Введение

Поразительный факт, что один из главных журналов по экономике, занимающийся экономическими проблемами развивающихся стран, носит название «Экономическое развитие и культурные изменения» (Economic Development and Cultural Change). Из публикуемых в этом журнале статей лишь немногие затрагивают культуру как таковую. Однако в названии журнала есть признание того, что в некотором фундаментальном смысле культура, как бы ее ни интерпретировать, лежит в основе процесса развития и важным образом взаимосвязана с экономическим поведением в бедных странах. Подразумевается, что стратегии по уменьшению бедности и по поддержке экономического прогресса в третьем мире должны учитывать процессы культурных изменений, которые могут сыграть критическую роль, предопределив успех или провал.

Однако роль культуры в определении или обусловливании экономических показателей почти не находит признания в анализе экономического прогресса в промышленно развитом мире. Экономический рост, измеряемый повышением уровня жизни на душу населения, остается основной целью экономической политики во всех развитых странах. Но процессы роста в том виде, в каком они выстраиваются в современном экономическом анализе, толкуются только с точки зрения экономических переменных. Это может быть отчасти связано с представлением о том, что такие переменные описывают любые культурные влияния, которые могут оказаться важными для роста экономики, при этом дальнейшей разработки того, в чем же заключаются эти влияния, не требуется. Так, например, можно было бы предположить, что для того чтобы охватить важные культурные влияния, достаточно включить в модели экономического роста человеческий капитал как объяснительный фактор, позволяющий эндогенизировать технологические изменения, поскольку эти культурные влияния будут проявляться как характеристики индивидов, представляющих собой рабочую силу. Наоборот, игнорирование культуры при объяснении экономических показателей доказывает, что для экономистов значение имеют только экономические переменные: иными словами, они полагают, что при рассмотрении таких явлений, как продуктивность, технология, промышленный переход, производственные факторы, уровень инвестиций, потоки капитала и т. д., может быть получена абсолютно полная и самодостаточная картина причин и результатов экономического роста. Действительно, такую экономоцентричную позицию можно рассматривать как еще один пример овеществления экономики, о котором говорилось в гл. I, когда считается, что экономика живет своей отдельной жизнью, реагируя только на экономические силы.

В этой главе рассматривается роль культуры в процессе экономического развития в развивающихся и в развитых странах, причем термин «культура» используется в широком смысле различных образов жизни, а не в более специфическом значении культурной деятельности (к последнему вопросу мы вернемся в гл. VII, где речь пойдет о культурных индустриях). Исследуя влияние культуры на экономические показатели, мы вначале даем обзор относительно небольшого количества работ, пытающихся включить культурные факторы в объяснение роста и упадка различных экономик. Затем мы обсуждаем недавние попытки дать более фундаментальное осмысление того, что образует идею человеческого развития. Эти попытки поместить процесс развития непосредственно в культурную среду своим результатом имели определенное переосмысление экономической политики с точки зрения развития. Наконец, эта глава снова обращается к вопросу устойчивости, учитывая, что устойчивое развитие стало ключевой концепцией в среде оперативной поддержки развития. Как культура встраивается в данную картину?

 

Культура и экономические показатели

Если мы примем широкое определение культуры, выдвинутое в гл. I, согласно которому культура рассматривается как набор ценностей, верований, традиций, обычаев и т. д., служащих для идентификации и связывания группы воедино, тогда нетрудно предположить, что культура будет влиять на то, как думают и действуют члены группы, а также на поведение группы в целом. Подобное предположение может быть выдвинуто для небольшой группы, такой как корпорация, где групповая идентичность строится вокруг корпоративного духа, или для большой группы, такой как нация, где общие ценности включают религиозные верования, социальные обычаи, унаследованные традиции и т. д. В обоих случаях экономический вариант этого положения может быть сформулирован с точки зрения того, как групповая идентичность и ценности формируют паттерны предпочтений у индивидов, а следовательно, и их экономическое поведение.

В таком случае можно предположить, что культура воздействует на экономические результаты для группы по трем основным направлениям. Во-первых, культура, вероятно, будет воздействовать на экономическую эффективность через поддержку общих для группы ценностей, которые определяют способы включения членов группы в экономические процессы производства. Например, если эти культурные ценности становятся проводниками более эффективного принятия решений, более быстрых и разнообразных инноваций и лучше адаптированного к переменам поведения, экономическая продуктивность и динамизм группы, вероятнее всего, найдут отражение в более высоких финансовых результатах (в случае совместного предприятия) или в более высоких темпах роста (в случае экономики).

Во-вторых, культура может воздействовать на справедливость – например, прививая общие моральные принципы заботы о других и тем самым поощряя создавать механизмы, в которых найдет выражение эта забота. В случае общества в целом одним из существенных аспектов этого процесса может считаться межпоколенческая справедливость, если моральное обязательство заботы о будущих поколениях является общепринятой культурной ценностью. В целом воздействие культуры на справедливость проявляется в решениях по поводу распределения ресурсов группы, направленных на то, чтобы достичь справедливых результатов для членов группы.

В-третьих, можно считать, что культура влияет (или даже их определяет) на экономические и социальные цепи группы. На уровне маленькой группы, например, индивидуальной фирмы, корпоративная культура может быть ценностью, связанной с заботой о работниках и условиях их труда, которая уравновешивает погоню за прибылью и другие чисто экономические показатели, существенные для целей, преследуемых фирмой. На уровне общества культурные ценности могут полностью гармонировать, например, со стремлением к материальному прогрессу, превращая критерий макроэкономического достижения в способ различения «успешных» и «неуспешных» обществ. В других обществах культура может противопоставлять погоне за материальным вознаграждением достижение нематериальных целей, тем самым оказывая влияние на темпы и направление экономического роста; в таких случаях критерии, определяющие «успех» и «неудачу», будут отличаться от предыдущего случая.

По этим трем направлениям воздействие культуры на индивидуальное поведение будет отражаться на коллективных исходах. Таким образом, например, на общем уровне мы можем наблюдать влияние культуры на макроэкономические исходы с точки зрения индикаторов эффективности, таких как темпы роста ВВП на душу населения, темпы экономических изменений, уровни занятости, темпы и направления структурных изменений и т. д.; и с точки зрения индикаторов справедливости, таких как паттерны распределения доходов, программы социального обеспечения (в особенности забота о пожилых и больных), предоставление общественных услуг, а также (как отражение озабоченности межпоколенческой справедливостью) готовность учреждать долгосрочные программы государственных инвестиций, которые могут не нести прямых выгод для нынешнего поколения.

Как далеко зашла экономика в опосредовании экономических показателей культурными влияниями по направлениям, намеченным выше? Марк Кассон пишет:

Экономика учится договариваться с культурой. Всего несколько лет назад теоретик экономики, как правило, утверждал, что культура попросту никак не сказывается на экономических показателях; все, что важно, находит объяснение через цену – реальные цены на внешних рынках и теневые цены на внутренних. Сегодня теоретик, скорее всего, признает, что культура важна, но в то же время будет утверждать, что значение культуры экономика не может, да и не должна пытаться объяснить [95] .

Далее Кассон говорит о том, что подобное пораженчество ничем не оправдано и что на самом деле экономический анализ может добиться прогресса в выявлении влияния культуры на экономические показатели и в квантификации последствий этого влияния. Его собственная работа пытается выявить культурные переменные, воздействующие на отношения между компаниями (такие как кооперация и конкуренция), а также на отношения внутри компаний (например, организационное поведение), и постулировать их влияние на экономические результаты в различных культурных средах.

Тем не менее среди экономистов до сих пор сохраняется скептицизм, особенно на макроэкономическом уровне, где по-прежнему ведутся дебаты о том, играют ли культурные факторы какую-то роль в экономических показателях разных стран, и если да, то в какой степени. Например, велись споры относительно источников послевоенного роста в Японии, а также недавнего роста в Южной Корее, на Тайване, в Гонконге и Сингапуре. Невозможно отрицать, что значительный вклад в быстрый рост этих стран внесли экономические факторы, в том числе устойчивый макроэкономический менеджмент («привести в порядок основы»), поддержка конкуренции, сильная ориентация на экспорт, настойчивое стремление к технологическим изменениям, позволившее «наверстать упущенное», инвестиции в человеческий капитал и т. д. Но все равно экономисты расходятся во мнениях относительно того, насколько велико было влияние на ускоренное экономическое развитие целевой промышленной политики и стратегического государственного вмешательства, отчетливо противоречивших положениям неоклассической догмы. Однако, как можно предположить, условия для экономического успеха были созданы в том числе благодаря фундаментальным культурным принципам, в значительной степени позаимствованным из конфуцианства. Среди этих факторов – озабоченность благополучием и взаимоуважением в группе, трудовая этика, ориентированная на достижение успеха, значение семьи, вера в необходимость образования, уважение к иерархиям и авторитетам и т. д. В случае Японии, например, складывание общественных и корпоративных институтов страны и образ их действий определяются такими факторами, как религия, отношение к семье, модели кооперации внутри культурно гомогенного сообщества и т. д.; тогда можно считать, что культурные основы японского общества воздействуют на все аспекты японской экономической жизни.

Разрешить различные теоретические споры о воздействии культуры на экономические показатели сложно из-за нехватки специальных данных для проверки конкурирующих теорий. Тем не менее некоторый прогресс в сборе и интерпретации эмпирической информации о культуре и экономике все-таки есть. Например, измерение релевантных культурных черт и их включение в модели экономического роста все яснее показывает количественное значение культурного контекста, в котором ведется экономическая деятельность. Рональд Инглхарт, например, сводит в таблицы широкий спектр индивидуального отношения к религии, труду, семье и социальным вопросам в большом разбросе стран и соотносит их с экономическими достижениями.

При альтернативном подходе к эмпирическому анализу Синь-Хуань Майкл Сяо утверждает, что культурные факторы не должны интерпретироваться в качестве индивидуального социального поведения как такового, но должны скорее рассматриваться как набор упорядоченных, институционализированных культурных образований на уровне общества. Только на этом уровне, говорит он, можно соотнести культурное поведение с экономической деятельностью. Однако в конечном счете независимо от подхода (макро– или микро-, неоклассического или институционального) для того чтобы проверить теории о вкладе значимых культурных влияний в экономические результаты, необходимо тщательно изучать и измерять эти влияния.

 

Роль культуры в развитии третьего мира

Перейдем теперь от функциональной роли культуры и ее влияния на экономические показатели к более фундаментальным вопросам о том, что такое экономическое развитие и как культура в широком смысле участвует в этом процессе. Концептуализация экономического развития как улучшения материального положения населения («всех нужд и удобств жизни», по словам Адама Смита) восходит к политическим экономистам XIX в. и раньше. В середине XX в. теория экономического развития в том виде, как ее понимали экономисты, по-прежнему четко отождествляла экономический рост с материальным прогрессом. Так, Саймон Кузнец писал в 1966 г.: «мы определяем экономический рост стран как устойчивое увеличение продукта на одного человека или на одного работника». Однако постепенно этот узкий взгляд на прогресс в развивающемся мире был заменен на концепцию развития, отражающую более широкий спектр потребностей общества и его надежд на улучшение уровня жизни. «Развитие» в этом более общем смысле, конечно, включает улучшение материального благосостояния, измеряемое увеличением ВВП на душу населения или дохода после уплаты налогов, но также включает изменения в наборе социальных показателей, таких как уровни питания населения, состояние здоровья, уровни грамотности, охват образованием, стандарты общественных услуг или социального обеспечения и ряд нематериальных характеристик, подпадающих под категорию «уровень жизни», в том числе показатели, касающиеся окружающей среды, например качество воздуха и воды. Кроме того, широкое признание получил тот факт, что простое подушное измерение всего населения скрывает неравенство в распределении доходов и богатства, а также было признано значение перераспределения как составляющей процесса развития. В общем и целом теория развития, как она сегодня представлена в экономике, взяла на вооружение эти широкие интерпретации. Тем не менее материальный прогресс, в особенности прогресс беднейших слоев населения, по-прежнему остается основным индикатором движения вперед в развивающемся мире.

Такой взгляд легко получает рациональное обоснование через апелляцию к базовым человеческим потребностям в пище, крове и одежде, которые, как утверждается, могут быть удовлетворены только посредством улучшения материального положения. Кроме того, утверждается, что стремление людей улучшить различные аспекты качества своей жизни, в том числе и нематериальные характеристики, такие как дружественная окружающая среда, могут обеспечиваться только за счет экономического движения вперед, измеряемого в материальных единицах. В этой парадигме нет или почти нет места для опосредующего влияния культуры в достижении материального прогресса, для культуры как элемента в структуре нужд и потребностей разных обществ. В результате, как замечает Вернон Раттан, размышления о культуре были вытеснены в «подполье» теории и практики развития; в своих работах 1980-х и 1990-х годов Раттан указывал, что ни один экономист, связанный с теорией развития, не согласится с тем положением, что культурные переменные могут оказаться важными для объяснении политического и экономического развития. С тех пор, кажется, мало что изменилось. В мейнстримных текстах об экономике развития не остается места для культуры; выбрав три таких текста более или менее наугад, внимательный читатель не найдет ни одного упоминания культуры в тематических указателях любого из них.

Однако, несмотря на догму, есть ясные знаки того, что в осмыслении развития происходит сдвиг, связанный с переключением внимания на самих людей одновременно как объект развития и агентов, через которых это развитие осуществляется. Ориентированное на товар понятие об экономическом развитии уступает место ориентированной на людей стратегии человеческого развития. Этот сдвиг наметился еще в конце 1980-х, когда Международная стратегия развития ООН на 1990-е годы приняла в качестве основной цели развитие человека. Программа развития ООН учредила ежегодный «Доклад о развитии человека», впервые вышедший в 1991 г. Цель развития человека рассматривается как расширение возможностей людей жить так, как они хотят. Амартия Сен утверждал, что, хотя увеличение продукта на душу населения может расширить эти возможности, конечной заботой развития не должен быть продукт как таковой. Кит Гриффин подытожил доводы Сена, указав, что основное внимание должно быть уделено усилению

способности людей вести долгую жизнь, обладать хорошим здоровьем, получать доступ к мировым запасам знания и информации, участвовать в культурной жизни своего сообщества, иметь достаточный доход для того, чтобы покупать еду, одежду и иметь жилье, участвовать в решениях, оказывающих непосредственное влияние на их жизнь и их сообщество и т. д. Эти важные вещи – увеличение усиление способностей людей, а не увеличение внутреннего (или материального) продукта – должны стать целью политики развития [104] .

Переориентирование теории развития в этом направлении имеет очевидные культурные последствия. Люди как объект и средство развития не существуют в изоляции. Они взаимодействуют самыми разными способами, и рамка, внутри которой происходят их взаимодействия, обеспечивается культурой – их общими убеждениями, ценностями, языками, традициями и т. д., формирующими их повседневную жизнь. Как указывала Всемирная комиссия ООН по культуре и развитию (1995), реконцептуализация развития с ориентацией на человека перемещает культуру с периферии теории развития в самый центр. В этих обстоятельствах понятия экономического развития, развития человека и культурного развития могут быть включены в более общую теорию трансформации в развивающемся мире.

Строгую формулировку такой теории еще предстоит дать, но уже можно увидеть некоторые наиболее вероятные черты новой парадигмы развития, вырисовывающиеся в современной мысли. Во-первых, маловероятно, что новая модель развития будет включать строго однонаправленные причинно-следственные связи. Скорее всего, будет подчеркиваться взаимосвязь элементов модели, в которой влияние одновременно идет по многим направлениям. Так, например, воздействие культурных характеристик и устремлений данного общества на традиционные экономические переменные, такие как выпуск продукции на одного работника, скорее всего, будут уравновешиваться учетом влияния производительности труда на меняющиеся ценности. Во-вторых, будет признано, что ни культура, ни экономика не являются статичным явлением, но обе постоянно меняются, так что взаимосвязь между переменными – это динамический процесс, а не фиксированная константа. В-третьих, нет такой модели развития, которая подходила бы для любой ситуации: предписания в каждом конкретном случае определяются различиями путей развития отдельных стран, породивших разные экономические, социальные, культурные и институциональные условия. В-четвертых, новая парадигма, скорее всего, будет считать основным компонентом плюрализм, а не однородность, в частности, признавая, что развитие человека начинается на местном уровне, а культурное многообразие является жизненно важным условием цивилизованного существования человека. Наконец, спутником плюрализма является культурная свобода – как коллективная свобода общества выбирать, какое именно развитие оно хочет получить, так и индивидуальные права, занимающие центральное место в идее свободного общества. Эти свободы предполагают институциональную структуру, установленную коллективным соглашением и действующую через государство и гражданское общество, которые гарантируют поддержание этих свобод. Таким образом, внимание к институциональной структуре тоже должно занять видное место в такой модели развития.

Внутри такой широкой рамки развития способом соединения экономической и культурной проблематики является возвращение к базовому понятию создания ценностей, где поколения экономических и культурных ценностей могут рассматриваться в качестве результатов процесса развития, устанавливающего баланс между стремлением к материальным благам и услугам и более глубокими человеческими потребностями и стремлением к культурному признанию, выражению и самореализации.

 

Культура, развитие и устойчивость

Благодаря утверждению экономической и культурной ценности в качестве компонентов модели развития, а также признанию долгосрочной эволюционной природы экономического развития и культурных измерений идея устойчивости становится естественной системой координат, в которую вписывается анализ экономического и культурного развития. Более того, учитывая, что идею устойчивости чаще всего применяют к взаимоотношениям природной среды и экономических процессов и что существует сходство между природной и культурной средой и между природным и культурным капиталом, можно сразу указать на то, что интерпретации устойчивости в отношении природной среды будут иметь аналог в культурной сфере. Мы уже отмечали это, когда обращали внимание на параллели между тем, как экосистема поддерживает биосферу, и тем, как культурная инфраструктура поддерживает социальный мир; и та и другая, в свою очередь, оказывают существенную поддержку экономической жизни, разворачивающейся в соответствующих областях.

Принципы устойчивости, выдвинутые нами в гл. III при обсуждении культурного капитала, дают возможность шире поставить проблему роли культуры в экономическом развитии. Эти принципы позволяют определить «культурно устойчивый» тип или паттерн развития, точно так же, как в чем-то схожий набор критериев для природного мира дает формулу для определения экологически и природно устойчивого развития. Таким образом, мы можем принять принципы материального и нематериального движения вперед, межпоколенческого и внутрипоколенческого равенства, поддержания культурного разнообразия, принцип предосторожности и признание системной взаимозависимости в качестве точки отсчета для оценки процесса, стратегии или специфического проекта культурного развития. В общей схеме вещей требование культурно устойчивого развития будет дополнять требование экологически устойчивого развития.

Такого рода идеи начинают находить отражение в подходах к политике развития в международных сообществах. Например, на Межправительственной конференции по культурной политике для развития, проходившей в Стокгольме в апреле 1998 г., перед правительствами 150 представленных стран была поставлена первоочередная задача сделать культурную политику одним из ключевых компонентов стратегии развития. Правительствам было предложено учредить политические программы, признающие всепроникающую важность культуры для развития, «чтобы они [культурные программы] стали одним из ключевых компонентов эндогенного и устойчивого развития».

Обращаясь к сфере практической помощи развитию, мы можем заметить, что роль культуры в устойчивом развитии становится здесь ведущей теоретической концепцией. Например, во Всемирном банке, который ежегодно выдает многомиллионные займы на развитие бедным странам, понятие устойчивого развития было введено приблизительно десять лет назад, благодаря чему открылась парадигма развития, учитывающая социальные проблемы и проблемы окружающей среды. Но сдвиг в сторону культуры – явление совсем недавнего времени, отчасти ставшее реакцией на трансформацию осмысления экономического развития, о которой мы говорили в предшествующем разделе. Обратимся теперь к тому, как отныне рассматривается культура на международной арене двусторонней и многосторонней помощи развитию. Здесь можно указать на три аспекта.

Во-первых, если верно, что глобализация транслирует материалистические ценности и стандартизированную форму массовой популярной культуры, она может рассматриваться в качестве потенциальной угрозы местной культурной дифференциации, приводящей к отчуждению и дезориентации. Поэтому все более важная задача для поддержания развития в любом секторе – подпитывание и накопление местных культурных ценностей. Во-вторых, при составлении конкретных программ и проектов следует уделять внимание тому, чтобы адаптировать подобное вмешательство к местным традициям и институтам, используя местное (экспертное и обычное) знание и делая акцент на взаимодействии внутри сообществ и между ними. С практической точки зрения это проявляется в поисках «идущих снизу вверх» процессов при создании и осуществлении стратегии. В-третьих, программам, специально ориентированным на неимущих, необходимо признать важность культурной легитимации, чтобы влить новую энергию в сообщества и повысить их самооценку. Следовательно, программы по борьбе с бедностью станут более эффективными, если будут специально направлены на культурные цели, поддержку культурного выражения и сознания как сопутствующих элементов улучшения материального положения.

Такого рода размышления начинают оказывать влияние на то, как организации и агентства по поддержке развития, неправительственные организации и другие игроки в этой области понимают свою роль и ведут дела. Например, Всемирный банк дал объяснение тому факту, что культура может вносить прямой вклад в достижение ключевых целей развития. Культура в контексте развития

• обеспечивает бедным сообществам новые возможности для дохода от их культурного знания и производства и выхода из нищеты;

• становится катализатором для развития на местном уровне через различные социальные, культурные, экономические и физические ресурсы, с которыми приходится работать сообществам;

• помогает сохранять и генерировать доходы от существующих [культурных] активов путем возрождения городских центров, сохранения социально значимых природных активов и создания устойчивого дохода от туризма;

• помогает укрепить социальный капитал – в частности, создать основу для того, чтобы бедные маргинализированные группы могли заниматься деятельностью, которая подняла бы их самоуважение и эффективность, а также укрепить уважение к многообразию и социальной включенности так, чтобы эти группы могли получить свою долю прибыли от экономического развития;

• помогает диверсифицировать стратегии развития человека и расширения его возможностей для динамических обществ, основанных на знании, например, через поддержку местного издательского дела, библиотечных и музейных услуг, в особенности тех, которые нацелены на маргинализированные сообщества и детей.

Всемирный банк реализует эти направления деятельности в своей оперативной работе, во-первых, через интеграцию культурных соображений в стратегии выдачи займов во всех секторах, в особенности в образовании; во-вторых, через продвижение культуры в работе по развитию низовых сообществ; в-третьих, через осуществление специфических культурных проектов в странах-заемщиках, в частности проектов, связанных с культурно-историческим наследием.

В последнем из упомянутых случаев, когда самостоятельные проекты предполагают реставрацию исторической недвижимости или инвестирование в сходных направлениях в странах-заемщиках, быстрый доход, который может принести проект, имеет особенное значение, поскольку заем и его выплата существуют в денежных единицах. Главным источником дохода во многих проектах по редевелопменту исторического наследия является туризм. Банк в своей разъяснительной деятельности всегда стремится подчеркивать, что туризм в развивающихся странах не должен наносить вред той культуре, которая привлекает туристов, и должен развиваться в духе уважения к местным традициям и культурным представлениям. Иными словами, он должен быть культурно и экологически устойчивым. Тем не менее акцент на экономическом обосновании проекта, связанного с культурным наследием, не учитывающий, что экономическая оценка не способна полностью охватить не утилитарные ценности и другие показатели уровня культурного уважения, может переориентировать проект в направлении, противоречащем созданию культурной ценности. Важно, чтобы в процессе принятия решений в таких проектах учитывалась двойная ценность, экономическая и культурная. Мы рассмотрим эти вопросы более подробно в гл. V и VII.

 

Выводы

Эта глава указала на сдвиг парадигмы осмысления природы экономического роста и развития. Безусловно, не все экономисты, занимающиеся экономикой развития, а еще меньше теоретики роста, сочтут этот сдвиг важным, а часть их вовсе откажется признать его существование. Тем не менее движение к признанию роли культуры в определении экономических показателей в малых и больших группах, и в частности, к признанию того факта, что культура обусловливает процессы экономического роста и изменения в развивающихся странах, постепенно становится более явным. Центральную роль в этом движении сыграло переориентирование теории развития c унифицированной модели развития, вращающейся вокруг товара, на плюралистическую модель, обращенную к человеку. Как ни странно, сдвиг в осмыслении развития более явственно проступает в практической области помощи развивающимся странам, чем в области теории, где обычно зарождаются подобные сдвиги. В этой главе мы указываем на то, что Всемирный банк и другие агентства по развитию признали очевидную роль культуры в развитии как свидетельство сдвига в парадигме. Мы полагаем, что различение культурной и экономической ценности поможет прояснить природу различных видов ценности, создаваемых процессами развития.