Напрасно сомневался Андрей в своем богатом родственнике. Не забыл он его. Просто письмо, написанное княжичем, с купеческим обозом, преодолев тысячу верст, было доставлено в Острог, когда адресата там не было. Князь Острожский то инспектировал ремонт разрушенных татарами крепостных стен в Киеве, то ораторствовал на заседаниях Сейма в Варшаве. Но на Рождество, в свою резиденцию, Острожский замок, князь все-таки приехал. Это была созревшая с годами традиция встречать самый главный, самый радостный праздник всех христиан на родной земле! В первый день приезда, уединившись в своем кабинете, в мягком кресле, в приятной теплоте шерстяного пледа, которым всегда заботливо прикроет своего хозяина старый преданный слуга, под потрескивание дров в камине, любил он подводить итоги сделанного за год, вспоминать былое, своих друзей и единомышленников. Вот и сегодня, приехав в замок и отужинав, он поспешил в свой кабинет. Удобно расположившись в кресле, князь выслушал прибывшего с докладом надоедливого эконома и, сделав необходимые распоряжения, попросил его больше не беспокоить. Закрыв глаза, Константин Константинович погрузился в воспоминания: «Непростые наступили времена! Люблинская уния 1569 года, еще теснее соединившая Польшу и Литву, дала полякам полную возможность распространять католицизм среди православного русского населения. Тяжело ему и немногим другими западнорусскими вельможами бороться против введения этой унии. Их слишком мало и, скорее всего, им придется примириться со свершившимся фактом!».

Князю не в чем было винить себя! Не под силу одиночкам сопротивляться организованному в государственных масштабах наступлению на православие. Особенно когда имеешь дело с иезуитами. Их призвали в Польшу для борьбы с усиливающимся из Германских княжеств и Чехии протестанизмом, а они обратили свое оружие против православия. Иезуиты проникли в семьи наиболее влиятельных знатных магнатов и склонили их на свою сторону, забрали в свои руки образование юношества, учредили свои коллегии и училища и таким образом, при помощи короля, приобрели большее влияние на ход общественной жизни в Польше и Литве!

На кого могло положиться православное население в борьбе с этим организованным, не стесняющимся в средствах монашеским орденом? На необразованное духовенство? На представителей высшей иерархии, смотрящих на свой сан как на выгодное доходное место и завидующих той роскоши и великолепию, которыми окружали себя католические епископы? Корыстолюбие и распущенность нравов господствовали среди православного духовенства! Православное население не находило поддержки среди своих духовных пастырей. Проповеди католиков на такой благодатной почве имели большой успех не только среди представителей высшего класса, но и распространялись на средние и низшие сословия.

Как этому противостоять? Хорошо понимая, в чем заключались язвы современной ему жизни, Константин Константинович Острожский нашел выход из того затруднительного положения, в которое была поставлена западнорусская православная церковь. Только развитием просвещения среди массы русского населения Литвы и поднятием нравственного и образовательного уровня православного духовенства, можно достичь некоторых успехов в борьбе с организованной пропагандой иезуитов и католических ксендзов. Самой настоятельной потребностью для православного населения было издание Священного Писания на славянском языке. Нужно было начать с устройства типографии. Острожский не жалел для этого ни денег, ни сил. Он выписал шрифт, привлек в Острог известного печатника Ивана Федорова с друзьями, бежавшими из Москвы.

Для того чтобы издание библии более точно соответствовало первоисточникам, пришлось отовсюду выписывать рукописные списки книг Священного писания: из Москвы, Константинополя, с Крита, из сербских, болгарских и греческих монастырей. Были даже заведены по этому поводу сношения с Римом. Из Праги удалось получить в распоряжение первое издание Библии на русском языке, напечатанное доктором Франциском Скориной. Патриарх Иеремия и некоторые другие церковные деятели по его просьбе прислали ему людей, «наказанных в писаниях святых, эллинских и словенских». Они начали разбирать материал, но скоро были поставлены в затруднительное положение, так как все присланные списки имели погрешности, неточности и разночтения. Но, тем не менее, после долгой и трудной работы, три года назад, наконец, из его типографии вышли «псалтырь и Новый Завет» с алфавитным указателем, «скорейшего ради обретения вещей нужнейших». Издание это Острожский распространил в большом количестве экземпляров, удовлетворив потребности православных церквей и частных обывателей. Сейчас он готовил к изданию послание патриарха Иеремии в Вильно ко всем христианам, для борьбы с латинством.

Но не только типографии основывал Константин Константинович. В подчиненных ему городах и монастырях князь устраивал православные школы. А в самом Остроге открыл Академию. Учителя в ней были преимущественно греки, которых он выписывал из Константинополя, по большей части из лиц, приближенных к патриарху. Ректором Академии был грек Кирилл Лукарис, человек европейски образованный. В учебном заведении учили чтению, пению, русскому, латинскому и греческому языкам, диалектике, грамматике и риторике. При Академии находилась богатая библиотека. Наиболее способных из окончивших школу учеников, за его счет, для усовершенствования, отправляли в Константинополь, в высшую патриаршую школу.

«Многие из ее воспитанников станут главными борцами с унией и иезуитской пропагандой! — рассуждал Константин Константинович, и почему-то вспомнил Андрея, сына своей племянницы Лидии. — Такой способный был отрок! Жаль, что ему не пришлось поучиться в Академии. Из него бы вышел блестящий продолжатель его дела!».

Тяжесть охватила сердце князя. Он знал, как погибли юноша и его отец: «Зачем он разрешил Андрею ехать к отцу в эту дикую Московию. Пусть его отец, воспитанный по законам своей жестокой Родины оставался там один. Его гибель от рук своего государя-тирана, раболепствующего своим гнуснейшим похотям, закономерна. Что для московского государя жизнь одного дворянина, когда им отправлены на плаху целые роды представителей знаменитейших фамилий! Что люди? Разве человек в разуме, в состоянии понять державного, велевшего изрубить присланного из Персии в Москву слона, не захотевшего встать перед ним на колени!».

Разволновавшемуся князю стало трудно дышать. Он встал с кресла и, подойдя к окну, открыл его. В лицо дохнул пахнущий легким морозцем и отсыревшей древесиной рам, воздух. Небо покрывали серые тучи, готовые разразиться снегопадом. Внизу, на ослепительно белом покрывале недавно обильно выпавшего снега, темнела поверхность не замерзшей речки Гарыни. Над крышами белых мазанок поселян, на ее берегу, вертикально поднимались вверх столбы дыма от затопленных печей. Откуда-то слышались смех и радостные крики играющих детей. Князю стало легче.

«Где это в Киеве увидишь такой белый, чистый снег?» — восторженно подумал он. Князь хотел обратно сесть в кресло, но увидел, что слева, на протоптанной в снегу дорожке, перед воротами замка стоит какой-то человек и безуспешно стучит в окованную железом дубовую дверь. Понаблюдав за ним некоторое время и видя, что никто его не пускает внутрь, Константин Константинович закрыл окно. Взяв со стоящего рядом, покрытого малиновой бархатной скатертью стола, бронзовый колокольчик, потряс им. На звон колокольца открылась дверь за закрывающей ее широкой портьерой и из-за нее появилась прилизанная голова его слуги, Войны:

— Что угодно ясновельможему пану?

— Кто этот человек? — спросил князь, показав головой в сторону окна.

— Какой такой, человек? — изобразив непонимание на лице, переспросил Война.

— Тот, который стоит у ворот замка! — подсказал князь.

— Ах, этот! Михелька! — догадался слуга. — Корчмарь со Староеврейской улицы. Говорит, что ему срочно надо переговорить с паном с глазу на глаз!

— О чем? Какие у него могут быть вопросы ко мне? Может, ему нужен эконом? — возмутился князь. — Так гоните его взашей! Пусть приходит после Рождественских праздников!

— Да, нет ясновельможий. Говорит, что хочет передать лично в руки пану письмо от его родственника!

Ответ слуги заинтриговал Константина Константиновича: «Что это за родственник, который хочет общаться с ним через какого-то еврея?».

Любопытство перебороло в нем надменность господина, и он приказал слуге:

— Проведи его ко мне!

Очень скоро князь услышал в прихожей, стук сапог гостя, отряхивающего с них снег. Еще через какое-то время, он увидел его самого. Склонив в изящном поклоне голову, в кабинет вошел среднего роста молодой мужчина, богато одетый по еврейской моде. На нем была лисья шуба с отложным воротником. Голову украшала меховая шапочка также из лисьего меха. Сквозь распахнутые полы шубы виднелся жилет из черного атласа с белой накрахмаленной рубашкой и штаны до колена из бархата темно-синего цвета, продолжавшиеся белыми носками и малиновыми башмаками с клювообразными загнутыми носками. Бедра мужчины опоясывал черный шелковый плетеный пояс с кистями. С шеи на жилет спускалась массивная золотая цепь. В левой руке он держал свиток, очевидно с письмом.

«Однако какой франт! — с неприязнью подумал князь. — Литовский статут ему не указ!».

— Долгого здравия ясновельможему пану от Михельки! — вымолвил гость. — Соизволит ли пан ознакомиться с письмом сына, его безвременно умершей племянницы пани Лидии?

Острожский изумленно поднял брови: «Что за чушь? По его требованию, ему официально сообщили из Москвы о том, что Андрей убит, позарившимся на его добро русским разбойником! Надо бы высечь этого обманщика-еврея и выгнать со двора!».

И все же, что-то заставило его молча взять свиток из рук франтоватого посетителя.

— Пусть подождет в прихожей, пока я не распоряжусь! — приказал он слуге, стоявшему за Михелем.

Слуга и еврей вышли. Сев за стол, князь ножом для бумаги разрезал шелковую нить стягивающую свиток и с жадным любопытством набросился на его содержимое. Чем дольше он его читал, тем больше верил написанному. К тому же письмо на чистейшем русском языке и почерк такой же, как у Андрея! И все же, князь решил посоветоваться с не раз выручавшим его в таких сложных делах мудрым советником Мотовиллом. Вызванный к князю Мотовилл, ознакомившись с письмом, все понял и внес свои предложения, с которыми князь согласился.

Михельке разрешили войти в кабинет. На этот раз разговаривал с ним Мотовилл.

— Князь согласен на выкуп Андрея и его друга. Но, прежде всего, хотел бы уточнить кое-что!

— Я весь во внимании! — согласился Михель.

— Из письма мы узнали, что Андрей находится в плену у татар в Крыму в городе Карасубазаре. Цена за выкуп его и друга из плена конечно непомерная. Но князь Острожский богат и щедр и даже эти деньги для него сущие гроши. Тем не менее, он не любит, когда его обманывают. Мы с князем так поняли, что выкуп, 1200 злотых червонной монетой должны заплатить тебе. А ты, отправившись в Крым, в Карасубазаре отдашь их Асан-мурзе, который отпустит пленников, выписав для них ханское разрешение на выезд из Крыма. Ты же и доставишь их в Острог! Так?

— Так! — спокойно ответил Михель, еще не понявший к чему ведет разговор хитрый советник князя.

— А если Асан-мурза нарушит свое обещание и, получив деньги, не отдаст пленников тебе? Что тогда?

— Спросите у любого раввина! Каждый ответит, что честнее Михеля нет ни одного еврея в Литве. За эти деньги я буду отвечать своим имуществом! — ответил возмущенный Михель.

— А какое может быть у еврея имущество? — ехидно заметил Мотовилл. — Несколько лавок и корчма в аренде не стоят и 100 злотых. Что еще у него можно найти? Часть из того, что выжимает он, из русских арендаторов-крестьян пользуясь тем, что является фактором — доверенным лицом какого-нибудь ленивого польского шляхтича, обложившего налогами земли, водоемы, сенокосы и даже православные церкви? Не держит ли достопочтенный Михель у себя дома ключи от православной церкви так же, как ключи от амбара, открывая ее для службы по своему желанию, в зависимости от уплаты прихожанами соответствующей суммы?

Михель вспыхнул от возмущения. Никогда, ничем таким он не занимался! Да и не еврей-управляющий устанавливает непосильные и унизительные поборы для крестьян, а алчный и ненавидящий православных шляхтич — католик! Михель, как мог, сдержал себя, понимая, что все равно ничего панам не докажет.

— Но мы знаем, что у тебя есть вещи, за которые ты все отдашь! — сообщил советник.

— Какие? — удивился Михель.

— Как какие? Ворочаешь такими делами, а не знаешь? — рассмеялся Мотовилл. — Самые большие драгоценности в твоем доме: ненаглядная жена и любимый сын!

— Я не собираюсь их закладывать вам! — не выдержав, огрызнулся Михель.

— Значит, ты пришел сюда, чтобы обмануть вельможного пана? — сделал злое лицо советник. — С соизволения князя я сейчас вызову слуг, чтобы они отволокли тебя на конюшню и засекли за обман до смерти!

Перепуганный франт упал на колени перед Острожским:

— Смилуйся ясновельможий пан, я и в мыслях не имел ничего, чтобы обманывать кого-либо!

— Поздно Михель! Молись своему Богу! — злорадствовал Мотовилл.

— Хорошо! Берите в залог и жену и сына, — поняв, что советник все равно добьется своего, взмолился поникший Михель. — Только дайте слово, что будете относиться к ним хорошо!

На этом обе договаривающиеся стороны пришли к взаимному согласию. По приказанию князя в кабинет внесли из казны 1200 злотых в четырех кожаных мешочках и под расписку передали Михелю. Князь Острожский рекомендовал убыть в Крым с ближайшим купеческим обозом, предоставив ему двух вооруженных слуг для охраны от разбойников в дороге. Пересчитав содержимое мешочков, понурый Михель вместе со слугами князя, поехал домой, чтобы перевезти супругу и сына в одну из многочисленных комнат замка, где они будут находиться на положении заложников до возвращения пленных.

Вечером, из кабинета князя долго доносился смех. Князь и его советник смаковали подробности разговора, так перепугавшие Михеля.

В Москву гонец от Асан-мурзы добрался недели на две быстрее, чем письмо о выкупе попало в Острог. Гонец, важно выглядевший с отпущенным животом средних размеров, краснорожий татарин Мустафа, владелец пригнанного на продажу табуна аргамаков, должен был найти человека, ставшего распорядителем имущества Бежецких и на словах передать ему условия выкупа княжича. Общаясь с высокородными и богатыми ценителями породистых лошадей, Мустафа выяснил, что княжича в Москве считают погибшим, а во владение имуществом Бежецких вступил его дальний родственник князь Юрий Коробьин. Несколько дней он напрасно приходил к дубовыми дверями забора, огораживающего хоромы Коробьиных. Улицы города были завалены высотой с сажень сугробами, и стоял трескучий мороз. Но угрюмый мордоворот слуга, вместо того, чтобы пропустить его в дом и разрешить в тепле подождать хозяина, всегда отвечал:

— Боярина еще нет, велено никого не пускать!

Мустафа терпеливо мерз, ожидая князя, и в один из дней его настойчивость была вознаграждена. Со скрипом двери открылись, пропустив его внутрь. Пробежав через двор, за раздетым слугой, Мустафа, поднялся на высокое крыльцо княжеского терема и проскользнул в открытую, заиндевевшую от мороза дверь. По темным коридорам слуга провел гонца в кабинет князя. Он сидел за покрытым льняной скатертью столом. Его строгое, худое, с аккуратно подстриженными усами лицо молодого мужчины возраста Иисуса Христа, освещалось свечой, стоящей прямо перед ним. Мустафа поздоровался. Князь молча смотрел сквозь него.

— Я из Крыма! Принес весть о твоем родственнике Андрее Бежецком. Он жив и здоров, находится в плену у Асан-мурзы. Просит заплатить за него и его товарища выкуп! — сообщил Мустафа с интересом разглядывая князя.

Тот молчал. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Такой спокойной реакции на свое сообщение Мустафа не ожидал.

— Сколько просит твой господин? — наконец ожил князь.

— 900 рублей! — решив погреть на этом руки, хитрый татарин увеличил сумму выкупа.

— Мне понадобится две недели, чтобы собрать такие большие деньги! — подумав, произнес князь. — Сможешь ли ты подождать!

— Конечно! — обрадованный столь скорым решением вопроса, восторженно воскликнул Мустафа.

— Где тебя найти? — спросил князь.

— Не надо меня искать, я сам приду к тебе в любое время! — пообещал татарин.

— И все же? — настаивал князь.

— В Татарской слободе избу Ахмета Чилимбаева найдешь. Там Мустафу спросишь!

— Можешь возвращаться к себе в слободу. Деньги получишь через две недели. Об условиях передачи пленных договоримся тогда же!

Мустафа не успел склониться в поклоне перед князем, как твердая рука слуги направила его к выходу.

Невозмутимость Юрия Коробьина объяснялась просто. Соглядатаи: нищие, оборванцы, торговые люди, половые в кабаках давно сообщали товарищу начальника Разбойного Приказа, что Бежецкими и их наследователями интересуется какой-то татарин. Но после разговора с Мустафой он разнервничался. Что делать? Чувствовало его сердце, что пропавшие беглецы из Донковской тюрьмы скоро где-то объявятся! Ни крики татей на ночных допросах в подземелье Разбойного Приказа, ни ласки Ирины, дочери головы московских стрельцов, наконец-то ставшей его женой, не могли заглушить тоскливого чувства приближающегося краха. Конечно, можно заплатить татарам, чтобы они Бежецкого навсегда оставили там, у себя в Крыму. Но, кто не знает татар! С ними невозможно договориться. Тем самым он опорочит себя, предоставив возможность басурманам шантажировать его! Взять гонца и бросить в пыточную, как распространителя злостных слухов? Ведь Андрей Бежецкий официально мертв! А если этим все не закончится? Появится новый посланник Асан-мурзы или Бежецкий собственной персоной? Вотчину придется отдать! Нет, этому никогда не бывать! К тому же, скандал с воскресшим Бежецким может привлечь внимание царских ищеек. Тогда ему не сдобровать! Вывод: своими силами с этой проблемой не справиться!

Взволнованный этой мыслью Коробьин нервно забегал по кабинету, потом успокоился и принял решение. Закрыв кабинет на ключ изнутри, Юрий извлек из потайного ящичка изготовленного по голландскому образцу секретера, набор для письма и лист бумаги. Зачинив гусиные перья, он сел за стол и машинально написал на листе первое слово. «А если письмо попадет в чьи-то чужие руки? — вдруг пронзила его голову страшная мысль. — Нет, рисковать мы не будем. Лучше затратим на письмо немножко больше времени, — успокоил он себя». Потрудившись над сообщением, в конечном итоге, князь получил набор букв

ХТСЫПССХЙСВЕХФУЙЩГ

ничего не говорящий постороннему человеку. Буквы, Юрий переписал на оторванный от чистого листа маленький клочок бумаги. Лист, на котором он получил этот набор букв, Коробьин сжег в пламени свечи, а пепел выбросил в окно. После этого он открыл дверь и, крикнув в темноту коридора, вызвал слугу.

— Отвезешь это прямо сейчас, — Юрий указал вошедшему в кабинет слуге, на лежащий на столе обрывок бумаги с буквами, — в Ямскую слободу, ямщику Прошке. Изба его, сразу за церковью Фрола и Лавра. В слободе все его знают. Спросишь, «Откуда ты Прошка?». Если ответит «С воли родимый», передашь ему это сообщение.

Юрий не стал требовать от угрюмого и жлобоватого Федьки, повторения пароля. Несмотря на свой мужиковатый вид, его слуга обладал отличной памятью, был хитер и не раз безупречно выполнял похожие задания.

— Если заподозришь что-то неладное, постарайся съесть сообщение! — все же не удержался напомнить слуге князь. — И учти! Если тебя схватят, я ничего тебе не передавал!

Слуга молча кивнул головой.

Обошлось без происшествий. Через два дня записка оказалась в руках адресата, рослого, статного, со вкусом одетого мужчины лет шестидесяти, похожего на наказного казачьего атамана. Он сидел за столом в просто обставленной комнате избы крепкого крестьянина, а записка, доставленная Прохором, лежала перед ним. Его мужественное красивое лицо, которое не смогли обезобразить даже шрамы от сабельных ударов, выражало озабоченность: — «Зачем „Барчуку“ потребовалось использовать этот, предназначенный для крайнего случая, срочный канал связи? Что если земские ищейки установили наблюдение за избой Прохора?». Он переживал за установленную с таким трудом связь с Москвой ямской гоньбой, но в то же время понимал, что «Барчук» без надобности, рисковать не будет!

По его требованию, слуга, молодой юркий паренек принес письменные принадлежности, и господин занялся дешифровкой сообщения. Выписав на лист бумаги набор букв из доставленной записки, он написал под ним, повторяя циклически, ключ. Вот, что получилось у него:

Х Т С Ы П С С Х Й С В Е Х Ф У Й Щ Г

4 2 3 4 2 3 4 2 3 4 2 3 4 2 3 4 2 3 

Ключ к расшифровке определялся им самим и представлял собой число из нескольких цифр. Он менялся каждый месяц и рассылался только очень доверенным и ценным источникам информации. На этот месяц ключом было число «423». Чтобы расшифровать первую букву сообщения, господин похожий на атамана, используя первую цифру ключа «4» отсчитал четвертую, ранее стоящую в алфавите от «Х» букву «Х-Ф-У-Т-С» и получил первую букву донесения «С». Немного попотев над шифровкой, он смог прочитать ее содержимое: «Срочно нужна встреча».

«Все ясно! — подумал господин. — У „Барчука“ нет времени на переписку, а сам он ничего предпринять не может! И нашим не доверяет. Надо ему срочно помочь. Терять такой источник информации согласится только дурак! Тем более, что это же моих рук творенье. Решено, еду сам и прямо сейчас. Тряхну стариной. В кабаках погуляю как в старые добрые времена, когда во хмелю был весел, к красным девкам ластился и молодицам проходу не давал».

Улыбка подернула его губы при мысли о девках и молодицах: — «Не те времена, Алена узнает, голову отвернет! Однако в Москву надо срочно ехать».

— Степа! — приказал он слуге. — Приведи-ка ко мне, московского ямщика Прохора и сам собирайся в дорогу!

Через день, после заутрени, сытно позавтракавший князь Юрий выезжал со своего двора на службу в Приказ. Собаки брехали и не успокаивались. «Лису почуяли или хорька», — подумал Коробьин, не придавая этому значения. Не успел дворник закрыть ворота, как к нему, из-за ближайшего к дому сугроба, бросилась чья-то темная тень. Ладонь правой руки князя инстинктивно легла на рукоять сабли. Но оружие не понадобилось.

— Остынь боярин! Атаман перед вечерней ждет тебя на старом месте! — кто-то вцепившийся в стремя, бегло проговорил ему.

Мысль о столь быстром ответе на его просьбу, прыткость неизвестного человека сообщившего ее, ошеломили Юрия настолько, что говоривший на какие-то доли мгновения выпал из-под его контроля. Когда князь пришел в себя, никого рядом с ним уже не было.

Вечером, вернувшись, домой, князь переоделся без помощи слуги. После переодевания, его невозможно было узнать. Дать, не взять крестьянин среднего достатка! Сермяжный зипун серого цвета, из-под полы которого были видны белые сермяжные порты, сидел на нем как влитой. Стан опоясывал узкий кожаный ремешок. Шею украшал воротник рубашки из выбеленного холста, украшенный разноцветным шитьем и застегнутый на металлическую пуговку. На ноги были надеты желтые сапоги из телячьей кожи на меху. Голову украшал кожаный колпак, подбитый овчиной. Придирчиво оглядев себя в венецианском зеркале, купленном у англичан, князь подошел к стене, где на крючках висели сабля и кинжал. Сняв кинжал, он закрепил его на ремне. В серьезной схватке один кинжал не помощник, но на всякий случай может пригодиться. В ночной Москве его знают и боятся. Но могут повстречаться «борзые», залетные! Шуба из зайца покрытого сукном, запахнутые полы которой стягивал шелковый кушак с кистями и рукавицы, довершили его наряд. Через дверь черного хода Коробьин вышел на улицу. Наступали сумерки. Редкие прохожие спешили в тепло. Князь лицом почувствовал, как щиплет кожу усиливающийся мороз. Поплутав немного вокруг своего дома, Юрий огляделся: слежки за ним нет! Теперь можно идти к месту встречи. Местом встречи был Царев кабак.

Царевым кабак назывался не просто так. Он был построен по повелению царя в 1552 году для опричников. Место для кабака было избрано на Балчуге за Живым мостом. Вино в этом кабаке не продавалось. Опричники пили в нем бесплатно. По прекращению опричнины вино в кабаке начали продавать за деньги. В ассортименте были: обыкновенная водка, которая носила название простого вина, лучший ее сорт назывался вино доброе, еще выше — вино боярское, и, наконец, вино двойное, чрезвычайно крепкое. Для женского пола продавалась насыщенная патокой сладкая водка. В Царевом кабаке можно было пить только одним крестьянам и посадским. Люди других сословий могли употреблять напитки только у себя дома. Вслед за Царевым кабаком в Москве, были учреждены кабаки и в других городах. Насаждая кабаки в разных местностях своего государства Иоанн Васильевич, тем не менее, не терпел разнузданного пьянства. Только на Святой неделе и в Рождество Христово он разрешал народу веселиться в кабаках. Пьяных взятых во всякое иное время сажали в темницу.

В кабаке была потайная комната, из которой прослушивались и просматривались все помещения питейного заведения. О ней знало ограниченное число лиц. Сам государь приезжал сюда, чтобы послушать, о чем, развязав языки, ведут речь пьяные опричники. Не изменилось назначение комнаты, и после передачи кабака простым людям. В ней и должна была состояться встреча князя Юрия с «атаманом».

У Коробьина был свой ключ от комнаты, поэтому ему не пришлось прибегать к услугам распорядителя кабака. В комнате было тепло и темно. Звуки голосов не проникали сюда. Для того чтобы увидеть находящихся в зале людей и услышать их голоса, нужно было по лестнице подняться в верхнее помещение, расположенное под антресолями. Но запахи перегара и спиртного проникали даже сюда. В дверь негромко постучали. Коробьин затаив дыхание неслышно подошел к ней и через смотровое окошечко посмотрел на улицу. «Это он!» — облегченно вздохнул князь и, отодвинув засов, открыл дверь.

Они обнялись как старые добрые друзья.

— Ну, рассказывай о своей беде! — едва сев на скамью, приступил к делу «атаман». Юрий изложил суть вопроса. Собеседник все понял и был лаконичен:

— Татарина мы уберем. Распространители слухов нам не нужны! Денег на выкуп не пожалеем. На неделе отправим своего человека в Крым. Пленников мы выкупим, но до Москвы они не доедут. Я думаю, они серьезно заболеют и умрут где-нибудь в степи! Тебя устраивает такой расклад событий?

— Конечно! — Юрий расплылся улыбкой, которую трудно было не заметить даже в темноте.

— А теперь поведай, какие козни против меня готовит мой венценосный братец?

Коробьин довел до своего собеседника собранную им информацию.

— Молодец! Возьми за работу! — протянув Юрию, кожаный мешочек с золотыми, похвалил его «атаман». — Жаль, что пришло время прощания! Выходить будем по одиночке. Там за углом, тебя дожидаются сани. Запрыгнешь, скажешь вознице, куда тебя отвезти! Ну, бывай!

«Вот она, куда заводит обыкновенная жадность! — уходя, тревожно подумал „атаман“. — И я, старый дуралей тогда, в первый раз, поддался на его уговоры! Надо было сразу отказать! Что ему и так денег не хватает? А впрочем, чего кривить душой? Наше дело разбойничье. Топорно мы сработали!».

Юрий открыл ему дверь, и тот нырнул в морозную темноту. Спустя некоторое время, спрятав под шубу деньги, вышел Коробьин. Во дворе его действительно дожидались розвальни с возницей в рваном тулупе и заиндевелой бородой.

Мустафа любил многое, но особенно по душе ему были две вещи: деньги и женщины. Денег он предпочитал получать сразу и много, а женщин любил высоких, минимум на голову выше, хотя сам был маленького роста. Была у него одна, посадского человека вдова, к которой он захаживал. Недалеко, в татарской слободе. Но когда он увидел рядом со своим сторожем Родькой Осиповым ее, внутри что-то оборвалось. Высокая, стройная, сильная. Щеки от мороза пылают. Посмотрела на него глубокими как море, голубыми, в окружении длинных и густых ресниц глазами, как по сердцу острым ножом провела. На следующий день он бросился к Родьке узнавать:

— Кто такая? Познакомь!

Сторож упираться не стал и поведал ему, что это его двоюродная сестра, зовут ее Натальей и живет она одна в Хамовной слободе. Кстати Мустафа ей тоже понравился. Она расспрашивала о нем. С того дня Мустафа стал приставать к Родьке, чтобы тот отвел его в гости к своей сестре. Каждый раз сторож угрюмо отвечал ему, что он занят. Но в один из дней, уступил Родька настойчивым просьбам своего хозяина и сообщил:

— Сегодня вечером Наталья будет тебя ждать!

— А, что она любит? — взволнованно спросил Мустафа. — Какие подарки ей дарить?

— Деньги она любит, как и все бабы! — равнодушно процедил сквозь зубы Родька.

Вечером, Родька показал ему дом Натальи.

— Заходи! — предложил он Мустафе перед дверью, намереваясь уйти.

— Может вместе? — неловко спросил Мустафа.

— Нет! — произнес Родька. — Она сказала, что ты ей нужен один.

Мустафа постучал в дверь.

— Заходи дорогой! Дверь открыта, — ответил ему приятный женский голос.

Мустафа толкнул дверь рукой. В темных сенях никого не было и он, открыв следующую дверь, прошел дальше в комнату на свет свечи. Увиденное в комнате на какое-то мгновение парализовало его. Перед ним за столом из грубо отесанных досок, на котором стояла в плошке свеча, сидел мужчина лет шестидесяти, с мужественным, умным лицом, которого с боков окружали верзилы со свирепыми разбойничьими лицами. Неподалеку, скрестив на груди руки, стояла сестра Родьки и равнодушно смотрела на Мустафу своими бездонными глазами. Опомнившись, он попытался выскочить обратно на улицу, но не смог. Откуда-то появившийся за спиной человек, крепко сжал его плечи и подтолкнул к столу, предупредив наполненным угрозой голосом:

— Не дергайся, если хочешь жить!

— Садись Мустафа! — спокойно предложил ему пожилой мужчина. — Здесь все свои.

Мустафа сел на скамью перед столом.

— Алена! Оставь нас. Нам надо поговорить с человеком!

«Та самая Алена! Безжалостная предводительница разбойничьей шайки! — подумал Мустафа и у него мороз пробежал по коже. — Дурак, клюнул как дикий селезень на подсадную утку!». Алена не ответив, прошла к двери.

— Что смотришь? — спросил мужчина у Мустафы, видя, как тот не отрывает глаз от Алены. — Жена моя. Нравится?

Верзилы и стоящий за ним мужик загоготали.

— Чего ржете жеребцы? А ну замолкли! — властно, не повышая голоса, потребовала Алена.

Все замолчали.

— Займитесь лучше делами, пока я в гости схожу! — пожелала компании Алена и хлопнула дверью.

— Ты чего молчишь Мустафа? — спросил его мужчина.

— А с кем разговаривать-то? — осмелел Мустафа, — звать-то тебя как?

— Зови Атаманом! Не ошибешься!

— Зачем вы устроили засаду? Что вам от меня надо?

— Немногое! Ты, говорят, от Асан-мурзы имеешь поручение?

«Зачем им русские пленники? — простодушно подумал Мустафа. — Здесь никакого секрета нет. Может, им нужен выкуп, который он должен получить от князя Коробьина?».

— Деньги нам не нужны, — угадал мысли Мустафы Атаман. — Если честно ответишь на мои вопросы, мы ничего плохого тебе не сделаем. Даже на волю отпустим. Нет, тут же и порешим!

Сидящий слева от Атамана верзила подкрепил его слова веским аргументом. Он положил на стол кривой персидский кинжал.

— Не надо меня пугать! Я и так все расскажу! — так и не поняв, для чего это нужно разбойникам, пообещал Мустафа, глядя то на нож, то на верзилу.

Мустафа рассказал все, даже то, что гонец с предложением о выкупе был отправлен не только в Москву, но и в Литву. Атаман заинтересовался этим сообщением и долго выспрашивал у него, раньше или позже его отъехал гонец в Литву. Наконец расспросы были закончены. Атаман и один из верзил встали из-за стола и через коридор во двор вышли на улицу. Уже стемнело. Крупные яркие звезды на мороз усыпали небосвод.

— По пленникам все ясно. Татарина отпускать нельзя. До утра пусть посидит в подвале, а утром отвезем его в наш стан. Пусть он там, побудет до весны. Работа ему найдется! — поделился Атаман со своим собеседником.

— Чего возиться? Может его того? По горлу ножичком и в сугроб? А весной как подснежники пойдут и найдут его!

— Я его отпустить обещал, Кистень!

— Как знаешь, Атаман! — недовольно согласился Кистень.

В это время из избы послушался шум борьбы. Атаман и Кистень бросились к двери.

Когда Атаман и Кистень вышли из избы, Мустафу вдруг осенило, что никто его отпускать после этой беседы не будет. Даже не зная, для чего нужны им эти пленные, можно предположить, что он для их планов опасный свидетель. Наверное, они и вышли для того, чтобы решить, как его убрать без борьбы и шума. Значит, ему осталось жить совсем немного. В его голове мгновенно созрел план побега. Главное вырваться на улицу и поднять там как можно больше шума! Выбросив руку вперед, он ударил пальцами руки по глазам верзилы сидевшего напротив и полоснул назад, выхваченным правой рукой из ослабевшей руки ослепленного соперника ножом. Кто-то сзади охнул. Мустафа бросился к двери. Она была закрыта всего лишь на щеколду. Наконец, вот она долгожданная свобода! Отбежав от избы, он увидел, как двое, выскочив на крыльцо, бросились за ним.

— Караул! Убивают! — закричал Мустафа и, сбросив шубу, понесся прочь.

На крики никто не отвечал, рогаток стрельцов не было видно, а окна изб равнодушно смотрели на него закрытыми темными ставнями. Мустафа выбился из сил, но и его преследователи отстали. Беглец уже был уверен в своем спасении и поэтому беззаботно встал на пути двигавшейся ему навстречу санной упряжки.

— Стой! — закричал вознице Мустафа. — Там разбойники!

Поравнявшись с Мустафой, возница стоявший в санях во весь рост, внезапно ударил беглеца по голове топориком, спрятанным до поры под полой тулупа. Мустафа упал на снег. Склизкой от крови рукой возница нащупал шею татарина. Мустафа был мертв. Вскоре подбежали Атаман и Кистень.

— Ну, как он, Прохор? — спросил у возницы Атаман.

— Успокоился страдалец! — ответил Прохор.

— Спасибо тебе, что догадался догнать его в обход! А то бы шуму могло быть! — поблагодарил возницу Атаман.

Кистень обыскал мертвое тело. На поясе он обнаружил кошель с деньгами:

— Надо же? И деньга при нем!

— Отдай Прохору! Он заработал! — приказал Атаман. — Разговорились! Берите его, оттащим подальше от дороги!

Тело Мустафы отволокли к какой-то канаве и сбросили в нее. Прохор, деревянной лопатой присыпал труп снегом. Осенив себя крестным знаменем, разбойники сели в возок и покинули место преступления.

Через два дня, приехав в разбойничий стан, Атаман вызвал к себе Болдыря для серьезного разговора. Болдырь явился в атаманскую избу немедля.

— Что-то, ты последнее время мышей не ловишь Болдырь! — упрекнул Атаман севшего напротив него старца.

— Это ты про что, Кудеяр? — удивился Болдырь.

— Я, для Алены Кудеяр, а всем остальным Атаман! — разгневался Кудеяр.

— Будь, по-твоему, Атаман! — согласился Болдырь. — Ты что-то не в духе! Что случилось?

— Не знаешь? — еще больше разозлился Кудеяр. — Младший Бежецкий, дважды убитый твоими людьми объявился в Крыму в полоне знатного мурзы и его вот-вот выкупит богатый литовский дядюшка!

— Нет!

— Если он потом появится в Москве, конец всему нашему делу. Человек, благодаря которому, мы живем почти десять лет как у Христа за пазухой, сразу же будет изобличен.

— А кто он?

— Не твоего ума дело старик! Ты лучше с юным Бежецким разберись! — прикрикнул на Болдыря Кудеяр.

— Трудно его в Крыму-то достать! — растерянно произнес Болдырь. — Может, встретим, когда он от литовского дядьки поедет в Москву?

— Нет! Оставим этот вариант на крайний случай. Надо упредить богатого дядюшку. Думай Болдырь! Твоя вина, в том, что этот Бежецкий еще ходит по земле! Ты и расхлебывай!

Болдырь недовольно поморщился: «Кто мог знать, что в одном месте у Коширы, столкнутся две абсолютно не связанные друг с другом его задумки, что раненого Бежецкого подберет обоз из украинного Донкова и он к тому же чудом выживет после почти смертельного ранения, а трое здоровенных головорезов, не смогут справиться с одним сопливым мальчишкой? Может это судьба бережет юного княжича и все попытки убрать его, напрасны?». Не верящий ни в Бога, ни в черта Болдырь, сразу же отбросил в сторону эту жалкую мысль. Разбойник вспомнил, что у него в Крыму есть свой человек. Он еще на прозвище «Дервиш» откликался. «Дервиш», казанский татарин, был бродячим странником-дервишем, который по неизвестным причинам прибился к ним. Он был набожный и исполнял намаз своему Богу по всем правилам. Татарин потом еще долго по казанским и астраханским дорогам ходил, в персидских караван-сараях обивался, высматривая какой ценный груз по каким дорогам повезут. Последний раз послали его в Крым, в город Гезлев, якобы гостем. Надеялись через него знать, какой товар из Крыма в Литву и Московию идет, в том числе по Волге и Дону. Но из-за большого расстояния эти сведения приходили тогда, когда в них надобности уже не было. И «Дервиша» забыли.

Старец рассказал Кудеяру о «Дервише».

— Ценный человек! — согласился Кудеяр. — Только сколько времени прошло с того дня, как от него получили последнее донесение?

— Кажется полгода!

— Много! Особенно надеяться на этого «Дервиша» не будем. Пошлем своего человека, который в случае чего и без него с делом справится. Я знаю такого. Это рязанский купец Биркин. Готовь Болдырь на него все необходимые разрешения! Помоги с товаром. Выдай золотые на выкуп. Не скупись! Будет в Крыму, пусть найдет «Дервиша». А нет, сам займется этим делом!

Через неделю, рязанский купец Афанасий Биркин, с ханским разрешением на торговлю в Крыму, купленным у крымского посла, ехал по Крымской дороге проходящей через Калугу, Брянск, Новгород-Северский, Путивль в Крым в составе обоза возвращавшихся из Москвы татарских купцов. На трех возах принадлежавших ему размещался товар: топоры, ножи, зеркала, «подбойное гвоздье» — пуговицы, иголки, булавки, узды и седла. Через две недели снег закончился, и товар пришлось перегрузить на телеги. Через 10 дней купеческий обоз достиг Перекопа, а еще через два дня, оставив товар в караван-сарае Гезлева, Афанасий встретился с «Дервишем». Он был жив и здоров. В жизни его звался Муртазой. Отзыв на пароль «Дервиш» не забыл и очень обрадовался русскому гостю. Забытый разбойниками он занялся торговлей. Дела Муртазы шли хорошо, и его новое занятие приносило неплохой барыш. За накрытым, по случаю приезда гостя столом, Афанасий поделился с хозяином причиной, которая привела его сюда. Муртаза внимательно выслушал его.

— А кто эти люди, которых атаман решил выкупить? — поинтересовался он.

— Московский княжич и боярский сын с какого-то украинного городка — ответил Афанасий.

— Они из наших?

— Нет! Посторонние людишки!

— Тогда зачем на них тратить столько денег?

— Не сказал! — уклонился от ответа Биркин. — Атаману видней.

— Да, — согласился Муртаза, — ему дальше видно! А наличные деньги у тебя есть? — опять спросил он.

— Есть! — ответил Афанасий и для убедительности показал увесистый кожаный кошель, снятый с поясного ремня. — 900 золотых!

— У Асан — мурзы, всем этим делом заправляет достопочтенный Барух, карасубазарский еврей! К нему и поедем! А сегодня отдыхай. У тебя была трудная дорога. Но для начала я свожу тебя в турецкие бани! — пообещал ему собеседник.

Биркину была отведена отдельная комната в гостевой. Извинившись перед хозяином, Афанасий пошел в караван-сарай сделать необходимые распоряжения по размещению товара приказчику, расположившемуся там. А Муртаза в это время размышлял над тем, зачем понадобилось Атаману выкупать посторонних людей за такие большие деньги. Его пытливый ум всегда пытался докопаться до истины, там, где что-то было непонятно. «Явно Афанасий знает это, но не хочет или боится поделиться со мной своей тайной! — обиженно рассуждал Муртаза. — Ничего, после бани он мне все расскажет!».

С вернувшимся Афанасием Муртаза направился в баню, благо, что она располагалась недалеко от его дома. Он любил в ней размять косточки, руками знавшего свое дело массажиста-банщика, по национальности перса. Биркин, ни разу не посещавший восточной бани, был в восторге от нее. После бани, довольные оба, они опять уселись за ломившийся от обилия пищи стол. На этот раз, кроме еды на нем стояло вино. Сам Муртаза вино не пил, ссылаясь на запрет его употребления для мусульман, но Биркину постоянно подливал в часто пустеющий бокал. Тот сначала отказывался, но потом, решив, что ему ничего не будет от некрепкого, по сравнению с водкой двойной перегонки, виноградного вина, перестал сопротивляться. И напрасно. Муртаза знал, что делал. Расслабленный баней Биркин хмелел на глазах. Наконец он дошел до того состояния, когда у пьяного человека появляется желание высказать собутыльнику все, что у него наболело на душе. Афанасий рассказал Муртазе о том, что выкупает пленников для того, чтобы потом их убить. С самого отъезда из Рязани его мучило это поручение Атамана, заставляя страдать. Дело в том, что Афанасий Биркин не выносил вида крови и страданий обреченных на смерть, что было большой редкостью в это время, изобилующее насилием, убийствами, изощренными показательными казнями. Афанасий тщательно скрывал свой, как ему казалось недостаток от посторонних, россказнями о том, как жестоко он расправлялся со своими врагами на Ливонской войне. На самом деле, он был на этой войне в команде землекопов и «пальцем никого не тронул». Эти рассказы сыграли свою роль. О тайном недостатке Афанасия было известно только жене Глафире, попрекавшей его тем, что он даже курицу зарезать боится. Про дальнейшую судьбу пленных, Биркин рассказал Муртазе, потому, что не знал, как самому решить эту проблему и надеялся, что тот поможет ему исполнить суровое приказание Атамана. Муртаза не был безжалостным убийцей и убивал, как и звери в дикой природе, только из необходимости.

— Зачем убивать этих несчастных юношей! — заявил он Афанасию. — От этого пользы никому не будет! Давай я лучше продам их арабам. Есть не скупые покупатели. Выручку пополам. Много, ни мало, а по 200 золотых каждому, я тебе обещаю.

Афанасий мгновенно протрезвел, счет деньгам он знал, но и об осторожности не забывал:

— А если об этом узнает Атаман?

— Только если ты ему сам не расскажешь. Из Туниса еще никто не возвращался!

— Ты меня не обманываешь?

— Рассуди сам Афанасий! Зачем мне размениваться на 200 золотых, если я запросто мог присвоить все деньги, которые лежат в твоем тугом кошеле!

«Действительно, чиркнул ножом по горлу и забрал все! А „Дервиш“ ведь он такой, не в пример мне! — подумал Биркин».

— Я согласен! — принял решение Афанасий.

— Ладно, не горячись! У русских есть пословица «Утро вечера мудренее!». Завтра и скажешь о своем окончательном решении! — предложил Муртаза.

Биркин с ним согласился. Утром он не изменил своего решения. Позавтракав, они сели на подготовленных слугой верховых лошадей и оправились в город Карасубазар. На их счастье, по приезду, Барух, к тому же оказавшийся знакомым Муртазы, был на месте. Он принял их в гостиной двухэтажного дома, построенного на турецкий манер. Внутри, однако, все было европейское. Узнав, зачем и откуда они приехали, хозяин распорядился накормить их. Стол не был таким роскошным, как у Муртазы, но Афанасию еврейская еда понравилась. По крайней мере, жареная курица под чесночным соусом. И сидеть за столом можно было по-человечески, а не как у Муртазы, на корточках около низенького стола.

Переговоры вел Муртаза, на языке крымских татар. Афанасий боялся, что они вдвоем с Барухом сговорятся и обманут его, но поверил Муртазе, когда тот сообщил ему, что цена выкупа ниже, чем он думает, не 900 золотых, а 780.

— А где Мустафа? — внезапно спросил Муртаза Афанасия.

Купец тревожно посмотрел на Баруха. Как он мог забыть про Мустафу?

— Заболел в дороге! — ответил Афанасий, так как его учил Атаман. — Остался до выздоровления в Рязани.

Вскоре переговоры закончились. Муртаза и Афанасий сели на коней и поехали обратно в Гезлев. По дороге Муртаза рассказал Биркину содержание разговора с Барухом. Барух обещал, что сегодня же он обо всем сообщит хозяину пленников, Асан-мурзе. Завтра, Барух в резиденции бея заплатит пошлину за куплю-продажу рабов и оформит купчую на рабов на Муртазу. Послезавтра, в доме Баруха произойдет сделка, и они получат пленников.

Барух был огорчен переговорами. Не увидев Мустафу, он понял, что московские родственники княжича ни о чем с ним договариваться не будут. Если отсутствие гонца не следствие болезни, что, скорее всего так, то он имеет дело с очень серьезными людьми. А значит, его план шантажа московских родственников провалился. Об этом он сообщил Асан-мурзе. Тот выслушал его рассказ спокойно.

— Выкуп-то я все равно получу! — самодовольно улыбаясь, заявил он Баруху.