Вынужденный зарабатывать себе на жизнь самостоятельно, Алексей служил сначала «мальчиком» в обувном магазине у Порхунова. Очень скоро его начала возмущать пропитанная ненавистью услужливость хозяина и приказчика, которые пресмыкались перед покупательницами и ползали перед ними на коленях, а когда те уходили, «говорили о них грязно и бесстыдно». За несколько копеек мальчик чистил обувь хозяев и служащих, приносил дрова, ставил самовар, убирал в магазине, чистил судки для обеда, разносил покупателям товар по всему городу. Измученный, вскоре он начал мечтать о побеге, но, разогревая на керосинке судок со щами, обварил себе руки и был отправлен в больницу. Этот несчастный случай положил конец его службе в магазине. После нескольких дней, проведенных в больничных стенах, он вернулся домой и был принят дедом так: «Здравствуйте, преподобное лицо, ваше благородие! Отслужили? Ну, уж теперь как хотите живите, да!» Бабушка принялась утешать Алексея, объясняя ему, что дед совсем разорился и что Господь наказал его за жадность. «А всё за то, что бедным не помогали мы, несчастных не жалели», – сказала она. И в надежде искупить этот грех и вернуть Господнюю милость, она вставала посреди ночи, чтобы «тихую милостину подавать». Взяв Алексея за рукав, она ходила по черным пустынным улочкам, подходила к самым жалким домишкам и, перекрестясь трижды, оставляла на подоконниках по пятаку и по три кренделя. Они вдвоем ходили и летом, и осенью в лес собирать ягоды, грибы, орехи, лекарственные травы. Собранное продавали и часть вырученных денег оставляли для «тихой милостины». Эти лесные прогулки вызывали у Алексея восторг. В тени деревьев он чувствовал глубокий внутренний покой и ощущал, как развивается в нем способность улавливать все шорохи и движения природы. «Слух и зрение становились острее, память – более чуткой, вместилище впечатлений – глубже», – напишет он. Бабушка казалась ему «существом высшим всех людей» своей мудростью, добротой и согласием с небесными силами. В то же время он говорил себе, что «хорошо быть разбойником, грабить жадных, богатых, отдавать награбленное бедным».

Его одновременно влекло и к восстанию, и к сочувствию. То он рвался бороться с несправедливостью, жестокостью, нищетой, глупостью, то горел желанием утешить тех, кто стал их жертвой. Некоторые долетавшие до него фразы вызывали его возмущение: «Одного всем сразу нельзя бить – надо по очереди…» или «Али Бог бабу на смех родил?..» С двенадцати лет он испытывал к женщинам нечто вроде зачарованной жалости, набожного изумления. Он подружился с хромой девочкой, «чистенькой, точно птица пеночка», страстно любившей читать и доводившей до безумия «голубым огоньком» своих глаз влюблявшихся в нее мальчишек. Каждый из былых приятелей хвастался перед ней своими победами в игре в городки. Доходило даже до рукопашной – лишь бы завоевать ее восхищение. Алексей молча переживал.

Вскоре дед заявил, что его внук достаточно бездельничал и что ему пора «вернуться в люди». Мальчика отдали в ученики к некоему Сергееву, чертежнику в строительной конторе. Вместо того чтобы учить профессии, Сергеев предоставил мальчика в услужение своей жене. Супруга его, сварливая и крикливая, заставляла Алешу натирать паркет, чистить самовар и медную посуду, колоть дрова, чистить овощи и ходить с ней по базару, таская корзину с покупками. Она люто ненавидела свекровь, и с раннего утра эти две женщины лишь оскорбляли друг друга, грозили и устраивали скандалы. В одну из таких ссор хозяйка схватила кухонный нож, закрылась в клозете и принялась дико там рычать. Сергеев уперся руками в дверь и согнулся, чтобы Алеша мог залезть на него и достать до стекла над дверью. «Лезь, разбей стекло, сними крючок с пробоя!» Алексей послушно стал исполнять приказ, но, когда вышиб стекло и нагнулся вниз, хозяйка принялась колотить его по голове черенком ножа. Вытащили хозяйку в столовую с боем. В согласии свекровь со снохой пребывали лишь тогда, когда они отчитывали Алексея. Когда хозяин, уступая просьбам своего ученика, попытался начать обучение его чертежному делу, старая хозяйка облила мальчику все чертежи квасом. В другой раз опрокинула на них иконную лампаду. Обе со злым сердцем, тем не менее обе были набожны до мозга костей. Во время их ссор каждая призывала Господа и молила Его обрушить на голову другой самые страшные несчастья. Их бог был зловредным, мстительным и скудоумным, как и бог деда. Алексей часто сопровождал их в церковь – по субботам ко всенощной и по воскресеньям к обедне. Там, в синеватом воздухе, среди трепета восковых свеч и позолоты икон, все женщины были похожи на ангелов. Укачиваемый торжественным пением хора, Алексей забывал о суровой каждодневной боли: «В церкви было хорошо, я отдыхал там так же, как в лесу и поле. Маленькое сердце, уже знакомое со множеством обид, выпачканное злой грубостью жизни, омывалось в неясных горячих мечтах». Размышляя над невеселой долей своей, он иногда сочинял свои молитвы. Слова слагались в жалобы сами собою, без усилий:

Но часто, вместо того чтобы идти в субботу ко всенощной, он убегал и бродил по улицам, наблюдая через освещенные окна за жизнью всех тех незнакомых людей, которые не догадывались о его присутствии. «Много разных картин показали мне эти окна: видел я, как люди молятся, целуются, дерутся, играют в карты, озабоченно и беззвучно беседуют, – предо мною, точно в панораме за копейку, тянулась немая, рыбья жизнь», – напишет он позже. Так, сам о том не догадываясь, он уже сочинял в своей голове первые романы.

Он все серьезнее думал о том, чтобы убежать. Но зимняя стужа удерживала его в доме хозяев, где он жил, «точно мышонок в погребе». Лишь весной он осуществил свою мечту. Он убежал, когда его послали с двадцатью копейками в кармане за хлебом. Но вместо того чтобы вернуться к деду, ярость и злорадство которого выносить ему было тяжело, он стал шляться на набережной Волги, ночуя на голой земле и питаясь от доброты крючников. Через три дня один из них подсказал ему, что на пароход «Добрый» надо посудника.

Попавший в двенадцать лет на борт корабля, за жалованье два рубля в месяц, он работал с шести утра до полуночи в чаду и шуме кухни. Но иногда он убегал на корму и любовался с сжимающимся сердцем необъятной, умиротворяющей Волгой. Величию этой могучей реки суждено было наложить на Алексея отпечаток на всю жизнь. «Ночь, – напишет он, – ярко светит луна, убегая от парохода влево, в луга. Старенький рыжий пароход, с белой полосой на трубе, не торопясь и неровно шлепает плицами по серебряной воде, встречу ему тихонько плывут темные берега, положив на воду тени, над ними красно светятся окна изб, в селе поют девки – водят хоровод, – и припев „ай-люли“ звучит, как Аллилуйя… Меня почти до слез волнует красота ночи». За пароходом на длинном буксире тянулась баржа, по палубе прикрытая железной клеткой. За решеткой толкались смутные тени – арестанты, осужденные на поселение и в каторгу. На носу баржи, как свеча, блестел штык часового. В своей клетке арестанты тоже смотрели на тихую ночь.

Как ни странно, повар, к которому попал Алексей, здоровяк по имени Смурый, проникся к нему добрыми чувствами. Любитель книг, он держал у себя в черном сундуке, окованном железом, целую библиотеку. Но имея неразвитый ум, он не умел выбирать себе чтение. В его небогатой библиотеке лежали вперемежку «Омировы наставления», «Мемории артиллерийские», «Письма лорда Седенгали» и «О клопе, насекомом зловредном, а также об уничтожении оного, с приложением советов против сопутствующих ему». Он заставлял Алексея читать ему эти брошюрки вслух, избавляя ото всей прочей работы, ради того чтобы послушать. Жена капитана, более образованная, вскоре стала давать Смурому другие книги. Среди них оказался «Тарас Бульба». Алексей прочитал повару повесть Гоголя, и оба взволнованно расплакались.

Однако чем больше повар привязывался к Алексею, тем больше остальная буфетная прислуга настраивалась по отношению к мальчику враждебно. Любимчика ненавидели и оскорбляли за то, что он любил книги, за то, что он не пил водку, не приставал к девкам на пристани. В конце концов его обвинили в краже, которой он не совершал, и с позором ссадили с парохода. Прощаясь с ним, Смурый поцеловал его, сунул ему в руку пестрый бисерный кисет и сказал: «Читай книги – это самое лучшее!»