Мама с Питом приехали забрать нас из участка на ее «хонде сивик». Норм устроился на переднем сиденье — уж не знаю, случайно или по старой привычке, — а мы с братьями расположились сзади. Кажется, будто семейство Кинг едет на обычный пикник, вот только пузыри со льдом предназначены не для картофельного салата с мясом, а для моего опухшего, ноющего кулака и фиолетовой шишки на голове Мэтта. Несколько часов назад я с замиранием сердца наблюдал, как врачи «скорой» вынимали осколок зуба, застрявший между моими окровавленными костяшками, потом наложили три шва и забинтовали рану. Мэтт изо всех сил старается удержать на голове парик, прижимая лед к шишке размером с мяч для гольфа. Радует одно: все обвинения с нас сняли.

Норм в своей обычной шутливой манере заговорил с заднего сиденья с полицейским, который нас арестовал, Джимом Шихеном, и сообщил, что когда-то они с отцом Джима по очереди подвозили друг друга, давным-давно, когда Норм еще жил в Ривердейле. Оказалось, мистер Шихен-старший скончался в прошлом году, и добрые слова Норма о покойном, похоже, тронули его сына. Выслушав рассказ Норма о том, что произошло, Шихен оставил нас в кабинете и отправился пообщаться с сидевшим в соседней комнате потерпевшим, над которым хлопотали врачи. Два часа спустя Шихен вернулся, договорившись с Сатчем, что тот не будет выдвигать против нас обвинения, если мы согласимся забрать «мустанг» и не требовать с него денег. Судя по словам Шихена, мне показалось, что тому пришлось надавить на Сатча, чтобы добиться своего.

— Не подумайте чего, — на прощанье сказал нам Шихен, — но он, конечно, редкая сволочь, что продал вашему сыну машину. Надо было его еще не так отделать.

И вот мы, обломки одной семьи, временно собрались вместе в «хонде» Лилы, не представляя, как склеить то, что было разбито, во что может вылиться наше воссоединение и нужно ли это нам вообще. Неловкая тишина окутывает нас, Лила включает радио, и Пит в одиночку самозабвенно подпевает Дейву Мэтьюсу. Я прошу маму отвезти нас на Джонсон-авеню, где оставил машину Джеда. С минуту мы стоим вокруг автомобиля, пытаясь понять, кто с кем поедет и кто где сядет. Наконец Норм предлагает выбраться куда-нибудь поужинать, но этого я уже не вынесу: у меня внутри до сих пор все дрожит, а в голове, точно на закольцованной записи, крутятся картины драки. Я отвечаю, что мне пора возвращаться, а у Мэтта концерт. Тогда Норм решает отправиться с Лилой и Питом домой на «мустанге» и поужинать там. Но сперва благодарит нас с Мэттом за то, что «поддержали» его во время разборки с Сатчем.

— Вот так команда! — восклицает он, раздуваясь от гордости. — Кинги — короли ринга!

Да, мы такие. Кинги — короли ринга. Берем не силой, так непредсказуемостью: тут стратегически выставим напоказ эрекцию, там неожиданно сверкнем лысиной, захваченный врасплох противник отвлекается на этот паноптикум и получает по голове. Норм восхищается нашими плевыми ранами, совершенно забыв о том, что дрались мы из-за Пита, а не из-за него, и что деньги нам вернуть так и не удалось. Как обычно, Норм оценивает успех по масштабам произведенной шумихи, а не по результату. Чего еще ждать от человека, для которого само путешествие всегда было важнее пункта назначения.

Мы с Мэттом стоим на обочине и, морщась от боли, смотрим вслед нашим родителям — зрелище, еще сегодня утром казавшееся немыслимым. Норм объявился всего несколько дней назад, надеясь на быстрое примирение — план, граничивший с бредом, — и вот вам пожалуйста: без труда включился в жизнь семьи, как будто никуда не уходил. «Неужели все может быть так просто?» — недоумеваю я. Неужели можно, наплевав на причиненную тобой боль и былые обиды, сломить чужое сопротивление и переиграть все по-новому, с пользой для себя? Есть в этой мысли что-то притягательное, что заставляет меня остановиться и задуматься над собственными проблемами. Быть может, мне не хватает дурацкого упрямства. Еще вчера я бы не подумал, что способен на такое, но сегодня все иначе. Теперь я из тех, кто дерется на улицах, кого возят в наручниках в полицейской машине, у кого из костяшек врачи вытаскивают осколки чужих зубов.

Вот только дрожь никак не унимается.

— Знаешь что, — говорю я Мэтту, который стащил с головы парик Элтона Джона и осторожно потирает ушибленный висок. — Отвези-ка ты машину обратно в город, мне еще кое-что нужно сделать.

— Здесь? — недоверчиво уточняет Мэтт.

— Хочу проведать Тамару и Софи.

Он забирает у меня ключи и нажимает на кнопку. Мигают фары, замки открываются, и «лексус» заводится.

— Как у нее дела? — интересуется Мэтт.

— У кого?

— О ком мы говорим?

— У нее все в порядке, — отвечаю я.

Мэтт бросает на меня понимающий взгляд.

— А у тебя?

— Жить буду, — я поднимаю разбитый кулак.

— Я не об этом.

Я смотрю ему прямо в лицо и глазами признаюсь в том, что не могу сказать вслух.

— Я догадался, — говорю я.

— Когда Хоуп возвращается?

— Завтра днем.

— А…

В открытом взгляде Мэтта читается сочувствие, и меня так и подмывает излить ему душу. Как было бы здорово произнести это вслух, чтобы слова стали чуть-чуть реальнее, чуть-чуть правдоподобнее, но я знаю, что этого не будет.

— Подвезешь? — вместо этого спрашиваю я.

Мэтт смотрит на меня и пожимает плечами.

— Разумеется.

На мой взгляд, Мэтт едет слишком быстро: гонит во весь дух на прямой дороге и на высокой скорости входит в повороты.

— Может, когда-нибудь потом, — говорю я, заполняя пустоту невысказанного признания, когда мы подъезжаем к дому Тамары. Мэтт с любопытством следит, как я вылезаю из машины, и кивает, расплываясь в широкой детской улыбке, которую я так редко вижу у него.

— Поживем-увидим, — с этими словами Мэтт отъезжает от тротуара и исчезает в сгущающихся сумерках.