Монотонно гудели двигатели «ТУ-154», и за иллюминаторами мерцали холодные колючие звёзды. Ружецкий и Грачёв оказались на креслах рядом, а вот Сашу Минца засадили в самый хвост. Но он, как всегда, отнёсся к случившемуся философски – открыл английский журнал и уткнулся в него носом. Очки в присутствии сотрудников он надевать не хотел, чтобы Михаил лишний раз не поставил это в упрёк.

Всеволод тоже решил воспользоваться целым часом свободного времени для того, чтобы перечитать скопившиеся газеты; мачеха сунула их в сумку прямо перед отъездом. Полосы были полны военных сводок из Персидского залива и политической трескотни, но Грачёв всё равно читал, чтобы хоть немного отвлечься от дела о купюрах.

Голубоватый свет заливал салон, и лица стюардесс казались неживыми. После гибели отца Грачёв чувствовал себя в воздухе скованно, но старался никому этого не показывать. Вспоминал ли о чём-то таком брат, он не знал – Михаил всегда был сдержанным и скрытным.

Чтобы прогнать тревожные мысли, Всеволод развернул «Комсомолку» стал читать откровения сбежавшего охранника Саддама Хусейна. Михаил же, как только самолёт оторвался от полосы, преспокойно заснул – на счастье, ему уже полегчало.

Все трое вылетели в Москву для продолжения оперативных мероприятий, связанных с делом о купюрах. Их московский коллега, сотрудник тамошнего Шестого управления Дмитрий Буссов, позвонил Ружецкому и сказал, что Дханинджия и другие сотрудники сейчас в ресторане гостиницы «Космос». Развязка ожидается с минуты на минуту, Габлая уже прибыл к месту пьянки, и потому ленинградские товарищи должны поторопиться.

– Мы и так торопимся – билеты на руках, «Волга» у подъезда! – раздражённо ск4азал Михаил. – Пока доберёмся, думаю, всё уже закончится, и мы с Габлая поговорим по душам…

Всеволод, покосившись на спящего брата, пошарил во внутреннем кармане своего малахая и вытащил уже изрядно помятый конверт. Письмо достала из ящика мама Лара и сразу же отдала ему. На портативной югославской машинке «Люкс», в которую давно пора было заправлять новую ленту, был отпечатан его домашний адрес и фамилию с инициалами. Индекс вывели от руки – криво и небрежно.

Когда мачеха принесла письмо, у Всеволода был Саша – они вместе ждали звонка Тенгиза из Москвы. Кроме того, в минцевском доме, в дополнение к отключённым батареям, сломался телефон, и потому Тенгиз должен был звонить на Кировский. Саша отправил пожилого отца к сестре, где тот периодически отогревался, а сам на целый день засел у Грачёва.

Тенгиз позвонил уже в конце дня, сказал, что опергруппа выезжает, и попросил за него молиться. И сразу же после этого мачеха вручила ему это странное письмо, которое добавляло в их картину новый, очень существенный штрих…

«Всеволод, обстоятельства складываются так, что я вынужден искать встречи с тобой. Вырисовывается ситуация, трудная для нас обоих. Мы можем сильно пострадать, но тебе в любом случае придётся пожертвовать большим, чем мне. Речь идёт о твоей жизни и безопасности твоих родственников. Проанализируй всё и реши, что для тебя важнее – личное благополучие или мимолётный служебный успех, плодами которого ты воспользоваться уже не сможешь. Если придёшь к разумному решению, позвони мне по телефону…» – и дальше шёл обычный семизначный городской номер. Грачёв предположил, что квартира эта находится как раз у Театральной площади, где он побывал совсем недавно.

Прочитав письмо, они с Минцем долго судили и рядили, какая из крупных рыб вынырнула на поверхность. Конечно, вот так, сразу, припомнить все хазы ни Грачёв, ни Минц не могли, а навскидку ничего толкового в голову не приходило. Судя по стилю письма, это не кавказцы – слишком всё гладко и грамотно. Кроме того, они скорее позвонили бы по телефону или прислали человека для переговоров. Да и обитали гости с юга чаще всего на окраинах, в «спальных» районах, желательно поближе к аэропорту.

А тут налицо человек интеллигентный, достаточно образованный и грамотный. Ни одной ошибки, все точки и запятые на месте, каждая фраза выверена и исполнена смысла. Может быть, писавший даже бывает в Мариинском театре, в Консерватории, и это печально, потому что умный враг всегда более опасен.

«Если позвонишь, назови себя и попроси Кромоша. Что делать дальше, он тебе расскажет сам…» И дальше – ни подписи, ни монограммы. Только дата – 27 января 1991 года.

– Мне сразу показалось, что в тексте есть дисгармония, – задумчиво сказал Минц, откладывая листок и закрывая усталые глаза. – Такой вежливый человек должен был обращаться к тебе на «вы». «Ты» здесь совершенно неуместно, и оттого сильно раздражает. Как думаешь?

– Может, оно и так, да только не это главное. – Грачёв так и этак изучал листочек, даже просматривал его на свет, но ничего интересного не заметил. – Конечно, по номеру можно установить квартиру, и даже найти там эту машинку… И что? Телефон, конечно, связной, и хозяева ни сном, ни духом… Возможно, знают этого писаку как нормального, культурного человека. Дали ему портативную машинку поработать – мало ли таких случаев? И докажи потом, что это не так. Тем более что парень этот совсем не прост, а, значит, умело шифруется.

– Да, писал мужчина. И, скорее всего, молодой. Ты прав, называя его парнем, – согласился Минц. – Даже если он и знаком с членами какой-то общины, то сам в неё не входит. Он – однозначно местный, и его родной язык – русский. Если, конечно, это письмо собственноручное, – счёл нужным оговориться Минц. – Допустим, что это так…

– Ясно одно – очень каждую птицу мы побеспокоили. – Всеволод свернул письмо и взглянул на Сашу, как в подзорную трубу. – А тут не только Квежо, Гаврилов, Кулаков и Баринов замешаны. Один из них мёртв, а остальные, думаю, не способны это написать. Получается, дело сложнее, чем мы думаем…

– Телефон где-то в Октябрьском районе установлен, – сказал Минц и замолчал, ибо больше ничего выжать из письма не смог. Потом вдруг вскинулся. – Сева, видишь, почтового штемпеля нет? И число сегодняшнее в письме – так быстро, да ещё в воскресенье, у нас корреспонденцию не доставляют…

– Само собой – человека прислали, чтобы опустил письмо прямо в ящик, – пожал плечами Грачёв. – Что тебя удивляет?

– А зачем полный адрес тогда писали, да ещё с индексом? – Минц указал авторучкой на измятый конверт. – Если сами везли, к чему это?

– Ну, не знаю! – Всеволод наморщил лоб, пытаясь понять мотивы неведомого ему человека. – Может, хотел по почте послать, но понял, что не успеет дойти. Это – один вариант. Есть и другой – таким образом этот тип демонстрирует, что знает мой адрес. Это тоже способ надавить на психику, чтобы я почувствовал себя беззащитным перед ним. Трудно вот так, сразу сообразить, тем более что мы этого… как его… Кромоша не знаем. А, может, Кромош – просто связной. Или такого человека вообще нет на свете, что тоже вполне вероятно. Можем, конечно, проверку произвести до отлёта, чтобы даром время не тратить. Прямо сейчас одному из моих сотрудников позвонить – он как раз этим занимается, – Грачёв ещё раз перечитал письмо. – А Фантомас этот явно высокого мнения о себе. Думает, я на полусогнутых побегу. Ты знаешь, почему я решил, что он молодой?

– Почему? – заинтересованно спросил Саша.

– Те бандиты, что постарше, с Грачёвыми в таком тоне не говорят. Его звезда, как видно, взошла уже после того, как отец погиб. Ну ладно, Сань, позвоню своему приятелю из «конторы». Если он с ребёнком не гуляет, так поможет, я думаю…

Им повезло, и проверку произвели достаточно быстро. Сейчас, неподвижно глядя в иллюминатор, Всеволод думал о том, что сразу же высказал верные предположения. Телефон с таким номером находился в коммуналке на набережной канала Грибоедова, но съёмщика с фамилией Кромош в этой квартире не было. Скорее всего, это было просто условное имя, и брать его в разработку не стоило. Тупиковый путь надо отбросить и идти по другому ходу лабиринта. Михаилу про письмо он ничего не говорил – жалел брата, который ещё до конца не выздоровел. К тому же, тот всё равно ничего не мог сделать.

Ружецкий внезапно проснулся, будто услышал мысли Грачёва, и хрипло спросил:

– Уже снижаемся?

– Да. Чувствуешь, что уши заложило? Тебе плохо?

– Да, хреново – опять мутит.

Зажглась надпись «пристегните ремни», и стюардесса повторила её голосом. Потом быстро пробежалась по проходу, проверяя, все ли сделали то, что нужно, и поймала двух нарушителей. Далее пассажиры узнали, что температура воздуха за бортом – минус тридцать градусов, и что самолёт совершил посадку в городе-герое Москве.

– Хорошо, что сводку погоды прослушали – в унты и малахаи оделись, – заметил Всеволод. – Если такая стужа с ветром – гаси свет. На лётном поле околеешь, а нам ещё работать…

– Мягко посадил самолёт – молодец, – одобрил Ружецкий командира экипажа. – После того, что с батей случилось, я чего-то всё время опасаюсь. Ну, не то что паникую, а думаю о возможной аварии. Сейчас, правда, пронесло. Поживём ещё, Севка.

Грачёв оказался прав – стужа на лётном поле стояла лютая. И, пока ждали Минца из хвоста, даже в малахаях окоченели. Всеволоду казалось, что у него замёрзла кровь, и в жилах теперь скребутся ледышки. Михаил, конечно же, непечатно приложил и Горбовского, и Минца, которого неизвестно зачем с ними отправили.

Как выяснилось, пор трапу спускался инвалид с двумя палками, чуть не полетел вниз, всех задержал, а под конец всё же одну палку выронил. Она с грохотом полетела вниз, ударила нескольких человек, которые шли впереди, и на трапе едва не получилась куча-мала. К тому же за ними не прислали автобус – сочли, что лайнер остановился недалеко от здания аэровокзала, и пассажиры вполне могут дойти сами.

Дмитрия Буссова увидели издалека – он стоял среди встречающих, махал своей ушанкой с дублёным верхом и весь сиял, как медный самовар.

– Похоже, взяли Габлая, – шепнул Минц на ухо Грачёву. – Сейчас Дима расскажет…

Тот, едва прибывшая компания оказалась рядом, взял с места в карьер:

– Порядок! Квежо уже у нас. И, кстати, сегодня он права не качает. Сговорчивый такой, адекватный…

– Будешь адекватным, когда «вышка» ломится, – проворчал Ружецкий. – Теперь-то, надеюсь, его не помилуют. Это же не первый «дубарь» – надо когда-то прикрывать лавочку…

– Похоже, он вдел здорово в «Космосе» – даже не сопротивлялся особенно, – сообщил Буссов. Он уже пожал всем руки, и теперь повёл прибывших сотрудников к казённой машине. – А очухается – закусит удила. Вот тогда попыхтеть и придётся – он калач тёртый. Так что надо спешить, пока Габлая пьяненький.

– Взяли его по-быстрому? – заинтересовался Ружецкий.

– Да, как и Веталя – в курилке. Только без травки, к сожалению. Но официант был наш человек – он в коньяк снотворное добавил, – шёпотом сообщил Буссов.

– Так чего ты удивляешься, что Квежо пока тихий? – поднял брови Всеволод. – Он просто баиньки хочет. Говорит что-нибудь?

– Да особенно ничего. – Буссов оттопырил нижнюю губу. – Серого какого-то несёт, на чём свет стоит…

– Так! – Ружецкий остановился около чёрной милицейской «Волги», как вкопанный. – Он уже про Нечаева пронюхал? Похоже, Серёга не зря так волновался. Я вижу, у нас в Главке «течёт», и сильно. Надо будет по возвращении разобраться. Нечего Горбовскому в отделе проходной двор устраивать! – Михаил сел рядом с Буссовым, а Всеволод с Александром устроились сзади. – Поехали скорее, чтобы Габлая тёпленьким ещё был…

– А что, у вас дисциплина хромает? – удивился Дмитрий, дожидаясь, пока прогреется мотор.

– Да уж, хуже некуда! – Михаил нарочно говорил это при Минце, но тот слушал молча. – Особенно когда в отделе находятся задержанные, нужно близко никого не подпускать. А у нас – то приятель к кому-то пожаловал, то жена с авоськой. Слушай, Львович, мотай на ус, – не выдержал Ружецкий и повернулся к Минцу. – Смотри, передай начальнику всё до словечка…

– Да ничего я не буду ему передавать! – Саша вспыхнул до корней волос, тем более что всё слышал Буссов. – Действительно, очень плохо, что Габлая всё знает. Мы же гарантировали Нечаеву безопасность. А вдруг не сможем её обеспечить?

– Да у нас несколько человек краплёных! – махнул рукой Ружецкий. – Только вот кто?..

– Попробуем разобраться по приезде. – Всеволоду стало совсем не по себе. – Про Нечаева и Габлая знало очень мало народу. Горбовский, ты, я. Тенгиз, Сашка. Ну, ещё Милорадов. Лилию я в расчёт не беру – ей это ни к чему.

– Ещё Барановского забыл, – напомнил Михаил.

– Да, точно. Но за Славку я ручаюсь – не будет он. Впрочем, спрошу у него, когда вернёмся, не говорил ли кому-то по дружбе. Человек ведь может дать информацию в тёмную, не намеренно. Просто с кем-то поделиться да и забыть…

– Всё может быть. – Минц уже настолько привык к оскорблениям Ружецкого, что воспринимал их, как плохую погоду. – Но не станешь же каждого проверять. Обидишь человека, а он не сном и не духом. Потом не наизвиняешься…

– Нормальный человек поймёт, а перед дураками нечего на задних лапках плясать! – всё ещё кипятился Михаил.

– Тут наш Канунников к одной уборщице приглядеться решил, – начал Дмитрий и шутя обогнал набитый битком автобус, который вёз пассажиров из «Шереметьева». – Так она, представьте себе, потом траванулась таблетками от давления – адельфаном. Сейчас в «Склифе», в реанимации лежит.

– Не от благородного негодования она отравилась, – заметил Ружецкий. Фары встречным автомобилей светили прямо в лобовое стекло, и от этого голова у него болела ещё сильнее. – Погодите, мужики, каяться, надо всё выяснить. Может статься, что Антон Евгеньевич прав. В любом случае лучше перебдеть, как говорил наш с Севкой батя. Он, когда в отделе задержанный находился, весь коридор чистым делал, чтобы муха там не пролетела. И еду им тоже в кабинет носили, чтобы никто не заметил. А теперь… – Ружецкий налитыми кровью глазами смотрел на Минца. Тот аккуратно и тщательно устраивал свой «дипломат» на коленях.

Было уже совсем темно, и потому они торопились. «Волга» летела по Ленинградскому шоссе, мимо Химкинского водохранилища, заваленного толстым слоем сверкающего снега.

Не отрываясь от руля, Дмитрий полез во внутренний карман дублёнки, пошуршал там чем-то и вытащил две купюры.

– Смотрите – «павловки»! Красивые, как фантики, с крапинку! Вам такие не выдавали ещё?

– Нет, мы только образцы видели, – признался Саша. – Как всегда – сапожник без сапог!

– Дай-ка подержать то, из-за чего мы страдаем столько дней! – Всеволод взвесил на ладони «стольник» и «полтинник». – Кругом говорят, что ради этого вот узора на деньгах весь обмен идёт. Ерунда, конечно, но народ верит.

– Народ чему хошь поверит, когда прилавки пустые, – объяснил Михаил. Он взял у брата купюры, пощупал их, согнул, даже понюхал. – А бумага ненадёжная – это да. Боюсь, что не выдержит длительного хождения по рукам.

– В стране кризис, – назидательно произнёс Минц. – Другой бумаги нет.

– Спасибо, не знал, – издевательски поблагодарил Ружецкий.

Ленинградское шоссе сменилось одноимённым проспектом, затем – Тверской улицей. Проехав немного по Бульварному кольцу, чёрная «Волга» завернула на Петровку.

– А ты молоток! – Ружецкий хлопнул Буссова по плечу. Всегда скупой на доброе слово, он не мог не отдать должное московскому коллеге. – На таком морозе и не заглох ни разу! – Тут Михаил сплюнул через левое плечо. – А я даже не знал, что из «Шереметьева» так быстро можно по Петровки доехать.

– Стараемся! – Дмитрий был явно польщён.

Он спрятал деньги в бумажник, и первый вылез наружу. За ним последовали остальные, и у всех изо рта повалил белый пар. Возбуждённо переговариваясь, они направились к дверям, но войти не успели. Навстречу им выскочил Тенгиз в расстёгнутой дублёнке и съехавшей на затылок ушанке. Глаза его горели, усы воинственно шевелились, а по щекам катались желваки.

– Похоже, батоно и сам пропустил рюмашку-другую – тихо предположил Ружецкий. – А кто это с ним?

Рядом с Дханинджия стоял импозантный мужчина с седой шевелюрой, в чёрной с белым мехом дублёнке и тёплом свитере с высоким воротом.

– Сергоев! – ответил Минц. – Гарольд Рустемович, какими судьбами?

– Да неужели? – Михаил сморгнул иней с ресниц. – Батоно, можно поздравить? Ты не простынь только – работы много…

– Можно, Мишико! – Дханинджия энергично затряс всем руки. – Только вот незадача – этот шакал Габлая облевал весь кабинет. Там уборщица бедная трудится, пока мы здесь вас ждём.

– Перестарался официант, похоже, со снотворным, – шёпотом заметил Всеволод.

– А что делать, если он, гад, не пьянеет? – Тенгиз всё-таки услышал его слова. – И сейчас косит, зараза, чтобы в лазарет попасть. Ничего ему не сделается – здоровый, как бык.

– А я тоже занимаюсь чеченской общиной и её каналами обмена денег, – с улыбкой сообщил Сергоев. – Вот Александр спрашивает, откуда я здесь. Пришлось прибыть – одного моего подопечного в Москве к праотцам отправили.

– И кем он был? – заинтересовался Грачёв.

– Рэкетиром, – спокойно ответил Гарольд Рустемович. – Малосимпатичная фигура, но многое мог рассказать. И вот я здесь, но, как видно, зря.

– Его тоже Габлая сделал? – Ружецкий пружинисто шагал по коридору, увлекая всех за собой.

– Это ещё предстоит выяснить. Я очень обрадовался, когда узнал об аресте Квежо. А что, он и с деньгами успел наследить? Да ещё в Ленинграде? – Сергоев взял Ружецкого под локоть, а другую руку положил на плечо Минца. – Саша, как твоё здоровье?

– Неплохо. Вы всё о прошлогодней истории помните? – смутился Саша.

– Естественно. Не с каждым такие приключения случаются! – Следователь внимательно посмотрел на Грачёва. – А госбезопасность теперь тоже бандитов ловит?

– Ловит, если они незаконно деньги меняют, – пояснил Всеволод. – Я потом вам всё объясню обязательно, а сейчас очень хочется с Квежо поздороваться. Мы, как я понимаю, уже пришли.

– Да, тут и сидит эта сволочь! – темпераментно воскликнул Тенгиз.

– Батоно, ты ж при исполнении, – пожурил его Михаил. – Я, может, тоже убить его готов, а должен говорить вежливо.

Около двери кабинета стоял милицейский сержант, а внутри, похоже, Габлая стерегли чины повыше.

– Я давно предлагал своему начальству организовать этакую смешанную группу – своеобразный аналог Интерпола, – заметил Сергоев, останавливаясь у дверей. – От москвичей дело Габлая ведёт Кирилл Шляпников, тоже из Шестого управления. Он говорит, что, не намочи Квежо в Ленинграде, его ещё года два было бы невозможно посадить. Я денька через два зайду к вам в отдел и поговорю с Захаром по этому поводу. Оперативность значительно повысится, вот увидите.

– Захар Сысоевич согласится – он громкие дела любит, – предположил Михаил. – Он них всегда пользы больше – для карьеры, для самолюбия. Депутату Верховного Совета всякой мелкашкой заниматься – не по чину.

– Я тоже считаю, что объединённую группу надо создать, – заметил Грачёв.

Ружецкий уже хотел войти в кабинет, где оставался Габлая, но вдруг вскинулся:

– Ребята, а где мы сегодня ночуем?

– У тёти Анны, в Екатериновке, за Серебряным Бором. Это – двоюродная сестра мамы Лары. Так что не волнуйся, братан, не улице не оставлю. А ты, Сашка?

– А я – на Тверской, у двоюродного дяди. Мы уже созвонились – он примет.

– Дим, билеты взяли нам на завтра? – Михаил решил перед встречей с бандитом решить все организационные вопросы.

– Пять штук – вам четверым и Гарольду Рустемовичу. – Буссов похлопал по своей кожаной папке.

– Тогда пошли, – поторопил Михаил, сбрасывая дублёнку – ему стало жарко.

– У вас здесь сын теперь живёт? – тихо спросил Минц у Сергоева.

– Да, Роланд женился на москвичке. Теперь у меня тут всегда есть ночлег, – похвастался следователь. – Он на Нижегородской прописался. Это Таганский район – бывший Ждановский.

– А мне – в Медведки! – подражая Высоцкому, выпалил Тенгиз. – Земляк там живёт, звал к себе в гости.

– С этим всё? – Ружецкий сверкнул глазами. – Договорились? Тогда всё внимание – делу! – И, как всегда, резко, плечом толкнул дверь в кабинет.

* * *

Квежо Габлая сидел напротив Кирилла Шляпникова – светлоусого парня с выпуклым лбом. Сам он оказался массивным, большеголовым, золотозубым, с пышной шевелюрой и волосатыми руками. Дорогой костюм его был измят, итальянский узорчатый галстук съехал набок, а по белой сорочке расплылись жирные пятна. На столе перед Квежо валялся скомканный носовой платок со следами крови. Пол в кабинете влажно блестел – тут действительно недавно была уборщица.

Всеволод, увидев Габлая, чуть не вскрикнул – Лилия составила его идеальный фоторобот. Вспомнив, как точно она изобразила и Серёгу Нечаева, Грачёв едва не сплюнул. Надо же, с такими талантами – и проститутка! Ей бы у нас работать – верно сказал батоно Тенгиз. Надо её, кретинку, оторвать от всякой дряни, хотя бы ради детей. И ведь баба-то не пропащая, дом хорошо ведёт, детей любит – будто порядочный человек. Но сейчас против пропаганды трудно устоять, и женщины ведутся на это. Раз красивая, значит, должна форой пользоваться. Того и гляди, СПИД в дом притащит или сифилис. Каждому давать – сломается кровать, да и вся жизнь – тоже…

Раздумья прервал Квежо, который, пьяно моргая, уставился на вошедших.

– Вах, мусора, целый хурал собрали! Какая мне честь…

– Добрый вечер! – Ружецкий пожал руку Шляпникову. – Что, Квежо Звиадович, не терпится брательника догнать? На «вышку» наработать торопишься?

Михаил, отодвинув стул от батареи, уселся рядом со Шляпниковым. Свободное кресло сразу же уступили Сергоеву. Грачёв, Дханинджия и Минц разбрелись по кабинету – каждый искал себе место самостоятельно.

– А батоно Тенгиз хвалит тебя. Говорит, что ты сегодня общительный. Или врёт?

Квежо несколько раз рыгнул, выкатил глаза сначала на Сергоева, потом – на Всеволода.

И тихо молвил:

– Хана!

Потом он прибавил что-то и на родном языке. Тенгиз усмехнулся, но переводить не стал.

– Я тебя спрашиваю, врёт или нет?! – повысил голос Михаил и потёр себе лоб вьетнамским бальзамом.

– Да нет, начальник, он не врёт. Чего мне скрывать?

– Ты настроен на небольшую беседу? – Ружецкий достал пачку югославских сигарет и протянул всем, включая Габлая.

Тот замотал головой, снова намереваясь показать закуску:

– Не курю! Вредно.

– Ну-ну, смотри, сам за собой убирать будешь! Сожрёшь при мне блевотину-то!

Ружецкий отбросил карандаш, который до этого вертел в пальцах. Сергоев открыл свой блокнот и принялся что-то туда записывать.

– А насчёт вредности тебе беспокоиться нечего. Я серьёзно говорю – паровозом по сто второй статье пойдёшь. Правильно, Минц? Ты же золотой специалист у нас.

– С моей стороны возражений не будет, – сказал Саша. – Я бы хоть сейчас его к стенке поставил. Да, к сожалению, закон не велит.

– А вдруг помилуют? – Квежо шумно задышал и рванул крахмальный ворот рубашки, на котором, правда, уже расплылись серые пятна. Ему было явно не по себе.

– Скорее всего, нет, генацвале, – возразил Сергоев. – На тебе ведь не один художник висит, так и того достаточно. Подругу свою, Чемерисову, за что прикончил? Помнишь, в Пушкино? На улице Вокзальной? Или уже быльём поросло?

– Ну так, начальник, а ты что сделал бы? Прихожу, а она с каким-то мордатым парнем пилится. Оба голые, пьяные, лыка не вяжут. Ну и дал каждому пером в орла. Они легко отошли, не мучились. Я потом пожалел, что так просто отпустил их…

– Хватит о всяких шлюхах! – перебил Ружецкий, сильно наклоняясь вперёд. – Федю за что приголубили?

– Долг не возвращал, помогать не хотел. Да ещё и зашухерить грозился… – Квежо взял свой платок и громко высморкался.

Тёмно-синие радужки его глаз закатились под лоб, будто перед обмороком. Михаил скривился.

– Спектакли-то прекрати – не лохи тут сидят! Ты же давно должен был знать о предстоящем обмене. Или столько набрали, что не смогли вовремя рассредоточить?

– Ничего мы не знали – всё секретно делалось, – возразил Габлая. – Но кабы ещё три дня дали – успели бы сменять. Срок короткий очень, мать их… Думали, пенсионеры и писаки помогут, выревут лишние деньки, Богу молились. Но теперь мне уже все едино. Серый, сука, сдал…

– Ты и без Серого наследил, как медведь, – успокоил его Грачёв. – Вы с ним одной парой шли. А то, что вы знакомы, отрицать было глупо. Но меня другое интересует. Чего ты в Питер-то попёрся? В Москве каналов не нашлось?

Габлая захохотал, сверля толстым пальцем свой висок:

– Ну, ты, больной совсем! Зачем мне в Москву переться, если в Питере дело было?..

– В Питере?.. – Грачёв широко раскрыл глаза, словно удивившись. – А чего было-то?

– Говори. Может, ещё «пятнашку» дадут, – вставил Ружецкий, пустыми глазами глядя в тёмное окно.

– Михаил, не обещай понапрасну, – предупредил Сергоев. – Говори, Квежо – тебе хуже уже не будет. На воле тоже управа найдётся, так что не серди нас. – Гарольд Рустемович положил под язык таблетку валидола и сделал вид, будто ничего не произошло.

Но все заметно напряглись, заметив это, и вспомнили, что много работать Сергоеву вредно. Не прошло ещё и пяти лет с тех пор, как он освободился из Чистопольской тюрьмы – и это был уже третий срок. Перед ним было ещё два – в мордовских лагерях, и всё по различным пунктам сто девяностой статьи.

Всеволод из-за этого при встрече со следователем всегда тушевался. Ведь это его ведомство – «Галина Борисовна» – сломало жизнь молодому многообещающему доктору юридических наук. Но сам Сергоев был категорически против мести не только рядовым, но и начальственным гебистам. Бывший узник совести считал, что накритиковался в опасные для этого времена, а теперь дерут глотки лишь те, кто при Брежневе и Андропове сидел под лавкой. Но были случаи и похуже – когда разборки затевали бывшие сексоты, чтобы перевести стрелки с себя на кого-то другого.

Заметив общее смятение, Сергоев покивал головой – мол, всё прошло, не обращайте внимания. Потом он повернулся к Квежо, который глядел на него тоже сочувственно, даже жалостливо.

– А что ты, друг любезный, делал в Ленинграде? Ты же никогда там раньше не бывал, верно ведь?

– «Стволы» покупал, – неожиданно легко сознался Квежо.

Видимо, он очень уж хотел спать – то и дело зевал, не прикрывая рта ладонью, ёрзал на стуле и вытирал рукавом потную физиономию.

– «Стволы»? – Гарольд переглянулся с Ружецким и враз воспрянувшим Шляпниковым. Кирилла давно мучил насморк, и он, постоянно держа у носа платок, не мог согреться даже в верблюжьем свитере.

– Ну, «стволы»! – Габлая нервно хмыкнул, а потом с хрустом потянулся.

– И у кого же? – не дал ему опомниться Ружецкий.

Минц и Грачёв переглянулись, замерли в ожидании – неужели ответит? Видимо, у Квежо всё-таки еще где-то в глубине души ночевала совесть, и он пожалел Сергоева. Впрочем, он мог спасать свою шкуру – тут было всего два варианта.

– У Инопланетянина, – с трудом выговорил Габлая заплетающимся языком.

Шляпников так задрал свои брови, что они выползли за оправу роговых очков на выпуклый лоб.

– А это кто такой ещё? Никогда не слышал такое погоняло…

Минц печально улыбнулся, вспоминая о чём-то давнем и по-своему дорогом.

– Это наш кадр, Кирилл. Странно, что ты не в курсе – он скоро попадёт в картотеку Интерпола. Мой дорогой крестник – я его обвинял на процессе шесть лет назад. А про Веталя Холодаева ты слышал, надеюсь?

– Ну-у, более чем достаточно! – живо отозвался Шляпников. – А что?

– Инопланетянин, в миру Дмитрий Стеличек – его родной племянник, и внешне – точная копия. Я ему предсказываю большое будущее – если не заметут надолго. Так что надо бы постараться…

– Митьку замести – это не меня, начальник! – подал свою реплику Квежо, не спрашивая разрешения. – Он вас сам всех сделает, если не слезете с его хвоста. Митька вам не уступит – мамой клянусь! Он за свой бизнес держится крепко. Дядя покойный наказал своё дело продолжать. Не я один у него товар брал – много людей завязано. И потому ваши карты биты…

– Ты погоди с прогнозами до тех пор, пока проспишься! – Ружецкий, до этого безуспешно пытавшийся прикурить от зажигалки, наконец, чиркнул спичкой. Помахивая ею в воздухе, уточнил: – Чем платил ему?

– «Деревянными». Потому с купюрами и облажались…

– А как связывались с ним? – наседал Михаил.

– Телефонный брокер в Питере есть – через него.

– Кто такой? – насторожился Всеволод.

Он замер, внезапно догадавшись, кто послал ему сегодняшнее письмо. Да, конечно, это Стеличек – всё сходится на нём. Значит, чеченской общиной и грузинскими авторитетами их дело не ограничится. Туман рассеивается, и проступают очертания величественного горного хребта под названием «контрабанда оружия», а они-то думали, что впереди – средних размеров перевал…

– Его называли Джеком, – ответил Квежо и закашлялся. – Продрог я у вас тут, совсем заболел!..

– А кто тебя сюда звал, интересно? Сидел бы у себя в тепле да кушал сациви, – Ружецкий немного понаблюдал за тем, как быстро, сноровисто Шляпников пишет протокол. – Ты через Джека платил Стеличеку? – Он нетерпеливо постучал карандашом по столу, потому что Габлая молчал. – Ну!..

– Не нукай – не запряг! – проявил неплохое знание русского языка Габлая. – Через него. Для чего же брокеры существуют?

– Слово-то какое поганое! – Ружецкого сегодня раздражало всё – впрочем, как и вчера. – И Митя согласился на «деревянные»?

– Приватизация магазинов начинается, – объяснил Квежо. – Много «бандеролей» на хазах скопилось. А тут – указ, мать его!..

– Не стыдно с такими бизнесменами и на международный рынок выйти, – саркастически произнёс Минц. – Лексикон у них – всем на зависть.

– С чьей помощью собирались скупать магазины? – Сергоев чуть ослабил галстук, носовым платком промокнул капельки пота на лбу и верхней губе.

– Ну, слушай, начальник, не знаю! Не моё это дело. – Габлая грустно осмотрел свои руки, с которых недавно сняли «браслеты». Впрочем, их вскоре должны были снова надеть – как на особо опасного преступника.

– Врёшь? – заподозрил неладное Михаил.

– В рот меня! – выкатил глаза Габлая. Грачёву показалось, что он сейчас замычит.

– Джек – это Делиникайтис? – шёпотом спросил он у Сергоева. – Вы что-то такое, помню, рассказывали.

– Сева, я точно знаю, что такими брокерами у вас занимается Сеземов. Обратись к нему, когда вернёшься. Надо ещё номер этого Джека выяснить – их может быть несколько…

– Эй, Квежо, номер этого Джека помнишь? – Всеволод обернулся к задержанному.

– Да какой там номер? – Габлая грязно выругался и поскрёб мизинцем усы. – Какой номер – он не в зоне!

– Ребята, может, про Инопланетянина поподробнее расскажете? – спросил Шляпников. – Интересная, вижу, личность.

– Вон, Каракурт тебе про него расскажет – пальчики оближешь! – Ружецкий назвал Минца не так, как всегда, и тот вздрогнул. – Он Веталя лично взял в курилке «Метрополя», и перед тем у них давние счёты были. Так что ему вдвойне опасно связываться с Митей. Тот ведь даже взгляда косого не прощает, а тут – любимого дядю упокоил. Надо бы тебе, Александр Львович, из дела-то выйти – палёным пахнет…

– Да, Саша, я помню, что ты выступал в судебном процессе, – подтвердил Сергоев, протирая очки фланелькой. – И присоединяюсь к Михаилу – тебе лучше этим не заниматься. Ты и так пострадал достаточно.

– Погоди, это тебе Митька кочан срубить хочет? – оживился Габлая. – Он всё про кума какого-то базарит. Говорит, приду по его душу – через сколько хочешь лет…

– Пусть скажут «спасибо» адвокату Усвятцеву, – саркастически усмехнулся Саша. – Если бы не его красноречие, топтал бы сейчас Дмитрий зону.

– Холодаев, конечно, яркий след оставил, – покачал головой Шляпников. – Его «стволы» говорят теперь по всему Союзу. Похоже, что и племянник – не промах. Надо в виду его иметь, если вдруг в Москве объявится. Интересно, он так же метко стреляет, как Веталь? Того, помнится, «Вильгельм Телль» называли. А родственник его с вывертами, судя по всему. И фамилия интересная, погоняло.

– Его отец – чех, – пояснил Минц тем же страстным, немного придушенным голосом. – А мать – Нина Холодаева, сестра Веталя. Правда, она с Яном Стеличеком давно в разводе – с шестьдесят восьмого года. Она тогда с ребёнком из Праги сбежала – русских там после вторжения возненавидели. А кличка такая, потому что рок– группа, лидером которой он был, называлась «Инопланетяне». Толпу, конечно, Митя мог завести до бешенства – этого у него не отнимешь. Потом он искалечил своего конкурента, за что и попал под суд. Как я и ожидал, не раскаялся и не исправился. То, что Стеличек – прирождённый вожак, лишь усугубляет положение…

– Кончаем вспоминать – поздно уже! – вскинулся Ружецкий. – Квежо, ты сам додумался Гаврилова мочить? Или тебе Дмитрий велел?

– Сам, начальник! – честно глядя Михаилу в глаза, ответил Габлая. – Он, сучара, в легавку грозился пойти. Чистенький какой! Ты же знаешь, опытный в наших делах – за это кончают. Чего буркалы вывалил? И я, и Митя ещё пожить хотели. Дел на воле много, некогда отдыхать…

– Ну, ты теперь в санаторий надолго поедешь, если не навсегда, – беспечно отозвался Ружецкий.

– Давно Митя партию ввёз? – как бы между прочим осведомился Грачёв. – Ту, которая тебе предназначалась?

– Не знаю, начальник. Думаю, недавно, через Прибалтику. Закупился в Европе, у него там свои каналы. На рынке оружия сейчас бардак – война же идёт в Аравии. Кругом полиция смотрит, чтобы террористы не просочились. А вот если в Союз нужно «стволы» везти – всегда пожалуйста. Чем тут порядка меньше, тем буржуям лучше. Вот Митя «узи» и ввёз – нашим как раз! – Квежо говорил быстро, сбивчиво, и глаза его при этом подозрительно блестели.

– У тебя «приход», что ли? – осведомился Ружецкий. – Когда «дурь» принимал в последний раз?

– А-а! О-о! – вдруг то ли застонал, то ли запел Габлая. Заросший волосом его кадык ходил ходуном, глаза горели, а по телу пробегала крупная дрожь. Казалось, что он сейчас пустится в пляс посреди кабинета.

Тенгиз подошёл к нему и что-то сказал на ухо, после чего Квежо внезапно успокоился и обмяк на стуле.

– «Узи»? – Грачёв даже щёлкнул пальцами. – Хорошо, что я об этом узнал – Милорадова заинтересует. Чрезвычайно опасное оружие – израильские пистолеты-пулемёты. Верхний шик – в карман можно засунуть. Для бандитов – просто подарок…

Он не договорил, потому что дверь распахнулась. Вошёл московский коллега и друг Захара Горбовского – Антон Канунников, широколицый блондин финно-угорского типа. Кожа его и зимой, и летом выглядела отмороженной – из-за густой сетки красных жилок.

– Приветствую дорогих гостей! Застряли вы тут, голуби мои, нельзя так. С дороги и отдохнуть надо, как думаете? Да и нам по домам пора. – Канунников снял трубку местного телефона и вызвал конвой для Габлая. – Сейчас в камеру пойдёшь. Смотри, не бузи там – успокоим. – Он своими маленькими серыми глазами взглянул в расширенные зрачки Квежо. – Кирюш, проследи, чтобы ему одиночку дали, и следили за ним постоянно. Что-то не нравится мне его состояние, да и прикончить могут раньше времени. А он нам живым нужен…

До тех пор, пока Габлая не увели, Канунников расхаживал по кабинету, поскрипывая ботинками, спрашивал о питерской погоде, ругал московский мороз и переживал из-за здоровья Сергоева. Потом, когда Квежо, Шляпников и конвойный вышли, Антон Евгеньевич сел за стол следователя, пролистал оставленные им бумаги. Чем-то заинтересовался, сложил листы в папку, которую, застегнув, сунул под мышку.

– Всех вас сейчас по домам развезут на «рафике» – я с водителем договорился. А то замёрзнете во цвете лет, и на мне грех будет. Да и вообще – нечего по улицам так поздно шляться. А завтра утром, прямо в девять, чтобы были здесь. Я как раз с протоколом ознакомлюсь, и решим, что дальше делать. Тенгиз Варлаамович, я с тобой отдельно пошептаться хочу. Один «законник» покоя мне не даёт, надо с ним разобраться. Ну а потом уже буду и с Горбовским говорить. Помощь питерцев нам нужна, потому что вас тут никто не знает, а мои люди все наперечёт. Так что ненадолго вы от нас уедете – скоро возвращаться придётся…

* * *

«Рафик» петлял по кривым и слишком уж тёмным московским улочкам. То ли от мороза с ветром, то ли от усталости и мрачных мыслей мерк даже свет серебристой, холодной луны. Набившиеся в микроавтобус люди сначала молчали, но думали, похоже, об одном и том же. Особенно тошно было Грачёву – ведь Стеличек выбрал именно его адресатом своего угрожающего послания, и это ничего доброго не сулило.

Первым делом поехали на Нижегородскую улицу, отвезли Гарольда Рустемовича. Постепенно все разговорились – так оказалось легче коротать время в дороге.

– Значит, найдена исходная точка – контрабанда оружия для преступных группировок, – вполголоса говорил Сергоеву Грачёв. – И деньги, которые они привезли в Ленинград для расчётов со Стеличеком, внезапно оказались недействительными. Серьёзные люди хранят наличку только в крупных купюрах – именно потому их и стали менять. Никто ведь не предполагал, что пенсионеры у нас такие богатые. Все же только об их невероятной бедности плачутся. А оказывается, что у любой бабульки тысячи просто так, под полотенцем, валяются…

– Очень может быть, что старики меняют деньги таких деятелей, как Квежо и компания, – подтвердил догадку Всеволода Гарольд Рустемович. – Если не все, то некоторые.

– Ну вот, реформа застала их внезапно. Я рад, что не было утечки – значит, какие-то государственные тайны у нас ещё могут сохраняться, – продолжал Грачёв.

Он, прищурившись, пытался понять, где же находится их «рафик», но не мог. То морозная мгла вскрывала обзор, то вспыхивал на лобовом стекле свет встречных фар, то фонари освещали прыгающих на остановках людей.

– Так вот, наши «авторитеты» мобилизовали все возможности, чтобы поменять деньги в срок. Габлая говорил, что им трёх дней не хватило, а то бы всю сумму провели. У них запарка, конечно, а тут Гаврилов в позу встал. Не знаю, почему – то ли процент захотел побольше срубить, то ли испугался попасть вместе с лихим народом в неприятную ситуацию. Да ещё долг нужно отдавать Габлая – лучше пусть тот сядет. Только не знал Фёдор Авксентьевич, что иногда одно слово может очень дорого обойтись. Решил припугнуть своего кредитора, а у того и так нервы на пределе. Габлая ведь тоже не похвалили бы за срыв сделки или некомплект товара. Ну, он и придушил строптивца – на всякий случай. И не подумал, что без Феди им даже те купюры не поменяют, что были уже пристроены.

– Вот уж действительно безвыходное положение! – вроде бы даже посочувствовал бандитам Сергоев. – Ладно, утро вечера мудренее. Завтра обмозгуем это дело, а сейчас – спать…

Оставив позади замёрзшую Яузу, «рафик» въехал на Таганскую площадь.

– Надо бы поскорее их всех взять, – переживал Ружецкий, дыша себе на руки. Печка в «рафике» еле теплилась, было сыро и зябко. – Хотя бы потому торопиться надо, что могут уничтожить и Баринова, и Кулакова, и прочих. Стеличек миндальничать с ними не станет – он свои «узи» и так выгодно продаст. А лишние свидетели ему ни к чему. Уже то здорово, что арестовали купюры Квежо и компании – теперь они своё оружие не получат. Севка, ты Барановскому по возвращении расскажи всё и попроси по их каналам проверить. Кто там магазины собирается скупать, интересно очень. Пусть обратят внимание и на дорогие «тачки», особенно иномарки. Недаром так наши демократы завопили! – Михаил со злостью смотрел на проносящиеся в темноте огни. – Под вывеской частной собственности много чего спрятать можно. Уже начали приучать население к мысли о том, что первоначальное накопление капитала без преступлений невозможно. Надо, мол, простить деловых людей, дать им возможность встать на ноги. Тогда они, мол, и с другими поделятся…

– А потом догонят и ещё раз поделятся, – сказал Грачёв и снова почувствовал сосущее беспокойство.

Он презирал сам себя, но не думать о письме не мог. Стеличек решил пойти ва-банк – договориться с самим Грачёвым. Молодому перспективному предпринимателю очень не хочется, чтобы им занимались по линии государственной безопасности. Инопланетянин знал, что сотрудник отдела Горбовского выехал в столицу для ареста Габлая. А тот, скорее всего, молчать не станет – ему терять нечего. Статья подрасстрельная, всё равно на тот свет. А тут, может быть, удастся отделаться длительным сроком, если начать сотрудничать со следствием.

Кромоша, разумеется, в той квартире нет – это уже установлено. Инопланетянин то ли хочет увести следствие по ложному следу, то ли просто шифруется. Теперь нужно ждать новой вести от Мити – особы такого ранга долго кота за хвост не тянут. Надо быть готовым к тому, что развязка наступит очень быстро, если не сразу после того, как Стеличек узнает решение Грачёва. А решение будет твёрдое и однозначное, потому что иначе и быть не может. Странно, что Дмитрий этого не понимает. Если он уважает покойного дядю, продолжает его дело, то почему Всеволод должен предавать своего отца?..

Снег и фонари так и вертелись перед глазами – даже когда Грачёв уже засыпал на широкой тахте под двумя одеялами. Они с братом приехали на Осеннюю улицу, к родственнице Ларисы Мстиславны, и та приняла гостей с истинно московской щедростью. Но долго сидеть за столом и много есть братья не стали – поблагодарили и отправились спать. Михаила хозяйка устроила на кухне – к удивлению Грачёва, там тоже стояла кровать.

Хозяйка объяснила, что, раз плита электрическая, и газом не пахнет, то такое вполне возможно. А потом деликатно удалилась в свою комнату, где в кроватке, тоже закутанный, посапывал её маленький внук. Уже ночью домой вернулся муж Анны, которому пришлось сегодня ужинать не на кухне – ведь там спал гость. А потом в квартире всё стихло, и Всеволод немного расслабился.

Он не ожидал, что Стеличек так быстро вычислит его московский адрес, да ещё обнаглеет до того, что позвонит ночью. Когда в полной тишине раздалась серебристая трель телефона, Всеволод подумал в первую очередь о том, что разбудят ребёнка. Впрочем, у хозяев могли быть свои дела, и потому он лишь перевернулся на другой бок.

Тётя Аня, торопливо завязывая пояс тёплого стёганого халата, торопливо вышла из комнаты и сняла трубку.

– Алло! – Грачёв отлично слышал её удивлённый, заспанный голос. – Кого? Всеволода? Сейчас, минутку… – Она быстро подошла к двери и постучала. – Сева! Тебе звонят – наверное, со службы. Какой-то молодой человек… очень извинялся, но сказал, что это срочно.

Не понимая, кто и зачем разыскивает его в Москве, Всеволод в одних носках выскочил к телефону. За это время в его голове успел пронестись вихрь самых разнообразных предположений, касающихся Саши Минца. Почему-то подумалось, что извиняющийся за поздний звонок молодой человек – именно он и никто больше.

Толком не проснувшись, Всеволод взял ещё тёплую трубку и прижал её к уху.

– Слушаю!

На том конце провода раздался незнакомый голос, и Грачёва словно встряхнуло. Электрическая искра пробежала по извилинам его мозга, потом пронзила всё тело и через ноги ушла в пол.

– Всеволод? Ты получил моё письмо? Я тебе присылал на питерский адрес. Давай уж без церемоний – мы ведь ровесники.

– Да, получил. – Свой ровный и спокойный голос Грачёв слышал будто бы со стороны.

– И не позвонил? – удивился Стеличек. Сейчас он не представился, да и не было в том нужды. – Ладно, я не гордый – сам звоню, как видишь. Решил ещё раз тебя спросить, чтобы без недомолвок – принимаешь моё предложение? Не думай – не бесплатно. Все твои ребята хорошо заработают. Прикинешь?

– Нет уж, уволь! Оставь меня в покое, Дмитрий, и моих коллег тоже. Мы не деревня какая-нибудь из райотдела, а элита, понимаешь? Элита! И заработаем где-нибудь в другом месте.

– Значит, продолжишь охоту? – Стеличек говорил всё так же спокойно и мягко. – Что ж, вольному воля. Я ещё три дня подожду, а потом уж не взыщи. Не знаю только, как сходняк решит – одного тебя сделать или всех ваших, кто рыла свои в чужие дела суёт. У нас ведь тоже демократия, покруче Мариинского дворца. – Дмитрий усмехнулся в трубку и, судя по звуку чиркнутой спички, закурил. – Ты – парень сообразительный. Надеюсь, всё понял. Пораскинь потом мозгами, по утрянке – может, надумаешь чего. Сейчас не модно жертвовать собой. Твой отец жил в другие времена. А если сделаешь такую глупость, как собираешься, никто тебе «спасибо» не скажет. – После этих слов Стеличек положил трубку. Надрывно, противно запищали короткие гудки, и Грачёв еле сдержался – так ему хотелось разбить о стену чужой аппарат.

Он ушёл в ту комнату, где стояла тахта, сел на краешек постели и стиснул голову в ладонях. На какое-то время изменилось сознание, и было не понятно, что за мужик в тренировочном костюме вошёл в дверь, сел рядом и о чём-то спросил. Лишь потом Всеволод сообразил, что звонок разбудил брата, который сейчас пришёл узнать, что случилось.

– Кто звонил? Минц? – Ружецкий, как и Грачёв поначалу, исключил всякие другие варианты. Значит, он в подробностях разговор не слышал, но всё равно должен всё знать. Скрывать смысла нет – так будет только хуже.

– Нет. – Грачёв взглянул на себя в хозяйкин трельяж и не узнал собственное лицо.

– А кто? Да чего ты окаменел весь? – Михаил уже начал сердиться.

– Это Стеличек, Мишка, – всё тем же ровным, замороженным голосом ответил Грачёв.

– Чего?.. – Ружецкий пригладил всклокоченные со сна волосы. – Стеличек звонил сюда? Откуда он узнал, что ты здесь? И что ему от тебя нужно?..

Всеволод вспомнил, что брат ничего не знает о полученном письме, потому что с ним посвящённый в тайну Минц точно не станет откровенничать. С трудом поднявшись, еле переставляя ноги, Грачёв вышел в переднюю, нашёл во внутреннем кармане малахая письмо, принёс его в комнату и протянул брату.

– Что это? – Наверное, Михаил никогда в жизни не выглядел таким растерянным. – От кого?

– От него же, – сардонически усмехнулся Всеволод. – Это, – он кивнул на письмо, – первый звонок. Тот, что ты слышал сейчас – второй…

– А третий? – Михаил, даже не ознакомившись с письмом, главное уже понял. Губы его сжались, и по щекам прокатились желваки.

– А третий, скорее всего, прозвучит громче двух прежних, – не отрывая взгляда от своего отражения, сказал Грачёв.

Он вспомнил, что мама Лара говорила, когда завешивала зеркала после гибели отца – душа не видит себя в зеркале. Она по привычке может глянуть туда, увидеть пустоту и испугаться. Потому и набрасывают на зеркала чёрные тряпки, хотя многие даже не знают, почему именно. Интересно, долго ли ему осталось видеть себя в трельяже, в оконном стекле, на поверхности воды? Может быть, всего три дня?

– Когда это будет? – Михаил, быстро прочитав письмо, тяжело, давяще взглянул на брата. – И, позволь узнать. Что же ты молчал, брательник?

– Что бы ты сделал, интересно? – пожал плечами Всеволод. – Вот, говорю сейчас. Время ещё есть, потому что развязка, судя по всему, наступит вечером тридцатого числа…