Такая же неуверенность, какая охватила в свое время членов Верховного тайного совета при известии о смерти Петра Великого, воцарилась среди собрания в первые часы, последовавшие за кончиной императора Петра II «Малого». Не было ни наследника мужского пола, ни подлинного завещания – так кем же следовало заменить усопшего, не спровоцировав при этом мятежа со стороны аристократии? В Лефортовский дворец съехались обычные представители знати – «генералитета» из окружения Голицыных, Головкиных, Долгоруких. Но никто пока еще не осмеливался высказать вслух своего суждения – словно бы все «распорядители», привлеченные к решению проблемы, чувствовали себя немножко виноватыми в трагическом повороте судьбы российской монархии, клонившейся к закату.

Князь Василий Долгорукий счел этот момент всеобщей растерянности самым подходящим для того, чтобы навязать обществу собственное мнение. Выхватив шпагу из ножен, он взмахнул ею в воздухе и издал воинственный клич: «Да здравствует Ее Величество Екатерина!» Чтобы оправдать столь победительное заявление, он тут же и напомнил о завещании, накануне сфабрикованном кланом Долгоруких и подписанном молодым его родичем Иваном, умевшим столь успешно подражать почерку царя. Если бы махинация удалась, Долгорукие мгновенно взлетели бы на самую вершину имперской власти. Игра явно стоила свеч.

Но не тут-то было… Лагерь противников этого выбора мгновенно сплотился в возмущении, и, испепелив Долгорукого взглядом, Дмитрий Голицын отрезал: «Ваше завещание поддельное от начала до конца!» И заявил, что сию минуту это докажет. Опасаясь, что в случае, если документ подвергнут серьезной экспертизе, им грозят обвинения в подделке завещания, и обвинения такие приведут к весьма тяжким последствиям, Долгорукие тут же и отступили: было бы глупо настаивать. И больше никто и не упоминал о том, что хорошо бы возвести на трон Екатерину: вместо уютного местечка на вершине империи несостоявшаяся супруга императора оказалась в полном вакууме. А Дмитрий Голицын между тем, используя свое преимущество, продолжал речь. Теперь он заявил, что, поскольку нет наследника Петра Великого мужского пола по прямой, Верховному тайному совету стоит подумать о боковой линии, вспомнить об отпрысках старшей ее ветви и предложить корону кому-то из детей Ивана V, прозванного «Дурачком», который хотя и был болезненным и апатичным, царствовал вместе с братом, Петром Великим, в течение пяти лет регентства их старшей сестры Софьи. Однако так уж, к несчастью, случилось, что Иван V оставил после себя одних только дочерей.

Что же, значит, в правители России снова надо выбирать женщину? И опять возникли страстные споры о достоинствах и недостатках «гинекократии», женской власти. Конечно, Екатерина I совсем недавно доказала, что женщина может быть мужественной, отважной, решительной и прозорливой, когда того требуют обстоятельства, но ведь всякому известно, что и у пола есть свои требования, он делает женщину рабыней чувств. А как можно допустить, чтобы императрица приносила в жертву прихотям любовников величие родины и интересы государства? Чтобы подкрепить это суждение убедительными аргументами, те, кто высказывал его, напоминали о Меншикове, который буквально управлял Екатериной и водил ее за нос. Ну, а разве царь, царь-мужчина, не может оказаться таким же слабым, не может уступать желаниям фаворитки, искусной в ласках и интригах, возражали им? Разве в этом смысле царь не будет подобен царице, которая была послушной куклой в руках Меншикова? Разве сам Петр II не дал убедительных примеров полной сдачи позиций, развала власти, попадая в ловушки женских соблазнов? Когда выбираешь того, кто должен встать во главе государства и вести его твердой рукой, важно обращать внимание не столько на половую принадлежность, сколько на характер лица, которому страна окажет доверие. И в таких условиях, утверждал Дмитрий Голицын, матриархат более чем приемлем, если, разумеется, удостоенная такой чести претендентка на престол окажется способной властвовать. С этим согласились все, и Голицын стал предлагать к рассмотрению последние оставшиеся кандидатуры. Он сразу же отклонил несуразное предложение призвать на царствование Елизавету Петровну, тетку Петра II, которая, как полагал Голицын, все равно уже молчаливо отказалась властвовать, раз предпочла жить не в столице, а в деревне, презрительно относясь к своим близким и сетуя на все подряд. В сравнении с этой дочерью Петра Великого три наследницы его брата, Ивана V, сильно выигрывали и казались куда как более интересны. Однако старшая, Екатерина Ивановна, славилась своим взбалмошным и желчным характером, кроме того, ее супруг, князь Карл-Леопольд Мекленбургский, был известен как человек нервный, непоследовательный и неуравновешенный, вечный мятежник, всегда готовый сражаться хоть с соседями, хоть с собственными подданными. Пусть Екатерина Ивановна уже десять лет как рассталась с мужем – этот факт не дает достаточной гарантии безопасности, потому что, едва узнав, что ее выбрали в императрицы, ветреник мгновенно вернется к покинутой жене и станет править сам, постоянно втягивая страну в дорогостоящие и совершенно бесполезные войны. Младшая, Прасковья Ивановна, золотушная и рахитичная, ни по здоровью, ни по ясности ума, ни по душевному равновесию не соответствует требованиям, предъявляемым к тому, кому суждено заниматься государственными делами. Остается средняя сестра – Анна Ивановна. Ей сравнялось тридцать семь лет, но энергии у нее еще, как говорят, через край. Ее мужем был герцог Курляндский Фридрих-Вильгельм, в 1711 году она овдовела, но осталась жить в Анненгофе близ Митавы, соблюдая достоинство и терпя лишения. Анна Иоанновна чуть было не вышла замуж за Морица Саксонского, но не успела, сильно увлекшись курляндским дворянчиком Иоганном-Эрнстом Бироном. Представляя эту кандидатуру, Дмитрий Голицын вскользь упомянул об этой детали и пообещал, что в любом случае, если Верховный совет потребует, Анна Иоанновна без всяких сожалений оставит любовника, чтобы прибыть в Россию. Прочитав по лицам собеседников, что его речь убедила их, князь добавил:

«– Значит, мы пришли к согласию насчет Анны Иоанновны. Но нужно облегчить положение!

Удивленный такой неясной, даже двусмысленной формулировкой, Гавриил Головкин спросил:

– Как вы это понимаете?

– Думаю, нам следует обеспечить себе несколько большую свободу!»

Понимая, что, по мысли Дмитрия Голицына, им предстоит исподтишка и незаметно, маскируясь пристойными намерениями, подтачивать доверенную царице власть, чтобы значительно расширить свои, Верховного тайного совета, права и полномочия, все охотно согласились. Представители древнейших фамилий России, объединившись в союз, увидели в этой инициативе неожиданно представившийся случай укрепить политическое влияние дворянства боярских корней и не просто усилить его, но противопоставить наследственной монархии и ее случайным прислужникам. При помощи столь несложного фокуса у Ее Величества отхватывали полу ее «царской мантии», притворяясь, будто помогают ей в эту мантию облачиться. После долгих и бесплодных споров авторы проекта воцарения Анны Иоанновны сошлись на том, что царицей она будет признана, но права ее ограничат целой серией дополнительных условий, которые ей придется подписать, прежде чем она взойдет на престол.

Члены Верховного тайного совета поднялись наверх, в большой зал дворца, где собравшиеся во множестве гражданские лица, военные и священнослужители ожидали результата их совещания. Узнав о решении, принятом советниками высшего ранга, епископ Феофан Прокопович робко напомнил о завещании Екатерины I, согласно которому после смерти Петра II корона Российской империи должна перейти к его тетке Елизавете, дочери Петра Великого и покойной императрицы. Неважно, что это дитя рождено до венчания родителей: мать передала дочери кровь Романовых, говорил он, а все остальное не имеет значения, когда на карту поставлено будущее России. Услышав эти слова, возмущенный Дмитрий Голицын воскликнул: «Нам не нужны ублюдки!»

Оскорбленный и униженный подобной оплеухой, Феофан Прокопович проглотил свои возражения и перешел к изучению «практических условий», предлагаемых для подписания императрице. Список ограничений императорской власти заканчивался клятвой кандидатки на престол: «А буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской». В соответствии с условиями грамоты, придуманной консультантами наивысшего ранга, императрица обязывалась истово трудиться ради укрепления православной веры, не выходить замуж, не назначать себе наследника и держать при себе Верховный тайный совет, чье согласие будет всегда совершенно необходимо, если она надумает объявить войну, заключить мир, поднять пошлины, вмешаться в дела дворянства, назначить кого-то на ключевые посты империи, заняться распределением земель, деревень, крестьян, а также своих собственных средств, взятых из казны: Анне вменялось в обязанность соразмерять свои личные расходы с нуждами и возможностями государства. Перечень запретов поразил присутствовавших. Не слишком ли далеко зашел Верховный тайный совет в своих требованиях к будущей царице? Не заключено ли в этом списке оскорбление Ее Величества? Те, кто опасался, что власть будущей императрицы будет ограничена оглядкой на традиции, сталкивались с теми, кто только радовался усилению роли истинного боярства в политической жизни России. Но очень скоро вторые одолели первых. Со всех сторон раздавались возгласы: «Это еще лучший выход из положения!» И даже епископ Феофан Прокопович, вдохновленный энтузиазмом большинства, умолк и затаил свои тревоги. С согласия всей страны Верховный тайный совет получил князю Василию Лукичу Долгорукому, князю Дмитрию Голицыну и генералу Леонтьеву отвезти Анне Иоанновне в далекую Митаву послание, содержащее условия наследования ею престола.

Тем временем Елизавете Петровне стало известно о сути споров и распоряжений Верховного тайного совета: ее личный врач, который был одновременно и доверенным лицом, Арман Лесток, предупредил царевну о махинациях, готовящихся в Москве, и умолял «действовать». Но она отказалась предпринимать какие бы то ни было, пусть даже самые незначительные, попытки отстоять свои права на трон Петра II. У нее не было детей, и она не хотела их иметь. По ее мнению, единственным законным наследником российской короны был племянник, Карл-Петр-Ульрих, сын ее сестры Анны и герцога Карла-Фридриха. Да, именно он был единственным законным наследником, но… но мать его умерла, а ребенку было всего несколько месяцев. Оцепеневшая, онемевшая от горя, Елизавета не колеблясь приняла траур, да ей и не хотелось преодолевать это препятствие, вставшее между нею и светской жизнью. После всех любовных авантюр, приведших лишь к разочарованию, после всех рухнувших надежд и всех несостоявшихся обручений она прониклась отвращением к российскому двору и предпочитала одиночество и даже скуку деревенской жизни пестроте, шумихе, суетности, мишуре дворцов.

В то самое время, когда цесаревна размышляла – и грусть ее была смешана с горечью – о будущем империи, больше никак ее не касавшемся, посланники Верховного тайного совета спешили к ее кузине Анне Иоанновне в Митаву. Кандидатка в царицы приняла их с лукавой доброжелательностью. И Анна Иоанновна не зря втихомолку посмеивалась: добровольные шпионы при дворе, с которыми она поддерживала отношения, уже успели донести ей о содержании писем, привезенных депутацией от Верховного тайного совета. Но внешне, конечно, она ничем себя не выдала: намерений своих так и не открыла, прочитала и бровью не поведя перечень запретов, накладывавшихся на российскую императрицу и продиктованных теми, кто стремился сохранить режим, который позволил бы им держать власть в своих руках, более того – объявила, что со всем согласна. У нее, казалось, не вызвало возражений даже сделанное ей предложение порвать с любовником – Эрнстом-Иоганном Бироном. Введенные в заблуждение тем, с каким достоинством и – одновременно – с какой покорностью вела себя Анна Иоанновна, полномочные представители двора даже и не предполагали, что без их ведома она уже все уладила. Договорилась с фаворитом, без которого не мыслила жизни, что он по первому ее зову, по первому сигналу, что путь открыт, явится в Москву или Санкт-Петербург. Их встреча была тем более возможна, что, судя по сведениям, полученным Анной Иоанновной от ее истинных сторонников в России, среди мелкого дворянства есть много людей, готовых восстать против высшей аристократии, против этих «верховников», как их называли в народе, обвиненных в том, что они хотели присвоить себе власть Ее Величества, чтобы увеличить свою. Шептались даже, что гвардия, всегда защищавшая священные права монархии, в случае конфликта намерена вмешаться, встав на сторону наследницы Петра Великого и Екатерины I.

Втайне лелея собственные планы, заверив делегатов из Москвы в полном своем согласии подчиниться требованиям Верховного тайного совета и сделав вид, что попрощалась навеки с дорогим своим Бироном, Анна Иоанновна пустилась в дорогу. За нею следовала свита, достойная принцессы такого ранга. 10 февраля 1730 года сделали остановку в селе Всесвятском, поблизости от Москвы. Назавтра должны были состояться похороны Петра II, времени на то, чтобы добраться до города, не хватало, но эта помеха вполне устраивала будущую императрицу. И действительно, как она узнала немного позже, траурный день оказался ознаменован скандалом. Невеста покойного, Екатерина Долгорукая, в последний момент потребовала, чтобы ее поместили в кортеже там же, где находились члены императорской семьи. Те, кому на самом деле принадлежала эта привилегия, взбунтовались и отказались принять «выскочку» в свои ряды.

Началась перебранка, после обмена оскорблениями и поношениями взбешенная Екатерина отправилась домой.

Этот инцидент, во всех подробностях изложенный Анне Иоанновне, немало ее позабавил, и ей показалось еще приятнее заснеженное Всесвятское с его тишиной и покоем. Но следовало подумать и о том, как она въедет в старую царскую столицу. Озабоченная тем, чтобы народ ее полюбил, Анна Иоанновна угостила водкой два прибывших ее поприветствовать подразделения: Преображенского полка и конного гвардейского полка, после чего, не сходя с места, объявила себя полковником этих войск, а главного своего приспешника – графа Семена Андреевича Салтыкова – подполковником. Зато – взяв реванш, – когда к ней явились с визитом изъявить почтение члены Верховного тайного совета, она приняла их с ледяной вежливостью и притворилась удивленной, увидев, что канцлер, Гавриил Головкин, собирается наградить ее орденом Андрея Первозванного, на который она и так имела право как царица. «Ах, правда, я и позабыла его надеть!» – с иронией произнесла она, остановив Головкина жестом. И, позвав кого-то из свиты, попросила надеть на нее ленту прямо на глазах у канцлера, шокированного подобным нарушением правил. Удалившись, каждый из членов Верховного тайного совета подумал про себя, что управлять царицей будет не так легко, как им казалось.

15 февраля 1730 года произошел, наконец, торжественный въезд Анны Иоанновны в Москву, а на 19-е число того же месяца было назначено принесение присяги Ее Величеству в Успенском соборе и главных церквях города. Верховный тайный совет, предупрежденный о том, что императрица не слишком его жалует, надумал пойти на некоторые уступки, чтобы сохранить главные преимущества и чуть-чуть подправить традиционный текст этого «клятвенного обещания». Теперь, решили верховники, отныне пусть все клянутся в верности «Ее Величеству и Империи» – это, по их мысли, должно было устранить все опасения и дурные предчувствия. Затем, после бесчисленных совещаний, учитывая неконтролируемые волнения среди гвардейских офицеров, они смирились с необходимостью смягчить еще и формулировки «запретов», налагавшихся на императрицу первоначальным договором с ней. По-прежнему загадочная, по-прежнему улыбающаяся, Анна Иоанновна отмечала про себя эти ничтожные изменения, не одобряя их вслух, но и не критикуя. Она – по видимости с глубокой нежностью – приняла у себя кузину, Елизавету Петровну, благосклонно протянула руку для поцелуя, объявила, что с огромным участием относится к их общей семье. А прежде чем отпустить восвояси, пообещала даже лично – как самодержавная государыня – проследить за тем, чтобы Елизавета ни в чем не нуждалась, пока хочет находиться в своем уединении.

Но, несмотря на показные покорность и доброжелательность, Анна Иоанновна ни на минуту не теряла из виду цель, поставленную ею перед собой, когда новая царица покидала Митаву, чтобы вернуться в Россию. Имевшиеся среди гвардейцев, мелкого и среднего дворянства, духовенства сторонники императрицы готовились действовать, а действия их неминуемо должны были привести к взрыву.

25 февраля 1730 года царица как ни в чем не бывало сидела на троне, окруженная членами Верховного тайного совета и толпой придворных, наводнивших большой зал Лефортовского дворца. Внезапно сквозь толпу, подобно кораблю, лихо разрезающему морские волны, прорвались несколько сотен гвардейских офицеров во главе с князем Алексеем Черкасским, известным борцом за права новой императрицы. Взяв слово, он попытался в бессвязной своей речи объяснить, что документ, подписанный Ее Величеством под давлением Верховного тайного совета, противоречит принципам российской монархии, где царят помазанники Божьи. От имени миллионов подданных, посвятивших себя борьбе за Святую Русь, он принялся умолять царицу отказаться от этого чудовищного соглашения и как можно скорее созвать Сенат, дворянство, высшее офицерство и духовенство, чтобы огласить перед этим собранием свои собственные взгляды на власть.

«Нам нужна самодержавная царица, мы не хотим Верховного тайного совета!» – прокричал один из офицеров, бросаясь на колени перед Анной Иоанновной. Ловкая комедиантка, Анна Иоанновна изобразила изумление: вроде бы ей вдруг открылось, что ее добровольное согласие было получено обманом, что, полагая, будто передает Верховному тайному совету часть своих прав ради всеобщего блага, она, оказывается, оказала услугу только злодеям и честолюбцам! «Как?! – воскликнула она. – Разве, когда я подписывала „Кондиции“ в Митаве, я не соблюдала интересов всего народа?» Офицеры вдруг все разом сделали шаг вперед, как на параде, и заявили в один голос: «Мы не позволим, чтобы нашей государыне диктовали законы! Мы ваши рабы, но мы не можем перенести, чтобы бунтовщики делали вид, что командуют вами. Скажите одно только слово, и мы бросим их головы к вашим ногам!»

Анна Иоанновна едва сдержалась, чтобы не показать публично своей радости. Во мгновение ока ее триумф искупил все прошлые унижения и оскорбления. Ее хотели оставить в дураках, а это она оставила в дураках своих врагов, верховников, стерла их в порошок. Испепелив взглядом этих коварных аристократов, она воскликнула: «Я больше не чувствую себя в безопасности здесь!» – и, обернувшись к офицерам, добавила: «Повинуйтесь только Семену Андреевичу Салтыкову!»

Человек, которого она назвала, несколько дней назад был произведен в подполковники. Офицеры прокричали «Виват!» так громко, что стекла задрожали. Одной-единственной фразой эта мудрая женщина с сильным характером смела Верховный тайный совет с лица земли. Значит, она сможет вести Россию к славе, справедливости, процветанию, значит, она достойна этого!

Чтобы завершить этот «момент истины», императрица приказала прочесть ей вслух текст хартии. После оглашения каждого пункта договора она задавала один и тот же вопрос: «Соответствует ли это желаниям народа?» И каждый раз офицеры вопили во все горло: «Да здравствует самодержавная царица! Смерть изменникам! Мы разорвем на куски всякого, кто откажет ей в этом титуле!»

Выигравшая таким образом всенародный плебисцит даже прежде, чем была официально коронована, Анна Иоанновна заключила сладким голоском, который никак не подходил к ее могучей фигуре матроны: «Так, выходит, эта бумага бесполезна?» – и под рев толпы, кричавшей «Виват!», порвала в клочья документ и бросила его клочки к своим ногам.

По окончании этого бурного заседания, которое Анна Иоанновна сочла своей настоящей коронацией, императрица, в сопровождении все разрастающейся когорты гвардейских офицеров, двинулась в сторону членов Верховного тайного совета, которые, не желая присутствовать при триумфе той, которой хотели подстричь коготки, но которая этими коготками только что изодрала их всех в кровь, предпочли ретироваться. В то время как большая часть верховников словно бы онемела – они стояли подавленные, унылые, удрученные, – Дмитрий Голицын и Василий Долгорукий обратились к толпе противников и публично признали свое поражение. «Пусть все будет так, как угодно Провидению!» – философски заключил Долгорукий.

И снова взорвалась толпа, снова послышались крики «Виват». «День одураченных» подходил к концу. Когда уже не оставалось ни малейшего риска примкнуть не к той партии, сделать неверный выбор, Остерман, который, притворившись тяжело больным, якобы пролежал все это время в постели по настоянию врачей, вдруг появился – свеженький как огурчик и веселый как скворец, – поздравил Анну Иоанновну, поклялся ей в вечной преданности и потихоньку предложил императрице начать от имени Ее Величества показательный процесс против Долгоруких и Голицыных. Анна бросила ему радостно-презрительную улыбку. Ну, и кто осмеливался говорить, что она другой породы, чем Петр Великий? Только что она доказала обратное. И одна только мысль об этом переполняла ее гордостью.

Самое трудное осталось позади, и Анна Иоанновна уже без особых переживаний стала готовиться к коронации: надо было ковать железо, пока горячо. По ее приказанию официальная церемония была назначена на 15 марта 1730 года – то есть спустя две недели после описанных выше событий. Коронацию решено было проводить с обычным блеском, в Успенском соборе Кремля. Екатерина I, Петр II, Анна Иоанновна – смена одного Величества на другое происходила в таком быстром темпе, что голова кружилась в этом безумном вальсе. Явление новой императрицы вынуждало москвичей в третий раз за шесть лет приветствовать торжественный кортеж, который двигался по улицам города по случаю восшествия на престол государыни. И, уже привыкшие к этим повторяющимся празднествам, они тем не менее все с тем же энтузиазмом выкрикивали здравицы и выказывали благоговение перед «матушкой-царицей».

Но и императрица проводила дни не в праздности. Она начала свое царствование с того, что назначила главнокомандующим и главным камергером двора Семена Андреевича Салтыкова, который так верно послужил ей, и сослала чересчур беспокойного Дмитрия Михайловича Голицына в его земли, чтобы примерно наказать. А самое главное, что она успела сделать, – это послать эмиссара в Митаву, где Бирон с нетерпением ожидал известия о том, что путь свободен. Получив это известие, он немедленно выехал в Москву.

В старой столице праздники по поводу коронации сопровождались гигантскими фейерверками, но сверкающие огни салютов вскоре померкли на фоне редкостно яркого багрянца рассветного неба: вставала заря, небо внезапно запылало, будто сбрызнутое алой кровью… Среди народа нашлись смельчаки, решившиеся увидеть в этом дурное предзнаменование.