареты, не говоря уже о героине и кокаине. К тому же за распространение лести людей не наказывают. Напротив, льстец, ничем не рискуя, имеет очень много. Как правило, способностью льстить наделены именно те, кому Создатель не дал ни ума, ни трудолюбия, ни смелости, ни других ценных качеств. Льстецы так и проживают жизнь, не производя ничего, кроме этого вот всемогущего зелья. Для производства не нужны лаборатории, сырьё, драгдилеры и милицейская «крыша». Всё при них, всё внутри, неотъемлемо и вечно. Лестью они расплачиваются за все те блага, что на первый взгляд незаслуженно валятся на них, будто с неба. Но на самом деле для тех, кто подсел на лесть, нет ничего слаще, желанней. Такого рода наркоманы готовы простить льстецу все его грехи. Но любого праведника, не способного льстить, она возненавидят, не заметят его достоинств, придумают ему недостатки. К сожалению, «подсевших» очень много. Люди жаждут погружения в виртуальную реальность, где трусы становятся смельчаками, уроды — красавцами, дураки — гениями. И ради того, чтобы ещё раз выпить этот сладкий яд, люди идут на всё. Льстец получает безграничную власть над ними. Со стороны часто бывает непонятно, что заставляет человека делать такие глупости. Особенно если сам ты к лести равнодушен. Люди, знающие себе цену; личности, не нуждающиеся в допинге; реалисты, которые смотрят на себя и других здраво никогда не станут добычей льстеца. Но слишком мало у нас граждан с чувством собственного достоинства. Гораздо больше так называемых «гадких гусят» — обделённых, ненасытных, агрессивных. И они для льстецов — как питательный бульон для микробов. Андросов часто говорил женщинам: «Я вас всех люблю!», и это действовало на них гипнотически. Им казалось, что Юрий Сергеевич принимает их проблемы близко к сердцу, переживает за них. Конечно, такие фокусы работают не всегда. Но тех, кого его болтовня раздражала, Андросов не обрабатывал. Он всегда точно знал, кто на что способен. Когда его за два года до пенсии уволили из армии, пришлось начинать с нуля. С помощью друзей-ленинградцев, каким-то чудом ему удалось зацепиться на военном заводе. У его сослуживца брат оказался там главным инженером. Он взял Андросова парторгом, когда исполнял обязанности директора. Через некоторое время Юрик перебрался на то предприятие, где работали Елена, Валентина и другие жертвы его обаяния. Даже после ухода на пенсию Андросов оставался авторитетом, арбитром, гуру. Тамара Филипповна работать так и не смогла. Сперва получила вторую группу инвалидности, потом первую. Андросов, имея доступ к общественным деньгам, никогда не бедствовал, но и не позволял себе лишнего. Всегда знал, кому надо посодействовать, выбить квартиру, дачу или гараж, а кого можно просто погладить по плечу, чтобы добиться своего. Видимо, вашей Вале не хватало ласки. Вы любили её, Владимир Игнатьевич, сурово, молча, по-мужски. А она хотела комплиментов, дурацких нескладных стихов, жалостливых исповедей, псевдоинтеллектуального трёпа. Андросов и сыграл на этом. Женщины ведь любят ушами…

— Она заболела однажды, а я как раз со службы вернулся. Увидел её с компрессом на голове и говорю: «Ну, что с тобой? Заболела мама-кура — сорок семь температура?» Стишок такой был. Валюшка на куру обиделась. Курицей, говорит, меня считаешь?! Значит, не понимали мы друг друга…

Максимов обвёл всех светло-голубыми, совсем старческими, мутноватыми глазами.

— Вы думали, что и не должны заискивать перед женой. У вас не было в этом необходимости, — успокоила его Оксана. — Андросову, чтобы преуспеть в жизни, нужно было без устали болтать языком, трудиться над ложным образом, угождать и подстраиваться. Перед каждым человеком он представал таким, каким тот хотел его видеть. Он был и подпольщиком, и поэтом, и фронтовиком, и заботливым мужем больной жены. Знаете, почему у него это получалось, в то время как вы никогда не добились бы результата? Могу объяснить.

— Когда Валюшка его кальсоны в машине крутила, я готов был кортик со стены сорвать. А потом — то ли в себя его воткнуть, то ли в Андросова. Моё бельё она никогда не стирала с улыбкой… — пробормотал Максимов. — Она говорит: «Как тебе не стыдно ревновать? У человека жена больная. А сам стирать он не может и не хочет. Тепло женских рук должно сохраняться в белье и согревать душу…»

— Слышите меня, Владимир Игнатьевич? — настойчиво спросила Оксана. — Вы — личность. Вы — готовая картина. На вас нельзя нарисовать больше ничего. А Андросов — чистый холст, ничтожество. И он мог принимать облик самых разных людей. Таким действительно жить легче, но только до поры. И жизнь подтвердила правоту моих слов. Андросова больше нет. Для него всё кончено. Через день от него останется урна с прахом. А у вас ещё годы впереди. Сын есть, Алина вон подрастает. И правнуков дождётесь. Думайте о будущем. Вы победили зло. — Оксана посмотрела на часы и поднялась из-за стола. — Извините, но мне надо ещё заехать в Лахту. Я там долго не была, соскучилась. Хочется поболтать с ребятами, узнать новости…

— И не выпьете на посошок? — испугался Максимов. — Без вас, без товарища следователя я не победил бы. Опять женщины мужику помогли!

— Выпью, но только одну стопку, — подумав, сказала Оксана.

— А «Колье Екатерины» возьмите с собой в Москву, — засуетился Владимир Игнатьевич. — Видите — красное, полусухое! Наше, питерское, но из лучших сортов молдавского винограда. Угостите своих друзей.

— Спасибо. — Оксана сунула бутылку в дорожную сумку.

— Такси вызовешь или трамваем обойдёшься? — поинтересовался Руслан, наваливаясь на стол и позёвывая.

— Ребята обещали за мной машину прислать. Прямо со двора заберут, а потом отвезут на вокзал.

— В любом случае, мы тебя проводим! — Алина потрепала Грету по холке. — Как мне жалко, что ты уезжаешь! Если в Питере окажешься, в гости завернёшь?

— Обязательно.

Оксана взяла у Максимова стопку и высоко её подняла.

— Я пью за то, чтобы мы собрались в том же составе. Вернее, чтобы с нами был Леонид Владимирович. Чтобы исчезли дурацкие подозрения. Чтобы была окончательно реабилитирована несчастная Зоя Евгеньевна. Это мой единственный тост — за справедливость!

Все выпили, с шумом поднялись из-за стола, словно сбрасывая с плеч незримую тяжесть. Оксана была по-настоящему счастлива и беспокоилась только о том, как подаренные Галиной Семёновной веточки хойи и китайской розы, помещённые в мешочки с влажной землей, перенесут дорогу до Москвы.