С 1901 года, чтобы дать отпор социалистической пропаганде, правительство придумало создать рабочие организации, которые контролировались бы агентами охранки. Один из этих агентов, ловкий поп Гапон, сформировал в Петербурге обширную организацию заводских рабочих, убеждая их, что всеми своими бедами они обязаны не понимающему их хозяину завода, но царь, который любит их, как своих детей, сможет понять их чаяния. Это движение, имевшее целью пробудить в рабочих массах любовь к суверену, имело успех, который превзошел все ожидания затеявших его. Опьяненный своей популярностью, Гапон решил организовать в воскресенье 9 февраля 1905 года огромную мирную демонстрацию. Толпа рабочих, с женами и детьми, неся впереди иконы и хоругви, должна была предстать перед императором, чтобы передать ему петицию с просьбой о защите и об избрании всеобщим голосованием Учредительного собрания.

Получивший неверный совет от своих приближенных, Николай II, находившийся в Царском Селе, отказался вернуться в Санкт-Петербург и принять «мятежников». В город были направлены отряды солдат, дабы преградить шествию дорогу. Узнав о таком распоряжении, Горький явился, вместе с делегацией других известных политических и литературных деятелей, к министру внутренних дел Витте, дабы убедить его в том, что намеченная процессия рабочих планируется мирной и что следует убрать войска, сосредоточенные вокруг Зимнего дворца. Министр не придал аргументам делегации никакого значения. И это было началом катастрофы. В назначенный день безоружной толпе преградили путь силы правопорядка. Казаки разогнали ее. Затем, когда после шока рабочие снова сплотили свои ряды, по толпе была открыта стрельба. Охваченные паникой манифестанты обратились в бегство, оставляя за собой сотни убитых и раненых. Став свидетелем этой безумной бойни, Горький вернулся к себе потрясенный. К нему присоединились многочисленные друзья. Опасаясь обыска, они сожгли в камине красное знамя, принесенное с демонстрации. Войткевич вспоминал, с какой грустью Горький держал это знамя в руках, прежде чем бросить его в огонь. Не медля, Горький составил воззвание к общественности «Всем русским гражданам и общественному мнению европейских государств», которое должно было быть подписано всеми участниками делегации. В этом документе он отмечал, что Николай II был проинформирован о мирном характере демонстрации: «Так как Николай Второй был осведомлен о характере рабочего движения и о миролюбивых намерениях его бывших подданных, безвинно убитых солдатами, и, зная это, допустил избиение их, – мы и его обвиняем в убийстве мирных людей, ничем не вызвавших такой меры против них». И заключал манифест так: «Мы заявляем, что далее подобный порядок не должен быть терпим, и приглашаем всех граждан России к немедленной, упорной и дружной борьбе с самодержавием». В тот же вечер он объявил собравшемуся народу, что для него революция началась. И написал жене, в Нижний Новгород: «Итак – началась русская революция, мой друг, с чем тебя искренно и серьезно поздравляю. Убитые да не смущают – история перекрашивается в новые цвета только кровью». (Письмо от 9 января 1905 года.)

Горький передал текст своего воззвания членам делегации, с тем чтобы оно было опубликовано с как можно большим количеством подписей. Однако в ночь на 11 января 1905 года полиция перехватила рукопись и по почерку установила автора. Горький, поспешно покинувший Петербург, был задержан в Риге, доставлен обратно в столицу и заключен во внушавшей ужас Петропавловской крепости. У него был произведен обыск, не давший, однако, никаких результатов. Однако это не помешало полиции предъявить ему столь абсурдное обвинение, как желание создать «временное правительство», чтобы править Россией после революции. Пользуясь своим тюремным уединением, он написал четвертую пьесу, «Дети солнца», которую сам счел неудачной. В действительности ему попросту трудно было абстрагироваться от трагических событий, происходящих в стране, чтобы углубиться в художественное произведение.

Его арест поднял в России волну протеста. Повсюду – на улицах, в театрах, в университетах – спонтанно начинались демонстрации. Даже заграница оказалась взволнованной феодальными репрессиями, жертвой которых пал писатель, единственным преступлением оного было публичное выражение своих идей. Пресса всего мира пестрела гневными статьями с требованием освободить Горького. Лавина петиций и протестов из Франции, Германии, Австрии, Италии, подписанных важными общественными деятелями, обрушилась на столы министров. По всей Европе только и слышно было: «Верните Горького родине и миру!» В Париже «Общество друзей русского народа», возглавляемое Анатолем Франсом, опубликовало следующее воззвание: «Всем свободным людям! Великий писатель Максим Горький должен будет предстать, за закрытыми дверьми, перед беспрецедентным судом по обвинению в заговоре против государства. Вина его состоит в том, что он пытался встать между заряженными ружьями и грудью беззащитных рабочих. Царское правительство желает, чтобы он искупил свою вину… Нельзя, чтобы совесть людей всего мира, не содрогнувшись, допустила совершение этого легального преступления… Нужно, чтобы все люди, достойные называться людьми, защитили, в лице Горького, свои священные права».

Такое единодушное осуждение заставило царское правительство понервничать. Наверху не были готовы к такой шумихе вокруг банального ареста неугомонного писателя. Кроме того, служащий охранки, которому было поручено вести новое «дело Пешкова», все более и более заходил в тупик в попытках сформулировать вину задержанного согласно Уголовному кодексу: участие Горького в делегации не составляло уголовно наказуемого поступка, поскольку делегация явно имела целью предупредить уличные беспорядки путем привлечения внимания властей к опасности конфронтации войск и демонстрантов.

После месяца заключения Горький был временно выпущен на свободу под залог в десять тысяч рублей, обязавшись не уклоняться от судебного следствия и не покидать Санкт-Петербург. Однако начальник полиции вовсе не желал оставлять в столице настолько беспокойную личность. По его приказу Горький был выслан в Ригу, в сопровождении агента охранки. В гостинице, где его поселили, к нему приставили двух шпионов под видом соседей по комнате. Радуясь своему освобождению, он все же чувствовал себя попавшим в дурацкую ситуацию. Не обвинят ли его враги в том, что он бежал суда из трусости? Он написал издателю Пятницкому, чтобы пресечь на корню любые злокозненные толки о своем отъезде: «Об уклонении от суда не может быть речи, напротив – необходимо, чтобы меня судили. Если же они решат кончить эту неумную историю административным порядком – я немедленно возобновлю ее, но уже в более широком масштабе, более ярком свете и – добьюсь суда для себя и позора для семейства гг. Романовых и иже с ними. Если же будет суд и я буду осужден – это даст мне превосходное основание объяснить Европе, почему именно я „революционер“ и каковы мотивы моего „преступления против существующего порядка“ избиения мирных и безоружных жителей России, включая и детей».

Несколькими днями позже он упрекал Толстого в открытом письме за то, что он занимается, «во дни несчастий своей страны», совершенствованием личности: «Подумайте, Лев Николаевич, возможно ли человеку заниматься нравственным совершенствованием своей личности в дни, когда на улицах городов расстреливают мужчин и женщин и, расстреляв, некоторое время еще не позволяют убрать раненых?» (Письмо от 5 марта 1905 года.)

Правительство все еще пребывало в неуверенности относительно того, какое отношение к Горькому следует избрать. Следовало ли начать публичный процесс, чреватый новым взрывом возмущения в мире? Или следовало прибегнуть к закрытому процессу? А может быть, дело замять? Политические события вынуждали власть к чрезвычайной осторожности. На поражения, одно за другим, на японском фронте внутри страны эхом отзывались забастовки и народные демонстрации. В июле 1905 года команда броненосца «Потемкин», служившего в Черноморском флоте, устроила мятеж в знак протеста против ужасного питания, убила нескольких офицеров, привела корабль под красным флагом в Одессу, чтобы там поддержать восстание рабочих, после чего, узнав о поражении восстания в этом городе, взяла курс на один из портов Румынии, где безоружные повстанцы были схвачены. Это восстание, беспрецедентное в истории имперского морского флота, вдохновило революционеров усилить пропаганду в сухопутных войсках и военно-морских силах. Осенью 1905 года царь, припертый к стене, пошел наконец на уступки, даровал конституцию, которой требовали либералы, и преследования Горького прекратились. Циркулируя между Санкт-Петербургом и Москвой, Горький участвовал в митингах, составлял прокламации и не жалел своих сил, убеждая рабочих и интеллигенцию в том, что недавняя капитуляция власти должна подтолкнуть их к выдвижению дальнейших требований.

17 октября 1905 года Николай II опубликовал наконец манифест, в котором обещал созыв Учредительного собрания, Думы. Тем временем Горький и его друзья социал-демократы основали крупный ежедневник, «Новая жизнь», первый номер которого вышел 27 октября. Это была первая легальная большевистская газета. Часть необходимого начального капитала была внесена самим Горьким. В действительности благодаря гонорарам он имел теперь весьма солидный доход. Время героической бедности осталось далеко позади. Сегодня он бунтовал, не нуждаясь ни в чем. Из принципа. Заботясь о других. Но он так высоко вознесся, что опасался, как бы ему не пришлось иметь дело с реакционными бандами, называвшими себя черносотенцами. Поэтому он согласился, чтобы у него жили восемь грузин-большевиков, крепких и решительных парней, в обязанности которых входило охранять его ото всякой агрессии. Эти же черносотенцы не так давно убили революционера Баумана, похороны которого 20 октября 1905 года переросли в огромную народную демонстрацию с криками: «Долой самодержавие!»

Именно в «Новой жизни» он опубликовал свои знаменитые «Заметки о мещанстве»: «Я не знаю более злых врагов жизни, чем они. Они хотят примирить мучителя и мученика, и хотят оправдать себя за близость к мучителям, за бесстрастие свое к страданиям мира. Они учат мучеников терпению, они убеждают их не противиться насилию, они всегда ищут доказательств невозможности изменить порядок отношений имущего к неимущему, они обещают народу вознаграждение за труд и муки на небесах и, любуясь его невыносимо тяжкой жизнью на земле, сосут его живые соки, как тля. Большая часть их служит насилию прямо, меньшая – косвенно – проповедью терпения, примирения, прощения, оправдания…» Под горячую руку он уличал в мещанских тенденциях произведения Достоевского и Толстого.

27 ноября 1905 года он впервые встретил Ленина, который только что вернулся из эмиграции с твердым намерением ускорить процесс падения режима. Горький расскажет потом, что тогда у них что-то не заладилось, но потом они взглянули друг на друга более внимательно, и беседа мгновенно потекла легче. При всем восхищении Горьким и одобрении его резких выпадов против буржуазии Ленин сожалел о его сентиментальных связях с некоторыми либеральными интеллигентами. Горький хотел, чтобы редакция «Новой жизни» объединила убежденных большевиков и левых писателей невоенных убеждений, с тем чтобы газета получилась действительно демократичной, однако Ленин требовал выгнать из редакции все элементы, не принадлежащие к партии, чтобы создать неуязвимую команду, слепо преданную идеям марксизма. Именно это последнее обстоятельство и поставило на газете крест. Тон «Новой жизни» стал настолько агрессивным, что 2 декабря 1905 года газета была запрещена. На смену ей в неумирающем деле борьбы пришли другие издания, более или менее легальные.

7 декабря 1905 года Москву парализовала общая забастовка, организованная большевиками. В тот же день на место событий явился Горький, чтобы участвовать в раздаче бастующим оружия. Его квартира стала оперативным центром организации уличных боев. Первые столкновения с силами правопорядка были жестокими и кровавыми. Возведенные в спешке баррикады взять штурмом не удавалось. «Хороший бой! – писал Горький Пятницкому 10 декабря. – Гремят пушки – это началось вчера с 2 часов дня, продолжалось всю ночь и непрерывно гудит весь день сегодня… Рабочие ведут себя изумительно!.. У Николаевского вокзала площадь усеяна трупами, там действуют 5 пушек, 2 пулемета, но рабочие дружины все же ухищряются наносить войскам урон… Вообще – идет бой по всей Москве!» В некоторых полках начались митинги, и определенная часть солдат не скрывала своей симпатии к повстанцам. Не испытывая уверенности в московском гарнизоне, правительство прислало из Санкт-Петербурга Семеновский полк с артиллерией. Три дня спустя восстание было подавлено. Итог: тысячи убитых и раненых. Искупавшись в крови, Москва вновь обрела спокойствие. Страна жила, не зная, избежала ли она ужасного несчастья или только что упустила шанс на политическое обновление. В конце концов, казалось, все налаживается: у России теперь есть Дума, свободы собраний и слова практически добились, Портсмутский мир положил конец унизительной войне с Японией. Однако тайно циркулировала прокламация Горького: «Пролетариат не побежден, хотя и понес потери. Революция укреплена новыми надеждами, кадры ее увеличились колоссально… Русский пролетариат подвигается вперед к решительной победе, потому что это единственный класс, морально сильный, сознательный и верящий в свое будущее в России». Никогда Горький не чувствовал себя таким нужным. Однако в реакционном климате его личное положение становилось все более ненадежным. Без сомнения, его должны были снова арестовать. Чтобы спасти его от этой угрозы, его друзья-большевики посоветовали ему уехать в Соединенные Штаты. Там он воспользуется своим международным именем, чтобы собрать деньги в партийную кассу. Это еще один способ служения делу. Горький тут же согласился и стал собираться, в большой тайне, покинуть родину.