Машина Минца была в ремонте, а Горбовский недавно продал свою «семёрку». Он давно уже мечтал о чём-то более солидном – сначала о «Волге», а теперь – об иномарке, но только с левым рулём. Сейчас Захар или пользовался служебным транспортом, или ездил на общественном – если не находилось свободных машин ни в Главке, ни в депутатском гараже. Бывало, он подсаживался и к своим сотрудникам, если им было по пути.

Но сейчас, вернувшись в казённой «Волге» на Литейный, они с Сашей отправились пешком по набережной Кутузова, мимо Летнего сада к Васильевскому острову. Дождя, на счастье, не было, и в разрывах туч прыгала белая луна: мерцали в вышине звёзды, и неподвижно горели огоньки планет. В горбатой мокрой мостовой отражались фонари, а гранитные плиты были скользкими, как лёд. Когда переходили Лебяжью канавку, Захар споткнулся и едва не упал.

О своей безопасности Горбовский и Минц сейчас не думали. Они предполагали, что как раз сейчас им ничто не угрожает. Стеличек и его клиенты прекрасно понимали, что без Гюлиханова менты слепы, как котята. Раз Алим не успел передать им те сведения, ради которых, собственно, и был внедрён в банду, партия выиграна. Инопланетянин великодушно предоставил легавым возможность погоревать на романтически-красивом месте.

Всеволод остался на Торжковском рынке, всецело отдавшись хлопотам, связанным с расследованием убийства, а затем – с транспортировкой тела во Владикавказ. За то, что «груз-200» будет доставлен в лучшем виде, и похороны пройдут со всеми почестями, Захар не сомневался. Не в первый раз увозили в «цинке» ребят из Ленинграда на родину, но именно сейчас особенно хотелось броситься в чёрные воды Невы и камнем пойти ко дну…

Бредущим вдоль парапета казалось, что одежда их промокла насквозь. И если на чёрном плаще Горбовского пятна были не так заметны, кремовая материя минцевского макинтоша стала тёмной и тяжёлой. Оба молчали, и ни один не решался нарушить тишину ночного города. Так они миновали поворот на Кировский мост, и под ногами заблестели плиты уже Дворцовой набережной. Слева выстроились подстриженные липы, справа плескалась Нева. А впереди была ещё длинная дорога – особенно для Захара, которого на Морской набережной ждала пустая, скучная квартира.

Внезапно Саша остановился. Они как раз проходили мимо Эрмитажа, который тоже выглядел непрезентабельно. Его погасшие окна и обшарпанные стены сделали тоску совершенно невыносимой. Горбовский даже не сразу заметил, что спутник отстал, и некоторое время двигался, как во сне.

Потом нехотя повернулся:

– Сань, ты что?

– Захар Сысоевич, пока мы шли, я всё думал… Надо же что-то делать. Выход есть, и мы должны найти его. Сначала я был в отчаянии, но потом нащупал довольно-таки перспективную идею…

Кроме них, на ветреной Дворцовой набережной не было никого. Захар и Александр стояли в клубах уже осеннего тумана, словно в страшном сне или на другой планете. Знакомый силуэт Петропавловки тоже таил в себе неясную угрозу.

– Что за идея, Саня? – устало, без всякого энтузиазма спросил майор. Сам он не мог найти в этих дебрях даже узенькой тропинки, которая выводила бы на свет.

– Раз нет штатного агента, нужно воспользоваться агентурой Озирского…

– Не понял. – Горбовский страдальчески наморщил лоб. – Вряд ли у Андрея есть там люди. К тому же, он в отпуске, как ты знаешь. Я даже не представляю, где сейчас Андрей находится и что делает. Он ведь недавно ранен был, и как-то неудобно тревожить его на отдыхе.

Лицо Саши было мокрым и взволнованным. Всегда тщательно приглаженные волосы закурчавились и стали похожи на каракуль. А глаза сияли, как звёзды, и, заражённый его оптимизмом, Горбовский постепенно ожил.

– Он говорил, что во всех группировках своих людей имеет, в том числе и у «базарных». Да, там очень суровые законы, всем заправляют родственные кланы. Настоящая мафия – в самом классическом сицилийском стиле. Что же касается местонахождения Андрея, то я в курсе. Он снимается в трюковых сценах, в Новгородской области…

– Да он что, сказился, что ли? – оторопел Захар. – Только из санатория выпустили, он сразу – на съёмки. Мало мне боевых потерь, так ещё этот шею свернёт без пользы для общества!

– Он говорит, что так лучше восстанавливать форму, – кротко объяснил Минц. – Не думаю, что это будут очень опасные трюки, но актёрам и они не под силу. Андрея я беру на себя, Захар Сысоевич. Предполагаю, что сильно нашего общего друга не огорчу. У него, вероятно, уже застоялась кровь. Он ещё в госпитале мне жаловался, что подыхает со скуки. Кстати, Андрей, когда уезжал, предлагал обращаться, если возникнет нужда. Короче, он в претензиях не будет.

– И ты точно знаешь, где они остановились? – недоверчиво спросил Горбовский.

– Да, он в той деревне уже один раз жил, а потому описал дорогу достаточно подробно. Одним словом, захочу – найду.

– И когда ты сможешь выехать? – Захар уже заинтересовался новой идеей.

– Завтра утром, с вашего позволения. А что делать? Пропускать такую партию оружия, чтобы оно по городу расползлось? А отсюда – по всей стране? Или как? Мы же потом и будем во всём виноваты – не только перед начальством, но и перед собой. Хаджиева ликвидировали, теперь Ншан начнёт с другими группировками сводить счёты. Сколько щепок полетит, никто не знает. Алим говорил, что им должны пригнать «Хонды» последней модели. Да Тер-Микаэльянц после такого вливания вообще непобедимым и неуловимым станет. Люди уже и так боятся на улицу выходить, а если позволить бандитам продать оружие один раз, потом другой, так оно рекой сюда потечёт. Рыба ищет, где глубже, как говорится.

– Ты чувствуешь в себе достаточно сил, чтобы добраться до той деревни? – Захар уже что-то мысленно прикидывал. – Смотри, Саня, не переоцени себя. Слишком дело важное – сорвать нельзя.

– Да мне не минуты покоя не будет, пока я не использую все возможности. Вот если ничего не получится, тогда что ж…

– Значит, утром едешь? И к вечеру положение прояснится? – с надеждой спросил Захар.

– Пойдёмте скорее, пока мосты не развели! – поторопил Саша. – И я должен собраться. Не знаю, удастся ли поспать сегодня. Да мне, честно говоря, не очень и хочется.

Дождь снова посыпался, будто сквозь сито; но на сей раз он был мелкий, почти незаметный. Но сырости от него получилось столько же, сколько и от яростного ливня.

– Как думаешь добираться? – Горбовский шёл теперь быстро, пружинисто.

– На электричке, потом – на попутке. Где-нибудь, наверное, и пешком придётся идти. Ничего страшного – мне полезно поразмяться. Андрей говорил, что от станции это не очень далеко. Он там у какого-то священника живёт, насколько я понял.

– Ох, Саня! – только и смог вымолвить Горбовский.

Они свернули на Университетскую набережную, пошли в ногу, передёргивая плечами от холода и сырости. И без того еле горящие фонари совсем сдали. Шелестящая дождём ночь сомкнулась вокруг одиноких прохожих. Проскочивший на Пушкинскую площадь «Москвич» не нарушил этой ватной, густой тишины. Захар всё еще думал, но не нашёл никакого другого выхода.

Он повернулся к Минцу и снова начал рассуждать:

– Во-первых, у Андрея законный отпуск, и мне просто стыдно. Человек одиннадцать месяцев в году ежедневно рискует жизнью, больничных не берёт, если только ранение не тяжёлое, а я не дам ему спокойно догулять оставшуюся неделю! Да ещё жену он потерял, дети сейчас с матерью на даче. Трудно мужику вот так, с мелкотой. Кроме того, мы сорвём его со съёмок, а там тоже своё начальство. Поймут, что он ненадёжный кадр, да и не пригласят в следующий раз. А Андрей без этого не может – я знаю. Он же из-за нас сейчас всю группу подведёт, об этом ты подумал?

– Захар Сысоевич, таким людям, как Андрей, не нужны гарантированные отпуска для закатки овощей. Я просто вообразить себе не могу, чтобы он сейчас поднял скандал! Я расскажу ему про Алима, про всё, что тут случилось. Режиссёры будут его брать. Я гарантирую. На такие трюки не каждый согласится, да и вряд ли кто-то лучше их выполнит. Андрей горит на работе – что на той, что на этой. Для него рисковать – всё равно, что дышать. Такие люди редки, и наше счастье, что мы с ним встретились. Вот увидите, Захар Сысоевич, что я прав.

– Саня, я знаю, что ты у нас философ. – Горбовский поморщился, прикрыл лицо рукой от летевших навстречу капель.

Чёрная Нева бурлила за парапетом, и противоположный берег совсем скрылся в тумане.

– В конце концов, поступай, как хочешь! – подвёл итог майор. – Я тебя отговаривать не стану.

– Меня отговаривать бесполезно, – улыбнулся в темноту Минц, уже размышляя о том, как одеться в дорогу и что взять с собой.

Местонахождение Андрея Озирского было для него не так ясно, как пришлось изобразить перед Захаром. Но Саша вполне оправданно надеялся на то, что язык доведёт не только до Киева. Да и во время вынужденного безделья в электричке можно будет напрячь память, извлечь оттуда дополнительные детали, которые могут пригодиться для поиска.

– Упрямый ты, Санька, как осёл! – Захар, тем менее, улыбался. – Смотри, такси… Остановим?

– Наверное, – пожал плечами Минц. – Я бы дошёл, но вам далековато будет. Если попадётся шляповоз, нам повезёт, Захар Сысоевич.

Он поднял руку, и машина затормозила. Тощий, чахоточного вида шофёр в дешёвой кожаной куртке, хоть и сквозь зубы, но согласился ехать на Морскую набережную. По пути закинули на 16-ую линию и самого Минца, который только тут понял, что устал.

Когда Саша открыл дверь и вошёл в прихожую, он заметил пробивающиеся из комнаты Льва Бернардовича полоски света. Вся остальная квартира, по-прежнему сырая и стылая, была погружена в темноту. Стараясь не шуметь и не привлекать внимание старика, Минц нашарил в стенном шкафу «плечики» и стал развешивать на них свой мокрый макинтош – скорее потому, что так положено, а не в надежде быстро его высушить. В ботинки набралась вода, носки вымокли, и Саша снял их вместе с обувью. Потом он сунул ноги в восхитительно сухие домашние туфли и блаженно улыбнулся.

Для сна оставалось мало времени, а ведь нужно было ещё собрать рюкзак, а после объясниться с отцом. Нежданная командировка пришлась как раз субботу, когда они собирались поехать в Токсово. К сожалению, под старость Лев Бернардович стал ещё более впечатлительным, чем был раньше, и потому рассказывать ему о происшедшем сегодня Саша не хотел.

– Алик, сыночка, ты пришёл? – раздался голос из-за двери.

– Да, пап, явился! Ты всё не спишь?

Старик открыл дверь и вышел в коридор – с седой гривой, такими же пышными усами, в простёганном синем халате. Он стоял в луче тусклого света – в комнате горел только торшер. В руках Лев Бернардович держал какую-то книгу.

– Промок? – заботливо спросил он немного погодя.

– Само собой. Весь день ливень за ливнем, да ещё грозы такие страшные. Под конец пришлось на происшествие выехать, так все промокли, пока до машины бежали. К сожалению, это не от нас зависело. А ты как тут, пап?

– Да ничего, только зябко очень. Надо мной-то не капало, но я и за тебя переживал, и за Сонин участок. Ты отнёс ягоды на службу? Покушали твои мальчики?

– Мальчики покушали, передают тебе большое спасибо и пламенный привет. Им очень понравился крыжовник. Надо будет потом смородины захватить. – Саша прикидывал, как бы половчее начать основной разговор – о завтрашней поездке. – Ты чего не спишь, пап? Второй час ночи! Я тебя оставлю в Токсово до осени, если будешь нарушать режим. Пусть там Соня за тобой следит. Что-нибудь интересное нашёл? – Саша кивнул на книгу. – Кажется, всё тобою уже перечитано…

– Решил освежить в памяти Достоевского, сыночка, – с мягкой улыбкой ответил Лев Бернардович.

– Да? – удивился Саша. – И какое произведение?

– «Идиот». У вас опять неприятности, Алик? Ты обещал быть в восемь, задержался до часу – и не предупредил. Теперь говоришь о каком-то происшествии. Мне уже и Соня звонила, и Юрик собирался заскочить. А я и не знаю, ночуешь ты сегодня или нет. Мы же обещали завтра в Токсово поехать, – осторожно напомнил старик.

– Да, пап, всё помню! – Саша был рад, что отец заговорил об этом первый. – Я ночую, но, к сожалению, рано утром мне нужно срочно уехать. Позвони Юрке и скажи, чтобы он тебя отвёз на дачу. Мне совершенно некогда, можешь поверить.

– Куда тебя опять посылают? – Лев Бернардович поспешно протёр очки и насадил их на нос дрожащей рукой. – Мы после отпуска кофе со мной ни разу не выпили. Даже по воскресеньям тебя не бывает дома. Я так ждал этих выходных, молился про себя, чтобы ничего не помешало. Не услышал Господь… – Лев Бернардович заметил, что Саша расстроен и сконфужен. – Но я не хочу надоедать тебе и тянуть душу. Понимаю – такая работа, и ты – взрослый человек. Но всё-таки надо и свою, личную жизнь иметь. Не в узком мещанском смысле, разумеется. Там уж ты без меня определишься.

– Пап, я ж говорю – с удовольствием поехал бы к Соне и отдохнул от всей этой мерзости и крови. – Саша вдруг решил, что нужно сказать правду, чтобы отец не обижался. – Понимаешь, сегодня погиб наш товарищ. Он работал в банде и был раскрыт. Из-за этого тщательно спланированная операция оказалась под угрозой срыва. Речь идёт о переброске в город большой партии оружия. И потому никакая личная жизнь уже не имеет значения. Ты сам меня так воспитал, папа.

– Боже мой! – Лев Бернардович молитвенно сложил руки и закашлялся. – Сыночка, кто же это погиб? Я его знаю?

– Нет, не знаешь. Он был к нам командирован. – Саша снял пиджак и рубашку, попытался их отжать.

– Значит, ты приехал от трупа, сыночка? Прости, что я наговорил тут! – Лев Бернардович положил сухую тёплую руку на плечо сына. – А человек этот… Он молодой был?

– Шестидесятого года, как и я, только сентябрьский.

– И вдова осталась?

– Да, с тремя маленькими сыновьями. А ещё – мать и три сестры. Алим Гюлиханов его звали. Из Владикавказа приехал по особому распоряжению. Невероятно много сделал, но под конец ему не повезло.

Лев Бернардович, как показалось Саше, скорбно пробормотал какую-то молитву, а потом замолк. Он не знал, что здесь ещё можно сказать, но уже прекрасно понимал сына.

– Так куда тебе нужно ехать? С гробом, на Кавказ? Правильно я понял?

– Нет, с гробом поедет Всеволод Грачёв, твой хороший знакомый, – слабо улыбнулся Саша. – Он как раз и привёз Алима в Ленинград, для «погружения», когда ещё в КГБ работал. Для меня было бы невыносимо «груз-200» сопровождать и встречаться с родственниками, а Севка сам вызвался. Что же касается меня, то моя командировка совсем иного свойства. Да и ехать недалеко – в Новгородскую область, на один день. – Саша ласково обнял старика. – Пап, ты и сам не волнуйся, и других не пугай. Если позвонит Соня, скажи, что я убыл по работе, но ничего особенно со мной не произошло. Это не опасно, не переживай.

– Ты опять обманываешь меня, сыночка? – глядя печально и обречённо, спросил Лев Бернардович. – Всегда говоришь, что не опасно, а потом нам звонят из больницы.

– Честное слово, на этот раз действительно никакой угрозы для меня не будет. – Саша открыл дверь чулана. – А где мой рюкзак?

– Я его сложил и сунул в чемодан. Не знал, что так срочно понадобится…

Лев Бернардович, кряхтя, достал его из-под отвинченных колёс Сашиного старого велосипеда, которые уже второй год дожидались отправки на дачу. – Ты, значит, с рюкзаком едешь?

– Да, в деревне так удобнее.

Саша выволок на середину прихожей свои болотные сапоги, и старик поднял мохнатые брови. Высокий лоб его избороздили морщины, а усы смешно зашевелились.

– Ты в деревню едешь?!

– Да, причём в глухую. Там, конечно, такие же дожди, и непролазная грязь. Как бы мне по пояс не увязнуть! – пошутил Саша. – Это единственная опасность, которая меня там подстерегает.

– А кто скрывается в этой глухой деревне?

– Андрей Озирский. Я тебе, кажется, говорил, что он на съёмках отпуск проводит.

– Ах, вот оно что! Хотите вызвать его на службу раньше времени? – догадался старик. – Как мне жаль Андрея, ты себе не представляешь! Молодой вдовец, двое детей на руках, да ещё каждый день убить могут. Конечно, его мать – выдающаяся женщина, очень сильная и энергичная. Но сердце-то всё равно болит… – Лев Бернардович счёл нужным сменить тему. – Сыночка, тебе ужин разогреть?

– Пап, я сам всё сделаю. Иди спать.

– Так и тебе спать нужно, иначе совсем выбьешься из сил. И машины ломаются, не то, что люди. Значит, говоришь, на один день?

– А что мне там долго делать? Найду Андрея и привезу его с собой. Думаю, он согласится вернуться пораньше – потом отгуляет. А я завтра веером уже буду дома.

– Ну, слава Богу! – Старик опять поёжился. – Смотри, Алик, уже и пятна пошли по стенам! – Он указал на отставшие сырые обои. – Зимой – холод, летом – влага. Прямо-таки погреб, а не квартира. Раньше она такой никогда не была…

– Да, при проклятом застое топили нормально, – едко согласился Саша. – Но, я думаю, у нынешних борцов за свободу и сейчас отлично топят. Папа, ложись, я тебя ещё одним пледом укрою. И попрошу не переживать и не переутомляться, даже когда меня долго нет дома. Я собой, к сожалению, не распоряжаюсь, но менять работу не хочу. Ты сам в судьбу веришь и знаешь, что все кочки соломкой не застелить…

Потом Саша полез под душ, с наслаждением отогрелся и вымылся. В купальном халате с капюшоном он быстро прошёл в свою комнату, тем окончательно обсушился, переоделся в спортивный костюм. Стараясь как можно тише скрипеть старинным паркетом, быстро собрал рюкзак. Для однодневной поездки вещей потребовалось совсем немного; предполагалось только добавить ещё пакет с едой и термос. Потом Саша разыскал дождевик, стройотрядовский костюм студенческих времён и чёрный берет, дабы в лесу обезопасить себя от клещей.

Закончив сборы, он поджарил себе яичницу с колбасой, сварил кофе, приготовил провизию в дорогу. Пакет с бутербродами положил в холодильник и достал из буфета красный с золотом китайский термос. После этого Саша отправился спать – для отдыха оставалось максимум три часа.

* * *

Досыпал он уже в электричке с треснувшим стеклом, которая рано утром отошла от Витебского вокзала. В промозглом от частых дождей вагоне, что лязгал колёсами на стыках и раскачивался в разные стороны, поначалу сидел лишь он один. Решив воспользоваться этим обстоятельством, Саша улёгся на скамейку, подложив под голову рюкзак. На следующей остановке в вагон вошёл грибник в брезентовом плаще, резиновых сапогах, с большой корзиной – и поступил так же.

В последних вагонах народу было больше, а до второго полусонным пассажирам лень было идти. Мешал только сквозняк, гуляющий между двумя разбитыми окнами. Сашин попутчик уже простудился, но всё равно поехал в лес. Он всё время чихал, кашлял и сплёвывал – к счастью, не на пол, а в платок.

На станциях «Воздухоплавательный парк» и «Проспект Славы» людей стало больше, но не настолько, чтобы потревожить покой Минца. Он уже начал сладко похрапывать, когда напротив уселась какая-то толстая тётка с тележкой на колёсах. Субботним утром контингент в пригородных поездах был соответствующим – преимущественно, ехали дачники и грибники.

Саша не исключал, что от конечной станции придётся идти пешком по бездорожью, если не повезёт с попуткой и телегой. Он спал, сколько было возможно, но потом пришлось сесть, как следует, и долго слушать, как три пенсионерки перемывают кости всем своим знакомым. Электричка то тормозила у перронов, то мчалась по тёмному, совсем осеннему лесу, который казался не выспавшемуся Саше ещё более мрачным, чем был на самом деле. Грибники стали потихоньку выходить и растворяться среди кустов и стволов, подступающих к полотну железной дороги.

В девятом часу утра Минц покинул вагон, спустился с платформы и стал выяснять, как можно добраться до нужного ему поселения. Сначала пьяный мужик, ещё на платформе, категорически заявил, что такой деревни в округе вообще нет. Ему возразила торгующая семечками бабка. Она сказала, что эту деревню знает, но там, по её сведениям, никого не осталось. Поэтому, мол, идти парню туда незачем – только зря потеряет время. Но Саша отступать не привык и отправился в домик, где помещались билетные кассы. На всякий случай он переписал время прибытия вечерних поездов на Ленинград и осведомился насчёт деревни у уборщицы, которая как раз вошла с улицы.

Саша помог женщине в клетчатом полушалке поднести ведро с горячей водой, за что был вознаграждён подробным описанием дороги до этой деревни. Оказывается, там люди всё-таки жили, и среди них – свекровь этой самой уборщицы. Странно было видеть таких людей – пропахших сеном и навозом, в платках и засаленных кепках, в ватниках и старых выцветших куртках. Женщины бодро месили грязь кирзовыми или резиновыми сапогами, прыгали через лужи, подхватив подолы заштопанных юбок. Пожилые мужики пёрли напролом, увязая чуть ли не по колено; они не представляли себе, что можно существовать как-то иначе.

Жители этих мест словно сошли с экрана, где демонстрировался фильм про немецкую оккупацию или гражданскую войну. Они были или совсем беззубые, или с металлическими клыками, как вампиры. На лицах играла рябь глубоких, неестественных морщин. Слезящиеся, непонятного цвета глаза с интересом изучали Сашу, но он понимал, что старики эти почти слепые.

Узнав всё, что было можно, Минц пошёл по травянистой дороге в сторону леса. Ещё одна бабуля, набиравшая воду у колонки, долго смотрела ему вслед из-под руки. Рядом был магазин, где волновалась толпа таких же потёртых жителей. Они штурмовали машину, от которой шёл вкусный запах свежего хлеба. Минц пожалел, что не может взять себе буханку – а то разорвут в клочья. Похоже, что местным и самим хлеба не всегда хватает.

Через десять минут последние ветхие домишки остались позади. Минц вышел из-за палисадников с георгинами и флоксами на разъезженную тракторами дорогу, которая, как ожидалось, превратилась в трясину. Саша с трудом вытаскивал из чавкающей массы свои сапоги и думал о том, что Андрей, возможно, сейчас на съёмках. И придётся долго его ждать.

Некоторую часть пути он проехал на телеге, нагруженной мешками с картошкой, потом спрыгнул, поблагодарил, дал мужику на самогон и вновь зашагал пешком. В пути попадались островки былых поселений, и при виде срубов с заколоченными окнами, замшелыми крышами и упавшими заборами Саше хотелось плакать. Вот так, по вымершей земле, он шёл впервые в жизни и знал, что не забудет этого никогда.

Только к двум часам дня, уже не чуя под собой ног. Минц доплёлся до окраинной избы той самой деревни. Он очень обрадовался, увидев на улочке нескольких жителей, но решил пока не окликать их. Перед встречей с Озирским Саша хотел привести себя в порядок, чтобы не позориться и не подвергаться насмешкам. Андрей на эти дела был великий мастер.

Минц спустился к речке, петляющей среди плакучих ив, ветви которых трепало течение. Он сначала вымыл лицо и руки. Потом, подумав, вырвал клок травы и привёл в порядок сапоги, костюм. Радуясь заслуженному покою, Саша хотел немного отдохнуть. Очень уж приятно было сидеть тут, смотреть на сверкающую под солнцем речку и наблюдать, как пронзают лучи кроны ив.

Между прочим он отметил, что в деревне не чувствуется никаких признаков присутствия съёмочной группы. Киношники из Питера должны были, по мнению Минца, пользоваться тут повышенным вниманием и славой настоящих звёзд; но пока было тихо. Даже задрипанного «козлика» или «уазика» не было поблизости. Зато имелась живая коза, привязанная к колышку на лужайке, неподалёку от быстрой реки.

Вдалеке, на пригорке, как и положено, стояла церковь, выбеленная ещё не незапамятные времена. Вокруг неё помешалось кладбище с покосившимися крестами. Во всех опустевших деревнях, мимо которых проходил Минц сегодня, храмов или не было, или угадывались лишь развалины.

Внезапно кто-то прыгнул из кустов на Сашу сзади, сшиб его на траву, а потом схватил за горло. Не ожидавший такой напасти путешественник, тем не менее, провёл несколько уникальных приёмов и освободился. А ещё через мгновение с радостью понял, что искать никого не придётся.

Рядом, на корточках, в одних мокрых плавках, сидел Андрей и ржал. Саша очень удивился, что он явно купался – с волос текло, а на роденовском торсе дрожали капли вводы. Большие зелёные глаза с мокрыми ресницами смотрели, как всегда, вызывающе и нахально. Саша взглянул на левое плечо друга и отметил, что шов уже почти не заметен. А ведь ранение было тяжёлым, и даже могло оказаться смертельным. Несостоявшийся убийца явно целился в дугу аорты, но промахнулся.

– Вот уж не ожидал! – Озирский уселся на траву по-турецки и дёрнул Сашу на ворот куртки. – А я и думаю – что за гриб-мутант такой здесь вырос? Вроде, только что не было. А потом, мать моя – Сашкин берет, оказывается! Ты чего приехал-то? Зашились без меня?

– Естественно. Нам без тебя – никуда. – Саша всё-таки решил уточнить: – Ты купался?

– А разве не видно? Конечно, холодновато уже, и Ильин день прошёл. Но пришлось, что ж делать! Вспотел, пока нашу колымагу из грязи доставали. Там трактористы, курвы. опустили плуги и нарочно распахали дорогу. К деревне совсем не подобраться, и отец Виктор прямо плачет. Уговаривал их, стыдил, Писание цитировал, а им-то – по барабану!..

Андрей перестал улыбаться. Он смотрел в сторону церкви, а Саша, уже в который раз, подивился совершенной красоте профиля друга. Правда, гармонию нарушала тяжеловатая нижняя челюсть, но и она была к лицу настоящему мужчине.

– Когда мы утром в другое село ездили, всё было нормально. А тут опять дождь прошёл, грязь ещё больше раскисла, и получился форменный бардак.

– А зачем плуги-то опускать на дороге? – удивился Саша. – Неужели самим не тяжело передвигаться?

– Они таким образом с отца Виктора самогон вымогают. А какой у священника может быть самогон. Сашок? Но он покорился обстоятельствам, стал покупать у бабок. Здесь живут несколько мастериц этого дела, специально гонят. Мне в итоге это надоело, и я после съёмок нашёл всех четверых. После небольшого внушения они мгновенно протрезвели и отправились засыпать дорогу песком. Наверное, ещё и сейчас работают. Я заявил, что приду и проверю. Думаю, автобан теперь получится неплохой – на зависть соседям…

– Андрей, ты их бил, что ли? – опешил Минц.

– Ну, врезал, каждому раза по два. Да не бойся – совсем легонько по своим понятиям. Они мне живыми нужны. А как прикажешь поступать? Эти козлы же по-другому не понимают. А теперь шёлковые стали. Короче, после трудов праведных решил я искупаться, а тут и ты пожаловал…

– Ты здорово загорел, хоть и лето плохое. – Минц опять с завистью осмотрел великолепную фигуру в малиновых плавках. – Наверное, не только здесь, но в санатории на залив ходил?

– Было дело, – признался Андрей. – Только там врачи и медсёстры следят – никакого удовольствия. Так в чём дело-то, Сашок? – спохватился Андрей. – Или просто соскучился?

Озирский протянул руку, откуда-то из-за кустов достал рубашку табачного цвета, армейские камуфляжные брюки и куртку. Почти такие же, как у Минца, болотные сапоги, ждали хозяина за другим кустом.

– Во-первых, я действительно соскучился, – честно признался Саша. – Но только из-за этого я никогда бы не стал тревожить тебя на отдыхе. Отсюда второе обстоятельство – я уполномочен Горбовским ударить тебе челом.

– Погоди немного! – Озирскому такое вступление явно понравилось.

Он отошёл за кусты, чтобы не видно было с дороги. Снял там плавки, крепко их отжал и бросил на ветки. Потом быстро оделся, подпоясался армейским ремнём и уселся рядом с Сашей. Андрей так спешил, что буквально впрыгнул в брюки, чем в очередной раз восхитил Минца.

– Заинтриговал ты меня – не спорю! – Озирский ударил друга по плечу. – Сейчас пообедаем. В том дворе, где я живу, даже корова имеется. Попьём молочка – мечта поэта!

– Я тут тоже кое-что привёз, – сообщил Саша. – Колбасу, например, копчёную.

– Тебе что, деньги девать некуда? – удивился Андрей. – Кто же в деревню продукты возит?

– Так ведь в гости ехал – не с пустыми же руками! – пожал плечами Саша. – Тут один священник?

– Ещё дьячок, разумеется. Кроме них, старики одни живут, но они о нас трогательно заботятся. Наша группа тут, как на даче. Никаких претензий ни у кого нет, все довольны. Итак, по поводу чего ты челом бьёшь?

Они выбрались из ивовых зарослей и по скользкой тропинке направились к чернеющим за ломаными заборами избам. Минц старался излагать лишь самую суть, убеждая Андрея, а заодно и себя самого в том, что провал агента случился не по вине последнего. Вмешался безжалостный рок, и теперь во вражеском лагере царит ликование. Бандиты потеряли бдительность, и поэтому сейчас особо уязвимы. Действительно, милицейских агентов там больше нет, всё глухо. Но ведь в распоряжении Андрея имеется масса верных осведомителей. И вдруг кто-нибудь из них имеет возможность подобраться к Тер-Микаэльянцу и его людям.

Две бабуси с любопытством, приставив по деревенской привычке, ладони к глазам, наблюдали за знакомым каскадёром из питерской съёмочной группы, работавшей здесь уже целый месяц. Вместе с гибким юношей кавказского обличья он направлялся к избе супругов Молоховых.

Из ближайшего сарая донеслось натужное мычание хозяйской коровы. Грязная курица вылетела с кудахтаньем из зарослей крапивы, поднявшейся выше крыши осевшего в землю сарая. Хитрая птица специально снесла яйцо там, чтобы не заобрали хозяева.

– А ещё говорят, что куры глупые! – рассмеялся Озирский, выгреб из кармана какие-то крошки, зёрна и бросил на землю. – Вот тебе премия – за смекалку!..

Он шёл чуть впереди, покачивая широкими плечами в камуфляже. Его тёмно-каштановые волосы, слипшиеся от воды сосульками, просыхали под пахнущим травами ветром. Не останавливаясь, Андрей закурил и откровенно позабыл о Саше, что указывало на крайнюю степень волнения.

– Слушай, я совсем дурак, или в моём плане есть доля здравого смысла? – робко нарушил молчание Минц. – Ты мне сразу скажи, так это или нет. Если откажешься, я сразу же уеду обратно, и не буду мешать…

– Никуда ты не уедешь, пока не пожрёшь! – мрачно отозвался Озирский.

Они зашли во двор, где копошились уже другие, но такие же грязные куры. Петух отличался от них разве что размерами своего гребня. У козел, на которых лежало мокрое бревно, возился дед с ввалившимся далеко за подбородок ртом и седой щетиной на щеках. При виде Саши и Андрея он снял кепку, обнажив лысую голову, где только около ушей серебрился пушок, и закивал.

– Семён Иваныч, Анна Трофимовна дома? – заорал Андрея со своей великолепной дикцией.

Но дедок, вероятно, догадался о смысле его слов только по губам и сказал:

– Дома, дома-тка… Бульбочки наварила. Идите, ребята. Покушайте. Тебя как звать? – обратился он к Минцу.

– Александром, – коротко ответил тот.

– Сашка, значит? Мой внук тоже Сашка. Он в Новгороде живёт. Проходи, гостем будешь. Я счас, только дровишки соберу.

– В данный момент я от съёмок свободен! – Андрей, войдя в пропахшую луком и сушёными грибами избу, сбросил куртку и загремел умывальником. Здесь было тепло – вероятно, хозяйка хорошо протопила печку. – Вот тут и живу. Сашок. Пришлось перебраться от отца Виктора. Ему некогда со мной в смысле быта возиться, а сам хозяйничать я тоже не могу.

– Матушки у него нет, что ли? – удивился Минц.

– Матушка в городе пока. Она ребёнка ждёт, а тут ни врачей, ничего, – объяснил Андрей. Он умылся, прошёл в горницу и указал в угол. – Вот моя кровать. Нравится? Между прочим, здесь расслабляешься, как нигде. Садись, Сашок, в ногах правды нет.

Андрей первым шлёпнулся на лоскутное одеяло и, не дожидаясь, пока гость сядет сам, подсечкой сшиб его с ног.

– Да, тут замечательно. – Минц, как обычно, не обратил внимания на эту выходку.

Он неловко чувствовал себя в избе, с опаской смотрел на прислонённое к печке помело. Потом, прищурившись, изучил чугунки и квашню, которая пузырилась в тепле.

Из соседней горницы вышла маленькая худая старушонка в белом платочке, тоже заулыбалась железными зубами. Потом спросила Сашу, кто он таков, давно ли ел. Минц увидел в правом углу иконы с мерцающей красной лампадкой и впервые в жизни по-настоящему пожалел, что так и не окрестился. Ему почему-то стало стыдно за это перед Анной Трофимовной, хлопотавшей у печки.

– Андрей, так ответь же, наконец! – шёпотом попросил Минц немного погодя. Он уже устал рассматривать висящие за спиной Озирского гроздья луковиц, нитки с грибами и какие-то коренья. Горенку через маленькие, в ситцевых занавесках, оконца пронизывали горячие солнечные лучи.

– Я вот и думаю… – Озирский тяжело вздохнул. – За месяц можно выйти из колеи, отупеть маленько. Я не просто так сижу, а прикидываю возможности каждого верного человека. Можешь не шептать, Сашок, старикам не до нас. Они ничего не слышат и не понимают. Мы для них, как с другой планеты. Но мне нужно сообразить, кто из надёжных людей стоит близко к рынкам. И пока, к сожалению, не могу подобрать кандидатуру. Тамошние «авторитеты» к себе чужаков почти не пускают, или постоянно подозревают их. А так работать тоже нельзя…

На фоне пожелтевшей, оклеенной древними газетами стены, голубело большое ведро с отбитой местами эмалью. Там солились огурцы, распространяя по избе восхитительный пряный запах. Саша стал читать заголовки статей, пришедшие из далёкого прошлого, и его внезапно охватила тоска. Захотелось никогда не возвращаться в город, жить здесь – в деревянных стенах, на природе. Читать простодушные здравицы, пропахшие укропом и смородиновым листом, купаться в речке, треплющей ивовые ветви.

Минц опомнился, вскочил, развязал рюкзак и стал доставать взятые из дома припасы. За время пути он не съел ни одного бутерброда, и сейчас выложил всё на стол. Только термос с чаем опустел окончательно, когда Саша подходил к деревне – всё время хотелось пить. Андрей смотрел в окно, на кусты смородины, и напряжённо о чём-то думал. Старушка, разговаривая то ли сама с собой, то ли серо-белой кошкой, возилась у печки.

– Сащок! – Андрей рассеянно взял варёное яйцо, крутанул его на столе. Оно завертелось, покатилось к краю и чуть не упало на пол. Озирский поймал яйцо и вернул на место. – Назови ещё раз всех, кто принимает в этом деле участие с той стороны. О ком рассказывал Гюлиханов? Тер-Микаэльянца я знаю. Мне нужны имена его людей. Вспомни, это важно.

– Кто? – Саша наморщил лоб. – Если бы я знал конкретно, а то приходится довольствоваться отрывочными сведениями. – Там был какой-то Жунда, но это мелкая сошка. Додонов – торговец радиотехникой. В частности, рациями и «жучками». Валериант Ким, он же Ниндзя занимается автомобилями. Зураб Сакварелидзе, близкий друг и начальник службы безопасности Ншана…

– Стоп! – Андрей гаркнул так, что бабуля уронила ложку, которой помешивала в чугунке. – Зураб Сакварелидзе?

Озирский вскочил, двинул локтём, и яйцо упало на пол. Но оно особенно не пострадало, так как было сварено вкрутую. Свёрток с колбасой и бутерброды с брынзой запрыгали по щелястой столешнице.

– Андрей, ты его знаешь? – Минц вспыхнул воспалённой надеждой. – Неужели?..

– Сакварелидзе… – Андрей жевал нижнюю губу, как делал всегда, когда волновался. Кадык его шевелился, и кожа над сонными артериями заметно дрожала. – Кажется, я нахожу зацепку. Если только это тот самый… Но в Питере не так много людей с подобными именами. Значит, так, Сащок! – Андрей чему-то мимолётно улыбнулся. – Я должен дождаться ребят и предупредить их о своём отъезде. Если хочешь, мы можем сейчас сбегать к отцу Виктору, и я тебя с ним познакомлю. Машину у своих отбирать не стану. Она им позарез нужна. Придётся поискать другой транспорт – до райцентра пешком идти слишком долго. Вроде бы, надо лошадей перегнать туда – уж не знаю, зачем это потребовалось. А дальше поймаем попутку до Питера или сядем на электричку. Как ты насчёт езды верхом, Сашок?

– Положительно. Мы же с тобой в Стрельне тренировались, – напомнил Минц. – Но ты мне объяснишь, как собираешься действовать.

– Объясню, только потом. Времени у нас, думаю, будет достаточно. Пока ни о чём не спрашивай. – Озирский встал и накинул куртку. – Анна Трофимовна, мы ненадолго сходим в церковь. Я ребят приведу, и все вместе пообедаем. Ладно? – Андрей, опираясь ладонью о печку, заглянул за цветастую занавеску, к хозяйке. – Вы уж извините, мы скоро.

– Сынки, вы уж долгонько-то не задерживайтесь – у меня всё сейчас поспеет. Да и старик рассердится, коли обед запоздает…

* * *

Грузовик они нашли почти сразу же, приехав в райцентр на двух смирнейших конягах, который Озирский всю дорогу костерил за тихий нрав и отсутствие острых ощущений. В благодарность за пригнанных меринов какой-то чин районного масштаба разузнал, когда отсюда идёт транспорт в сторону Ленинграда. Более того, он не поленился сбегать и договориться с водителем. Андрей почти всё время молчал, то ли обмозговывая детали плана, то ли переживая из-за неурочного отъезда. Разумеется, ничего объяснить ни старикам-хозяевам, ни членам съёмочной группы он не мог, а просто сослался на неотложные служебные обстоятельства.

Озирский тоже был с рюкзаком, в том же камуфляжном костюме. Сидя на крыльце раймага, он, не переставая, курил и писал прутиком на земле какие-то слова, которые тут же стирал подошвой сапога.

В шесть часов вечера подъехал ЗИЛ с крытым кузовом. Рыжий длинный парень, выпрыгнув из кабины, сообщил, что едет не до Ленинграда, а до Тосно, что по Московской ветке. А уж оттуда пусть они сами добираются – это очень просто. Парень через каждое слово смачно матерился, но его будущих пассажиров это не смущало.

В кузове стояли ящики, всю дорого ползающие туда-сюда по днищу. Озирский уселся прямо у кабины, закрыл глаза и задремал. Минц, тоже отчаянно зевая, слушал, как по брезенту кузова скребут ветки, но заговорить не решался – боялся нарваться на отпор. Так Саша страдал почти всю дорогу, пока Андрей наконец-то не соизволил заговорить.

– Сашок, понимаешь ли, тут дело больно деликатное… Я бы давно всё объяснил, но не хочу подставлять даму. – Андрей пощёлкал пальцами. – Сам знаешь, что это всегда создаёт лишние трудности.

– Дама? – почему-то удивился Минц. – Какая дама? Там, вроде, одни мужики были…

– Моя старая знакомая, – пояснил Андрей. – Я на неё, конечно, надеюсь, но нацело поручиться, понимаешь ли, не могу. Вдруг она не захочет вписываться в эту историю? Ведь если Сакварелидзе посадят, она потеряет всё. Мало кто захочет так рисковать, и я не смогу настаивать. Имею право только нижайше её просить. Возможно, эта особа спустит меня с лестницы. Мы ведь давно не виделись, да и расстались не лучшим образом.

– Это – твоя бывшая любовь? – До усталого Минца что-то начало доходить. – А какое отношение она имеет к Сакварелидзе?

– Прямое – это его жена, – обхватив руками колени, буднично ответил Озирский.

– Жена? Ты близко знаком с женой Зураба? – Саша был потрясён до глубины души. – Вот это да! И долго вы с ней встречались?

– Да нет, не очень, – уклончиво ответил Андрей, утрамбовывая свой рюкзак. – Она мне понравилась сразу, но хотела серьёзных отношений. Тогда ещё была жива Ленка, и Арина не давила на меня. А когда я освободился, решила взять быка за рога. Она привыкла своего добиваться. Как говорится, если чего решила, то выпьет обязательно. Порядочная девчонка, невинная была. И я себя мерзавцем чувствовал, а сделать ей предложение почему-то не мог. Вроде бы, даже побаивался. Знал, что безответной, покорной, как Ленка, она никогда не станет. Ты в курсе, как я с Наташкой обжёгся, хотя в ней был на сто процентов уверен. Теперь на воду дую, особенно из-за детей. Своих у Арины нет, она сама ведёт себя, как маленькая. Вряд ли она будет хорошей матерью для чужих отпрысков. Просто пока не хочет об этом думать, а у меня такого права нет. Странная история – в ней только психоаналитикам разбираться. Арине, наверное, другой муж нужен, этакий подкаблучник. Не знаю, как она там своим бандитом командует. Но, думаю, она его крепко за одно место взяла. Да и за горло – тоже…

Грузовик мчался лесом, и грибной дух с отчётливым привкусом бензина заставлял сладко сжиматься Сашино сердце. Озирский же, тоже разволновавшись, улёгся затылком на свой рюкзак и принялся насвистывать залихватский мотивчик.

– Вы когда с ней виделись в последний раз? – заинтересовался Саша. Чужие любовные истории никогда не оставляли его равнодушным.

– Да какая разница? – огрызнулся Андрей, дрогнув длинными ресницами. Он скосил на Минца один глаз, наполненный дрёмой. И стал искать сигареты в кармане.

Вечерело, и нескончаемый лес становился всё более тёмным, таинственным. Минц уже не верил, что грузовик когда-нибудь вырвется в поле или на шоссе, а потом завиднеется в сером тумане город Тосно.

– Впрочем, припоминаю, – вдруг ответил Андрей, когда Саша этого уже не ждал. – Мы расстались в начале мая. После того, как я орден получил за банду Переверзева и по случаю тяжёлого ранения. Арина заявила, что ждать, пока я созрею, больше не будет. Она, конечно, девица экстравагантная, но то, что избранником окажется бандит-убийца… Сказать честно, я был в шоке. Но дело её, в конце концов. Видишь, теперь даже пригодилось… Бери, Сашок! – И Андрей протянул только что надорванную пачку «Мальборо».

Он, усмехаясь, смотрел на Сашу, и продолговатые глаза по-кошачьи светились в полутьме. Когда Андрей начинал в ударе корчить рожи, шарм его делался непобедимым. Минц прощал этому человеку то, чего никогда не простил бы никому другому – так повелось с тех времён, когда они занимались карате в подвале на Лиговке. Андрей был Сашиным гуру, которого надлежало безмерно уважать и беспрекословно слушаться. Кроме того, полтора года назад тот же Озирский спас Минцу жизнь, вырвал буквально с того света, по своим каналам раздобыв чудодейственное снадобье…

Андрей курил, и приятно пахнущий дым разбивался о брезентовый потолок кузова. ЗИЛ с рычанием вывернул на шоссе, оставив позади последние деревья. Саша подобрался к борту и выглянул наружу. За полем светились огни деревеньки, и совсем рядом гудел электровоз междугороднего поезда. Скорее всего, московского – значит, до Тосно уже недалеко.

– Андрей, может, нам порознь в город вернуться? Чисто на всякий случай, – предложил Саша, усаживаясь рядом с весело насвистывающим другом. – Негоже мелькать рядом, особенно сейчас. Мало ли, что наши клиенты предпримут перед своей операцией?

– Ты прав, Сашок. Безопасности, как и денег, много не бывает, – ответил Озирский, не меняя позы. – Мы выходим в Тосно. Ты садишься на электричку, прибываешь на Московский вокзал. Я ловлю следующую попутку и худо-бедно добираюсь до Ульянки.

– А твоя мама сейчас там? – зачем-то спросил Минц.

– Естественно. Где ж ей быть? Она теперь в своей комнате на Литейном почти не живёт. Мы же скоро переезжаем на Фонтанку, а пока пусть детки напоследок более-менее чистым воздухом подышат – из парка.

– А почему они не на даче? Ведь ещё пока лето, можно было задержаться… – Минц опять вспомнил отца, свою несостоявшуюся поездку в Токсово и загрустил.

– Они были на даче, но потом там начала твориться какая-то чертовщина, – неохотно объяснил Андрей. – Сначала вышла из строя печка, перестал тянуть дымоход. А топить приходилось часто – лето выдалось хреновое. Ну, ты понимаешь, чем это грозит – насмерть угореть можно. Мать один раз еле успела Женьку с Лёлькой на улицу вытащить, а потому послала всё к чёрту. Такой ценой чистый воздух нам не нужен. К тому же, Лёлька простудилась. Да и хозяйка объявила, что на следующий год нам комнату не сдаст. Какие-то подозрительные личности у её забора крутятся. А раньше ничего такого не было. Вот она и решила, что они за мной охотятся. Ещё вдруг стрелять начнут да попадут в неё или в мужа…

– Ну и дрянь! – возмутился Минц. – Неизвестно, откуда эти типы взялись, а она всё на вас сваливает! Плюнь на неё, не надо за эту дачу держаться – другие найдутся, – успокоил он.

– А я и не собираюсь! – хмыкнул Андрей. – Сам-то я эту бабу плохо знаю, рассказываю со слов матери. Она-то, конечно, тоже не молчала, так что скандал получится на славу. Уже машина с вещами отъезжала, а они всё лаялись…

– И где именно та дача была? – осведомился Минц.

– Да около Ропши, в Ильино. Ладно, хватит о ней! Мы к Шапкам подъезжаем, – выглянув из кузова, сообщил Андрей. – Надо условиться насчёт связи. Мы же по городу сейчас с оглядкой ходить должны. Самое главное, нельзя противника недооценивать. Алима уже потеряли, и никогда об этом не должны забывать, оправдывать себя. Были слишком самонадеянны – и получили. – Андрей на полном ходу оторвал веточку от какого-то дерева, стал её жевать. – Мне раза два придётся с Ариной встретиться. Это, конечно, если после первого я не вылечу вон из окна, – счёл нужным предупредить Андрей. – Арина – она такая. Уж врежет – так врежет…

– Дерётся? – удивился Саша.

– Да нет. Но ругается, как на базаре. Наверное, потому за «рыночного» и вышла. Но мы обернём этот факт себе на пользу, Сашок. Если её благоверный будет участвовать в переброске оружия, он должен как-то объяснить жене свою длительную отлучку. Арина – единственная, кто может задавать Сакварелидзе вопросы, не вызывая у него подозрений.

– Так я не понял… – Минц плотнее завернулся в свою куртку. – Она что, грузинка?

– Нет, что вы! Её мать – карелка, из Олонца. Отец, вроде, русский, но тоже из тех мест. Это – натуральная блондинка, на которых так падки южные мужчины. – Озирский бесстыдно и намекающе оглядел Сашу и подмигнул. Тот потупился и покраснел. – Разумеется, дело может и сорваться. Будь готов и к этому. Всё слишком нервно, напряжённо. С её, конечно, стороны. Впрочем, Арина могла и утешиться с Сакварелидзе, много о себе возомнить. Она теперь – богатая дама, а это очень портит людей. Но, пока я с ней не встретился, ничего говорить не буду.

– Когда ты к ней пойдёшь? – торопливо, поглядывая через борт кузова на дорогу, спросил Саша.

– Думаю, что завтра вечером. Скорее всего, мужа в тот момент дома не будет. Я разведаю это по своим каналам, так что не беспокойся. Вы с Захаром не надейтесь на меня, как на Мессию, но в любом случае я сообщу о результатах. Где бы нам встретиться в понедельник утром? Только не у меня и не у тебя. И уж, тем более, не у Горбовского.

– Это само собой! – Минц глубоко дышал чистым, прохладным воздухом. – Где живёт твоя Арина?

– По моим сведениям, на шоссе Революции. Они там квартиру четырёхкомнатную снимают. Сакварелидзе недавно перебрался туда из Горской. Решил, что молодой жене в пригороде будет не очень комфортно.

– Шоссе Революции? – переспросил Саша. – Кто же у нас там есть поблизости? Не хотелось бы Люду Масик тревожить – она очень переживает из-за Алима, вероятно. Давай-ка вот как поступим… Есть у нас с тобой человек, который живёт на проспекте Тореза и может пользоваться доверием. Догадываешься? – хитро прищурился Саша.

– Да ну тебя с твоими викторинами! – разозлился Андрей. – Говори толком. Вон, уже Тосно виднеется, и нам скоро слезать.

– Клава! Клава Масленникова. Родная твоя дочурка.

Озирский криво усмехнулся и почесал подбородок.

– Ещё её впутывать… Ладно, Сашок, подумаем. Ты ей про меня лишнего не наболтал? Насчёт её происхождения?

– Нет. Она ничего не знает. Просто влюблена в тебя по уши. Лучше бы в меня, честное слово! – завистливо сказала Саша. – А то – ни себе, ни людям.

– Да что я – содомит какой? – Озирский надел рюкзак на спину. – Неужели до сих пор сохнет?

– Конечно. Она мне сама говорила.

– Тогда приходи к ней в воскресенье вечером. Короче, когда хочешь, но чтобы в понедельник утром был там. По телефону я на эти темы говорить не стану. Только согласится ли Клавка нам помочь?

– Она за тебя жизнь готова отдать, не то что устроить у себя явку. Для неё твоё имя – всесильный пароль, – уверенно сказал Саша.

– Тогда, Сашок, договоримся так. Утром девятнадцатого числа мы встречаемся у Клавдии и обсуждаем обстановку. Тогда уже будет ясно, удалось ли мне договориться с Ариной. Ты немедленно едешь и докладываешь всё Горбовскому. И держи себя в форме – не пей с ней, не гуляй, в постель не прыгай. И про меня ничего не говори – пусть пока поживёт в неведении.

– Постараюсь! – Саша сверкнул белыми зубами на смуглом лице. – Кажется, тормозим…

– Приехали! – Андрей, как всегда, выпрыгнул из кузова ещё на ходу. Верный ученик, как всегда, последовал его примеру.

Когда рыжий шофёр открыл дверцу и выглянул из кабины, оба его пассажира уже стояли рядом. Саша копался в бумажнике, Андрей – в рюкзаке; и оба делали вид, что ничего особенно не произошло.

Получив четвертной, бутылку «Столичной» и блок «Мальборо», Шофёр разинул рот, немного так постоял, озадаченно почесал макушку и, за неимением должного словарного запаса, от души послал всех по матушке.

– Ну, спасибо, мужики! – сказал он после смущённо, понимая. Что ведёт себя неправильно. – Чегой-то вы перебрали, но «дают – бери», как говорится… Не откажусь. Бывайте. И счастливо вам!

– Как тебя звать-то, мил человек? – крикнул Озирский, когда мотор зарычал.

– Михаил я, Румянцев! – донеслось из кабины, и ЗИЛ рванул своим маршрутом.

– Сашок, иди на вокзал. – Андрей почему-то поскучнел. Чтобы вернуться в форму, он торопливо щёлкнул зажигалкой. – Авось, дорогу тебе покажут. – А я постараюсь «колёса» здесь поймать.

– Автостопом решил добираться? – понимающе спросил Саша.

– Ага. Давай пока попрощаемся!

Андрей быстро пожал Саше руку. Через минуту он уже быстро шёл по обочине шоссе, «голосуя» появившемуся из-за поворота КамАЗу. Минц же остановил очередную бабульку с тачкой, которая откуда-то везла несколько кочнов капусты. Он спросил, как быстрее выйти на станцию, и получил подробные, хоть и бестолковые объяснения.

Домой Саша возвращался уже в темноте, еле двигая ногами от усталости. Сколько пришлось пройти да день, боялся даже подумать, и потому просто смотрел под ноги, чтобы не растянуться. Брёл по самой середине Большого проспекте Васильевского острова, никакой транспорт тут не ходил, и оживлённая ранее магистраль стала зарастать травой.

Минц перешагивал брошенные на растрескавшийся асфальт трубы, взбирался на кучи песка и щебня и думал о том, что следующую зиму тоже придётся прожить без отопления. И потом неизвестно ещё сколько будет таких зим – серых, безнадёжных. Папа умудрился без серьёзных болезней пережить холодное время, но потом может случиться всякое. Дом дореволюционной постройки, уже старый, и от сырости портятся стены, крошится кладка, ржавеют трубы.

Васильевский остров гибнет на глазах. Дома буквально через один зияют выбитыми окнами; их стены полуразрушены, крыши наполовину сорваны. Эти призраки былого великолепия мало чем отличаются от тех домов, где ещё живут люди – те тоже потрясают своим убожеством. Те же чувства Минц испытывал днём, в деревне, и сейчас они нахлынули вновь. Похоже, Питер имеет такое же незавидное будущее, как и новгородская глубинка…

Думая только о том, как добраться до постели, Саша завернул за угол дома, вошёл в свой подъезд. Отделение Сбербанка, размещавшееся внизу, разумеется, было закрыто. То ли на вольном воздухе он отвык от подобных запахов, то ли от переутомления подкачало здоровье, но ударивший в нос запах мочи и прочих нечистот буквально оглушил Сашу. Он даже прикрыл нос и рот ладонью, удерживая рвоту.

Лифт опять не работал, и пришлось кружить по стёршимся ступеням, взбираясь на четвёртый этаж. Тот ли это дом, из-за которого им все завидовали? Снаружи он ещё ничего, а внутри – форменная развалюха. За последние годы жилище постарело, будто на несколько десятилетий, и уже не вызывало ничьих восторгов.

На своей площадке, недалеко от шахты лифта, Минц едва не наступил в чью-то блевотину, которой утром не было. Окончательно озверев, он полез за ключом, но пальцы от усталости разжались. Сталь звякнула о камень, и пришлось ещё несколько минут наощупь искать брелок. Лестницу давно уже не убирали, и Саша здорово испачкался, после чего решил тут же рвануть под душ.

С удовлетворением обнаружив, что света нигде нет, Саша всё же заглянул в комнату Льва Бернардовича. Постель отца была пуста, а на покрывающей подушку накидке белела записка. Минц поспешно зажёг торшер и узнал руку сестры.

«Саша! Папу я увезла на дачу – пусть ещё немного побудет у нас. Поскольку, кроме тебя, в городе никого не остаётся, я поместила на объявлениях об обмене сахарного песка на ягоды ваш телефон. Звонить попросила с восьми до десяти вечера. Сам понимаешь, что я в безвыходном положении. Может, что-то и получится с этим обменом, хоть я и потеряла всякую надежду. Будь здоров, береги себя. Папу привезу дней через пять, если ничего не случится. Мы едем на нашей машине, за рулём Юрка. Он очень переживал, что не застал тебя. Всего хорошего.

Софья. 17 августа 1991 года»

Присев на постель Льва Бернардовича, Саша с облегчением вздохнул. Сестра права – он сейчас не может уделять отцу и малой толики того внимания, которого старик безмолвно требует. «Спасибо, Сонька, ты молодец! Я теперь свободен, а с племянником в другой раз поговорим…»

Он вышел в коридор, с облегчением сбросил тяжёлые, грязные сапоги. В носках прошёл в ванную, зажёг там свет, газовую колонку и пустил воду.

* * *

Арина поднесла спичку к третьей свече, дождалась, когда вспыхнул фитилёк. Потом помахала спичкой в воздухе и выбросила её в пепельницу. Электрический свет с недавних пор стал непереносимым, и днём тоже было тоскливо, больно. Арина хотела бы и вовсе жить в темноте, но по некоторым причинам не могла. В незнакомой квартире она постоянно натыкалась на мебель, тем более что от стресса сильно пострадала координация движений.

Бывшая наездница удивлялась, что так рано превратилась в беспомощную больную. Она начинала хохотать над собой, чтобы немного развеяться, пробовала обратить всё в шутку. Но смех очень быстро делался истерическим; он смешивался со слезами и стонами. Арина испуганно замолкала, и потому страдание копилось внутри, давило на сердце, сжимало горло. Глаза то и дело наполнялись слезами, но заплакать по-настоящему никак не получалось.

Арина только что приняла ванну, надеясь таким способом успокоить нервы. Лёжа в пахнущей хвоей пене, она читала книжку «Ночь в Гефсиманском саду». В библейских сюжетах, изложенных современным языком, Арина находила утешение. Вроде бы, на душе стало легче – но ненадолго. Как только, накинув купальный халат, она вошла в спальню и стала искать фен, тоска накинулась снова.

Гортань сильно заболела, будто спереди в шею врезали кулаком. Молодая женщина упала на широкую кровать и зарыдала, умоляя Господа Бога забрать её сейчас же и больше не мучить. Накрывшись с головой цветным пледом, на котором был искусно выткан горный пейзаж, она выплакалась всласть. Арина кричала во весь голос, наплевав на то, что это могут услышать соседи. Она проклинала себя и мужа за то, что случилось в конце мая. Тогда, в предпоследний день весны, Арина Скресанова стала законной женой Зураба Сакварелидзе.

Фен она так и не нашла, а потому волосы были мокрыми, спутанными. Рот наполнила горечь – желчь подступила к горлу; губы склеились, а зубы стучали. Не в силах более терпеть эту муку, Арина кинулась к аптечке. Острый, мятный пар ванны теперь раздражал её, как и все, что возвращало к жизни. Она вытащила несколько упаковок со снотворным и уже хотела разорвать голубую бумагу, как вдруг остановилась. Сжав в кулаке концы мокрых волос, Арина подумала немного и отбросила их назад. В распахнутом до неприличия халате она вернулась в спальню и зажгла свечи. Потом, всхлипывая, достала из тумбочки колоду карт.

Утешая сама себя, бормоча, что всё течёт, всё проходит, Арина стала выкладывать на покрывало свою, червовую масть.

– Если мы ещё хоть один раз встретимся, пусть мельком, второпях, пасьянс сойдётся! Я понимаю, что вместе нам не быть. Но хоть на несколько минут я хочу увидеть Андрея – прежде чем умереть…

Арина начала гадание, и страдания понемногу ослабели. Весь ненавистный ей пейзаж за окном, постылая, набитая дорогими вещами спальня куда-то пропали. Остались только карты, которые должны были спасти Арину или погубить. На улице, в темноте, опять шелестел дождь, но теперь она ничего не слышала.

Два туза открылись почти сразу же, и Арина уже решила тотчас же принять летальную дозу снотворного. Зураб предупредил жену о том, что его всю ночь не будет; возможно, придётся прихватить и утро. Это хорошо, потому что, когда он вернётся, в организме уже произойдут необратимые изменения, и помочь будет нельзя.

«Даже если откачают… Даже если… Может быть, я стану овощем, и ничего не буду соображать. По крайней мере, забуду всё, включая Андрея. И перестану так мучиться…»

Арина, похолодев, ждала, когда выпадет третий, последний туз. Но его не было, а не раскрытых карт оставалось всё меньше. И вот – десятка пик, потом – трефовый король. А дальше, о, чудо – туз!!!

Она расхохоталась, но уже не истерически, а спокойно, весело. Спрыгнула с кровати, обежала её с трёх сторон, любуясь на полностью открывшийся пасьянс. Потом открыла зеркальный бар, достала бутылку «Цинандали», которую открыла утром, за завтраком. Зураб сегодня, перед важной встречей, ничего не пил, и всё вино досталось Арине.

Она сбегала на кухню за льдом, бросила несколько кубиков в бокал. Ей доставлялось неизъяснимое удовольствие пить холодное вино, глядя на пламя свечей. В блаженной нирване Арине провела, наверное, полчаса, а потом вдруг вспомнила, на что похожа её голова. Хлопнув себя по лбу, она включила фен в сеть, и пламя свечей разом склонилось к двери.

Арина Скресанова и Андрей Озирский познакомились в Стрельне, в манеже-конюшне. Они слыли заядлыми лошадниками и часто наведывались на Фронтовую улицу. Первого августа восемьдесят девятого года Арина попала на чисто мужскую пирушку по случаю дня рождения известного в тамошних кругах каскадёра, который потом ушёл работать в таможню. Ко времени из встречи Озирский уже перебрался на Литейный, но старых друзей не забывал. Каждый его день рождения, даже не юбилейный, превращался в череду нескончаемых вечеринок. Он щедро угощал всех своих друзей и приятелей, стараясь никого не забыть.

Тогда ослепительному красавцу и непобедимому каратисту исполнилось тридцать два года. Впервые увидев его вблизи. Арина оцепенела от восторга, и без возражений отправилась выпивать вместе с другими наездниками и рабочими манежа. Она уже окончила пятый курс Педиатрического института, достигла двадцатидвухлетнего возраста, но ещё не встретила настоящей любви.

С того дня для Арины началась совершенно новая жизнь – яркая, игристая, как бокал шампанского. Их семья, состоящая из трёх человек, жила чинно, спокойно и очень обыкновенно. Мать и отец относились к классу технической интеллигенции. В загранку они не ходили, на рынке не торговали, законы не нарушали. А. значит, их единственная дочь до самой перестройки не могла позволить себе настоящие фирменные джинсы, кроссовки с лейблом, импортный магнитофон и прочие фетиши застойных времён. Только в восемнадцать лет, когда матери выплатили тысячу рублей по Арининой страховке, а в магазинах, как по волшебству, появились вожделенные джинсы, а также очень много других привлекательных вещей, девушка перестала комплексовать.

Правда, шмотками она особенно и не увлекалась, но чувствовать себя ущербной тоже не хотела. Удовлетворив свои скромные желания, Арина стала одеваться недорого, но со вкусом. Студентка-медичка считала, что любая одежда должна быть к лицу именно ей, а какой-то манекенщице ненормального роста и веса. Она всегда любила яркие тряпочки, и в те времена кооператоры вполне удовлетворяли запросы невзыскательных девушек.

В Педиатрический институт Арина поступила без взятки. Правда, на подготовительные курсы она ходила, потому что хотела этого. С детства почувствовав в себе наклонности естественника, полюбила уроки природоведения, биологии, физики и химии. Но охотнее всего читала медицинские справочники – запоем, будто хорошие детективы. Она обожала сжатую и ёмкую информацию и охотилась за каждым новым изданием специальной литературы. Неудача на вступительных экзаменах была бы величайшей в мире несправедливостью, и судьба сжалилась над Ариной.

О выборе профессии девушка ни разу не пожалела, и каждый день в институте был для неё праздником. Ей приходилось ездить с пересадкой, из Московского района в Выборгский. В дороге Арина листала учебники, конспекты, атласы. Тогда озорная, ребячливая, но благоразумная студентка даже представить не могла, что когда-то протянет руку преступнику и пойдёт с ним под венец. Это адское видение не могло посетить её даже в бреду…

Озирский ко времени их знакомства был женат уже вторым браком, имел четырёхлетнего сына. После предательства первой жены Андрей относился к дамам с некоторым недоверием, но и Арина тогда не помышляла о любовной связи. Совесть девушка ещё не потеряла, уводить Андрея из семьи не собиралась, а реноме доступной женщины её не привлекало. Родителям бы это совсем не понравилось, да и сама она старалась как можно дольше держать себя в чистоте – несмотря на бешеную пропаганду беспорядочных связей.

Она сразу сказала Андрею, что нацелена только на брак. Когда он овдовел, причём неожиданно, и приехал к Арине домой, пьяный и агрессивный, она не позволила даже дотронуться до себя. Елена сгорела за несколько месяцев от диабета, который внезапно заявил о себе во время второй беременности. А в особенности – после родов. Потом Озирский явился трезвый, попросил прощения и опять попробовал затащить Арину в койку.

– Только после свадьбы! – гордо заявила она, глядя прямо в его зелёные, огромные, нездешние глаза. – Я имею право этого требовать, потому что не истаскалась раньше времени. Хочу иметь семью, детей, дом. Жить нормальной жизнью, а не сидеть у телефона в ожидании твоего звонка. Пока была жива Елена, я не говорила тебе об этом. Но теперь ты свободен, имеешь право поступать, как хочешь. Я знаю, как устроен человеческий организм. И не хочу, чтобы мой будущий ребёнок зачинался в сосуде, куда сливается чёрт знает чья сперма. Я тебе всё сказала, а теперь решай. Ничего другого не будет!

Но она ошиблась, и Андрей добился своего без свадьбы. В начале этого года Озирский попал в цейтнот. При задержании группы вымогателей он вынужден был, не имея другого выхода, применить каратистские приёмы. После этого один из задержанных скончался в тюремной больнице. Андрей тогда не мог рисковать собой ещё и потому, что недавно вышел на службу после тяжёлого ранения. Наконец, недавно он потерял своего лучшего друга, был сильно обозлён и не совсем адекватен. Встал вопрос о целесообразности дальнейшей работы Андрея в органах и даже о возбуждении уголовного дела.

Накануне Восьмого марта они вдвоём отправились в ресторан гостиницы «Пулковская», где Андрей решил немного откровенничать. Арина с жаром заявила, что будет ждать его, сколько нужно, и станет матерью Женьке с Лёлькой. Тогда Андрей, который отнюдь не исключал своей «ходки в зону», кажется, склонился к мысли о браке с Ариной.

Они вернулись из ресторана в её квартиру, и все преграды пали. Родители скромницы были тогда в санатории, на Карельском перешейке. Они со спокойной душой оставили девочку дома, даже не подозревая, что она способна на такой опрометчивый поступок. Впрочем, Арине тогда было почти двадцать четыре, и девственность начала ей надоедать.

Сейчас, чувствуя, как сердце сладко сжимается под шёлковым халатом. Арина вспоминала ту ночь – тоже при свечах. Каждая минута всплывала в её памяти и волновала кровь. Хотелось снова вернуться туда, на проспект Космонавтов, в трёхкомнатную «хрущёвку», которая теперь казалась ей раем.

Мартовским серым утром Арина увидела из своего окна такие знакомые мокрые ветки тополя, и раскисший снег во дворе. Она смотрела туда, на улицу, и боялась оглянуться, потому что на её постели сидел Андрей и курил очень вкусно пахнущую сигарету. Этот запах свежих вафель Арина полюбила потом на всю жизнь.

Арина боялась продемонстрировать ему своё счастье, понимая, что это может плохо кончиться. Она много слышала о том, как опытные мужчины, поставив очередную «галочку», бросают соблазнённых ими девушек, даже позорят их. Андрей, конечно, не будет ни с кем её обсуждать, но смыться вполне может, особенно если увидеть, что его безумно любят.

Он поставил пепельницу на своё голое колено и улыбнулся Арине, когда та всё-таки собралась с духом и повернулась. Но улыбка была какая-то новая, будто приклеенная, и Арине это совсем не понравилось.

– Ты не считаешь, что сделала глупость? – спросил он с сомнением.

– Надо же когда-то начинать! – пожала плечами Арина, а слёзы уже подступали к её глазам. – Лучше с тобой, чем с кем бы то ни было. Не хочу быть белой вороной.

Значит, он уже не хочет жениться – иначе в чём тут глупость?

– Понимаешь ли, со мной сейчас опасно связываться. Да, ты обещала ждать меня из зоны, но подставлять тебя под удары другого рода я не могу. Теперь я думаю, что зря ты меня и вчера не отшибла. Я знаю, что ты жалеешь меня, хочешь как-то поддержать, исполнить желание. Даже жертвуешь ради этого своими принципами. Ты сделала мне слишком большое одолжение. – Андрей явно намекал на Аринину девственность. – Теперь я ДОЛЖЕН жениться…

– А вот этого не надо! – моментально разозлилась Арина. – Такое раньше считалось трагедией и позором. А сейчас, наоборот, мне было бы стыдно выходить замуж нетронутой. Ну, якобы я никому не была нужна! Теперь же мужчины хуже всяких баб – сами решить не могут, нравится им невеста или нет. И если кто-то её уже попробовал, значит, не ядовитая, можно кушать. Так что не волнуйся – ты останешься свободным. Не мне тягаться со шлюхами, к которым ты привык. Но я старалась, как могла. Не вышло? Ну и ладно. Только помни, что я люблю тебя, а они – нет. Твоя первая супруга тому доказательство. Так что давай завтракать, а потом можешь идти…

– Что бы ты ни говорила, но я жизнь твою сломал! – вдруг с невыразимой болью произнёс Андрей. – Выпил лишнего, гад, и понесло меня. Думал, что остановишь, как раньше. А ты по-другому поступила.

– Да, я во всём виновата! – подхватила Арина. – Если тебе так легче, вали на меня. А у тебя и без того проблем много. Я сама разберусь со своими чувствами и прочими прибамбасами. Это было моё решение, за которое мне и отвечать. Мне было хорошо с тобой. И спасибо на этом. Ещё раз говорю – пойдём завтракать. Я после всего очень хочу есть!..

Действительно, их отношения с тех пор стали натянутыми, фальшивыми. И уже в мае, еле сдерживая слёзы, Арина объявила Андрею, что выходит замуж. Тогда ей казалось, что заменить одного красавца на другого ничего не стоит, и надо это сделать. Только вот взгляды на нравственность у Зураба были не те, что у здешних мужчин. Он хотел всегда быть первым у своей супруги, а не доедать кусок с чьей-то тарелки.

Арина с ненавистью скинула со спинки кровати чёрное, в блёстках, вечернее платье, в котором недавно ездила с Зурабом в ресторан. Потом смешала карты, собрала их в колоду и сунула обратно в тумбочку.

– Хватит мечтать о несбыточном, дура! Он теперь тебя презирает, – жёстко сказала себе Арина. – Думает, что ты так любишь башли и тряпки, что пошла за одного из главарей базарной мафии. Плюнуть в твою сторону – и то не захочет!..

Губы Арины опять задрожали, а из глаз на колени закапали слёзы. Она хотела, чтобы какой-нибудь волшебник внезапно появился в спальне и потребовал отдать всё, что у неё есть, за одну только возможность опять увидеться с Андреем. Арина уже поняла, что жить с Зурабом не сможет.

Тогда, в марте, она надеялась забеременеть, а потом родить невероятно прекрасного ребёнка. Но Андрей потом сказал, что принял все меры против этого. «Зараза какой, опытный! Вот у других девчонок всё не так. Сами должны предохраняться, а партнёра не грузить. Все они, как жеребцы – нагадил и ускакал. Если бы тогда залететь, не было бы никакого Сакварелидзе…»

В дверь позвонили так громко и резко, что Арина едва не свалилась с кровати. Это точно не муж – у того есть ключ. Да и вряд ли он явится раньше утра, раз уж поехал на важную встречу. Что-то не срослось, и Зураб вернулся? Нет, он звонит не так, даже если ключ лень искать. Родители тоже всегда предупреждают, что едут в гости. Может быть, от Зураба его люди пришли с каким-то поручением? Скорее всего, только он должен был всё-таки предварительно подготовить жену.

Арина похвалила себя за то, что привела в порядок голову, а не осталась лахудрой. Теперь не стыдно и две открыть – надо только застегнуться на все пуговицы и подпоясаться потуже. Халат шёлковый, до пола, весь в ярких японских букетах – то, что надо. Хотя, конечно, лучше бы платье надеть, но уже некогда.

Звонок повторился, и Арина заторопилась в прихожую. По дороге она взглянула в зеркало, показала язык своему отражению и на цыпочках подошла к двери, наклонилась к «глазку» и обмерла, приняв увиденное за галлюцинацию. Андрей Озирский, о котором она вчера и сегодня беспрестанно вспоминала, стоял на тускло освещённой лестничной площадке. Этого не может быть… Откуда он здесь? Как решился прийти, зная, что Арина замужем за бандитом, который и выстрелить может? Но это так похоже не Андрея – он обожает приключение с риском…

И одежда его – чёрная кожаная куртка, рубашка защитного цвета, джинсы, туфли с накладными ремешками. Одну руку он держит в кармане, а второй тянется к звонку. Третья трель пронзила Арине уши, голову, сердце. Не соображая, что делает, она широко распахнула двери. Андрей шагнул в квартиру, повернул ручку, и мудрёный замок закрылся сам.

Потом Озирский обнял Арину за плечи, и они слились в долгом, страстном, исступлённом поцелуе. Было так тихо, что слышен шорох дождя, и капала вода в тазик с замоченным после ванны бельём. Губы Андрея пахли теми же самыми вафельными сигаретами, скрипела кожа куртки, и бились в унисон их сердца.

– Ненормальный! – Арина наконец-то смогла хоть что-то сказать. – Тут же муж мог оказаться! Твое счастье, что у него какая-то суперважная встреча сегодня? Вот уж подмечено – дуракам везёт…

– Ты что, пила сегодня? – Андрей, трепеща ноздрями, пристально смотрел ей в глаза.

– Пила. А ты хочешь? – с готовностью предложила Арина. – Пойдём, я тебе налью.

– Не откажусь. Сухое грузинское – это для меня не алкоголь. – Озирский смеющимися глазами смотрел на Арину, обнимая её за талию.

– Ты что, по запаху определяешь? – удивилась она, пытаясь освободиться. – Класс! Пусти, я из бара возьму бутылку и бокалы.

– Не пущу! – Андрей подхватил Арину, как пушинку, и понёс на постель. – Ладно, гуляй пока. Всё равно никуда не денешься.

– А куда я должна деваться из собственного дома? – шутливо оскорбилась Арина. – Это тебя надо бы в окошко выкинуть. Но я добрая – живи.

– Вот спасибо! – Андрей, ничуть не стесняясь, грохнулся прямо на покрывало, где только что лежал пасьянс.

Арина опрометью бросилась к бару, достала и разлила вино. Поставив поднос на тумбочку, она побежала к двери.

– Ты куда? – Озирский говорил всё так же шутливо, но в тоне его чувствовалась тревога.

– Не бойся – за льдом, а не за мужем. Если что – вон, шкаф стоит. – И она, моментально открыв морозильник, достала решётку, выбрала два кубика.

Андрей, правда, много пить не стал. Он скорее символически пригубил запотевший бокал, поблагодарил Арину кивком. Потом снова обнял хозяйку, едва дождавшись, пока она допьёт.

– Чего тебя принесло, я не понимаю! Зураб полтора часа назад уехал на всю ночь. Ты знал об этом?

– Конечно, знал! – с готовностью подтвердил Андрей. – Ты думаешь, что у меня исчезли все агенты? Это не так – они верны мне.

Арина взглянула на смятое покрывало, на широкую постель, на два бокала. И вспомнила, как ещё совсем недавно пила тут вино в одиночестве, думая о смерти. Под шёлковым халатом пробежал холодок, и она заметно поёжилась.

– Господи, Андрей, ты совершенно не изменился! – Арина не могла оторвать от него сияющих глаз и удивлялась тому факту, что могла ругать это чудо последними словами. Но хулиганка осталась верна себе, и потому вставила обычную шпильку. – Странно вообще-то… Кажется, я тебя всё ещё немножко люблю. А ведь думала, что ненавижу.

– Один шаг, дорогая, не только от любви до ненависти, но и в обратном направлении, – серьёзно объяснил Озирский. – Кстати, а мужа ты любишь? Сразу двоих, что ли? Но я не удивляюсь тебе. Близнецы – они такие. Никак в себе разобраться не могут…

– А с мужем вообще очень сложно. Иногда я его убить готова. Бывает так, что жалею. Он ведь не виноват, что я такая дура. – Арина ткнулась лбом в плечо Андрея, жадно вдыхая запах его одеколона. – Я ведь не подлая по натуре. Не хочу делать зло человеку, от которого видела только добро. Но, в то же самое время, чувствую, что никогда не привыкну к Зурабу. Он чужой мне, понимаешь? А вот ты – родной. Дело даже не в национальности – он отлично говорит по-русски. Европейский, городской человек. Наверное, несовместимость с ним какая-то, не знаю. Я всё время в напряжении, всё время в страхе. Не расслабляюсь ни не секунду, и от постоянного стресса становлюсь истеричкой. Получается, что я сама себя истязаю, живя с ним. Это – наказание за мой идиотский характер. Хотела показать, что на тебе свет клином не сошёлся…

Арина говорила глухо, невнятно, потому что прятала лицо в коже куртки Андрея. Одновременно она перебирала тонкими пальчиками волосы на его затылке.

– Месяц назад случай был… Мы с мужем были на ипподроме. И я каким-то образом выпала из реальности. Скачу и думаю, что сзади ты. Прямо наваждение какое-то. Оборачиваюсь – а там Зураб. Смеётся, весь такой добрый, открытый. А у меня даже не хватило сил удержать улыбку. Я очень испугалась – думала, что схожу с ума.

– Да уж, этого в тебе навалом! – согласился Озирский спустя несколько минут – когда закончился их новый, долгий поцелуй. – Ты что, другого супруга себе найти не могла? Обязательно головорез потребовался?

– А для меня это неважно, – храбро сказала Арина. – Главное – чтобы личность была не стандартная. Вы оба такие, но… Наверное, есть ещё какие-то обстоятельства, о которых мы ничего не знаем. Например, когда он сюда, ко мне, по ночам приходит, я должна делать над собой огромное усилие. Это же муж, и существуют супружеские обязанности. Я исполняю их, как постылую работу, и воображаю на месте мужа тебя. Кучу снотворного принимаю, чтобы дни были короче. Зураб ведь с работы меня снял, велел дома сидеть. Я когда-то о таком мечтала, а тут поняла, что скучаю. Делать совершенно нечего, а развлекаться не хочется. Зураб, конечно, что-то замечает и грешит на разницу в возрасте. Но он ошибается – дело совершенно в другом. Даже не в том, что он бандит. Ты прав, я действительно не могу в себе разобраться. Только не думай, что мне были нужны деньги! – Арина наконец-то получила возможность сказать об этом Андрею напрямую. – Умоляю, поверь – я ведь бессребреница. Хотела забыть тебя, начать новую жизнь. Брошенная женщина всегда старается показать бывшему партнёру, что нужна кому-то ещё. Понимаешь, самооценка страдает, когда от тебя отказываются. А тут – красивый, богатый, да ещё любит меня по-настоящему! Не как дорогую игрушку, а как достойного человека. Но я отлично понимаю, что ввязалась в гнусную историю, из которой чистой не выйду. Южные мужчины – собственники по своей природе. Они не прощают ни измен, ни разводов. Просто так я не смогу оставить Зураба. О том, чтобы убить его, вообще нет речи – на такое тем более не способна. Оружия в доме навалом, но я по характеру не такая. Теперь Зурабу приспичило, чтобы я сына ему родила. Три дочери, уже взрослые, замуж выданы; можно новую жизнь начинать. А мне почему-то страшно от убийцы рожать. Вдруг ребёнок унаследует эти наклонности? Я буду его элементарно бояться. Тогда, весной, надеялась, что от тебя получится! Ладно, кончаем болтать! – опомнилась Арина. – Зачем ты пришёл? Ведь не просто так – я тебя знаю.

– А я решил тебе ребёночка сделать! – беззаботно, со смешком объяснил Андрей. – Чего – мне не жалко! Ты хотела, говоришь? И сейчас ещё хочешь?

– У тебя чего, крышу снесло? – возмутилась Арина. – Раньше надо было делать, а теперь Зураб меня на куски порежет. Если только чего заподозрит – сразу экспертиза, а потом – секир-башка!

– Медикам бесплатно аборты производят – делов-то! – Озирский встал, снял куртку, швырнул её в кресло. Бокалы он поставил на тумбочку, которая даже при свечах сияла начищенными ручками и безупречной полировкой. – Нечего было за бандюгана замуж идти! Теперь живи по его понятиям. Он как, откровенничает с тобой? Или из комнаты выгоняет, когда о деле говорит?

– Ах, вот оно что! – Арина покачала головой. – Понятно. Тебе новый агент потребовался, причём именно в окружении моего мужа. Так бы сразу и сказал, а то – ребёночка сделать! Между прочим, у меня как раз середина цикла – самые опасные для этого дни. Зураб теперь тоже хорошо в этом понимает – он ведь очень сына хочет. Вот, говорит, закончу свои дела – и займёмся основательно…

Арина, тем не менее, видела, что её слова Озирского не останавливают. Он и не думал отступать – напротив, продолжал раздеваться, прекрасно понимая, что Арина и боится, и хочет изменить мужу . – Я знаю немного про дела Зураба – это правда. Разумеется, при мне он откровенным не бывает. Но, возможно, я могу в чём-то ему помешать. Группировка их очень серьёзная, опасная, спаянная родственными узами и круговой порукой. Сейчас у них намечается какое-то очень важное дело. Ты знаешь о нём лучше меня, естественно. Чем я могу помочь?

– Значит, сейчас твой муж на какой-то важной встрече? Скорее всего, развязка наступит скоро. – Озирский, преодолевая слабое сопротивление Арины, посадил её себе на колени. – А мы тем временем свои проблемы решим…

Он начал бесцеремонно стаскивать с Арины халат. Она, понимая, что не может отказаться от такого подарка судьбы, рывком расстегнула кнопки на его рубашке. Наверное, ещё никогда они так не хотели друг друга – опасность лишь обостряла чувства.

– Ты меня под смерть подводишь! – хриплым, низким, совсем не своим голосом сказала Арина, а сама прижималась к Андрею всем телом. – Я к тебе ночами буду приходить и душить, как беспощадный мститель…

– Приходи! Почаще! И я буду любить твой прекрасный призрак…

– Сукин ты сын, Озирский! – грустно сказала Арина. – Мне же всего двадцать четыре. Я жить хочу.

– И будешь жить, не волнуйся. Я своих агентов никогда в беде не бросал, и тебя спасу. Только свистни…

– Тебя, пожалуй, досвистишься! – простонала Арина, чувствуя, что от запаха одежды Андрея, от теплоты его тела она уже теряет сознание. – У мужа какие-то дела со Стеличеком, торговцем оружием. Интересный парень, прямо настоящий викинг… Ты, конечно, знаешь о нём. Его дядя тоже тут рулил, пока не умер. Так вот, он продал клану Ншана и Зураба много оружия, чтобы те упрочили свои позиции в городе и в стране. У Ншана ведь мать – грузинка, родственница моего мужа. Они никогда не предадут друг друга. С ними выгодно иметь дело, и Митя это понимает.

– Про мать я, кстати, ничего не знал! – Андрей взял с тумбочки подсвечник. Другой рукой он прижимал к себе Арину.

– А больше я ничего и не знаю! – с сожалением сказала она, замирая от сладостного нетерпения. Без одежды им обоим было холодно, и очень хотелось в постель.

– А этого ещё никто не знает, – глядя прищуренными глазами на трепещущее пламя, сказал Андрей. – Всё будет известно завтра утром.

– Я чего-то не понимаю… – начала Арина.

– Я тебе потом объясню! – хрипло ответил Озирский и мощным выдохом задул сразу все свечи.

* * *

Когда Озирский вышел из подъезда в серое сухое утро, Арина ещё спала. Она еле могла ненадолго разлепить глаза для того, чтобы условиться со своим любимым о дальнейших действиях. После бурной ночи его самого клонило в сон, но нужно было торопиться на встречу с Минцем. Когда Озирский одевался, руки плохо его слушались, и приходилось подолгу искать брюки, рубашку, туфли.

Андрей чувствовал себя лёгким, опустошённым и нездешним. Он между прочим думал о том, что та, мартовская Арина и эта, августовская, – просто день и ночь. Девчонка сделала громадные успехи, за что надо поблагодарить её супруга. Видимо, не так уж был ей противен Зураб, раз сумел научить её всяким тонкостям, без которых нет нормального секса, как вкусной еды – без сахара, соли и специй.

Озирский шёл, будто плыл в тумане, и уже начинал беспокоиться. Сознание его было непривычно размягчённым, отлетевшим, а рот жгла невероятная, болезненная сухость. Кроме бокала сухого вина, Андрей ничего не пил, а воздавалось впечатление, что он принял на грудь не меньше чем бутылку водки.

Он чувствовал, что его теперь тянет к Арине, как к женщине, а не только как к агенту. Если нужно, он, рискуя жизнью, придёт в эту квартиру ещё и раз, и два, и десять. Нежная блондинка с незабудковыми глазами согласилась помочь ему, несмотря на страшную опасность, о которой прекрасно знала. Теперь Андрей знал, что по крайней мере Зураб Сакварелидзе у него в руках. А это дорогого стоило – Ншан верил своему родственнику и другу безоговорочно.

Озирский условился с одним из своих приятелей, что тот в шесть утра подъедет на угол Шоссе Революции и Пискарёвского проспекта, довезёт до Площади Мужества и там высадит. Ни дом Арины, ни квартиру Клавдии не должен был видеть никто, кроме него самого.

По дороге, бездумно глядя на пустой мутный город, Андрей размышлял о том, что поступил он с Ариной действительно паршиво. Сначала лишил невинности, потом сделал всё, чтобы она потеряла всякую надежду на вполне заслуженный брак. Когда девчонка нашла себе богатого красивого мужа, он явился опять и вновь сломал ей судьбу. Теперь уже, как видно, навсегда…

Шинкарёв, дальний родственник Аркаши Калинина, сидящий за рулём подержанной «Ауди», включил радио. Там читали торжественно-скорбным голосом какой-то государственный документ из тех, что давно набили оскомину. Но тут как раз они приехали на Площадь Мужества, и Озирский, пожав руку Шинкарёву, отправился в сторону проспекта Тореза. «Ауди» же уехала по Политехнической улице.

А в комнате Клавы Масленниковой приёмник молчал, и было вообще очень тихо – так, что звенело в ушах. Хозяйка и её гость, Саша Минц, как и велел Озирский, в постель вместе не ложились, да и порознь тоже. Минц приехал сюда на машине, прямо из Токсова, где всё-таки привёл воскресенье. Он привёз Клаве букет гладиолусов, корзинки с крыжовником и с яблоками. Хотел прихватить и смородину, но Соня, оказалось, выменяла её до ягодки на сахарный песок, когда уже ничего не ждала. Жёлтый песок отдавал почему-то керосином, но при этом был очень сладкий, и потому сестра не ругалась.

Сейчас они сидели в креслах и вели степенную беседу. Это было тем более забавно, что Клава была девушкой без комплексов, а к Саше давно уже прилипла вторая кличка – Приап. Возможно, всё объяснялось тем, что Клава, вдовствующая уже больше года, нашла себе новую, но безответную любовь. Траура по мужу Стасу она вообще не носила и явно заглядывалась на Андрея Озирского. Понимая, что они – не ровня, Клава довольствовалась тем, что изредка помогала Марии Георгиевне делать генеральную уборку в квартире на проспекте Маршала Жукова.

О своём покойном муже, таксисте и спекулянте водкой, Клава вспоминала редко и с полным равнодушием. Станислав Масленников погиб в результате очередной разборки между двумя преступными группировками – это была судьба многих неудачливых «шестёрок», возомнивших себя «деловыми». Круглая сирота, она не знала родителей и до сих пор горела желанием разгадать тайну своего появления на свет. Правда, до сих пор сделать этого не удалось, но Клава не теряла надежды.

От прочих девиц такого пошиба Масленникову отличала редкая красота и неизвестно откуда взявшийся шарм. Вырастила девчонку прабабка – почти неграмотная деревенская старуха. До пятнадцати лет даже поездка в Шую или в Иваново для Клавки была праздником, а о Ленинграде она если и слышала, то в сказках.

Но перед смертью прабабка, тоже Клавдия, рассказала, что её родители-подростки жили в Питере, и девчонка пробилась сюда, как танк. Почему-то бедолаге казалось, что в таком большом городе она сумеет что-то узнать о своих родителях. В первую очередь, об отце, потому что о матери рассказала та же бабка. История была трагическая и трогательная – как раз в духе модных сериалов.

Сейчас Саша и Клава были сообщниками и жили одной идеей. В своих предположениях Минц не ошибся – девушка сразу же согласилась услужить Андрею и предоставить им для переговоров свою съёмную квартиру. Закутавшись в шерстяной платок и распустив по плечам золотистые волосы, Клава сидела в кресле с ногами. Она с замиранием сердца ждала, когда раздастся звонок и войдёт её кумир, позволит недолго побыть рядом с собой, и тем надолго осчастливит. Прижмуривая зелёные русалочьи глаза со светлыми, не накрашенными ресницами. Клава то и дело смотрела на часы.

В доме у Клавы, как ни странно, водились книги – в основном, научная фантастика. Наверное, Стас натаскал, пока был жив, потому что из деревни привезти их было нельзя. Саша, чтобы убить время, взял из шкафа том Станислава Лема и стал перечитывать «Солярис». Он не особенно волновался за Андрея, потому что доверял его профессионализму и предчувствовал благополучный исход.

Озирский пришёл около семи утра. Клава, услышав звонок, ринулась в переднюю. Там, потеряв от восторга голос, она осторожно пожала протянутую руку кумира своими двумя ладошками. А потом, сообразив, что мужчины хотят остаться одни, поспешила придумать благовидный предлог.

– Кофе хотите?

– С удовольствием! – Озирский едва не рычал от голода. У Арины он не съел ни крошки – было не до того.

– Тогда я глазунью сделаю, с колбасой и картошкой. Огурчиков ещё положу, – предложила хозяйка.

– Клавдия, ты – чудо! – Андрей сонно щурился и еле сдерживал зевоту.

Вдоволь налюбовавшись на него, Клава заплела волосы в косу и убежала на кухню. Андрей же, не снимая куртки, уселся на вертящуюся табуретку, которая существовала в съёмной квартире без пианино или рояля, сама по себе.

Крутанувшись вокруг своей оси, Озирский заявил нетерпеливо ожидающему Минцу:

– Теперь только дай, Господи, Аринке удачи!

– Она согласилась сотрудничать с нами? Супруга Зураба Ужасного? – Сашины агатово-чёрные глаза заблестели от радости. – Ну, прямо камень с души!.. Женщина и испугаться могла.

– Такая самого чёрта не испугается! – похвастался своей подругой Андрей. – Именно сегодня ночью, скорее всего, было назначено время «Ч». А, значит, определились и станции – начальная и конечная точки маршрута. Зураба долго не было, и он предупредил жену об этом. Я надеюсь, что когда начнётся переброска, он опять скажет Арине, что не будет ночевать дома. В такой ситуации супруга вправе задать ему несколько вопросов и высказать определённые пожелания. Ну, а нам останется только техническая работа – пробить, вычислить, догнать, задержать…

– Алим говорил, что исхода этой операции зависит очень многое. Грядёт крупный передел сфер влияния, потому и потребовалось столько оружия. Тут – или пан, или пропал, – задумчиво произнёс Саша. – Арина подтверждает эти сведения?

– Да, они с мужем или останутся здесь, или уедут в Гори. Конечно, Арине не хочется бросать родителей, но с таким супругом не поспоришь. Раз вышла за него – должна следовать сзади, как нитка за иглой. Сашок, кинь-ка мне сигареты! – попросил Андрей. – Арина-то некурящая, так я еле вытерпел. Лучше помучиться немного, чем человека подставлять. У Сакварелидзе нюх, конечно, как у кобеля, а тут дымом будет пахнуть.

– Держи – индийские! – Минц бросил другу непочатую пачку.

– Все флаги в гости к нам! Только своих не видать. – Озирский так рванул целлофан, что сигареты едва не высыпались ему на колени. Закурив, он закрыл глаза и просидел в несказанном блаженстве несколько минут. – Фу-у! Это всё, Сашок, что нужно для счастья.

– Ты долго пробыл у Арины? – невинным голосом спросил Саша.

– Что за глупый вопрос? – Улыбка Андрея была похожа на вспышку молнии в ночном небе.

– Вас понял. – Минц вполз с подлокотника в глубокое кресло. Андрей тем временем нюхал привезённые им цветы, получая от этого дополнительное удовольствие. – А ты, наверное, Обера хотел использовать?

– Вряд ли Обер может туда проникнуть. С прошлого года Стеличек за ним следит, как параноик. Догадывается, конечно, кто дядюшку оприходовал, но точных сведений, надеюсь, не имеет. Аринка-то, балда, из-за меня за Зураба вышла. Наказать так хотела. Если ты, говорит, с мафией борешься, то я за самого ядрёного бандита выйду. Но ведь мы, Сашок, привыкли обращать поражения в победы, верно? Каким-то образом я должен буду встретиться с Ариной, узнать день и час начала операции. С пунктами убытия и прибытия сложнее, но постараюсь извернуться. Придётся по косвенным признакам определять. Например, по номерам телефонов. Но там уже легче – хоть примерный квадрат известен.

– Значит, сегодня ночью они всё решили? – ещё раз уточнил Саша. – А когда Арина сможет тебе всё сообщить?

– Ну, мы с ней разработали язык условных фраз – его как раз очень Обер любит. И. главное, до гениальности просто. Она позвонит в Ульянку, даст знать, что удалось выяснить некоторые подробности. А потом уже решим, как встречаться, чтобы не спалиться обоим.

– Но ты, же не станешь целый день дома сидеть. Надо же после отпуска и с ребятами повидаться, правда?

– Правда, Сашок. Арина, скорее всего, позвонит сегодня вечером. Муж её дома почти не ночует, но из квартиры лучше не выходить на связь. Я даже и сейчас боюсь – не было ли в там «жучков». Такой тип, как Сакварелидзе, всегда молодую жену в чём-то подозревает. Но иначе нам было бы никак не встретиться, и я пошёл ва-банк. Теперь, конечно, дико за Аринку боюсь…

– Да, она подвергается серьёзной опасности, – согласился Минц. – Ты уж поосторожнее. Не забывай, что отвечаешь не только за себя. В первую очередь, за агента.

– Не учи учёного! – раздражённо попросил Андрей. – Я жизнью своей за каждого агента отвечаю. Какой транспорт повезёт оружие? Что говорил Гюлиханов?

– Алим упоминал два муковоза, – тотчас же ответил Саша. – Если, конечно, они не изменят свои планы после случившегося.

– Если муковозы, то хорошо, – щёлкнул пальцами Андрей. – Их не так много на улицах. Вычислить бы только маршрут, а перехватить всегда успеем. – Андрей втянул носом воздух. С кухни плыли возбуждающе-вкусные запахи. – Эх, Клаша, хвала тебе и слава! Сашок, хочешь есть?

– Естественно. Я из Токсово без завтрака уехал – так торопился. – Саша удивлённо смотрел на Андрея. – Тебе не жарко в куртке?

– Я даже не заметил ничего. – Озирский принялся стаскивать куртку за рукава. – Представь себе – на ходу сплю. А дел столько, что некогда даже на час прикорнуть.

– К вам можно? – весело спросила Клава и только после этого постучалась. В фартучке с вышитым букетом роз и в связанной из белых ниток кофточке она появилась на пороге. – Я всё приготовила, идите есть. Ещё мёду поставила – мне из деревни крёстная прислала.

– А медок-то нынче кусается! – Андрей протянул руку и машинально включил транзистор и вдруг изменился в лице.

Он долго и внимательно слушал то, что говорили по радио. Саша, вымыв руки, прямо с полотенцем в руках вошёл в комнату и увидел, как напряглось лицо друга.

– Что там случилось? – Минц быстро подошёл к столику, на котором стоял транзистор. – Опять кто-то умер?

– Нет, но в Москве что-то произошло. Ты послушай, будет полезно. Чрезвычайное положение вводят… По крайней мере, у нас и в Москве – точно.

– Чрезвычайное? Не понимаю. Кто вводит? – Саша нахмурил лоб, отложил полотенце.

– Советское руководство. Нет, ты слушай, слушай!..

Некоторое время оба молчали. Потом пришла и Клава с литровой банкой липового мёда в руках.

– Ну и как, Сашок, это всё называется? – Андрей выглядел и радостным и растерянным одновременно. – Порядок решили навести или что?

– Как называется? – Саша нагнулся так низко, что едва не уткнулся носом в шкалу приёмника. – Известно как… Если смещён Президент, это – государственный переворот…