Для октября тепло не по сезону. В самый разгар рабочего дня я качу по Хьюстон-стрит в «лексусе»-кабриолете, из мощных колонок грохочет Элвис Костелло, и в целом все выглядит так, будто у меня все в порядке. Поймав собственное отражение в витрине магазина электроники, я сам почти в это верю.
Мэтт ждет меня возле подъезда своего дома в Нижнем Ист-Сайде. На брате джинсы и рваная водолазка — то есть приличная одежда, по мнению Мэтта. Он курит сигарету и просматривает плейлист в айподе.
— Привет, — здоровается он, подходя к машине.
— А где Элтон?
— Черт…
Мэтт взбегает вверх по лестнице и спустя минуту возвращается с коричневым пакетом.
— Вот он, — брат подмигивает мне и бросает пакет на заднее сиденье.
Когда мама впервые увидела бритую голову Мэтта, она несколько дней плакала навзрыд и повторяла, что ничего хуже с ней приключиться не могло.
— А если тебе изменил муж, а твоя сестра умерла от рака груди? — возражал Мэтт.
— Это хуже, — сквозь слезы повторяла мать.
Мэтт побрился, потому что начал лысеть. Залысины никак не вписываются в образ солиста панк-рок-команды, решил он и с тех пор регулярно бреет голову. Но Лила каждый раз, как видит его, заливается слезами. Девушка, с которой Мэтт тогда встречался, работала костюмером в передаче «Субботним вечером в прямом эфире». В порыве вдохновения она принесла домой парик, изготовленный для пародии на Элтона Джона, которую в последнюю минуту сняли с эфира. Мэтту парик подошел практически идеально, и с тех пор без Элтона он к Лиле не ездит. Они никогда это не обсуждали, но, видимо, мать сочла парик достойной заменой, и вопрос решился сам собой.
Мы на полной скорости мчимся по шоссе. Как здорово вот так посреди дня ехать куда-то вдвоем с братом. Ветер бьет в ветровое стекло, обдувает наши головы, испещренная бликами Ист-Ривер переливается на солнце, и так просто представить нас в иной — благополучной — жизни, где у нас все хорошо, мы ладим с окружающими и друг с другом, знаем, чего хотим, и добиваемся своего, не мучаясь вечным глухим недовольством, преследующим нас с рождения.
Мэтт еле слышно произносит названия мостов. Бруклинский, Квинсборо, Трайборо и маячащие вдалеке Уайтстоун и Трогс-Нек. Питер всегда считал мосты, устроившись на заднем сиденье отцовского «бьюика», когда мы в детстве возвращались в субботу вечером из Бруклина от бабушки. Машина чуть подпрыгивала на дорожных швах, убаюкивая нас, и мы дремали, положив голову на плечо; по радио передавали Саймона и Гарфанкела или Фрэнка Синатру, а Норм и Лила им подпевали. Это одно из немногих оставшихся у меня воспоминаний о том времени, когда мы были одной семьей и чувствовали себя в безопасности.
Мы едем по дороге, параллельной шоссе в Ривердейле, как вдруг Мэтт привстает на сиденье.
— Глазам своим не верю, — говорит он.
— Что там такое?
— Смотри, — он указывает пальцем.
Вдоль дороги шагает раскрасневшийся и запыхавшийся Норм с мешком на плече. Я сбрасываю скорость, и мы медленно катим за ним.
— Что-то он зачастил к нам для бросившего семью отца, — замечает Мэтт.
— В каждой бочке затычка, — соглашаюсь я.
— Похоже, он воображает, что если будет всюду совать свой нос, мы его простим, — говорит Мэтт.
— Это как с эрекцией, — поддакиваю я. — Норм воображает, будто может нас перепрограммировать.
Мэтт смотрит на меня так, словно у меня в носу распустился прекрасный цветок.
— Так, — медленно произносит он, — я не понимаю, о чем ты, но не мог бы ты подобрать аналогию получше, и желательно не упоминая папино причинное место?
— Ты назвал его «папой».
— Неправда.
— Правда. Ты сказал «папино причинное место». Вот видишь, его дьявольский план работает.
— Просто к слову пришлось.
— Ну конечно, — ухмыляюсь я.
— Иди к черту. Подумаешь, обмолвился.
Я нагоняю Норма, который устало шагает по тротуару, и еду рядом с ним. Он меня не видит и продолжает упрямо идти вперед, и лишь спустя минуту замечает наше присутствие.
— Привет, ребята, — отдуваясь, улыбается он. — Рад вас видеть.
— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я.
— Я подумал, вдруг вам понадобится поддержка.
— Ты о чем?
Он делает шаг к машине и наклоняется к двери Мэтта. Норм потный, в видавшей виды старомодной ветровке родом из восьмидесятых, под которой я замечаю ту же красную рубашку, в которой он был вчера.
— Я пришел помочь вам вернуть деньги Питера.
— Откуда ты вообще об этом узнал? — недоумеваю я.
— Только не волнуйся, — произносит Норм. — Я слышал, как ты говорил по телефону с мамой.
— Я разговаривал с ней в своей комнате, как ты мог нас слышать?
— Так он теперь живет у тебя? — поражается Мэтт.
— Не начинай, — перебиваю я.
— Я взял трубку в гостиной, — отвечает Норм.
— Ты у меня в гостях, и ты же еще подслушиваешь мои разговоры? — рявкаю я.
— Значит, он все-таки живет у тебя, — ворчит Мэтт.
— Я просто хотел услышать ее голос.
— Тогда надо было ей позвонить, — отрезаю я. — Черт побери, Норм, у тебя совсем нет?
— Давайте не будем отвлекаться от главного, — просит Норм.
— Это от чего же?
— Кто-то обманул Питера.
— Пошел ты к черту, Норм. Питера вечно кто-то обманывает, — вмешивается Мэтт. — И мы с этим разберемся, как всегда. Без тебя.
Норм выпрямляется и смотрит на нас сверху вниз.
— Ребята, — говорит он, — если вы не заметили, я не спрашивал вашего позволения. А знаете, почему? Потому что оно мне не нужно. Еще раз поясняю: это не ваше дело. Я добирался сюда на метро и на двух автобусах. — Норм наклоняется вперед, опираясь руками о дверь машины. На лице Норма написана непреклонная решимость. — Я не уйду, — заявляет он. — Подчеркиваю: вы не несете никакой ответственности за мои действия. Что касается меня, от вас зависит одно-единственное решение.
Мэтт возмущенно таращится на меня. «Ни за что», — одними губами произносит он. Я смотрю на усталого, угрюмого, раскрасневшегося от ходьбы Норма, упрямо поджавшего губы.
— Залезай, — вздыхаю я.
Норм не помещается на заднем сиденье «лексуса», поэтому забирается на спинку, точно вернувшийся на родину герой на параде, и с наслаждением щурится на полуденном солнце, как собака. Обиженный Мэтт сползает по сиденью. В таком вот неприглядном виде мы съезжаем с шоссе и неуклюже катим по деловому району родного городка к дому, где прошло наше детство.