Из окна своей комнаты Жан-Марк увидел, как Мадлен вылезла из машины, сутулясь под зонтом, который держал над ней Даниэль, и как, огибая лужи, побежала к крыльцу. Жан-Марку сразу стало легче, чему он немало удивился. Наконец-то она здесь, прямодушная, коренастая, надежная. Ребенком ему всегда казалось, что стоит Мадлен появиться, и сразу же воцаряется порядок. И теперь тоже: одним своим присутствием она поможет ему преодолеть эту любовь. Он услышал шаги и оживленные голоса в коридоре. Кароль, Даниэль и Франсуаза провожали Мадлен в комнату для гостей.
— Ну и потоп! — говорила Мадлен. — До сих пор перед глазами так и мелькают щетки дворников! Как у вас тут хорошо! А где Жан-Марк?
— У него грипп, он у себя, — ответила Кароль. — Наверное, спит.
Все заговорили тише.
— А мы-то расшумелись! — шепнула Мадлен. — Надеюсь, у него ничего серьезного?..
Голоса стали удаляться и вскоре совсем затихли. Немного погодя послышался скрип ступенек: семья спускалась вниз.
Жан-Марк взглянул в зеркало: бледный, глаза тусклые. Он машинально снял халат, натянул пушистый коричневый свитер, нашел в шкафу желтый шелковый платок, повязал его на шее. Все-таки странно, перед кем он собрался франтить? Потом провел рукой по чисто выбритому подбородку и вышел из комнаты.
Вся семья была внизу. В камине ярко пылали дрова. Жан-Марк поцеловал Мадлен, заверил ее, что почти здоров, и стал расспрашивать, как она доехала.
— Превосходно, — ответила Мадлен, — а вот выбраться было не так просто. На Пасху в Туке всегда появляются клиенты. Но к счастью, моя соседка, госпожа Гурмон, согласилась на несколько дней заменить меня в магазине…
Мадлен остановилась, чтобы закурить, с удовольствием затянулась, выдохнула дым через нос и продолжала:
— А как поживает госпожа Тьер?
— Ох уж эта госпожа Тьер! — пожаловалась Кароль. — He напоминайте мне о ней! Она теперь приходи только по утрам, и меня это вполне устраивает. Такая копуша! Если б она торчала тут до вечера, я бы этого не перенесла!
— А кто же готовит?
— Я. И совсем неплохо получается.
Кароль повернулась к «детям», как бы призывая их в свидетели. Глаза ее, обежав всех, остановились на Жан-Марке. Его точно обожгло. Зачем она смотрит так настойчиво? Да еще при всех! Разве она не решила, как и он, положить конец этому безумию? Как она хороша сегодня! Но безмятежное спокойствие, которым светилось ее лицо, страшило Жан-Марка. Вместо того чтобы помочь ему забыть о том, что было, Кароль тешится, соблазняя его все больше. Разве она не видит, как он страдает от этой жестокой и безысходной игры? В полной растерянности Жан-Марк слушал восклицания Даниэля и Франсуазы:
— Блины были потрясающие!.. А курица с грибами еще лучше!
К счастью, никто не заметил взгляда Кароль, даже Мадлен. Плотно усевшись в кресле, она с веселым оживлением наблюдала за племянниками, как всегда после долгой разлуки.
— А не закатить ли нам сегодня на обед наше любимое фондю?
— По-моему, на ночь это блюдо слишком тяжело, — возразила Кароль.
— Наоборот! Фондю всегда едят за обедом! Правда, Маду?
— Уж меня-то упрашивать не придется!
Мадлен оттопырила нижнюю губу с прилепившейся к ней сигаретой и щурилась от дыма.
— А что слышно у Филиппа? — спросила она, протягивая руки к огню.
— Все в порядке, — ответила Кароль. — Как раз сегодня утром я получила от него письмо.
— И ничего нам не сказала! — воскликнула Франсуаза.
— Просто забыла!
— Прочитаешь? — по-детски простодушно спросил Даниэль.
— Как тебе не стыдно! — проговорила Мадлен с упреком.
— Там нет секретов. Куда я его засунула? Ах да, на столике. Дай-ка мне его, Франсуаза.
Сидя на ручке кресла, Жан-Марк с болью и недоумением наблюдал, как Кароль разворачивала письмо. Тоном примерной супруги она стала читать:
— «…Вопреки обычным представлениям американцы на редкость медлительны. Нелепейшие совещания тянутся часами. Сегодня отвергается то, о чем договорились вчера, а назавтра пункт за пунктом разбирается все сначала. Иногда мне кажется, что этому вообще конца не будет!»
Замешательство Жан-Марка росло: он опустил голову, чтобы не выдать своих чувств. «По всей вероятности, просто путается с какой-нибудь американкой! Ну и свинство! За что мне его уважать?»
Кароль перевернула страницу.
— «…Ко всему, в Нью-Йорке стоит отвратительная погода, сплошные дожди и туманы. Передай Жан-Марку, что я помню про жилет из кашемира, который он просил купить. Они здесь еще лучше, чем в Лондоне, и я уже присмотрел один, очень оригинальный…»
Кароль сделала паузу.
— Видишь, Жан-Марк, он не забыл!
Она улыбнулась с невинным бесстыдством. Нервы Жан-Марка были так напряжены, что он почти не слышал Кароль.
— Так или иначе, — заключила она, складывая листок, — он не сообщает, когда вернется.
Мадлен бросила окурок в камин.
— Уже половина пятого, — сказал Даниэль. — Что мы будем делать?
— Что можно делать в такой ливень? — отозвалась Франсуаза.
— Жаль, что у нас нет телевизора. Надо будет попросить отца, пусть купит еще один, для дачи.
— Зато есть проигрыватель, — сказала Мадлен. — Неужели вам его мало?
— Мало, — ответил Даниэль. — Проигрыватель годится для танцев, и заниматься под музыку хорошо, но ничего нового с ним не узнаёшь. От музыки только размякаешь: ах. Боже мой, как это прекрасно! А с телевизором, наоборот, сам участвуешь во всем, что происходит на свете…
— И, одурев от сидения перед экраном, постепенно выживаешь из ума, — подхватила Мадлен.
— Последнее время программы как будто улучшились, — сказала Кароль. — Я лично не возражала бы против телевизора. А что ты скажешь. Жан-Марк?
Застигнутый врасплох, Жан-Марк смутился. Кароль смотрела на него, вопросительно изогнув брови, чуть приподняв верхнюю губу над влажно блестевшими зубами. Разве может он с ней не согласиться?
— Да, пожалуй, — пробормотал он.
Мадлен бросила на него удивленный взгляд: он так часто высмеивал любителей телевидения!.. Едва приехав, Мадлен заметила его озабоченный, мрачно романтический вид. То ли у него неприятности в университете, то ли он влюбился, а может быть, просто напускает на себя, за что она не раз его ругала. Дождется ли она, когда и этот придет к ней со своими секретами?
— Дождь уже почти перестал! — сказал Даниэль, и в глазах его запрыгали плутовские огоньки. — Мы могли бы проехаться в лес с нашей Маду. От безделья помру.
— И вовсе не остроумно! — бросила Франсуаза.
— Даниэль переживает сейчас очень тяжкую для окружающих каламбурную болезнь, — объяснила Кароль.
— А вы попробуйте сами что-нибудь придумать, — возразил Даниэль. — Просто вы лопаетесь от зависти, потому что у вас ничего не получается!
— Тебе, и правда, не мешало бы проветриться, — ответила Мадлен, постучав пальцем по голове племянника. — У тебя там так и бурлит!
— Поедем в Милли, — сказала Франсуаза. — Но при условии, что Даниэль перестанет острить.
— Ладно, обещаю, — сказал Даниэль. — Поедешь с нами, Кароль?
— А как же фондю?
— Да, верно! Ты остаешься на базе и готовишь еду для членов экспедиции. А ты, Жан-Марк?
Жан-Марк готов был ехать, так он боялся остаться наедине с Кароль. Но та поспешила вмешаться:
— У него температура, ему лучше не выходить!
— Но ведь мы будем в машине… — сказала Мадлен.
— Даже в машине не стоит.
Жан-Марк почувствовал малодушное облегчение от того, что все решается помимо его воли. Как шарик в игорном автомате, повинующийся клапанам и стрелкам, он двигался к неведомой цели.
Однако, когда брат, сестра и Мадлен усаживались в малолитражку, его охватил страх. Как только машина отъехала, Кароль поднялась к себе. Жан-Марк решил, что на время спасен, и поудобнее устроился в кожаном кресле перед камином.
Положив ноги на низенький столик, с конспектами на коленях, он смотрел на пламя, прихотливые отблески которого мешали ему сосредоточиться. «Что касается договоров, то при возникновении новых обстоятельств судья должен приспособить к ним прежний текст, не допуская, однако, его искажения… Государственный совет признает положение о непредусмотренном, но Кассационный суд неизменно его отклоняет… Чем это объяснить?» «Действительно, чем?» — спросил себя Жан-Марк и тут же понял, насколько ему это безразлично. Через десять минут Кароль вернулась. Она взяла со стола пачку сигарет, но пачка оказалась пустой. Кароль смяла ее и бросила в камин. Бумага сразу вспыхнула ярким пламенем, распрямившись от жара.
— Нет ли у тебя сигареты, Жан-Марк?
Она выкуривала не больше четырех-пяти сигарет в день и то лишь потому, что это у нее красиво получалось. Жан-Марк протянул пачку американских «Лаки-страйк», которые Кароль особенно любила. Она взяла, Жан-Марк поднес ей зажигалку. Наклонившись, Кароль прикурила, выдохнула дым, затем ногтем сняла табачную крошку, прилипшую к нижней губе, небрежно поблагодарила Жан-Марка и вышла в переднюю. Через открытую дверь он увидел, как она надевает черный дождевик, а на голову нахлобучивает смешную непромокаемую шляпу, похожую на рыбацкую.
— Куда ты? — спросил он.
— К Корбиу. У меня маловато сыра. Надо было попросить Мадлен!.. Не знаю, найду ли я здесь, какой нужно. Вот дурацкая рассеянность!..
— Я пойду с тобой… — нерешительно проговорил Жан-Марк.
— Ты не поехал с Мадлен, тем более ты не должен идти со мной. Тебе хорошо у огня, и сиди, а я скоро вернусь.
Кароль ослепила его нежной улыбкой, потушила в пепельнице почти целую сигарету и ушла, шелестя плащом. Жан-Марк подошел к окну: маленькая черная фигурка пересекала сад; в черном блестящем плаще, с перетянутой талией, она походила на воинственное насекомое. Опять начался дождь, Кароль скоро вернется, и что тогда? Снова ломать комедию друг перед другом? Сколько времени это будет продолжаться? И ради чего? Внезапно Жан-Марка охватило желание уехать, уехать немедленно. Ему будет хорошо одному в парижской квартире. И когда после пасхальных каникул Кароль вернется в город, он уже полностью совладает с собой. А Мики поможет ему забыться. Но что такое Мики, маленькая смешная потаскушка, рядом с загадочной Кароль? Он шагал от камина к окну, стараясь успокоиться, но желание все сильнее разгоралось в нем. Почему ее так долго нет? Ведь лавка в двух шагах. Жан-Марк вышел на порог и закашлялся от холода и сырости. В эту минуту в конце аллеи появилась Кароль.
— Что ты тут делаешь? — озабоченно спросила она.
— Мне стало душно в комнате.
Вошли в дом. Кароль сняла пальто и шляпу, слегка взбила слежавшиеся волосы и проследовала за Жан-Марком в столовую.
— Мне здорово повезло! У Корбиу нашелся подходящий сыр, и я его форменным образом обобрала. Где моя поваренная книга?
Взгляд Кароль скользил по комнате. Она никогда не помнила, куда клала вещи.
— Ты не видел поваренной книги, Жан-Марк?
Он посмотрел ей в лицо и с бьющимся сердцем сказал:
— Я больше не могу здесь оставаться, Кароль. Завтра же уеду в Париж.
Брови ее слегка сдвинулись:
— Это что еще за фокусы?
— Так нужно, Кароль!
— Почему?
— Неужели ты не понимаешь… Послушай… После того, что произошло между нами… Так не может продолжаться… Ты все время передо мной… Каждую минуту… Я сойду с ума, если останусь здесь!..
Кароль снисходительно улыбнулась:
— Ты просто ребенок и все драматизируешь!
— Я мужчина, Кароль. И я люблю тебя.
— Ну так и веди себя как мужчина!
— Это невозможно, Кароль!
— Почему? Вчера было возможно, а сегодня нет? Просто нужно уметь ждать!
— Чего? Чтобы я снова заболел и у тебя появился предлог войти в мою комнату? Может быть, ты всегда так лечишь от гриппа?
— Не будь вульгарным, Жан-Марк, — холодно сказала Кароль.
Он опустился в кресло и пробормотал:
— Прости! Я сам не знаю, что говорю!
Встав за спинкой кресла, Кароль положила руку на плечо Жан-Марка. Он схватил эту руку и прижался к ней щекой. И в то же время он ненавидел Кароль, он был в этом уверен!
— Я хочу знать, ты по-прежнему любишь моего отца?
Кароль усмехнулась:
— Странный вопрос.
— Отвечай.
Она хотела отойти, но Жан-Марк удержал ее. Он сжимал ее пальцы, и ему казалось, будто он держит в руке лишь клочок легкого тумана. Неуловимая, всегда ускользающая — ее не застанешь врасплох, не припрешь к стене неопровержимым доводом.
— Ответь! — повторил он.
Кароль высвободилась, мимоходом оглядела себя в зеркале, резко повернулась на каблуках.
— Что я могу сказать? Мы женаты уже пять лет. Вот и делай выводы!
— Я все же не понимаю!
— Я думала, ты проницательнее! Ты же видишь, как мы живем. И наверное, догадываешься, что любовь между нами уступила место привычке. Я уважаю Филиппа, привязана к нему. Он же поглощен делами, и ему не до меня. Но это не мешает нам дорожить друг другом…
— Сейчас отец в Нью-Йорке. Если бы ты узнала, что он тебе изменяет, как бы ты к этому отнеслась? Ревновала бы?
Кароль нагнулась к Жан-Марку, заглянула ему в глаза и, обдав дыханием, ответила:
— Нет!
— Удивительно! Значит, ты миришься с этим?
— Нет, просто не желаю об этом знать.
— Ну а он, если бы ты вздумала…
— Что?
Она швырнула вопрос, словно палку под ноги бегущему, и Жан-Марк, споткнувшись, умолк. Кончиком указательного пальца Кароль ласково провела по его бровям, улыбаясь какой-то своей мысли.
— Если бы я вздумала, как ты выразился, твой отец проявил бы точно такую же терпимость!
— Очень удобно!
— Вовсе не настолько, как ты думаешь! Подобные отношения требуют трезвости и выдержки! Хотя я и не люблю твоего отца, как прежде, он остается моим союзником, другом, человеком, чье имя я ношу!
— А кто же для тебя я?
Кароль окинула его чувственным взглядом. В пламени камина ее лицо стало розовым, в волосах играли медные блики.
— Ты, — медленно проговорила она, — ты — очарование, нечаянность, прихоть, без которой женщина теряет вкус к жизни.
— Понятно, милое развлечение, да еще на дому! — зло оборвал ее Жан-Марк.
— Ты ничего не понял, — вздохнула Кароль. — Почему ты непременно хочешь очернить чувство, которое влечет нас друг к другу? Если бы ты меньше думал, а просто поддался…
Жан-Марк вскочил. От обиды перехватило дыхание.
— Чему? Говори!.. Не бойся… Чего ты хочешь?.. Продолжать в том же духе: сегодня взгляд, завтра мимолетный поцелуй? Тебя, может быть, эта игра и забавляет, а я не в силах ее выносить! О том, что может за всем этим последовать, я думать не могу без ужаса! Так что, сама понимаешь, мне нужно отсюда сматываться! И чем скорее, тем лучше!
Жан-Марк бросился вверх по лестнице; вбежал в свою комнату, но не успел закрыть за собой дверь. Запыхавшаяся Кароль стояла на пороге. Впервые на ее лице, выражавшем обычно только изысканные чувства, он прочел откровенную тревогу.
— Ты не можешь уехать завтра, вспомни о Мадлен, — торопливо сказала Кароль. — Она огорчится. Подожди до послезавтра, заговори об этом за столом, придумай какой-нибудь предлог…
Жан-Марк тяжело опустился на кровать и закрыл лицо руками. Слезы подступили к горлу, но плакать он не мог. Он молча задыхался. Невыносимая тяжесть легла на сердце.
— Значит, договорились? Послезавтра, хорошо? — спросила Кароль.
— Да, — ответил он. — Послезавтра…
— Жан-Марк, мой милый…
Он почувствовал, что Кароль наклонилась над ним. Стоит протянуть руку, и она прильнет к нему. Жан-Марку захотелось сорвать с нее одежду, растрепать изящно уложенные волосы, взять ее, как уличную девку, и потом бить, пока она не запросит пощады. Все женщины достойны презрения. Они для того лишь и существуют на земле, чтобы толкать мужчин на бесчестье. Отец прав, что изменяет Кароль с первой встречной. «Если только она тронет меня, я ее ударю!» подумал он. Уже знакомым ему ласковым движением Кароль легонько провела по щеке Жан-Марка тыльной стороной руки. Он не шевелился, стыдясь своей слабости. Кости словно размякли, тело лишилось опоры. Кароль пошла к дверям.
— Куда ты? — смиренно спросил он.
— Готовить фондю.
Пока он переживал крушение мира, она думала о фондю! Может быть, даже гладя его по щеке, старалась припомнить точный рецепт. На пороге Кароль обернулась:
— Придешь поболтать ко мне на кухню?
— Нет.
* * *
Устав вглядываться в дорогу, не различимую за струями дождя на ветровом стекле, Мадлен предложила вернуться. Но Даниэль умолял доехать хотя бы до леса Дам-Жан. Несколько его одноклассников разбили у скал палаточный лагерь. Мадлен не могла устоять и свернула на узкий грязный проселок. Малолитражка запрыгала по ухабам. С грехом пополам они добрались наконец до приникших к земле мокрых палаток. Даниэль вышел из машины, пообещал вернуться через пять минут и побежал к лесу.
Мадлен закурила. Она ожидала, что Франсуаза воспользуется тем, что они остались наедине, и заговорит о Патрике. Но девушка молчала, уставясь перед собой отсутствующим взглядом. Удивленная Мадлен спросила:
— Как поживает твой Патрик?
Франсуаза подняла голову и сдержанно ответила:
— У него все в порядке.
— Наверное, невесело проводить пасхальные каникулы врозь?
— Время от времени надо расставаться. Патрик лучше занимается, когда меня нет рядом. Да и я тоже. У нас обоих скоро экзамены. Это очень важно.
— Для него, разумеется…
— И для меня тоже! Я обязательно хочу сдать все предметы за первый курс. И я этого добьюсь! У нас такие замечательные преподаватели!..
— Тот, который прислал тогда открытку?
— Да, Козлов, — ответила Франсуаза.
Лицо ее сразу оживилось и просветлело.
— Он ведет практические занятия, но дает нам гораздо больше, чем наш профессор господин Бержерон. Он вообще исключительный человек! Одержимый правдоискатель!..
Франсуаза умолкла и снова погрузилась в раздумье. У машины выросла чья-то мокрая фигура. Это был вернувшийся из леса взлохмаченный, смеющийся Даниэль.
— Они меня звали ночевать в палатке.
— А ты? — спросила Мадлен.
— Сказал, что свою тетку ни на кого не променяю!..
Он развалился на заднем сиденье и затянул студенческую песню, вставляя «пам-пам-пам» в особенно рискованных местах.
— Не обращай внимания, Маду, — сказала Франсуаза, — пусть поет, лишь бы не острил!
Мадлен смеялась: она знала все куплеты, что, конечно, и в голову не приходило ее племяннику. Через несколько лет, когда окончится трудный переходный возраст, Даниэль освободится от этой дурашливости. И все же на месте Кароль и Филиппа она внимательнее следила бы, с кем он водит дружбу. А так, что она могла сделать, живя в другом городе?
Минуты через две истощив свой запас, Даниэль замолчал. Мадлен спросила его о занятиях. Он ответил, что все в порядке, он надеется благополучно спихнуть июньские экзамены, но вот свинство: ходят слухи, что не сегодня-завтра экзамены на степень бакалавра отменят, пока же приходится забивать голову всякой ерундой. Потом Даниэль заговорил об экспедиции на Берег Слоновой Кости, которая должна быть очень интересной, Франсуаза говорила о поездке в Грецию, и Мадлен подумала, с какой радостью и она попутешествовала бы на яхте вместе с детьми. Конечно, можно намекнуть Филиппу, но ей тотчас представилось оскорбительное удивление или даже возмущение, с которым он на нее посмотрит. Нет уж, все что угодно, но не унизительный для нее отказ брата! Она прекрасно проведет лето в Туке, и никто ей не нужен! Машина ковыляла по рытвинам дороги.
— Опусти окно, Маду, давай подышим лесным воздухом! — попросил Даниэль.
Мадлен улыбнулась ему в зеркальце над ветровым стеклом.
Кароль они застали в кухне. Она нарезала сыр мелкими кубиками.
— Вы поспели вовремя! Очисти зубчик чеснока, Франсуаза, и натри сковородку. Не выношу, когда руки пахнут чесноком. А ты, Даниэль, принеси из погреба две бутылки шабли.
— А вишневка? — спросила Франсуаза.
Кароль, смеясь, надавила пальцем кончик ее носа.
— Далась тебе эта вишневка! Прямо навязчивая идея! Не беспокойся, она уже тут!..
Милое движение и смех Кароль пленили Мадлен своей естественной грацией. «Она и впрямь очаровательна, подумала Мадлен. Живая, веселая, красивая». И все же Мадлен не испытывала к невестке полного доверия. Она очень ценила женскую красоту, но считала ее несовместимой с некоторыми душевными качествами. Чем больше она восхищалась тонкими чертами и нежной кожей, тем больше подозрений вызывало в ней то, что скрывалось за этим совершенством. Бог, казалось ей, не может соединить в одном существе внешнюю прелесть и духовные достоинства. Мадлен приехала в семью, когда-то родную, но теперь другая женщина сменила ее у очага, и Мадлен чувствовала себя одновременно и дома и в гостях. Каждая вещь о чем-то напоминала, но ничто не принадлежало ей здесь. Мадлен сама себе казалась репатриантом, понявшим, что за годы изгнания родина изменилась, а он не в силах ни смириться с этими изменениями, ни быть счастливым в другом месте. Чтобы отогнать грустные мысли, она сказала:
— Ну, а я буду нарезать хлеб!
Наконец все было готово, стали звать Жан-Марка, и, когда он спустился, фондю дымилось на спиртовке. Кароль подала знак, и штурм начался.
Даниэль первым подцепил на длинную вилку кубик подсушенного хлеба, окунул его в булькающую ароматную массу, несколько раз повернул, вытащил вилку, разрывая упругие нити расплавленного сыра, и тотчас испустил вопль:
— Ух как обжигает!
— Так тебе и надо! — сказала Мадлен. — Нечего было торопиться.
— Когда фондю на столе, тут не до благородных манер!
— Ну тебе, положим, всегда не до них!
У Мадлен тотчас мелькнула мысль, что ее поучения должны показаться Даниэлю слишком старомодными. Однако Даниэль был толстокож и к тому же добродушен. Остальные оказались осторожнее и дули на каждый кусочек, прежде чем отправить его в рот. Все единогласно сошлись на том, что фондю удалось на славу.
— Даже в Шамони нам такое вкусное не подавали! — объявил Даниэль.
Он и Мадлен усерднее остальных работали вилками. Франсуаза, значительно отставшая от них, вздыхала, что больше не может, и опять с виноватым видом тянулась к сковороде. Один Жан-Марк, осунувшийся, с воспаленными глазами, жевал без всякого аппетита. Кароль отступилась раньше всех. Когда сковородка опустела наполовину, над фондю трудились только Мадлен и Даниэль.
— Мне стыдно! — уверяла Мадлен. — Но оторваться не могу!
В камине пылал огонь, дождь барабанил по стеклам: Жан-Марк выпил один за другим два стакана белого вина и сидел с таким видом, точно был зол на весь свет. «Должно быть, он здесь скучает!» подумала Мадлен. Потом она заметила, как томный взгляд Кароль, который рассеянно блуждал по комнате, ненадолго задержался на лице юноши: на миг затрепетали ресницы, и снова взгляд Кароль скользнул в сторону. «Она готова флиртовать с кем угодно! Ей лишь бы нравиться, нравиться во что бы то ни стало! В этом ее главный недостаток». Дождь забарабанил еще сильней. Хлопнул плохо прилаженный ставень.
— Еще день-два такой погоды, — сказала Кароль, — и нам останется только собрать вещи и вернуться в город.
В глазах Жан-Марка мелькнула растерянность.
— Конечно, — поддержала Франсуаза. — В ненастную погоду здесь невыносимо! А ты как считаешь, Маду?
— Я приехала, чтобы побыть с вами! Так что куда вы, туда и я!
И только Даниэль возмутился:
— Это свинство! Я хотел пожить в палатках со своими ребятами!
— Что ж, можешь оставаться, — сказала Кароль. — Но добираться до Парижа тебе придется самому.
— Если так, куда ни шло, — успокоился Даниэль. — Да и погода может улучшиться!
— А что показывает барометр?
— Падает, — признался Даниэль.
Кароль соскребла со дна сковороды и раздала остатки сыра. Франсуаза принесла фруктовый салат. Все уже наелись, но после острого фондю было приятно освежить рот. Когда посуду собрали и унесли на кухню, Кароль предложила сразиться в карты. Даниэль принялся тасовать колоду. Жан-Марк пошел спать.