Глава 5

28 февраля (день). Мы с дядей Севой снова сидели у камина. В креслах, напротив друг друга. Как тогда, в Осиновой Роще. Только не было на мне мутоновой шубки, хоть она и не помешала бы. Я ревела, меня трясло. Будто происходило всё в стылом, почти нежилом доме, а не в уютном гнёздышке Вороновых. Я что-то лепетала, и слёзы текли за ворот. Понимала, что надо уже замолчать. Но всё равно говорила, стараясь не встречаться взглядом с дядей.

В этом Рублёвском посёлке жили дипломаты высокого ранга. Недалеко находились знаменитые Раздоры. Раньше там обитал жених Евгении Вороновой; звали его Анатолий Десятников. После ссоры с ним и возвращалась домой любимая дочка военного атташе, когда напал на неё сосед-алкоголик. Допился до «белочки» и ударил девушку из высшего общества кочергой по голове. Это было в девяносто пятом, когда праздновали пятидесятилетие Победы. Социальные слои после «совка» ещё окончательно не разделились. И рабочие спокойно жили рядом с дипломатами. Сейчас, конечно, такое трудно себе вообразить.

Случилось так, что именно в этом доме решил заночевать и Всеволод Грачёв – тогда ещё подполковник милиции. Ровно год назад он потерял свою третью жену Лилию, а потому часто болтался по чужим «хатам». Маленький Михон и два его старших брата жили тогда с Лилиной матерью и сестрой. Всеволод и обнаружил на ступеньках истекающую кровью Женю, вызвал «скорую». А потом пришёл в клинику проведать пострадавшую. Раз, другой, третий… Кроме того, очень быстро нашёл преступника и разрулил ситуацию.

«Представить страшно мне теперь, что я не ту открыл бы дверь. Другой бы улицей прошёл, тебя не встретил, не нашёл…» – только так, словами из популярной в прошлом песни, и можно выразить нынешние дядины чувства. Иначе никогда бы не жить ему в трёхэтажном коттедже, выстроенном в приятной близости от домов премьер-министра России и видного олигарха. К первому можно отсюда прямо по речке пускать лодочки с фонариками. Крышу дачи второго видно со здешнего балкона.

Кроме ветеранов внешней политики, в посёлке удобно устроились современные силовики и дряхлые партработники советского периода. И у всех губа не дура. Замок Вороновых по тутошним меркам ещё довольно скромный. А вот бывший шеф Вячеслава отгрохал себе дворец из белоснежного натурального мрамора. Впрочем, и это еще не предел.

В «параллельном мире», куда я попала благодаря дядюшке и счастливому случаю, давно всё своё. Школы, рестораны, детские сады, торговые точки. С «быдлом» «рублёвские» не пересекаются даже ненароком. Рублёвка – шоссе тупиковое. Посторонних там нет. Аборигены давно в резервациях. Разве что с обслугой господа вынуждены контачить. И те дерут носы похлеще самих хозяев.

Застройщик в дядином посёлке – не кто-нибудь, а компания Абрамовича. И местные «прыщи земли русской» просто вкладывают денежки в жильё, чтобы потом выгодно его продать. Так поначалу поступил и дядин тесть, но потом прикипел душой к своему «литовскому замку».

Я согласна – трудно не полюбить такую дачку! Шесть спален, столько же уборных, гостевой зал, SPA-зона, своя сауна, бассейн. На первом, техническом этаже – складские помещения, прачечная, автономная котельная. Вроде, даже и бомбоубежище имеется. Короче, не пропадут в случае чего, наши начальники.

Второй этаж занимают гостиная, столовая, несколько гостевых комнат. Третий – полностью хозяйский. Там – спальни, детские, кабинеты, библиотека. Есть и мансарда, где обычно ночую я. Мне могли бы выделить гостевую комнату, даже шикарную спальню – без вопросов. Но из окна мансарды очень красивый вид – на леса и поля. А захочешь полюбоваться посёлком – выходи на балкон. Да, чуть не забыла. В «замке» есть ещё кинотеатр и бильярдная.

Конечно, Вороновых можно понять. Здесь уже никакой сосед-синюха им не страшен. От огромной стеклянной двери широкая лестница ведёт вверх. С потолка свисает хрустальная люстра. На стенах – парадные портреты членов семьи. Как и у всех, здесь много икон. Мать Евгении Юлия Дмитриевна, бывший член КПСС, стала едва ли не кликушей. У неё в спальне вообще целый алтарь.

Мебель в доме от фирмы «Франческо Молон». Это – реставрированный антиквариат. Дубовые шкафы, бархатные диваны, ковры, журнальные столики с инкрустацией. Короче, «тяжела и неказиста жизнь придворного артиста».

Надо сказать, что, по сравнению с другими, Вороновы живут «на троечку». Например, не разводят в пруду сигов и пескарей, не собирают урожаи шампиньонов на участке. И чучел всяких зверей у них нет. Только медвежья шкура в кабинете Вячеслава и оленьи рога в прихожей – но без головы. А про медведей на задних лапах Евгения и слышать не хочет – считает моветоном. Сегодня, как и всегда, Юлия за завтраком жаловалась на дороговизну содержания дачи. Женя в этом с матерью соглашалась. Управляющая компания совсем оборзела – вывоз мусора и охрана столько не стоят. Да и газоны зимой не стригут. Кроме того, у Вороновых свой садовник – приходящий.

Коммунальные платежи скоро вообще оставят без штанов. И прислуга даром работать не будет. Того и гляди переманят соседи. А дом нужно постоянно поддерживать в полном порядке. Кругом – сплошная элита, политическая и эстрадная. Кто-нибудь может и в гости завернуть – по-дружески, без предупреждения. И потому люди ночами не спят – боятся испортить имидж.

О кризисе тут говорить не принято – это якобы по барабану. Но тайком жильё продают, и с большим дисконтом. Торгуются при этом не хуже, чем на турецком базаре. Цену берут с потолка, причём всегда завышают. А потом сбрасывают один-два «лимона» баксов – как шубу с барского плеча. Вопросы решаются просто – за чаем или кофе, в библиотеке. Прямо оттуда едут к нотариусу.

Кстати, Вороновы так же купили свой дом – по дешёвке. Что-то у прежнего владельца не срослось, и «литовский замок» он не потянул. Как и заведено, недвижимость оформили на юридическое лицо – фирму Феликса Вячеславовича Воронова, старшего брата Евгении. Из-за этого на налоговой декларации главы семейства покупка никак не отразилась.

Все хлопоты тогда заняли ровно месяц, зато два года с перерывами делали ремонт. Теперь замок сверкает – мрамором, позолотой, серебром, лаком. Не говорю уже о стеклопанелях в ванных комнатах. А в бассейне такая же плитка, только с голографическими эффектом. Плывёшь и любуешься своим отражением на дне.

Дяде, конечно, давно наскучили эти разговоры. Он боролся с зевотой и не знал, как улизнуть под благовидным предлогом. Тёща как раз завела разговор о ближайших соседях, которые покрыли бетонную статую специальным составом. Теперь статую выдают за бронзовую с прозеленью. А другие баловни судьбы меняют дубовые и буковые полы на палисандровые. Раньше у многих вообще были сосновые, но теперь это – сущий позор. Чтобы не скатиться в лузеры, нужно бы и полы поменять – на заморскую древесину. Зебрана, ироко, кумара – самое то.

Тесть, раньше живо интересовавшийся всем этим, после инсульта начисто утратил прежние привычки и тупо смотрел в одну точку. То Юлия, то Евгения кормили его с ложечки, сконфуженно поглядывая на нас с дядей. Теперь в Горках семье ханжески сочувствовали, а за глаза обсуждали и презирали.

Поняв, что больше не могу страдать про себя, я поймала под столом дядину руку и легонько её пожала. Это означало, что нам нужно поговорить наедине. Судя по тому, как радостно сверкнули огненные глаза генерала, помощь подоспела вовремя…

– Ну и удивила же ты меня! Прямо не знаю, что сказать. Любых выходок от тебя ждал, но чтобы такое…

Дядя смотрел в камин, где за кованой решёткой бесновалось пламя. Поленья трещали так, что я каждый раз вздрагивала. Мне казалось, что в темноте стреляют – нервы стали совсем дерьмовые.

– Я не хочу тебе врать, понимаешь? Придумывать предлог, чтобы сбежать завтра на траурную демонстрацию. Если я туда не приду, век казнить себя буду…

– А Влад как же? Ему ведь завтра двадцать лет исполняется.

– Мы уже созвонились. Он тоже пойдёт. Не могу, говорит, в такой день отжигать. Потом как-нибудь соберёмся. Его ведь в память Листьева назвали – тоже убитого.

– Да помню я, помню! – Дядя Сева сел в кресло, протянул ноги к огню. – Вот, уже здоровенный парень вымахал с тех пор. А мы до сих пор не знаем, кто там заказчик и кто исполнитель. Скорее всего, косточки этих ребят давно истлели.

– И здесь никого не найдут? – Я почувствовала, как немеют мои губы.

– Вполне вероятно. А, может, сделают кого-нибудь крайним.

– Сделают? – растерянно пролепетала я.

– Конечно, – твёрдо сказал генерал. – Отбрехаться надо, а копать не хочется. Я, конечно, политические взгляды покойного никогда не разделял. Но верность своим убеждениям у меня всегда вызывает уважение. Кроме того, погиб красивый, сильный, яркий человек. Жить бы ему да жить…

– А я даже не знала, какие у него политические взгляды. – Мне опять стало трудно дышать. Я рванула ворот, откинулась на спинку кресла.

– Надо было, конечно, ожидать, – задумчиво сказал дядя. Прищурившись, он смотрел в камин, будто там шёл какой-то фильм.

– Почему? – Мне стало совсем жутко. Жаль, что я раньше не поделилась с таким профи, как генерал Грачёв. Может, сумела бы предотвратить трагедию.

– Из-за зелёнки. Глупая вроде, штука, но безобидная. Максимум, что можно сделать с человеком, облив его зелёнкой, – выставить смешным, жалким. То есть банально унизить. И испортить костюм, разумеется. Но на самом деле, особенно когда речь идёт о политическом оппоненте, это вовсе не так прикольно. Не хотелось, конечно, верить в это. И я гнал от себя страшные мысли. Но могу припомнить несколько случаев, когда именно такая выходка означала смертный приговор. Слышала, наверное, выражение: «Смажь лоб зелёнкой, чтобы пуля инфекцию не внесла!»?

– Да, слышала раньше, но давно уже забыла. А я думала, что это просто глупые шутки. Зелёнка ведь очень плохо отстирывается. Так вообще часто делают. Мукой обсыпают, тортом в лицо швыряют. Из баллончика могут в глаза прыснуть, или нашатырём… Но никого больше не застрелили.

– Ревновала, небось? Там же буквально гарем был. – Дядя теперь смотрел на меня с грустной улыбкой.

– Я была в курсе, что Борис – факер. И вообще, чья бы корова мычала! Какое я имею право ревновать? Наоборот, с ним впервые «включила голову», поговорила по душам. Совершенно новые ощущения, а это всегда желательно.

– Верно мыслишь. – Дядя помешал кочергой в камине. – Давно вы познакомились? Уже в этом году? – И снял грубую рукавицу. С грохотом упали прислонённые к каминной решётке щипцы.

– Да, в этом. Образно выражаясь, началось всё с шампусика, а кончилось дорогим коньяком со сладко-горьким букетом. Я говорила и боялась ляпнуть что-то не так. Короче, не хотела свою дремучесть показывать. С другими было плевать, что подумают, а тут нет. Борис интересно общался – без пошлости и без сиропа. Хотя, конечно, мог словесно вставить, но всегда к месту. Какая-то загадка в нём была, недоговорённость. Будто знает что-то, а сказать не хочет. Для мужиков это тоже очень важно. Чтобы тянуло встретиться ещё раз – без всякой надежды на брак или презенты. Хотя кольцо он мне подарил. Вот это, с сердечком. – Я поиграла гранями бриллианта. – Теперь я счастлива, что хоть одна вещь осталась на память. С голоду буду умирать – не расстанусь. Если что, положи это колечко мне в гроб…

– Ты что несёшь такое?! – Дядя даже закашлялся. – Понятно, что тебе сейчас не весело. Но всё-таки гони эти мысли поганой метлой! И чтобы я больше про такое не слышал.

– Дядь Сева, ты же знаешь, какая у нас работа. Можно и не успеть выразить последнюю волю. А так ты теперь знаешь. Интересное было чувство – будто я у него единственная. Столько баб вокруг – и никаких конфликтов. Все существуют параллельно и хорошо себя чувствуют. Бориса на всех хватало. Такое редко случается. Мужскому самолюбию льстит женская ревность. Её даже специально провоцируют. Но если мужик действительно любит женщин, он постарается, чтобы они друг другу волосы не драли…

Мы помолчали немного. Потом я, собравшись с силами, продолжила свою исповедь. Думала, что не смогу, снова разревусь. А оказалось, что так легче.

– Я будто бы сиганула с «тарзанки», а потом качалась на тросе по огромной амплитуде. Помнишь, с той, где высота двести метров? Снилось мне это или мерещилось, не могу определить. Помню, что орала от восторга, а кто-то мне пытался рот зажать. Проснулась – рядом пусто. Шарю по постели рукой, а сердце в горле колотится. Веду себя, как ненормальная. Вроде, всё путем – цветы, вино, свечи. За окнами ещё темно. А мне хочется пойти на кухню, приготовить завтрак. А ведь я даже не знала, где там кухня. Бориса потом нашла в ванной. Но странное, щемящее чувство осталось. Сегодня ночью, в поезде, я вновь пережила всё заново. Каждую минуту вспомнила. И самое страшное… Когда рукой нащупала пустоту рядом с собой.

– Часто встречались? Где? Я должен знать. – Дядя явно стал относиться ко мне иначе.

– Да, понимаю. – Я очень хотела угодить генералу. – Всего три раза, на Малой Ордынке. Там двухэтажная квартира. Кстати, ничего особенного, бывает куда круче. Вряд ли на меня обратили особое внимание. Сначала-то я просто так, на спор решила его замарьяжить. Знаменитость всё-таки. Разговоры вокруг, постоянные скандалы… сама удивилась, что сегодня меня так накрыло. Трагической развязки я никак не ожидала. Думала, как у всех – бла-бла-бла. А тут всё оказалось серьёзно…

– Тонко ты подметила, – согласился дядя. – На Красной площади не убивают – там казнят. И всё-таки – ты ничего не сболтнула? – Он словно продавливал каждое слово сквозь зубы.

– Да нет же! Нам было чем заняться. И потом, я контролирую себя – даже с бодуна. Ручаюсь – всё чисто.

Дядя взял меня за плечи, внимательно заглянул в глаза.

– И всё-таки?.. Это очень важно. Ты же не просто «девочка по вызову». Ты – «агент Постумия».

– Знаю. Честное слово – я не прокололась. Только про отца рассказала – как он погиб. Без имени, разумеется. К слову пришлось…

– Не надо бы, – покачал головой дядя. Он держал руку на моём плече, будто не зная, что со мной делать. – Но теперь это уже в прошлом. Не бойся, говори.

– Борис всем женщинам давал прозвища. Меня называл Немо. В смысле, очень скрытная. Не по своей фамилии. То ли в шутку, то ли всерьёз спросил, не подослана ли я к нему. Представляешь? Сейчас прямо мороз пробирает! Сперва-то ругала себя, что задержалась в Питере. А теперь… Могла бы сама на том мосту оказаться. И не отмоешься потом уже… Тогда решила немного о себе рассказать. Это же не секрет, что я сирота, оторва уличная. А то действительно невесть что подумать можно. Пьяная баба – и молчит, как партизанка. Потом разговор затянул – легли только под утро. Тогда мы виделись в последний раз. Собирались весной съездить, понырять…

– Так об отце своём что ты сказала? – не отставал дядя. – Почему вообще о нём вспомнила?

– Потому что лихачить люблю – ведь дочь каскадёра. Да и плакать, в случае чего, обо мне некому. Родителей давно нет в живых. Борис так внимательно слушал, особенно про отца. Как будто что-то чувствовал. Ни разу не перебил. А я могла остановиться – говорила, говорила. А вспоминала ещё больше. Тусовки на «Просвете» и в Озерках, Суздальские озёра, парк «Сосновка»… Я ведь там не всегда с компанией бывала. Приезжала и одна – чтобы поплакать. Потом шла в ресторан или в киоск. Тогда там аттракционы были…

– Будто кто-то заставлял тебя так жить! – с горечью сказал дядя. Могла бы взяться за ум, переосмыслить всё. Ты ведь не голодала, была одета и обута. А что приключений захотела, так это твои проблемы. И с матерью следовало бы иначе обойтись. Она не от хорошей жизни в Сочи поехала – сама знаешь. И без мужа ей было трудно. Хотя что я говорю – сам грешен. Моя мамка всего один раз ударила меня – достал я её тогда. А потом не простил, и потому тебя понимаю…

Я вытерла слёзы и взглянула на него снизу вверх – как нашкодившая собачонка. Дядя Сева ещё не сказал, разрешает ли мне завтра пройти по центру Москвы в скорбной колонне. Значит, пока не решил. А если запретит уезжать из посёлка, я уже ничего не смогу придумать. Тогда пойдёт один Влад, а потом всё мне расскажет. Он только что закончил очень сложное дело. Как раз на Масленицу, когда я гуляла с «папиком» и другими «клофелинщиками» в «Президент-отеле» у Финского залива.

Брагину удалось выйти в Москве на след «питерского бомбиста» – учителя гимназии-интерната. Тот делал бомбы по руководствам из Сети и взрывал банкоматы. На допросе сказал, что хотел угодить молодой жене, купить ей шубу и дорогие украшения. А сам – интеллигент в очках, настоящий «ботаник». На фиг никогда не подумаешь!..

«Бомбиста» долго пришлось пасти. Влад буквально водил его на верёвочке, провоцировал на откровенность. Даже облучал свои глаза светом специальных фонарей – чтобы лучше видеть в темноте. Сопровождал «клиента» от дома на Стрельбищенском переулке до гаражей на окраине города, лазил по канавам и по свалкам. Никак иначе было не обнаружить тайник с «адской машинкой» и ядрёной смесью для изготовления других бомб.

Потом жена учителя сказала, что никаких подарков не просила. И вообще, действовал муж не один. Добычу сдавал в какую-то группировку неясного окраса. По предварительным подсчётам, они спёрли уже семь миллионов рублей, которые до сих пор нигде не всплыли.

Обыск на квартире супруги-москвички действительно ничего не дал. «Препода» долго не могли обнаружить. Влад вычислил его в Сети. Слишком уж настырно тот интересовался способами производства взрывчатки.

А VIP-персоны мощно гуляли. Всю неделю – в ресторане и на пляже, под снегом и дождём – лезли ложками в серебряные судки с красной и чёрной икрой. Макали туда блины – гречневые, мещанские, «кружевные». На длинных столах стояли батареи бутылок с вином и водкой, блюда с рыбными деликатесами и дичью. Колобки, ватрушки, калачи расхватывали на закуску немытыми руками. Падали на песок, поднимались; с визгом и гиканьем кружились вокруг горящего чучела. Все хохотали до икоты, широко раскрыв рты, сверкая вставными зубами, брызгая во все стороны слюной.

Многие гости были в масках, в расписных платках и овечьих полушубках. Я кружилась в хороводе, и за мной летела красная с золотом городецкая шаль. Она то и дело вздувалась парусом под порывистым ветром с залива. «Папик», вернувшись из Эквадора, решил соригинальничать и отправил своего водителя за «авторской» шалью. А потом два дня переживал – а вдруг подарок мне не понравится?

Я же презентовала ему старичка работы варнавинских косторезов. Кстати, тоже опасалась непредсказуемой реакции. Рахмон мог подумать, что я намекаю на его возраст, нагулявшись во время разлуки. На самом же деле другого варианта не было – тем более, из лосиных рогов. Но всё обошлось. То ли «папик» ничего не понял, то ли сумел быстро проглотить горькую пилюлю.

Я старалась пока не вспоминать бабушку Галю – в коляске, под дождём, среди воздушных шариков. У них в интернате Масленицу сжигали на два дня раньше, в «Тёщины вечерки», потому что персонал торопился на выходные.

На берегу залива прыгал Петрушка в размазанном гриме. Кто-то пытался бегать в мешках. При каждом удобном случае ВИПы целовались, просили друг у друга прощения, крестились, кланялись в пояс. И отнимали у официантов блины, которые, согласно традиции, полагалось бросить в костёр.

Я ещё не пришла в себя после субботы, «Золовкиных посиделок». Мы с Кристиной вместо того, чтобы простить друг друга, в очередной раз разругались. Невестке показалось, что я брезгую её блинами, зажравшись в богатых ресторанах. А я просто хотела спать – после работы в ночном клубе, гулянок на побережье и визита в интернат. Бабушка жила в «Милосердии» – корпусе для лежачих.

Вдалеке, на льду, чёрными точками маячили рыбаки, которых в любой момент могло отрезать от берега. И наши мужики собирались кататься на снегоходах. Позабыли спьяну о том, какая тёплая была зима, и что весна уже не за горами. Люди окончательно превратились в животных за эти несколько дней, чтобы потом опять затянуть себя в корсет респектабельности.

– Марьяна, послушай меня внимательно, – после продолжительного молчания заговорил дядя. – Зря ты, конечно, сор из избы вынесла. Да ладно, проехали. Глянь на меня, девочка, соберись с мыслями. Некогда тебе сейчас горевать, понимаешь? Возьми себя в руки – потом поплачешь. Мне и самому тошно. Стреляют и стреляют, гады, а мы ничего сделать не можем, как ни стараемся. В России две беды – дураки и очень умные. Конечно, правда восторжествует, но только потом. Так сказал драматург Володин. А пока придётся попотеть…

Дядя был великолепен в своём костюме из ателье «Сартр», что на набережной Робеспьера. Сорочки ему шили тоже там – по индивидуальной мерке. Фигура у генерала, которому без малого пятьдесят четыре, почти как у студента Михона. На лицо они очень похожи. Только у дяди глаза продолговатые, а у его сыночка – огромные, с тяжёлыми веками. Говорят, что такие были у Лилии. Михон тоже прибился к этому ателье – часто приходится бывать в свете.

Раньше-то вся их семья одевалась за границей – благо, возможности позволяли. Предпочитали английский стиль – не зря Вячеслав Воронов долго работал там под дипломатическим прикрытием. Но теперь связываться с Западом – не комильфо. Пришлось сменить портных. Правда, фабрика «Сартра» расположена в Португалии, а ткань для костюмов – итальянская или та же английская. Но считается, что Всеволод Михайлович Грачёв с семейством одеваются в России.

Евгения, дочери Инга и Карина, в классических брючных костюмах – тоже отличного качества. В этом доме юбку носит только тёща – в силу возраста и привычек. Конечно, на выезд имеются вечерние платья от лучших кутюрье – предмет зависти рублёвских модниц.

– Ты ведь понимаешь, Марьяна, – мы все по тонкой дощечке ходим над пропастью. По сути, нарушаем закон, чтобы преступники получали по заслугам. Хотя бы время от времени люди должны видеть, что добро побеждает. Иначе нельзя – жить не захочется. И сегодня нам нужно решить особенно много вопросов. Богдан обиделся, что я его с группы снимаю. Он – штатный сотрудник МВД. Не всегда имеет свободное время. Помогать, прикрывать может, но на группу нужен другой командир, формально не причастный к полиции. И тут ошибиться никак нельзя. Есть у нас кандидатура. Геннадий Иванович Петренко за неё ручается. Я его чутью и опыту доверяю. Так ведь не семь раз отмерить нужно, а семьдесят. Если раскроют нас, не один я сяду. Вам всем мало не покажется, и тому мужику тоже. Он – опытный опер, тёртый калач. И возрастом старше Богдана. Давно на «земле» работает, и сыск знает со всех сторон. Репутация у него хорошая. Судя по всему, положиться можно. Будь он с гнильцой, не пришлось бы сейчас работу искать. Мог приспособиться, да нагнуться не захотел.

– Я понимаю всё, дядя Сева. Буду работать, с кем прикажешь. И через меня уж точно не потечёт. Богдану, конечно, трудно в двух местах пахать. Он всегда боялся, что из-за него на «Семью» выйдут. У врагов ведь тоже в полиции «кроты» есть. А Михон останется у нас?

– Конечно, останется. И не думай даже, что я своих вывожу из-под удара. Ты ведь мне тоже не чужая. Просто хочу, чтобы работа спорилась…

Дядя говорил, сжимая мой локоть. На ухо, одними губами. Интересно, кого они нашли мне в начальники? Каждый новый член сообщества представляет угрозу. А ведь мы ничего криминального не совершаем. Просто делаем кое-какие шаги без ведома начальства. А оно только требует от дяди результатов, одновременно связывая его по рукам и ногам.

Генерал Грачёв слывёт послушным и лояльным к руководству. К тому же, у него почти стопроцентная раскрываемость преступлений. Как ему удаётся, знают немногие – и я в том числе. В молодости горячий и инициативный, сейчас дядя высказывался по минимуму, в строго отведённых рамках. Он старался обращать на себя как можно меньше внимания. Сам собой становился только дома – как вот сейчас.

Когда давал нам указания, обсуждал все тонкости работы, глаза его горели. Без такой разрядки генерал Грачёв давно схлопотал бы себе инфаркт или ушёл в отставку. Всё время сдерживаться, обдумывая каждое слово, было для него мучительно. Конечно, лучше уехать в новый сочинский дом, пожить для семьи, для самого себя, наконец. Но бросить группу генерал не мог, и потому не подавал рапорт.

Всеволод Михайлович Грачёв несколько раз обжёгся, прихватив «не тех» нарушителей, и теперь зарёкся это делать. Одного отпустили в зале суда. Дело второго развалилось ещё на стадии следствия. Третий спокойно отбыл за границу. Но подавляющее большинство задержанных приходилось отпускать сразу – им поставили крепкие «крыши».

Тогда и решил генерал создать секретную группу под своим единоличным руководством – для выполнения деликатных поручений. Формально он не имел касательства до наших дел. Мы даже не значились в легальной агентуре. Были просто колёсиками механизма, собранного генералом. Он и приводил механизм в действие, когда считал нужным.

Сколько таких групп было у дядюшки, я не знаю. И не интересовалась – себе дороже. «Семья» ничего о них не слышала, но я догадывалась по косвенным признакам. Генерал то и дело встречался с друзьями, с знакомыми – в ресторанах, в банях, на шашлыках и на приёмах. А мы чаще приезжали к нему домой, не вызывая никаких подозрений.

Наверное, и теперь для нас появилось дельце, если сразу же после облавы на «клофелинщиков» меня вызвали в Москву. А Влад недавно подался то ли в колдуны, то ли в гадатели. Надел мантию, шапочку и стал искать клиентов. Дядя оплатил ему рекламу через третьих лиц, ничего нам не объясняя.

Вдруг генерал поцеловал меня в макушку, как бывало в детстве. Потом, внимательно глядя в глаза, сжал мои плечи.

– Ты иди завтра, куда собралась. Это святое – память почтить. Раз душа просит, ступай. Только сегодня будь умницей…

За окном несколько раз просигналил мощный автомобиль. Сквозь стену мокрого снега блеснули яркие фары. Тяжёлые, «под старину» ворота раскрылись, и лимузин торжественно въехал во двор. Кованые створки сомкнулись за ним неслышно, не оставив и крохотной щёлки. Дядя выпустил мои плечи, оперся ладонями на подоконник.

– Всё, Марьяна, Геннадий Григорьевич приехал, пошли встречать. Надеюсь, что он не постится. Советский человек старой закалки. А то все такие набожные стали – прямо елей капает. Только, к сожалению, зла на земле больше не становится…

Мы с дядей торопливо спустились в прихожую, но опоздали. Геннадий Григорьевич Ерухимович уже целовал ручки Евгении и барышням. Он был уже очень старый – под восемьдесят. Невероятно смешной – лысый, с оттопыренными ушами, в очках с толстыми стёклами. И очень умный, а не просто образованный или начитанный.

Изъяснялся он то на жаргоне, то как в старинном романе. Но почему-то выражения типа «милостивый государь», «ваш покорный слуга», слова «голубчик» и «нижайше» звучали в его устах насмешливее и грубее, чем даже вульгарный мат. Если он хотел кого-то уязвить, всегда начинал кривляться.

Я хорошо изучила Старика – так звали Ерухимовича уже давно. Он ещё не достиг пенсионного возраста, а уже пользовался большим авторитетом. Старик, которого гораздо реже называли Дедом, обучал нас некоторым секретам спецслужб, которые могли пригодиться в работе. На эти занятия я ходила, как на праздник. Сам Старик давно находился на покое, но все пятеро его детей остались «в системе».

В автомобиле Старика «Mercedes CLS», отделанном изнутри фиолетовым бархатом, я ездила не раз. Он отправлял меня с занятий в сопровождении ответственного водителя, но сам никогда не сопровождал. Сейчас Ерухимович был в костюме от «Луиджи Борели», при часах «Corum» розового золота. Он, как всегда, что-то оживлённо говорил, и все три дамы смеялись. Наверное, рассказывал очередной анекдот – он был на это мастер.

– Друзья – это те, кто у тебя дома уже что-то жрёт на кухне, а ты ещё не успел раздеться, – говорил он, поблёскивая дорогими очками и улыбаясь полными пухлыми губами.

Судя по всему, в молодости наш Старик был очень недурен собой. Шесть законных браков это с блеском подтверждали.

– Вот уж что правда, то правда! – хохотала Евгений, тревожно оглядываясь и проверяя, всё ли в порядке. – Накрываешь стол на шесть кувертов, а к обеду собирается двадцать человек. И откуда только берутся? Ума не приложу…

– В такой дом, как ваш, ноги сами несут, – пояснил Старик, вновь наклоняясь к её руке. – Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше. Хотя, конечно, совесть тоже нужно иметь. Как говорит арабская пословица: «Если бедуин узнал вход в твой дом, сделай другую дверь».

Сошедшая с лестницы Юлия Дмитриевна горько усмехнулась. Но на её лице не дрогнула ни одна складка – так туго была натянута кожа после постоянных инъекций ботокса. Кроме того, не осталось ни одной косметической процедуры, которую не прошла бы жена дипломата. Она исправляла себе форму носа, очищала кожу, корректировала форму и объём ушных раковин, подтягивала веки. Кроме того, убирала жир с живота, ягодиц и грудей. Возраст брал своё, но хотелось быть красивой. Евгении, кстати, это не нравилось. Вячеславу – тоже.

– Мать, мы тебя уже не узнаём! – шутил военный атташе ещё до болезни.

Он уверял, что ни в коем случае не уйдёт «к молоденькой». Похоже, Юлия этого очень боялась, и потому не слушала никаких уговоров. Она называла любителей «свежака» возрастными фашистами. И успокоилась только после того, как мужа хватил удар. В таком виде нимфетке он не был нужен ни на хрен.

– Попробуй, Геночка, не прими хотя бы раз-другой – ославят на весь бомонд. Тогда уж точно на улицу не выйдешь. Славик терпел до последнего – и вот результат. Хотел всем нравиться. Привык решать вопросы войны и мира. По крайней мере, присутствовать при этом…

– Я ему всегда говорил: «Не сломано – не починяй!» – проворчал Старик. Его нос, как всегда в минуты раздражения, раздулся и повис хвостом. – Всё совершенства искал, идеала. До горизонта не добежать, а он пытался. Теперь и ты страдаешь – а зачем? У тебя всё и так по высшему разряду.

– Вообще-то я пощусь. – Юлия никогда не упускала случая подчеркнуть свою набожность. Все бывшие комсомольские и партийные активисты отличались этим. – Но раз дочь, зять и внучки не хотят поддерживать мой почин, мы со Славиком попросили готовить нам отдельно. Так что не удивляйтесь, если мы будем есть совсем не то, что вы.

– Никогда в жизни не постился! – честно признался Старик. – И даже, прости, Юлечка, про себя посмеивался. Но вместе с тем уважаю и ваш со Славкой выбор. В конце концов, каждый человек волен чудить по-своему. Ну-ну, не дуйся! Лучше скажи, что сейчас надо кушать, дабы очиститься от скверны.

– Не кощунствуй, Геннадий! Тебе, прости, тоже пора уже о душе подумать. Но если хочешь узнать, изволь. Сегодня у нас со Славой будет салат из свёклы с лимоном, постный борщ, печёный картофель с чесноком и груши с брусникой. Завтра – грибная солянка, гречневая каша с грибами и луком, рис с апельсинами, салат из фруктов с мёдом, печёная тыква. Кстати, наша Валентина сама всё это ест…

– Помилуй, Юлечка, я разве в претензиях?! – картинно развёл руками Старик. – Не пойму только, какая разница, будет ли мясо в моих щах, когда я стану размышлять о грешной своей душе. У нас в Белоруссии католики жили, и я с ними часто праздновал Пасху. Великий Пост там начинается с Пепельной среды. Для тех, кому меньше пятнадцати и больше шестидесяти, поста вообще не существует. Так что мы с тобой, Юлечка, автоматически выпадаем из-под ограничений. Да и для остальных обязателен лишь отказ от мясного по пятницам. Усмирение аппетита у католиков – не главное. Важно отказаться от увеселений и вредных привычек. Я даже на реколлекциях бывал – приходил вместе с друзьями. Но самое красивое в их обрядах – зажжение Пасхала. Разговение начинается с того, что люди вкушают освящённые яйца…

– К чему мне знать про католиков? – поморщилась Юлия Дмитриевна. – Пусть празднуют, как хотят. Это не имеет никакого значения для православного человека.

– Так интересно же знать, как другие люди живут, – удивился Старик. – В Пасху с утра только и слышно с улицы: «Хрыстос Уваскрос!» и «Сапрауды Уваскрос!»

– Геннадий, прекрати! – взмолилась Юлия.

– А что? Это по-белорусски известные всем поздравления. Правда, целоваться на улицах у католиков не принято. Зато распространён волочебный обряд. Только там он продолжается всего неделю после Пасхи, а в России гости всегда готовы насытиться за чужой счёт под любым предлогом. Сама только что жаловалась. А в твоём доме я готов откушать вообще всё, что будет предложено. Соблаговоль простить меня – по тупости и убожеству. Не прогоняй Христа ради. Я так долго ждал этой субботы. Ещё отчим Гершель приучил меня в этот день предаваться удовольствиям. – И Старик молитвенно сложил руки. Я чуть не прыснула со смеху и прикусила кулак.

Да уж, хозяева в грязь лицом не ударили. Весь «литовский замок» светился огнями биокаминов на спирту. По стенам полыхали факелы. В столовой интерьер оживляла керамическая ваза, из которой тоже вырывался огонь. Блики плясали на кованых перилах лестницы, ведущей на второй этаж. Отсветы падали и на ступени, устланные коврами, и на подвесной потолок с погашенными сейчас лампами. Стол «Арлекин» с выдвижным бюро и пейзажами Амстердама прекрасно дополняли старинный интерьер.

– О-о, рафаэлевская Мадонна! – Старик крепко пожал руку дяде. Потом широко раскрыл объятия и шагнул вперёд. Он был высокий, сутуловатый, но весь какой-то изысканный. – Ты стала ещё прелестнее, моя радость! Матовая бледность идёт тебе невероятно. Неужели ты плакала сегодня, ласточка?

Впрочем, Старик не стал меня обнимать, а тоже поцеловал руку. При этом он задержался взглядом на кольце с сердечком.

– У тебя прекрасный, щедрый друг, моя дорогая! Вы только взгляните, какой великолепный чистый бриллиант в форме сердца! В прошлый раз этого кольца у тебя не было. Это ведь помолвочное, если не ошибаюсь? На свадьбу-то скоро пригласишь?

Кажется, я покачнулась, потому что дядя схватил меня сзади. Старик ничего не понял и встревожено взглянул на него. Теперь он не смеялся.

– Всеволод, похоже, мы зря не дали нашей красотке отдохнуть. Разведка – умная служба. И заниматься ею нужно на свежую голову.

– Мы в ментовке на это не смотрели, – махнул рукой генерал. – Поспал часок головой на стол – и снова за дело.

– Ну, ты сказал! – обиделся Старик. – Сравнил моряков с пехотинцами…

– Вероятно, – согласился генерал. – Но вы просили не медлить. «Клофелинщиков» взяли в ночь на пятницу, и я сразу же связался с Марьяной. В любом случае она уже здесь. Так что не станем терять время. Загоним, как говорится, ежа в мозг!

Я подумала, что неплохо бы выпить камбучу – иначе не выдержать. Мои кузины обиженно перешёптывались, одёргивая свои жакеты и поправляя украшения. Они, конечно, понимали, что не дотягивают до меня по всем параметрам. Но вовсе не желали, чтобы мужчины, пусть и пожилые, подчёркивали это.

Да и не могло быть иначе. Инге было всего восемнадцать. Карина – на три года младше. Кто знает, может, потом эти бутоны распустятся и затмят меня. Но сейчас брючные костюмы, браслеты и серьги смотрелись на девчонках так, словно они ограбили мамин шкаф. Старик именно так к кузинам и относился – как к детям. И потому только шутил с ними.

Евгения, похоже, думала о другом. Ослепительно улыбаясь гостю, она тревожно смотрела то на мужа, то на напольные часы с маятником. Другой Геннадий, Петренко, где задержался уже на пятнадцать минут, что при его пунктуальности было странным.

А для Старика частенько приходилось готовить особые блюда. К примеру, блины он признавал только на минеральной воде. Не из-за веры, а по состоянию здоровья. Впрочем, с виду гость казался энергичным и загорелым. Это особенно подчёркивали седые, гладко зачёсанные назад волосы. Посередине лба у Старика была вмятина в виде полосы – будто его голову сдавил обруч.

Сейчас он рассказывал очередной анекдот о том, как полицейский вычислил преступника, но тот оказался старше него по званию. Девчонки громко хохотали и зло поглядывали на меня. Евгения слушала гостя с нежной улыбкой, а дядя хмурился. Слишком уж в точку попал анекдот. Я же тайком косилась в зеркало и думала о том, что действительно неважно выгляжу. А ведь этот брючный костюм цвета «королевский синий» раньше очень мне шёл.

Именно в нём я ездила в «Золотой Вавилон» накануне своего дня рождения. Тогда Рахмон вручил мне серьги, колье и браслет с бриллиантами и сапфирами. Потом мы поехали гулять в банкетный зал «Берёзка». Я всегда любила роскошь, и в тот день не могла себе отказать. Надо же – я разом лишилась двух мужчин, к которым имела чувства! Один сидит в СИЗО, другой лежит в морге. А я снова праздную, улыбаюсь, флиртую – как будто ничего не было…

– Да, нужно наказать этого гадёныша! – соглашался Старик, обнимая за плечи Ингу. Наверное, она поделилась какой-то проблемой со своим парнем. – Но наказать весело, изобретательно, с улыбкой! Поверьте тому, кто пожил с шестью жёнами и может судить. Именно такое поведение и задевает мужчин больше всего на свете. Ни в коем случае не нужно плакать – не пожалеют. Юлечка, родная, прости, что сразу не спросил… Со Славой всё в порядке?

– Насколько это возможно в его положении, – поджала губы дядина тёща. – Когда въезжали в этот дом, не думали, что придётся возить коляску. Мы уже заказали пандус, чтобы Слава мог гулять во дворе. А пока он дышит только на балконе. Поздоровайся с ним, Гена. Вы ведь дружили…

– Мы и сейчас дружим, Юлечка, – назидательно произнёс Старик. – Ты уж прости бабника, который разом увидел столько прекрасных женщин! Три юные нимфы, да ещё Женечка – слишком для меня много. И так ноги плохо держат. Наверное, погода тому виной…

– Не прибедняйтесь, шеф! – бодро сказал дядя. – Вы ещё всех нас переживёте. Купили апартаменты в резиденции «Утриш», в Анапе – там и поправите здоровье. Летом соседями будем на Чёрном море. Вам как, можно за границу выезжать? Мне, например, нет, и Богдану тоже. Марьяна теперь радуется, что в полицию не пошла. А ведь хотела. Теперь дальше стран СНГ – ни-ни. Будем делать селфи на родных своих пляжах. Благо теперь там красиво…

– Нет, меня ни в чём не ограничивают, – покачал головой Ерухимович. – Теперь я фрилансер – свободный художник. А «себяшечку», то есть селфи делать люблю – внуки научили. Да и дети «самострелом» часто балуются. Нам бы в молодости такую технику иметь! А я свой первый фотоаппарат «Смена» только в девятнадцать лет получил – в подарок на день рождения. Студенты собрали в Минском университете…

– Да, теперь мы стали более лучше одеваться, как говорила незабвенная Света Курицына из Иванова, – усмехнулась Юлия Дмитриевна. – Да только тогда здоровые были, а теперь болеем и умираем. И за внучек боюсь – как жить будут?..

– Не дрейфь, бабуля, прорвёмся! – звонко крикнула Инга и чмокнула Юлию в щёку.

– Глупышка! – отмахнулась та. – Ладно, Гена, пойдём – Славик заждался. Ещё выпадет из коляски, чего доброго. Как в прошлый раз…

– Иду, иду, Юлечка! – заторопился Старик. – А ты, Всеволод, не падай духом – ещё поедешь за границу. Всё сбудется – стоит только расхотеть. Ну а сегодня будем водку пьянствовать, безобразия нарушать. И тёзке моему штрафной нальём…

Наверху, в спальне, залаял цвергпинчер Юлии Вороновой, и она заторопилась.

– Женя, Гена, пойдёмте к папе! Я теперь боюсь его одного оставлять. Сева, позвоните своему начальнику. Спросите, куда он пропал. А Мишенька где?

– К охранникам ушёл. Хочет так Иваныча встретить. Но я сейчас ему наберу…

– Сева, ты же обещал просмотреть каталог, – напомнила Евгения. Её мать и Старик уже поднялись на второй этаж. – Пора гардероб к лету заказывать, между прочим. Завтра уже первое марта, а шьют они семь недель.

– Ладно, посмотрю – вечером или ночью. Да куда там Иваныч-то запропастился? Как бы ещё и с ним ничего не случилось!

В это время у ворот опять просигналила машина. Тут же завыл механизм, открывая створки. Мы с девчонками подбежали к стеклянным дверям. И увидели, как на вымощенную плиткой площадку въезжает внедорожник «Лэндровер-Дискавери». Машина принадлежала зятю Геннадия Ивановича Петренко – Святославу Задоя. Старшая дочь легендарного сыщика, Галина, которую отец называл Ганной, вышла замуж в Москву. Знала я и младшую дочь Петренко – Анну Гумённую.

В отличие от Старика, Петренко одевался просто и недорого, но всё равно выглядел аристократом. И очки его, в тонкой позолоченной оправе, дополняли этот образ, невесть откуда взявшийся у простого сумского мальчишки. Петренко признавался, что в детстве даже подворовывал на базаре.

Выйдя из гардеробной, новый гость обратился к дяде:

– Представляешь, Всеволод, – час на КПП продержали! Почему-то пускать не хотели. Говорят, в связи с резонансным убийством на мосту…

– Вы бы хоть позвонили! – укоризненно сказал дядя. – Я им мозги-то на стену вынесу. Где тот мост, а где Рублёвка? Забегали! Поздно уже крылышками хлопать. Камеры гроздями на столбах висят – а толку?.. Теперь будут рвение изображать…

– Да ну их к лешему! – отмахнулся Петренко. – Проскочил – и ладно. Марианна, приветствую тебя! Как ты на отца похожа! Только волосы темнее. А взгляд точь-в-точь в деда. Его глаза…

– Это точно – вся в нашу породу! – ухмыльнулся дядя. – Как вы, нашли человека на место Богдана? Согласился ваш примеченный?

– Да, он уже в Москве. Я его у зятя пока оставил. Надо со Стариком согласовать. А то обидится, если без него примем решение. Хочет пробить по всем базам данных…

– Г.Г. – серьёзный человек, – по-доброму улыбнулся дядя. – С ним лучше не баловать. Тоже весь в своего отца. Я имею в виду – в родного.

– Ясненько. – Петренко покосился в ту сторону, откуда слышался хрипловатый, как будто сорванный голос Старика. – Сейчас мне влетит. Он ведь болезненно пунктуален.

– Вот и говорил блаженный Августин: «Собака лижет пилу и пьянеет от запаха собственной крови!» – вещал между тем Старик. – Так оно и есть, Юлечка. И это прискорбно. Огромные частные поместья с лесами, скалами и озёрами, за глухими заборами – норма для нынешних патриотов. Ваш «замок» рядом с ними – избушка на курьих ножках! Что ещё искать за границей, если здесь земной рай? Часы «Лонжин», костюм «Кашарель», фигурное катание на танках. Кадриль, разъезд, дуэль, аксель. Можно часами смотреть, как в советские времена. Военный психоз, кругом враги. Надо показать, какие мы крутые. Конкурс в военные ВУЗы за последний год вырос вдвое. Если не будет большой войны, появится много дармоедов, как при позднем Брежневе. Кстати, страну они тогда не спасли. А сколько бабла можно распилить при такой паранойе! Конечно, дело для армии найдётся и вне России. Надо просто объявить всю планету зоной наших интересов. Есть штатские «департаменты грязи и пыли», пусть будут и военные. Пусть поднимают Родину с колен, снимают со ржавого гвоздя… И кушают при этом устрицы, мидии, радужную форель – специально для них разведённую. Больно уж вкусный патриотизм получается!

Мы стояли, задрав головы, и слушали Геннадия Григорьевича. Он, как всегда, ничего не боялся. Ответ был один: «Дедушка старый – ему всё равно!»

– Мне пяти лет не исполнилось, когда началась война, – продолжал Ерухимович, спускаясь по упругой ковровой дорожке и изящно трогая ладонью перила. – Все пели «Если завтра война». А потом нас несколько раз разбомбили по дороге в эвакуацию. Начальство бежало первое, отпихивая женщин и детей, со всем своим скарбом. Я – прожжённый циник, не люблю высоких слов. Мне этот пропагандон уже тогда набил оскомину. А воевать в партизаны пошли мать с отчимом, хотя оба могли бы уехать. Ни одного чинуши в лесу не встретили. От матери у меня остался всего один снимок. Она стоит в муслиновом платье, с узким пояском. И с букетом ромашек в руках. Никогда она лозунги не выкрикивала, и пела совсем другие песни. К примеру, часто мурлыкала «О, лимоно, лимонейро!»

– Геннадий Григорьевич, добрый вам день! – подал голос Петренко. – Простите, что заставил ждать, хоть и не своей вине…

– А-а, блудный сын явился?! – Старик буквально скатился в лестницы. Он схватил Петренко за руки, сильно сжал. – А мы тут уж все глаза проглядели, с ума сходим…

Юлия с Евгенией уже хлопотали вокруг нового гостя. Девчонки шептались – у них всегда находились свои секреты. В дверь заглянул улыбающийся Михон. На нём была шикарная «тройка» – из того же «Сартра». Мужчины уже громко спорили о политике. Михон, приветливо махнув мне рукой, присоединился к ним. Вскоре вся компания удалилась в гостиную.

Да, мой дядюшка поражает своей демонической красотой. А Михон, вроде, и похож на него, но, в то же время, совсем другой. Громадные глаза, кукольный рот, загнутые ресницы – всё перешло от Лилии. Не завидую Эвелине, честно. Бабы такого милашку в покое не оставят. Надо будет или смириться с изменами, или гордо уйти. Дядя, конечно, не хочет, чтобы Михон разводился столько же раз, сколько он сам. И потому старательно вьёт сыночку гнездо, будто сам готовится там жить.

Оставил, например, старый внедорожник – «Lexus LX 370». Относительно, конечно, старый, но дяде уже надоел. Да и в аварии разок побывал – правда, не тяжёлой. Я тоже претендовала на него, но получила кукиш с маком. А Михону всё до фонаря. Он с детства – мальчик-мажор. На него всё с неба валится. Другой жизни мой кузен не знает.

А вот два Геннадия совсем другую школу прошли. Они, конечно, в хорошем возрасте, но «сынки» и тогда были. Петренко такой же высокий, как Ерухимович, только уже в плечах. И как только на них навели такой лоск? Ведь семьи-то, вроде, самые простые. Родители Петренко вообще читали с трудом. Правда, Гершель Ерухимович, отчим будущего чекиста, был фармацевтом, знал латынь. А что ещё нужно, чтобы в белорусском городке Мозыре считаться учёным человеком? Отец Гершеля был резником, то есть мясником.

Петренко вообще рос нищим сиротой, в доме дряхлой бабки. Вот уж кто сделал себя сам! Родители его умерли молодыми, от фронтовых ран. Никаких связей и денег они сыну не оставили. Старик, правда, о многом в своей биографии умалчивал. Но с его происхождением явно было нечисто. Вести себя так раскованно и не вылететь из «системы» можно было только при наличии в верхах огромной волосатой «лапы».

Каким образом Старик эту «лапу» заимел, мне неведомо. Дядя Сева что-то знает, раз намекает на родного отца. Якобы тот был человеком серьёзным. Кстати, когда я нечаянно назвала Старика Геннадием Георгиевичем, а потом смутилась, он хмыкнул: «Не извиняйся, ты права. Твоими устами глаголет истина. Меня и так можно называть – без проблем…»

От смешения ароматов дорогих духов и туалетной воды у меня сначала вспухла, а потом и разболелась голова. Я знала, что к столу гости сразу не сядут. Немного побеседуют в библиотеке – для приличия. Или пойдут все вместе к Воронову, а потом вывезут его на коляске к столу. Значит, у меня есть немного времени. Надо проветриться на балконе, что прийти в норму.

Я исчезла по-английски, оставив Ингу с Кариной в прихожей, под оленьими рогами. Там же горели два факела, от которых стало жарко, как в бане. Из-за обильной художественной ковки, открытого пламени и крутых лестниц особняк действительно напоминал замок средневекового рыцаря в миниатюре.

«Сливки общества» усердно выпендривались друг перед другом. Стрельчатые окна забирали решётками. Заборы украшали калёным железом. Оно прекрасно дополняло привычные кирпичи, штукатурку, камень. В одном коттедже гордились «чернёным серебром». В другом ворота украшали разноцветными эмалями. Вороновы же захотели «медь с патиной» – будто купили решётки у антиквара или нашли на свалке. Но на самом деле «побитость» была искусственной. При изготовлении этих шедевров применялись лазерная гравировка и плазменная резка. Продумывался каждый штрих.

Единые в разных «шкурных» вопросах, здешние жители имели разные взгляды на жизнь. Многие из них «держали кукиш в кармане». Одни считали идиотами тех, кто интересуется политикой. Другие, напротив, презирали равнодушных к ней. Так они и звали друг друга – «политикас» и «идиотикус».

Больше всего пересудов вызвал не здешний экстремал, который спрыгнул с вертолёта на действующий камчатский вулкан, а потом съехал по заснеженному склону на лыжах. Шуму наделал парень из соседней виллы, который громко врубал песню Макаревича «Моя страна сошла с ума, и я ничем не могу помочь». Плеером и наушниками подросток не пользовался принципиально. И ещё неизвестно, для какого поступка требовалось больше смелости.

Менее отчаянные граждане ограничивались тем, что называли свое Отечество Северным Катаром. Ещё они считали, что самый твердый порядок – на кладбище. Там всех всё устраивает.

А тот самый дипломат, что проживал в мраморном дворце, привёз из-за границы очень стрёмные шахматы. Чёрные там были немцами во главе с Гитлером, а белые – нашими. Вместо короля, понятно, был Сталин. Вячеслав Воронов тоже видел такие шахматы в Англии, в отелях «Хилтон» и «Холидей». Но сам ими не играл, от приглашений отказывался. Придумывал неотложные семейные дела, чтобы не обижать людей. Но и согласиться не решался. Ведь это могла быть провокация с далеко идущими последствиями.

В комнате цвета вечерней зари стояли розовые розы. «Жёлтый зал» украшали хризантемы – в тон. Для японского уголка специально составили икебаны. В столовой благоухали алые тюльпаны. Библиотеку оживляли пёстрые гвоздики. Для каждого типа цветов изготавливались специальные вазы, будто бы выращенные вместе с ними.

Воронов, как и любой дипломат, имел отношение к ведомству Старика. Оно всё время размещалось на Лубянке, хоть и называлось по-разному. Вячеслав и познакомил моего дядю Севу с Ерухимовичем, когда узнал, что тот тоже работал в КГБ, ещё при Союзе. Ведь бывших чекистов, говорят, не бывает. Старик снизошёл до коллеги, ставшего ментом, и был с ним неизменно ласков.

Но все мы знали, сколь опасным и грозным может быть трогательно-смешной дедушка с маленькими для его роста руками и ногами. Он много говорил о погоде на мировых курортах, расшаркивался и раскланивался с дамами под теми самыми рогами, которым давно исполнилось сто лет. Знал очень много, но не говорил почти ничего. И при этом почти не закрывал рта. Всему этому учат в «конторе», да и жизнь отполировала Старика до блеска. Видимо, сейчас ему что-то от меня потребовалось, и дядя не смог отказать. Ведь мы уже не первый раз работали вместе.

Я вышла на балкон, оперлась о кованую решетку, глубоко вздохнула. Передо мной блестели крыши, мокрые от растаявшего снега, и темнел вдалеке лес. Уже пахло весной – щемяще-грустно, и в то же время сладко. Я, отупевшая в доме, среди всех этих факелов и духов, ясно вспомнила, что случилось вчера ночью, куда пойду завтра днём.

Вернее, пойдём мы с Владом Брагиным, которому я кое-что всё-таки привезла из Питера. Презент нужно срочно достать из сумки. И зареветь нельзя, потому что сейчас пригласят в столовую. В теме только дядя. Другие сочтут меня истеричкой, капризулей. И вряд ли захотят доверить важное дело. Опозориться мне сейчас нельзя – ни перед Ерухимовичем, ни перед Петренко.

Я пожалела, что не захватила сигареты – очень хотелось курить. Вид прикрытых плёнкой клумб и газонов, залитых лужами дорожек, чугунных фонарей и скамеек навевал лютую тоску. Дальше, за елями «Хупси», серел ещё не вычищенный после зимы пруд в форме запятой. Трудно было представить, что через несколько месяцев в нём будут плавать живые кувшинки, словно сделанные из прозрачного фарфора.

Я пригладила волосы, умащенные органовым маслом, которое Рахмон привёз мне из Марокко. Мы хотели ехать туда вместе, но первого февраля я попала в Москве под грозу. Было очень тепло, но я всё равно заболела. Так, что не смогла встать с постели.

«Папик» очень расстроился, но отменить вылет не мог. В Рабате, столице Марокко, его ждали гонцы из Афганистана – с маковых плантаций. Прямо оттуда Рахмон полетел в Эквадор, где задержался больше намеченного – по тем же самым делам.

А я тем временем отлежалась, заскучала. И поехала в Москву – разгонять свою тоску. Решила посидеть в кафе «Боско», что помещалось в здании ГУМа. Там, на открытой веранде, с видом на Кремль, и начался мой новый роман. Тот, который вчера оборвали выстрелы у моста.

Я поспешно ушла с балкона в свою комнату, где всегда останавливалась по приезде на Рублёвку. Открыла спортивную сумку, за которой мы с Даней Шипицыным вчера мотались на Парнас. В «студию» я въехала недавно. Там везде стоят коробки и баулы. Если собираться второпях, обязательно что-то забудешь. И потому я уложила подарки заранее.

Сегодня утром, приехав с вокзала, я распаковала одежду и белье, весила в ванную. Пока принимала душ, горячий пар разгладил вещи. Они изрядно помялись в пакетах, откуда воздух был выкачан насосом. Я поступаю так всегда – чтобы экономить место в чемодане. А все мелочи – кремы, колготки, бюстье – запихиваю в обувь, чтобы не ссыхалась.

Ради Влада Брагина прихватила и французские туфли на огромных каблуках, вечернее платье. Кстати, наряд я взяла напрокат – именно для этой вечеринки. Таким образом, я часто меняла туалеты и при этом сильно не тратилась.

Вынула из сумки бутылку вина «Бастардо». Название, конечно, неудачное, но вино прекрасное. Оно цвета спелого граната, а пахнет черносливом и смородиной. Влад, что интересно, водку совсем не пьёт, и коньяк тоже. Даже на шашлыки берёт только воду или овощной сок.

Его старший брат-байкер, как я уже упоминала, разбился спьяну. И Влад поклялся ни капли не брать в рот – кроме лёгкого вина по большим праздникам. И, сколько над ним ни смеялись, стоял насмерть. А шашлыки Влад готовит божественно – хоть бараньи, хоть свиные, хоть куриные. И с любым, кстати, маринадом. Короче, язык проглотишь.

Я осмотрела роскошную рельефную этикетку, поиграла электрическим светом на золоте. Блестящие змейки бегали по тёмному стеклу. И чуть не выронила бутылку на ковёр, когда в дверь постучали.

– Да-да! – Я быстро убрала вино в шкаф, пока его раньше времени не увидели.

– Ах, ты здесь? – весело крикнул Михон. – Давай, выходи быстрее. Уже все собрались, одну тебя ждём. Или ты ещё одеваешься?

– А зачем мне одеваться? Я и так не голая. – Мельком глянув в зеркало, я щёткой уложила пышные волосы. – Нормально, сойдёт. – Михон, скажи там, внизу, что через пять минут буду…

 

Глава 6

28 февраля (день), продолжение.

– «Что мне не нравится, то мне не нравится! И с какой стати я буду делать вид, что мне всё это понравилось?» Чьи слова? – Старик, прищурившись, оглядывал всех сквозь очки. – Кто у нас здесь самый начитанный?

Инга с Кариной, конечно, заёрзали. Им очень хотелось угадать. А я и не пыталась – зачем? Я не студентка и не школьница, чтобы отвечать на такие вопросы. Да Геннадий Григорьевич и не ждёт этого от меня. Он просто чем-то занимает то время, которое мы должны провести в обществе хозяев дома. А потом Вячеслава Воронова увезут на коляске в спальню, и мы останемся впятером. А сейчас нас десять – поровну мужчин и женщин. Мы уселись за стол через одного – как и полагается по этикету.

– Это Джек Лондон! – взволнованно сказала Евгения. – Я знаю просто потому, что очень люблю этого автора. Конечно, далеко не все его произведения равнозначны. Но «Мартин Иден» и некоторые рассказы, по-моему, великолепны…

– Ты, Женечка, ещё хоть что-то сумела узнать в школе и в «Плешке». А вот дочери твои принадлежат к потерянному поколению, – безжалостно сказал Старик. – Оно хвалится тем, что ничего не знает. А раньше этого стыдились. И далее будет только хуже. От их обожаемой музычки лично у меня мозги чешутся. А дети мои со своими супругами – как те мыши, которые плакали, кололись, но ели кактус. Чтобы не терять контакт с молодёжью, пытаются соответствовать этой тошниловке.

Дядины дочери покраснели до ушей, и мне стало их жалко. Они-то старались, играли перед нами. Инга – на рояле, Карина – на виолончели. Евгения с Юлией трепетно смотрели на них, Михон вежливо улыбался. Воронов сидел в коляске, отвесив челюсть. А дядя с Петренко тихонько переписывались на гаджетах, чтобы не мешать выступающим. Старик от души похлопал девочкам, но тут же принялся опять эпатировать публику.

– По-моему, превосходно! – с чувством сказал он. – Конечно, моё мнение мало чего стоит. Я ведь к музыке касательства не имею. Разве только на тарелках бацал, в оркестре. Нас часто приглашали «на жмура» Братья мои там же играли. Аркадий – на скрипке, а Яков – на трубе.

– Какой оркестр? – удивлённо переспросила Юлия. – Ты об этом ничего не говорил.

– Так неприлично же! – развёл руками Старик. – Гордиться здесь нечем. «На жмура» – значит, на похоронах играли. Отчим нас устроил. Там хорошо платили.

– Фу, Гена, что за разговоры за столом?! – Юлия даже пошла пятнами и украдкой покосилась на мужа. Тот был безразличен ко всему. – И ещё при детях!..

– Юлечка, им пора знать, откуда люди берутся и куда потом деваются. Дело житейское – все там будем. И, скорее всего, в этой очереди я – первый. Хотя бы в силу возраста.

– Прекрати, Гена, иначе я уйду отсюда! – пригрозила Юлия, встряхивая пышной седой укладкой. Седина её отливала сиренью – в тон платью. – Ну, кто тебя за язык тянул? Так хорошо сидели, музыку слушали, говорили о приятном. От всех этих убийств сердце колотится! И Славе каждую ночь плохо. Потерпи немного, мне всё равно скоро массажистку встречать.

– Всё, мама, плюнь и забудь! – шепнула ей Евгения. – Девочки были умницами. Но у мужчин странное чувство юмора.

Я смотрела на кузин и думала, что они, в сущности, неплохие девчонки. К тому же, очень симпатичные. Немного, правда, избалованные. Приучены к мысли, что мать с бабушкой живут только для них. А теперь Инга с Кариной не желают понять, что дед тоже требует заботы. Для сестёр существуют только их проблемы и секреты.

У Инги лицо похоже на спелый персик – круглое, с нежным пушком. Губы тонкие, брови узкие, чёрные. Она стояла в своём малиновом брючном костюме у балконной двери гостиной и рисовала что-то пальчиком на запотевшем стекле. Точь-в-точь Татьяна Ларина. Её вишнёво-карие глаза туманились от слёз. Волосы цвета бронзы локонами спадали до пояса. И блестели на жакете позолоченные пуговицы.

Синеглазая Карина с каштановой копной на голове выбрала ансамбль цвета крем-брюле, так идущий к матово-смуглой коже. У неё лицо узкое, с выступающими скулами. А губы пухлые, как у бабушки Юлии.

Но красивее всех был, конечно, Михон. Дядя и сейчас смотрел на него с тихой гордостью. Он хотел, чтобы наследник после окончания Университета поступил в адъюнктуру МВД.

– Пап, скажи маме, чтобы она разрешила нам ездить на антигравити-йогу! – вдруг громко сказала Инга от балкона. – Это сейчас в тренде, и многие занимаются. А мама боится. Говорит, что мы не циркачи.

– Йога – дело нешуточное, – рассеянно сказал дядя. – А тут ещё в гамаке! Нельзя начинать занятия только потому, что это модно. Мама не из вредности опасается, а добра вам желает. По крайней мере, надо с врачами посоветоваться, с инструкторами по йоге. Немного погодя этим займусь…

– Говорила тебе, что ничего не выйдет! – вскинулась Карина. – Будет так, как мама скажет. Вот и кушай! Между прочим, тебе уже восемнадцать есть. Так что могла бы и не спрашивать. Это я пока человек подневольный.

– Всё, девочки, идите к себе! – Евгения решительно встала из-за стола. По дымчатому бархату её костюма пробежала серебристая рябь. – Это они сходили то ли к буддистам, то ли к кришнаитам. Короче, восточному Новому году предшествует чистый или закрытый день. Люди наводят порядок в доме и в душе. У Инги в группе повальное увлечение этой философией. Вот девчонки и решили самосовершенствоваться, чтобы достичь просветления.

– Мама, ну что ты прикалываешься?! – вспыхнула Инга. – Между прочим, антигравити-йога очень полезна для позвоночника и суставов. Не говоря уже о том, что развивает силу воли. Федя Осинцов говорил…

– Ну, раз Федя говорил, гаси свет! – лениво вставил Михон. – Это для Инги – главный гуру. А вообще-то силу воли и без антигравити можно укреплять. Главное – делать то, что тебе не хочется, и отказаться от желаемого. Например, не торчать весь день в Фейсбуке, а пропылесосить свою комнату. Пользы будет гораздо больше, в том числе и для здоровья.

– Не говори мне, что делать, и я не скажу, куда тебе идти!

Инга, постукивая каблучками, выбежала из гостиной. По дороге она ударилась локтем о белый рояль и сдавленно охнула. Карина показала сводному братцу язык и нарочно покрутила попой, заведя глаза под лоб.

Евгения что-то ей шепнула на ухо. Потом с сердитым видом взяла за руку и вывела за дверь. Юлия увезла коляску с мужем, который в течение всего обеда и последующих посиделок не издал ни звука. Зато он дважды пролил на скатерть петровские щи из тарелки дочери. Евгения не стала звать прислугу и оба раза вытерла лужицу сама.

– Ну, что ж! – шумно вздохнул дядя. – Помолясь, приступим к делам нашим насущным. Извините, гости дорогие, если что не так. А теперь займёмся тем, для чего и собрались в субботу.

– Мой отчим в субботу даже мух не ловил – грех, – сообщил Геннадий Григорьевич, промокая платочком высокий лоб и вислый нос, раздвоенный на конце. – Да и питался он только по кошруту. Святой был человек, царство ему небесное! Даже умер в день еврейской скорби – девятого ава…

Чем-то Старик напоминал мне слона – только сильно похудевшего. Исподлобья глядя на него, я пыталась понять, что предстоит делать на сей раз. Конечно, опять амуры, только вот с кем и для чего?

– Ну, мы-то не святые, нам можно мух ловить, – рассмеялся Петренко. – Кстати, я выполнил своё обещание. Привёз на утверждение кандидатуру.

– Вот это мне нравится! – от души порадовался Старик.

– Давайте вернёмся к нашим баранам. Повестка богатая, надо спешить… – Дядя весь подобрался, расправил плечи и снова стал генералом – даже без формы.

– А Марьяна как же? – Михон обернулся от двери библиотеки, куда мы переместились из гостиной. Все расселись в кресла, настраивая себя на деловую волну.

– Что Марьяна? Она сегодня у нас главная, – объяснил Петренко. – Без неё нам никак.

– Это верно, – согласился Ерухимович. – Михон, смотри в оба – особенно за столовой. А то все пойдём по 282-й статье.

– Понял. – И мой кузен удалился.

В библиотеке Старик лично расставил «глушилки» – они были замаскированы под книги. Но мы боялись, что разговор подслушает прислуга, убиравшая со стола после обеда. Потому и отправили Михона «на шухер». И теперь точно знали, что никто к двери с той стороны не прилипнет.

– Итак, друзья мои, мы все прекрасно понимаем одну вещь. «Нашу Родину любить – не берёзки целовать», как сказал один известный музыкант. Кому-то и дерьмо убирать нужно. Воняет, конечно, но что поделаешь?

Старик говорил вполголоса, но мне казалось, что он кричит. Грубый белорусский диалект, от которого Геннадий Григорьевич так и не смог избавиться, сейчас сквозил в его речи особенно сильно.

Петренко сверкнув очками, поджав губы.

– А не боитесь, что вас врагом народа сделают? Скажут, что Россию хотите сдать пиндосам и поставить на колени?

– Пиндосам её сдали в девяносто первом – за джинсы и жвачку! – вскинулся Старик.

Вернее, мне показалось, что он вскинулся. На самом деле гость сидел неподвижно. Но меня будто хлестнули по щекам – столько боли и горечи было в его словах.

– И с тех пор она, как говорят наши китайские друзья, «медленно тонущий корабль». Ещё держится на плаву, но трюм уже заполнен водой. Мы двадцать пятый год латаем пробоины, но заплаты всё вышибает и вышибает. А на палубах играют оркестры – чем выше, тем громче. Для того, чтобы пассажиры не слышали криков и ругани, доносящихся снизу. Кстати, многие из сдававших сейчас – самые рьяные патриоты. Ну а я, значит, изменник. Всяко, конечно, можно дело повернуть. Но в моём возрасте смешно чего-то бояться. Всевышний меня не оставил. Слава Богу, пожил хорошо. Даже останавливался в отеле «Адлон». Там встречался со штатовскими воротилами и ближневосточными шейхами. Разумеется, не лично, а в составе делегаций. Кроме того, часто ездил на такси. Водилы во всех странах – термометры, барометры и гигрометры. Точнее всех измеряют настроение в обществе. И никакой отдельной платы за это не требуют. А теперь остаётся только отъехать на остров Мадейра – там лучше всего проводить остаток жизни. Только ведь не смогу – сочту за измену. Не хочу, чтобы Россия была музеем Дикого Запада под открытым небом. Больно видеть передаточные телефоны наркобарыг – написанные на асфальте, выложенные в Сети. Все всё понимают, а сделать ничего не могут. Остаётся, как говаривал Гоголь, «выдавать наши язвы за благоуханные розы». Если бы страна на коленях стояла! Она ведь пластом лежит. А все разговоры только про НАТО, про Запад. Кто-то хорошо сказал: «Это психическая болезнь России». У нас просто больше проблем нет! Сегодня встали у светофора, так уже какой-то африканец мне в машину через окно сунул журнал «Флирт». Все вы знаете, что это – каталог московских проституток. Видел же, в каких я годах. Значит, многие пенсионеры так развлекаются, если деньги есть. Закрыть бы эту парочку сладкую, владельца с главным редактором, и надолго! Займусь на досуге, когда освобожусь немного. Знаю, что хоромы у них в центре Москвы. За какие такие заслуги?! Сырьём-то торговать и дикарь может. Это не мои слова, а Менделеева. Специально цитатами говорю, чтобы авторитетнее звучало, и скорее прислушались. Лично на меня, на всех вас и не взглянет никто. А тут всё-таки имена!

– Что вы, Геннадий Григорьевич, слезу из нас жмёте? Такой авторитет, как у вас, – мечта любого человека, – возразил дядя. – Ваше имя все двери открывает, и вы об этом знаете.

– Может, какие-то и открывает, но далеко не все! – сварливо заметил Старик. – И прав у меня, возможностей – с гулькин нос. Вот, например, сегодня новость пришла. Главарь банды, по которому Марьяна работала в прошлом году, чемпион по ножевому бою, сбежал прямо из конвойной машины. Хорошо ещё, что случилось это в Челябинске. Авось, досюда не доберётся, хотя кто знает? Главное, что дверь в автомобиле была открыта. Значит, сговор налицо. И попробуй, докажи!

– Неужели сбежал?! – Дядя вздрогнул и повернулся ко мне. – Вот ещё хвороба! Ты ведь, вроде, с его любовницей подружилась. Это – последыш Аргента недобитый. Жаль, что его вместе с паханом тогда в аварии не заделали…

– Того Аргента, который Андрея Озирского из страны выдавил? – заинтересовался Петренко. – Я ведь теперь в отставке, нынешних дел не знаю. Марьяна, ты не под подозрением у них?

– Кто его знает! – Мне, что странно, было почти всё равно. Ну, разве немного вспотели ладони. – Между прочим, именно этот тип прозвал меня Шумахером. Мы вместе на ралли гоняли.

– Вот я о нём и говорю, – снова подал голос Старик. – В куски ведь людей рубили – томагавками, мачете, боевыми ножами. На большую дорогу выходили, как в старину – с кистенями и с кастетами. Про «огнестрел» молчу – клеевую коллекцию изъяли. Там было всё – от охотничьих ружей до снайперских винтовок. Самое главное, что менты всё это крышевали, а теперь помогли бежать главарю. И чем объясняют своё поведение? Мол, порядочных людей банда не трогала. Мочили наркоматов, сутенёров, мигрантов, иностранцев. Последнее особенно умиляет. Прямо народные мстители какие-то, «синие» партизаны. А у пахана вилла на острове Барбадос – с пятью спальнями и личным пляжем! И это для страны – не позор? Идеал полевой мыши, общества потребления. Большая нора и много зерна! Всем тепло, все довольны. А кто не доволен, тот враг. Любому приятно, когда его по шёрстке гладят. И расправляться с оппонентами любым способом – уже вполне допустимо. А чего стесняться-то? В нашем деле раньше помогала хитрость, но не подлость. Тот, кто нападает ночью на улице, трус по определению. Их можно понять. Чем подлее ты дерёшься, тем больше шансов на победу. И это называется любовью к Родине! Уж простите, что заговорился. Припекло! Всё это оскорбляет память моей матери, да и отчима тоже. Я никогда не рассказывал, как она погибла?

Старик налил себе воды из бутылки в хрустальный стакан, выпил.

– Нет, кажется, никогда, – подтвердил дядя. – Знаем только, что она была в партизанах…

– Весной сорок четвёртого, за три месяца до освобождения, в одну деревню под Ельском приехали каратели. Как обычно, мстить за помощь партизанам. Загнали людей в сарай, подожгли хаты. Облили бензином стены сарая – вот-вот запалят. А тут как раз группа из леса пришла – восемь человек. Моя мать была среди них. Поняли всё сразу и решили вступить в бой. А ведь могли просто скрыться – их никто не заметил. Пока одни прикрывали огнём товарищей, другие прорывались к сараю. И ведь открыли ворота! Люди побежали во все стороны. Каратели растерялись – не ожидали атаки. Решили, что весь отряд здесь. Конечно, многих перебили, но основная часть жителей ушла в лес. Партизаны погибли все до одного. Мать моя отстреливалась до последнего патрона. Берегла одну гранату, на которой потом и подорвалась – вместе с врагами. Нам об этом деревенские рассказали, Те, что сумели спастись.

– Потрясающе! – выдохнул Петренко. – Что же вы раньше-то молчали?..

– Да трудно мне говорить про такое. Но сегодня понял – надо. Гершель Ерухимович сотни раненых выходил в лесу Мозырь – он очень старый городок, почти одного возраста с Москвой. Вроде бы, тоже детище Юрия Долгорукого. Но вот застыл в развитии, поди ж ты! Так и живёт одной ногой в прекрасной старине. В пуще, во время войны, лекарств часто не было, и Гершель варил травы. Вместо ваты использовал мох. Весь партизанский край пользовался его рецептами. А край был большой. От Невеля до Верхнедвинска и Краславы на западе, от Полоцка на юге до Идрицы и Себежа на севере. Для меня мать с Гершелем – патриоты, хоть и не толкали никаких речей. Когда мать погибла, мне семь лет было. Яшке – пять, Аркашке – три. Он сорок первого года рождения. А мать в тылу осталась, представляете? Нас отправили в Ярославль, в интернат. Потом отчим забрал. Братьям-то он был родным отцом. Так потом и не женился. Ради Зои в партизаны пошёл. И, сами понимаете, рисковал больше всех при этом. Холокост никто не отменял. Настоящий ас был – презервативы делал из бараньих кишок. Аборты были запрещены, а людям жить как-то надо. Вроде, был из ортодоксальной семьи, а полюбил рыбинскую комсомолку в красном платочке. Зоя Лосева была шестнадцатого года. Круглая сирота – родители от тифа умерли в Гражданскую. Воспитывала девчонку родная тётка по фамилии Потрясова…

Кажется, впервые в жизни Старик не ёрничал и не троллил. Раньше-то он и по матери своей проезжался. Говорил, например, как она познакомилась с отчимом. Зашла к нему в аптеку и со слезами попросила устроить ей выкидыш. А шёл уже пятый месяц – куда там! Забеременела в Рыбинске от комсомольского вожака. А Гершель, то есть Григорий, не только аборт не устроил, так ещё и женился на Зое! Когда родился сын, записал на себя.

Первая жена фармацевта, Малка, умерла бездетной, несмотря на хупу, долгое знакомство и сватовство. А вот Зою Гершель отвёл в ЗАГС через три дня – чтобы не наделала глупостей с горя.

– Гершель ведь на харем нарвался – за то, что на матери моей женился, – пояснил тогда Старик. – Это иудейское проклятие. Жизнь после войны у него так и не заладилась. Или сразу судьба была такая? Ведь от неё всё зависит в жизни, а не от таланта. Мой отчим на скрипке играл, пел хорошо. Особенно мне нравилась песенка «Бей полицай!» – на идиш. Там говорится о рабочей забастовке. Я, когда ещё выпивал, в компаниях часто исполнял её целиком. Кроме того, Гершель пел «Болотных солдат» – уже по-немецки. Выступал на летней эстраде, в сопровождении местной знаменитости – пианистки Великопольской.

Геннадий долго считал Гершеля своим отцом. Удивлялся только, что родители были невысокие, а он – как каланча. Правду старик рассказал ему в больнице, перед роковой операцией на кишечнике. И поручил Геннадия заботам того самого вожака, который успел сделать совершенно фантастическую карьеру.

Мужчины говорили о своём, а я отдыхала. Вспоминала, как мы гоняли по уральским дорогам на «Порше Каррера» – с тем самым бандитом-Потрошителем и его подружкой. Я была в «золотом» бикини, она – в «серебряном». Таким образом «тёлка» отдавала долг уважения покойному Аргенту. Её бой-френд соизволил натянуть только плавки, украшенные мелкими кристаллами Сваровски.

В таком виде мы попеременно садились за руль «Порше». Разумеется, после бухла. А гаишники ничего – только смеялись по-доброму. Больше им всё равно ничего не оставалось. Аргент всем внушал такой ужас, что его «братков» не трогали и после гибели «авторитета». Ведь как плюёт первый верблюд, так потом плюётся и всё стадо.

Между делом я отмечала, что Петренко очень похож на Кристофа Вальца. Инга и Карина недавно посмотрели фильм «Несносные боссы-2» с его участием. И теперь взахлёб восторгались, бросая восхищённые взоры на Геннадия Второго – так его называли в нашей компании.

Со стороны мы, наверное, казались мирной буржуазной компанией, собравшейся за субботним обедом. Нам ещё предстояло вернуться в столовую, куда подадут десерт – свежую ежевику, фруктовый салат, мороженое разных сортов. Сейчас же перед каждым стояла чашка кофе – в зависимости от предпочтений. Я, как всегда, заказала «Эспрессо».

Грачёвы предпочитали питерскую кухню, хоть и находились в Москве. Я перепутала все эти блюда от императоров и князей. Помню только, что большие котлеты, которые подавали сегодня, любил Пушкин. Во время прежних визитов я попробовала кашу по-гурьевски, царские блины и варенье из белого крыжовника. Летом подавали ботвинью со сметаной и раковыми шейками.

Если добавить сюда ещё и заливное из фазана «Князь Орлов», мясо по-строгановски и суп «от Нессельроде», то неудивительно, что весь посёлок мечтал попасть на трапезу в этот особняк. Никакие рестораны не кормили так вкусно и обильно.

Я объелась до такой степени, что в желудок не влезал даже кофе. Хотелось поскорее закончить все дела и пойти спать. Впрочем, их ещё и не начинали. Мы сидели в глубоких кожаных креслах – расслабленные, пресыщенные, в дорогих часах, кольцах и прочих бирюльках. Говорить нужно было только о милых пустяках, как полагается в свете. Над нами сияла хрустальная люстра. Огоньки её дробились в глянцевом натяжном потолке, с нишей посередине.

Я решила научиться готовить ещё что-нибудь, кроме салата с маринованной телятиной, для любимого вина «Божоле». Мне было мучительно лень торчать у плиты. Легче сходить в ресторан, взять что-нибудь из морепродуктов. К ним – бутылочку «Peter Mertes». И посидеть одной за столиком, отгоняя всех алчущих кобелей.

Любимые ранее авантюры, став обязаловкой, начали сильно меня утомлять. И когда следовало срочно возбудиться, я смотрела порно, одновременно поглощая зелень, манго и фисташки. Пробовала даже пчелиную пыльцу из аптеки. Впрочем, на меня лучше действовали мужские стимуляторы. Возможно, организм перестроился из-за рисковой работы.

Я очень хотела курить. Видела, что дядя тоже страдает. Но два Геннадия вели здоровый образ жизни, и мы при них сигареты не доставали. Михону повезло больше. Он в любой момент мог выскочить из-за шторы на балкон.

– Геннадий Григорьевич, как вы считаете, кто это ночью на мосту отметился? – осведомился Петренко. – И вообще, как это называется? Теракт?

– Несомненно, – кивнул Старик. – Статья 277 в чистом виде, а никак не 105, даже если брать пункты «з» и «л»…

– Сто пудов! – подхватил дядя. – Как вы считаете, откуда ноги растут? Кому выгодно?

Старик молча махнул рукой в сторону окна, которое выходило на юг.

– Думаете? – Петренко сразу всё понял. – Кто же Чечня или Донбасс?

– Это мы скоро узнаем, – так же невозмутимо пообещал Старик. – Те и другие умеют убивать. Они же имели счёты с покойным. Он ведь за словом в карман не лез. И у кавказцев, и у уголовников такие оскорбления даже хуже угроз и опасности. Месть за неуважение, презрение – вполне вероятный мотив. У меня так ценный агент погиб. В питерском клубе «Голден найтс» по пьянке позволил себе лишнее – и через неделю на воздух взлетел. Козлом кого-то из них назвал. А это слово на зоне – табу. Даже при игре в домино его не произносят. Сами на уровне палки-копалки, а смотри, какие чувствительные! А что касается выгоды… Бенефициарием политического убийства не всегда является тот, кто его организовал. Бывает, что кот, в благодарность хозяину, задушенную крысу ему в постель приносит. Вряд ли хозяину это приятно, но сильно он любимых котов не накажет. А то ведь вообще перестанут охотиться и «поляну держать» на Кавказе. Я, конечно, старый циник, и стрессам не подвержен. Но считаю, что монополия на насилие должна оставаться у государства. И не терплю, когда этим от имени власти занимаются разные бандиты.

– Жаль, Березовский повесился, а то бы на него свалили, – ухмыльнулся Петренко и отпил немного кофе. Он сидел, прикрыв глаза и закинув одну длинную ногу на другую.

– Ничего, ещё Ходорковский остался, – успокоил дядя. – Да ещё СБУ приплетут до кучи – ведь рядом была киевлянка. Конечно, только полный прах такой след оставит. Но вряд ли это чеченцы. Те в спину не стреляют. Обязательно окликнут, чтобы жертва лицом повернулась…

– Это смотря какие чеченцы, Всеволод, – возразил Старик. – Ты, конечно, кавказские обычаи хорошо знаешь. Там такую мразь даже убить нельзя, чтобы руки не испачкать. Но те, в ком совесть ночевала, ныне в Чечне не в почёте. Все вопросы подобного рода на раз решаются в гостинице «Украина» и в Президент-отеле». Интересная деталь, верно? Надуют щёки, подтянут треники и назовут цену. Между прочим, я сразу после Нового года почуял, что готовится какая-то акция. Не знаю пока, эта или другая. Но «решалы» собирались в своём любимом ресторане, нервировали охрану. За ними установили наблюдение. Точно известно, что именно эти ребята занимались оказанием коллекторских услуг. Да что лукавить? Скажем прямо – киллерских.

– А, по своим сведениям, сейчас в Москве находится Скопа. Бывшая чемпионка по биатлону воевала в Донбассе. Это её позывной, – вспомнил Петренко. – Прекрасно владеет пистолетами всех марок. Рослая, крепкая. Вполне могла сойти за мужика. С фронта пропала внезапно, опасаясь мести нацгвардейцев…

– Самое ужасное даже не это! – разгорячился дядя. Смуглый румянец враз прилил к его щекам. – Что вообще топальщики делают около Кремля? Там высморкаться нельзя – сразу личность в штатском подходит. А тут банда убийц суетится под Кремлём – и всем начхать! Получается, как в анекдоте: «Наводи и стреляй!»

– Вопрос – в кого стрелять, – печально промолвил Петренко. – Многие «полезные идиоты», что раньше смотрели «Санта-Барбару» и другие сериалы, теперь смотрят другие эпопеи. Многие из них путают антироссийские и антивластные настроения. А таким не жить. Тогда – «Руки в пене, ноги в мыле, мы работаем на ЗИЛе!». Полный аврал! Мочи направо и налево…

Геннадий Иванович, размышляя, складывал кораблик из салфетки, которую заначил в столовой. Мы все молча смотрели на него. Речь журчала негромко, как ручеёк, но слова рвали мне душу.

– Горько, конечно, при этом присутствовать. И ещё тяжелее из-за того, что сам ничего сделать не можешь. Раньше на Балакиревском переулке разобрались бы. Быстро или нет, другой вопрос. А сейчас отметелят какого-нибудь бедолагу и заставят взять мочилово на себя. Или найдут какого-нибудь «полосатика», пообещают свободу лет через двадцать. Да мало никак можно увести следствие в сторону! Предъявят чей-то труп и скажут, что именно этот гражданин сам всё придумал, организовал и исполнил. А потом пего совесть замучила. Или ещё вариант: злодеи свалили из страны, и дотянуться до них невозможно. Это ведь не Литвиненко и не Яндарбиев. Но уж во что я твёрдо не верю – в то, что их действительно найдут…

– Насколько я помню, погибший собрал миллион подписей против войны в Чечне, – напомнил Ерухимович. – И, между прочим, испортил себе карьеру. Это, Всеволод, тоже не похоже на горцев. Обычно они адекватно реагируют на добро и на зло. Но у любой нации есть свои выродки. Давай потерпим немного. Ну, примерно недельку. У нас не Европа. Расстояния большие, дольше бегать приходится.

Я вдруг почувствовала, что сейчас потеряю сознание. Перед глазами на несколько мгновений всё поплыло. Поспешно протянув руку, я схватила дядю за запястье. Правильно сделала, что поделилась с ним. Теперь, по крайней мере, он меня поймёт.

– Что с тобой, Марьяна? – Старик тоже отметил, что меня повело в сторону. – Ты явно не в форме, барышня. Пойди, проветрись немного, а уже вся зелёная. Всеволод, проводи племянницу на балкон – пусть отдохнёт. А мы с тёзкой пока обсудим кандидатуру, которую он предложил. Но, смотри, Марьяна мне нужна как воздух! Я на неё очень рассчитываю. Не подведи меня, девочка, умоляю. Другая дама репетировала эту роль, да случилось несчастье. Сожитель из ревности задушил, а труп сжёг в бочке с бензином. Прости, но из песни слова не выкинешь. А всё уже готово, надо действовать. Уважь меня сейчас – я не забуду…

– Сейчас приду. – Я вцепилась в дядин локоть. Из зеркала на меня смотрела бледная, совершенно незнакомая особа с расширенными зрачками и спутанными волосами. – Действительно, мне немного нехорошо. В поезде всю ночь не спала, и перед этим тоже. Дядя Сева, пойдёмте пока на балкон. Я одна боюсь – голова кружится. Со мной такого давно не было…

Действительно, я один раз ещё в школе, на уроке, прямо в проход упала. Меня в больницу увезли с подозрением на сотрясение мозга. Я как на физкультуре головой ударилась. А оказалось, что причина другая…

– Смотри мне! – Дядя погрозил пальцем, но, скорее, из принципа. – Я, конечно, виноват. Заездил тебя совсем. Ничего, потом отоспишься. Ночь впереди долгая.

– Ты же помнишь, что мне завтра рано вставать, – шёпотом сказала я и первая вышла из библиотеки.

Вернулась я через полчаса, держа в руке вазочку с джелато. Михон, балдея совершенно по-детски, лакомился у себя за шторой. Я шла по толстенному персидскому ковру и не ощущала своих шагов. Но шатать меня перестало, и тошнить – тоже. Я приободрилась. Наверное, выкарабкаюсь – к удовольствию Старика.

– Влад звонил, – сообщил мне Михон, аппетитно причмокивая и облизывая ложечку. В отсутствие отца он становился собой, сразу избавляясь от излишней брутальности и сдержанности. – Говорит, завтра заедет в десять утра. Ведь мы его поздравить должны. А потом все вместе двинемся на марш…

– Как, и ты тоже? – удивилась я.

– А почему нет? Чем я от вас отличаюсь?

– Да ничем. – Я мимолётно улыбнулась. От Влада он, конечно, ничем в данном случае не отличался. А вот от меня… Впрочем, надеюсь, Михон ни о чём никогда не узнает. Тем более что он скоро женится и, наверное, уйдёт из группы.

– Что, очухалась? – довольно неласково спросил дядя Сева. Судя по витающему в воздухе запаху дорогих сигар, он приятно провёл время. – Мороженое у Женьки стащила?

– Почему стащила? – обиделась я. – Она нам с Михоном сама дала. Знает, что вы нас продержите до ночи…

– Ну-ну, не скули! Ты же у нас железная леди. Садись вон и слушай. Тебя это тоже касается. Твоего же будущего шефа обсуждаем. Что, Иваныч, думаешь, потянет?

Дядя повертел в руках смартфон. Видимо, Петренко показывал им с Ерухимовичем снимки. На пальце генерала я заметила новое обручальное кольцо. Такое же было сегодня и у Евгении. Очень милые колечки – из чистого золота, с платиновыми вставками посередине. Не дотерпели до «фарфоровой» свадьбы, до мая. Кажется, так называется двадцатилетие супружеской жизни.

Самое интересное, что пара до сих пор не обвенчалась. Во-первых, не очень-то и хотели. С матерью Михона у дяди был церковный брак, но счастья он не принёс. Лилия скончалась от сердечного приступа, не дотянув и до «тридцатника». Во-вторых, четвёртый брак в православии не допускается вообще. Это не зависит от того, какими были предыдущие три. Тёща, конечно, переживала – ведь у Жени всё было впервые. А дяде, оказывается, даже в алтарь входить нельзя, хоть он и мужчина.

– Уж ты мне поверь – Дрон на раз-два в дело вникнет! – уверенно сказал Петренко. – Я ведь не на помойке его нашёл. Мы с его батей в Ялте вместе фарцовщиков гоняли. Вот времечко было! Я ведь пединститут окончил, должен был их перевоспитывать. Но только для галочки трепался. Видел, что ничего уже не исправить. Тогда они знак доллара на шмотках целовали, а теперь сами предателей ищут. И мне многое припомнили, когда семью жены из Ялты выгоняли.

– Они давно привыкли ртом и жопой жрать, – покачал головой Старик. – Такие всегда в мейнстриме. А народ долбокрылый ушами хлопает. И того не знает, что батюшки, которые их сейчас на праведный бой благословляют, через одного «липучки» – ещё с советских времён…

– Кто? – не поняла я. – Вернее, что это значит?

– На сленге спецслужбы это человек, который намеренно собирает вокруг себя ненадёжную публику. Как правило, молодёжь. А потом сдаёт их, куда надо. Поёт при этом, как сирена. Результат, кстати, тот же самый. Был у вас в Питере очень известный иерарх-почвенник. Звал людей под пули, в «Белый Дом». А потом отрёкся от них, как апостол Пётр…

– Понимаю, о ком вы говорите, – вставил Петренко.

– Так вот, они со своим куратором много юных душ отравили этим ядом. Патриотизм не может быть управляемым. Тогда он совсем иначе называется. Я, когда в «пятке» работал, как раз «липучками» занимался. Так что знаю, о чём говорю. Люди на исповедь приходят или просто чайку попить. Власть ругают – от отчаяния. И тут же попадают в паутину, из которой выбраться очень трудно. Многих «липучек» я и сейчас вижу – по телевизору, в Сети. И с огромным удивлением узнаю, как боролись они с коммунистами, как страдали за веру. И в процессе борьбы наели себе жирные красные ряхи… Ладно, давайте дальше про Дрона. Тёзка, ты же говорил, что он из Феодосии. А сейчас упомянул Ялту.

– Так перевёлся он несколько лет назад! С женой у него неважно вышло. Как говорится, «много будешь знать, скоро расстанешься». Решил мужик себя работой лечить. В Крыму действовать – всё равно что по канату ходить. Такие финансовые потоки крутятся, такие персоны фигурируют, перед которыми ментовские машины колёсами переступают. Так Дрон и там справлялся. Только одного не ждал – что придётся выметаться с полуострова в двадцать четыре часа. До упора на что-то надеялся. Отказался уезжать вместе с родственниками моей Гертруды. В итоге пришлось выбирать между бегством и обвинениями в разжигании межнациональной розни. Вот уж верно говорят: «Где те отцы, которые за образцы?» Такого разжигания, жена говорит, не то, что в девяностые – в сороковые годы не было. По крайней мере, между братьями-славянами. Хорошо ещё, что в прокуратуре не уточнили, куда именно им убираться. Вот Дрон и приехал в Питер, к нам. Теперь на моей даче настоящий табор. Благо, успели отстроить зимний дом с русской печкой. Все поместились, включая детей. А младший уже здесь родился…

– Глянь, Марьяна! – Дядя протянул мне смартфон. – Женское сердце – вещун. Это же просто сотрудник будет, а член «Семьи». С ним, в случае чего, запросто не расстанешься. Слишком многое узнает…

– Что такое честь офицера, Дрон хорошо понимает, – обиженно заметил Петренко. – И деньги для него – дело десятое. Есть немного – и ладушки. Другое дело, что ему нужно в Питере квартиру снимать, пусть самую скромную. Он ведь в Феодосии на служебной площади жил. Уехал с одним чемоданом. А «братки», которых Дрон раньше напрягал, круто в гору пошли. Попросил меня устроить его в полицию. А кому он тут нужен, с украинским паспортом? Сделают запрос в Крым, а там ответят – махровый бандеровец. Это же теперь там самое расхожее слово – вроде матерного. Короче, я вам плохого не посоветую, – подвёл итог Петренко. – Дрон на всё готов был. Из полиции многие уходят, потому что за кордон не пускают. А ему не до жиру. Та «скотобаза», что пряталась за спиной вежливых людей, теперь творит беспредел. С точки зрения нынешних победителей, нормальных украинцев просто нет. Кто не сопротивляется – трусы. Кто воюет – каратели. Ни тем, ни другим Дрон становиться не хочет. Надо беднягу поддержать, а то у него уже сердце шалить начало. Он и в Феодосии жил на пицце и фаст-фуде, как все одинокие мужики. Спасала только любимая работа. А теперь, от безделья, пиво хлещет постоянно. Но навыки пока не потерял. Кроме того, Дрон – отличный компьютерщик. Это тоже очень важно.

– Так ты бы привёз его с собой сегодня! – Старик даже щлёпнул ладонью по своему острому колену под дорогой тканью брюк. – Сразу бы и поговорили. А то резюме тут, трали-вали-пассатижи!..

– Вы же хотели сначала его по базам данных проверить, – напомнил дядя. – Если не подойдёт, ещё один удар для человека будет.

– Ну, Всеволод, языковый стиль – не только пятистопный ямб, – сбавил тон Старик. – Идеальных людей вообще в мире нет. Я считаю так: кто без врагов, тот и без друзей. Короче, каждому не угодишь. И нечего свои нервы на кулак наматывать. Понимаю, обидно ему, что всё так получилось. Тёзка, передай своему Дрону вот что. Если тебя кинули через колено, это ещё не значит, что ты дурак. Просто ты доверял им больше, чем они того заслуживали. Это касается и тех, кому Дрон давал присягу. А его выкинули, как использованный гондон. Где мужик сейчас находится? В Москве?

– Да, у зятя моего. А что? – Петренко вопросительно глянул на Старика.

– Когда может приступить к работе? – почти сердито спросил тот. – Времени на раскачку нет. Ещё вчера надо было начинать, да не получилось. Марьяна не освободилась, а без неё никак. Что скажешь, подруга? – Старик каждый раз обращался ко мне по-новому. – Как тебе Дрон?

Я уже давно пялилась в смартфон, вертела его так и этак, но ничего определённого сказать не могла. Мужик как мужик – накачанный, загорелый, в майке и шортах. Правда, без солнечных очков. И потому хорошо видные цепкие карие глаза. Взгляд у Дрона особенный. Он не только раздевает, но и сдирает кожу. Сросшиеся брови, вислый горбатый нос. Узкая полоска усов, красные губы. В руках Дрон держал маску и ласты.

– Он фридайвингом занимается, – Петренко словно прочитал мои мысли.

– Это характеризует его как рисковую, сильную личность, – определила я.

Голова Дрона уже изрядно облысела. Зато грудь и руки поросли густым чёрным волосом. Я изо всех сил старалась быть серьёзной и внимательной, не обижать мужчин – особенно Старика. Да и Петренко сейчас не простил бы мне никаких шуточек. Наверное, в постели этот Дрон недурен. Интересно, станет он приставать ко мне или нет? От этого обстоятельства зависит очень много.

– Трудно вот так, сразу, по фотке сказать. Я же не профессионал в таких делах…

– Это в других ты слишком много смыслишь! – раздражённо сказал дядя. Видимо, вспомнил наш разговор у камина.

– Мне, наверное, вы не откажете в профессионализме! – скрипуче рассмеялся Старик. Сейчас у него были густо-фиалковые глаза. Значит, он пребывал в хорошем настроении. Когда Старик злился, глаза его светлели – едва ли не до белых.

– Что вы! Конечно, не откажем, – скокетничала я. Впрочем, и любой другой человек ответил бы так же.

Ерухимович работал в знаменитой «пятке» ещё задолго до моего прихода в мир. Знал многих тогдашних знаменитостей, включая и самого Высоцкого. Во время перестройки «пятку» преобразовали в «Управление 3». Оно стало работать по выявлению и пресечению терактов, подрывной деятельности иностранных спецслужб с использованием всевозможных зарубежных организаций и центров. Само собой, в людях Старик разбирался. И по фотографии мог рассказать о человеке больше любого экстрасенса.

Дочь Ерухимовича Зоя, которой сейчас было тридцать, уже давно жила в Англии. Не знаю, по приказу или по любви, но она вышла за британца, поменяла подданство. И теперь работала в Лондоне под прикрытием.

– Так вот, ребята, я хочу поговорить с Дроном в сауне. Сам, конечно, не парюсь. Но потом посидим за стаканом морса. Тёзка, я ему с тобой приглашению пошлю, чтобы на закрытый объект пропустили. Банный портфель есть у него?

– Не знаю, – озадачился Петренко. – В любом случае, это не проблема, раздобудем. Только вы уж с ним потактичнее, даже если забракуете. Не хомяк же он, а человек – с самолюбием и гордостью. Дважды был ранен «при исполнении». Один раз с теплохода его скинули. Чуть под винт не угодил. Руку потом хотели ампутировать. Если и здесь не ко двору придётся, слетит с катушек. А ведь ему и сороковника нет.

– Вас понял, – сдержанно кивнул Старик. – Что ещё скажешь?

– Кроме всего прочего, Дрон – отличный пловец и ныряльщик. Рекорд ставил в том месте, где и знаменитый Нересян – между Медведь-горой и Ялтинской бухтой. Там, на минуточку, тридцать два километра! «Человек-дельфин» – идеал Дрона, пример для подражания. Понятно, что этих достижений не повторишь, но стремиться надо. Был мужик в фантастической спортивной форме. Спокойно погружался без гидрокостюма при десяти примерно градусах. Вообще никогда не болел. А после изгнания из Крыма посадил иммунитет. То грипп, то ангина, то бронхит. Кроме того, начал крепко пить. А прежде в рот не брал. А уж когда Дрон охладел к любимому компу, я понял – надо спасать. Штучный человек, уж поверьте…

– Да ладно! – успокоил Старик. – Я уже почти всё решил. Попрошу ребят его проверить. В бане всё видно – и здоровье, и интеллект. Там все голые – не скроешься. Сейчас я чиркну пару слов, ладно? Подождите немного…

Старик вытащил итальянскую авторучку «Аврора», которую подарила ему на день рождения внучка Марсия. Дед нежно называл её Марусей. Это дочь его старшего сына. Интересная девица – играет в хоккей и гребёт бабло лопатой. Здоровая, как шкаф, а личико совсем детское, наивное.

Все сыновья Геннадия Григорьевича действовали под девичьими фамилиями их матерей и оказывали важные услуге «конторе». Отца Маруси, если не ошибаюсь, зовут Григорий Садовский. Всё семейство благоденствует в Штатах, и Маруся уже очень плохо говорит по-русски.

Тут я вспомнила, что должна ещё поговорить с Евгенией. Хочу попросить на завтра чёрную бобровую накидку. Не повезло, конечно, Владу – в день рождения идти на траурный марш. Но ведь сам захотел сопровождать меня – никто его не неволил. Вообще-то Влад по субботам работает в своём изотерическом центре и принимает важных клиентов. Конечно, без лоха и жизнь плоха. Но Влад теперь смотрит на всех нездешними глазами. И сам верит в то, что говорит всем этим «кошелькам» с проблемами в бизнесе и в личной жизни.

– Вот, тёзка, передай своему Дрону! – Старик, закончив писать, помахал бумажкой в воздухе. По давней привычке он просушивал чернила. – А ты молодец, Всеволод, что с Великим Постом комедию не ломаешь. Ничего нет отвратительнее тех членов партии, которые теперь на людях жуют салат из редьки и котлеты из селёдки. А зайдёшь на Лубянке в «Бизон-стйк-хаус» – все мясо жуют. И по сторонам головами вертят – лишь бы не застукали их. Надо бы отдохнуть немного, размяться. Не находите? Я так одеревенел весь. Пойду к Евгении. Она обещала показать свою коллекцию клинских ёлочных игрушек, резной кости и изделий златошвеек из Торжка. Зоя очень интересуется – хочет в Англии выставку устроить. Вот я и приглядываю экспонаты, когда бываю в гостях. Кроме того, после обеда грех не отведать такой прекрасный десерт. Как говорится, существует три вида свободы – от, для и во имя. Так вот, друзья, мы должны быть свободными от обязательств перед хозяевами этого прекрасного дома. Для того чтобы подробно объяснить Марианне суть задания и его цель. Сделаем это во имя того, чтобы у меня появился новый и очень надёжный источник информации. Надеюсь, он пригодится нам в дальнейшем. Жаль, что такие удачи не приходят сами. Но это как раз тот случай, когда игра стоит свеч. Ты должна быть очень внимательно, солнышко. Я намеренно дождался вечера. Услышанное на сон грядущий усваивается всегда лучше. Вечером кажется, будто ничего не понял. А встанешь – и всё уже выучил.

– Вы идите, а я здесь побуду. Скажите Вале, пусть принесёт подушку на диван и заберёт вазочку из-под мороженого. – Я почему-то только теперь почувствовала, как на самом деле устала. Короткий отдых был мне просто необходим – чтобы не свалиться окончательно.

– Хорошо, я пришлю Валентину. – Дядя потрогал мой лоб и убедился, что жара нет. – Ты бы после приезда прилегла на часок-другой…

– Ничего страшного! – Я чувствовала себя так, словно надышалась на Крестовском из шарика или сделала пару затяжек сигаретой с «косяком». – Всё будет нормалёк.

Глядя на закрывшуюся дверь, я думала, что завтра нужно попросить у дяди и машину. Чёрный «бумер», одну на троих. Ведь когда-то же закончится этот долгий-долгий день, и настанет новый. Придет, наконец, весна.

 

Глава 7

28 февраля (вечер). Но этот день всё не кончался – словно мессир Воланд специально раздвинул сутки и остановил время. Вчера в это время я как раз входила в кафе «Полёт» – счастливая, легкомысленная и нарядная. Это было уже в другой жизни. Светлое зеркало моей души ещё не разбили выстрелы у Кремля.

Я думала как раз о том, что в Москве навещу кафе «Боско». Посижу там – может, одна, может, нет. Конечно, на ближайшее время мне ничего не светило. Моделька по кличке Баунти уже прилетела из Киева, а киллер зарядил пистолет.

Это было так давно! А вот другой вечер словно наслоился на сегодняшний. Мы так же сидели в коттедже – только под Питером. А вместо Старика с Петренко дядя пригласил сотрудника ФСКН и моего брата Богдана. Тогда я и получила задание внедриться к «клофелинщикам» через Рахмона Адинаева по кличке Визирь. Тот получил «пятёрик» по какому-то пустяковому делу, вышел по УДО через два с половиной года. И в тот момент снова разворачивал свой бизнес.

Видимо, помогла купленная справка о том, что «папик» болен гепатитом «С», и жить ему осталось недолго. Оказавшись на воле, Рахмон тут же поправился и снова принялся косить волшебную трынь-траву.

– Да Визирь здоров, как бык! – Сотрудник ФСКН по имени Лев Львович смаковал турецкий кофе. Он был очень похож на доброго рассеянного профессора в пенсне. – Всех нас переживёт. Столько народу на тот свет отправил, а сам даже не понюхал никогда. Гоняет на «Порше Спайдер» как Айртон Сенна. Начал Визирь с того, что придумал «билетики». Нарки входили в трамвай или, скажем, в автобус. Пробивали компостером пропитанный смесью билет и нюхали…

– Чем, простите? – переспросила я удивлённо.

– Как же вы молоды, Марианна, если не знаете, что такое компостер! – ностальгически воскликнул Лев Львович. – Ну, штука такая на стене салона, пробивающая в билете дырки. Судя по тому, что Визирь забил стрелку с питерцами, «кексов» вырубают не только клофелином…

– А чем ещё? – простодушно спросила я.

– Вот это нам и предстоит выяснить. Впрочем, не только это. Нужно узнать, как они осуществляют связь и организуют охрану своих заведений. Несколько раз пытались взять в лоб – и всё мимо. Товара нет, клиентов нет. И мы уходим, как оплёванные. А ведь только что всё было в наличии – точно! И никаких сигналов по мобилам, никаких курьеров – всё оцеплено. Ночью даже голуби не летают. Но я в чудеса не верую. Нужно только сам принцип понять. Вот вы и поможете в этом, Марианна. Местные ведь Визиря плохо знают. Вертикали пересекаются, только если наклонятся. А уж его девиц – там паче. Нужна «площадка подскока», понимаете? С улицы туда не попасть. А вот если придёте с Адинаевым, будет совсем другое дело. И потому вам нужно подружиться. Визирь в Москве живёт подолгу. Отдыхает после зоны. Часто посещает ресторан «Де Сад» Урганта и Цекало, что на Якиманской набережной. Там удобнее всего с ним познакомиться. Вы – родные души. Начнёте с машинок, а уж там само пойдёт…

Бедный Лев Львович не дождался моего триумфа. Накануне Нового года умер от инфаркта – прямо за рабочим столом. Но я успела передать ему через Богдана, что у «клофелинщиков» есть целая азбука. Они обмениваются сообщениями через фотостоки или фотобанки. Это – сайты, откуда снимки скачивают за деньги.

И никакой рации не требовалось. Все пеленгаторы были бессильны. Сеть опутала всю страну, ушла за рубеж. И ни одна спецслужба не заподозрила в обычных манипуляциях с фотками переговоры наркоторговцев с потребителями. Кроме того, на «клофелинщиков» давно работали местные руферы.

Целые банды этих верхолазов охраняли клубы «Карамелла», «Монро» и прочие. Они подавали сигналы светом и свистом, а на это не обращали внимания. Передвигались руферы исключительно по крышам. Вниз спускались уже в другом квартале – за оцеплением. И потому перед тем, как начать позавчерашнюю облаву, на крыши отправили спецназ, который и перекрыл пути отхода.

Я мотылялась по всем клубам этой сети. Была даже на сходке в гостинице «Гельвеция», где в перерывах развлекала «папика» глубокими французскими поцелуями. А последний подарила ему вчера вечером – за пять минут до ареста.

Выяснить всю иерархию «клофелинщиков» помог мне тот же «папик». Он то ревновал меня к каждому столбу, то требовал, чтобы я тоже «сняла деньги с клиента». Его это возбуждало, блин! Что ж, так мне оказалось даже удобнее. Узнала всю кухню, не проявляя ни к чему никакого интереса.

Могу гордиться – добавила в историю банды свои пять копеек. Но пришлось поплакать и поломаться – как будто со страху. На самом деле я мечтала попробовать себя именно в этом качестве и тем самым пройти проверку «на вшивость».

Конечно, я боялась сразу же облажаться. «Лучше никак, чем как-нибудь», – думала я, сидя в чёрном «Лэндровере» неподалёку от Исаакиевского собора и хищно высматривая жертву. Но, с другой стороны, кто не рискует, тот не пьёт шампанского. Чего я уж никак не могла сделать, так это сесть в лужу перед Рахмоном и его дружками. Они внимательно наблюдали за мной и, наверное, проверяли. Тоже ведь не пальцем деланные – все со стажем. И потом допускали, что я могу быть подсадной.

Поэтому они сразу отняли у меня улов, чтобы я не исхитрилась вернуть эти деньги через полицию. В ту ночь мне достались не только «золотая» кредитка солидного банка и очень дорогие часы. Я запомнила, что на них был изображён череп с рубином в зубах. Ни до того, ни после я ничего подобного не видела. «Папик» потом сказал, что это был «Ришар Милль».

Богатый иностранец, говорящий по-английски с акцентом, как раз спустился с колоннады собора и жаждал новых приключений. Наша разведка засекла его ещё в одном из VIP-отелей и довела до Исаакиевской площади.

Я подошла к иностранцу, взглянула снизу вверх влажными глазами и скромно попросила закурить. Специально надела лисью жакетку – чтобы усилить свою сексуальную привлекательность и одновременно продемонстрировать робость. Самцы, подобные моему новому знакомому Альфредо, на такие манки ведутся без проблем. Оказывается, турист прибыл аж из Парагвая.

Через час мы уже сидели в ближайшем пивнике и жаловались друг другу на жизнь. Альфредо признался, что ему надоела роскошь отцовского дома, и он хочет чего-то добиться сам. Наполовину испанец, наполовину немец, да ещё с примесью индейской крови гуарани, он жил в столице – Асунсьоне.

Отец Альфредо выращивал табак. Мать происходила из семьи торговцев скотом. Сам же он явился в Россию для переговоров о поставке на наш рынок эфирных масел. Вообще-то Альфредо остановился в Москве, в отеле «Балчуг-Кемпински». В Питер завернул на денёк-другой – для знакомства со здешними красотами. Но ограничился только здешними красотками, и не запомнил, где провёл предыдущую ночь. На первый раз ему повезло. Но потом Альфредо встретил меня…

Он крутил перед моим носом банковской картой и изъявлял желание повеселиться в хорошей компании. Денег у него хватит – пусть это меня не волнует. Я ответила, что деньги меня не волнуют, а успокаивают. Папины и дедушкины заслуги дали Альфредо возможность проживать в «Badruttis Palace Hotel» – в Санкт-Моррице, в Швейцарских Альпах. И он, как все пресыщенные жизнью «сынки», решил пойти в народ. Я стала ему верной спутницей – на одну ночь.

В пивнике мы показывали друг другу фотки на телефонах. Особняк Альфредо, как сверкающий айсберг, плыл по волнам пальмового моря. На дальнем плане виднелись горы. Всё вышло красиво, но меня особенно не зацепило. Не произвёл на меня впечатления и парагвайский бомонд, собравшийся на барбекю среди сочно-изумрудной лужайки. Резвящаяся в бассейне семейка моего случайного друга вообще вызвала тошнотворную тоску.

А вот Альфредо, в лучших традициях латиноамериканских сериалов, немедленно повёлся на мои жалобы. Я продемонстрировала ему портрет Маамуна – огромного, бритого наголо. Рассказывала, как издевался надо мной этот зверь-араб, как отнял сына.

Когда Альфредо заскрипел зубами от гнева, я сменила тему и показала себя в ассиметричном купальнике – с оголённым плечом и миниатюрными стрингами. На этом снимке мне было пятнадцать, но Альфредо ничего не заметил. Со слезами на глазах он клялся, что сейчас же увезёт меня в Парагвай и представит своим родителям. Я, видите ли, очень похожа на парагвайскую женщину! Ему уже тридцать, пора жениться, да только вот никто до сих пор не понравился. А без любви брака быть никак не может.

Короче, до счастья Альфредо было рукой подать, но никто не подал. Когда я показала свой портрет в стиле «ню», с русским голубым котом на причинном месте, Альфредо срочно потребовал продолжения банкета. Там, где нам никто не помешает.

– Мне вообще-то на работу пора…

Альфредо меня кое-как понимал. Его гувернантка была из русских эмигранток первой волны.

– Если хочешь, пошли со мной. Клуб недалеко – за квартал.

Уговаривать Альфредо не пришлось. Он рванул, как на короткую дистанцию. Я – на шпильках, в длинной юбке – еле за ним поспевала. К тому времени я уже знала ПИН-код его карты и сумму, которую при удачном стечении обстоятельств можно с неё снять.

Вскоре мы уже пили коньяк и ели фрукты в «классном клубе». Там, в числе прочего, подавали жёлтые арбузы «Сладкое золото». Я их очень полюбила в Таиланде. Другие девчонки, администратор и бармен завистливо причмокивали, наблюдая за увлекательным процессом.

В дверь заглянул какой-то парень, в тельняшке и в бескозырке. Перед ним все встали – как биндюжники перед Костей-моряком. Потом оказалось, что это – администратор всей сети клубов и изобретатель схемы грабежа. На него работали очень многие, включая помощников депутатов ЗАКСа.

Но тогда я ничего этого не знала, и потому осталась равнодушна к парню. Мне нужно было срочно «дожать клиента» и забрать у него карту. А потом сделать так, чтобы он как можно дольше не обнаружил пропажу.

К ночи я осталась в одних стрингах, а Альфредо разделся до пояса. Упившись в хлам, он танцевал в привате на заплетающихся ногах. Кроме того, он пожелал спеть со мной дуэтом, причём именно «Во поле берёза стояла». Мне польстило, что русскую народную песню знают даже в Парагвае. По счастью, мне её часто пела баба Галя, и я выучила слова. Потом показала свою «коронку» – арабский «танец живота».

После двенадцати к нам зашёл охранник, которому я потихоньку сунула карту. Альфредо, сидя на полу, внимательно слушал песню «Я милого узнаю по походке, он носит, носит серые штаны». Пение доносилось из общего зала – там как раз выступали артисты. Под это дело мне удалось получить подписи клиента на чеках – за разные позиции.

Я добавила в счёт даже те услуги и напитки, которых он не брал. Одно было плохо – Альфредо категорически отказывался иметь общение с другими девчонками. Мне пришлось отдуваться одной. При его испанско-индейском темпераменте это оказалось не так-то просто.

Сперва клиент потребовал массаж. Потом начал реализовывать свои фантазии. В итоге я плеснула ему клофелина – чтобы наконец-то отстал. Гладить его то тут, то там, кусать за уши, капать на соски горчицей, ласкать руками и губами все его «косички» и «уздечки» пришлось мучительно долго. Наконец пришёл охранник и передал через официантку, что с карты уже сняли более половины наличности. До тех пор, пока клиент проспится, снимут остальное.

Альфредо был погружён в такси утром, под пение припозднившихся гостей – «Главное, ребята, сердцем не стареть!» Со злости я чуть не забыла сдёрнуть с лица клиента его же галстук. Он сам попросил завязать глаза – якобы это очень сильно возбуждает. Не забыла и про драгоценные часы, от реализации которых получила только процент.

«Папик» сказал, что все экземпляры таких «котлов» в мире наперечёт. Сбывать их опасно – только при потушенных огнях, надёжным людям. Скорее всего, они мою добычу вообще не загоняли, а сдали «морячку». Но тут я ничего не могла поделать. Потом «папик» с удовольствием смаковал видеозапись незабвенной ночи и требовал сделать ему всё то же самое.

Запись пригодилась и для другого. Когда разъярённый Альфредо явился в клуб со свитой из официальных лиц разного уровня, администратор любезно передал ему диск. И спросил, не хочет ли сеньор взять ещё несколько экземпляров – для боссов, друзей и родителей. При желании товар могут прислать им через Интернет. Пусть все убедятся, в каком состоянии находился Альфредо той ночью. Он вполне мог потерять где-то и карту, и часы, и даже свою голову.

После этого пыл парагвайца заметно угас. Решив, что лучше «разойтись по нулям», Альфредо хлопнул дверью. Может, клубу пришлось бы туго, но там работал капельник по фамилии Чебоптасов. В числе его пациентов было много правоохранителей, которые дружно закрыли глаза на все жалобы.

Камеры в номерах стояли законно – ведь гости часто начинали бузить и драться. Подписи на чеках Альфредо ставил тоже не под пытками, так что выкрутиться ему было трудно. Ладно, что откачивать после клофелина его не пришлось – был молодой и здоровый.

Больше всего девки боялись, что «образуется труп». Тогда уже легко не отмоешься. А меня зауважали все – даже «морячок». Но работать удавалось редко – «папик» не разрешал. Выпускали только на крупную дичь. А я как будто всё время хотела оправдаться – перед дядей, перед его семьёй и знакомыми. И, главное, перед матерью. Не могла забыть, как она шарахнулась от меня, вскинув худые руки – словно защищалась.

– Ты всю жизнь врала нам с Богданом! Никогда папу не любила, раз замуж собралась! Да ещё за кого – за этого хмыря! О таких людях, как папа, надо вечно память хранить, молиться на их портреты…

До сих пор помню жалобный взгляд светлых глаз, наполненных слезами. Дрожащие губы в коралловой помаде, которая вскоре превратилась в кровь. Пятна румянца на щеках, бесцветные прядки волос, прилипшие к вспотевшему лбу.

Матери оставалось жить три недели, а я не знала этого. Когда позавчера вечером меня для маскировки задержали вместе со всеми, я снова вспомнила эти глаза. Они были так не похожи на мои! А я-то кто такая? Достойна ли отца? Если меня раскроют и замучают, придёт искупление. Я то страстно желала этого, то приходила в ужас от таких своих мыслей…

Ещё давно, когда снималась в «клубничке», встретилась с восточным астрологом. Он гадал по родинкам на теле. Под этим предлогом переспал со всеми актрисами, чуть не с лупой их разглядывал. Девчонки хихикали, но терпели. Всем хотелось узнать свою судьбу.

– Сразу видно, Марьяна, что ты Скорпион, – вещал он важно, сидя нагишом в моей постели. – Большинство родинок у тебя именно в этой зоне – внизу живота и в паху. Ты любишь ходить по краю пропасти, по лезвию ножа. Запомни мои слова. Тебе не судьба мирно умереть в постели. Опасайся автомобилей и воды. Я вижу твой конец от несчастного случая…

Разумеется, я никому об этом не говорила. Дядя точно запретил бы мне работать в группе. Один раз предсказание едва не сбылось. Я действительно часто тусовалась на Крестовском острове, в тамошних клубах – «Воздух», «Мёд», «Зима-лето», «Русская рыбалка». Вот в «Рыбалке» ко мне и пристал какой-то упоротый псих.

Сначала он был тихий, скромный. Угощал квадратным японским арбузом. Я сразу сказала, что люблю эти милые ягодки. Потом у клиента начался «приход». А мы уже сели в «тачку», и он был за рулём. Самое главное, буквально за полминуты до этого выглядел совершенно нормальным.

В итоге, мы въехали в пруд, откуда нас достали лишь спустя два часа. У меня дико болело плечо, а пришлось спасать этого козла, держать его башку над водой. Ладно, что обошлось без трещин и переломов. А поддонок этот вскоре скончался от передоза. Да ещё и брата младшего угробил китайскими спайсами. Тому всего двенадцать лет было. Вырастили родители радость свою и надежду…

Но всё равно я продолжала ездить на Крестовский, отрываться там до утра. Музыка грохотала так, что её слышали за три километра. По крайней мере, местные жители постоянно жаловались. Нас они тихо ненавидят. Но я на них не в обиде. Люди просто не понимают, как всё это клёво в юности. Но я не только отрываюсь в кабаке. Обожаю бродить по Южной дороге, особенно весной. По вечерам там воздух сиреневый, и пахнет корюшкой.

Я вздрогнула на диване. Поняла, что заснула. Мужчины разговаривали за дверью, на площадке. Интересно, который час? Господи, почти одиннадцать! Где они были так долго? Надо быстренько встать, причесаться, поправить макияж – если успею.

– Вот я и говорю, что свадьба должна быть в духе времени! – поучал дядю Старик. – Невеста – студентка «Вышки». А, значит, никакой самодеятельности! Иначе во всех салонах тебя станут склонять. Конечно, ты не олигарх. И суп из кораллов, а также плавники песчаной акулы и печень альпийской куропатки подавать не обязан…

– Я слышал, где-то ели мясо африканской антилопы и сердце молодого носорога! – расхохотался Михон.

– Закадришь дочку Рыболовлева или Потанина – придётся поставить, – проворчал Старик. – А пока слушай меня внимательно. Я пятерых детей выдавал и шестерых внуков. Причём, некоторых не по одному разу. Короче, опыт имею. Сейчас в моде патриотическая тематика. Твоя невеста может на пяльцах вышить имя жениха? Причём, прямо во время свадебного пира…

– Боюсь, что нет, – признался Михон.

– Пусть учится, пока не поздно, – велел Старик. – А из ЗАГСа лучше всего приехать на танке, обязательно в военной форме. «Поляну» для родных и друзей накрываешь простую. Водка, калининградские шпроты, бородинский хлеб, картошка… Заграничные штучки, в том числе Сардиния и Портофино, уже не в моде. Все должны знать, что Грачёвы мыслят правильно. В моду входят нестандартные площадки. Почти никто не хочет свадьбу «как у всех». Все эти лофты, яхт-клубы, загородные дома – побоку. Лучше всего будет аэродром – пусть даже в области. Ипподром тоже сгодится. Верхом ездить умеешь?

– А какой черкес не умеет? – ответил за сына дядя. – У нас ведь и казаки есть в роду – кубанские, донские. Мой родной дед Иван Грачёв встретил революцию вице-урядником. По-нынешнему – сержантом. А его мать, Пелагея Помыткина, была дочерью есаула. Он рыбной ловлей распоряжался – большой человек. Я Михона на коня посадил в три года…

– Ладно, с этим порядок, – подвёл итог Ерухимович. – Теперь – культурная программа. Бывает, что «звёзды» для однофамильцев поют по дешёвке. У вас это Витас. Не знаю, правда, согласится ли. Платишь только гонорар звукорежиссёру и музыкантам. И за проезд, разумеется. Если не выгорит, обязательно зовите Григория Лепса или Стаса Михайлова. Можно пригласить ещё и «Фабрику». На какой день свадьба назначена?

– Ещё не решили. Кто-то хочет на «Красную горку», кто-то – на пятнадцатое мая. Дата красивая. Есть и другие предложения. Будем, наверное, жребий тащить. А что, правда, можно на танке приехать? Надо с Линой этот вопрос обсудить…

– Точно знаю, что можно советскую технику арендовать. Конечно, с танком будет сложнее – у него ход гусеничный. Но, если надо, перевезут на платформе – чтобы асфальт не портить. А вот «БТР-80» и «БРДМ-2» – вообще без проблем. – Старик немного помолчал. – Недавно мой внук женился, сын Владимира. Так у него на свадьбе София Ротару пела. Всё заказывали в «Князеве». Конечно, в копейку это влетает. Но зато есть что вспомнить. Если уж очень денег жалко, пригласи русский хор какой-нибудь или военный оркестр. Можно реконструкцию устроить в честь Дня Победы. Тогда себя и семью покажешь с лучшей стороны. И портрет Мишиного деда не забудьте повесить, как положено. Слышишь, Всеволод? Юный партизан – прекрасный пример для молодёжи. Сейчас такой дресс-код, понимаешь. Это не значит, что моё мнение с ним совпадает.

В дверь библиотеки постучали.

– Да-да! – Я уселась в кресло и отбросила волосы за спину. За чёрным окном опять шуршал дождь, посвистывал ветер. Вчера было так же – сыро, но довольно тепло. Лишь бы завтра погода не подвела – всё-таки марш под открытым небом. – Вы куда пропали, господа? Неприлично так надолго оставлять даму.

– Пусть дама выспится, – заулыбался Старик. – Она мне свеженькой нужна. Да, вижу, – уже в полной готовности! Вот это дело! А Евгения нас задолбала. Зачем мы девочку мучаем? Вот и решили пока обсудить предстоящую свадьбу Михона. И вариант, при котором он сможет отслужить в армии. Без этого сейчас карьеру не сделаешь. Постоянно будут попрекать, если откосит. Я предлагал Михона в научную роту отправить. Пусть женится. А потом отдаст долг Родине. Всеволод, согласен?

– Наверное, это правильно, – задумчиво отозвался дядя. – В научной роте траву красить не прикажут. Пусть немного лямку потянет – полезно. А то, кроме Университета, всё по клубам болтается, по тусовкам, по фитнессам. Не дело, конечно. Да Михон и сам понимает. Ладно, потом это дело обсудим. Что так смотришь, Марьяна? Будто у меня рога выросли. Мы сейчас по-быстрому твой вопрос решим. Геннадию Григорьевичу тоже домой хочется. Не мальчик уже…

Я, наверное, действительно показалась дяде сдвинутой. А себе самой – полной дурой. Ведь, не заговори они сейчас про все эти светские тусовки, про элитные свадьбы, про нынешнюю моду, я не вспомнила бы ни о чём. А ведь думала вчера об этом в «Полёте» целый вечер, пока не прибежал Данька Шипицын и не поставил меня на уши. А уж потом мне и вовсе встало не до воспоминаний о том, что произошло вчера на Фонтанке.

«Пятница-развратница», она же «тяпница» везде была особым днём. А уж в нашем кругу её начинали праздновать, как только кончался четверг.

– Лучше водки хуже нет! – посмеивался «папик», наполняя наши с ним рюмки. На его запястье сверкали швейцарские часы «Tissot» – с чёрным циферблатом и сапфировым стеклом. – Малышка, я приглашаю тебя на Женский день в зал «Наполеон»! Шестого марта мне исполняется шестьдесят, так что отпразднуем сразу оба события. Приедут очень уважаемые люди, и я хочу быть при полном параде. Полетим самолётом, в субботу вечером. Говорю заранее, чтобы ты смогла приготовиться…

– Дядя Сева! Геннадий Григорьевич! – Я привстала в кресле, пытаясь восстановить в памяти всю сцену – до последнего штриха. – Только сейчас вспомнила! А то как будто резинкой стёрли… Она так быстро скрылась, что я ничего не успела понять!

– Кто «она»? – не понял дядя. – Выражайся яснее. Ты про кого говоришь?

Петренко тут же сел в кресло напротив меня. Старик изучал корешки книг с таким видом, будто всё остальное его не касалось.

– Это было в Питере, перед самой облавой. Мы сидели в клубе, в общем зале. Ужин затянулся – до утра почти. Рахмон приглашал меня в зал «Наполеон». Это в Москве, на Ленинском проспекте. У него юбилей намечался…

– Не хило! – хмыкнул Старик, продолжая разгуливать между стеллажами. – Шикарный ресторанно-банкетный комплекс, если кто не знает. Там мы Володькиного сына как раз и женили. Давай дальше.

– Ещё Рахмон сказал, что Восьмое марта хочет со мной отметить. Ждал очень крутых гостей. А я уже знала, что ничего этого не будет. И чувствовала себя, как палач, который перед казнью руки не помыл. Сама себя проклинала жутко. И потому не сразу среагировала, когда в зал вошла эта блондинка. Она была в шубе из чёрной норки, до колен. А в руке держала дорогущий айфон – с иконой на задней стенке. По-моему, «Троица» Рублёва.

– Так-так, это интересно! – Петренко щёлкнул пальцами. – Айфон-6 «Троица», ювелирный дом «Caviar». Модель «Caviar Credo Trinita». Судя по гаджету, птичка важная. Я такие модели только в каталоге видел. Говорили, что у нас появятся в апреле. Корпус из золота с бриллиантами. Продаётся в шкатулке из красного дерева. Ты узнала эту женщину? Кто такая хоть?

– Я глазам своим не поверила, Геннадий Иванович! И тут же отвлеклась на Рахмона. Под утром, особенно с бодуна, внимание очень страдает…

– А чему я вас учил, сударыня? – проскрипел из-за полок Старик. – Ты должна контролировать себя хоть в постели с любимым, хоть на смертном одре. Лишь с последним вздохом освобождаешься от обязательств. Что это за дама? Где вы познакомились?

– В Сочи, в прошлом году, – испуганно пролепетала я. Действительно, моё место у параши. Целые сутки потеряла! Хорошо, если её тоже взяли и ещё не выпустили. – Она тогда на «Бентли» ездила, ручной сборки. Ужасно дорогая «тачка». Все дико завидовали. Ведь в Сочи её с девчонок знали. А год назад она ужинала только в ресторане «Небеса», над гранд-отелем «Родина».

– Роскошно! – присвистнул дядя. – Только не могу понять, о ком речь идет.

– Да о Летке-Еньке же! – Я с горя так тряхнула головой, что хрустнули шейные позвонки. – Ты мне её сам показывал, помнишь? Там, над морем, на открытой террасе…

Дядю словно подбросило в кресле. Мне вообще показалось, что он прилип к потолку.

– Так Летка-Енька крышкой накрылась ещё год назад! Мой фрилансер докладывал. Да и твой «папик» на похороны летал!

– Не только сам летал, но и меня с собой брал! Я в гробу её видела, представляешь? В открытом! Даже онемела, когда заметила её же в дверях. Хотела перекреститься, но рука не поднялась. Ничего Рахмону не сказала, а у самой язык отнялся. Он несёт что-то про банкет, про лондонский рынок недвижимости. Там наши воротилы оплачивают через оффшоры всякие дворцы и особняки. Много, говорят, бабла так отмыть можно. А я смотрю на эту дверь, будто там привидение…

– Вот это я понимаю! – Петренко похлопал меня по плечу. – Ты не ошиблась? Это точно та покойница? Может, только похожа? Слишком уж откровенно игнорирует опасность. Даже если на похоронах сработало «Волшебное королевство», она должна была сменить внешность.

– Ёрш твою медь! – Дядя то вскакивал, то садился обратно в кресло. – Долго ты на неё смотрела? Голос слышала?

– Несколько секунд, не больше. Судя по всему, она меня тоже узнала. И поняла, что я её заметила. Дядя Сева, нельзя Халецкому позвонить? Я понимаю, что сейчас выходной, и ночь уже. Надо выяснить, взяли её вчера или нет…

– Должны бы взять. Она ведь судимая. Первоходком была, когда попалась в Москве. Отбывала срок в Головинской колонии, во Владимирской области. Потом вышла и за старое взялась, – процедил дядя сквозь зубы. – Котелок у тебя с дырой, Марьяна! Я всё, конечно, понимаю, но ты находишься на службе!..

Ладно, что хоть он понимает. А вот Старик разозлился не на шутку. Чего доброго, откажется со мной работать. Тогда от позора хоть в петлю. А иначе и быть не может, потому что я теперь ни на что не пригодна. Летка-Енька, к бабке не ходи, начнёт меня преследовать. Ей нужно избавиться от опасного свидетеля. И ладно бы я сразу вспомнила, а то целые сутки прошли!..

– Вы девчонку не ругайте. Она молодец, – вступился за меня Петренко. Наверное, вспомнил своих обожаемых дочерей. – Она могла бы вообще никого не заметить. Сколько метров было до этой дамы?

– Десять, а то и больше, – прикинула я начерно.

– Вот видите! В полутьме, за десять метров, рассмотрела даже смартфон, не говоря уже о лице! И узнала, самое главное. Фантастика! А что вспомнила не сразу, так все мы люди. Марьяна ведь никаких спецкурсов не кончала. И фармпрепаратов у неё не было – для поднятия тонуса. А здоровьем и жизнью рискует вообще из любезности. Всеволод, ты вот недавно рассказывал, как Даня Шипицын в отеле «Бристоль» на Расстанной главаря «чёрных оружейников» упустил. А уж он – профессионал со стажем – не Марьяне чета. Повезло, что тот главарь потом спьяну в ДТП угодил, и взяли его…

– Иваныч, ты её не хвали. Не заслужила! – отрезал дядя. – И ты, подруга, губу не раскатывай. Теперь за тобой долго подтирать придётся. Ладно, если Халецкий на месте!

– Кто такая эта Летка-Енька? – полюбопытствовал Старик, присаживаясь за круглый яшмовый столик. Это был один из его любимых предметов в коллекции Вороновых. – Известная личность в Сочи? Почему такой переполох?

– Именно потому, что все считали её мёртвой. По крайней мере, в полиции, – торопливо пояснил дядя, доставая смартфон и пробегая глазами контакты. – Только бы Халецкий на дачу не уехал – там связь дерьмовая. А он рыбалку любит, как и Богдан. Приучил парня к этой забаве. Так я теперь каждую весну боюсь, как бы под лёд племянничек не провалился. Особенно когда зима тёплая, как сейчас. А зовут эту мадам, к сожалению, именем моей любимой жены. Евгения Зубарева – по мужу. Вообще-то знаменита не она, а он. Про Аргента, надеюсь, все слышали?

– А как же! – Старик улыбался, но глаза его быстро светлели. – Он ведь не только милицию, но и ФСБ достал до печёнок. Многостаночник, мать его! Мы шампанское пили, когда его «Ламборгини-Диабло» на колёса самосвала намоталась. Получается, Зубарева была связана с Аргентом? То есть с Дмитрием Серебровским?

– Её супруга Аргент, считайте, грудью своей вскормил. И научил таким мерзостям, что не каждому маньяку привидятся. А Енька сама вряд ли на дело пойдёт. Она за благоверным тянется, как нитка за иголкой. Значит, Зубарев где-то неподалёку. И вся эта интим империя – от Мойки до Адмиралтейства – не только на себя работала. Невероятно большие возможности были для обыкновенных «сутиков»…

– Всеволод, помнишь, Владик Брагин рассказывал про одну клиентку? – вдруг вскинулся Петренко. – Между прочим, тоже блондинка в норковой шубе «Чёрный бриллиант». Это было, правда, в Москве. Но какая разница? Клиентка просила очистить её от греха. Летка-Енька ведь за клофелин и сидела. Смолоду этим баловалась – ещё в Ростове. А родом она как раз из Сочи, где клофелинщики вообще на каждом шагу. Долго Енька не попадалась, а в Москве обчистила какого-то большого начальника. Иначе и не села бы, наверное.

Я щурилась на люстру, брызгающую разноцветными огнями. Очень хотелось отрезать себе кусочек торта, но в данный момент это было невозможно. Чего доброго, из-за этой Летки-Еньки меня вообще оставят без сладкого!

– Зубарев, конечно, жену свою любит. Но частенько подкладывает под нужных людей, – продолжал Геннадий Иванович. – Всеволод, ты иди, поищи Халецкого. Не теряй времени. А то отпустят Зубареву, и ищи её потом с фонарём…

– Иду! – Дядя буквально вылетел из библиотеки, рванул к себе в кабинет. Все деловые переговоры он вёл только оттуда.

– Так вот, Евгения Зубарева ездила на Бали с известным продюсером. Тот снимал бунгало среди тропических деревьев. Потом неизвестные сломали ему руки и лодыжки, бросили на берегу моря. Всё свалили на местных бандитов. Но, похоже, постарались именно наши. Не знаю уж, чем продюсер так не угодил Металлургу. Это – погоняло Зубарева, ещё с Урала. Без его согласия Енька ни за что не решилась бы на измену. Ходили слухи, что продюсер занял в банде деньги на картину, но не отдал в срок. Летка-Енька средствами сама не распоряжалась. Могла взять только у мужа. Марианна, она ведь, вроде, руки на себя наложила? Когда вы её хоронили? – поинтересовался Петренко.

– Да прошлой весной. Ещё мимозы вокруг цвели. И весь гроб был ими усыпан – она любила. У Еньки в Адлере коттедж был. Там и нашли – в джакузи. Плавала там лицом вниз…

Я добросовестно пыталась припомнить всё, что знала о Еньке от «папика». Тот, похоже, и сам сначала верил, что Зубарева мертва. А вдруг весь хипиш зря, и я её с кем-то спутала? Мало ли блондинок на свете? Да и освещение в зале было тусклое, как всегда под утро. Тогда почти все уже ушли в приват. Остались только мы с Рахмоном и ещё две пары.

– Значит, был суицид? – переспросил Старик. – Вены вскрыла?

– Нет, «золотой укол». По крайней мере, я это слышала. Шприц в той ванной валялся. Тогда как раз закончилась сочинская Олимпиада. Всё время, пока строили объекты, там было много людей с деньгами. Некоторые своих «бабок» тогда и лишились. Я всё это от «папика» знаю.

– Гроб был открыт, говоришь? – ещё раз уточнил Старик. – И там точно лежала Евгения Зубарева?

– Конечно! Мы с «папиком» стояли совсем близко. Я ещё подумала – какая красивая баба! И молодая ещё…

– Ты видела своими глазами, как её опустили в могилу? – Ерухимович нацелился на меня очками.

– Всё видела. И как отпевали, и как закопали. Рахмон в церковь сам не пошёл, а меня отправил. Помолись, говорит, за упокой.

– Самоубийцы? – Старик поднял брови.

– Ой, я вас умоляю! Всегда можно сослаться на психоз, к примеру. Бабло любую проблему снимет. – Я скрестила два пальца, чтобы дяде сейчас свезло. А потом вспомнила, что не знаю, как зовут Халецкого. – Вы думаете, она была там… живая?

– От этой публики всего жди! – махнул рукой Старик. – Но, раз закопали, значит, моя гипотеза неверна. Либо была восковая фигура, либо кто-то загримированный или очень похожий… А в Питере вы до облавы встречались? Зубарева в клубах не появлялась ни разу?

– Может, заходила, но я её не видела. Точек-то несколько. Конечно, старалась на глаза не попадаться. Это само собой. А тогда, ранним утром, не ожидала меня встретить. И «папик» почему-то меня не отослал.

– Вероятно, он и сам не знал, что Зубарева будет его искать. Всех накладок не предусмотришь. – Старик протирал мягкой тряпочкой свои очки. Зайчики от линз прыгали по стеллажам, по стенам, по потолку. – Ты уж прости, Марьяна, мою резкость. Тёзка верно говорит – ты молодец. У каждого из нас бывали ошибки. И я, бывало, садился в лужу. Тоже ведь не сразу специальное образование получил. Сначала журналистику закончил, а потом уже ознакомился с новой работой. Сначала в Гомель из Мозыря учиться уехал. Потом первая жена перевезла меня в Минск. Вторая – в Москву. Никто за меня тогда ещё не радел. Всё делал сам. Гершель умер в шестьдесят девятом. Мне было тридцать два с месяцами. Вот тогда и началась для меня совершенно другая жизнь. Третья жена, Полина Ольдерогге, была уже из высшего общества.

Старик насадил очки на нос, пригладил редкие волосы. Я, Михон и Петренко слушали его с огромным интересом.

– Был я тогда кудрявый, броский. Теперь уже не представить. Костюмы носил хорошие – по тем временем. Но недостаток воспитания сказывался постоянно. Не знал я, что для разных кушаний существуют специальные ножи и вилки. Не представлял, в каком порядке надо их употреблять. Меня научили брать их с краёв от тарелки. Они лежат в том порядке, в котором подадут блюда. А как закончишь есть, клади вилку с ножом на тарелку, наискосок. И салфетку рядом швыряй комком. Эх, Марьяна, ведь не только тебе приходится так работать! Ты понимаешь, что я имею в виду. Я вот несколько раз снимал проституток на Сауф Парк Лейн, где они дороже всего стоят. И на Таймс-Сквер – там самые дешёвые девочки. Тогда я работал в Нью-Йорке, формально – корреспондентом белорусской газеты. Давно это было. Да и не скажу я ничего особенного. И по сто баксов можно было снять себе утеху, а можно – по десять или даже по пять. На станции метро «Континенталь», на 71-ой улице меня едва не прикончили. Списали, как водится, на шпану, что народ по паркам грабила. Но мне сказали, что чудом в живых остался. Раскололи меня. Начальство велело больше по городу не шастать. А ведь как интересно было – после Мозыря и Гомеля! Чёрные, белые, смуглые красавицы – и все твои! Их десятки, сотни – от угла до угла. На пятидесятых улицах – самое «рыбное» место. Есть там такой фешенебельный отель «Барбизон Плаза». Я встречался с человеком в номере. Вроде как интервью у него брал. Тогда и получил приказ вернуться в Москву. И долго потом не выезжал, сидел в «пятке».

– Значит, проститутки в Нью-Йорке красивые? – мечтательно спросил Михон.

Я очень удивилась такой откровенности Старика. Петренко, похоже, тоже. Хотя, конечно, Ерухимович мог трепаться и просто так, для прикола. Он был мастер на разные дикие выходки.

– Да разные есть. Стоят в шортах, в безрукавках. С эмблемами или без. На голых ногах сапоги до колен – мягкие, в обтяжку. До сих пор, бывает, снится, что иду по каменным ущельям. Вокруг ни одной травинки. И даже во сне ощущаю запах смога. Вижу ту зеркальную витрину, что спасла меня. Глянул в неё только для того, что «хвост» проверить. И увидел, как мужик достаёт стилет…

Я никогда не слышала до этого, что Старик промышлял в Штатах под прикрытием. Знала только про Англию. Отец Евгении Вячеслав Воронов был связан с ГРУ, а Геннадий Ерухимович – с КГБ. Часто её называли «Контора Глубокого Бурения». Они об этом даже не догадывались – узнали только потом.

– Геннадий Григорьевич, извините, но какой смысл во всех этих похождениях? Ну, пять или десять долларов, даже двадцать пять ещё можно себе позволить. А сто – это уж слишком, – пожал плечами Михон.

– Так деньги-то были казённые! – рассмеялся Старик своим дребезжащим голоском и поднял вверх указательный палец. – В этом-то весь смак. Где удобнее всего встречаться, не вызывая подозрений. Только в «кварталах красных фонарей»! Нас же всё время слушали и пасли. А там вроде как становишься обычным мужиком, которому приспичило. И на женщин внимания не обращают. Наши связные часто пользовались этим. Конечно, если уж становиться проституткой, то дорогой. Вот отсюда и взялись сто баксов. И долго нам везло, как на рысях. У топтунов на этих улицах весь нюх отшибало…

Глаза Старика сверкали совсем по-молодому. Ноздри вислого носа раздувались, словно он сейчас брал след. Кто знает, может, Г.Г. и «копал» в Нью-Йорке. Или он слишком уж хорошо играет. У Старика никогда не поймёшь.

Петренко тоже смеялся, цокал языком, щёлкал пальцами. Но я видела, что его мысли там, с дядей, в тихом кабинете. От исхода переговоров с Халецким зависело очень многое. Но уже то здорово, что дядя сразу не вернулся. Значит, застал полковника, и сейчас говорит с ним.

– А тот продюсер, с которым ваша Летка-Енька спала… – отсмеявшись, проговорил Старик. – Живой? Или скончался?

– Выкарабкался, – успокоил его Петренко. – Как-то исхитрился долг отдать. Теперь, правда, с концами на Бали уехал – поправлять здоровье.

– А фамилия его какая? – не отставал Старик.

– Савачевский, – сразу ответил Петренко. – Тоже тип мутный. Перед Олимпиадой угодил в разработку. Были подозрения, что «играет на контрабасе»…

– А-а, припоминаю! Ему ещё в бритвенный станок «клопа» посадили. – Ерухимович обрадовался так, словно встретился старого знакомого.

– Мне про это рассказывал Рахмон. – Я тоже решила не молчать. – Потому Савачевский и попал под подозрение. Сказал, что его слушали «органы». Хотя что ещё он мог сказать, когда попался с этим микрофоном?

– Я слышал, что в Питере вся эта бодяга с борделями раскрутилась, когда там грабанули кого-то из Смольного, – хитренько подмигнул Старик. – Теперь получается, что эти вертепы разврата связаны между собой, и очень крепко.

– А то как же! – подхватил Петренко. – Кто бы их без «крыши» стал терпеть – и в Питере, и в Сочи? Сетевая структура, как в универсамах. Видимо, существуют и инкассаторы, которые выручку у них забирают.

– Кстати, формально покойная Зубарева очень подходит на эту роль, – походя бросил идею Старик. – Её ведь уже не ищут. А в привидения серьёзные люди не верят. Особенно в те, которые с баблом имеют дело. Короче, даже если она не инкассатор, то связная – определённо. Натурально, ксива у неё на другое лицо. И уже то чудо, что Марьяна Зубареву узнала. Конечно, мы должны допускать, что это ошибка, пока не доказано железно, – оговорился Старик.

Он сцепил пальцы в замок и внимательно их разглядывал. Мне даже показалось, что Ерухимович впал в транс, как медиум. И видит сейчас то, чего не видим мы с Петренко и Михоном.

– Рахмон говорил, что с многих клубов, вроде питерских, собирают проценты. Переводят на счета всяких подставных фирм, а затем обналичивают. Конечно, платят всем, кто имеет отношения к таким операциям. В оффшоры уходят громадные средства – на Кипр, на Виргинские острова. Потом гоняют суммы по кругу, пока дочиста не отмоют. И хрен поймёшь, кому они принадлежали первоначально. Какой-нибудь мистер Смит, законопослушный и почтенный, хлопает глазами и говорит, что ничего ни о каких аферах не знает. Так что попотеть с ними придётся. Наш-то «морячок» явно не бедствовал. Только в одном его гараже я видела сразу три «мерина». Каждый по пять «лимонов» в зелени. Кроме того, были «Тойота Камри» и «Порше Кайенн». А «папик» как раз сразу после праздников собирался в Лондон, на переговоры по недвижимости. Обещал потом и меня туда отвезти…

– Теперь уж не отвезёт, – вздохнул Петренко. – Но ты всё же не печалься. Операция «Квест» закончена, причём триумфально. Ты выбралась из такого лабиринта, в котором многие сгинули без следа. Раньше я не говорил об этом, а теперь можно. За этот год у меня седых волос вполовину прибавилось. Всеволод, конечно, молчал о том, что мы там уже трёх агентов потеряли…

Дверь в библиотеку даже не открылась – она буквально отлетела. Дядя ввалился с лестницы уже без галстука и жилета – тут были все свои. И если при родственниках жены он должен был держать марку, то с нами мог общаться по-простому. Разумеется, мы все вскочили – даже Старик. При этом он едва не уронил со столика настоящую японскую икебану в старинной вазе.

– Эх, и где мои годы молодые? – посетовал Геннадий Григорьевич, водворяя вазу на место. – Срам один. Ну, Всеволод, как дела? Разобрались с этой дамочкой? Что Халецкий сказал?

– Сказал, что никакой Евгении Зубаревой во время облавы в притонах не было. А блондинка с длинными волосами, в чёрной норке – жена Валерия Уланова. Родом она действительно из Сочи. Её задержали в подсобном помещении, где также обнаружили машинку «Мобильный Шрёдер». А также остатки уничтоженных документов, компакт-дисков, жёстких дисков и всякого такого прочего. Видимо, этим она и занималась в последние минуты, но вовремя отскочила. Заявила, что на «Шрёдере» работал охранник, который в этом сознался. Халецкий считает, что Уланову выгораживают, берегут для будущего. Она явно в авторитете там. По паспорту – жительница Подмосковья. Имеет элитный участок площадью 2,34 га на берегу Пестовского водохранилища, в деревне Румянцево.

– Это по Дмитровскому шоссе, – дал справку Старик. – Действительно, райский уголок. Я даже не ожидал.

– Действительно ездит на «Бентли». Во время задержания при ней найдено два телефона – «Троица» и «VERTU». Уланова является совладелицей сети аппарт-отелей в Батуми. Приобрела пакет акций уже после ухода Саакашвили, а до того остерегалась. Можно ещё долго перечислять, чем владеет Уланова. Но, надеюсь, уже всё ясно, – закончил дядя.

– Один вопрос: она закрыта или нет? – вклинился Старик. – Такую паву, видимо, скоро выпустят под залог. Или даже под подписку. Как я понял, она ни на чём серьёзном не попалась.

– Стреляная птица, что и говорить! – Дядя, усевшись в кресло, налил себе из бутылки стаканчик «Боржоми». – Сразу же, среди ночи дорогой адвокат прикатил и начал песни петь. Тут уж не Халецкий решал, куда её девать. Да и то сказать – почти всех выпустили под подписку. Даже малую шушеру. А генералы сидеть будут? Халецкий смеётся в трубку. А я слышу, что он чуть не плачет. Ладно, сфоткать успел на телефон эту мадам, чтобы потом искать проще было…

– Думаешь, сбежит? – вздрогнул Петренко.

– Сто пудов! Она ведь не питерская. Дома у неё там нет. Где держать, непонятно. Пока решают этот вопрос, Зубарева отдыхает в ИВС на Литейном. Говорит, что у неё в Питере живёт дальний родственник – на Московском проспекте. Так что, скорее всего, переберётся туда. В его умопомрачительную квартиру…

– Неплохо, – согласился старик. – Будет сидеть как её тезка из Министерства обвороны.

– Какая тёзка? Это же Елена, – ухмыльнулся Грачёв. – А тёзка в Сочи лежит, на кладбище.

– Ну, мы-то знаем, как на самом деле всё было. По крайней мере, предполагаем, – несколько смягчил тон Старик. – Ни в коем разе её выпускать нельзя. Для того чтобы не расправились с ней – как с наиважнейшим свидетелем. Впрочем, нас всё равно не послушают, так что не будем тратить нервы. Пойдём другим путём. Всеволод, ты говорил, что к Брагину похожая клиентка приезжала. Теперь понятно всё – Уланова ведь в области живёт.

– Да, я Владу тоже сейчас набирал. Он только что домой вернулся, на проезд Шокальского…

– Это ты правильно поступил! – встрепенулся Петренко. – Как он, вспомнил клиентку?

Я только вертела головой от одного к другому, уже совершенно ничего не понимая. А Влад здесь причём? Ах, да, к нему приходила блондинка, просила очистить от греха. Так мало ли в Москве грешных блондинок? И неужели Владик только что домой вернулся? Точно до утра отоспаться не успеет. Заездили парня совсем.

Мало того, что лично выследил подрывника со Стрельбищенского переулка, так и в другие ночи занят под завязку. Чтобы заняться бандой экстрасенсов-мошенников, сам нанялся в салон. А те «экстрасенсы» продавали прямо на сеансах или через Интернет «амулеты олигархов». И тоже, как Подрывник, бОльшую часть выручки куда-то передавали. Вот бы ещё узнать, куда именно!

Влад уже навёл на одну банковскую ячейку. Там нашли триста «лимонов» в рублях. По стране таких «закладок», конечно, очень много. Хорошо расходились биодобавки. Кроме того, эти жохи снимали всяким дуррам «венец безбрачия» и «проклятие чёрной вдовы», чистили им карму. Мужиков лечили от алкоголизма, усиливали потенцию.

Брались даже за лечение рака. Если клиент на это не вёлся, грозили, что умрут его родственники. Была и такая услуга, как запуск амулета в космос. И, внимание! На всё это ребята имели лицензию от Минздрава. Разумеется, там было прописано другое – «Оказание неврологической и психологической помощи».

Тысячи липовых экстрасенсов под полицейской «крышей» бодро опустошали карманы доверчивых граждан. И совершенно не парились насчёт ответственности. Их опекали свои юристы. Имелась и собственная служба безопасности.

Влад, хоть и имел оливковый берет спецназа, уже падал с ног от усталости. Спать приходилось максимум по четыре часа. Ему всё время казалось, что можно пропустить самое главное – ради чего занялся всей этой мутью. Аж постарел лет на пять, стал нервный. Всё время вздрагивает, озирается. А тут ещё день рождения…

– Я ему фотку переслал. – Дядя откинул голову на спинку кресла, прикрыл глаза. – В целом, Влад её опознал. Я так выражаюсь, потому что клиентка приходила гадать в чёрном платке до бровей, старалась спрятать лицо. Фамилии там не спрашивают – давали бы деньги. Но обращаться к клиентам как-то нужно. Та посетительница салона представилась Женей. Само собой, Влад зафиксировал это имя.

– Ого, уже тепло! – Петренко даже хлопнул в ладоши. – По документам она Елена, а представляется Женей. Странно, что так рискнула.

– Влад говорил, что с колдунами люди куда откровеннее, чем с попами, – растолковала я. – Наверное, считают, что от потусторонних сил ничего не скроешь. Надеются на их помощь. Ясно, что от хорошей жизни к колдуну не пойдёшь. Там врать нельзя, а то поплатишься. А душа просит покоя, облегчения. Вот Влад и ловит информацию, если видит там какой-то криминал. Люди ему очень верят.

– Да уж, под таким синим взором кто угодно «поплывёт»! – согласился Старик. – Парень как будто с неба сошёл. И что?

– Эта самая Женя сказала, что ей очень страшно, тяжко жить, – пояснил дядя, то и дело просматривая свой смартфон. Наверное, ждал какого-то сообщения. – Якобы она чувствует, что скоро погибнет. Вместо неё похоронили другого человека. Об этом Влад сообщил мне только сейчас. По приказу своего мужа она взяла на душу смертный грех. И живёт теперь под чужим именем…

– Не совсем ещё в женщине совесть загнулась, – сказал Петренко, ослабляя узел галстука. Он очень устал, но не показывал вида.

В это время часы, стоящие между двумя узкими окнами, начали сипло отбивать полночь. Эти кошмарные сутки, будто вместившие целый месяц, наконец-то закончились. С ними ушла и зима. И оттого мне показалось, что на улице стало чуточку светлее…

1 марта (ночь).

– Действительно ситуация! – шумно выдохнул Старик. – А куда с этим пойдёшь? В церковь? Там тебя или сдадут, или идиотом выставят. Психоаналитик за ваши же деньги даст банальный совет, который вы другим давали бесплатно. Только магический салон и остаётся. Получается, что Влад тоже её сдал. Правда, не сразу. Больше молчать было нельзя. Давайте-ка закругляться, товарищи, а то Марьяна заснёт прямо в кресле.

– А вы чего хотели?! – возмутился Петренко. – Девчонка двое суток на ногах!

– А кому ещё я своё дело доверю? Говорю, агента потерял перед самым мероприятием. Сам не рад, а выхода нет никакого. Я сейчас Марьяну быстренько в курс введу, а подробности обсудим потом. Несколько дней у нас ещё есть. Хотел ведь сразу к делу перейти, а тут бедлам какой-то. И торжественная часть, и десерт, и светская беседа – так и день прошёл. Конечно, давно вас всех не видел – много тем накопилось. И вчера события шли косяком – надо всё обсудить. Всеволод, скажи, чтобы нам чаю крепкого принесли, а то кофе на ночь вредно. Ты как, скомандовал, чтобы даму эту не выпускали?

– Разумеется. – Дядя тяжело поднялся, опираясь ладонями на кожаные валики кресла. А ведь обычно он вскакивал, будто на пружинах. – Только ведь мой приказ и отменить могут. У «клофелинщиков» депутаты на побегушках, не говоря уже о помощниках. Мой голос там отнюдь не решающий. А сегодня воскресенье, и можно по-тихому Зубареву выпустить. Да, вы чаю просили? Сейчас принесут. – Дядя пальцем утопил кнопку в стену. – Если Валентина ещё не легла…

– А если легла, я вам сам чай заварю, – предложил Петренко. – Чтобы просто так не сидеть. Да, денёк выдал сумасшедший. Давно такого не было.

– Со времени московских боёв 1917 года – точно. Раньше, кажется, террористы баловались, – припомнил Старик. – За стрельбу у Кремля многие головы полететь должны. В теории, конечно. На практике ничего этого не будет. Но мы поработаем на совесть, верно? Должен же кто-то планку держать. А-а, Валентина! – приветствовал Старик горничную. – Прости, милая, очень чаю хочется. В горле напрочь пересохло. Всем нам по стаканчику. Крепкого, с травками – как ты умеешь.

Валентина никак не демонстрировала раздражения. А ведь её, судя по припухшим векам, подняли с постели. Горничная тоже вчера набегалась – как всегда во время приёмов. Она пропадала на Рублёвке неделями, оставив своё семейство в Москве, близ станции метро «Алма-Атинская» – самой последней на «зелёной» ветке. Муж и два сына хозяйничали там сами, дорожа местом матери семейства.

Это было вполне закономерно. Супруг горничной, как водится, инженер, всё никак не мог подобрать работу по душе. И сам был, мягко говоря, не нарасхват – в свой «полтинник». Два студента-отпрыска работали тоже от случая к случаю. Конечно, им больше нравилось торчать у компьютера, и потому зарплата Валентины была в семье основной.

Горничная располнела в последнее время, но одевалась изящно и правильно. Сейчас она надела то же платье, что и днём – из матово-серой ткани, в тонкую вертикальную полоску. Оно облегало красивые женственные формы горничной, сбегая по бёдрам до колена. Кружевной фартук держался на серебряной заколке и двух английских булавках.

Видела я Валентину и в костюме, и в сарафане, даже в брюках. Она всегда умела подобрать нужный цвет, фасон, рисунок. И, надо сказать, производила лучшее впечатление, чем те, кто стремился омолодиться любой ценой, обмануть время. Я не могу терпеть, когда в пятьдесят выдают себя за тридцатилетних.

Юлия Дмитриевна не раз говорила, что завидует своей горничной. Вернее, её спокойствию и уверенности в себе. Казалось, что Вале всё плывёт в руки. Даётся само собой – без слёз и раздумий. Она никогда не начинала разговора первая – только отвечала на вопросы. Но отвечала не робко, не односложно, а очень толково и обстоятельно. И буквально кожей чуяла, когда надо замолчать – даже если хозяева никак не проявляли нетерпения.

Такая прислуга была просто кладом. Её часто пытались переманить. И в Жуковке, и в Горках, и в других рублёвских посёлках знать намучилась с местными жителями, взятыми в услужение. Москвичи, впрочем, были не лучше. Те и другие не столько работали по дому, сколько жаловались на жизнь.

Одни хозяева от этого бесились, другие чувствовали жгучий стыд. Но все сходились во мнении, что нужно запретить персоналу пускаться в личные откровения и набиваться на сочувствие. Если ты такая учёная и гордая, не ходи «в люди», живи в честной бедности. Так будет лучше для всех.

Сейчас вместе с Валей в библиотеку вошла Евгения Грачёва, укоризненно взглянула на нас. Особенно досталось Старику, но он не повёл и бровью. Видимо, привык к женским истерикам.

– Извините, но я своего мужа у вас украду! – сказала Женя раздражённо. – Сева, тебя Халецкий вызывает. Хорошо, что Валя услышала – он полчаса уже звонит. Уик-энд глухой, а они знай, трудятся! Больше всех вам надо? Не насытились ещё?

– Хорошо, хорошо, солнышко! Сейчас закончим. – В присутствии супруги дядя сразу же сбавлял обороты и становился ручным. – Непредвиденные обстоятельства всплыли по ходу дела. Пришлось в Питер срочно звонить. Что там произошло, интересно? Мог Халецкий и до утра потерпеть…

Тем временем появилась Валя с подносом. Молниеносно, заученными движениями, она расставила стаканы с чаем. Дядя свой прихватил в кабинет – чтобы не остыл за разговорами. Евгении, тряхнув головой, направилась следом – прямая, гордая, сердитая. Старик, отхлёбывая чаёк, тепло улыбался ей вслед.

– Ты, Марьяна, умеешь мужиков в приват таскать, – без тени смущения начал он. Я опять вспомнила Альфредо и других, пострадавших от моих чар. Значит, опять двадцать пять – под кого-то подложит. Всего одного мужика за много лет сама выбрала – и того убили! – А мне нужно с одним парнем поговорить без свидетелей. Он белобрысый, и ты как раз в его вкусе. Динара, которую я для этого готовил, примерно такая же была. Потому о тебе и вспомнил…

Старик, судя по всему, тоже волновался. Он вертел в пальцах стакан, кусал губы, понимая всю щекотливость момента. Диалект в его речи стал совсем нестерпимым, а голос окончательно охрип. Я понимала, что ради дяди по-любому пойду на это, но очень уж хотелось реветь.

– Что за парень? – гнусаво спросила я. Насчёт результата не сомневалась. Можно считать, что жертва уже у меня в руках. Да так оно всегда и бывало.

– Моя дочка Зоя, ты знаешь, в Лондоне живёт. Теперь подданная английской королевы. Как искусствовед, в числе прочего, организует аукционы. Там и заприметила этого дельца. Зовут его Леонид Печенин. Очень известная личность в определённых кругах. Занимается вывозом антиквариата из России. Имеет своих экспертов. Те шедевры признанных мастеров объявляют второсортными дешёвками. На сленге искусствоведов – «вещами». Потом их сбывают на этих самых аукционах. Из разницы в цене, а она всегда огромная, оплачиваются услуги лиц, причастных к вывозу. В том числе богатеют искусствоведы, а также этот вот арт-дилер. Печенин – вице-президент пиар-агентства. Умудряется переправлять картины старше ста лет, что запрещено законом. Также нельзя вывозить экземпляры старше полувека, если это шедевр. Или в случае, когда вещь принадлежала видному историческому деятелю. Заключение о ценности даёт Минкультуры, а у Печенина там хорошие связи. На жаловании эксперты из Третьяковки, к примеру.

Старик отдохнул немного, вдоволь насладился чаем с травками. У меня от них прояснилось в голове, застучало сердце. До этой ночи, кажется, я его и вообще не чувствовала.

– Бывает, что через Интернет люди Печенина впаривают лохам копии старинных монет – как настоящие. Коллекционеры-то в этом толк знают. А есть люди, которые просто хотят сойти за «продвинутых». Стальные монеты уходят как серебряные. Чаще всего их выдают за клады, найденные в огородах. В последнее время товар стали проверять магнитом. Кроме того, Печенин успешно реализовал поддельного попугая из самоцветов. Якобы птичка принадлежала императрице Александре Федоровне. Спустил и столик из красного дерева, с фарфором – тоже её. Вроде, всё ясно, да не совсем. У нас ведь нет дорог, а есть направления. И как дойти до цели, никто понять не может. Я уже долго в этом деле копаюсь. И пришёл к выводу, что без сотрудничества с Печениным нам не обойтись. Так что, Марьяна, вариантов нет. Сделай милость, помоги. Дуй до горы, а в гору наймём. Обычным способом не подступиться, попробуем по-другому…

– Так если всё известно, почему его не закроют? – изумился Петренко. – Или доказательств нет? Одни догадки?

– Я же говорю – «крыша» надёжная. Максимум, что сумели сделать, – под подписку его посадить. На таможне взяли с картинами очень известного художника, который умер в 1911 году. И потому его работы никак не могут быть моложе «сотни». Но некоторые из них уже всплыли в Лондоне. И там эксперты немедленно выдали заключение, что все картины – сплошь шедевры. Это сильно подняло цену. Зоя отслеживает аукционы «Кристис», «Сотбис»…

– Насколько я знаю, этим занимается антикварный отдел МУРа, – задумался Петренко. – Разве «контора» тоже подключилась?

– А что делать? Российское достояние уходит на сторону. А в МУРе всего несколько человек этим занимаются. Как запруда из щепочек против Волги-реки. И, самое главное, нет законов. Вот бы над чем Госдуме поработать! Так нет, очень многим уважаемым господам это невыгодно. Эксперты просто ссылаются на субъективное мнение. Дескать, ошиблись. Можно только опровергнуть заключение.

– Вообще-то искусствовед должен определять стоимость вещи, а не устанавливать цену, – пожал плечами Петренко. – Есть ведь специальная организация…

– Да, «Гильдия оценщиков антиквариата». Они, конечно, о своей репутации пекутся. Так ведь никто и не требует именно их заключения! Печенин этот проходит по «чёрным спискам». Стоит на учёте в полицейском Главке, в зональном информационном центре. Родом он из Питера, женат на москвичке. Попеременно живёт в обеих столицах. Раньше работал в органах власти, где и наладил связи. Всё у него, как положено. Три «тачки» престижных марок, коттедж в три этажа, земельный участок площадью 780 квадратных метров. Печенин организовал несколько структур. В том числе арт-галереи, пиар-агентство. Не брезгуем, кстати, и ворованными картинами. Как правило, вывозит их частями. Существует такое понятие – «неизвестный художник». И какой-нибудь фрагмент вполне можно под него подогнать…

– А я что должна сделать? Честно говоря, в картинах вообще не разбираюсь. Как говорится, арфу от Марфы не отличу. – По правде, мне до смерти надоели эти музейные разговоры.

– Тебе и не надо отличать, подруга! – Старик с размаху хлопнул меня по плечу. – Рассказываю для того, чтобы ты поняла, с кем придётся иметь дело. Печенин между струйками пройдёт и сухим останется. Он ведь даже при такой-то бурной деятельности умудрился не засветиться в антикварном мире Москвы и Питера. Постоянно на виду, но никто его не знает. И картины формально ему не принадлежат, так что спроса никакого. Но одна ахиллесова пята у него есть – страх перед супругой. От неё в бизнесе многое зависит. Мадам старше Печенина на восемь лет. Захочет – в труху его сотрёт. Сама понимаешь, дядьке хочется погулять. Время от времени он срывается, причём именно в Питере. У нас есть килинги его телефонных переговоров – и деловых, и любовных. Супруге будет очень интересно их прочесть. Кроме того, английские власти вряд ли захотят иметь с ним дело, если кое-что узнают. Например, многие приятели Печенина проходят в Интерполе под «красным углом». Это значит, что санкционирован арест. Геннадий, ваш Турчин должен знать их имена. Александр Никитич так и работает в Службе Интерпола?

– А как же! Дедом во второй раз недавно стал. У Валентина, сына его, родилась дочь Алла. Супруга-то Турчина ушла безвременно – после тяжёлого ранения в девяносто втором. В память её и назвали девочку.

– Страшное дело! – Старик даже повёл плечами. – Взрыв гранаты в комнате – не шутка. А сам Турчин в том же году без ноги остался. Другой бы спился, а он… Так вот, в Англии ведь есть только два вида преступлений, за сокрытие которых человек несёт уголовную ответственность. Это терроризм и отмывание денег. Вряд ли там закроют глаза на то, что какой-то тип прячет в оффшорах огромные суммы, якобы вырученные от продажи картин. Печенин знает очень много, и потому нужен мне живым. Надо только, чтобы он понял – грандиозный скандал вполне возможен. И в семье, и в бизнесе. Поняв это, он, вероятно, согласится оказать нам кое-какие услуги…

– Теперь ясно. – Я отбросила волосы за спину, подкинула на ладони дюпоновскую зажигалку. – Моя задача довольно проста, правильно?

– Верно понимаешь, – согласился Старик. – Для полноценного процесса материала всё равно не хватит. Поэтому в «десятку» надо лупить, в «десятку»! Человек такого уровня на блесне может много куда привести. Чтобы окончательно не спалиться, он предпочтёт дружить. Печенин ведь далеко не герой. Сдаст своих коллег по бизнесу, поможет проследить всю цепочку. Ты спрашиваешь, тёзка, почему его не посадят? А разве вы как-то иначе работаете? На воле Печенин куда нужнее, чем в тюрьме. Там он просто в отказ уйдёт – терять уже нечего. А тут начнёт трепыхаться – надежда умирает последней. Надо, чтобы он одновременно чувствовал и петлю на шее, и землю под ногами…

– Это верно, – согласился Петренко. – А у Марьяны здесь какая роль? Как в «Квесте», с Адинаевым? Боюсь, что не получится. Ей «карантин» выдерживать надо. Только что одного закрыла, а следом и другого за жабры возьмут? Питер – город маленький. Новости расходятся быстро. А там и до выводов недалеко.

– А ты, тёзка, считаешь, что старый маразматик об этом не подумал? – Ерухимович раскашлялся в платок, и на глазах у него выступили слёзы. – Всё будет выглядеть вполне естественно. Девочка осталась без работы в клубе, без спонсора, а кушать что-то надо. Вот и пришла в «Европу» по знакомству. Печенин это заведение очень любит. Местных путан удалим, чтобы не мешали. А Печенин на свежачка клюнет непременно. Вот здесь Марьяна поглубже крючок и загонит. А дёргать буду уже я – без свидетелей.

Мы так увлеклись, что не расслышали дядиных шагов за дверью. На сей раз он не вбежал, а вошёл – неуверенно, точно пьяный. По его лицу блуждала странная, почти безумная улыбка. Мы, как по команде, повернулись к дяде и выжидательно смолкли. Первым не выдержал Старик.

– Ну, что? Сбежала ваша Енька?

– Так сбежала, что теперь и не догонишь…

– Позволь?.. – Старика раздражало то, что прервали его инструктаж. Но что делать, если налицо ещё одно ЧП?

– Да Сибрин, который у нас за это отвечает, решил не ссориться с ходатаями за Уланову. То есть за Зубареву… Тьфу, пропасть! Халецкий сам ничего не знал при первом нашем разговоре. Его дело – задержать. За изолятор он не отвечает. Думал, что блондинка ещё на Литейном, и мне так доложил. А её, оказывается, выпустили почти сразу – под подписку. Местом пребывания избрали элитный жилой комплекс на Московском проспекте. Это – собственность её дальнего родственника. Тот занимает важный пост в менеджменте Приморского порта, что в Ленинградской области. Четвероюродный брат, что ли… Родом из Хосты, между прочим. Вернее, пост он занимал…

– Почему в прошедшем времени? – сразу же насторожился Петренко. – Уволили? Или мочканули?

– Угадали, Геннадий Иваныч. Три часа назад Уланова и её братец найдены мёртвыми в той самой двухуровневой квартире. Похоже на бытовую ссору. Судя по всему, мужчина застрелил даму, а потом покончил с собой. Свидетелей нет. Никто ничего не слышал и не знает. Даже неизвестно, действительно ли это её брат. Надо проводить экспертизу. Но уже известно, что оружием хозяин квартиры владел легально. Я в понедельник Богдана отправляю в Сочи. Негласно, будто бы к нашим родным. Пусть он аккуратно выяснит там, что известно об этой женщине и её предполагаемой кончине. Сейчас-то, похоже, всё случилось всерьёз. И больше Марьяна её не встретит…

– Да уж, вечер перестаёт быть томным, как говорил Гоша в фильме «Москва слезам не верит». Пусть всё случилось в Питере, но это частности. – Старик тщательно сложил полотняную салфетку, которую расстелил на коленях во время чаепития. – Поэтому у нас несколько поменяются планы. Перед тем, как увидеться с Дроном, я хочу пересечься с Владиком. Надо узнать его мнение о ныне покойной клиентке Жене. Если это, конечно, была она. Пока у меня нет никаких оснований сомневаться в этом.

– Логично, – одобрил Петренко. – Получается, мы опять вместе работаем? Это ведь не просто консультации, а вполне себе следственные действия…

– Люди должны помогать друг другу, – назидательно произнёс Старик. – Вы в моё положение входите, я – в ваше. Нам делить нечего. Я всегда был против вражды КГБ и МВД. От этого только врагам лучше. Кстати, толковый консультант может принести много пользы, если будет думать головой, а не фуражкой.

– Это точно. – Дядя залпом выпил чай и только потом сообразил, что это стакан Петренко. Тот деликатно промолчал. – Я займусь этой проблемой уже сегодня. В воскресенье! А теперь закончим с Марьяной. Хватит девчонку терзать.

– Вот я и говорю! – Старик опять назидательно потряс указательным пальцем. – Когда человек голый и в постели, он становится сговорчивее. Особенно если третье лицо возникает в спальне неожиданно. А именно так и случится. И пусть потом рассказывает жене, что заразился от матраса. Вопросы есть?

– Нет. – Я мечтала только о том, чтобы всё побыстрее закончилось. Потом оказалось – это было только начало. – Он в «Европе» тусуется?

– Ещё в «Икорном дворе». Любит хорошо посидеть с друзьями, часто у них ночует. А дам возит в Комарово, в свой особняк. На природу, так сказать. Леонид – натура творческая, в искусстве сечёт. Не волнуйся – шансов будет вышке крыши. Один нюанс – нужно будет привести его в квартиру. Ни в коем случае не за город. Хоть узлом завяжись…

– В мою?.. – Это мне уже не понравилось.

– Нет, в мою. – Старик потаённо улыбнулся. – Вернее, в ту, на которую я укажу. Там ему сделают портфолио – первый сорт! А ты, когда объект созреет, подашь сигнал и отвалишь. Дальше мы сами продолжим концерт. Детали, как говорится, после.

– Ясненько. – От усталости голоса казались мне слишком громкими, а свет – резким. Неплохо бы сходить сперва в сауну, а потом в бассейн. Но когда, если время расписано по минутам? В следующий раз? Так будет ли он, следующий? – День уже выбран?

– Пока нет. Сориентируемся по ходу дела. Дней десять у нас есть – Печенин пока в Англии. Зоя точно знает – они там в одной тусовке. Кроме того, накинь ещё недели две. Не факт, что сразу удастся его подцепить. Но будем надеяться…

– Великий же пост! – напомнил Петренко. – Все загулы отменяются.

– Ничего, – отмахнулся Ерухимович. – посты, как говорится, для лохов. Я прикинул на досуге, как назвать свой проект, в котором будет работать Марьяна…

– И что придумали? – Я встала, потянулась и взглянула в зеркало, обрамлённое бронзовым лавровым венком.

– Назовём операцию «Бриндер». Это судно, гружёное горючкой и взрывчаткой. Его поджигают и направляют на неприятельские корабли.

– Этим судном буду я?

– Считай, что так, – не стал вилять Старик. – А теперь иди, отдыхай. И не думай пока ни о чём. Расслабься. Вспомни о добром, приятном. Хотя бы о том, что осталась в живых после «Квеста». А мы тут пока посидим ещё немного. Перетрём дела наши. Извини, что задержали тебя за полночь.

– Это мне не время. Привыкла до утра делать «козу» на танцполе.

Понятно, что и дяде сейчас не по себе, и Петренко. Старик моего отца не знал, а им стыдно. Ни на минуту не забывают об одном из лучших сотрудников отдела Мише Ружецком, который не увидел свою младшую дочь. И даже не узнал, что она должна родиться.

Когда-то эти мужчины катали меня в коляске, подкидывали к потолку, дарили игрушки. Мечтали, чтобы скорее выросла, скорее пошла. Вот, пошла, и не всегда говорила, куда именно. А они считаются виновными себя – что упустили, проморгали. Не уследили, хоть, кажется, заботились обо мне больше, чем о собственных детях.

Я кивнула им, прощаясь до утра. Задорно подмигнула. Мол, не печальтесь, господа! Должен же кто-то и такую работу делать. Спасибо, что отвлекли меня, заговорили, помогли пережить тот день…

В своей комнате я села на постель, закрыла глаза. Сутки назад я уже тряслась в поезде. Вроде, пронесло, и я не заболела. Напротив, зверски хочу есть. Как будто меня долго морили, а не кормили весь день, как на убой. Все словно сгорело внутри, и зверский голод безжалостно вгрызся в плоть. На руку даже капнула слюна.

Скинув на ковёр модельные туфли со стразами, я в одних колготках выскочила на лестничную площадку. На цыпочках прокралась к верхней кухне. Из-под дверей библиотеки пробивался свет. Там бубнили тихие голоса.

А я юркнула в кухню, открыла высокий холодильник. При зеленоватом свете лампочки нашла тот самый контейнер с тортом, о котором говорила тётя Женя. Схватила его и убежала к себе – как в нору с добычей. Наслаждаясь, съела всю сладкую башню замка – до последней крошки. Облизывала пальцы, постанывала от удовольствия, ничуть не беспокоясь о каких-то там «лишних килограммах»…