Над трепещущими вершинами елей, берёз и осин ползли клубы серого едкого дыма. Потоки воздуха от вертолётного пропеллера разгоняли их, и тогда становились видны машины «скорой помощи», милиции и два армейских грузовика с кабинами защитного цвета и крытыми брезентом кузовами.

Взглянув в иллюминатор, Андрей заметил две пожарные машины – по серой ленте шоссе быстро бежали маленькие красные жучки. Всеволод приник к стеклу с другой стороны.

– Где тут пламя? – крикнул он Озирскому, стараясь перекрыть рёв двигателя.

Пропеллер они не видели, но рядом дрожал вечерний задымленный воздух, и клонились всё сильнее и сильнее приближающиеся вершины деревьев.

– А хрен его разберёт! – Андрей закашлялся, смаргивая с ресниц слёзы. – Что там может гореть?

Кроме них, в вертолёте находились ещё пять человек, и все были одеты одинаково – в рыбацкие сапоги под пах, прорезиненные штаны и куртки, кепи.

– На болотах-то? – переспросил Грачёв. – Торф, наверное.

– Торф, он по-другому горит, я уж знаю, – возразил усатый полный мужчина. – В пожарных двадцать пять лет. Похоже, подожгли эти землянки, мать их растак…

– А разве в трясине можно по-серьёзному что-то поджечь? – Андрей принялся протирать бинтом грязное стекло.

– Захотят – найдут возможности. – Всеволод встал со скамейки, подошёл к кабине пилота. – Сядем, Ильичёв?

Тот повернул стиснутую наушниками голову:

– Должны сесть, во всяком случае. Никаких препятствий не вижу.

– Во всяком случае, прыгать не придётся, – удовлетворённо заметил Андрей. – А то я сегодня не в форме. – И вдруг он резко дёрнулся, крикнул: – Вижу огонь!

– Где?! – тут же кинулись к нему остальные.

Слабый, почти не заметный в дымной пелене язычок пламени метнулся и впрямь из болота. Деревья на том месте как раз расступились, и между ними суетились люди. Они были одеты в камуфляжные комбинезоны и тельняшки, в знакомую серую форму и в пожарные робы.

– Садимся! – сообщил всем Ильичёв, тоже задыхаясь от кашля.

Каким-то непостижимым образом дым проник в салон вертолёта, и Грачёв процедил сквозь зубы:

– Сами-то мы не горим, часом?

Андрей, не спрашивая разрешения, рывком распахнул дверцу, и гром пропеллера оглушил всех, кто летел этим бортом. Холодная воздушная струя, пахнущая гарью, едва не утянула Озирского наружу. А тот, похоже, даже не предполагал, что поступает опрометчиво. Андрей привык всегда действовать по-своему, и сейчас даже не моргнул глазом.

– Нет, не горим! – сообщил он попутчикам. – Это там, внизу. Причём пламя стремительно распространяется…

– Ты сбрендил, что ли?! – заорал Грачёв, вскакивая. – Тебя же сейчас засосёт!

– Поучи свою бабушку! – с улыбкой парировал Андрей, и в глазах его плясали отблески огня.

– Садимся! – снова объявил Ильичёв. – Потерпите, ребята, а то мне с вами вломно возиться.

Озирский покинул вертолёт первым, даже не воспользовавшись лесенкой. Горло раздирал кашель, дым стелился над влажными корнями деревьев, рыжими муравейниками, завалами бурелома. Ближе всех к Андрею оказалась женщина в белом халате – она стояла над двумя распростёртыми телами в кожаных куртках. Лица их закрывало вафельное полотенце – одно на двоих. Женщина оглянулась на севший вертолёт и быстро побежала к нему, надеясь пристроить «груз-200».

Треск огня слышался совсем рядом, за кривыми пожелтевшими берёзами. Юноши в военной форме, видимо, сапёры, уже собрали своё снаряжение, но никуда не уезжали, потому что не получили приказа. К ним первым и подошёл Озирский.

– Привет, солдатушки! – Он показал своё удостоверение. – Что здесь происходит, объясните, пожалуйста. Мы только что сели, так что я не в курсе.

– Произвели разминирование подходов к объекту, – казённо доложил сержант – плотный и курносый.

– Понятно. И как, без приключений обошлось?

– Бог миловал. – Сержант пытался говорить солидно, басовито. Пилотка его съехала набок больше, чем полагалось по уставу.

– Не запрещают уже в Бога-то верить? – Озирский, для лучшего взаимопонимания, угостил их сигаретами. – А люди как, на свободе уже?

– Да нет же, нет! – взволнованно воскликнула женщина-врач. Рядом с ней стоял Грачёв и, видимо, тоже пытался разобраться в обстановке. – Эти двое – из охраны, как мне сказали. У обоих пулевые ранения головы. – Она откинула вафельное полотенце, испачканное кровью.

– Оба застрелились, – сходу определил Грачёв, наклонившись над трупами. – Пороховой ожог – выстрел с близкого расстояния, в правый висок. – А живые есть? Не знаете?

– Есть, двое, – кашляя. Ответила женщина. – Им уже оказана помощь. Их милиция забрала. А этих в вертолёт не берут. Говорят, должен транспорт прийти из морга…

Сквозь заросли березняка продрался задыхающийся Мильяненков и с удивлением уставился на Озирского:

– Вы уже здесь?! Андрей?.. Вот не ожидал! Говорили, что ты в госпитале…

– Мало ли, что тебе там говорили! – подмигнул Озирский. – Сколько было охранников?

– Шестеро. Двое – вот, – Мильяненков кивнул на трупы. – Четверых живыми взяли. Всеволод, надо что-то делать! – обратился он к майору. – Людей никак не вывести. Один из охранников поджёг главный ход в траншеи. Видимо, такое у него на случай штурма было распоряжение.

– Ага, вот в чём дело! – сообразил Грачёв. Он закусил губу, пытаясь найти какое-то решение задачи. – Они же… погибнут, чёрт возьми! И, что самое обидное, именно сейчас…

– У меня уже есть план. – Мильяненков, не глядя на суетящихся вокруг людей, вытащил планшет с картой. – Вот, глядите, схема… Тут два входа. Ясно? Горит вот этот. – Мильяненков чихнул, прижал к губам сдёрнутый с головы берет. Его широкое лицо с чёрными, как жуки, глазами, было закопчённое, усталое и злое.

Никто не заметил, как на полянку вышел Роман Брагин – тоже в камуфляже и берете. За ним двое омоновцев вывели своих раненых, наспех перевязанных прямо на месте. Одному парню пуля попала в плечо, другому зацепила голову.

Андрей сегодня никому не пожимал рук, и все понимали причину. Но с Брагиным он обнялся, а потом уже посмотрел на пострадавших.

– У нас жертв нет?

– Постучи по дереву! – посоветовал Брагин.

– А с этими что?

– До свадьбы заживёт, – махнул рукой Роман.

Тем временем Мильяненков и Грачёв склонились над планом. Чёрная подкова Славиных усов прыгала над пересохшими, липкими губами.

– А всё-таки? – Андрей наблюдал за тем, как женщина-врач осматривает раненых.

– В перестрелке с охраной отличились, – объяснил Роман. – Те вели огонь из дотов. Близко было не подойти, и потому подавить их долго не удавалось. Андрей, познакомься – сержанты Кривулин и Волков. Кабы не они, жертвы появились бы непременно. На амбразуру не ложились – и так управились.

– Все ко мне! – приказал Мильяненков.

Огонь уже плясал над бревенчатым срубом, вырывался из чёрной дыры входа и полз дальше, в непроходимую с виду трясину. По команде Грачёва грузовики подогнали ближе. Теперь, встав полукругом и включив фары, мощным светом вырывали берёзки, болота и столб дыма из густеющей сырой темноты.

– Горит первый вход – из блиндажа, вот этот. Имеется ещё и второй, который пока цел. Он вон там, за ольхой. – Мильяненков указал карандашом в сторону.

– Туда не подойти – болото, – прикинул Грачёв. – Потому его и не тронули, всё равно не поможет.

– Раз там есть запасная дыра, значит, как-то подойти можно, – не согласился с ним Озирским. – Иначе для чего она?

– Вход отмечен пунктиром. – Слава указал линию на плане. – Но тут обозначено, что он ненадёжный. Пока время есть – площадь подземных сооружений порядочная. Огонь ещё не охватил всё пространство. – Мильяненков щурился от молочно-белого дыма. – У нас в запасе примерно двадцать минут.

– Там могут быть ещё охранники, – предупредил Грачёв. – Надо быть осторожнее, так как им терять нечего.

Из-за пронизанной фарами завесы дыма появился приземистый паренёк, тоже в камуфляже, с совершенно чёрным лицом.

– Товарищ капитан!

Он, покачиваясь, подошёл к Мильяненкову. Его болотные сапоги были мокрые, облепленные травой и землёй.

– Люди кричат там, внизу, на помощь зовут. Голоса и мужские, и женские. Мне удалось подобраться поближе, так чуть не увяз. Спасибо, ребята слегу бросили…

– Как ваша фамилия? Звание? – Всеволод шагнул к пареньку.

– Младший сержант Калистратов.

– Майор Грачёв, – представился Всеволод. – Вы лично слышали крики?

– Так точно, товарищ майор. Будто бы из-под земли – даже страшно. Похоже, что там женщин много. Вроде бы, и дети есть.

– А как далеко вы зашли в болото? – продолжал Грачёв.

– Метров на шесть, мне по грудь было.

– Слышимость хорошая? – вступил в беседу Озирский. Глаза его блестели от азарта.

– Вполне, – лаконично отвечал Калистратов. Потом растерянно посмотрел на командиров. – Делать-то что будем? Задохнутся ведь люди, сгорят. Если нам тут трудно дышать, каково им?..

– Чем закрыт вход?

Всеволод мучился, понимая, что уходит драгоценное время. Жуткая смерть подбирается к и без того несчастным, запуганным, измученным людям.

– Металлическая решётка, замаскированная сверху сеткой с листьями и травой, – сообщил Мильяненков. – Оттуда и поступает воздух. Закрыта на два рамка индивидуального изготовления. Ключей у нас нет, да и возиться долго.

– Взрывать? – догадался Андрей.

– Нельзя – пожар, – возразил Мильяненков. – Надо ломать, а как? Времени совсем нет, и потому размышлять особенно не придётся. Пойдут только добровольцы. Сразу предупреждаю, что всякое может случиться. Это же «Лазарет Келль»! А в уссеровских притонах, если не остаётся людей, дерутся стены. – Слава включил подсветку на часах. – Надо решаться, мужики. Ещё раз повторяю – брод ненадёжный, хлипкий. В любую минуту оставшиеся охранники могут открыть огонь на поражение. Пропадать, как говорится, так с музыкой! Два замка, без ключей. Взрывать нельзя. Кто пойдёт? – Мильяненков выжидательно замолк.

– Разрешите мне! – Брагин шагнул вперёд.

– Иди. Кто второй?

– Я. – Андрей потуже затянул ремень на куртке.

– Ни в коем случае! – Мильяненков побледнел.

– Пока не нужно. Андрюха. – Брагин положил руку на плечо Озирского. – Двоих брод может не выдержать. Потом, когда я буду у цели, ребята мне помогут, если сам не справлюсь. Но тебе я бы не советовал лезть в болото. Ты ведь тяжело болен, просто пока этого не понимаешь. Такое бывает в горячке боя, ты уж мне поверь. Мы все и так знаем, на что ты способен. Останься пока…

Роман говорил мягко, даже просительно, чем удивил собравшихся. От него никто и никогда не слышал столь проникновенных слов.

– Товарищ капитан, задание понял. Разрешите выполнять!

– Один пойдёшь? – Всеволод рванул ворот куртки – ему не хватало воздуха.

– Если что, Аську не оставляйте, – шепнул ему Брагин и нырнул в дым.

Мильяненков даже не успел отдать приказ, и только запоздало кивнул вслед Роману. Фары так и били своими лучами, теперь уже в спину. Брагин определил по карте то место, где начинался брод, прикинул на глаз расстояние. Потом, без особого труда выдернув с корнями сухое деревце, сиганул в берега в топь.

Оставшиеся на берегу не хотели мириться с тем, что на опаснейшее задание пришлый парень отправился в одиночку. Но дым вскоре скрыл Романа от них, и теперь оставалось только ждать. Андрей мучился больше всех – он бегал по берегу, еле сдерживаясь, чтобы не прыгнуть следом за Брагиным. Другие омоновцы уже начали выламывать себе слеги.

– Стоять! – остудил их пыл Мильяненков. И добавил сипло: – Ни черта не вижу…

Там, за дымовой завесой, щёлкнул выстрел. Плеснула стоячая вода, и забурлили вырвавшиеся со дна болота пузыри. Сухой, отрывистый звук повторился. А когда дым отнесло ветром в сторону, все увидели, что Брагина на тропе нет.

– Убит?.. – не веря своим глазам, выдохнул Андрей, и вдруг взорвался: – Снайпер есть у вас или нет? Славка, где снайпер, мать твою?! Вы так всех ребят положите задаром!

Собравшиеся как-то позабыли, что Озирский не имеет права тут командовать, и стали объяснять, что снайперу здесь делать нечего. Водянистая травяная каша колыхалась, отражая свет фар, огонь трещал, вырываясь из-за стволов берёзок, а Брагина всё не было.

– Голованов! – позвал Мильяненков снайпера, которого всё-таки решили подключить.

Он указал на самую высокую берёзу, что-то торопливо сказал, то и дело, оборачиваясь к болоту.

Голованов кивнул:

– Есть!

– После этого – Калистратов, Шушерин, Лекарев – ко второму входу!

– Ромка жив! – вдруг вполголоса, не веря своим глазам, произнёс Андрей.

Остальные тоже зашумели, облегчённо вздыхая – у каждого словно свалилась гора с плеч. Роман был уже около ольхи – весь мокрый, без берета. Он выпрямился во весь рот, показал два раздвинутых пальца, и стоящие на берегу поняли – охрана нейтрализована. Потом Брагин сделал приглашающий жест, вызывая к себе подмогу. Огонь как раз добрался до ольхи, и самого Романа то и дело заволакивало дымом.

* * *

Андрею всё же пришлось остаться на берегу – судорога свела обе руки, особенно правую, и хотелось орать от боли. В таком виде в болоте делать нечего, только другим станешь обузой – это он прекрасно понимал. Озирский, обессилев, присел на траву и удивлённо подумал – а как Ромка оказался около второго входа? Он ведь был сброшен двумя выстрелами с тропы, а потом минут пять-семь не поднимался…

Скрипя слегами и матерясь, парни продвигались к Роману, и Озирский вновь потерял друга из виду. Проклиная себя за слабость, за дурацкую, несвоевременную болезнь, Андрей привалился затылком к стволу берёзы. Он смотрел на лучи автомобильных фар, классически прямые в плавающем дыму. Потом до него донёсся стук металла о металл. Загорелась одна из берёзок, нависшая над трясиной, за ней – сухая ольха. Пламя резво бежало вверх по стволу, по голым корявым веткам.

Удары, ритмичные и пронзительные, следовали один за другим, без остановки. И вдруг в уши плеснул радостный крик женщины, перешедший в многоголосую какофонию звуков – рыдания, визг, хохот, брань. Андрей вскочил и бросился к болоту, желая сам, своими руками, вывести на берег хоть одного…

В это время в дыму проявился Брагин. Мокрый, страшный, похожий на дикого зверя, он вытащил на твёрдую землю молодую женщину, в лифчике и рваной нижней юбке. Обе её руки в локтях были перевязаны грязными мокрыми бинтами. Андрей взглянул в лицо освобождённой пленнице и подумал, что где-то уже видел её. Впалые щёки, синяки под карими большими глазами, родинка на левой щеке… Где же они встречались?

Озирский решил помочь женщине сесть на землю и рукой почувствовал, что скользкий шёлк натянут на круглом животе, залепленном грязью и тиной. Он тут же всё понял и заглянул в это когда-то красивое, а теперь жуткое, измождённое лицо.

– Илона Саламатина? – наугад спросил Андрей.

Женщина, хлестнув его по щеке спутанными длинными волосами, в панике шарахнулась назад. Брагин и другие омоновцы уже занимались остальными узниками, выводили их, усаживали на сухую траву. Цепочка растянулась по всему броду. Ольха полыхала, рассыпая себя тучи искр, и вечер казался праздничным, даже карнавальным. Впрочем, это ведь и был праздник – обречённые получили свободу.

– Да… Вы меня знаете? – Илона всхлипнула. – Меня около «Болгарской Розы» запихали в такси. Увезли сначала на какую-то дачу, а потом – сюда.

– Илона, вас искали с самого начала, – сообщил ей Андрей. Знали, что вы живы. По крайней мере, надеялись на это. А как на самом деле всё было?

– Элеонора очень ласково со мной разговаривала. Даже определила по сердцебиению, что у меня будет мальчик. Предложила поколоть меня витаминами, потому в траншее плохие условия, мало света. Колола по несколько раз в день, а потом слушала его сердечко. А мне всё хуже и хуже становилось. Нора, наоборот, с каждым днём веселела. Наконец, сказала: «Всё в порядке!» С тех пор мне уже уколы не делали, сколько я ни просила. Мне так плохо стало, что я думала – умру сегодня…

Андрей, процеживая воздух сквозь зубы, снял с себя куртку и набросил Илоне на плечи. Перед ним в дыму словно возникла красавица в белом халате, которая и его на короткое время превратила в «бревно». Лицо Мадонны и душа ведьмы – что может быть страшнее?..

Калистратов привёл к ним благородного вида даму лет сорока пяти, тоже с перевязанными локтями. Впрочем, у этой был завязан бинтом и левый глаз. Брагин вытащил на берег парнишку лет семнадцати, опустил его под кустик и стал раскуривать сигарету.

– Ромыч, как ты в живых-то остался? – Андрей уцепился за ствол берёзы, что не упасть – так дрожали колени.

– Видишь, винтарь снайперский валяется у пенька? Не ворон же стрелять они здесь собирались. А, если честно, чуть не пришлось тебе заботиться об Аське и нашем ребёнке. Спасибо дымовой завесе – спасла…

– А как ты пробрался к ольхе? – не мог сообразить Андрей.

– Под водой сделал рывок – иначе никак было. Мышцы здорово забил. Ну, ничего, пройдёт. – Брагин махнул рукой подошедшим врачам. – Сюда давайте, быстро! Очень много тяжёлых…

Какой-то тощий мужчина широко раскрытыми глазами смотрел на горящие деревья, но, похоже, ничего не видел. Он только икал, шевеля изжеванными, покрытыми кровавой коркой губами. Вены у него, как и у всех были стянуты, и Андрей вспомнил, что у него под рукавами есть точно такие же бинты. Ещё один подросток синхронно дёргал левой рукой и головой, и в то же время механически, бессмысленно всхохатывал.

– Сбили замки? – спросил Озирский, склоняясь к зажигалке Брагина.

– Как видишь. Нам изнутри очень помогли. Когда человек на свободу рвётся, его фиг удержишь, – заметил Роман.

– Папу моего убили, а потом меня похитили, – вдруг сказала Илона, приподнимаясь. – Его страшным образом убивали… Утопили в ванне. – И она горько заплакала.

Рядом, на носилках, со свистом дыша, лежал плешивый дядька с обвислыми щеками. Он приподнял лиловые веки, улыбнулся и сказал голосом человека, которому пришлось долгое время молчать:

– Спасибо вам, ребята! Спасибо. Умираю свободным! Много там народу погибло, в землянках. Теперь и тела их сгорят. По нескольку дней вместе с мертвецами мы жили. Как только сумели вы найти нас? За кого молиться у престола Божьего?

– Как вас звать? – Всеволод Грачёв присел рядом с носилками.

– Кознов. Кознов фамилия моя… На рынке грушами торговал. Мамедову не заплатил дань.

– Мамедов убит, – сказал Всеволод и поднялся, чтобы успеть переговорить с другими освобождёнными.

– Да неужто?! – радостно воскликнул Кознов, перекрестился и затих.

Потом так и лежал со светлой улыбкой на лице – даже когда его сердце перестало биться.

Андрей не понимал, чем его так раздражает Илона, которая вцепилась в рукав водолазки и прижалась ледяным своим животом. Потом Озирского едва не вырвало – изо рта молодой женщины шёл отвратительный, трупный дух. Андрей не раз видел покойников, найденных в подвалах и на чердаках. Они, если долго лежали, воняли в точности так же. Но Илона была живая, и это вызывало вопросы.

Уплывали в дым носилки, и Всеволод насчитал их девятнадцать штук. У троих лица были уже закрыты, шестнадцать человек были в критическом или тяжёлом состоянии. Те, которые могли, шли своими ногами. А трое так и не увидели пусть дымного, но неба над головой. Они не дождались, когда их вытащат из болота грязные, злые, и всё-таки свои люди. Увядшие, кое-где обгорелые деревья шумели над ними, но порадоваться свободе эти мученики не успели.

– Пойдёмте, – сказала Илоне врачиха и тоже поморщилась от запаха. – Вам сколько лет?

– Двадцать один с половиной. – Илона встала, опираясь на руки Андрея и женщины в белом халате.

– Какой срок у вас? Месяцев шесть, седьмой? – прикинула на глаз врачиха.

– Да. Я в декабре собиралась рожать, под Новый год.

Врачиха обернулась к Грачёву и шёпотом сказала ему:

– Бедная девочка, у неё же замерла беременность. И, кстати, уже давно…

Волосатый юнец всё ещё сидел под берёзой, обхватив руками колени, и не поднимал головы. Брагин подошёл к нему, разулся. Вылил из сапог болотную воду, очистил форму и ударил кулаком по стволу берёзы так, что посыпались жёлтые листья.

– С-сука я… Берет потерял! – Он горящими от бешенства глазами посмотрел на врачиху. – Вам удивительно? Если бы вы только знали, что значит для меня чёрный берет! Долго надо объяснять…

Женщина вдруг вскинула голову:

– Почему же? Я всё понимаю. Видела вас зимой, по телевизору. Вы сидели у печки там, на базе, в Прибалтике.

– Да, верно, он из Риги, – удивлённо подтвердил Андрей.

Сам он смотрел не на Романа, на Илону Саламатину. Вот оно что, всё правильно! Беременность замерла, и плод разлагается. Шведско-русскому ребёнку не суждено было жить. Он стал объектом варварских опытов ещё до рождения, расплатившись по счетам своего деда.

Омоновцы и оперативники переговаривались и курили, светя в дыму огоньками сигарет. За болотом гудел пожар. Стал накрапывать дождь, и Андрей про себя подумал, что сильный ливень вполне может сбить пламя. Брагин клоком ваты промокнул кровь на виске – новая рана оказалась как раз на месте того, давнего шрама.

Озирский тем временем помог встать тонколицей даме, спросил её:

– А вас как величать?

– Исаева Аделина Никандровна.

– Вы давно здесь? – Озирского словно кто-то кольнул в сердце.

– Месяц, наверное. Я вижу, что на дворе уже конец сентября. А меня взяли в августе, из-за долгов мужа. Стали колоть, помногу. Все вены изуродовали. Интеллигентными садистами заправляла очаровательная женщина по имени Элеонора. Я сначала подумала, что это больница. Они ведь все в белых халатах ходили, явно имели медицинское образование. Меня сонную сюда привезли, и ещё несколько дней очнуться не давали…

Подошла девушка в белой шапочке и куртке, подала Аделине гранёный стакан с горячим чаем. Бывшая узница набросилась на него с невероятной жадностью. Она долго пила, стуча зубами о стекло, а потом снова повернулась к Андрею.

– А потом я поняла, что это всё – как в фашистском концлагере. Читала про такое, ужасалась, но не думала, что самой придётся… У меня кровь излилась в левый глаз. Текла и текла, не останавливаясь. И глаз в итоге лопнул. А Нора сидела рядом и по часам замеряла, когда именно это случится. Что-то ввела мне такое, что я даже кричать от боли не могла. Надеялась, что сердце разорвётся. Жаль, что выжила. Правда, вспомнила потом, что в молодости этого самого мужа у лучшей подруги отбила. И её мать крикнула мне тогда, прямо на свадьбе: «И как только глаза у тебя, стервы, не лопнут?» Значит, заслужила, и надо стерпеть…

В здоровом глазу Аделины трепетал потухающий под ливнем огонь. Врачи, наконец, добрались и до неё. Озирский отошёл, чтобы не мешать им.

– Только пусть об этом в газетах напишут! – Аделина грязными длинными ногтями сдирала с глазницы повязку. – Не скрывайте ничего от людей, не щадите их. Пусть знают, что вокруг творится!

Брагина позвал Мильяненков, и он ушёл, договорившись встретиться с Андреем у автобуса. «Вертушки» уже давно улетели, и возвращаться в город предстояло автотранспортом. Грачёв, увидев, что Андрей остался вдвоём с неподвижным мальчишкой, быстро подошёл к ним.

Тем временем из болота удалось вытащить ещё три тела – двух охранников, нейтрализованных Брагиным, и задохнувшуюся девочку лет четырнадцати. Калистратов сказал, что там остались ещё трупы. Но подобраться ним никак нельзя – огонь отрезал все пути. Главное, что всех выживших удалось спасти, и теперь нужно их как можно скорее развезти по больницам.

Когда народ в основном переместился к автобусам и санитарным машинам, Андрей присел на корточки перед мальчишкой. Тот, похоже, тоже чем-то сильно наколотый, сидел неподвижно, как скульптура. Серые грязные его волосы свешивались на глубокие глазницы. Озирский с Грачёвым не видели, перевязаны ли у него вены, так как парень, единственный из всех, был одет по-человечески – в куртку из разноцветных лоскутков кожи и голубые, потрёпанные снизу джинсы.

– Как тебя звать? – тихо спросил Озирский, положив ладонь на голову парня.

Тот то ли вскрикнул, но ли кашлянул. А ответил не сразу.

– Лощилов Иван, – наконец произнёс он, не поднимая глаз.

– Сколько лет?

– Семнадцать.

Грачёв обнял Лощилова и попытался поднять:

– Вставай. Сейчас мы возвращаемся в Питер. Скажешь адрес, и отвезём тебя домой, к матери.

– У меня матери нет! Она погибла… – всхлипнул Иван, а потом разрыдался.

Он ревел тихо и страшно, под курткой тряслись острые лопатки. Давно немытая шея окаменела под сальными лохмами.

Озирский мягко, но властно поднял его голову за подбородок:

– Мать бандиты убили?

– Н-нет… Несчастный случай, – выдавил парень сквозь стиснутые зубы.

– А что с тобой там делали? В «Лазарете»?

– Ничего, собственно. Не успели, наверное. Я был в резерве у Элеоноры. Только вот ещё до неё кололся, в ломках лежал.

– Отец-то есть у тебя? – поинтересовался Грачёв. – Или другие родственники? Не один же живёшь.

– Отец дома сейчас, – согласился парень.

– Так поехали к нему! – Всеволод дёрнул Лощилова за рукав. – Нечего тут сидеть, сейчас все уедут. Ночь скоро уже…

Они, с двух сторон, энергично подняли парня под локти, повели по тропинке. Он, шагая неловко, неуверенно, то и дело спотыкался. А потом вдруг заговорил, хотя его никто ни о чём уже не спрашивал.

– Мать мою молнией летом убило. Ещё двух сестёр и двух племянников маленьких…

Озирский с Грачёвым остановились, как вкопанные. Шелестел вокруг усиливающийся дождь, тлели за трясиной угли от недавнего пожара и рычали моторами автомобили на дороге. Около них стояли, покуривая, оперативники, омоновцы и военные. Ждали только их троих, но Всеволод с Андреем как будто об этом позабыли.

– Тогда выходит, что ты, дружок, не Иван Лощилов, – заметил Грачёв. – Ты уж с нами-то не темни. Мы ведь добра тебе желаем.

– А кто же я тогда? – спросил парень, дёрнув сизыми губами.

– Забыл своё имя? – удивился Андрей.

Он взял парня за плечи, развернул к себе и откинул волосы с его мокрого, в грязных разводах, лба.

– Так я напомню. Ты здорово на своего отца похож. Ни с кем тебя не спутаешь.

– Да, похож, все говорили, – согласился парень.

– Как же тебя звать на самом деле? – Андрей уже не мог сдержать радостного смеха.

Парень набрал в себя воздуху, закрыл глаза и выдохнул, что, наконец, решившись:

– Антон Аверин…

* * *

До города они ехали в военном фургоне, где вдоль стен стояли скамейки. Все присутствующие слушали Антона. Он говорил без умолку, то и дело, отхлёбывая из кружки крепкий чай. Переодевшийся в сухое Брагин закинул ноги на противоположную скамейку. Он всё ещё горевал из-за берета. Всеволод с Андреем расположились справа и слова от Антона, время от времени побуждая его продолжать рассказ.

– Почему ты назвался чужим именем? – спросил Озирский, похлопывая Антона по колену, и тот увидел бинт на его руке.

– Что с вами? Вас ранили? Ой, и на второй руке тоже!..

– Киска поцарапала.

Андрей не хотел вдаваться в подробности и объяснять, каким образом удалось напасть на след «Лазарета Келль». Не хватало Антону ещё и этой вины. Он и так не в себе, и реакция может оказаться непредсказуемой. Тогда к чёрту все поиски, если профессорский сынок в итоге тронется умом окончательно.

– Так почему ты называл себя Иваном Лощиловым? – повторил вопрос Андрей.

Мощный мотор грузовика ревел, заглушая их голоса; то и дело приходилось кричать. Кузов дрожал, скамейки тряслись, и тошнотворно воняли бензином. Озирский с Грачёвым должны были забрать с аэродрома «Жигули», и уже на них отвезти блудного сына к отцу. Впрочем, дорога предстояла ещё долгая, и можно было немного отдохнуть.

– Потому что он стал Антоном Авериным, – загадочно ответил парень.

– Не врубаюсь, – признался Озирский.

Грачёв вдруг пристально взглянул на Антона:

– Лощилов, выходит, погиб?

– Да… Но это не я, не я виноват! Его Никола порезал, племянник Макара со Ржевки. Я же человека не могу убить. Что вы, я совершенно не такой! Я даже за «сено» не решусь это сделать…

– Даже за «сено» не решишься? Очень хорошо! – Грачёв сильно ударил Аверина по плечу, и тот даже охнул. – Как всё было, Антоха? Говори правду, не бойся. Я вижу, что убийца из тебя никаковский. Значит, Никола?

– Тогда, тридцатого августа, мы поехали на Ржевку. Вместе с Лощиловым и Рогозиным… Сейчас какое число, а? Я, как вылез из болота, всё спросить хотел.

– Двадцать девятое сентября, – хмуро ответил Всеволод. – Почти месяц ты там отчалился.

– То-то я вижу – осень уже натуральная. А тогда ещё лето было…

– Рогозин – это Бен Палеев? – уточнил Озирский.

– Ага, – по-детски ответил Аверин. – А откуда вы знаете?

– Я почти всё знаю, – загадочно ответил Андрей. – Не понимаю только, почему он так себя называл. Он же не сын этой проститутки.

– Его мать у Палеевой квартиру убирает. Ну, а Славка для понту называет себя сыном Людмилы. Она ему клевые вещи задарма отдавала, сигареты «Мальборо». Добрая тётка, он говорил, ничего не жалеет. А Славка своей матери стесняется, уборщица ведь! – понимающе сказал Аверин.

Он явно ещё не знал, что дружка его нет в живых.

– Уборщицы, значит, стесняется, а проститутку уважает?

Брагин, который до этого молча прислушивался к разговору, счёл нужным вмешаться. Он несколько раз глубоко вдохнул, потом резко выдохнул. Широкие его плечо поднимались и опадали, как кузнечные мехи.

– Папе моему всё это сильно не нравилось, – продолжал Антон. – Он не хотел, чтобы я дружил с этими ребятами, да и Лиза ему не показалась. Всё грозил мне, что я плохо закончу в этой компании, просил одуматься. Ну, а меня затянуло уже. Когда Лощилова Никола пырнул насмерть, Макар мне сразу сказал: «Всё на тебя повесим, если где вякнешь! По «мокрому» пойдёшь, и я сделаю так, чтобы лет на десять закрыли». Понятно, племянника своего отмазать хотел. Они с Лощиловым сцепились за «сено». Ванька приёмчики разные знал. Его кличка была Айвенго. Это как если имя Иван на английский лад прочитать. Лощилов Николу на пол швырнул, а тот притих. Когда Айвенго отвернулся, вскочил и всадил ему нож под лопатку. Кровь на пакет с «сеном» налилась, а Макар его мне в карман положил. Рогозин, то есть Бен, ждал меня в машине. Макар велел сказать ему, чтобы ехал с Богом. А я, короче, попозже погребу. Мне будто бы какой-то вопрос решить надо. Я вышел и всё Бену сказал. Тот уехал. Я уже понял, что мне от цыган не отделаться. Ещё, думаю, в табор заберут, и шляться с ними придётся. Я ведь единственный, кто видел, как дело было. Макар потом говорит: «Раздевайся и влезай в его шмотьё. А твоё барахло мы в крови намочим, на тело напялим и отдадим зарыть. Теперь ты – Иван Лощилов. Будешь лишнее болтать – пошлём кланяться ангелам. – Антон дёрнул острым кадыком. – Потом они труп куда-то дели, я не знаю. Вроде бы, у Макара с Али Мамедовым какие-то «тёрки» были. Никола говорил, что Лощилову всю рожу разбили, прежде чем отдать хоронить. Мамедова хотели запутать, да и остальных тоже. А мы с Айвенго были похожи, только он ростом выше и в плечах шире. Мамедов про это вряд ли знал, он при жизни Лощилова не видел. А я шмаре Макаровой две недели потом прислуживал, пятки чесал. – Антон впился грязными пальцами в скамью. – Она мне и трахаться предлагала, в постель к себе тащила. Беленький, говорит, молоденький, соколик…

– Ну, даёт! – Роман скинул ноги со скамьи. – А ты что?

– Да нужна она мне! Старая уже, жирная. Французскими духами кропится, а несёт от неё, как от параши. Да и что я, ошизелый? Макар меня за такой на гуляш порежет… Я кофе варил, на подносе подавал – и цыганам, и их гостям. А потом свинья эта Макару наплела про меня разного, и поехал я в «Лазарет». Две недели там отсидел, получается.

– Рабом был? – уточнил Андрей.

– Вроде как…

– Понравилось? – поддел его Озирский.

– Да вы что! – Антон содрогнулся. – Навек теперь запомню.

– Так тебе и надо, – жёстко сказал Андрей. – Не будешь шляться по злачным местам. Чего тебе не хватало? Мало, что отец почти всю семью разом потерял, так ты его добить решил? Тебе бы от него не отходить, а ты, дерьмо собачье, десять лет жизни у человека отнял. Теперь на колени перед ним вставай, вымаливай прощение! Как тебя ещё в живых оставили?

Андрей медленно ронял слова сквозь зубы, и Грачёву казалось, что он сейчас врежет парню в челюсть.

– Наверное, Господь отца твоего пожалел, решил не отнимать последнего отпрыска. И чтобы теперь ты из дома – ни ногой! Узнаю, что за старое принялся, лично морду набью.

– Лиза… – вдруг произнёс Антон имя своей подруги. – Если бы не она, я не втянулся бы. Вместе кололись, за компанию. Она такая одинокая была! Хорошая девчонка, Лиза Сазонова, но страшное с ней случилось. Родной отец изнасиловал, представляете? Даже не отчим! Ей всего тринадцать тогда было. Можно мне хоть с Лизой увидеться? Я и её постараюсь вытащить…

– Нельзя, – ответил Грачёв, не глядя на Антона. – И не вытащишь ты её уже никогда.

– Почему? – истерически крикнул парень. – Вы не имеете права!..

– Ты о правах своих Мамедову бы рассказал, – посоветовал Грачёв. – Они с Павлом Шурдутом Лизу твою убили, да и Рогозина тоже. Ребята тебя спасти хотели, да сами в западню попались. Столько по твоей милости народу погибло, а могло ещё больше!

Грачёв старался не смотреть на Аверина – так хотелось дать ему по шее.

– А Лиза тебя за что-то любила. Непонятные существа эти женщины, честное слово. С моей точки зрения, ты гроша ломаного не стоишь. Лиза всё мечтала тебя освободить, бегала, ко всем приставала. Вот и попалась на глаза Мамедову. Он использовал её в своих целях, а потом убрал от греха подальше.

– Как он её убил? – Аверин тусклым взглядом смотрел на Грачёва.

– Из пистолета.

– А Рогозина?

– Тоже. Ещё один с ними погиб, взрослый, Чолин, – добавил Всеволод.

– И Серёгу?.. – оторопел Аверин. – Он же в авторитете был.

– Ну и что? Самого Ювелира больше нет, что там о Чолине горевать? Говорю же – как Смерть с косой прошла. А ты вот остался – дуракам везёт, – подвёл итог Грачёв.

– Значит, Лизы больше нет. – Антон отвернулся и закрыл лицо руками.

Всеволод несколько минут молчал. Потом заговорил снова:

– Что ж делать, Антон Николаевич? Не нужно было и тебе, и ей таскаться по подвалам и садиться на иглу. Отец изнасиловал, мать убило молнией… Это всё ужасно, и нет таких слов, чтобы утешить пострадавших. Нет таких слов! – повторил Грачёв. – Но даже самый жестокий удар судьбы не даёт права на то, чем вы занимались. Нельзя сразу начинать колоться, бросаться в объятия шпаны и мафиози. Эта публика перестрадать не поможет. Да, тебе повезло. Лизе – нет. Ты вытащил счастливый билет в лотерее. Так будь же благодарен судьбе за спасение – и тогда, на Ржевке, и сейчас. Мог ведь и заживо сгореть.

– Я не знаю, как вас звать, – обратился Антон к Брагину. – Но я знаю, что вы всех спасли. Там, в траншеях, всё время не хватало воздуха. А когда начался пожар, многие сразу же умерли. Они и так-то еле дышали… Мы трупы оставили там, в огне. – Аверин улыбался, и глаза его были безумными. – Пламя бежало за нами, как живое. Стало жарко, будто в духовке. Многие посдирали с себя одежду. Ломанулись туда, ко второму входу. На одном пацане брюки вспыхнули, и он тоже умер. Мы поняли, что нас хотят сжечь, чтобы не вышли, не рассказали ничего. Но всё равно радость была – ведь нас нашли, спасают! Узнали откуда-то про «Лазарет Келль»! Только не могли понять, каким образом. Элеонора нас уверяла, что мы обречены на гибель, и заведение это недосягаемо. Карту даже показывала. Место, короче, совсем глухое, и ни одна живая душа сюда не забредёт. Подступы кругом заминированы, всё под контролем. И мы даже сразу не поверили, что нас вытащат. Женщин и детей пропустили поближе к решётке, к воздуху. Выстрелы мы все слышали. Кто молился, кто ругался, а кто ревел в голос. А потом вы подошли… Как вас зовут? – Антон вдруг стал очень похожим на своего отца-профессора.

– Роман Григорьевич, – ответил за Брагина Озирский.

– Роман Григорьевич нас успокаивал сквозь решётку, – сообщил Аверин. – Даже анекдоты рассказывал. Огонь ведь уже подпирал, и мы задыхались. Он руку просунул в щель, детей по головам гладил, а женщинам слёзы вытирал. Просил помочь, изнутри навалиться. Потом уже другие подоспели. Но он первым был. Я не запомнил тот момент, когда замки поддались. Очнулся уже под берёзой…

Из военного грузовика Озирский, Грачёв и Антон Аверин пересели в синие «Жигули», всё это время дожидавшиеся на парковке около аэродрома. В это время совсем рядом лихо развернулась чёрная милицейская «Волга», из которой выскочил Геннадий Иванович Петренко. Очки его блестели радостно, как лампочки на новогодней ёлке.

– Приветствую вас и поздравляю!

Он видел, что ребята торопятся поскорее доставить парня домой и не хотел их задерживать.

– Когда освободитесь, езжайте сразу на Литейный. Захар Сысоевич домой не уедет, пока с вами не пообщается. Кстати, родственники спасённых требуют свидания с Андреем – чтобы в ноги ему поклониться…

– Этого ещё не хватало! – испугался Озирский. – Я потому и из больницы сбежал, что у меня нет ни минуты свободного времени. Сегодня воскресенье, а в понедельник мне нужно быть на службе. Между прочим, как следует выспаться тоже не мешает…

– Ты, наверное, бредишь, – кротко заметил Петренко. – Раньше, чем через две недели, я тебя до работы не допущу, своей властью. Потом получишь осложнение, так вообще на месяц исчезнешь, а то и на два. Сегодня доложишься полковнику – и на больничный, шагом марш!

– Ноблесс оближ – положение обязывает. – Озирский причесал волосы перед маленьким зеркальцем. – Приказ приказом, Иваныч, но дело по «Лазарету Келль», к сожалению, не окончено. К Горбовскому, разумеется, я приеду, а вот пресс-конференцию для родственников давать не стану. Пусть своими близкими занимаются, а не мне кланяются в ножки.

– Ладно, там видно будет, – махнул рукой Петренко.

Он уже знал, что нашёлся Антон Аверин – Грачёв сообщил ему это по рации.

– Не буду сейчас болтаться под ногами. Везите парня к отцу, и быстро назад. Полковник тоже отдохнуть хочет. А уж генералу он будет докладывать в понедельник днём, когда дело окончательно прояснится.

Грачёв гнал машину и жалел, что не может заставить её взлететь. «Жигули», визжа покрышками, то и дело подрезали попутчиков. Всеволод сигналил даже чаще, чем было нужно, и ему хотелось ехать с сиреной, с мигалкой. Уже стемнело так, что даже при свете фонарей приходилось напрягать зрение. Антон Аверин жадно смотрел на мигающие огоньки, шевелил губами, словно у него начисто пропал голос. Потом он как будто очнулся и поднял голову.

– У меня день рождения девятого сентября, – неожиданно сказал он, и Озирский с Грачёвым вздрогнули. – В тот день Ромена, толстая свинья, закатила мне оплеуху и плеснула горячим кофе в лицо. Мне повезло, потому что брызги не попали в глаза. Сейчас я решил, что девятого никогда больше не стану праздновать. Стану отмечать в конце месяца. Двадцать девятого числа буду звать гостей и зак5атывать пир. Целый год стану горбатиться, копить «бабки», а потрачу за один великий день. Жалко, что Лизка Сазонова уже никогда не придёт. Мы ведь пожениться с ней через год хотели. Её похоронили уже?

– Да, прямо сразу зарыли около кладбища, – хмуро ответил Озирский. – Рогозин и Чолин лежат с ней в одной могиле. Но, конечно же, их оттуда извлекут для проведения экспертизы, а потом перезахоронят по-человечески. Если хочешь, можешь поучаствовать. Место нам известно, так что с этим проблем не будет.

В этот момент машина затормозила около того самого дома на Витебском проспекте, куда Всеволод с Андреем приезжали тринадцать дней назад. Сейчас им казалось, что с того далёкого вечера пошло по крайней мере несколько лет.

Все трое вошли в подъезд, и Антон долго гладил почтовый ящик, перила на лестнице, ручку двери, стёкла и подоконники. Когда они оказались около квартиры, парень обессиленно привалился к косяку и закрыл глаза. Ему очень хотелось встретиться с отцом, и в то же время было стыдно, страшно.

Сопровождающим Антона тоже вспомнилось своё, недавнее. Всеволод будто бы снова увидел онемевшую от неожиданности и восторга Лилию, когда он субботним поздним вечером позвонил в её квартиру, держа в руке чемодан. Он слышал радостный визг Костика и Яшки, которые сразу же вскарабкались на руки, обхватили за шею, чуть не задушив его от избытка чувств. Наконец-то они дождались своего настоящего отца, по которому так долго скучали.

Андрей же вспоминал, как выбирался из забытья, не понимая, куда его везут, и кто находится рядом. Он сразу же увидел Филиппа и узнал его, но ещё долго не показывал этого – потому что не верил в своё чудесное освобождение. Потом из тумана выплыл Севыч, и за рулём «Волги» оказался Тим Крафт – ещё двое его спасителей, которым Андрей до конца дней своих будет обязан и благодарен.

Ради него три человека пошли на стволы и ножи, подставили свои головы под топор закона, но даже не подумали об этом. И сейчас в ушах Озирского снова прозвучал тихий, хриплый, прокуренный голос человека, имя которого только что пытались вырвать у него под пытками: «Андрей, я тебе не кажусь. Ты действительно свободен. Всё происходит наяву. Мы успели вовремя…»

– Нажимай звонок, а то нам некогда! – шепнул Озирский Антону Аверину.

Тот, еле-еле подняв руку, ткнул пальцем в кнопку. За дверью слабо звякнуло, и Всеволод отвёл холодную руку парня, позвонил сам. Послышались шаги, потом стихли.

Профессор раскашлялся, а потом спросил простуженным голосом:

– Кто там?

– Мы, Николай Николаевич! – весело сказал Озирский.

Профессор поспешно защёлкал замками и загремел цепочкой. Всеволод отодрал Антона от стены и поставил его перед собой, поддерживая сзади.

Хозяин распахнул дверь и дико вскрикнул, не веря своим глазам. Потом медленно развёл руки в стороны, качнулся вперёд и сомкнул объятия. Антон, всхлипывая, впился пальцами в отцовский пуловер. Каждый из них уткнулся лбом в плечо другого, и на лестнице воцарилась тишина. Лишь где-то внизу звонко щёлкали подкованные каблучки, а на Витебском проспекте рычали машины.

– Антошка, сынок! Живой… Антошка-а!

Аверин отступил на шаг и стал оглаживать ладонями лицо сына, словно не веря в то, что он вернулся.

– Да где же ты был, шалопай? Каким местом думал? Хоть бы пожалел отца родного – один ведь ты у меня теперь!..

Антон, захлебываясь слезами, вдруг сполз вниз, встал на колени. И, поймав руку профессора, прижал её к своим губам.

– По-моему, мы здесь лишние, – шёпотом сказал Озирский Грачёву.

Тот согласно кивнул:

– Пойдём скорее, нас же Горбовский ждёт.

Николай Николаевич вдруг вспомнил о том, что рядом стоят спасители сына, и его прошиб холодный пот. Представив, каким чёрствым и неблагодарным он предстал перед этими людьми, профессор растерянно огляделся по сторонам. Там, где только что стояли молодые мужчины в болотных сапогах и прорезиненных куртках, было пусто. Брутальные ангелы-хранители пропали тихо и таинственно, как призраки, и профессор Аверин теперь не мог поручиться за то, что они существовали вообще.