На следующий день Арман не мог дождаться девяти утра, чтобы позвонить Санди. К тому же объяснение, на которое он рассчитывал, было слишком серьезно для телефонного разговора. Он хотел, чтобы Санди немедленно пришла к нему, чтобы он мог, глядя дочери прямо в глаза, поговорить с нею о сорванной встрече. К счастью, уже после первого гудка Санди сняла трубку. Голос у нее был приятный и спокойный, как обычно. Она сказала, что никак не может прийти на улицу Сен-Пер сейчас же, потому что с минуты на минуту ждет звонка, очень важного для ЖВД. Он сам в этот момент находится на переговорах в издательстве «Дю Пертюи». Санди спросила отца, не может ли он перезвонить после обеда, чтобы договориться о времени, удобном для них обоих. Это было уже слишком для Армана, который нервничал и проявлял нетерпение.

— Нет! — ответил он. — Если ты не можешь вырваться, я сам к тебе приду. Никуда не уходи: я сейчас буду!

И он вихрем вылетел из дома, оставив позади Анжель, которая причитала:

— Месье! Месье! Ваш шарф!.. Ваша трость!..

Он так быстро добежал до улицы Висконти, что, оказавшись у дверей Санди, совершенно вспотел и запыхался. Арман застал дочь за мирным занятием: она расставляла книги в кабинете ЖВД. Он сразу же перешел в наступление:

— Я ждал вас вчера вечером!

Она широко открыла по-детски чистые глаза и воскликнула:

— Но, папа, у нас встреча в следующую пятницу!

Арман рассвирепел:

— Я знаю, что говорю: я отметил дату, время…

— ЖВД тоже!

— Он ошибся!

— Или ты, — сказала она с игривым упрямством. И попыталась пошутить:

— В любом случае, у нас преимущество перед присяжными: нас двое против одного!

— Мне это слишком хорошо известно! — процедил он сквозь зубы.

Она снова заговорила серьезно:

— Ты в чем-то нас обвиняешь, папа?

— Нет, ни в чем, — пробормотал он. — Где вы были, когда я ждал вас дома, как последний дурак?

— Мы ужинали у Бертрана Лебрука, — сказала она без тени смущения. — Я не была знакома с его женой. Она очаровательна. Мы много говорили о тебе…

— Очень любезно с вашей стороны, — язвительно произнес он. — Догадываюсь, что речь у вас зашла и о новом романе ЖВД?

— Разумеется!

— И о фильме?

— Бертран Лебрук не советует ЖВД заниматься кино.

— А ты? Ты его по-прежнему поддерживаешь?

— Я осторожна. Не могу решиться наверняка. Обычно я плыву по течению событий.

— Даже когда они заставляют тебя забывать об отце?

Эта фраза вырвалась у него, будто камень из рогатки.

— Ты считаешь, что я про тебя забываю? — спросила Санди с возмущением.

Чувства, охватившие ее, были так сильны, что она изменилась в лице. Санди как-то сразу постарела. Но эта внезапная перемена, вместо того, чтобы разжалобить Армана, только усилила его злость. Он посчитал, что пришло время выпустить всю горечь, накопившуюся в нем за последние месяцы невольного бездействия, разбитых надежд и глубокой ревности.

— Ты не забываешь обо мне, ты мной пренебрегаешь! — с усмешкой ответил он.

От упрека отца Санди вздрогнула:

— И все это только потому, что сейчас я больше занимаюсь ЖВД, чем тобой?.. Когда же ты, наконец, поймешь, папа, что я его люблю? Конечно, плотской любовью, но еще и за его прямоту, за энтузиазм, за талант! Его работа увлекает меня, и я горжусь его успехом! Жизнь кажется мне более полной с тех пор, как я принимаю участие в его проектах, его тревогах, радостях, с тех пор, как я пытаюсь содействовать его карьере своими скромными средствами… И от этого я люблю тебя не меньше, не меньше восхищаюсь тобой, просто вас теперь двое в моем сердце… Я мечусь… я… я…

Она искала точное выражение и, в конце концов, сказала, смеясь:

— Я разрываюсь! Разве это преступление?

Каждая фраза Санди ранила Армана, как пощечина любимой женщины. И оскорбление было тем горше, что эта женщина была его дочь. Он не мог безропотно снести обиду.

— Нет, нет, — пробормотал он. — Это не преступление! Со временем я свыкнусь, обещаю! Я только с виду слаб, но желудок у меня крепкий: я все проглочу, все переварю… Через несколько дней никаких следов не останется: ты тогда можешь сколько угодно забывать мне звонить, заходить ко мне, читать мои книги, я не буду возражать!

Он сознавал, что переходит все границы, но, глядя в лицо Санди, которое постепенно искажалось от гнева, он еще более распалялся.

— Впрочем, — продолжал он, — раз ты стала импресарио, если не правой рукой ЖВД, я поручаю тебе сообщить ему, что лишаю его права писать мою биографию. Он может перепутать факты, как уже перепутал день и время ужина, на который я вас пригласил. Но я позабочусь о том, чтобы Анжель принесла вам утку с оливками и шоколадный торт, приготовленные для вас. Я к ним не притронулся. Вы будете есть и думать обо мне!

Санди покачала головой больше с жалостью, чем со злостью.

— Как ты меня ненавидишь, папа! — вздохнула она.

— Я? — воскликнул он с шутовской издевкой. — Ничуть, дорогая моя! Я никогда тебя больше не любил! Ты и твой спутник — моя единственная семья! У меня нет других детей, кроме вас!

— Прекрати ломать комедию, папа! — сказала она резко. — Кого ты надеешься разжалобить, изображая мученика? Если меня, то теряешь время! Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы всерьез воспринимать твои стенания!

Арман задыхался от жестокости ее слов, прежде его дочь никогда не смела повысить голос на отца. Он застыл на минуту, не понимая, что происходит. Придя в себя, он произнес с холодной решимостью:

— К чему ты клонишь, Санди? Чувствуешь, что нечиста, и хочешь свалить вину на меня? Это средство старо как мир! Первая мысль виноватого — не оправдаться, а выставить обвинителя в черном цвете! Только мне себя не в чем упрекнуть! Я не изменился по отношению к тебе! Я не позорил свое имя дурацкими интервью! Я не отбрасывал все: воспоминания, нежность, семейные традиции, чтобы кинуться на шею шарлатану!

— Ради Бога, считай ЖВД шарлатаном, — возразила она. — Только я убеждена, что он — один из самых выдающихся писателей своего поколения. И в этом я не одинока! На самом деле ты не можешь мне простить того, что в сорок восемь лет я позволила себе восхищаться другим человеком! Я так долго служила тебе советчицей, наперсницей, домашней поклонницей, что ты просто не захотел ни с кем меня делить! Служительницам божества нельзя выходить из храма. Если жрица открывает другого полубога, она совершает святотатство. У тебя были только коллеги. Из-за меня ты узнал, что есть и соперник!

Ее глаза метали молнии. Санди смотрела прямо перед собой совершенно чужим взглядом, исполненным злобы. Она была не просто вне себя, она была другим человеком. Союзница, которую знал Арман, теперь, у него на глазах, превращалась в непримиримого врага. Пораженный такой метаморфозой, он даже не возразил на ее слова. Арману было интересно, до чего дойдет его дочь в своей злобной тираде. Будто чтобы еще больше раззадорить Санди, он бросил в вызывающе-саркастическом тоне:

— Ну! Давай, давай, выкладывай все начистоту! Ты считаешь, что с ЖВД я недостаточно любезен и сговорчив?

— Речь сейчас не о нем!

— Так о ком же? Этой сцены никогда бы не случилось между нами, если бы ты в него не влюбилась!

Санди злобно возразила:

— Вот в этом ты ошибаешься. Я уже давно за тобой наблюдаю, папа. Ты живешь только для своей работы! Тебя ничего больше не интересует, кроме карьеры, романа, который пишешь, мнения прессы о твоей последней книге… Ты никогда не задумывался о том, что мы с мамой чувствовали к тебе. Мы были рядом только для того, чтобы сказать свое слово, вести хозяйство, принимать твоих друзей, залечивать твои болячки!

— Неужели ты только это запомнила из нашего прошлого? — спросил он подавленно.

— Разве я преувеличиваю?

Он отступил:

— Нет, нет… Трудно узнать себя самому… А ведь я считал, что вы с мамой были со мною счастливы!

— Но мы действительно были счастливы с тобой! Просто ты сам не мог быть счастлив с нами так, как мы… Согласись, ты чудовищно много работал. Ты так много писал, что забывал жить. А теперь хочешь помешать жить мне! Это же несправедливо!

Теперь, когда первое возмущение прошло, Арман понимал, насколько обоснованны упреки Санди. Как можно отрицать то, что в своей жизни он жертвовал всем ради эгоистического удовольствия писать? Как забыть о том, что даже в минуты нежности к дочери, к жене, в минуты, когда он надкусывал вкусный плод или любовался прекрасным пейзажем, он никогда не выпускал из поля зрения чистую страницу на письменном столе? Санди сто раз права. Так называемый успех Армана Буазье — не более чем напрасная трата сил. Сколько времени отдано поискам оригинальной мысли, нужного слова, когда вокруг разливался солнечный свет, нежный вкус вина, сладкий аромат женщины! Он забывал наслаждаться уходящей минутой, чтобы целиком посвятить себя произведению, которое вскоре умрет. Он променял бесценную радость жизни на бесплодную суету писательского труда. В припадке самоистязания он говорил себе, что старость писателя — это самая неудобная форма старости. Писатель не может избавиться от мысли о том, что современники переоценили его, что он невольно их обманул и находится в долгу перед ними, только выплатить этот долг не в состоянии. Как он только мог дышать, размышлять, двигаться, когда в глубине сознания ощущал постоянный зуд? Но это обычная чесотка старых писак. С ней нужно было смириться, как с профессиональным заболеванием, неизбежным и неизлечимым. Чтобы ответить на обвинение в писательской самовлюбленности, Арман рискнул возразить:

— Но ведь ЖВД занят своей работой, как я! И он тоже видит все сквозь писательские очки!

— Только очки у него другие, — заметила Санди. — И день делится пополам. С одной стороны, удовольствия жизни. С другой — удовольствия творчества. У тебя все перемешано. Помнишь, еще мама говорила: «Он больше всего удаляется от нас именно тогда, когда кажется совсем близким. Ты думаешь, что он говорит с нами, а на самом деле, он мысленно беседует со своими героями».

Эта фраза, которую он сто раз слышал от Изабель, совершенно обезоружила его, будто Санди сунула ему под нос вещественное доказательство. Его разоблачили, и он не знал, как себя вести. Теперь его единственным желанием было бежать, забиться в свою берлогу, не думать больше ни о чем, забыть даже о существовании Санди. Он поднял на нее взгляд утопающего и пробормотал:

— Ну что ж… Мы все друг другу сказали. Я должен уйти.

В ту же минуту хлопнула входная дверь, и ЖВД переступил порог с безоблачным спокойствием непрошеного гостя, явившегося на место катастрофы. Он возвращался с «конструктивных» переговоров с представителями финансового отдела издательства «Дю Пертюи». Судя по тому, как широко он улыбался в бороду, ЖВД добился, чего желал. При виде ЖВД Санди чудесным образом помолодела. Недавняя ссора забылась. Боевой настрой любовника значил для нее больше, чем эта словесная перепалка с отцом. Заметив Армана Буазье, Дезормье изумленно воскликнул:

— Здравствуйте! Какой приятный сюрприз!

— Папа зашел неожиданно… Из-за одного глупого недоразумения, — пробормотала Санди. — Из-за ужина, прошлым вечером… Я тебе объясню…

И, ничего не объясняя, она кинулась на шею ЖВД, подставила ему губы. Думала, что позирует перед фотографами женского журнала? Поцелуй затянулся, и положение невольного свидетеля до крайности раздражало Армана. Отстраняясь от ЖВД, Санди спросила его:

— Ты не очень устал?

— Наоборот: я полон сил!

— Они не слишком возражали?

— Ничуть. Из-за успеха с «Пощечиной» у меня будет лучший задаток за следующий роман!

— Как здорово! — по-детски воскликнула Санди.

И даже захлопала в ладоши, что в ее возрасте очень нелепо. Минуту назад, когда он видел, как они прижимались друг к другу, Арман с завистью, вперемешку с отвращением, представлял себе объятия более интимные, слияние тел, ночные вздохи, а после — постельные рассуждения о литературе и больших деньгах. Вправе ли он упрекать их? Разве он сам не пережил подобное с Изабель? От этой мысли его неловкость только усилилась. Он чувствовал себя лишним рядом с этой влюбленной парой. Из вежливости он спросил у ЖВД:

— Как продвигается ваша работа?

— Какая именно? — спросил ЖВД смеясь. — У меня их сейчас так много: роман, сценарий фильма…

«О злополучном «Скорпионе» он и не говорил. Тем лучше! — подумал Арман. — Когда путешествие подходит к концу, нужно уметь уступать место тем, кто нетерпеливо прохаживается по залу ожидания с билетом в руках.

— А у вас как дела? — спросил ЖВД с притворным интересом.

Арман решил быть искренним со своим соперником, опьяневшим от успеха.

— Ничего определенного, — ответил он. — Размышляю, убиваю время, пописываю…

ЖВД был полон энтузиазма. Довольный собой, он хотел быть довольным всем.

— Очень знакомо! — произнес он. — И это скорее добрый знак! В тот момент, когда вы меньше всего ожидаете, довольно одной фразы, одного слова — и все приходит в движение. А когда машина запущена, ее не остановишь!

Можно было подумать, что он — опытный автор, а Арман — новичок. Но ЖВД говорил безо всякого умысла. Санди предложила отцу остаться на обед. Он поспешил отказаться, будто боясь ловушки.

— Тогда, может быть, в другой раз? — предложил ЖВД.

— Да, да, мы поговорим об этом с Санди, — пробормотал Арман, устремляясь к выходу.

Санди проводила его до прихожей. Уходя, он неловко обнял дочь и сказал:

— Извини меня за то, что произошло. Наверное, я стал слишком обидчивым?.. Это все возраст, одиночество… Пустяка довольно, чтобы обидеть меня… И раны плохо затягиваются… Ты сама увидишь, когда для тебя настанет время подводить итоги… Это всегда невесело… До свиданья, дорогая!

После ухода отца Санди долго стояла в полутемной прихожей с отсутствующим взглядом, уронив руки. Гнев ее утих, и она сожалела, что слишком грубо осадила отца. Теперь, когда его не было рядом, она понимала, что с каждым днем он все больше боялся потерять остаток творческой фантазии. Она даже допускала, что отец втайне завидовал феноменальному успеху ЖВД. Но в то же время, Санди не хотела, только чтобы угодить ему, жертвовать своим женским счастьем во имя дочернего долга. Приближался пятый десяток, и она думала о том, какая редкая удача выпала ей, когда у нее появился более молодой и талантливый любовник, вызывающий восхищение людей со вкусом. Женщина твердо намеревалась защищать этот шанс от любых притязаний всеми возможными способами. В своей страстной жажде любви Санди убеждала себя, что при всем уважении и нежности, которые она питает к отцу, инстинкт самосохранения, властно повелевает ей жить, прежде всего, для себя, и только затем для него. Мать, бросающая ребенка, совершает преступление. Но дочь, которая оставляет родителей, желая сохранить свою индивидуальность и построить собственное будущее, просто подчиняется законам природы. Для порядка было нужно, чтобы Арман Буазье, после долгих лет известности, закончил карьеру в тени, а Жан-Виктор Дезормье продолжал гонку за славой в сопровождении понимающей и преданной спутницы. Она прошла хорошую школу у своего отца. Теперь Санди просто переходила от одного писателя к другому, от прошлого к настоящему, оставаясь верна себе. И в таком положении каждый найдет выгоду для себя.

Избавившись от сомнений, Санди вернулась в кабинет. ЖВД бойко постукивал по клавишам компьютера. Когда она вошла, его ловкие пальцы замерли, он поднял глаза на Санди и сказал:

— Знаешь, твой отец сейчас чувствовал себя не в своей тарелке, поэтому я не хотел обременять вас своими личными сложностями. В общем, дело в том, что сегодня вечером я не буду ужинать дома. У меня встреча с журналистами из «Фигаро-Магазин». Они будут брать у меня интервью с расчетом на сенсацию и хотят опубликовать его в ближайшие две недели.

Удивленная таким приглашением, которое, по всей видимости, ее не касалось, Санди небрежно спросила:

— Ты идешь один?

— Да, — ответил он. — Это сугубо литературное интервью, понимаешь? Думаю, даже немного нудное…

Впервые с начала их отношений он выходил вечером без нее. Она была раздосадована, но предпочла пошутить:

— Тем лучше, тем лучше! Я с удовольствием поужинаю одна и рано лягу спать!

— А почему бы тебе не пойти поужинать к отцу?

— Ну нет! — воскликнула она. — Сегодня я и так была с ним слишком долго!

ЖВД бросил компьютер, обнял Санди, покрыл жадными поцелуями ее лоб и щеки и прошептал ей на ухо:

— Ты на меня не сердишься?

— За что?

— За то, что покидаю тебя и иду на ужин с этими журналистами?

— Ты меня не покидаешь, ты даешь мне свободу! — ответила она.

В тот момент, когда он обнимал ее, у Санди было мимолетное чувство, будто их общее счастье дало трещину, хотя они об этом и не догадывались. Чем могла она объяснить столь внезапную утрату иллюзий? Воспоминанием о нелепой ссоре с отцом? Мыслью о том, что ЖВД, обычно такой предупредительный, этим вечером оставит ее одну и пойдет ужинать с незнакомыми людьми? Он снова сел за компьютер. Глядя на монитор через плечо ЖВД, Санди смогла различить текст, который он печатал двумя пальцами. Первые две строчки показались ей неинтересными. Вдруг, против ее воли, у Санди вырвалась банальная фраза:

— Как зовут этих журналистов из «Фигаро-Магазин»?

— Это две журналистки, — не смущаясь, ответил ЖВД. — Эвелин Кутюрье и Жоэль Мериньяк. Ты, наверное, видела их, на приеме в «Фигаро», месяц назад… Они часто работают вместе… Одна фотографирует, другая пишет комментарии…

— Женщины? — спросила Санди, смутившись от собственного раздражения.

— Ну да! Тебя это беспокоит?

— Да нет, ничуть!

Санди была уверена, что никогда не встречалась с этими журналистками. И все же, чтобы не выглядеть смешной, она не стала спрашивать у ЖВД, насколько они молоды и талантливы. Санди оставила его за проклятой клавиатурой. Сама она упорно отказывалась пользоваться компьютером под предлогом того, что Арман Буазье в одном из интервью осудил эту «адскую машину, призванную уничтожить литературу». Санди зажгла сигарету и вернулась в прихожую. Здесь к ней опять вернулось воспоминание об отце. Даже в пустой и темной передней он продолжал наблюдать за ней. Она немного упрекнула себя в том, что своими обвинениями ускорила его уход. Ей вдруг захотелось, чтобы он вернулся, позвонил в дверь, снова принялся за допрос. Но она не могла сказать ему ничего нового. Отец был бы слишком рад узнать, как глупо она ревнует ЖВД ко всем женщинам, которые к нему приближаются!