«Придет? Не придет?» — гадал Даниэль, погружаясь в сладкие мечтания. Вчера он провел вечер в семье своего товарища Лорана Совло, танцевал с Даниэлой, и она пообещала прийти как-нибудь подождать его около лицея. «Как-нибудь» — это слишком неопределенно! Расписание занятий она знает от брата и может прийти к четырем, поскольку учится по соседству в лицее Фенелон. Даниэла осталась на второй год в предпоследнем классе, она отлично танцует, да и брат ее, Лоран, славный парень. Поразительно, до чего они не похожи друг на друга! Она хорошенькая блондинка, а он темноволосый, с густыми бровями, тяжелым подбородком и большими торчащими ушами. Но вовсе не зубрила. Интересуется литературой. Собирается стать журналистом. Сейчас он сидит во втором ряду, подперев голову рукой, и делает вид, будто внимательно слушает, а сам читает детективный роман, лежащий у него на коленях. Для Даниэля все эти двояковогнутые линзы, действительные и мнимые фокусы, фокусные расстояния тоже лишь сумма абстрактных истин, далеких от реальной жизни. То, что выражалось на классной доске линиями и цифрами, всегда приводило его в уныние. Конечно, придется зубрить и физику и химию, раз это надо для экзаменов на степень бакалавра, однако попробуй сосредоточиться, если каждую минуту помнишь, что все это для тебя пустая трата времени. А тут еще этот Мушино, такой нудный, он совершенно не способен увлечь своими предметами. Коротконогий, с застывшим взглядом, подвижным ртом и усами в виде двух запятых, Мушино ко всем своим достоинствам брызгал слюной, когда разговаривал.
— Возьмем бесконечно удаленный источник света, например звезду. Исходящие от него лучи параллельны между собой; после рефракции эти лучи представляются нам исходящими из точки А' на воображаемой фокусной плоскости Р'…
Даниэль принялся было записывать, но тут же бросил. Мушино из года в год повторял одно и то же. А у Даниэля были конспекты брата… Вот кому повезло! Отдельная комната на улице Ассас, в двух шагах от факультета! Отец — молодчина, позволил Жан-Марку переехать… Позволят ли и ему жить самостоятельно после поступления в университет? Разумеется, позволят! Правда, ему и дома неплохо, он очень любит свое черно-красное логово, луну-рыбу под потолком, афиши, книги, но все-таки семья, и если бы он вздумал привести к себе девушку… Например, Даниэлу!.. «Ну до этого еще далеко!» — пришлось признать со всей объективностью. Жан-Марк — другое дело, девчонки, надо думать, сами к нему липнут. Он хорошо сложен, у него отличные манеры, знает, что где сказать… Даниэлю хотелось бы, чтобы они с братом были друзьями. Но Жан-Марк упорно обращается с ним как с мальчишкой, хотя старше брата всего на три с половиной года. Позавчера, когда он переезжал, он едва согласился принять помощь Даниэля. Отец Жюльена Прела, подрядчик в строительной конторе, дал им грузовичок. Даниэль вспомнил, как поднимался по лестнице с креслом на голове: он шутя взбежал со своей ношей на шестой этаж. Потом приволок два ящика с книгами и даже не запыхался. А Дидье, Жюльен и Жан-Марк расставляли по местам мебель и книги. В просторной мансарде пахло свежей краской. Жан-Марк решил поселиться дня через три, потому что в комнате работал водопроводчик, который устанавливал в углу душевую кабину с металлическими стенками. Что еще за дурь — мыться с ног до головы каждое утро! Словом, было очень здорово. Жюльен принес три литра красного вина. Через каждые десять минут кто-нибудь восклицал: «Ну и жарища!», и все наполняли стаканы… Водопроводчик тоже с ними чокался. Из всех приятелей брата Даниэль предпочитает Жюльена. Дидье корчит из себя интеллектуала, а Жюльен держится просто и естественно. Ему нравятся каламбуры Даниэля, даже когда они не первой свежести. Он и сам их придумывает и часто от души хохочет. Как и Лоран Совло. Правда, у Лорана семья покультурнее. Интересно, какую мину он состроит, если увидит сестру около лицея? Да не придет она, уж сегодня, во всяком случае! Она гордая и, конечно, выждет два-три дня, поманежит его немного… Мушино начертил на доске геометрические фигуры, заштриховал косыми линиями треугольник. Даниэль прилежно скопировал чертеж. Деревянный пюпитр, на котором лежала его тетрадь, бы испещрен изречениями. Например: «Здесь я погубил свои лучшие годы и утратил все иллюзии…» Эта надпись принадлежала Даниэлю. Он вырезал ее месяц назад. Экзамены, вечно экзамены, когда же наконец он сможет думать о чем-нибудь другом? Даже на Берег Слоновой Кости, с его девственными зарослями, первобытными жителями, порожистыми реками, обезьянами, антилопами, — даже на этот вольный и дикий мир мрачной тенью легла угроза провала на экзаменах. «А главное — от них нет никакого прока, даже правительство это признает!» — вздохнул Даниэль, переворачивая страницу. Справа от него сидел Дебюкер и, ссутулившись, писал, писал с таким видом, будто все понимает, все запоминает… Этому малому с рождения суждены все награды и отличия! И притом одноклассники прекрасно к нему относятся. Если есть на свете человек, которому Даниэль завидует, то это Дебюкер. В неизменно ровном расположении духа и до блеска начищенных ботинках Дебюкер служил примером успеха, которого может добиться на нашей нелепой планете человек с живым умом, настойчивый и трудолюбивый. И почему это вчера, когда в квартире Совло собралась целая компания, Даниэла почти не обратила на него внимания? Чудные эти девчонки! Внимание! Мушино кончил объяснять. Даниэль насторожился. У Мушино была неприятная привычка спрашивать в конце урока, а не в начале, как это делают другие учителя. Прямо садизм какой-то. Чуть только он увидел, что ученики, убаюканные его голосом, успокоились и готовы задремать, он прерывал поток красноречия, выпрямлялся во весь свой маленький рост и вызывал тех, кто, по его мнению, не знал урока. «Только бы не меня! Я едва заглянул вчера в учебник… Так и есть!»
— Эглетьер, к доске.
— Черт! Я ровно ничего не знаю, — шепнул Даниэль Дебюкеру, вставая с места.
Он спускался по ступенькам амфитеатра очень медленно, чтобы выиграть хоть несколько секунд.
— В чем дело? Поторопитесь! Вы переставляете ноги, точно водолаз в скафандре! — сказал Мушино.
В группе подхалимов раздался угодливый смешок.
— Я задавал главу о двояковыпуклых линзах. Начертите изображение предмета, помещенного перед такой линзой, и объясните ваш чертеж.
Даниэль сосредоточенно нахмурил брови, но в памяти всплывали только переплетения сплошных и пунктирных линий, а также лишенные смысла буквы и цифры.
К счастью, в этот момент Лоран Совло щелкнул пальцами и с восхитительной находчивостью поинтересовался:
— Скажите, пожалуйста, это правда, что микроскоп и оптическая труба исключены в этом году из программы экзаменов?
— Кто вам сказал этот вздор? — воскликнул Мушино, поворачиваясь к Лорану.
— Знакомый моих родителей, он инспектор учебного округа.
— Первый раз слышу! Над вами просто подшутили!
— Уверяю вас…
— Это правда, — вмешался Дебюкер, разгадавший замысел Лорана. — Я тоже слышал.
— И я! — поддакнул толстяк Зулейбос.
А в это время Лувье, сидевший в первом ряду, показывал Даниэлю учебник физики, раскрытый на нужной странице. Даниэль сразу вспомнил чертеж. Утихомирив класс, учитель обратился к нему:
— Итак, я слушаю вас, Эглетьер!
Даниэль начертил на доске предмет А В перпендикулярно оси, линзу О, перевернутое изображение А' В' рассказал о действительном и мнимом изображении, немного сбился, попросил извинения, с притворным интересом выслушал замечания Мушино и вернулся на место с огорченным видом и ликуя в душе. Мушино поставил ему 12 по двадцатибалльной системе.
— Чуть не поймал меня, сукин сын! — пробормотал он, садясь. — Спасибо, ребята!
Даниэль меньше бы радовался своей удаче, если бы выучил урок и не дал товарищам возможности оказать ему дружескую поддержку. Он благодарно подмигнул тем, кто помог ему в трудную минуту. Мушино успел спросить еще двоих, третьего спас пронзительный звонок, возвестивший конец занятий.
Даниэль, Дебюкер и Совло переждали бурный поток одноклассников, устремившихся в коридор. Они вышли последними, словно были уже студентами, чужими в шумной толпе школьников. Шагая рядом с товарищами, Даниэль снова спросил себя, придет ли Даниэла.
На миг его отвлекли ясное небо, нежный воздух, веселые лица прохожих. Полицейский остановил движение, чтобы лицеисты могли перейти улицу. Можно подумать, что здесь начальная школа!
— Смотри-ка, моя сестра! — удивился Совло. — Чего она тут околачивается?
Даниэла стояла на тротуаре против лицея. Все трое подошли к ней. Она сказала, что гуляла неподалеку и забрела сюда «просто так». Лорана это объяснение удовлетворило, Даниэль же едва не лопался от гордости. Он предложил для разнообразия не ходить сегодня в забегаловку близ лицея, а отправиться в бистро на улице Бонапарта в двух шагах от его дома, где обычно бывали студенты Академии изящных искусств. Компания неторопливо зашагала туда. Дебюкер рассказывал девушке, как весь класс отвлекал внимание Мушино, чтобы Даниэль смог собраться с мыслями, а заодно заглянуть в учебник. Даниэла смеялась, обнажив мелкие и очень белые зубы. Ее сияющий взгляд обратился на Даниэля, и он вдруг вообразил себя лет на десять взрослее, с атлетической мускулатурой и лицом, как у киноактера. Девушка показалась ему еще привлекательнее. Невозможно определить цвет ее глаз. А ведь это очень важно. Мужчина должен знать, какие глаза у женщины, которую он любит. У нее… Да, серо-голубые с золотистыми крапинками… Раньше он мечтал о женщине с зелеными раскосыми глазами. Какая глупость! Таких и не бывает. Впрочем, у Даниэлы глаза как будто чуть-чуть раскошены… Особенно это заметно, когда она опускает голову… Надо же, ее зовут Даниэла! Такое и нарочно не придумаешь! А может быть, это судьба? Девушка рассказывала о «потрясающем» американском фильме, который только что видела на Елисейских полях. Даниэль, тоже успевший его посмотреть, утверждал, что фильм этот — жалкое подражание старым ковбойским боевикам, которые теперь можно увидеть только в фильмотеках. Зато они сошлись в оценке последней «шикарной» пластинки Фреда Барлоу. Даниэль даже стал напевать вполголоса, прищелкивая пальцами. Даниэла подхватила мелодию нежным высоким голосом, покачиваясь в такт музыке и искоса поглядывая на Даниэля.
— А ты здорово поешь, — заметил он.
— Правда?
Он держал ее под руку. Даниэла доставала ему до плеча. Дебюкер и Совло пустились в политический спор. Убеждения Совло странным образом зависели от его отметок. Если преподаватели достаточно высоко оценивали его знания, он охотно склонялся вправо и находил в существующем порядке немало хорошего; если же его контрольная работа оказывалась неудачной, возмущенный Совло переходил на крайне левые позиции и проповедовал необходимость коренного переворота. В настоящий момент, заняв по математике предпоследнее место в классе, он считал, что только китайский коммунизм с его догматической нетерпимостью способен возродить старый, насквозь прогнивший мир. Даже «Юманите», по его мнению, была реакционной газетой. Даниэль нашел, что Совло преувеличивает, и решил высказать свое мнение. В пылу спора мальчики забыли про Даниэлу. Все трое жестикулировали, кричали, перебивали друг друга. Прохожие, недовольно морщась, сторонились приятелей, но те не обращали на них внимания, этот квартал принадлежал школьникам. Так они дошли до угла улицы Бонапарта.
И вдруг Даниэль заметил Франсуазу. Она шла домой. Удивительное дело, всякий раз, как он гуляет с приятелями, он обязательно натыкается на сестру! Даниэль был привязан к сестре, но не любил встречаться с ней при посторонних, будто уже одно ее присутствие мешало ему чувствовать себя взрослым. А избежать встречи нельзя. Он посмотрел на Франсуазу с досадой. Какая-то она странная сегодня. В чем дело? Волосы! Они шелковистые, блестящие и как будто пышнее, чем обычно. Но лучше от этого она не стала, сама на себя непохожа. С чего это она вздумала переменить прическу? Ах да, сегодня званый обед: Дюурионы, Эрмелены, Шалузы. Вот занудство! У Кароль прямо мания приглашать гостей! Придется мыться, переодеваться, манерничать за едой, вежливо молчать, пока разговаривают гости. Из-за стола встанут часов в десять, после того как в сотый раз обсудят все подробности поездки в Грецию.
Франсуаза с улыбкой шла навстречу брату. Он неловко познакомил ее с Даниэлой, Дебюкером и Совло, и Франсуаза догадалась не слишком задерживаться около них, объяснив, что очень спешит. После двухтрех фраз сестра исчезла в подъезде. Двор был забит машинами. Консьерж вечно пускает кого попало!
— Ну как, идем мы в твое бистро или нет? — спросил Совло.
Компания двинулась дальше. В бистро оказалось полно народу, страшно накурено, но ни одного художника не было видно.
— Наверное, сменили штаб-квартиру, — сказал Даниэль.
— И все-таки здесь неплохо, — откликнулась Даниэла.
Все четверо с трудом разместились за маленьким столиком и заказали кока-колу. Даниэль сидел напротив девушки и, рассматривая ее, повторял про себя: «Она любит меня, я люблю ее!» Но при этом никакой бури в его душе не поднималось. Впрочем, учитывая предстоящие экзамены, это, пожалуй, было к лучшему. У стойки он заметил могучего негра с блестящей кожей. Пена от пива белым кружевом осела на его толстых лиловатых губах.
— Он наверняка с Берега Слоновой Кости.
— Откуда ты знаешь? — спросила Даниэла.
— Я настолько изучил их по фотографиям, что могу узнать издалека!
— Так ты едешь, это решено?
— Да, теперь совершенно точно! Я получил подтверждение от комитета Зелиджа, что мой проект принят. Они дают мне четыреста пятьдесят франков, рекомендательные письма ко всяким важным типам в Африке и устраивают протекцию в пароходных компаниях…
— И ты в самом деле доволен?
Он улыбнулся, закурил сигарету и принялся с воодушевлением рассказывать об экспедиции. Глаза Даниэлы погрустнели, и, угадав ее чувства, Даниэль обрадовался.
* * *
«Дорогая тетя Маду!Франсуаза»
Мне не хотелось бы рассказывать о том, что случилось, но это выше моих сил! Ты должна знать. Как ужасен мир! Никогда бы не поверила, что в самом близком человеке можно обмануться, как в постороннем! Четыре дня назад я пошла в парикмахерскую. Волосы у меня стали совсем невозможными, нужно было с ними хоть что-то сделать. Получилось как будто неплохо. Я вернулась часам к пяти и побежала показать Кароль свою прическу. В спальне ее не оказалось. Тогда я решила зайти к Жан-Марку. Я постучалась в его комнату, вошла, не дожидаясь ответа, и застала их врасплох. Они обнимались. И, увидев меня, отскочили друг от друга. Я не поверила своим глазам и убежала. Жан-Марк пришел ко мне, пытался что-то объяснить. Я отказалась его слушать. А вечером у нас обедали Дюурионы, Эрмелены, Шалузы. Какое мучение! Только бы папа ничего не заподозрил! Он такой добрый, прямодушный, доверчивый, он столько работает для всех нас, а в это время за его спиной… Эта женщина — чудовище! Я ненавижу ее! А Жан-Марк просто тряпка, она вертит им, как хочет. Вчера он переехал на улицу Ассас, снял там комнату, так что теперь я буду видеть его реже и только за столом, уже хорошо. Разумеется, это она вбила ему в голову поселиться отдельно. Теперь им будет удобнее назначать свои гнусные свидания. А папа так гордится своим сыном, помогает ему вести, как он выражается, независимую жизнь! Боже мой! Я задыхаюсь под грузом своей тайны, но не в силах заставить Жан-Марка порвать с этой женщиной. Я не знаю, что предпринять, и не сплю по ночам. Приезжай, Маду! Поговори с Жан-Марком. Вырви его из этого кошмара. Может быть, он тебя послушает. Надо положить этому конец! Хорошо еще, что Даниэль не догадывается о том, что у нас творится; и я молю Бога, чтобы этого никогда не случилось. Когда папа дома, я изо всех сил стараюсь держаться естественно ради его спокойствия. Но мне это дается с трудом. Десять раз на дню я готова разрыдаться, броситься ему на шею, все рассказать и умолять его прогнать эту женщину. Видишь, Маду, тебе обязательно нужно приехать. И скорее! Как можно скорее! Прости меня. Целую тебя еще нежней, чем всегда.
Мадлен сняла очки, сложила письмо и села в кресло у догорающего камина. Она была глубоко подавлена, но не удивлена. Во время последней поездки в Париж она почуяла какую-то неясную опасность, хотя и не могла бы сказать почему. Семья брата казалась все еще прочной, однако она уловила легкий запах тлена. Необычная рассеянность Жан-Марка, откровенное кокетство Кароль, многозначительные паузы в разговорах между ними. Тогда Мадлен с возмущением отбросила мимолетное подозрение, едва не обвинив себя в желании видеть повсюду зло. Но значит ли все это, что Жан-Марк любовник Кароль? Франсуаза застала их, когда они целовались, остальное — всего лишь предположения. Однако ясно, что если тридцатидвухлетняя женщина виснет на шее у двадцатилетнего юнца, то вряд ли она остановится на поцелуях. При одной мысли об этом Мадлен бросало в жар и дух у нее перехватывало. Она не жалела брата. Изменяя Филиппу, Кароль платила ему той же монетой. Но избрать партнером пасынка было дьявольской затеей. «Он рос у нее на глазах, она привила ему свои вкусы, и теперь, когда он достаточно созрел…» Франсуаза права: эта шлюха может погубить Жан-Марка, превратить его в жалкую тряпку. В отместку мужу или просто забавы ради. Бедный мальчик! А как страдает Франсуаза, как оскорблены ее честность, ее любовь к отцу, ее возвышенные представления о семье! Интересно, что она не побоялась написать обо всем этом прямо, тогда как полгода назад, сообщая о своем увлечении Патриком, она изъяснялась обиняками и малопонятными намеками. Кстати, она ни словом не упомянула о своем женихе. Во всем письме только посещение парикмахерской касалось лично Франсуазы. И тут Мадлен не могла не удивиться: Франсуазу интересует прическа! Почва уходила из-под ног. За надежными стенами дома Мадлен рычал мир чужих страстей, алчности, слез, чувственных наслаждений и кар, более страшных, чем муки ада. Опасности эти ужасали Мадлен и в то же время влекли. Нужно спасти Жан-Марка, поддержать Франсуазу! Но как? Этого она еще не знала. Но она придумает. Она явится в Париж как снег на голову! Конечно, это скажется на ее делах. Нельзя все время бросать дом, лавку… Мадлен пыталась убедить себя, что, прежде чем пускаться в путь, нужно принять какое-то решение, кое-что уладить, но тут же с грустью призналась себе, что ничто ее не держит в Туке, и поднялась наверх уложить чемодан.
* * *
В квартире стояла тишина. Даниэль сидел за столом и уже час мучился над задачей по тригонометрии. На два вопроса он уже нашел ответ, но к третьему не знал даже, как подступиться. Жан-Марк мог бы помочь ему, но, к сожалению, он не придет сегодня к обеду. Неплохо он устроился на улице Ассас! Даниэль посмотрел на часы — уже двадцать минут четвертого. Неужели единственный раз в неделю, когда у него есть несколько свободных часов, он должен корпеть над функциями и кривыми? Ему еще нужно дописать сочинение на тему: «Прокомментируйте строку из стихотворения Альфреда де Виньи „Люблю величие людских страданий“». Потом приготовить физику. Нет, ему никогда не справиться со всем этим! Разве что… Вдруг Даниэля осенило, он схватил тетрадь и ринулся в гостиную: «Позвоню-ка я Дебюкеру. Уж он-то наверняка знает».
Даниэль не ошибся. Охотно и чуть снисходительно Дебюкер продиктовал ему решение задачи:
— Ты же знаешь, старик, что направление изменения функции зависит от знака производной…
— Так!
— А тогда все очень просто. Вырази у и найди знак его производной у'. Получаем у' = косинус х-синус х. Усек?
— Так… так…
Через три минуты узел был распутан. Даниэль поблагодарил товарища, повесил трубку, еще раз просмотрел записанное и вздохнул с облегчением. На радостях решил позвонить Даниэле. Он не знал, о чем будет говорить с ней, но приятно было бы услышать ее голос, прежде чем он снова засядет за уроки. Впрочем, ее, наверное, нет дома. Если к телефону подойдет ее мать, он повесит трубку. Однако ответила Даниэла:
— Алло!
Словно в груди задели струну, и нежная нота задрожала в душе Даниэля.
— Алло! Это ты, Даниэла? Говорит Даниэль. Как дела?
— Да ничего.
— Что нового?
— Как будто ничего. А у тебя?
— Ничего особенного, — ответил он, усаживаясь в кресло и перебрасывая ноги через подлокотник.
Даниэль закурил сигарету и почувствовал, как его охватывает приятная истома. Он словно парил в облаках.
— Лоран дома?
— Нет.
— Ты одна?
— Да.
— Знаешь, нам сегодня столько задали! Лоран, наверное, говорил тебе! Задача по тригонометрии, сочинение, глава по физике! Просто одуреть можно!
— У меня только сочинение. Но зато такое занудное!
— На какую тему?
— Стиль Мольера в «Жеманницах» и «Мизантропе». Сравнить, объяснить… Словом, представляешь эту канитель…
Оба помолчали. Даниэль любил эти паузы. Он слышал далекое и в то же время такое близкое дыхание Даниэлы и представлял себе ее на другом конце провода, в углу дивана, видел ее прекрасные серо-голубые, почти раскосые глаза.
— Алло! Ты слушаешь? — сказал он наконец.
— Да.
— О чем ты думала?
— Ни о чем. А ты?
Даниэль чуть не ответил: «О тебе!», но удержался. Слишком глупо это звучит!
— О задаче по тригонометрии, — сказал он. Если нам закатят такую на экзамене, мне каюк!
— Да ты паникер!
— Совсем нет! Но тут поневоле струсишь…
Опять наступило молчание. Оно захлестывало Даниэля, как черная мягкая волна с пенистым гребнем. И когда волна эта накрыла его с головой, стало больно и сладостно. Даниэль пробормотал вдруг охрипшим голосом:
— Больше ничего не скажешь?
— Да нет, пожалуй.
— Ничего нового не видела, ничего не слышала?
— Слышала! Совсем забыла тебе сказать! Только что появилась пластинка — старые блюзы, ну действительно по-тря-сающие!
Даниэль расцеловал бы ее. Так мило она произносила это слово.
— Погоди! Не клади трубку!
Он услышал, как она возится, двигает что-то, затем зазвучала медленная торжественная мелодия, полная печали. Женские голоса, рыдая, вливались в хор низких мужских голосов.
— Нравится?
— Что?
— Да пластинка же, дурак!
— Очень.
— По-тря-сающая! Правда?
— Да, потрясающая, — сказал он, чувствуя комок в горле.
Следующая мелодия была в более быстром темпе. Устремив взгляд к потолку, держа кончиками пальцев дымящийся окурок, Даниэль весь отдался наслаждению. Вдруг на пороге появилась Кароль. Он и не знал, что она дома.
— Ты скоро кончишь разговаривать? Я жду уже добрый час!
— Да, да… Сейчас кончаю, — смутился Даниэль.
Он надеялся, что Кароль уйдет, но та не трогалась с места и разглядывала его с шутливым возмущением. Даниэль нехотя спустил ноги на пол, прижал трубку к губам и сказал, прикрывшись ладонью:
— Алло! Даниэла… Я больше не могу говорить. Подожди меня около лицея как-нибудь на днях… Ладно… Ну, пока…
Когда он положил трубку, Кароль улыбнулась:
— Ее зовут Даниэлой?
— Да.
— Как это мило!
Даниэль покраснел и тотчас рассердился на себя за это.
— Извини, я пойду к себе — мне сегодня столько задали!
Но Кароль уже не слушала его и, завладев телефоном, набирала номер. Через минуту он услышал:
— Алло! Это ты, Олимпия?.. Здравствуй, милочка!
Даниэль вернулся в свою комнату. Он переписал начисто решение задачи, на двух страницах не очень четко изложил философские взгляды Альфреда де Виньи и принялся зубрить физику. На прошлой неделе Мушино не сумел загнать его в угол, значит, обязательно вызовет завтра. Даниэль хотел ответить как следует. Получить бы 16 или 17! Просто так, для собственного удовольствия. Или чтобы поразить Даниэлу. Он все еще был во власти их недавнего разговора. И пока занимался, ему все время казалось, что она где-то рядом. Шагая по комнате с учебником физики в руке, Даниэль слышал, как бьется его сердце, пока вполголоса твердил: «Если соединить две тонкие линзы, это сочетание будет вести себя так же, как одна тонкая линза, оптическая сила которой равна алгебраической сумме оптических сил сложенных линз…»