Грачёв наслаждался одиночеством в салоне своих «Жигулей» и думал, что в Консерватории предостаточно поганой публики. Гонора у всех выше крыши, а сами ведь ничего собой не представляют. Просто крутятся в известном, прославленном заведении и считают себя вправе говорить глупости и пошлости.

Например, та же Милка Вишневская – тоже, знаток! Подошла к Дарье ещё до начала концерта и начала обсуждать преподавателей, даже композиторов.

– И как могла Легостаева выпустить Таньку с Петей?!

А Петя, на минуточку – это Чайковский! Дурной тон, видите ли, произведения гения исполнять в Консерватории. Сами они тут все за золочёные ложки оказались. У чьих родителей толще карман, тем и зелёная улица.

Дашка, умница, отбрила:

– Разве ты лучше Петра Ильича написать можешь? А нет, так и не критикуй! Нос не дорос…

Да уж, кто за ложечки поступает, а кто – ещё хлеще! Сашка Минц рассказывал, что ему профессор-педик предлагал сожительство. Тогда, мол, мальчик гарантированно получит диплом за училище. Называется, храм искусства…

Пока ходили с Ларисой и Дарьей в фойе, сестра потихонечку комментировала: «Вон тот – гомик, а эти – лесбиянки. Вон, видишь, под руки ведут эпилептика! А вон там, у дверей на лестницу, стоит шизофреник…» Вот так, дорогие граждане, и эти люди несут нам свет искусства! На их фоне Федя Гаврилов, царствие ему небесное, выглядит самым непорочным. А ведь многие люди думают, что в театре и в оркестре идеальные люди играют – что-то вроде ангелов. И благоговеют перед ними, не зная, как это на самом деле мразь.

Но когда Грачёв подъехал к «Большому Дому», раздражение улеглось. Снегопад утих, на тротуарах выросли высокие сугробы, тут же сделавшиеся серо-коричневыми. И от этого Литейный проспект выглядел сейчас очень неряшливо, потому что убирать его, особенно в субботу, никто не спешил.

В отделе Горбовского Всеволод застал только брата, который развалился в вертящемся кресле, а ноги устроил на соседнем стуле. В чёрном джемпере без ворота, серых «варёнках» и утеплённых импортных кроссовках, он выглядел совсем по-домашнему, и спокойно попивал из стакана крепкий чай. Приёмник на стене, как и всё время в последние дни, тараторил про обмен крупных купюр.

Приглядевшись с порога, Всеволод заметил, что брат изучает какие-то документы. Некоторые из них были, как и положено, отпечатаны на машинке, а другие представляли собой рукописные листочки разнообразных размеров. Похоже, Ружецкий даже не заметил, что уже не один в кабинете – он пытался вникнуть в смысл написанного на двойном тетрадном листе.

– Привет! – громко сказал Всеволод, проходя и усаживаясь за стол.

– Явился! – Мишка говорил, как всегда, недовольно, но руку стиснул крепко. – Где пропадал? Нарядный ты сегодня – как из ресторана…

– Из Консерватории. Наша сестрица там выступала с Шопеном. Было никак не отвертеться – её матери сгоряча пообещал.

– Ну-у! Небось, и Львович там отирался? А мы тем временем твоего Серёгу разыскали.

– Правда?! – Грачёв, хоть и предчувствовал это, всё равно очень удивился.

– Посмотри! – Михаил протянул ему фотографию. – Очень похож на Сергея Анатольевича Нечаева, шестьдесят второго года рождения, временно не работающего. Данные из «пятёрки» поступили – он там на днях отдыхал.

– Это Смольнинский район, как я понимаю, – определил Грачёв.

– Да, он самый. До того Нечаев приводился за торговлю порнографической литературой. А двадцать второго января вечером на Невском скупал у населения подлежащие обмену купюры. Стоял с табличкой на шее, и к нему подходили. Сначала был у Гостинки, потом – в Катькином садике. А задержали его на Полтавской улице, у строительного магазина.

– И где он сейчас? – Всеволод вернул брату снимок.

– На подписке – он и трое приятелей. Дело возбудили по соответствующей статье, но сажать пока не стали.

– Видно, скупкой Серёга не ограничился, – сказал Грачёв, придвигая к себе телефон. – Давай Подболотову позвоним. Ему Нечаев нужен как соучастник убийства, нам – как скупщик купюр. Короче, персона очень важная. А как насчёт грузина?

– Тенгиз занимается. Он здесь сейчас, в соседней комнате. Надо спросить, какие у него успехи. Захар Сысоевич обещал прийти, но, как всегда, где-то застрял. Пока доползёт до нас, всё обсудим. – Михаил говорил о начальнике без малейшего пиетета и ничуть не боялся того, что Захар об этом узнает. – Пока можешь Подболотову звонить…

– Я из соседней комнаты наберу – там телефон прямо на город. – Всеволод пружинисто вскочил – усталости как не бывало.

– Пойдём вместе, – решил Ружецкий и скинул ноги со стула.

Из соседнего кабинета доносились отчаянные вопли, там грохотали стулья, двигались столы – будто дрались несколько человек. На самом же деле в помещении находился один Тенгиз, который, держа в руках телефон, метался, как зверь в клетке, и орал в трубку по-грузински. Увидев вошедших, он радостно им закивал, указал на стулья ручкой с золотым пером, а сам продолжал выяснять отношения, по видимому, с женой.

Он скакал вокруг стола на журавлиных ногах, обтянутых светлыми вельветовыми брюками, зачем-то прикрывал ладонью микрофон, сверкая перстнем-печаткой. Потом, наконец, брякнул трубку на рычаги и невидящими глазами уставился в окно, на низкое серое небо.

– Батоно, нам некогда! – счёл нужным напомнить Ружецкий. Он поднял с колен папку, где лежали материалы по их делу, потряс ею в воздухе. – Как дела с Габлая?

– Дай отдышаться, Мишико! – страдальчески сморщился Тенгиз и вытер пот со лба.

– Нанка? – понимающе кивнул Ружецкий. – Сильно жрёт?

– Ведьма она неумытая! – оскалил зубы Дханинджия. – Женили меня на ней отцовской волей, потому что её папа большим человеком был в наших краях. А мне теперь мучайся с ней, пока не убьют…

– Кого? – удивился Всеволод.

– Да меня, кого же! На том свете мне лучше будет, – честно признался Тенгиз.

– А развестись нельзя? – удивился Грачёв.

– Я детей своих люблю, бросить не могу, – развёл руками Дханинджия и даже всхлипнул. – И потом, хоть её отец и умер, его место дядя занял. И опять от него зависит судьба моего старшего брата…

– Чёрт знает что такое! – возмутился Ружецкий. – Азиатчина какая-то старорежимная. Брату нужно, пусть бы он с Нанкой и жил…

– У него своя жена есть – племянница вора в законе. Тоже очень уважаемый человек, богатый и влиятельный. А я кто? Мент поганый. Зато через него многих достать могу, того же Габлая. Правда, вор об этом и не догадывается. Ну ладно, проехали, не буду вас грузить. – Дханинджия сел за свой стол. – Что касается Квежо, так из-за него скандал и получился. У меня же намечается командировка в Москву – надо брать скорее клиента нашего, а то ещё смоется куда-нибудь. А Нанка, конечно, против. Ей всё кажется, что я там гуляю…

– Там разгуляешься, пожалуй! – процедил сквозь зубы Ружецкий.

– Значит, точно он был у Гаврилова? – наконец вклинился Всеволод.

– А кто ж ещё? Но до того как я уеду, ребята, нужно задержать этого, второго…

– Нечаева? – уточнил Ружецкий. – Естественно, задержим, если повезёт. Но, формальности, сам понимаешь – это же не частная лавочка. Севка, ты всё-таки свяжись с Подболотовым – пусть из Петроградского человечек прибудет для проформы. Тогда получится, что мы действуем в интересах районной прокуратуры, и всё путём. А я с Горбовским согласую, когда он наконец-то до нас дойдёт.

– Ну и ладно, – успокоился Тенгиз. Он распечатал пачку «Родопи», по очереди протянул Ружецкому с Грачёвым. – Севка, одну не берут. Тащи две или больше, и закуривайте тут, пока мы одни.

– Вот спасибо – как раз кстати! – Михаил щёлкнул зажигалкой, потом поднёс ему остальным. – Адрес Нечаева у меня есть, ховира у него в Заневке. Я кой-какие делишки ещё закончу, и мы поедем.

Всеволод сел за соседний стол и набрал номер Подболотова. Пока он объяснялся со следователем, Тенгиз, выписывая в воздухе вензеля зажжённой сигаретой, что-то горячо объяснял Ружецкому, а тот только кивал, изредка вставляя реплики.

– Вах, замести бы Нечаева сегодня, и дело сразу пошло бы! Он явно не матёрый – так, сявка, лопушок. Долго молчать не сможет, выложит, где познакомился с Габлая, кто их свёл. Сами они никак не могли встретиться – в разном весе. Да и в Питере, я уже говорил, Квежо раньше никогда не был. От этого и будем танцевать…

– Станцуем, если Нечаев расколется, – Ружецкий пристально разглядывал фотографию Сергея. – А если упираться начнёт? Конечно, номер его шестнадцатый, так со страху может заткнуться. Того же Габлая испугается и уйдёт в отказ. Гад, зарос до буркал, смотреть противно! Если говорить не захочет, придётся свидетелей опять собирать – Селедкову, других, которые у Гаврилова его замечали. Он ведь не в первый раз там появился, как выяснилось. Времени уйдёт уйма, а оно у нас в дефиците.

– Даже если вы с Нечаевым застрянете, я всё равно поеду Квежо брать, – запальчиво объявил Тенгиз. – Со своими людьми в Москве я связался ещё раньше, чем с Нанкой. Они и сообщили, где сейчас Квежо пасётся. На нём не только Гаврилов висит – целое ожерелье из жмуриков. Поймёт, за что его взяли, не удивится. А начнёт права качать – я ему всё популярно объясню.

В это время Грачёв закончил переговоры с Подболотовым и положил трубку. Он вытер платком лоб, почему-то вспомнил, как сегодня слушал Шопена, и ему стало смешно.

– Значит так, братцы! – Он вылез из-за стола и сел верхом на стул – прямо напротив Тенгиза. – С Петроградки приедет сотрудник – Подболотов обещал прислать. – Он коротко взглянул на часы. – А Горбовский где? Не нашёлся ещё?

– А он всегда так! – махнул рукой Тенгиз. – Объявляется в последнюю минуту. Не нервничай – всё нормально будет.

– Остынь, приготовься! – Михаил похлопал брата по плечу. – Если поможешь нам сегодня, мы все навек тебе благодарны будем. Ты же формально с нами не работаешь и потому не обязан мелкую шушеру брать. Твоё дело – следить за счетами, за банковскими служащими. И за авторитетами, конечно, которые наличку выбросили на обмен. А Нечаев кто такой? Босота… Ты Баринова давно не навещал? Он живой ещё?

– Да, наверное, живой. Если что, мне сообщат, но пока тихо, – досадливо отмахнулся Грачёв. – Конечно, я еду с тобой – даже и речи нет…

– А, между прочим, со мной, раз Тенгиз в командировку собирается, должен ехать Минц, – прищурившись, напомнил Ружецкий. Он говорил внешне спокойно, даже весело, но щека его задёргалась. – Где он сейчас? Не в Консерватории, случайно?

– Наверное, если ещё не уехал с моими, на Кировский. Я же, когда пришёл, сказал – концерт у Дашки. Потом надо их домой отвезти на такси. А там, конечно, стол накрыт – мама Лара обещала. А для чего тебе он нужен, если я здесь? – удивился Всеволод.

– Да он мне вообще никогда ни для чего не нужен. – Ружецкий раздавил окурок в пепельнице с такой яростью, словно это и был Саша. – Противно просто и обидно, если хочешь! Как он только сквозь пол не провалится? Навязал Захар его, как всегда, и теперь он числится членом нашей группы. А ты, Севка, заметь, не числишься. Теперь ты поедешь к Нечаеву, где ещё неизвестно что может произойти, а он будет музыку слушать и разные кушанья трескать! – Михаил смотрел теперь тяжело, и в зрачках его Всеволод увидел знакомый дикий огонёк. – Ну, Львович, попадись ты мне только! Сегодня точно изувечу, особенно если неудачно съездим. И никакой Горбовский тебя, блин, не спасёт…

– Мишико, дорогой, не надо мочить! – взмолился Тенгиз. – Потом разберётесь, а сейчас работать надо. Брат же с тобой рядом! Так даже лучше – родной человек за спиной. Всегда поддержит и поможет. Я понимаю, у тебя принципы, но против лома нет приёма. Я имею в виду, против Захара…

– Да ещё наработается Сашка – он же безотказный! – поддержал Грачёв. – А пока нас троих хватит. Вместе с сотрудником Подболотова. А дальше и Сашка подключится – там много ещё дел будет. Всё же, как я понимаю, только начинается.

– Безотказный! – Ружецкий никак не мог успокоиться. – Да, прямо он никогда не скажет «нет», как японец. Ну до чего же паршивый тип, никчёмный, скользкий, будто мылом намазанный… Все эти гувернёры только такого и смогли воспитать. Вот пусть Горбовский и взял бы его к своим сыновьям – с одним геометрией заниматься, а другому английский переводить. Платил бы из своего кармана, а не из государственного. И нам бы не приходилось работать за него…

Дверь распахнулась, и в кабинет вошёл Горбовский – в распахнутом пальто, с красными от ветра щеками. Мокрую ондатровую шапку он держал в руке, а «дипломат» зажал под мышкой.

– На общественном транспорте пришлось добираться, представляете? Всё говорят – депутаты льготами пользуются, машины у них, «мигалки»! А мне сегодня сказали, что свободных машин нет. К тому же суббота, а по милицейским делам я должен ездить не за их счёт. Вот так, хлопцы!

Горбовский во время сердитой тирады успел пожать всем руки, скинуть пальто и усесться за стол отсутствующего Гагика Гамбаряна. Остальные трое устроились рядом напротив него. Всеволод, в принципе, мог и не присутствовать здесь, но ему и в голову не пришло оставить брата.

– Так что прошу прощения за опоздание, и давайте скоренько всё обсудим! Сначала Михаил, потом Тенгиз. А в конце, на закуску, я изложу свои соображения. И ты, Всеволод, добавишь что-нибудь от себя – если захочешь…

* * *

Кольцов из Петроградского района появился на Литейном неожиданно быстро, и группа выехала в Заневку. Горбовский обещал лично уладить все бюрократические формальности, связанные с задержанием Нечаева и попросил об этом не беспокоиться. Он, правда, допускал вероятность ошибки – ведь искали по фотороботу. Память могла подвести Лилю Селедкову, и тогда возможны неприятности – если это окажется не тот Сергей…

– Захар Сысоевич, слишком уж много совпадений – и имя, и внешность! И то, что Нечаев уже засветился с купюрами, за что и попал в «пятерку», – успокоил его Грачёв. – В любом случае проверить его нужно – чем он на подписке занимается…

– Ну, проверяй, проверяй, – вздохнул Захар, нервно раскачивая узел галстука. – А Михаил где?

– Кольцова инструктирует в машине. Я сейчас к ним присоединюсь, и мы поедем. Тенгиз пока тут побудет – ему перед командировкой ещё поработать надо. А что касается Нечаева, так тут, как по нотам, все события на свои места встают. Сергей скупал по дешёвке недействительные купюры с целью поменять их с помощью Гаврилова. Так?

– Ну, допустим, так, – кивнул Горбовский. Он уже отдышался, причесался, и теперь курил заслуженную сигарету. – Но причём тогда здесь Габлая? Это же совершенно другого поля ягода…

– Вот это мы и выясним у Нечаева, – уверенно сказал Всеволод.

– Думаешь, он скажет? – Горбовский засомневался точно так же, как и Михаил. – Если он завязан с Габлая, будет молчать, как рыба. Себе дороже выйдет, если тот узнает.

– Там видно будет! – Грачёва уже захватил азарт, и он видел ближайшее будущее в розовом свете. – А что касается Габлая… Они все по нитке знакомы. Может быть, тому тоже потребовалось купюры поменять, даже малую часть из того, что у него было. Вот и решил присоединиться…

– Возможно. – Захар провёл ладонями по лицу, будто умылся. – У них, гадов, всё возможно. Я так думаю, что идея убийства исходила именно от Квежо. Скупщики – народ более мягкий, мокрушничать не любят. Тут два варианта. Или у Нечаева страх перед Габлая вообще отшибёт память, или он сдаст грузина – чтобы самому выскочить…

Дверь без стука распахнулась, и Михаил, в куртке на меху и без шапки, остановился на пороге.

– Товарищ майор, разрешите приступить! Севка, по коням!

– Приступай, Михаил, – непривычно вежливо и серьёзно разрешил Горбовский. – Да, Всеволод, скоро Саня пожалует к нам? Когда у сестрёнки концерт кончается?

– Я точно не знаю. Но Александр обещал приехать сразу же, как только сможет. Ничего, пока мы съездим, он уже подтянется. Да и Тенгиз пока здесь будет, до его прихода.

– Понятно. – Горбовский отметил, что Михаил демонстративно удалился раньше положенного. – Езжайте, ребята. Осторожнее там – чёрт его знает…

Всеволод нырнул в казённую «Волгу», и она тут же сорвалась с места. Он заметил, как бешеная судорога свела скулы брата, как побледнело его лицо и задёргалось веко. Ружецкий, в отличие от него, никогда не срывался на брань и крик. Наоборот, во время приступа Мишкин голос делался очень уж тихим и спокойным, а лицо исказил сильный тик – как сейчас.

Михаил объяснил, что началось это после очередного аква-трюка, когда на него по пьянке обрушили водосбросом сразу четыре тонны воды. Тогда снимали шторм на море и кораблекрушение, для чего делали искусственные волны. Ещё повезло, что остался в живых и не переломал шейные позвонки, но барабанные перепонки потом пришлось ушивать.

Сейчас Михаил уселся за руль, Кольцов устроился рядом с ним, а Всеволоду пришлось влезть назад. Как назло, все свидетели и подозреваемые проживали ближе к окраинам города, и дорога занимала много времени. Не составлял исключения и Нечаев – к нему нужно было тащиться за речку Оккервиль, к железнодорожной станции «Заневский Пост», на Хасанскую улицу. И, самое главное, никто из них не знал, проживает ли сейчас там Нечаев. Это был всего лишь адрес его прописки, но такие типы редко ночуют дома. Чего доброго, после истории с Гавриловым Серёга вообще из Ленинграда смылся…

На улице потемнело раньше времени, опять наползли тучи, закружилась метель. Северо-восточный ветер с сумасшедшей силой швырял снег на лобовое стекло, и «дворники» опять метались перед глазами, едва успевая расчищать пространство для обзора. Ружецкий с Кольцовым о чём-то вполголоса разговаривали, а Всеволод, наблюдая за братом, откровенно восхищался им. Надо же – беседует с пассажиром, смотрит вроде бы краем глаза – а ведь, в такой-то метели, держит дорогу под контролем. Да у него, похоже, ещё и голова болит – после травмы брат стал метеозависимым.

Когда миновали мост Александра Невского, пурга совсем озверела. Снег встал сплошной стеной, автомобили буксовали и гудели, а Заневский проспект тянулся длинным белым коридором. Всеволод, который весь день хотел спать, сейчас неожиданно задремал, и проснулся только у подъезда Нечаева – когда «Волга» едва не уткнулась бампером в стену.

– Вылезай, приехали! – Михаил буквально выкатился из машины. Кольцов уже ждал их на лестнице.

Грачёв, позёвывая, успел заметить горбатую старуху в чёрном пальто и зелёном платке. Несмотря на ветер и снегопад, она палкой ворошила сугробу у гаражей в глубине двора. Теремки и горки занесло почти целиком, и от кустов тоже остались одни верхушки.

– Геннадий, оставайся здесь, у выхода – неожиданно сказал Ружецкий Кольцову. – Мало ли что. Будь в готовности. А мы с брательником сами справимся…

– Есть! – Кольцов, похоже, не привык обсуждать приказы.

– Ты с оружием? – шёпотом спросил Всеволод.

– А как же! Пойдём быстрее, а то вдруг, хоть и пурга на дворе, нас из окон срисовали? Надо, чтобы опомниться там не успели.

– Ясно, – Грачёв очень пожалел, что не прихватил свой пистолет. Впрочем, ехать с ним в Консерваторию было как-то неловко.

Лифт вознёс их на пятый этаж в мгновение ока. Конечно, по инструкции полагалось подниматься по лестнице, чтобы не быть заблокированными в кабине, но Михаил решил формальностями пренебречь. Кстати, как раз он и рассказывал о прямо противоположных случаях – пока оперативники поднимались по лестнице, те, за кем они шли, уезжали на лифте вниз. Конечно же, там их встречали с распростёртыми объятиями, но очень не хотелось выглядеть дураками. Сегодня, правда, судьба к ним благоволила, и на пятом этаже быстро нашлась нужная квартира. Михаил, сверившись с адресом, повернулся к брату.

– Держи «ствол», а я попробую обойтись. В оба смотри, не раскисай. Сам Нечаев, может, и фуфло, но ведь с кавказцами связан. А они, сам понимаешь… Вдруг в гости завернули по случаю?

На звонок открыла седая толстая женщина. Она зевала, стягивая на груди халат, и короткие её волосы рожками стояли надо лбом. Похоже, приезд оперативников прервал послеобеденный отдых хозяйки, и она была явно не в духе.

Ещё не окончательно вернувшись к реальности, дама распахнула дверь без предварительных вопросов. Увидев двух незнакомых мужиков, она моментально очнулась и попробовала захлопнуть створку, но опоздала. Михаил поставил ногу в створ, а потом вклинился плечом в проём. Всеволод, сжимая холодную ребристую рукоятку «макарова», премило улыбнулся женщине.

– Спокойно, гражданочка, только спокойно! – Ружецкий достал удостоверение и представился.

Здесь хозяйка ещё как-то сдержалась. Но, услышав, что второй парень пожаловал к ней из КГБ, совершенно обмякла и потеряла всякую волю к сопротивлению. Она остановилась у стены, свесила руки вдоль туловища; глаза же, пьяные и мутные, едва не вылезали из орбит. За дверью комнаты звенели стаканы, бренчала гитара. Кажется, кто-то даже пытался спеть «Баньку по-чёрному» Высоцкого, но безуспешно.

– Севка, оставайся здесь, смотри за дверью. Мамаша, для вас сейчас главное – не горячиться. Серёга дома?

– Да, он там! – Толстуха махнула рукой на дверь, за которой веселились. – А в чём дело? Опять что-то натворил?

– И не один, как я понимаю? – Ружецкий оставил её вопрос без внимания.

– Там два его приятеля и девушка.

– Извините уж, что помешал честной компании – дело у меня к Сергею. – И Ружецкий пинком распахнул дверь в комнату.

Там было так накурено, что у Грачёва сразу же запершило в горле. Выражение «хоть топор вешай» больше всего подходило в отвратительно воняющему махрой пепельно-сизому туману. А развал, царивший вокруг заставленного бутылками стола, мог, вероятно, царить только на поле боя.

За одну секунду Всеволод различил в дыму Нечаева – очень похожего на фоторобот, в тренировочных брюках и пёстрой футболке. Накрашенная, пьяная и развязная девица нежно склонила голову на Серёгино плечо, а её расстёгнутая белая блузка уже была покрыта жирными и пивными пятнами. Третий в их компании, с торчащей вперёд челюстью и скошенным лбом, угрожающе поднял голову на скрип двери. Кто тут был четвёртым, Грачёв не успел понять, потому что Михаил шагнул в комнату.

– Ну что, дикая Индия, киряем? – спросил он беззаботно, словно его пригласили сюда в компанию.

Пьяный рецидивист рванулся к нему, опрокидывая всё на столе, и тут в углу нарисовался рыжий парень с перекошенным от страха лицом. В следующую секунду он с воплем шарахнулся к балконной двери.

– Не стреляй! – Он зачем-то спрятался за штору. Девица громко завизжала, и из прихожей ей надрывным плачем ответила хозяйка. – Человека убьёшь!

Грачёв так и не понял, к кому конкретно обращался рыжий, потому что стрелять никто не собирался. Впрочем, за бандита с челюстью-кирпичом ручаться было трудно, и он, вполне возможно, прятал где-то «волыну».

Ни Всеволод, ни, тем более, оторопевшая толстуха-хозяйка даже не поняли, каким образом бандит очутился на полу, причём в очень неожиданной и забавной позе. Руки и ноги его были просунуты между ножками и перекладинами стула, а финка отлетела далеко в угол. Рыжий лежал на полу, ловя ртом воздух, будто выброшенная на берег рыба. Девица всхлипывала, стягивая на груди разорванную кофточку, а Нечаев с огромным уважением смотрел на Михаила. Сам он даже не встал из-за стола.

Только тут Грачёв сообразил, что слова рыжего относились именно к нему. Всё это время он держал в руке пистолет, как оказалось, со сброшенным предохранителем. Ружецкий тем временем не спеша подобрал нож, обыскал всех трёх мужчин, у которых обнаружил ещё два «пера» и заточку. Предоставив поверженным противником возможности прийти в себя самостоятельно, он обратился к разом протрезвевшему Нечаеву.

– Вижу, у тебя тут не первый день «кобылка ржёт»! Открой балкон, дышать невозможно. Только без глупостей мне!

– Да что ты, начальник! – испугался Нечаев, боком подходя к балконной двери. – Не с пятого же этажа мне сигать…

– Я из отдела борьбы с организованной преступностью! – Михаил раскрыл удостоверение и показал его Сергею. – И со мной – товарищ из КГБ. Всеволод, давай свою ксиву!

После этих слов в комнате воцарилась полная тишина – только гулял среди бедлама ветер со снегом, завсхлипывала женщина в прихожей. Грачёв, на всякий случай, ни на секунду не выпускал её из поля зрения.

– Да это такое творится-то? – без конца повторяла она, кусая то носовой платок, то ворот своего халата. – Серёжка, ты меня угробишь когда-нибудь! Угробишь мать родную, помяни моё слово!

Всеволод, в свою очередь, готов был похлопать брату – такого мастерства он ещё ни у кого не встречал, хотя общался с ребятами далеко не слабыми. Слышал он и про «школу Кадочникова», но в деле её видеть ещё не доводилось.

– Закрой балкон, а то простудишься, – заботливо сказал Ружецкий. – А ты мне очень нужен, Сергей Анатольевич…

– Зачем нужен? – осторожно, глядя на Ружецкого через плечо, спросил Нечаев. Он закрыл дверь на балкон, вернулся за стол и сел, сложив руки на коленях.

Рыжий парень поднялся с пола и, тихонько поскуливая, устроился в низком креслице. Связанный стулом бандит к этому моменту освободил только руку, а теперь пытался вызволить и ногу. Грачёву стало смешно, и он сунул пистолет в карман.

– Там как, заперта дверь? – обернулся Ружецкий к Грачёву.

– Да, порядок. – Тот ещё раз проверил всю квартиру и убедился, что в ней больше никого нет.

– Сергей, в твоих интересах сейчас не бузить, а постараться смягчить свою участь, – спокойно, даже лениво начал Михаил. – Давай-ка с гостями твоими разберёмся, а потом займёмся тобой. Оружие я вам, конечно, не верну, да и данные запишу на всякий случай. А так идите, гуляйте – не до вас сейчас! Понятно?

– Ты что, начальник? Отпускаешь? – не поверил своим ушам рыжий. Челюсть его стремительно опухала, и потому слова получались невнятные, смазанные.

– Конечно, вас стоило бы забрать, не спорю, – легко согласился Ружецкий. – Но считайте, что вам повезло. Только попрошу не воспринимать моё великодушие как слабость, а то сильно пожалеете. Диктуйте по-быстрому свои данные, и можете быть свободны. А дальше всё от вас зависит, уроды. Где-нибудь нарисуетесь – и этот случай тоже в протокол пойдёт…

Грачёв услышал шорох за спиной, оглянулся и увидел, что толстуха потащила в другую комнату телефонный аппарат на длинном шнуре.

– Стойте, гражданочка! – Всеволод взял её за руку и легонько сжал, но хозяйка вскрикнула от боли. – А не надо никуда звонить! Мы сами позвоним, если будет нужно. Вас же никто не трогает, и сына вашего тоже. Зачем нервничать?

– Да я просто так… – пробормотала хозяйка, потирая пухлую руку. – Куда мне звонить-то? Пьяные они, могут и разбить…

– Сейчас они отсюда уйдут, – успокоил её Грачёв. – А вы на кухню пожалуйте, посидите там немного. Воспитали такого сына – теперь терпите…

– Ох, хотела я тогда аборт сделать! – откровенно и горестно призналась хозяйка. – Да квартиру новую давали – оставила себе на голову…

Ружецкий тем временем, с отвращением оглядывая бутылки, банки и тарелки на столе, достал из «дипломата» несколько листов бумаги, положил их на крышку. Вид колбасных шкурок, корок от сыра и корок от батона за двадцать две копейки едва не доводил его до рвоты. К одной из хрустальных салатниц пристали крупинки чёрной икры, в другой лежали остатки севрюги. Судя по всему, опера пожаловали во время произнесения очередного краткого тоста – выпить «Столичную» из рюмок собравшиеся так и не успели.

– Да, хозяйка, как вас величать? – крикнул Ружецкий в сторону кухни.

– Нечаева Евгения Даниловна, – с готовностью отозвалась толстуха.

Михаил посмотрел на лежавшую рядом гитару, тронул струны, и лицо его немного смягчилось. Грачёв вернулся из коридора, придвинул стул и сел так, чтобы видна была входная дверь.

– А это кто такой? – Ружецкий кивнул на рыжего.

– Друг мой, Лёха Ковырин, – отрапортовал Нечаев.

– Он ночевал здесь или так зашёл? – зачем-то спросил Михаил.

– Нет, ночевал только Эдик, – крикнула из кухни хозяйка. – А Лёша с Элей пришли рано утречком, часов в восемь. Они прямо с поезда, с отпуска.

– Зимой в отпуске были? Лыжники, что ли? – с сомнением оглядел парочку Ружецкий. – Ладно, разберёмся потом. А вы разве где-то работаете? Что-то не похоже, молодые люди, что вы каждый день в шесть часов утра встаёте…

Он пристально смотрел на Нечаева, потом на Ковырина и соображал, мог ли последний принимать участие в убийстве Гаврилова. Скорее всего, нет, кишка тонка. Наверное, тоже скупщик купюр – не более того. А вот к Эдику нужно повнимательнее приглядеться. Этот, похоже, чеснок, и от него всего ждать можно.

– Как твоя фамилия? – Михаил, наконец, повернулся к детине, который еле отцепил от себя стул, и сейчас приходил в себя на ковре под присмотром Грачёва.

– Ну, Носов! А чего? – От Эдика так воняло перегаром, что в округе, наверное, передохли все микробы.

– Ничего. Ты вор? – Ружецкий присмотрелся к татуировке на тыльной стороне его руки. – За что чалился?

– В юности гадильник держали с корешами. Потом хлебал за цинку…

– А теперь чем живёшь?

Носов молчал. Девица Эля, уже застёгнутая и подкрашенная, лениво усмехнулась.

– Да шниффер он!

– Понятно. Справку об освобождении покажи. Хочу убедиться, что ты не в бегах. – Михаил повернулся к Ковырину. – Эля – жена тебе?

– Гражданская. – Рыжий надел на рубашку спортивную куртку.

– А что ж она тогда к Нечаеву клеилась, да ещё в твоём присутствии? – удивился Ружецкий.

– А он ей брат троюродный, – не моргнув глазом, объяснил Ковырин.

– Это ещё интереснее, – будто бы про себя сказал Ружецкий. – Так откуда вы прибыть изволили?

– Из Ростова-на-Дону.

– Ростов – папа, Одесса – мама, а Сочи – помойная яма! – неожиданно улыбнулся Михаил и ударил по струнам. – Верно, Севка? Долго там пробыли?

– Две недели, – не задумываясь, ответил Ковырин. – Мы, гражданин начальник, до Сочей не доросли пока. – Он вдруг скривил лицо набок и всхлипнул: – Ну, виноваты, начальник! Психанули мы с Эдом немного… Ты ж так влетел, что мы решили – долги брать. Кто ж знал, что ты мент? Ксиву ломать хочешь?

– Ждёте, выходит, от своих неприятностей? – понимающе кивнул Ружецкий. – Паспорта при вас?

– Элька, у тебя документы? – повернулся Ковырин к девице.

– У меня. – Она поднялась из-за стола. – Там, в коридоре, в сумке. Я принесу…

– Неси. – Ружецкий проводил Элю взглядом.

Сейчас, в надетом поверх блузки изумрудного цвета джемпере и варёнках, она выглядела вполне прилично. Правда, по бледному лицу расползлись красные пятна, и это девушку здорово портило.

– Севка, глянь, чтобы документы принесла, а не что-то другое, – велел Ружецкий. – Прописка у всех городская?

– У меня сто первый, – еле выдавил Носов.

– А что ты здесь делаешь?! – вскинулся Михаил. – Сейчас же, прямо отсюда, на вокзал – и мотай туда! Ориентировку на тебя выдам – всё равно долго гулять не будешь. Второй раз попадёшься – по-другому разговаривать станем. Спасибо, – бросил Михаил Эле, которая протянула ему документы. – Я перепишу данные, и мотайте с ветерком. Сергей, ты что там возишься?

Нечаев шарил руками пор грязной скатерти, потом полез под стол.

– Нет ли дымка, начальник? – Нечаев потряс пустую пачку «Пэлл-Мэлл».

– Держи, чудо в перьях! – Михаил протянул ему «Пирин». – И готовься к серьёзному разговору. Всеволод, перепиши данные на этих троих, и пусть убираются.

– Я же только «чайник», гражданин начальник!

Нечаев ни на чём не мог задержать взгляд. Глаза его бегали по лицам собравшихся, губы шевелились, на лбу змеились морщины. Он никак не мог догадаться, по какому делу заявились опера, и на всякий случай решил подстраховаться.

– Я ведь на подписке. Разве в «мелодии» не знают? Всё по-честному – могу показать бумагу.

– Я лучше тебя всё знаю, – осадил его Ружецкий. – Ковырин не попадал с тобой в «пятёрку» четыре дня назад?

– Да я ж в Ростове был… – испугался Алексей.

– Серёга, он скупал денежки? – Ружецкий будто бы и не услышал Ковырина.

– Да нет, Лёха же только в напёрсток играет, – пояснил Нечаев.

– Напёрсточниками не занимаюсь, – отрезал Ружецкий. – А Носов не причастен?

– Да нет, начальник, я с медвежатниками больше, – уважительно ответил Эдуард.

– Последний срок за это? – спросил Михаил.

– Точно. – Носов, похоже, ещё не верил в то, что его отпускают.

– Севка, готово? – Ружецкий обернулся к брату, который аккуратно переписывал данные.

– Порядок! – Тот помахал уставшей рукой.

– Тогда выметайтесь все – и Эдик, и Лёшик. Ну, и дама, соответственно. По мере возможности, не болтайте о том, что здесь было. Вам же хуже будет, понятно?

– Понятно, начальник! Спасибо тебе… – загалдели мужики. Эля радостно захлопала в ладоши. Все были очень рады тому, что так легко отделались.

Михаил щелчком подбросил пачку «Пэлл-Мэлл»:

– Севка, гляди, на какое курево в напёрсток наиграли! Ты этих проводи до дверей, а мы пока с Серёгой пошепчемся. Евгения Даниловна, можете уйти в свою комнату, только телефон не трогайте. Нужны будете – позову.

– Да-да! – обрадовалась хозяйка, которой надоело торчать на кухне.

– Сергей, кого вы с дружками в гости ждали?

Михаил вытянул ноги и расстегнул куртку. Снег за окном так и валил, а где-то в соседней квартире громко врубили уже осточертевшую «Маменьку».

– Да один тут… Шенар Вэли зовут. Он башкир – злой, как чёрт. Обещал своих людей прислать, потому что Эд ему должен. Мокрухой кончится, судя по всему, – глубокомысленно заключил Сергей.

– Так-так! – Ружецкий поморщился, массируя виски. – Ты приблизительно соображаешь, зачем мы к тебе пожаловали?

– Из-за тех «бабок», что ли? Которые я для обмена скупал? Так я ж в отделении рассказал всё, как было. Ну, скупали, был грех… Так людям-то лучше – в сберкассу стоять не надо. И нам, за работу, разве не полагается награда? Официально только по двести рублей меняют, а мы – сколько хочешь… Разве не справедливо, начальник?

– Федьку Гаврилова за что сделали? – буднично, словно между просим, спросил Ружецкий.

Серёга вскочил на ноги, и стул перевернулся на ковре:

– Ты… что? Я не убивал его! Я не… Видит Бог! – И Нечаев размашисто перекрестился.

– Бог – он всё видит! – Ружецкий завернул свой окурок в конфетный фантик, потому что пепельница была переполнена.

В это время вернулся Грачёв и сел на место ушедшего Ковырина. Нечаев, не глядя, нашарил свой стул и сел на него верхом.

– Ты как, сразу за ум возьмёшься или в несознанку уйдёшь? У меня с собой масса вещественных доказательств. А ещё больше – в том заведении, куда я тебя сейчас отвезу.

– Куда? – испугался Нечаев, сжимая скатерть в кулаках.

– А то сам не понимаешь, куда! Знал Фёдора Гаврилова?

– Ну, знал! Знал!!! И что?..

– А то! – властно оборвал его истерику Ружецкий. – За что мужика убили, спрашиваю? Ты и Квежо Габлая…

Сергей почернел лицом, и борода его в одно мгновение стала мокрой, неряшливой, а широкие плечи обвисли под футболкой.

Михаил подмигнул брату, и тот словно между прочим спросил:

– Сергей, а кто такой Баринов?

– Баринов? Это Федькин знакомый какой-то. Кажется, заведующий сберкассой.

– Через него менять деньги хотели? – продолжал Всеволод, постукивая по столешнице пальцами.

– Вроде бы… Федька сказал, что сам всё организует. Только обронил, мол, Веня Баринов поможет, не волнуйся. И всё, больше я не спрашивал…

– Но взятку-то вы Баринову отстёгивали? Не за красивые же глаза он так рисковал! – допытывался Грачёв.

Ружецкому явно надоело в этой неуютной квартире. Он хотел отвезти Нечаева на Литейный и там, в официальной обстановке, выведать всё подчистую. Атмосфера «Большого Дома» располагала к откровенности и не таких слизняков, как Серёга.

– Начальник, не я взятками ведаю, – ощерился Нечаев.

– А кто? Давай, пошевеливайся – у нас ещё много приятных разговоров впереди! – поторопил Ружецкий. – Надо сегодня успеть с тобой закончить. Как думаешь?

– Боб Кулаков, шеф мой, ведает финансами. – Нечаев смирился со своей участью и думал только том, как бы не оказаться за решёткой.

– Борис, что ли? – переспросил Михаил. – А где он сейчас?

– В городе должен быть, сейчас самая работа у него, – пожал плечами Сергей.

– А где он живёт? – подал голос Всеволод.

– В Новой Деревне, у Серафимовского кладбища. Квартиру там купил, соединил со своей и сделал двухэтажную. Его дом немцы пленные строили.

– Ладно, Серёга, поехали! – Михаил встал со стула.

Нечаев схватил в горсть дрожащую бороду и пробормотал:

– Я арестован?..

– Пока только задержан, – успокоил его Михаил. – Ты не бойся – всё исключительно от тебя зависит. Будешь хорошо себя вести – останешься для своих и для нас только скупщиком купюр. Заартачишься – пойдёшь по сто второй статье вместе с Габлая. Очную ставочку мы вам быстро организуем – можешь не сомневаться. Ты был у Гаврилова вчера днём, как раз в то время, когда его убили. И не отрицай, что присутствовал при этом, стоял на вассере. Квежо «селёдкой» работал, так?

– Так! Но я-то не убивал Гаврилова! Зачем мне его шьёшь, начальник? Какая тебе в том корысть? Не губи меня, чем я тебя обидел? – Серёга выпученными от ужаса глазами смотрел на обоих братьев. – Квежо, если узнает, что я его сейчас заложил,… Он сперва мне язык отрежет, а потом…

– Нечаев, я тебе по-русски сказал – всё в твоих руках! – раздельно, как тупому, объяснил Михаил. Я могу обеспечить тебе такое прикрытие, что никакой Квежо не подкопается. А могу выдать тебя ему на расправу. Нынешние слюнявые законы у меня не в чести, и ты на них не надейся. Мосты за тобой уже сгорели.

– Да, действительно! – Сергей сгорбился, упираясь ладонями в колени. О будущем он пока старался не думать.

– А если да, то собирайся и поехали! – Ружецкий с досадой взглянул в окно. – Вон, темнеет уже, а у меня куча дел на сегодня. Переночуешь у нас, поможешь следствию, а потом пойдёшь обратно на подписку. Мать предупреди, чтобы не волновалась.

– Полный адрес Кулакова знаешь? – спросил Всеволод.

– Знаю. Сказать? – с готовностью предложил Нечаев.

– На Литейном всё скажешь, – оборвал Ружецкий. – Давай, Серёга, одевайся прямо тут – ты не красна девица. И пошевеливайся, а то нас там человек заждался…

* * *

После полутёмной квартиры Нечаева коридоры «Большого Дома» казались ярко освещёнными и очень шумными. Всеволод хотел на минутку забежать к себе и выпить кофе, потому что с утра ничего не ел. Что же касается Михаила, то он едва сдерживался, чтобы не застонать от жуткой боли в голове. Лампы становились чёрными, и перед глазами плясали радужные кольца. Его сильно тошнило – казалось, что внутренности вот-вот вывернет на пол.

Ружецкий сел за свой стол и вытащил аптечку, где торопливо отыскал анальгин. Из чайника налил в стакан воду, понимая, что всё равно вырвет – ведь она не дистиллированная. Надо сделать последнее на сегодня – провести допрос. Серёга перепуган насмерть, и многое может рассказать. А дальше останется только оформить протокол – и домой.

Эх, опять не получилось к сыну в школу сходить, поговорить с учительницей. Она уже махнула рукой на Светлану, решила, что та с сыном справиться не может. Потребовала, чтобы явился отец Богдана Ружецкого – может, его авторитет сработает. Но сегодня никак не выходило. Значит, нужно попробовать в следующую субботу вырваться. Может быть, тогда голова так не будет болеть, а то хоть волком вой…

Ружецкий еле протолкнул в себя воду с анальгиновой горечью, сморгнул слёзы и посмотрел на дверь. В коридоре послышались шаги, потом распахнулась дверь, и вошёл Саша Минц – весёлый, в нарядном чёрном костюме и в белой сорочке. Сразу, следом за ним, явился и Всеволод.

– Ну, как там мои? Отвёз их?

– Давно уже отвёз. Лариса Мстиславна меня обедать посадила, мы даже выпили малость. Уже слышал, что вы взяли одного из убийц… с тех фотороботов. Молодцы ребята, слов нету! А я вам пирожков принёс – Лариса Мстиславна прислала. Сильно переживала, что Всеволод так рано сбежал. Даша очень рада, что всё прошло отлично. Теперь хоть отдохнут они немного, а то столько дней в напряжении… – Саша открыл свой «дипломат» и достал оттуда белый свёрток. – Вот, с кофе как раз! Миша, ты чего такой зелёный? Плохо себя чувствуешь? Давай, я допрос приведу – на свежую голову. Мне дело в общих чертах понятно…

– В общих чертах?! – Ружецкий со звоном поставил стакан на стеклянный поднос. – Львович, ты в пролёте, как сарделька над Парижем. Не крути вхолостую…

– Не понял! – Минц перестал улыбаться.

– Всё ты понял! Кто-то тащился к чёрту на кулички, на укромную ховиру, а кто-то музыку послушал, винца выпил, пирожков поел. А потом допрос проведёт, когда всё уже закончено. Поставит на протоколе свою подпись – мол, всем этим Минц занимался! Да не переживай – Нечаев не престижный, хвастаться особенно не придётся. Зубра вроде Веталя Холодаева, да ещё надышавшегося травкой, Сысоич тебе всегда устроит…

Михаил встал и направился к двери. Там он столкнулся с Захаром, который услышал его последнюю фразу.

– Михаил, ты опять?! – Майор тяжело задышал и набычился.

– Пока я жив, дольче виты вашему протеже не видать. Только через мой труп он взлетит окончательно! – Ружецкий скрипел зубами от боли и злости.

– Ты что говоришь?.. – На лбу Горбовского выступил пот, и надулись жилы. – Да ты с ума…

– Захар Сысоевич, не надо! Я действительно задержался сегодня. Миша устал, вы видите, ему плохо! – вступился Минц, но расположения Ружецкого не снискал.

– Заткнись ты, Львович, святоша развратная! – Ружецкий вышел, хлопнув дверью.

Всеволод кинулся следом:

– Мишка, ну зачем ты так? Сашка действительно хотел помочь… Ты, в конце концов, наживёшь неприятности. А у тебя семья! Подумай о Светке с сыном! Зачем это всё тебе?

– Подумал уже и без тебя! Что они мне сделают? Выгонят отсюда? Не пропаду, проживу как-нибудь! Пусть Львович покорячится на моём месте. Иди к Нечаеву, я сейчас…

И Ружецкий пулей бросился в туалет. Сдержать рвоту не удалось.

Минц и Дханинджия ждали Грачёва у дверей кабинета, за которыми оставался задержанный.

– Мы всё-таки поприсутствуем при допросе. – Саша легонько тронул Всеволода за рукав. – Тенгиз через два часа вылетает в Москву.

– Батоно, сейчас мы составим протокол, где будет фигурировать Габлая. Они с Нечаевым действительно знакомы. Пошли, ребята… – Всеволод обнял их за плечи и подтолкнул к двери, из-за которой доносились музыка и хохот.

Задержанного караулил Борис Гук, который запросто травил с ним байки, будто давний приятель. На полную мощь было включено радио – Лидия Русланова пела «Валенки».

Серёга, вытянув шею, жадно глядел в окно, на волю, и старательно выводил приятным тенорком:

– Борис, свободен! – сказал Минц с порога. Потом он прошёл в кабинет и сел в кресло у стены. Рядом грохнулся Тенгиз, вытянув ноги до середины ковровой дорожки.

– Сергей, кончай концерт! – Всеволод выключил приёмник и достал из сейфа бумаги. Гук испарился, сделав всем на прощание ручкой. – Дай-ка мне по-быстрому адрес Кулакова. Ты не смотри, что мы такие добрые – это пока нас всё устраивает. Но начнёшь заедаться – мало не покажется…

– Начальник, ну чего ты сразу на оттяжку берёшь? – заныл Нечаев. – Надо же чуток расслабиться перед допросом. А у твоего Ружецкого забалуешь, пожалуй…

– Вот, пока его нет, мы и поговорим по-дружески, – предложил Грачёв. – Ты давно Фёдора Гаврилова знаешь? Или знал, как правильно-то это говорится…

– Нет, с прошлого ноября только. – Нечаев сложил руки на коленях, всем своим видом выражая готовность помочь следствию и полную покорность.

– Много раз бывал у него в мастерской? – продолжал Всеволод, с тревогой думая о брате. Как бы он там в обморок не упал – видно, здорово его прихватило.

– Да раз пять, наверное, или шесть. Не считал, начальник! – Нечаев задумчиво завёл очи под потолок. – Особенно когда был бухой… Сказали – пошёл. Ну, мы показались друг другу…

– Что сделали? – переспросил Грачёв.

– Ну, понравились. Он тоже синюха конченый. Как я в дверь, он сразу на стол пузырь. Только в последний раз не выставил – злой какой-то был, хипишился. Даже дверь открыл не сразу – я полчаса кулаком колотил. Оказывается, «тёлка» у него была, натурщица. Блондинка такая смазливая…

– Понятно. – Грачёву почему-то не хотелось, чтобы Нечаев говорил здесь о Лилии. Ревности, разумеется, никакой не было – просто опасно было обращать на неё внимание. – А кто посылал тебя к Гаврилову?

– Боб Кулаков, кто ж ещё! Он нас и свёл накоротке. Сам не хотел к нему ездить – некогда было, да и проследить могли. А так всё путём – ездит к Федьке чувак, компанию составить…

– Разумно, – одобрил Грачёв, торопливо записывая показания. – А Баринова ты видел когда-нибудь?

– Один раз, тоже у Кулакова. Он такой жирный, курчавый весь, – торопливо сообщил Нечаев. – Помните, в фильме «Спрут-4» бандит такой был, сексуальный маньяк? Так вот – копия он! Но с Бариновым мы даже не разговаривали никогда. Боб Кулаков нас просто показал друг другу, на всякий случай – вдруг придётся работать вместе. Но пока не пришлось – я все купюры лично Кулакову свозил…

Открылась дверь, и вошёл Ружецкий – бледный, даже, вроде бы, похудевший. Всеволод облегчённо вздохнул и вскочил из-за стола, уступая брату место. Тот сел, не обращая никакого внимания на Минца с Тенгизом, словно их здесь не было, и быстро прочитал записи брата.

Нечаев сразу же поскучнел и сгорбился, огоньки в его круглых карих глазах погасли.

– Продолжим, Сергей Анатольевич, нашу увлекательную беседу, – спокойно, даже приветливо сказал Михаил. Возможно, его порадовал тот факт, что допрос вёл не Минц. – Расскажи-ка мне про Квежо Габлая. Как ты с ним умудрился пересечься. Ума не приложу. Он же в Ленинграде никогда не был. Да и ты, прости, не грузин…

Ружецкий сходу взял быка за рога, и с этого момента солировал, не давая Нечаеву передышки.

– Да Кулаков тот же привёл его в ресторан гостиницы «Выборгская». Неделю назад это было, на Крещение.

– И как всё это случилось? – Михаил на секунду перестал писать.

– Да как это в ресторане случается? Пришли, выпили, отметили праздник…

– А в проруби не купались? – усмехнулся Ружецкий.

– А где ты, начальник, неделю назад проруби видел? Ленинградская погода – одни сопли. А так бы я искупался, конечно! – храбро заявил Серёга. – Короче, Кулаков сказал, что Квежо интересует мой знакомый, Федя Гаврилов. Якобы ему тоже требуется деньги поменять. А Габлая с Гавриловым познакомились прошлым летом в Пицунде. Художник покойный там загорал с любовницей, поиздержался, и Квежо ему одолжил некую сумму. Гаврилов обещал отдать, да смылся, и адреса не оставил. Вот, кредитор его и отыскал по своим каналам. Ну, Боб препятствовать не стал, хоть и сказал, чтобы Габлая был аккуратнее. Федька-то ему живым нужен был, а не удавленным. И меня попросил проследить, чтобы всё культурно было. Только что я сделаю против Квежо, особенно когда у него пена пошла изо рта? Только свою буйну голову сложу, а не добьюсь ничего…

– Тут сказано, что вас с Гавриловым Кулаков познакомил, – Михаил указал ручкой на протокол. – А я знаю, Серёга, что твоя марьяна Райка Савельева тоже была у него натурщицей, пока в запой не упала на месяц…

Нечаев замер с приоткрытым ртом, почесал пальцем в бороде и вдруг заржал.

– Ну, было, было, начальник! Я Райке разрешил голышом перед Федькой стоять с цветком в руке – лишь бы тугрики шли. Только это потом уже было, после нашего знакомства…

– Ладно, не суть, меня Габлая сильно занимает, – процедил Ружецкий, опять почувствовав приступ дурноты. – Какого лешего вам потребовалось мочить Гаврилова? И где сейчас может быть Квежо?

– А где ему быть – в Москве, конечно. Он там постоянно живёт, если, конечно, к своим на Кавказ не уезжает. Адрес, честно, не знаю – не спрашивал. Да он и не сказал бы – осторожный очень. А убили Федьку за то, что долг отдавать не хотел. Говорил, что нечем, поиздержался, и под свою декларацию больше никого не возьмёт. Он же не знал сперва, что Квежо в Питере и знает адрес мастерской. А потом, когда тот уже сам пожаловал, заявил, что никакого долга не было. Квежо в Пицунде с него никаких расписок не брал, на слово поверил. Вот тут я и понял, что будет мокрота, и квас потечёт! Я Федьку дёргаю за рукав, шепчу ему, чтобы обороты сбавил. А он, наверное, вдеть уже успел, фасон держать решил. Обещал в ментовку заявить о вымогательстве, придурок. Наверное, не верил, что Квежо его замочит при мне. Но тем и должно было кончиться…

– Значит, Гаврилов Габлая задолжал в прошлом году? Сколько, не знаешь? – Ружецкий сидел за столом, подпирая ладонями больную голову.

– Много – тысяч пятнадцать…

– Ни фига себе! – присвистнул Тенгиз. – Но у него декларация была на девяносто четыре тысячи. Неужели трудно было долг отдать?

– А чёрт его знает! – махнул рукой Нечаев. – Я в ихние расчёты не влезал. Квежо готов был долг простить, если Федька остаток суммы поменяет для него, который пока никуда не удалось пристроить. Там, вроде, столько же и было. Ну, может, немного побольше. Конечно, на Федькином месте свои тугрики нужно было отдать, чтобы в живых остаться. А он, лось сохатый, на понт взять решил. У него девяносто четыре куска проставлено было, из них личных сорок. Ну и наших, соответственно, пятьдесят четыре. Для Квежо там уже места не было. Потом сказал, что вообще с нами дел иметь не станет. Тёмные мы, мол, личности, и сидеть за наши подвиги он не подписывался. Тогда Квежо ему говорит: «Жить хочешь? Тогда гони долг с процентами!» А Федька кукиш ему показал. Не брал, говорит, ничего, и не докажешь! Он-то думал, что его не тронут, потому что иначе наши суммы пропадут. Декларация-то на его имя. Вот и изгалялся, как хотел. А Квежо, вижу, галстук с шеи снимает, складывает его петлей. Я хотел крикнуть Федьке, чтобы тот обернулся – он у подрамника стоял, с кистью в руке. Но Квежо ребром ладони по горлу себе чиркнул – мол, молчи, а то сам упокоишься. Ну, и накинул галстук сзади – Федька и охнуть не успел. Сразу видно, не в первый раз так работает…

– Значит, всё произошло прямо при тебе? – Ружецкий поймал зрачки Нечаева, следовал за его взглядом, не давая тому видеть ничего, кроме своих глаз. Этот приём сработал, и Сергей сидел уже весь в поту, ёрзая на стуле.

– А чего? Квежо мне пригрозил, что живот вспорет, если наведу на него, – облизывая пересохшие губы, сказал Нечаев. – И вспорет, если узнает, что я вам тут говорил. От него не скроешься – везде найдёт. Вы уж, начальнички, спасите меня за ради Бога. Не так уж я нагрешил, чтобы сейчас умирать…

– Все вы ангелы с крыльями! Не надо было заниматься всякой гадостью – и жил бы спокойно. – Ружецкий прищурил глаза. – Как мы и думали – Гаврилов стоял у подрамника и накладывал фон ультрамарином. А что касается твоей безопасности, то будь спокоен, если сам не сглупишь. И раскидывать не думай – сразу засеку. Габлая сейчас точно в Москве, или ты только предполагаешь?

– Он вчера «Стрелой», в спальном вагоне уехал. При мне Бобу говорил… – Нечаев сглотнул слюну. – Можно водички попросить? Во рту всё пересохло.

– Дайте ему воды! – бросил Ружецкий, не желая лично обращаться к Минцу.

Тот, как всегда, проявляя стоическое терпение, налил из графина полный стакан и подал задержанному. Серёга действительно умел пить – он опрокинул в разинутый рот сразу всю воду, и ни капли при этом не пролил.

– Габлая связан с грузинским землячеством – это ясно. А с чеченским? – Михаил пошире расстегнул ворот рубашки.

– Понятия не имею, начальник. Я стараюсь не знать больше того, что мне положено. Вот влип с Гавриловым, и теперь, похоже, пропаду. Квежо меня и на всякий случай почикать может – так оно надёжнее…

Нечаев оглядел всех порозовевшими от напряжения и обильных возлияний глазами. Веки его дрожали, а борода висела, как мочалка.

– Ну, вы же обещали прикрыть, а?.. Всё сказал, как на духу, и больше ничего не знаю. Век воли не видать… Мне и так всё это снится в страшных снах. Как Квежо Федьку «селёдкой» душит и насвистывает какой-то весёлый мотивчик. Тот ещё хрипит, язык у него вывалился, глаза вылезли из орбит, а Квежо знай себе галстук узлом потуже затягивает. Вам, ясное дело, наплевать на меня. Подумаешь, какой-то скупщик подохнет – ментовке работы меньше. Но слово-то ваше стоит чего-нибудь?

– Моё слово бесценно, Серёга. – Ружецкий посмотрел на Тенгиза. – Батоно, тебе, наверное, уже ехать нужно. Всё ясно с Габлая?

– Всё, Мишико! – Тот вскочил со стула. Он взял у Ружецкого листы протокола, чиркнул свою закорючку в уголке бланка. – Счастливо оставаться, ребята! – Он пожал руки всем, за исключением Нечаева.

– МУРу кланяйся от нас! – крикнул ему вслед Ружецкий.

– До самой земли! – пообещал Дханинджия и хлопнул дверью.

Саша выскочил следом за ним, чтобы проводить уезжающего до дверей. Как всегда, никто из них не был уверен в том, что доведётся встретиться в полном составе.

– Значит, итог таков, слушай внимательно, – обратился Михаил к Серёге. – Переночуешь здесь – для твоей же безопасности. До утра или до полудня подождёшь, а там видно будет. Дело твоё пойдёт, как раньше. Речь о скупке купюр на Невском и об обмене их на новые через отделения Сбербанка, которыми заведуют ваши люди. Баринов ведь не один такой, правильно? Так и скажешь своим, если спросят. Тебя увозили по поводу скупки, к Грачёву. И дело не в тебе, а в Баринове. О Гаврилове не вспоминай вообще, и мы будто бы не знаем, что ты там был. Ты – сошка мелкая, нужен только на подхват, и потому всегда можешь отговориться незнанием…

В это время вернулся Минц, и Ружецкий тут же нашёл ему занятие:

– Львович, сведи задержанного пожрать и в уборную, а то совсем силы потеряет…

– Пусть подпишет протокол, и пойдём! – Саша всегда был рад чем-то умилостивить своего недруга.

Сергей расписался на каждой странице без напоминания – этот порядок он знал. Но протокол читать не стал, потому что очень хотелось выйти и облегчиться – как всегда после пьянки. После него расписались и все остальные, завершив положенную по закону процедуру.

– Как считаешь, надо сейчас Кулаковым заниматься? Или, может, лучше погодить? – Ружецкий больными, мутными глазами смотрел на дверь, за которой скрылись Минц с Нечаевым.

– По-моему, сейчас главное – Габлая! – Всеволод смотрел на тёмное не зашторенное окно. Как давно он уехал из дома в Консерваторию, и с тех пор не ел по-человечески, и даже не смог перевести дух. – Мы что-то сильно сконцентрировались на чеченской общине. А вдруг нитка тянется дальше, и всем заправляют другие, ещё не ведомые нам силы? Кулаков, конечно, может и намекнуть, если с ним поговорить умеючи…

– Ладно, отложим до того времени, когда Тенгиз изловит Квежо. А Нечаев пусть дрыхнет здесь – в кабинете, на диване. В камере, боюсь, его могут убрать как свидетеля убийства. Мы не можем поручиться, что ихний телеграф не сработает против Серёги. Я сейчас выйду на минутку, а ты Львовичу скажи, когда вернётся – пусть устроит гостя на ночлег…