Такой раздавленной и опустошённой Оксана не чувствовала себя никогда в жизни. Она не знала, что делать – плакать или истерически хохотать, гневаться или демонстрировать ледяное равнодушие. Она сидела, стиснув пальцами подлокотники кресла, и смотрела на тёмное окно, на отсветы пламени, мечущиеся по бревенчатым стенкам. Сидела прямо и неподвижно, и вовсе не от того, что опасалась собаки или охранников; просто у неё не было сил ни возмущаться, ни уговаривать.

До сегодняшнего дня Оксана плохо представляла себе, что такое эмоциональный шок, а вот сейчас поняла и ужаснулась. Сиди напротив неё бугай с бритым черепом, с пудовыми кулаками и в золотых цепях, было бы легче. Но услышав подобное от симпатичного интеллигентного человека, кавалера боевого советского ордена, Оксана почувствовала, что сходит с ума.

– Девчонке даром привалило счастье, которого другие добиваются в течение всей жизни, и очень часто мучаются зря. Муж-иностранец, пусть и на сорок лет старше, – чем плохо? А вот остальным трём заложникам счастливая карта не выпала. Денег родственники не внесли, а тащить их за границу я не собираюсь. Там эта троица тем более никому не нужна – две проститутки и наркоман. Я откровенен с вами потому, что завтрашний вечер проведу уже в другом полушарии. Как только мой самолёт покинет воздушные пределы России, вас освободят.

Старосвецкий заметил тихий ужас в широко раскрытых глазах молодой женщины.

– Я изучил вашу биографию и решил, что вы меня поймёте. По крайней мере, постараетесь понять. Мы оба рано остались без матерей. Потеряли и отцов, но по разным причинам. Ваш папа умер, а мой ушёл к мачехе, оставив детей на тёщу. Нам с вами пришлось в тяжелейших условиях отвоёвывать своё место под солнцем, доказывать своё право на достойную жизнь. Мы не безгрешны, но всё же сотворили куда меньше зла, чем те, кто сейчас взывает о помощи. По мере сил и возможностей мы восстанавливаем попранную справедливость. В сущности, мне до последнего времени было безразлично, добром или злом меня здесь помянут. Я сделал всё, что мог, и теперь должен сойти со сцены. Всё остальное – не в моей власти. Раньше плебс требовал хлеба и зрелищ, теперь – шопинг и шоу. В сущности, это одно и то же. Если бывшая великая держава хочет только жрать и торговать, значит, солнце над ней пошло на закат. Я не желаю более находиться внутри умирающего организма – потому и уезжаю. Но вчера мне неожиданно захотелось передать Александре последний привет. Позволите?

– Позволю.

Оксана наконец-то разжала пересохшие от волнения губы. Хотела поправить волосы, но рука оказалась словно налита свинцом. И всё сильнее болела голова – не под черепом, а где-то с поверхности.

– Я очень хочу знать, почему вы так злы на неё.

– Именно об этом я и желаю напомнить Александре. Она, наверное, совершенно искренне считает, что баснословные доходы её мужа упали с неба, пролились на семью золотым дождём, манной небесной. Но справедливость восторжествовала, и львиная доля их пропала в банках после семнадцатого августа. А то, что осталось, реквизировал я. Вы заметили, что клиентка ваша наивна до глупости? Она не интересовалась делами мужа, считала это дурным тоном, вела растительный образ жизни. Пальцем не пошевелила, чтобы добыть или даже сохранить средства, ради которых Артём Лукьянов убил трёх человек, а Никита Молчанов – двух. Но за последнего Александра – не ответчица; это просто вам для сведения. Недалёкая, пусть и смазливая провинциалочка, не имеет права пользоваться благами, за которыми стоят кровь и слёзы. Она заметила последний финансовый кризис, а разве до того в стране царили мир и покой? Но Александре Шульге не было до этого никакого дела. Она жила в своём, личном, благополучном мирке, как улитка в раковине, и не желала слышать о чужих бедах, даже если виновником этих бед был её дражайший супруг.

Старосвецкий откинулся на спинку кресла. Белоснежным платком, украшенным монограммой в виде латинской буквы «V» он промокнул лоб.

– Когда встретитесь с ней, назовите фамилию – Клюге. Теперь девочке по имени Луиза было бы восемнадцать, но уже три года её нет на свете…

– Она умерла? – Оксана поперхнулась чаем.

– Она погибла. Когда нанятые Артёмом юристы и бандиты лишили семью Клюге всего имущества, Луизе пришлось торговать собой – ради матери и сестры. С сердцем у вдовы Клюге после похорон мужа стало совсем худо. Так вот, один из перепившихся клиентов накинулся на Луизу с ножом, убил её и отрезал голову, чтобы труп не опознали. Мать, естественно, не пережила второго удара, и операция ей не потребовалась. Куда пропала их младшая, Эмма, я так и не смог выяснить. Скорее всего, тоже прикончили, а тело надёжно спрятали. У Эдварда Клюге остались только старики-родители, которых запугали и заперли в психушку. Но всё-таки, спустя три года, старик Клюге решил обратиться ко мне. Кстати, когда я между делом упомянул при Александре о трагедии Луизы и её родных, она ответила: «Витя, лес рубят – щепки летят. Одним везёт, другим – нет. Так устроен мир». Но, сама оказавшись такой «щепкой», она закатила оглушительную истерику. Вы видели её в горе, Оксана. Раньше она была совсем не такой. Самодовольная и чёрствая, она считала, что в её двери горе не постучится.

– А кто такой Клюге? – Оксана насилу отдышалась.

– Это – прибалтийский немец, бывший преподаватель, который читал лекции в МГУ. И привязался там к смышлёному студенту Лукьянову. Потом они вместе организовали малое предприятие, занимающееся завозом в Россию и продажей здесь компьютеров. Без Эдварда, у которого многие родственники и друзья жили в Германии, Артём ничего не смог бы добиться. Благодаря таланту и трудолюбию Клюге, фирма расширялась и процветала. И все те средства, что Артём положил на свои счета, должны были по праву принадлежать ему. Два с половиной года Лукьянов руководил компанией, проматывая накопленный Клюге потенциал. Не случись дефолта, он всё равно разорился бы.

– Получается, он «заказал» Клюге? – Оксана едва не выронила чашку.

– Да, заказал. И на квалифицированного стрелка его вывел небезызвестный Никита Молчанов. Они были хорошими друзьями, и в таких делах без проблем кооперировались. Работали с огоньком, творчески…

– А остальные четыре случая?.. Можете о них рассказать? – Потрясённая Оксана не знала, куда девать руки, как сесть, чтобы не встречаться глазами с Виктором. – Или это секрет?

– Ну, допустим, проживал в Севастополе милейший парень Ярослав Крель. Были у него жена Юлия, сын Иван и дочь Анисья. В один прекрасный день Юлия, по профессии стоматолог, отправилась в Москву искать лучшей доли. Перед тем она разругалась с Ярославом, обозвав его совком и рохлей. Он якобы не может устроиться в новых экономических условиях, всё талдычит о какой-то там совести, неспособности воровать и обманывать. Не так, мол, его отец, военный моряк, бывший соловецкий юнга, воспитывал. Разругались они, но не развелись, и Юлия уехала.

– И как, устроилась она в Москве? – заинтересовалась Оксана.

– Ещё бы! Поступила работать в салон для богатых и щедрых. Зубки им лечила, но делала это в абсолютно голом виде. Вернее, в туфлях, а зимой даже чулки надевала; но остальное выставляла на обозрение. Потом клиенты приезжали к ней домой, и там оттягивались на славу. Но всё равно заработать столько, сколько ей нужно было для беззаботной жизни, Юлия не могла. И «однажды в этот салон заехал знатный барон», то есть Артём Лукьянов. После первого же вылеченного зуба он влюбился в Юлю без памяти. Стал жить на два дома, и вскоре даже такая пофигистка, как Саша, заметила неладное. Деньги, на которых не просохла кровь семьи Клюге, потекли в широкий карман Юли Крель. Артём купил ей квартиру и машину, отправлял в круизы и давал кредитные карты. В конце концов, Ярослав узнал о загульной и роскошной жизни жены в Москве. Приехал и сообщил, что подаёт на развод, а детей забирает себе. Впрочем, у Юленьки есть ещё шанс одуматься и вернуться к прежней жизни. Мечтатель и простофиля, он не ожидал, что во дворе дома, где Артём купил Юлии квартиру, на него нападёт пьяная компания и забьёт ногами насмерть! Зачем Юлии бросать такую дойную коровушку, как Артём? Лукьянов был готов для неё на всё, в том числе и на организацию ещё одного убийства.

– И что теперь поделывает эта мразь? – скрипнула зубами Оксана.

– Лежит на Митинском кладбище. – Старосвецкий снова закурил.

– Её тоже… вы? – Оксанино сердце ёкнуло от радости.

– Не я, но по моему приказу. Есть на свете способы, которыми можно заставить даже такую бессовестную тварь полюбить себя без памяти. Один человек сумел скрутить Юлию Крель в бараний рог. Она перестала встречаться с Артёмом, сказав, что выходит замуж. После свадьбы переписала всё своё имущество на имя супруга. Подчинялась ему, как марионетка. Правда, не одобряла его увлечения религией Муна. А она была очень примерной прихожанкой, эта убийца и развратница. Но вскоре после выяснения отношений Юле стало худо во время принятия ванны джакузи, и она утонула. Имущество перешло супругу, а тот, получив свой процент, остальное передал мне. И я вручил круглую сумму в долларах семье Ярослава. Кроме него у родителей осталось ещё трое детей, к тому же пришлось воспитывать внуков. Иван с Анисьей ни в чём не виноваты, и пусть не знают, кем была их мамаша…

Оксана вспомнила свой разговор с Чугуновым в джипе, когда тот пересказывал биографию Генриха Смулаковского. Значит, жену в ванне утопил именно по приказу Виктора. А жена эта, в свою очередь, была любовницей Артёма Лукьянова; и по её просьбе Артём сгубил Ярослава Креля…

– Остальные убийства целиком связаны с коммерческой деятельностью Лукьянова, Молчанова и его тестя, отца Марины. Теневой бизнес, в частности, незаконная поставка оружия в другие страны, приносит огромный барыш. И, чтобы его разделить, приходится забыть многое. Даже то, что ты – гомо сапиенс.

– И вы действительно ничего себе не брали из полученных денег?

– Брал оговорённый процент – мне же нужно было на что-то содержать группу. Своего рода маленький партизанский отряд на захваченной врагом территории. Вместе с тем я вынужден был покупать недвижимость и автомобили, обедать в дорогих ресторанах и посещать ночные клубы. Я должен был выглядеть богатым и счастливым, чтобы не отличаться от других. Но я отличался от всего племени Адамова и постоянно помнил об этом. Денег мне нужно было куда меньше, чем тому же Артёму. Я не мог их истратить ни на жену, ни на любовницу…

– Почему? – Оксана смотрела на Виктора, как завороженная.

– Этого никто не знает, в том числе и Александра, с которой мы много общались. Жаль, что вы – женщина; мужик понял бы лучше, но я и с ними не откровенничал. Попытайтесь войти в положение человека, который в девятнадцать лет на войне стал инвалидом. Я думал потом, что лучше меня убило наповал в том бою, или остался бы калекой. Смог бы бабу найти, в России любят увечных и жалеют. Но только не таких, как я…

– Вы – увечный?! – Оксана не верила ему, высокому и красивому. – Духовно, что ли? Или душевно?.. Извините за бестактный вопрос – у вас по психиатрии инвалидность?

– Не мешало бы! – Виктор пальцами тёр чисто выбритый подбородок, гладил шрам на горле. – Но я по натуре – победитель. Мне имя дали правильно. Мать в роддом увезли в воскресенье, из-за праздничного стола – семья отмечала двадцать лет Победы. Не желая прослыть слабаком и шизанутым, я ломал себя через колено, сопротивляясь надвигающемуся безумию. Возненавидел людей ещё в детстве, но всю жизнь улыбался им – иначе не сделать карьеру. Два катастрофических нервных потрясения не прошли бесследно. Мне пришлось их перенести, как выражаются, «на ногах», без психиатрической помощи, без лекарств и длительной реабилитации. Клеймо душевнобольного закрыло бы мне путь наверх. Я мог сгинуть в интернатах и больницах, потому что не имел блата. И не только блата, а даже самых обыкновенных родственников, которые носили бы мне передачи в психушку.

Старосвецкий запыхтел трубкой, раздумывая, продолжать ли. Оксана, напрягая глаза до слёз, смотрела на него и ждала.

– Многие сумасшедшие считают себя здоровыми. Так и я – чёртиков не ловил, Наполеоном себя не ощущал. Глюки на меня не наплывали. Работоспособность имел выше средней, физически был развит. Плавал, занимался греблей и волейболом. К армии готовился заранее. О том, чтобы закосить, даже не думал. Наоборот, горевал, что нет войны, и негде себя проявить. Страстно желал иметь орден. В общем, обыкновенные мальчишеские фантазии…

– Орден вы привезли из Афганистана, – вставила Оксана.

– Лучше бы я привёз оттуда другое… То, что там и потерял. В том бою, когда закрыл собой командира. – Старосвецкий тяжело вздохнул. – Я был готов умереть, но то, что случилось после, хуже смерти. Капитан Осипов благодаря мне остался в живых, и они отбросили «духов» с горной дороги. Я говорю «они», потому что сам уже лежал кучей окровавленного мяса. После взрыва гранаты буквально под ногами редко кому удаётся выжить. Мне, как видите, удалось. Это был третий удар, а первые два случились ещё в детстве. Погибла от взрыва перегонной установки моя мать. Предал и фактически отказался заниматься мной отец. В горах вокруг был огненный ад, потому что «духи» подожгли бензовоз, шедший под нашей охраной. Тогда я впервые пожалел, что попросился в Афганистан. Рядом со мной парню голову оторвало, а я стал как решето. Всё, что было между ног, пришлось ампутировать. Уже четырнадцать лет на мне лежит «большая печать». Я даже не кастрат, я – евнух, скопец. И моё чисто выбритое лицо, предмет восхищения женщин, оттуда. Александра часто спрашивала, почему не женюсь, раз сам такой весь из себя шикарный. Можете передать ей, если сочтёте нужным… Осколок, угодивший в шею, прошёл в сантиметре от сонной артерии. Плохо, что я выжил, а не погиб за правое, как тогда казалось, дело. Остался бы честным комсомольцем, до конца выполнившим свой долг. Вернулся бы на Родину в цинке, как тот, что был рядом со мной при взрыве. Похоронили бы меня под красной звёздочкой, и не окунулся бы я во всю эту грязь. Но я остался верен данной присяге, и много воров отправил к праотцам, да и бандитов – не меньше. Киллеров в тех случаях не находили. Просто объявляли, что совершено заказное убийство, связанное со служебной деятельностью жертвы. Если этих уродов не карает государство, их должен карать я, изъявивший желание обеспечить безопасность этого самого государства. Этих убийств было около двадцати.

– Я не знала, – пробормотала потрясённая Оксана. – Не знала…

– Само собой. Так получилось, что мне удалось рассчитаться с Лукьяновым. Точно так же он был в состоянии покончить со мной. В нашем кругу не принято жалеть жён и детей тех, кто мешает бизнесу или представляет опасность. Если дети через родителей получают блага, пусть будут любезны получить и проблемы. Не я установил в стране эти порядки, не я первый сказал, что все слюни и сопли – в пользу бедных. Но у меня не было семьи, я оставался свободным и несговорчивым. Мне пришлось стать сильным, подлым и наглым; ну, так и ведь и остальные там такие же. Что поделаешь, если народ России, купившись на дешёвые посулы, выбрал соответствующий общественный строй? Ну куда, скажите на милость, рядовому обывателю двести сортов сыра или колбасы? Люди ждут, когда в каком-то из пустых фантиков всё же окажется конфетка. Тогда договоримся так – вам нравится существовать, как в джунглях, существуйте. Но когда пробьёт ваш час, не дёргайтесь. Пусть теперь Александра покажет, как она умеет крутиться и сбивать лапками масло. Пусть поработает в поте лица своего…

– Виктор, я согласна, что вокруг достаточно всякой мрази, – еле слышно произнесла Оксана, не зная, как на её слова прореагирует Старосвецкий. – Но всё-таки, в первую очередь, вы мстите окружающим за своё горе, за свои раны. Вы завидуете им…

– У меня в девятнадцать лет не было на совести особых грехов. В Афганистан я поехал не из желания попрактиковаться в стрельбе по движущейся мишени. Жизнь подтвердила правильность включения этой страны в зону национальных интересов России. А я уже тогда понимал это. Разве мало вокруг ещё менее достойных людей? Но почему-то для испытания выбрали именно меня. Я скрывал своё увечье, как мог, но пересудов всё равно не избежал. В баню с компанией – ни-ни, даже на пляже мне было нечего делать. Женщины наперебой предлагали себя, я хотел их, но отказывался под разными предлогами. Это надо почувствовать, ощутить весь трагизм подобного положения.

– И протез не поставить? – Оксана никак не могла поверить в то, что слышала. – Вы же часто бываете за границей, и средства позволяют…

– Протез есть протез. – Старосвецкий выдохнул дым, разогнал его ладонью. – Силиконовой, или сделанный из моей кожи и связок – без разницы. Я много раз пробовал исправить положение, но безуспешно. К настоящему моменту я смирился с собственным одиночеством. Мне не мешают ни жена, ни дети. Да и раньше… Времени на учёбу и работу у меня всегда был вагон. Если исключить из жизни юноши всё, что связано с любовью и дружбой, ничего в ней и не останется. Окончательно я впал в ярость, когда пошли слухи о моей «голубизне». Я – нормальный мужик, натурал до мозга костей. До сих пор люблю баб и одновременно ненавижу, даже понимая, что они не виноваты. А что касается зависти, вот моё мнение. Честолюбие с завистью идут рука об руку. Здоровая, умеренная зависть часто приводит человека к прорыву, к успеху, к славе и к власти. Те, кто никому не завидует, с моей точки зрения, ущербны. Они вызывают скуку и жалость, даже брезгливость. Такие многого не добьются и сгниют в нищете. Весь вопрос в том, кому, как и по какому поводу завидовать. И что делать самому для того, чтобы разрядить ситуацию. Можно злословить и пакостить из-за угла, но я предпочитаю задавить предмет зависти собственным успехом. И пусть он завидует мне!

– Вам лестно, когда люди завидуют? – догадалась Оксана.

– Естественно. Если ты что-то собой представляешь, то должен иметь врагов, и завистников тоже. По их количеству можно судить, чего ты стоишь на земле нашей грешной. А когда тебе сочувствуют, тебя жалеют, смело суй голову в петлю. Ты зря появился на свет…

Вошёл тот самый юноша в белой рубашке, забрал поднос, стаканы и блюдца. Виктор подождал, когда он закроет дверь, и заговорил снова.

– Так вот, после возвращения «из-за речки» мне только и оставалось, что учиться. Жил на Онежской улице, в родительской квартире. Старший брат стал лётчиком, обосновался на тёплом местечке в Кубинке. В отличие от меня, Яков доволен нынешними временами. Он продаёт то, что ему не принадлежит по праву, и живёт в своё удовольствие. Пока.

Виктор нажал на последнее слово, и Оксана всё поняла. Такой человек, как Старосвецкий, не сделает поблажки и родному брату.

– Как «афганец» и орденоносец, я был зачислен в МГУ вне конкурса. Хотел стать адвокатом – состоятельным, красноречивым, блестящим. «От хорошего юриста должно пахнуть французским одеколоном, кожаным сидением скоростного автомобиля и деньгами», – эта фраза в ходу среди «авторитетов» и деловых людей. Правда, они же при случае цитируют римского императора Веспасиана, который считал, что деньги не пахнут. Такой вот парадокс. Но потом я понял, что призван не защищать в суде разную сволочь, а, напротив, уничтожать её. И когда мне предложили подумать о работе в системе госбезопасности, ответил согласием. Раз у меня нет семьи и перспектив обрести её, и я не собираюсь довольствоваться дружескими компаниями, то должен строить карьеру. Я и строил, отдавая учёбе, общественной работе и спорту всё время без остатка. Хотел поменьше бывать в своей пустой квартире – вам это знакомо, я знаю. Положа руку на сердце, Оксана, признайтесь, – неужели вы ни разу не позавидовали наиболее благополучным сверстникам? Тому, кто в восемнадцать лет не остался без родителей, без средств к существованию, с ребёнком на руках? И вы не проклинали судьбу за жестокость, не сетовали на свою горькую долю? Молчите? Значит, завидовали. Меня уволили из органов в девяносто первом, сослались на необходимость сокращения штатов. Я понимал, что дело здесь не в этом, но унижаться не стал, уволился. И стал героем-одиночкой, ревнителем справедливости, воздающим людям по делам их. Энергичный индивидуалист, стоящий взвода или даже роты, – вот таким я и стал. Правда, потом пришлось привлечь к сотрудничеству нескольких ребят, но они сами не думали ни о чём – просто исполняли мои указания. Слепой случай обездолил меня, но во всех других областях жизни я оставался на высоте, получил неограниченные возможности для удовлетворения своих желаний. Природная мужская агрессивность давила, и я не мог сбросить её в постели. Мало-помалу вокруг меня собралась команда из тех, кто не желал терпеть и прощать. Сначала я устроился работать шефом службы безопасности в одну из гостиниц, провернул на той должности несколько удачных дел, сдал в руки директора его обидчиков. И понял, что набрёл на свою золотую жилу. Обидчики эти исчезли бесследно, а директор гостиницы подарил мне подержанный, но ещё весьма прыткий «Ягуар». Если бы мы решили покарать этих ублюдков по закону, месяца через четыре встретили бы их уже на воле. Они были в состоянии купить себе свободу и оттого шли вразнос. Но на сей раз им не повезло…

– А потом вы перешли в банк?

Оксане после чая с мёдом стало жарко, и она всё время обмахивалась концом длинного шарфа.

– Да. И в то же примерно время я организовал устойчивую группировку в весьма оригинальном составе. Первым я пригрел вышедшего из Казанской психушки мужика, который лет десять назад по дурости изнасиловал дочку большого начальника, когда та возвращалась вечером с пляжа. «Лучше на зоне просидеть десять лет, чем в Казани – год», – говорят зэки. А ему в Казани десять лет пришлось лечиться. В Москве у него ни родных, ни жилья. Снял ему квартиру, использовал для таких поручений, которые нормальный выполнять не возьмётся. Про детдомовцев и беспризорников вы знаете – они тоже всем мне обязаны. Прибился ко мне и молодой монах-расстрига. Он и сыграл одного из «долгопрудненских», которым якобы был должен Артём…

– Значит, Лукьянов не задолжал бандитам?

Оксана обомлела. У Старосвецкого в рукаве, как оказалось, было припасено для неё немало сюрпризов.

– Сказка про «долгопрудненских» сработала великолепно. У меня имеются консультанты – ведь немало «братков», оказавшихся по разным причинам без паханов, греются у моего огонька. Среди них попал и уроженец города Долгопрудного. Он исполнял роль другого бандита. Расчёт был такой: документов о сделках с криминальными группировками бизнесмены в сейфах не держат. А поскольку Артёма уже не было в живых, подтвердить или опровергнуть мои доводы он не мог. Ну, а Саша не привыкла принимать самостоятельные решения. Она испугалась и сразу же согласилась расстаться с имуществом. Добро она не наживала и, следовательно, не ценила его. Теперь о банках. Действительно, должок у Артёма был, но не такой уж большой. Перед польской фирмой, например, и перед моим банком тоже. Трём другим банкам он взятые кредиты уже вернул, но Александра об этом не знала. Для оставшихся выплат достаточно было продать одну квартиру. Никаких автоперегонщиков Артём не субсидировал, хотя я и подготовил доя Александры соответствующие документы. Но она не пожелала их увидеть. Вдова как будто вообще не знала, что в природе существуют какие-то заверенные расписки в получении денег. Я врал, не надеясь на успех, а после пожалел, что затратил столько времени, сил и средств на подготовку этой операции. Наверное, это был самый лёгкий способ отъёма денег из существовавших когда-либо в природе. Я называл сумму, и Александра платила. С Мариной Молчановой и её папашей было общаться куда труднее, и потому пришлось от них избавиться. Во время пожатия рук им был введён яд, парализующий все мышцы, включая сердечную…

– Да, я знаю. Даже очень здоровый человек погибает буквально через два дня. У Марины и её отца тоже не было долгов?

– Были, но мы их увеличили в три раза. Я собирался возместить ущерб семьям жертв Никиты Молчанова. Ну, и себя не забывал – за рубежом всё-таки больше уважают богатых людей. Кроме того, надо было заплатить и моим ребятам, правильно? Я сумел стать незаменимым и для Лукьяновых, и для Молчановых, и для их кредиторов. Но действовал я до определённого момента только словом…

– Людям выгоднее было верить вашим словам или делать вид, что они верят. И отдавать деньги в том количестве, в каком вы скажете. Марина Молчанова и её отец Рэм Лисовский отказались заплатить вашим подставным – и погибли. Никита Молчанов, как только он взбрыкнул и обратился в милицию, был избит до полусмерти, после чего бесследно исчез. Та же самая Александра, не явившись на встречу с мнимым Линдесом, лишилась дочери. Потом погибла и её золовка…

Оксана заметила, что Старосвецкий всё время смотрит на часы. Значит, беседовать у камина осталось недолго.

– Виктор, скажите, а с Сашей в тот день действительно разговаривала ваша родная тётя? Я почему-то в этом сомневаюсь.

– И правильно делаете! – рассмеялся Старосвецкий. – Не хватало ещё мою старую нервную тётушку впутывать в серьезные дела. У меня с детства неплохо получалась имитация голосов, и я решился воспользоваться Божьим даром. Единственное, что невозможно было предугадать заранее – предложение помощи Александре. То, что на неё будет работать ваше агентство, мне и в страшном сне не приснилось бы. Впрочем, мне ведь ничего не стоит заставить самоотверженного и сурового сыщика влюбиться в меня. Но я ограничусь тем, что вы просто никогда не сможете обо мне забыть.

– Вы пользуетесь запрещёнными методами? – заинтересовалась Оксана. – Обладаете гипнозом? Про вас ходят такие слухи.

– Если выражаться точнее, я занимаюсь нейролингвистическим программированием, хотя при желании могу без шума и пыли ограбить банк, к примеру. Мне там денежки кассирши, улыбаясь, сами выдадут. Такие преступления невозможно раскрыть, ибо их даже не замечают…

– Люди исполняют ваши желания, как бы находясь во сне, а потом всё забывают. Но с Александрой вы поступили иначе – не дали ей установку на забвение. Она всё помнит и мучается.

– Я так хочу. Она и должна помнить. – Старосвецкий поигрывал сигарным ножичком, катая его между ладонями. – Она и не забудет никогда…

– Вы распространяли слухи о переезде в Перово для того, чтобы все позабыли об Онежской улице, где вы на самом деле жили?

Оксана осмелела. Ей казалось, что Виктор ответит на этот вопрос.

– Да, мне ни к чему было иметь во дворе наружников. К тому же, раз я не живу на Онежской, квартиру не поставят на прослушку. Но в Перово я действительно собирался переезжать будущей весной. Теперь же пришлось квартиру продать – очень нужна была валюта.

– Понятно. – Оксана повертела на пальце кольцо, собираясь с духом. – Я вас ещё о Тане Лукьяновой спросить хочу…

– В смерти Тани Лукьяновой я не повинен! – неожиданно горячо сказал Виктор. – Я готов отвечать только за собственные поступки и платить исключительно по своим счетам. Её ограбили по наводке любовника-афганца, а потом убили, поскольку она всех их знала в лицо и могла назвать по именам. От этой их акции я тоже пострадал – потерял свои пятьдесят тысяч долларов, которые были мне очень нужны.

– А если бы Саша явилась на встречу, как бы вы поступили?

Оксана не ожидала, что Старосвецкий ответит на этот вопрос.

Но он ответил, ничуть не смутившись:

– Безусловно, она раскрыла бы подставу, но это уже не имело значения. Александру посадили бы в машину и отвезли… ну, хотя бы сюда. И вызвали бы на встречу ту же самую Таню. Ведь у неё не могло быть своего имущества, и не было, клянусь вам. Всем, что Таня имела, она была обязана брату Артёму. То есть деньги были как бы его. Следовательно, я должен был взять их. Последние средства Лукьяновых, на которые могли претендовать близкие тех, кто погиб по вине главы семейства. Что касается судьбы Насти Молчановой, то я, к сожалению, поручил заняться этим вопросом Генриху, и он переусердствовал. Перед отъездом из России я дал указание отпустить девушку на свободу. Пусть живёт, как хочет; но пользоваться благами, за которые были убиты люди, она не имеет права. Она может начать жизнь с чистого листа. Кстати, Настя была уже не девушка, когда всё случилось, так что горевать особенно не о чем. Настю, считайте, бесплатно обучили высокооплачиваемой престижной профессии – эротическому массажу. Если она встретит подходящего человека, то сумеет доставить ему тридцать три удовольствия, да и в семейный бюджет внести неплохие деньги…

А Оксана жалела о том, что у неё нет шапки-невидимки. И не сможет она улизнуть из этого дома незамеченной, вернуться в офис на Каширке, всё рассказать Чугунову. А уж Лёха бы постарался не выпустить бандитов из страны. У него есть возможности связаться с милицейским начальством даже городского масштаба, не говоря уже об окружном. Жалела и глубоко дышала через нос, чтобы не сорваться раньше времени.

– Виктор, у меня к вам ещё один вопрос и небольшая просьба…

– Слушаю вас. Для этого мы и встретились.

Старосвецкий гладил собаку и думал о чём-то своём. Он считал, что сообщил о себе достаточно, и у Оксаны больше вопросов нет.

– Своё мероприятие вы могли провернуть только при условии гибели Артёма Лукьянова. Но его не застрелили – факт. Достоверно установлено, что он действительно покончил жизнь самоубийством, и предсмертная записка написана его рукой. Как вам удалось заставить его сделать это? Записку он писал под дулом пистолета? Находился ли кто-то рядом с ним в момент самоубийства?

– Дефолт создал идеальную обстановку для осуществления моих планов. Паника, путаница, всеобщий шок – лучше не придумаешь. Любой экстравагантный поступок, который раньше привлёк бы внимание, имел шансы остаться незамеченным. Бизнесмены пачками стрелялись и по-другому уходили из жизни, поэтому суицид Лукьянова никого не удивил. Только он один мог подтвердить или опровергнуть наличие долгов, и он должен был замолчать. С другой стороны, причиной его смерти должно было стать очевидное для всех самоубийство, исключающее малейшие подозрения. Моя агентура заранее распространила слухи об астрономических долгах Артёма, и когда он покончил с собой, никто не удивился. Довольно сложно было заставить этого труса выстрелить в себя. Но я справился и с этим. Есть задачи трудные, но нет ничего невозможного. Надеюсь, Александра упомянула о кассете, присланной ей по почте?

– О посылке из Могилёва? Да, говорила. Якобы от автоперегонщиков.

– Это была копия кассеты, которую я пятого сентября лично вручил Артёму. Попросил просмотреть её и сделать выводы. Но тогда речь шла не о торговцах подержанными иномарками, а о семье Сарахманов. Александра должна помнить и эту фамилию. Артём с Никитой полтора года назад здорово надули предпринимателя из Азербайджана. Там у них была какая-то комбинация с поставками контрабандной чёрной икры в обмен на цветные металлы и партии оргтехники. Но сделка сорвалась, и Артём, чтобы выкрутиться, заложил Сарахмана. У того вышли крупные неприятности с ФСБ и налоговой полицией, но под стражу он не попал и осел в Дагестане. Лукьянов понимал, что рано или поздно Сарахман устроит разборку, решил сыграть на опережение. Послал бригаду в пригород Махачкалы, где киллеры расстреляли всё семейство Сарахмана, включая новорожденного младенца – чтобы не осталось претендентов на деньги и кровников. Не пощадили и столетнего дедушку, который уже мало что понимал. И вот, в августе этого года, мне удалось встретиться с уцелевшим младшим сыном Сарахмана, который тогда чудом выжил – прямо перед бойней уехал к другу на свадьбу и заночевал там. Мы договорились с ним о совместных действиях. Сняли эту самую кассету. Вернее, снимал её я, расхаживая по квартире Лукьянова на Осенней улице, заглядывая в самые потайные уголки его квартиры и демонстрируя Артёму его полную беззащитность. Мол, вся твоя семья, как на ладони, и мы проникнем за любые запоры. Ну, сцены на улице – это вообще семечки, вы и так все прекрасно понимаете. После этого передал Артёму ультиматум сына Сарахмана. Или он должен покончить жизнь самоубийством, или его всё равно достанут из-под земли, но пострадают жена, дочь и бабушка. Про сестру мы в суматохе забыли, но это и не имело особого значения. Когда смотришь эту кассету, трудно понять, от кого именно она пришла и чего хотят пославшие. Использовать её по второму разу можно без проблем. Знай только подставляй разные имена и меняй суммы долга. Наварил я лично для себя немного, но мне вполне хватит.

– И Артём ничего не рассказал жене? – удивилась Оксана.

– Мы поставили ему такое условие. Из предсмертной записки, текст которой составлял лично я, опять-таки трудно понять что-то конкретное. Последний наш разговор произошёл восьмого сентября под вечер. Мы вытащили пьяного и до поноса перепуганного Лукьянова из спальни. Посадили в машину и увезли на свидание с сыном Сарахмана. Артём был, по-моему, в пижаме, небритый, полусумасшедший, полностью деморализованный. Сарахман сказал: «Ты уничтожил мою семью, и я обязан уничтожить твою. Но если ты продырявишь себе голову, с жены и дочери проклятие снимаю». Дали Артёму, помимо водки, ещё и горсть таблеток. В милицию он пойти не мог, иначе могло всплыть его участие в организации убийства той семьи. Что было дальше, вы знаете. В момент выстрела рядом с Артёмом никого не было. С Молчанова Сарахман потребовал выкуп деньгами, но Никита поначалу отказался платить. Потом, после смерти Марины, ин понял, что мы не шутим, и стал более сговорчивым. Но когда Сарахман потребовал от него ещё десять тысяч долларов, Молчанов отправился в милицию, за что и был наказан. Решил скрысятничать – не получилось…

– Дайте мне сигарету, – хрипло сказала Оксана.

– Извольте. – Виктор протянул ей пачку «Парламента», потом – зажигалку «Зиппо». – Какая у вас просьба? Говорите скорее.

– Маша Гудаева с Радужной улицы… Её за что обрабатывал Смулаковский? Может быть, муж Олег в чём-то провинился? Сумма не ваших масштабов – пять-десять тысяч долларов. Этих крох вам и не хватало? В чём смысл наезда?

Оксана затянулась, ожидая ответа.

– Действительно, крохи, да ещё добытые своим горбом, честным трудом мелкого предпринимателя. За эту самодеятельность Генрих был наказан, и весьма сурово. Он опозорил нас всех, превратив из поборников справедливости в заурядных рэкетиров. Но ещё больше виновна родная мамаша этой бедной девушки. Бросила дочь в младенчестве, и вдруг, попав в долговую яму, захотела поправить дела за счёт Марии. Если она успела заплатить, я верну деньги…

– Нет, она не заплатила, – поспешно сообщила Оксана.

– Значит, и до Гудаевой докопались? Отлично работаете, ребята! – от души похвалил Старосвецкий.

– Нашей заслуги в этом нет. Так получилось, что Гудаева сама пришла к нам в офис, попросила защитить её. И выяснить, действительно ли эта особа – её родная мать.

– Передайте ей, что всё в порядке, вопрос улажен. Пусть спит спокойно. – Старосвецкий поднялся с кресла, застегнул пиджак. – Мать, к огромному несчастью, родная, и у вас есть все основания дать ход делу. Если Мария согласится, её родительница будет арестована за вымогательство и осуждена.

– Маша сказала, что хочет маму привлечь к ответственности по закону. – Оксана тоже встала, взялась за шарф и куртку. – Виктор, я, конечно, злоупотребляю вашим терпением. Но можно мне хоть издали увидеть Аллу? Я не прошу разрешения поговорить с ней. Только увидеть, что она жива, и рассказать Александре. Я не имею права вас судить. Более того, считаю, что во многом вы правы. Пусть вас судят другие, и если вы заслуживаете наказания, то оно обязательно настигнет вас…

– Сейчас вы поедете в другой дом, где в данный момент находится Алла. Но сразу предупреждаю, что поговорить с ней вам не удастся. Она находится под воздействием психотропных препаратов. А посмотреть… Что ж, смотрите! Сейчас у нас десять часов вечера, около одиннадцати вас доставят в этот дом. До полуночи, а то и дольше вы сможете пробыть рядом с Аллой. В два часа за ней приедет тот человек, о котором я вам говорил. Вас же отвезут в Москву сразу после того, как наша группа покинет Россию. Ещё раз предупреждаю, что пытаться выскользнуть раньше времени бесполезно и небезопасно. В том доме вы встретитесь с другими людьми, но советую не принимать их слова близко к сердцу. Всей правды они всё равно не расскажут.

Виктор поправил орден, как-то по-новому взглянул на Оксану, и та почувствовала необъяснимое волнение.

– А вы не похожи на свою мать. У той были карие глаза, чёрные волосы и круглое доброе лицо. Что вы на меня так смотрите? Я ведь у Октябрины Михайловны несколько раз паёк получал в девяносто третьем. Помню, очень голодно было и холодно, а она ни крошки не воровала. Вы тогда ещё совсем девочкой были, гордо расхаживали в камуфляже по коридорам Дома Советов. Шефу вашему, Андрею Озирскому, передайте привет – он должен меня помнить. Вы как бы мои однополчане с тех пор. Потому и говорил сегодня с вами так откровенно, потому и помиловал всех. А вот Артём Лукьянов был на другой стороне баррикад, и его жена тоже. Сложно всё очень, и потому представим Провидению вершить суд. Прощайте.

– Виктор… – Оксане хотелось броситься к нему, что-то сказать, спросить, но она понимала, что это невозможно. – Прощайте! Я никогда вас не забуду…

– Генрих! – крикнул Старосвецкий, и тот открыл дверь. – Отвези Оксану Валерьевну на другую дачу. Охрану увеличивать не нужно. Будьте счастливы!.. – И чётко, по-военному, повернувшись, Виктор вышел из комнаты.

* * *

Оксана шагнула через порог, распутала шарф на шее и стала ждать, когда глаза привыкнут к темноте. Домик, куда её доставил Смулаковский, затерялся в лесной глуши. От шоссе пришлось километра два тащиться по бурелому и высоченным сугробам. Не только на улице, но и в домишке, больше похожем на жилище лесника, был собачий холод. Ни камина, ни даже поганенькой печки не топилось здесь, да и топить, в сущности, было незачем.

Как сказал Старосвецкий, кроме Аллочки, они все – смертники, и об их здоровье заботиться ни к чему. Да и насчёт Аллочки верить тоже нацело нельзя – Виктору почему-то доставляло удовольствие издеваться именно над Александрой, которая до недавнего времени слепо верила каждому слову своего партнёра по бриджу.

Несчастная мать будет думать, что дочку продали в подружки к богатому иностранцу, а девочка под чужим именем будет выступать в каком-нибудь порношоу. Или, того хуже, гнить где-нибудь здесь, в лесу, или с камнем на шее утонет в реке. Такой профессионал, как Старосвецкий, признаёт только чистую и качественную работу. Нет тела – нет и уголовного дела, и тогда ему с ребятами даже теоретически не будет угрожать тюрьма.

– Кто вы? – спросил писклявый девичий голосок из кромешного мрака, и Оксана вздрогнула.

Более того, ей стало жарко. Значит, она действительно в домике не одна. Их даже не двое, потому что голос этот – не Аллочкин. Глаза немного привыкли, и Оксана различила ещё одну дверь. Значит, существует и вторая комната – если можно так назвать эту конуру.

– Здесь можно свет включить? – Оксане было трудно ориентироваться наощупь в незнакомом помещении. – Я всё объясню.

– Толян, зажги фонарь, – попросил другой голос.

Говорила тоже девушка, но только постарше первой.

– Чего копаешься там, руки дрожат, что ли?

– Замкнись, зажёг уже! – огрызнулся невидимый Толян, и в углу вспыхнул голубоватый свет. – Сама фонарь заныкала, а меня напрягаешь.

– Не базарь, – устало попросила девица с низким голосом.

Она оказалась невысокой, крепкой, с прямыми чёрными волосами до плеч. Её длинная чёлка и немного косо посаженные восточные глаза сразу понравились Оксане.

– Меня зовут Кира Цхай. А тебя?

– Меня – Оксана Бабенко.

Сыщица заметила, что Кира и Толян кутаются в грязные армейские бушлаты, а лица их посинели от холода. Ещё одна девочка – нежная субтильная блондинка – грела ноги в серых валенках, а колени обмотала рваным вязаным платком.

– Вас здесь только трое?

– А кто тебе нужен? – гортанно удивилась Кира. – Толя Веселов и Марьяна Горелова. Тебя тоже в залог взяли? Или нет?

– Всё может быть.

Оксана оглядывалась по сторонам, надеясь всё-таки увидеть Аллочку, но не находила её в этой комнате. Длинный патлатый Толян равнодушно смотрел в пол. Марьяна робко придвинула поближе к Оксане старый ободранный стул. Кира уселась напротив, на краешек постели, устроенной на двуспальной кровати с никелированными спинками. Белья не было – его заменяло цветное тряпьё. Укрывались пленники двумя засаленными байковыми одеялами.

– Ребятки, нет среди вас Аллы Лукьяновой? Мне обещали встречу с ней.

– Алла? – Марьяна закусила нижнюю губу, потупилась, собираясь с духом. – Она в соседней комнате наколотая спит. Ничего, блин, не соображает. Какое с ней может быть свидание? Вы знакомые, да?

– Да. Я дала её матери слово девчонку найти. И вот, кажется, нашла. Но она… спит? Принимает наркотики?

– Когда спит, разбудить можно. – Толян успел улечься на своё узкое ложе в углу захламлённой вонючей комнаты. – А Алке дают «двигаться», сколько захочет. Она почти всё время в полном неадеквате, как под наркозом. Не знаю, что ей колют, но подозреваю морфин. Часа два назад ей опять дозу дали. Утром в «чёрной комнате» работала, а не с куклами. Задаётся она, короче. Много строит из себя…

– В какой «чёрной комнате»? – От этих слов у Оксаны пересохло во рту.

Девчонки сочувственно кивали головами. Оксана старалась не вспоминать о том, что сегодня говорил ей Старосвецкий. Неужели всех троих ночью убьют? Похоже, что они не подозревают об этом…

– «Чёрной комнатой» называется итальянский спальный гарнитур, – посвистывая носом, объяснил Толян. – Он стоит на другой даче, в Баковке. Они вон тоже через «Чёрную комнату» прошли – субботник устраивали охранники. Потом эти надоели, и стали забирать Алку…

Оксана никак не могла понять, сколько Толяну лет. Вроде, пацан совсем, а кожа сухая и вся в морщинах. Волосы, хоть и длинные, но тонкие и ломкие.

– Алку привезли сюда сразу после того, как в первой порнушке сняли, – перебила Толяна Кира. – Она так орала и сопротивлялась, что кассета пошла нарасхват – очень возбуждала. Той ночью хотела повеситься, но не получилось – перекладина гнилая оказалась, рухнула. Всё в той комнате и произошло. С тех пор Алку на ночь стали накачивать наркотой, да ещё и привязывать к койке. Нас всех пригрозили замочить, если отвяжем без спросу. Но она спит всё время и не рыпается. В отрубе её увозили в Москву, в ночной клуб. Там собираются лучшие друзья Макса, для которых специальный номер придумали – с куклами. Кукол закупили совершенно одинаковых, и все сделаны как будто с Алки…

– Их из Штатов привезли! – захлебнулась словами Марьяна. – Они оказались такие же черноволосые и синеглазые, и кожа – смуглая. С идеальными пропорциями – такие только у Алки и были. Свежее тело больше всего похоже на цельный силикон. Алка ведь сама, как игрушка. И формы с кукольными совпадают до сантиметра. У кукол все выпуклости силиконовым гелем заполнены, а Алла всё равно лучше. Она ведь тёплая, живая. Но чтобы лицо получилось, как у манекена, её здорово кололи перед спектаклем. Тогда глаза становились стеклянными, а челюсть слегка отвисала.

Марьяна говорила шёпотом, закрыв рот ладонью, как будто пугала подружку на ночь сказкой о привидениях.

– Секс-гурманы в Штатах с ума сходят по этим игрушкам.

Кира достала пачку дешёвых сигарет, угостила всех присутствующих, включая Оксану. По очереди поднесла каждому зажигалку.

– Скелет у них – шарнирный стальной каркас. Он может принимать какие угодно позы. Алка тоже могла, она ведь танцами занималась и художественной гимнастикой. В престижную школу её возили до тех пор, пока отец не застрелился, и они с матерью не разорились.

Кира несколько раз глубоко затянулась. Остальные молча ждали продолжения. Оксана уже знала от Гошки Соколова сюжет омерзительного представления, но решила взять показания ещё у одного свидетеля. Она и здесь продолжала работать, оставалась сыщиком.

– «Гёрл-рулетка» – хит последних дней. Среди шести кукол сидит одна Алка. Все одинаково неподвижны, глаза закрыты. На них только шёлковые трусики, чулки с подвязками и туфли. Выходят семь мужиков, становятся внешним кругом. Внутренний круг под тихую музыку, при потушенных люстрах, начинает вращаться. Внезапно круг замирает, свет вспыхивает, и напротив каждого оказывает девочка. У кого в объятиях живая – тот и выиграл. Дальше всё, что хотят, то с игрушками и делают. Получивший Аллу может передать её друзьям. Кроме того, ему вручают приз. За возможность участвовать в этом шоу каждый платит по две тысячи баксов. В рулетку могут играть всю ночь – прикинь, какой навар у хозяина! – Кира цокнула языком. – Но Алке ничего не перепадало. А позавчера в рулетку решил сыграть богатый японец; ему Алка и досталась. Он ушёл с ней в комнату, которая на втором этаже клуба. А когда вернулся, объявил, что выкупает её и женится. В Японию её увезут, навсегда.

– Я знаю. – Оксана проглотила комок, провела рукой по лбу. – Алла часто плачет сейчас? Или уже притерпелась?

– Ей всё равно. Даже ждёт, когда её увезут отсюда. Узнала, что мать умерла, и домой возвращаться не хочет.

Марьяна, обхватив колени, с надеждой смотрела на нежданную гостью.

– Алла неделю ничего не ела, страдала. У её матери был выкидыш, кровотечение. Не спасли…

– Спасли, – перебила Оксана. – Она в больнице лежит. Но теперь, если скажу, что дочь не вернётся, может погибнуть.

– Хочешь глянуть, как она спит? – угадала Оксанины мысли Кира.

– Разумеется. Я не буду её тревожить. Зачем, если всё равно Алле невозможно помочь? Это только причинит боль, а не спасёт.

– Пойдём. – Кира взяла фонарик и направилась в другую комнату.

Марьяна сжала Оксанину руку и повела гостью следом. Тени их колыхались на потрескавшемся потолке и бревенчатых стенах. Из-за этого казалось, что в доме гораздо больше народу, и все толпой идут в низкую дверь. В большой комнате остался один Толян. Он повернулся к стене и через минуту уже крепко спал.

Соседняя комната оказалась тесной и, в отличие от первой, душной. Половину площади занимали коробки, а также сложенные в кучу альбомы и книги. В углу поблёскивал острыми рёбрами сейф. Рядом, прикрытый брезентом, притулился станок, о назначении которого Оксана ещё собиралась спросить.

В одной из коробок оказалась фольга, в другой – листы глянцевой бумаги. Прямо на сейф навалили футляры с видеокассетами – скорее всего, это и была та самая фирменная порнуха. Несомненно, для истории увековечили и гёрл-рулетку. Если бы можно было выкрасть материалы, вынести их отсюда и предъявить как улику! Представить показания Киры, Марьяны, Толяна. Но нечего грезить о несбыточном – самой бы вырваться невредимой…

– Вот она.

Марьяна подошла к раскладушке, застеленной грубым бельём, подняла фонарь и осветила лицо спящей девочки. Оксана, затаив дыхание, на цыпочках приблизилась к постели, постояла рядом и опустилась на колени. Алла спала, запрокинув голову, и локоны её рассыпались по подушке. Она не могла повернуться, потому что была привязана, и хрипло дышала, истекая потом – даже в полутьме это было заметно. Веки девочки поголубели, сухие губы ловили воздух. По лицу пробегали судороги – одна за другой, безостановочно, как волны. Ей снился страшный сон.

А, может, сон был светлый и грустный? Вдруг она видит мать, которую считает умершей? Или отца, действительно ушедшего навсегда? До подбородка укрытая шерстяным одеялом, девочка бессознательно силилась освободиться от пут, но не могла.

– Она всё время тут жила? – шёпотом спросила Оксана у Киры.

– Почти всё время, если только в «Чёрную комнату» её не возили. Там же, в Баковке, хранятся и куклы. А мы подружились очень, – Кира не сдержалась и всхлипнула. – Но редко бывали вместе. Каждую ночь она вот так вырубалась, а в шесть часов нас сажали работать. Алку же увозили с восьми и до вечера, а то и до следующего утра.

– Работали? – переспросила Оксана, но ответа не получила.

Она осторожно погладила спящую по волосам, опустила голову ещё ниже и вроде бы даже пошевелила своим дыханием Аллины длинные ресницы.

– Ты помнишь меня? Месяц назад я тебя и твою маму отвозила к Софье Степановне, на Оружейный. А мама твоя жива. Пусть тебе приснится, что она жива. Я очень хочу, чтобы вы встретились, пусть даже и во сне. А я, если выберусь, скажу, что видела тебя, что ты живая. Даже если тебя увезут в Японию, мы обязательно найдём тебя там. Ты спасёшься, Алка, я сделаю для этого всё, не сомневайся. А пока спи. Во сне время идёт быстрее, и боль стихает. Тебе повезло, что дали наркотики, – иначе разорвалось бы сердце. Всё-таки я нашла тебя, Алка. Я держу тебя за руку и говорю с тобой…

Оксана выпустила пальцы бесчувственной девочки, поднялась с колен и, ни разу больше не оглянувшись, вернулась в большую комнату. Кира и Марьяна последовали за ней, не проронив ни слова. Толян уже не спал – он сидел по-турецки на постели, курил очень вонючую папиросу. Оксана сообразила, что это «косяк».

– Она очень похудела. – Обхватив голову руками, Оксана навалилась на круглый стол, покрытый изрезанной клеёнкой. – Была не такая…

– Все мы были не такими, когда попали сюда. – Кира бережно прикрыла дверь в маленькую комнату. – Я, когда с Сахалина приехала, раза в два больше весила. Ну, может, в полтора. Собиралась покорять столицу! – Кира хохотнула, удивляясь сама себе. – Думала, что смогу. И вот – покорила.

– Попала на счётчик? – сочувственно спросила Оксана.

– Заразила сифилисом клиента – я ведь на Тверской стояла. Но подцепила-то сифилис ещё раньше, на курорте, когда только начинала. Из Сочи, из «Рэдиссон-Лазурной», привезла его в Москву.

– И что потом? – Оксана старалась отвлечься, не вспоминать больше об Аллочке, но не могла и всё косилась на дверь.

– Клиент крутой попался, так дело не оставил. Условие было следующее – или я иду под суд и сажусь надолго, или плачу ему десять тысяч баксов. Тюрьма в мои планы не входила, и я заняла у Смулаковского сумму – он тоже у меня ночевал. Думала, что отдам, но не смогла. Окончательно потеряла надежду после семнадцатого августа. Генрих и привёз меня сюда – считай, что в рабство. Послал моим родственникам маляву. Платите, мол, а то ваша дочь сырой землей накроется. А откуда на Сахалине деньги у простых людей? Кабы были, так чего мне в Сочи ехать, а после – в Москву? Я своим весь заработок отсылала. Отец, мать, брат младший только на мои средства и перебивались. Так что, думаю, жить мне осталось с гулькин нос, – совершенно спокойно предположила Кира. – По моим прикидкам, хозяин рвать когти хочет, за кордон. Нас, конечно, с собой не возьмёт, но и не выпустит. Не тот характер, не те принципы. Он нам столько нотаций прочитал – ментовка отдыхает. Чего, мол, телом торгуем, честно работать не хотим? И что, будь его воля, он бы всех путан к стенке поставил, патронов не пожалел. Странный братан какой-то. И ведь молодой, красивый мужик, не старикашка с красным флагом! А мне девятнадцать всего, и жить ещё очень хочется… А тебе?

– Мне двадцать три – тоже мало. И тоже хочется жить.

– Кирочка, ну не надо об этом! – Марьяна заткнула уши пальцами. – Брось о страшном! Я не хочу, не хочу, не хочу… Этого не может быть – мы ведь действительно так молоды! И ничего дурного никому не сделали. Я по ночам молюсь и плачу, плачу и молюсь. Бог поможет нам, и случится чудо. Мы не умрём! Что-то произойдёт обязательно…

Марьяна металась по комнате, заглядывая остальным в глаза. Те молча слушали – кто на койке, кто за столом.

– Мне некуда идти, негде жить, но всё равно… Пусть в подвале, пусть под забором… Но жить, жить!

– Её в Питере с квартирой надули, – поглаживая подругу по трясущейся спине, объяснила Кира. – Интеллигенточка она у нас Бог весть в каком поколении. И на жизнь до сих пор смотрит сквозь розовые очки.

– Родители мне квартиру подарили, – вытирая слёзы, Марьяна пыталась улыбнуться.

Оксана вышла из-за стола, пришла к девушкам на койку, тоже обняла Марьяну за худенькие плечи.

– Подарили – и что? Пришлось продать? – Оксана дула на Марьянин лоб, грела дыханием её ледяные руки, стараясь успокоить.

– Мне ведь уже двадцать четыре, пора как-то личную жизнь устраивать. Кажется, не уродина, жилплощадь есть. Образование, желание стать женой и матерью – тоже. Но в Питере с мужчинами туго. Если кто и попадётся – то пьяница, то псих или охотник за квартирой. Я знала о преступном бизнесе, о мошенничестве, даже об убийствах. Но верила в лучшее и думала, что со мной этого не случится. И вдруг я неожиданно познакомилась с преуспевающим риэлтором, который недавно развёлся. Он дарил мне ведёрные букеты, звал замуж. Говорил, что первый его брак был только прологом к нашей любви и долгой семейной жизни. Я поверила, ибо хотела поверить. Зачем ему моя квартира на Долгом озере, если сам живёт на Мойке, неподалёку от Исаакиевской площади? Правда, в гостях я у него не бывала, но не сомневалась, что всё – правда. Радовалась, что раньше не связала судьбу, с кем попало…

Марьяна плеснула в стакан из бутылки шотландского виски и выпила, отбросила волосы со лба.

– Мы жили, как супруги, спали в одной постели. Заявление лежало во Дворце бракосочетаний на Английской набережной. Только он просил родителям ничего не говорить – пусть им будет сюрприз. Накануне свадьбы позвал к себе в гости, и я ног под собой не чуяла от счастья. А, оказалось, жених затолкал невесту в темницу. В настоящую, без окон. И закрыл на ключ… Меня круглосуточно охраняли, даже воздухом подышать не выпускали. Заставляли пить водку, избивали. Я потеряла счёт дням и неделям. Потом меня привезли к нотариусу и заставили подписать несколько документов. Так я лишилась квартиры в Питере, но и в области, под Лугой, меня не оставили в покое. Я прислуживала своему «мужу», когда он пировал с шлюхами и дружками. Вдруг – о, чудеса! Меня на «Шевроле» отвезли к родителям, в Сосновую Поляну. И пообещали, что больше напрягать не будут. Оказывается, папа, а он раньше в КГБ работал, вышел на влиятельного и одновременно отзывчивого человека – Виктора Старосвецкого. К тому времени он уже работал в частной охранной структуре. Он дал отцу денег и договорился с моими тюремщиками. Более того, мне вернули квартиру. Родители сотни свечек за его здравие поставили, и я тоже. Папа держал дома довольно круглую сумму, зная, что придётся отдавать долг. Но перед самым дефолтом соблазнился и поместил её под высокий процент, надеясь таким образом выиграть. А получилось, что проиграл. В начале сентября Виктор потребовал вернуть долг. Дальше всё понятно. Меня оставили в залог и потребовали ту квартиру продать. Отец не верил, что Виктор оказался мерзавцем. А тот, в свою очередь, заявил, что никто не заставлял старого дурака хлопать ушами перед телевизором и играть с Дьяволом. Что, говорит, захотел к новым реалиям приспособиться? Красиво пожить приспичило? Так есть хочется, что ночевать негде? А я тебе скажу главную заповедь новой России – даром только голуби летают! И раз ты мне должен, то не смеешь разводить самодеятельность. Конечно, надо было выполнить все его требования, тем более что папа действительно был виноват. Но родители – люди бесхитростные, простодушные, в хорошем смысле советские. Они решили, что Старосвецкий их просто пугает…

Марьяна выпила ещё виски, запустила в волосы тонкие пальцы. Оксана и Кира перебой пытались её успокоить. Толян, лёжа на койке, остановившимися глазами смотрел в потолок – ловил кайф. Во дворе лаяло несколько собак.

– Здесь я с середины сентября. Чтобы не жрать даром хлеб, мы работаем. Печатаем фальшивые акцизные марки на спиртное и сигареты. Это тоже хозяину доход приносит. Ну, и кассеты с порнухой упаковываем, как полагается. Мы старались, думали, что он станет добрее. А Виктор особенно меня ненавидит – за отца. «Гад, вместо того, чтобы Родину защищать, в щель забился. Он из тех, кто с любой властью во всём согласен. Всё терпит, и потерю дочери вытерпит!» Представляете? Что Виктору-то нужно, он ведь очень богатый, не с хлеба на воду перебивается. За что власть ругает? – Марьяна опять жалобно всхлипнула. – Пробовали мы доллары на станке выпустить, но не получилось, бросили. Перешли на продуктовые штрих-коды. Много мы, конечно, не знаем.

Марьяна прислушалась к шуму сосен за окном, плотнее завернувшись в ватник.

– Но Кира права – Виктор свои дела в России сворачивает. Навредил, говорил, экономике ЭТОЙ страны достаточно. И мы ему в качестве работников больше не нужны. А если так, то времени на ожидание выкупа у него больше нет.

– Да замочит он нас, в натуре. А трупы сожжёт вместе с домом. Заодно от улик избавится, – хрипло сказал Толян, продолжая изучать потолок. – Какие-то ещё шансы оставались, а теперь – хана. «И никто не узнает, где могилка моя…»

Толян свисал с лежака, как тряпка. Шея уже не держала голову, но мысль работала чётко и ясно.

– Смыться никак не получится – две кавказские овчарки да трое охранников. И злые, суки, – все сектанты. То ли мунисты, то ли сатанисты. Нет ни одного, кто бы срок не мотал. Один, он как раз сейчас дежурит, участвовал в человеческих жертвоприношениях. Другой, тоже из Питера, ломом подпоясанный. У него родного брата в «Крестах» на «пальме» угробили. Так теперь Славику всё равно, кого мочить и сколько. За то, что брату к параше спуститься не давали и посадили почки, он готов трупы класть штабелями. Старосвецкий многих беспредельщиков вокруг себя собрал. Это одна и самых опасных группировок в Москве. И ты не верь, что тебя выпустят, – неожиданно обратился Толян к Оксане, и в голосе его зазвенело отчаяние. – Не выпустят, иначе всё это не позволили бы услышать! Знают, что ты уже никому ничего не расскажешь. Витя не такой дурак, чтобы слёзки ронять из-за Алкиной мамаши. Ему просто заманить тебя нужно было, и ты пошла за ним, как тёлка на верёвке. Он многих кинул и замочил – даже тех, которые никому не поддавались. Он и брата родного кончить хочет – за воровство по-крупному…

– Да помолчи ты! Ещё неизвестно, как всё сложится… – перебила Кира сердито, и Оксана стиснула её ладонь. – Ты же не в долгу, а это главное. То, что ты про нас расскажешь, Вите по барабану. Он «сделает ноги», и со своими баксами будет на Канарах загорать. Никто его оттуда не выдаст, и бояться нечего. Он сам говорит, что боится только стихийных бедствий и затаившихся в организме болезней, потому что от них не откупиться. Но тюрьма ему не грозит точно. Утром арестуют, а вечером освободят, и это в худшем случае. Так что не беспокойся. Оксана, ты не в его собственности. К тому же он не имеет права тебя мочить. Старосвецкий живёт по твёрдым понятиям – этого у него не отнимешь. Он бы прямо тебе сказал, что прикончит…

– Ну, надейтесь, надейтесь! Надежда умирает последней, – ощерил гнилые зубы Толян. Он раскинул руки в стороны, будто распятый на кресте. – Я тоже надеялся, что ВИЧ-инфекции у меня нет, и это – ошибка. Колоться-то и пыхать я стал после того, как понял – всё равно скоро в гроб. А когда-то учился в МИСИСе, хотел торговать цветными металлами. Все при мне – два языка, специальность. Но не сложилось. Женился на втором курсе. По залёту, но Ленку я любил и сейчас люблю. Врачи сказали, что будет сын. Но на «скорой» Ленку отвезли в ту больницу, где спидные рожают. И когда парень был ещё в ней, сделали укол. С него всё и началось. В два месяца наш Серёжка умер от пневмонии. Потом и Елена болеть начала…

– А она жива?

Оксана позабыла о мрачных пророчествах Толяна. Ей стало искренне жаль хамоватого, но, в сущности, доброго юношу.

– Жива, потому что Макс Виноградов деньги давал на лекарства. Я, когда институт бросил, подрабатывал у него ассистентом, – вместе снимали порнушку. Когда выяснилось, что я тоже заразился, он меня не прогнал. Может, я потому и живу, что пользовался импортягой разной. Мы с женой тонны всевозможных таблеток сожрали. Я понимал, что всё это в долг, но собирался вылечиться и начать зарабатывать, отдавать помаленьку. А Макс вдруг потребовал возврата всей суммы одномоментно. «И вот я здесь, под властью конвоира…» Который час? – Толян приподнялся на постели. – Без пяти двенадцать. Интересно, доживём ли до утра? Лену жаль, да и предков тоже. Они ведь так и не узнали, что я болен. Думают, что лишатся здорового сыночка, которому жить да жить. Успокоить бы их, да никак.

– Брось!

Оксана хотела, но не могла глотнуть виски. Она и сейчас не забывала, что находится при исполнении.

– Ты москвич?

– Ну, так! Набережная Новикова-Прибоя, у магазина «Легенда»; там живут мои родаки, сестра младшая. Если выйдешь отсюда, скажи им. Дескать, болен был Толян СПИДом, и потому ему не страшно оказалось умирать. Существовать без будущего куда противнее…

– Говори адрес! – Оксана обрадовалась неожиданной идее. – Все назовите адреса! Если выберусь, каждому напишу домой. Во всех подробностях объясню, как было дело…

– Улица Лётчика Пилютова…

Марьяна заговорила после того, как Оксана нацарапала в маленьком блокноте адрес Толяна и на всякий случай запомнила его наизусть. Назвав адрес родителей, Марьяна обмякла, будто сделала самое главное дело, ради которого жила на свете.

Кира была, как всегда, обстоятельна и сурова. Оксана боялась, что блокнот у неё найдут, а память подведёт. Тем более трудно было заминать что-то про Александровск-Сахалинский, где нужно было найти семью Цхаев, и потому попросила Киру повторить адрес ещё раз.

И в тот самый момент, когда Оксана спрятала блокнот глубоко под одежду, во дворе раздалась автоматная очередь. Погас фонарь под входом в дом, и залаяли собаки. Бревенчатое ветхое строение подпрыгнуло от грохнувшего взрыва, и с потолка посыпалась труха.

– Что там?! Кто это?..

Кира подбежала к окну, прижалась к стеклу носом, но ничего не смогла разглядеть в чернильной темноте. Молодой месяц ещё не родился, а звёзды были слишком далеки, и их свет не мог рассеять глухого мрака. От второго взрыва в их комнате вылетели стёкла, и немедленно внизу застрекотали автоматные очереди. За забором сорванными молодыми голосами ругались какие-то парни.

И Оксана поняла, что чудо свершилось.

* * *

– Менты, что ли?

Толян, держась за голову, подобрался к окну, которое белело облупившимися рамами и сверкало осколками стекла. Ветер носил по комнате снег, и на губах узников осели капельки. Они словно придали сил упавшим духом людям, и те почувствовали, что уже свободны. Вернее, почти свободы, и должны сделать даже невозможное, чтобы вырваться из плена.

– Они в шинелях, а не в камуфляже. С автоматами, с армейскими! – Толян от счастья сказочно прозрел. – Просто по двору бегают, как бы без цели. А охранник один в сугробе лежит, блин! Ещё двое где-то должны быть…

Толян заорал во всё горло что-то непонятное и торжествующее. Он принялся скакать по комнате, потрясаю над головой кулаками.

– Одного шлёпнули! Шлёпнули одного!!!

– А кого? Не Славика? – Кира не верила своим ушам. – Но кто это? Круто базарят. Может, под шумок уйти удастся? – Она сверкнула глазами. – Сделаем побег на рывок. Дверь бы только открыть…

Толян перестал ржать, как лошадь, и стал настоящим мужчиной. Именно сейчас, а не в тот самый момент, когда потерял невинность, женился или родил сына. Патлатый наркоман с вихляющейся походкой превратился в опору, в командира, в единственного защитника девушек.

– Я больной, мне всё равно умирать, а вы должны уйти. Короче, Алку надо поднимать, и волоком вытаскивать отсюда. Я их буду отвлекать. А вдруг оружие раздобыть получится?

На улице уже не стреляли, только скрипел снег под сапогами. Три человека в шинелях и ушанках сновали туда-сюда под окнами, но это были не милиционеры и не спецназовцы. Ещё меньше неожиданно появившиеся люди походили на бандитов.

– Все вместе уйдём!

Оксана, лёгкая и счастливая, ринулась в маленькую комнату. Алла так и спала, не слыша ни криков, ни выстрелов, ни взрывов. Она уже не хрипела, а еле дышала, и была почти как мёртвая.

– Все, все уйдём… – бормотала Оксана, стараясь развязать верёвки. Потом крикнула, обернувшись к двери в большую комнату: – Нож есть у вас?

– Кто его нам даст? – Кира тоже принялась помогать Оксане. – Нам дай нож – и мы или сами зарежемся, или охрану почикаем. Боялись даже, что мы ложки заточим.

– Марьяна, не подходи к окну! – приказал Толян за дверью. – Придумаем что-нибудь, девчата. Алку не бросим на руках понесём…

– Аллочка, приснись! Очнись, миленькая, нам уходить нужно! – в безумной надежде орала Оксана, но не слышала своего голоса.

Неужели свершится то, о чём она уже устала думать? Стоит только поднапрячься, как следует, сделать последний рывок – и оказаться на воле. Пусть в лесу, на морозе, без тёплой одежды – это ничего, ерунда. Есть же где-то люди – отогреют, вылечат. Живыми бы до них добраться, не обессилеть по дороге…

Алла приоткрыла синие бездонные глаза, несколько раз моргнула, думая, что ей всё это снится.

– Чёрт знает, что делать! – возмущалась за Оксаниной спиной Кира. – Зубами эти верёвки грызть надо! Времени нет совсем…

– Идёт кто-то!

Марьяна, схватившись обеими руками за дверные косяки, дышала жадно, сто стоном, как ребёнок, пытающийся достать мандарин с новогодней ёлки.

– Это не охрана, не их шаги. Это те, в шинелях! По лестнице поднимаются…

– Узнать бы, откуда они свалились. И чего от них ждать, непонятно…

Оксана, отбросив деликатность, несколько раз наотмашь ударила Аллу по лицу. Та попробовала пошевелиться, но из-за верёвок не смогла. Оксана заплакала от волнения и нетерпения. Слёзы закапали на лицо привязанной к раскладушке пленницы.

– Аллочка, мы сейчас разрежем, придумаем, как это сделать. А твоя мама жива! Жива, слышишь! Тебе всё наврали! Она в больнице, и там ждёт тебя. Ты только не бойся – нас спасут!..

– Эй, кто тут есть, за дверью? Спокойно, мы вас не скушаем! – сказал кто-то на лестнице. Судя по ломкому баску, это был парень лет восемнадцати. – Кто здесь живёт-то, не понял!

– Здесь живут бандиты, – громко сказала Оксана.

– А мы – их заложники! – крикнула Марьяна. – Нас здесь заперли и охраняли те самые, в камуфляже. Понимаете теперь? Нас за долги в плену держали. Нам надо выйти отсюда. Помогите!

– Сколько вас всего? – Юноша за дверью растерялся.

– Пятеро. Четыре девушки и парень, – разъяснила Оксана.

– Нас убить хотят! – не унималась Марьяна. – Откройте дверь!

– А тебе какая разница, кто убьёт? – усмехнулся Толян. Зубы его стучали от холода, а волосы развевались на ветру. – Почём ты знаешь, кто эти? Они тоже вооружены, и не слабее наших.

Раздался жуткий грохот, дверь затряслась под непрекращающимися ударами. Поднялась пыль, и Марьяна чихнула. Кира вертела головой, не зная, что делать, – помогать Оксане или объясняться с незнакомцами.

Те, так и не сумев выломать дверь, приказали:

– Отойдите подальше. В замок стрелять будем!

– Давайте, мужики, немного осталось. А вы, бабы, все в ту комнату! – велел Толян.

Расставив руки, он вытеснил девушек в маленькое помещение. Там они и дождались момента, когда дверь наконец-то открылась, а после рухнула на пол, рассыпавшись на доски. На пороге возник замызганный парень с автоматом, в армейской шинели и ушанке. Из-за худобы и маленького роста он вполне мог сойти и за школьника.

– Вы чё? – спросил парень, направив на заложников автомат.

– А ты чё? – Толян, набычившись, рассматривал заморыша.

– Серый, иди сюда! – позвал солдатик кого-то.

Немедленно в комнате появился и другой срочник – чернявый, с усиками и оттопыренными ушами. Видимо, он и заправлял в компании нежданных спасителей.

– Говорят, бандиты и заложники тут. Кончать их хотели. В долги залезли к «браткам». Знали б, что тут бандюки, не сунулись…

– Ни фига!

Серый сплюнул на пол. Он был тоже чумазый, с измученным лицом и мокрыми, обвислыми, как тряпочки, губами. Прыщавые лица юношей выражали полное замешательство.

– Да вы просто выскочить отсюда хотите, шлюхи бандитские!

Он с отвращением обвёл взглядом очень симпатичным девах. Правда, их одежда, совсем не подходящая для путан, несколько поколебала его уверенность.

– А-а, в жопу вас всех, убирайтесь. Пятеро вас тут, говорите? А пожрать есть чего? И переодеться?

– У нас пусто – сами голодные сидим, – спокойно и обстоятельно ответила Кира. – А у охранников всё это имеется.

На оскорбления пленники не обращали внимания. Они бы стерпели даже побои ради возможности опять стать свободными.

– Вы из части сбежали, да? «Деды» достали? Теперь домой пробираетесь?

– Ну! И жрать ни фига не дают. Меня чуть не удавили месяц назад. А вот он, – Серый мотнул головой в сторону первого солдатика, – в госпитале отлежал. Ему половину рёбер поломали. Третий, который с нами, Вадим, бегал уже раз, и его к нам перевели. Пробирались по шоссе, видим – гаишники стоят. Мы в лес свернули, короче, решили переждать. Видим – дом, а нам холодно. Думали, что тут никого, и можно поспать. А то и жратва какая найдётся, прикид цивильный. В окнах света нет. Открыли калитку, а к нам два пса здоровых кинулись. И с ними – мужик в камуфляже. У нас гранаты были… Короче, Серый и кинул. Одной гранатой двух псов положил и того мужика. У него-то «шинковка» в руках была, всё серьёзно…

– Ещё бы не серьёзно – это крутые мафиози! – важно, даже гордясь, заявил Толян. – Кабы так просто было, мы б и сами смылись!..

– Не знаю, ранил я его или зашиб, – растерянно пробубнил Серый. – А Вадим фонарь забутырил очередью. Они постреляли, и мы тоже. Потом они удрали куда-то, а вы дом пошли. Может, пожрать есть. – Серый снял ушанку и почесал макушку. – Ну, блин, влетели!..

– Их трое должно быть, – заволновалась Кира. – Нельзя, чтобы они сбежали! Других приведут или по рации вызовут!

– Уходить надо, – сказал солдатик, ворвавшийся в комнату первым. – Покопаем насчёт провианта и уйдём. Девки, вы что? Без пальто побежите по снегу? – Парнишка представил себе это и поёжился.

– Нам всё равно, что без пальто. Отогреемся на бегу! Горячо сказала Кира. – Только… Ножик есть у вас? Надо верёвки разрезать по-быстрому. Связанный человек в той комнате лежит.

– Петь, дай ей нож, – распорядился Серый.

– Толян, действуй. – Кира отдала нож единственному мужчине в их компании.

Тот взял нож и пошёл в другую комнату, а Кира не удержалась и побежала за ним. Марьяна, вцепившись в руку Оксаны, едва не прыгала от радости. Разгорячённые боем и одновременно перетрусившие щуплые солдатики, шмыгая носами, топтались у дверей, сжимая в руках похищенные из оружейной комнаты автоматы.

– Не бойтесь, не скажем про вас, когда уйдём, – поняла причину их тревога Оксана. – Ни словечка – обещаю. А вы, если попадётесь, сразу говорите, что освободили пятерых заложников. И вам скостят срок. Слышите? Так сразу и лепите, первым делом! В ночь на двадцать четвёртое ноября в таком-то районе… Кстати, где мы примерно находимся?

– У Красногорска где-то. Опалиха рядом, – вспомнил Петя.

– Запомните моё имя – Оксана Бабенко. Я на Звенигородском шоссе живу. Попросите разыскать меня. И я объясню где угодно, что вы для вас сделали…

– Ну и чё? – засомневался Серый. – Всё равно сидеть. Иначе никак.

– Я в сыскном агентстве работаю. У нас в милиции связи, – настойчиво продолжала Оксана. – Мы все будем свидетельствовать в вашу пользу. И добьёмся, что вы получите по минимуму.

– А-а, ничтяк! Сматывайтесь. – Серый протопал к маленькой комнатке. – Скорей давайте, чтоб нас всех тут не завалили…

Кира с Толяном вывели под руки Аллу. На девочке был бушлат; обули её в какие-то суконные боты. Оксана тут же бросилась к Сашиной дочери – обняла, прижала к себе, будто пытаясь прикрыть своим телом. Она отвечала за жизнь Аллы Лукьяновой, которую поклялась вернуть матери, и должна была своё слово сдержать.

– Пойдёмте, – позвала всех Кира, тряхнув волосами. – Терять-то всё равно нечего. А так хоть надежда есть…

Все двинулись вниз по скрипучей лестнице, торопясь и спотыкаясь. Алла, ещё не до конца проснувшаяся, старалась поспевать за остальными, но всё-таки никак не могла стряхнуть забытьё. Оксана с Толяном изо всех сил помогали ей. Солдатики, которые шли впереди, открыли дверь во двор, почему-то засыпанный наколотыми дровами.

– А Вадька Пихуля где? – всполошился Петя. – Серый, его ж убьют!

– А чё мы можем? – Серый вертел головой, не зная, как поступить. Потом собрался с духом: – А вы бегите! Через забор перелазьте. Мы постреляем тут, попробуем отвлечь. Всё равно пропадать!..

– Девчонки, бегите прямо к забору. Повезло, что собак нет. – Толян облизывал губы, и глаза его дрожали. – А я с ребятами останусь.

– Не, ты беги, поможешь перелезть им. – Серый набрал в грудь побольше воздуха, перекрестился, сплюнул через плечо. – Ну, параша, шевелитесь! Прыгайте с крыльца и жмите… Ни хрена без фонаря не видать. А Вадьки нашего, Пихули, нет уже, наверное…

Где-то за сараем ожил автомат, и ему ответил другой.

– Кто ж стреляет, если нет? Жив, значит, – успокоил Толян. – Друг в друга охрана стрелять не станет. Они – бывалые люди…

Злые светлячки вспыхнули и за банькой; опять посыпались битые стёкла. У калитки мелькнул один из охранников – туда пленным хода не было. Самый дальний угол двора, где росла огромная ель, казался самым безопасным.

Первой с крыльца сбежала Марьяна – трогательная в огромных валенках, болтающихся на тонких ножках. Она увязла в глубоком снегу и оглянулась. Тотчас же ей на помощь устремилась решительная Кира. Она не могла оставить в беде пусть старшую по возрасту, но такую хрупкую, пугливую подругу. Оксана и Толян волоком потащили Аллочку, а Петя с Серым остались на крыльце, невидимые в кромешной тьме.

– Здорово, что луны нет, – прошипела Оксана, отплёвываясь.

– Да уж. – Толян перекинул через плечо руку Аллочки.

Внезапно из-за ёлки, растущей в том самом углу двора, с автоматом наизготовку выскочил низкорослый, коротко стриженый мужчина в ночном камуфляже. Оксана заметила его в последний момент, и хотя не поняла точно, кто это, нутром почувствовала – всё! Неужели они сейчас умрут? Но об Октябрине позаботится её отец. Он обещал, если что…

– Ложись!

Толян со злостью бросил лицом в глубокий снег Аллочку, сам рухнул на неё. Оксана шлёпнулась рядом, и её нос тут же забило снегом; льдинки захрустели на зубах. Автоматная очередь полыхнула совсем рядом. И Оксана, чуть приподнявшись, увидела, как падает навзничь Кира и застывает, раскинув по снегу длинные чёрные пряди волос. Марьяна, пятясь, отступала от низкорослого. Она пыталась закрыться руками, словно умоляя о пощаде. Автомат ещё раз плюнул огнём. Марьяна упала, взрывая наледь, а потом замерла, прошитая шестью пулями.

– Козёл… Вот он! Его брата в «Крестах»…

Толян не договорил. От крыльца выстрелили, и охранник, выронив автомат, схватился за живот. Солдатики исполнили обещание – они помогли остаться в живых троим заложникам. Неизвестно, ранили они или убили Славика, но помогли. И теперь во дворе избушки остался только один охранник – ведь Смулаковский давно уехал.

– Тикайте! Скорее, за забор! – орал от крыльца Петя.

Кто стрелял, он или Серый, было непонятно. Милые, дорогие пацаны, вас не судить, а награждать надо, думала Оксана. Вы спасли совершенно чужих людей, пожалели их. И сделали всё для того, чтобы заложники обрели свободу. Не ваша вина, что Кира Цхай и Марьяна Горелова навсегда ушли от нас. Но ушли они уже не заложниками – находились в двух шагах от свободы… Я всегда буду о них помнить. Всегда – если, конечно, выживу!..

Вся троица добралась до забора, проваливаясь по пояс в снег, раня руки о наст. Оксана начисто забыла о том, что кровь Толяна может смешаться с её кровью, и тогда она заболеет. Сейчас важно было одолеть забор, не опутанный, на их счастье, колючей проволокой под током. Видимо, специально этот двор не оборудовали. Вся надежда была на охранников и собак, трупы которых остывали, припорошённые метелью.

– Оксана, перелазь первая, а я Алку подсажу. Вставай мне на спину. – Толян согнулся, упираясь лбом в доски забора.

Оксана вскарабкалась на него, навалилась на заострённые треугольниками доски. Перекинула одну ногу, другую, а потом, разжав руки, полетела в торчащие из-под снега кусты. Еще сидя верхом на заборе, она заметила, что на участке вдруг стало очень светло, и потянуло палёным. Матерясь, Толян подсаживал Аллу, умолял поторопиться. Он приказывал девочке не дрыхнуть, не ныть, а лезть, если хочет выжить.

Оксана, припав с другой стороны к забору, тоже заклинала Аллочку вспомнить о маме, которая её ждёт. В конце концов, та перевалилась через забор, и Оксана, обняв её, потащила к себе. Когда девочка грохнулась с забора в тот же самый сугроб, Оксана забарабанила по доскам кулаком. Она пыталась окликнуть Толяна, но в это время на участке рвануло так, что Оксана на некоторое время оглохла и ослепла.

А после, плохо понимая, что делает, она схватила рассевшуюся на снегу Аллу, поставила её на ноги и стала растирать ледяными ладонями её лицо, шею, руки, затылок; горстями пихала снег за ворот грязного бушлата. Оксана уже не сомневалась в том, что Толян погиб. Возможно, не выйдут отсюда и солдатики, но, к сожалению, Оксана им сейчас ничем помочь не может. Она должна скорее добраться до поста ГИБДД, и пусть там, получив сообщение, примут меры.

Милиция обязана реагировать, когда рядом идёт настоящий бой, и есть жертвы. Кроме заложников и беглых солдат, пострадали ещё как минимум два члена опаснейшей московской банды, главарь которой должен этой ночью покинуть страну.

– Ну, очнись же, иди, я тащить тебя не могу! Иначе обе замёрзнем. Сдохнем, или пристрелят нас! Ты же девка взрослая, здоровая, и хватит тебе дурить! Или я одна пойду, а тебя здесь оставлю. У меня ребёнок маленький, четыре года. Я о доченьке своей в первую очередь думать должна, а не о тебе, понятно?! Ты свою мать не жалеешь, не хочешь к ней возвращаться, а я к своему ребёнку обязательно вернусь! Сколько людей погибло, чтобы дать нам возможность спастись, а ты, сволочь, валяешься?!! Или я тебя бросаю, или иди, сучка!..

Оксана била Аллу по лицу с ненавистью, с ожесточением, вымещая на ней боль, гнев и скорбь. Окунала головой в сугроб, пинала ногами, таскала за волосы и орала прямо в ухо.

– Не хочу подыхать из-за тебя, сопля! Не для того искала тебя, чтобы сейчас потерять! Вставай, параша, шевели копытами!..

– Не надо, не бейте! – вдруг звонко, плачуще произнесла дочь Александры.

Она вроде бы только что начала соображать, узнавать и ориентироваться в пространстве.

– Я пойду, куда вы скажете. Только не бейте! Меня так много тут били…

– Наконец-то! – Оксана, моментально остыв, чмокнула девочку в щёку. – Аллочка, лапушка, пойдём отсюда! Дом горит, там бандиты остались, могут нас догнать. Бежать нужно во все лопатки… Бежать!

Они пробирались по лесу, разрывая на себе одежду. Несмотря на лютый ноябрьский мороз, им было жарко. Пар валил от скользких горячих лиц, пот мучительно выедал глаза. Стресс придал беглянкам дополнительные силы, и они упрямо шли туда, откуда, как чудилось, доносился шум машин.

Оксана и Алла ничего не говорили друг другу, только тяжело дышали. Время от времени, обняв стволы деревьев, они застывали, обессиленные и опустошённые. А после, падая, вставая, вновь спотыкаясь, брели дальше. Нужно было, во что бы то ни стало, добраться до людей, и лучше всего найти шофёра, который согласился бы их, таких, отвезти в Москву.

У двух девиц ни денег, ни документов. А на кого похожи – кошмарики в ёлочку! Мужики нынче пошли слабонервные, предпочтут не тормозить и не подставляться понапрасну. Но вдруг хоть один смельчак, да найдётся?..

– Оксана, я не могу больше. – Алла села в бурелом и зарыдала.

В этот момент за кустами и деревьями мелькнули электрические огни. Фары, фары, чёрт побери! Значит, тут, за канавой, шоссе! Но какое именно, не вспомнить, да и ни к чему это сейчас…

– Золотце моё, ещё немножко! Вон там дорога. Мы должны выйти на обочину, чтобы нас увидели. Ты таким молодцом была, не подводи меня сейчас, заинька! И нельзя тебе в снегу сидеть – заболеешь совсем. Надо двигаться. Поднимайся и пошли!

Шатаясь, будто в стельку пьяные, они выбрались на шоссе. Тут же упали, поползли на четвереньках. Как и предвидела Оксана, редкие автомобили только увеличивали скорость, когда девушки пробовали, приподнявшись, проголосовать. Думали, наверное, что две шлюхи перепились, где-то их побили и раздели, пока в отключке валялись, а теперь вези их в Москву нахаляву! Нет таких лохов…

И когда канареечного цвета «четвёрка» взяла вправо, взвизгнула тормозами, Оксана не поверила собственным глазам. Номер у «Жигулей» областной, и дядька вылезает, кажется, сам поддатый. Но ничего, всё равно какой, лишь бы пустил в тёплый салон – ведь там точно печка работает. И довёз до Москвы, а ещё лучше – до Пресни, если ему по пути. Оттуда, из собственной квартиры, можно вызвать и милицию, и «скорую». А ключи, переданные Старосвецким, здесь, в кармане куртки, застёгнутом на «молнию». Надо обязательно их вернуть Александре – при первой же встрече…

– Что, девочки, мальчики вам плохие попались? – добродушно спросил дядька, улыбаясь металлическими зубами. – Ах ты, горе горькое! Раздели и ограбили, да ещё замерзать бросили! Вы сами откуда будете, синички мои? – Водила попытался поднять Аллочку.

– Нам в Москву нужно. – Оксана, опираясь на руку доброго дяди, выпрямила дрожащие коленки. – Я заплачу, у меня есть деньги дома. Но сейчас вы на слово поверьте… В Москву… Вы туда едете?

– А как же? В Москву! К сыну на юбилей. Ему двадцать четвёртого ноября сорок пять стукнет.

Дядька явно принялся отмечать юбилей раньше времени, и распространял вокруг себя густые винные пары.

– Да, выпили с соседями. Специально ночью еду, – дядька нагнулся к Аллочке, которая снова опустилась на колени. – Вставай, вставай, синичка, – околеешь! Иди вот, потихонечку, и залазь назад. Совсем плохая она у тебя, – сказал дядька Оксане. – Да и ты тоже… ладно, живы остались. Носит же вас, дурёх, к чёрту в зубы! Садись рядом, довезу. Но только до улицы Сергея Макеева – там мой сын живёт. А дальше мне не потянуть.

– Это же прекрасно! Мы с вами соседи, считайте. – Оксана устроилась рядом с водилой, захлопнула дверцу. И только тут поняла, что они с Аллочкой спасены. – Я вам много денег дам, сто долларов. Вы из квартиры позвоните в милицию и в «скорую», а потом ещё – домой к моему сотруднику. Мы очень важное задание выполняли, и теперь возвращаемся. Нас чуть не убили. И я очень боюсь, что бандиты уйдут, скроются…

– Ух, ты! – Дядька даже крякнул, откашлялся. – Поехали тогда по-быстрому. На гаишном посту, так и быть, приторможу. Если так-то срочно, нужно от них звонить. А то, пока доедем, много времени уйдёт. Я из Истры сам, а сын в Москве, в метро работает. Собирался я двигатель заглушить да соснуть малость в машине, а из-за вас придётся шею под топор подставлять, раз выпивши. Гаи-то для весёлого человека – лютый враг. Слышь, синичка, – повернулся он с лежащей на заднем сидении Аллочке, – ты ненароком банки-то не побей. Грибки домашние маринованные везу и малосольные огурцы. Бражки ещё домашней банку. Чего греха таить. Моя старуха отменную бражку варит…

– Пожалуйста, поскорее! – Оксана уже не могла слышать журчащий говорок водилы. Каждое его слово вонзалось в мозг острой, тонкой иглой. – Пусть до поста, всё равно! Напишите адрес, я обязательно расплачусь. Как угодно, но нам надо сообщить, где мы находимся. И что неподалёку дом горит, там перестрелка. Пусть приедут!..

– Сделаем всё, как нужно, синичка. – Дядька внезапно стал серьёзным и вдруг зевнул. – Подремли малость. Я разбужу, когда приедем. Ничего, не дадим пропасть. Люди же мы друг другу, не волки…

Оксана послушно закрыла глаза и почти сразу же забылась, окаменела в тяжёлом забытьи. Ещё сутки назад она спала в тёплой постели, не ведая, что вскоре придётся пережить плен и побег, обрести и потерять трёх друзей. Нет, шестерых, ведь дезертиры оказались совсем не такими, какими представлялись раньше. И одного из них, Вадима Пихулю, даже не довелось увидеть. Наверное, они все погибнут. Могут и застрелиться при задержании, и наброситься на кого-нибудь, когда выйдут на шоссе. Пацанам и рехнуться недолго после того, что произошло. Но сейчас нужно как угодно изворачиваться, громко орать, доказывать с пеной у рта, что ни в коем случае нельзя упускать Старосвецкого с его бандитами.

Доказательств, конечно, никаких, но иного выхода нет. Хотя Виктор, возможно, уже скрылся – не дурак ведь. Ему моментально передали сообщение о нападении неизвестных на дальний домик, и он наплевал на Аллочку – ведь уже получил за неё деньги. Кинул своего японца, получается, – так ведь ему не впервой. Вполне вероятно, что Старосвецкий приказал уничтожить ВСЕХ, находящихся в доме, в дом числе и Оксану, которой обещал жизнь и свободу. Лишние свидетели ему не нужны, несмотря на скорый отъезд за границу.

Разомлев в пышущем теплом салоне «четвёрки», Оксана дремала сидя. И вдруг перед её закрытыми глазами выросла стена из сырого красного кирпича. Просто стена, и всё, но стало так страшно, что одурь прошла, и Оксана подняла тяжёлые веки. Их пикапчик нёсся по шоссе с приличной скоростью, а добрейший дядька дрых за рулём, распустив пьяные слюни. Он не контролировал дорогу, не видел никого и ничего. Не осознавал, что может погибнуть сам и погубить двух несчастных девчонок. Не для того они спаслись от одной смерти, чтобы принять другую. И. тем более, сейчас, когда спасение уже близко…

А в следующую секунду Оксана заметила громадину-трейлер, знак аварийной остановки, копошащихся у заднего колеса двух мужчин. Дальнобойщики, шофёр и напарник, которым крепко не повезло в пути, производили ремонт при неверном свете фонарей. Пикап летел прямо на трейлер, и не оставалось времени даже на то, чтобы разбудить водилу, даже просто ткнуть его кулаком в бок. Можно было только перехватить руль и увести машину вправо – в кювет, в кусты, в сугробы.

Несколько секунд этого золотого времени показались вечностью. Раньше такого Оксана и представить себе не могла, но сейчас вся жизнь молниеносно пронеслась перед глазами. И последнее, застывшее видение – карие глазёнки маленькой девочки. И потом, словно кадр на кадр в фотоплёнке, на личико дочери налезли перепуганные физиономии дальнобойщиков, на которых летела неуправляемая легковушка. Мужики не успели ничего понять, не то, что оценить ситуацию и совершить какие-то разумные действия.

Оксана вцепилась в руль обеими руками. Навалившись на похрапывающего водилу, она закрутила баранку вправо, стараясь избежать чудовищного, смертельного удара. Между пикапом и трейлером оставались какие-то метры, ничего не значащие для автомобиля. Но именно они в конечном итоге и спасли всех – и пассажиров «четвёрки», и дальнобойщиков, застывших на корточках у правого заднего колеса фургона.

С оглушительным скрежетом и визгом тормозов пикап свернул вбок, влетел в кусты. Ломая их, покатился под уклон, взрыл снег и развернулся под прямым углом. По инерции съехав ещё ниже, он уткнулся бампером в раскидистую ель. С её тяжелых лап на крышу автомобиля посыпался искристый снег, и где-то в вышине заорали потревоженные вороны. Открыв дверцу, не до конца очухавшийся дядька выбрался из-за руля, зевнул и широко улыбнулся.

А от шоссе к ним, ломая кусты, спешили спасённые дальнобойщики. И в руке того, кто бежал первым, прыгал, дёргался, мигал огромный мощный фонарь, очень похожий на исчезнувшую с неба луну…