Я иду в ванную умыться и добрых пять минут таращусь в зеркало на свою потную физиономию, пытаясь прочесть в собственных пустых глазах ответ, которого там нет.

— Сделай что-нибудь, — говорю я и чувствую, что сам себе противен.

Я прислоняюсь к стене, сползаю на пол, сажусь, зажмурившись и, опустив голову между колен, жду, пока комната перестанет кружиться.

Спустя несколько минут в поисках укрытия я прохожу через кухню в кабинет Джека и застаю там Тамару, которая сидит на столе, положив ногу на ногу, прихлебывает мартини и смотрит в окно на Центральный парк. Когда на нее падает свет из открытой двери, она испуганно поднимает глаза и успокаивается, увидев, что это всего лишь я.

— Привет, — говорит она.

— Привет.

— Как дела?

— По-моему, я перебрал, — признаюсь я, закрывая за собой дверь.

— Я знаю, почему я пью, — говорит она. — Потому что впервые за два года выбралась на люди и всех боюсь. А у тебя какой повод?

— Слышала тост Норма?

— Можешь не продолжать.

— Я собирался тебе звонить. Выяснилось, что у меня нет рака.

— Ты получил результаты биопсии?

— Ага. Забавная история…

Но я не успеваю ничего рассказать: Тамара так порывисто и крепко меня обнимает, что у меня перехватывает дыхание.

— Я знала, что все будет хорошо, — шепчет она, прижимаясь к моей шее мокрой от слез щекой.

Как-то в летнем лагере мы после отбоя забрались с Бет Уоллен в лодочный сарай, чтобы пообниматься в тишине и темноте деревенской ночи, и шепотом болтали обо всем, что тогда казалось нам важным. Лагерь спал, но факт того, что мы встречаемся тайком, и явный риск быть обнаруженными лишь подстегивали наше желание. При виде Тамары в темном кабинете я испытал похожие чувства. Я обнимаю ее, касаясь губами ее волос, и не хочу отпускать. Спустя некоторое время она отстраняется и прижимается лбом к моему лбу.

— Прости, — всхлипывает она, — что-то я разволновалась.

Я беру ее голову в ладони и большими пальцами нежно вытираю ее слезы, чувствуя, что у самого глаза на мокром месте, а Тамара точно так же вытирает мои. Некоторое время мы стоим в темноте, гладя друг друга по щекам, — замкнутая цепь печальной ласки.

— Что ты здесь делаешь? — наконец спрашиваю я.

— Думаю.

— О чем?

— Обо всем, о чем мы никогда не говорили.

— О чем же это?

Даже в темноте я замечаю раздражение, с которым Тамара смотрит на меня. Она отходит на шаг и прислоняется к столу. Я подхожу и сажусь рядом с ней.

— Я понял, о чем ты, — признаюсь я.

Она бросает на меня беглый взгляд поверх бокала с мартини.

— Думаю, ты не очень удивишься, если я скажу, что не хотела сюда идти.

— Могу себе представить.

Она кивает.

— Но ты мне дороже всех на свете, я тебя люблю, и что бы между нами ни происходило, все равно эти два года ты был моей единственной поддержкой, поэтому я просто не могла не прийти. Ты спас мне жизнь. Правда, Зак. Не знаю, что бы я без тебя делала. И я хочу, чтобы ты знал: что бы ни случилось, я всегда буду любить тебя за это.

Я наклоняюсь и целую ее в щеку.

— Спасибо, — благодарю я. — Для меня это очень важно.

— И раз уж я все-таки нашла в себе силы прийти, — с глубоким вздохом говорит Тамара, — то должна сказать: тебе не стоит жениться на Хоуп.

— Что?

Тамара отворачивается.

— Если бы ты только знал, до чего мне трудно было это произнести, то не заставлял бы повторять.

— Прости, — говорю я. — Я лишь хотел спросить, почему ты так думаешь.

Она поворачивается и, нахмурясь, бросает на меня неуверенный взгляд.

— Я несколько месяцев не могла решить, стоит ли тебе об этом говорить. Никогда не знаешь, что нужно сказать, а что нет, а я ведь желаю тебе добра. И если ты считаешь, что я не права, то не обращай внимания на мои слова, но только не злись на меня, ладно? Потому что я этого просто не вынесу.

Я накрываю ее ладонь своею, и непонятно, чья рука дрожит — моя или Тамарина.

— Ни за что на свете, — обещаю я.

— Хорошо, — продолжает она. — Дело вот в чем. Мне кажется, ты ее не любишь. В противном случае ты бы так не сомневался. Держался бы увереннее, радовался жизни. И не обнимал бы меня так, и не говорил того, что говоришь. Не стал бы целовать меня, как позавчера. Я не утверждаю, что ты в меня влюбился. Я лишь хочу сказать, что, каково бы ни было твое чувство ко мне, то, о котором мы оба боимся говорить, едва ли бы оно возникло, будь ты по уши влюблен в Хоуп. А если это так, если ты не влюблен в нее по уши, тебе не стоит на ней жениться.

Я медленно киваю, в груди у меня все дрожит мелкой дрожью от нервного возбуждения. На это признание можно ответить по-разному, причем честно, не углубляясь в тернистые дебри моих чувств к Тамаре. Но вокруг темно, я напился на собственной помолвке, а Тамарина прямота так на меня подействовала, такая сила кроется в ее словах, что, если я тоже буду откровенен, кто знает, какие космические силы вырвутся наружу?

— Как ты думаешь, что между нами происходит?

— Дело не в этом, — отвечает она, убирая ладонь из-под моей. — Сейчас речь не обо мне. Мы говорим о том, стоит ли тебе жениться на Хоуп.

— Это понятно, — настаиваю я. — Но раз уж мы заговорили об этом, давай начистоту. Мне нужно знать, какие чувства ты испытываешь ко мне. Неужели только дружеские?

— Нет уж, Зак, — Тамара слезает со стола и отходит от меня. — Не надо меня в это впутывать. Я не собираюсь брать на себя ответственность за твои решения. Мне и своих проблем хватает. К тому же ты мне слишком дорог, чтобы я могла себе доверять. Либо ты чувствуешь, что хочешь быть с Хоуп, либо нет. Я тут ни при чем.

— Еще как при чем, — грустно признаюсь я. — Потому что я тебя люблю, постоянно думаю о тебе, и ты даже не представляешь, до чего мне больно. Когда я позавчера поцеловал тебя, мне стоило больших усилий остановиться. И когда ты рядом, я всегда чувствую то же самое. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не показать, как на самом деле к тебе отношусь.

— Перестань, — перебивает она, и в ее голосе слышатся еще невидимые мне слезы. — Прекрати. Ты не должен мне этого говорить.

— Прости, — извиняюсь я. — Я не хотел. Я собирался жениться и наслаждаться семейным счастьем. Но рядом с тобой я понимаю, что не смогу быть счастлив с другой. Я знаю, это неправильно, и ты не можешь ответить на мои чувства, а я не имею права тебя любить, но, тем не менее, это правда.

Тамара смотрит на меня, широко раскрыв глаза, и по ее щекам струятся слезы.

— Зря я все это начала, — произносит она. — Это моя ошибка.

Она берет бокал и направляется к двери.

— Подожди, — окликаю я. — Не уходи. Пожалуйста. Мы наконец-то нашли в себе силы поговорить об этом.

На пороге она оборачивается.

— Я должна уйти. Неужели ты этого не понимаешь? Тебе нужно самому все решить, я не имею права влиять на твой выбор.

— Останься, — умоляю я и шагаю к ней в темноте. — Хотя бы на минутку. — Я подхожу к двери и кладу руки Тамаре на плечи. — Пожалуйста, не бросай меня здесь.

Тамара накрывает мои ладони своими. Вокруг темно, хоть глаз выколи, но мы почему-то видим лица друг друга, стоим, глядя друг другу в глаза, и дрожим, как провода под током.

— Один раз, — наконец произносит Тамара, и когда наши губы соприкасаются, она приоткрывает рот, пропуская мой язык, и приникает ко мне так, словно мое тело было отлито специально под ее форму, а ее пальцы, точно корни, обвивают мою голову. Она прижимается ко мне крепче; наши языки с жадным отчаянием исследуют и ласкают друг друга.

— Я тебя люблю, — выдыхаю я, не отрываясь от ее губ.

— Я знаю, — шепчет она.

— Нет, я имею в виду, по-настоящему.

Она кивает.

— Я знаю.

Мы снова целуемся, неистово и безрассудно. Ладонь Тамары скользнула под мою рубашку, пальцы порывисто ласкают мою грудь, а я задрал ей платье до пояса и глажу ее горячую спину. Виагра подействовала, но Тамара не отстраняется, а с глухим стоном прижимается ко мне и обвивает ногами мои бедра, ее язык на моих губах точно леденец.

Вот так оно и бывает. Целуешься в темноте с женщиной, о которой мечтал черт знает сколько, и все происходит в точности так, как ты и думал, вкус ее губ таков, каким ты его представлял по прошлым мимолетным контактам. То ли восторг открытия, то ли бесконечное облегчение оттого, что наконец-то вырвался на волю горячий поток чувств и желаний, которые копились в тебе так долго, то ли выпивка и виагра по-прежнему бушуют в твоей крови, точно демоны-близнецы, но ты впервые на собственной памяти не боишься последствий, не думаешь о неизбежных трудностях, а просто наслаждаешься, с головой погрузившись в это прекрасное, пронзительное мгновение, где больше ничего не существует. Поэтому неудивительно, что ты не слышишь, как открывается дверь, не догадываешься, что вошел твой будущий тесть, и не сразу приходишь в себя, когда зажигается свет. Ведь твои глаза закрыты, вселенная сжалась до сладкого омута ваших слитых в поцелуе губ, и ты не чувствуешь ничего, кроме ее влажного, приоткрытого рта. А когда наконец ты приходишь в себя, щурясь от света, режущего глаза, и поправляешь смятую рубашку, уже поздно: на тебя накидывается отец невесты.

Для своего неюного возраста Джек двигается на удивление проворно; я не успеваю и глазом моргнуть, как он бросается на меня.

— Гаденыш! — рычит он, надвигаясь на меня. — Я тебя убью!

Мы врезаемся в стол и валимся на него. Джек молотит меня кулаками по лицу и груди; бумаги, ручки, карандаши со стола летят на пол. Падает лампа, но не разбивается и освещает углы комнаты косым зеленым лучом.

— Послушайте! — задыхаюсь я, но Джек не обращает на мои возгласы никакого внимания.

Он бьет меня в челюсть, и я чувствую на языке металлический привкус собственной крови.

— Я тебя убью! — орет он.

В суматохе я краем глаза замечаю, что Тамара с испуганными воплями выбегает из комнаты. Джек продолжает махать кулаками, в пылу ярости ослабив хватку, и мне удается перевернуться на бок и сбросить его с себя на пол. Я бросаюсь к двери, пулей проношусь через кухню, остановившись на секунду, чтобы пригладить волосы и заправить рубашку в брюки, прежде чем выйти в главный зал.

Черт, черт, черт.

Праздник по-прежнему в разгаре, но я себя чувствую так, словно сплю наяву; гости и не подозревают, какая сейчас разразится буря. Все происходит как будто в замедленной съемке, кроме спазмов у меня в животе, когда я потерянно пробираюсь сквозь толпу. Черт, черт, черт. Я понимаю: у меня максимум минута на то, чтобы отыскать Хоуп, смыться с ней, самому все объяснить и избежать крупного публичного скандала. Проходя мимо сцены, я вижу, что Мэтт завладел гитарой и что есть силы наяривает на ней Blitzkrieg bop, приводя собравшуюся внизу публику в неистовый восторг; нажав на дисторшн, Мэтт играет энергичное соло. «Хей-хо! Вперед! Хей-хо! Вперед!» Мерная пульсация басов отдается у меня в ушах, и сердце колотится в том же бешеном темпе. Черт, черт, черт. Меня охватывает паника, я оглядываю зал в поисках Хоуп, но ее нигде нет. Мне кажется, что грудь у меня вот-вот взорвется, точно бомба, и обрызгает ничего не подозревающих гостей кровью и ошметками мяса.

Наконец возле бара я замечаю Хоуп: она болтает с подружкой. Я понимаю, так не бывает, но мне кажется, будто толпа расступается и пропускает меня. Я иду к Хоуп. Увидев меня, она меняется в лице, смотрит на меня сперва с испугом, а потом и вовсе с неприкрытым ужасом, и я догадываюсь, что вид у меня, должно быть, еще тот. Гул толпы стихает, словно я внезапно оглох, и я слышу лишь, как кровь шумит в ушах. Тут-то бы мне обратить внимание на тревожные взгляды гостей и страх в глазах подружки, которая поспешно отходит в сторону. Хоуп делает шаг ко мне. Она так красива — даже сейчас я отдаю себе в этом отчет, — что у меня сжимается сердце; мимолетный вестник грядущей боли.

— Зак, — произносит она, но не успеваю я ответить, как мне в висок врезается кулак; я отлетаю на стойку бара, сшибая бутылки и бокалы, и падаю на пол.

— Я тебя убью, подонок! — ревет Джек, набрасывается на меня, упирается коленями мне в живот и заносит кулак для удара.

Звуки вернулись, но теперь слышен лишь звон разбитого стекла и гневные крики Джека. Откуда ни возьмись, как в мультфильмах, у него в руке оказывается бутылка шампанского. Он держит ее за обернутое фольгой горлышко, как дубинку, и я мгновенно понимаю, что сейчас он размозжит мне голову. Мне удается высвободить руку и отвести удар, и бутылка с глухим стуком бьется об пол. Я пытаюсь сесть, но Джек не дает: он снова замахивается бутылкой, заехав мне локтем по голове. На этот раз преимущество на его стороне, и я осознаю, что он врежет мне прямо по лицу, выбьет все зубы, и бешеный взгляд Джека подтверждает, что живым мне отсюда не выбраться. Смерть от бутылки шампанского — достойный конец для человека, которого на собственной помолвке застали с другой женщиной. Джек поднимает бутылку над головой и начинает медленно опускать, как вдруг кто-то хватает его за руку и останавливает замах. Какая-то невидимая сила отшвыривает его в сторону, точно мешок с грязным бельем, Джек с шумом врезается в буфетную стойку, и на пол летят куски хлеба и соусники.

— Ты в порядке? — спрашивает Джед, помогая мне подняться с пола.

— Не думал, что ты придешь, — бормочу я, переводя дух.

— Спорим, ты рад, что я все-таки пришел, — ухмыляется он, одергивая на мне рубашку и пиджак. — Кто это был?

— Отец Хоуп.

Джед впивается взглядом в Хоуп и Вивиан, которые стоят на коленях возле Джека.

— Шутишь?

Из толпы выходят четверо дюжих молодцов, подчиненные Джека, и медленно окружают нас — так, на всякий случай, — готовые в любую минуту вступить в драку, если начальство велит. Их больше, чем нас, но тут к нам присоединяется Мэтт. Положив гитару на плечо, как таран, он пробирается сквозь толпу в съехавшем набок парике.

— Отвалите от него! — командует он и загораживает меня собой, сжимая гриф, точно бейсбольную биту. — Как ты, Зак?

— Нормально, — отвечаю я.

— Ты что, совсем с ума сошел? — раздается гневный хриплый вопль.

Из толпы вылетает Норм и накидывается на Джека с кулаками. Подчиненные бросаются на него, хватают за руки и оттаскивают от Джека.

Норм отчаянно вырывается, лицо его искажает гримаса ярости.

— Не трогай моего сына, козел! Я тебя урою, слышишь? Урою!

Хоуп и Вивиан помогают Джеку подняться на ноги и осторожно ведут на кухню.

— Он целовался с той девушкой, — потерянно бормочет он, ни к кому не обращаясь. — Прямо в моем кабинете.

Хоуп оборачивается и бросает на меня испепеляющий взгляд, ее глаза, точно лазеры, прожигают мою кожу и кости до самого нутра. На лице у нее написано такое отчаяние и растерянность, что этот образ раскаленным клеймом врезается мне в мозг, опаляя зрачки. Я вздрагиваю и едва не падаю, у меня кружится голова. Но тут чья-то мягкая ладонь ложится в мою руку и сжимает пальцы, удерживая меня.

— Ладно, хватит, — властно и громко произносит Лила. — Мэтт!

— Что, мам?

— Нам пора.

И Кинги — короли ринга уходят, оставляя за собой разгром. Мэтт шагает впереди, Норм с Питом замыкают шествие.