Мерно покачиваясь на заднем сиденье машины, Жан-Марк изучал два затылка впереди себя: мясистый — отца, со складкой над твердым воротничком и нежный, белый — Кароль, под пышными темными волосами. Впервые он заметил поразительное несходство между мужской и женской головами, если на них смотреть сзади. Слева — сила, рассудочность, хладнокровие, справа — легкомыслие и слабость. Жан-Марк спросил себя, сможет ли и он когда-нибудь так властвовать над избранной им женщиной. Однако, зная свою апатичность, мечтательность и склонность уступать даже против желания, он усомнился в этом. Ему вспомнилась недавно прочитанная книга, автор которой рекомендовал преодолевать недостатки характера ежедневной тренировкой воли. Может быть, попробовать?.. Если бы он мог стать таким, как отец! Властным, трезвым, справедливым, непогрешимым, неизменно удачливым! Кароль протянула руку и включила приемник. В машину ворвался радостный, светлый голос флейты. Кажется, Вивальди, подумал Жан-Марк. Филипп вел машину очень быстро и очень уверенно. Так что Жан-Марку, сидевшему за спиной отца, и в голову не приходило попроситься за руль. Он высчитал, что дорога до Фонтенбло займет полчаса. Там они обсудят с господином Ашилем Вернером, генеральным директором крупного промышленного объединения, перспективы расширения его предприятия и вернутся в Париж часам к семи. Отец впервые предложил Жан-Марку присутствовать на переговорах с клиентом, и он был польщен этим доказательством отцовского доверия. Дома он перелистал папку с документами, но дело оказалось слишком сложным для студента, лишь второй год изучавшего юриспруденцию.

Консультативная юридическая контора отца — одна из самых известных в Париже. В последнее время отец специализировался на организации филиалов иностранных фирм во Франции, он расширил свою контору и наладил связь с клиентурой в Америке, Англии, Италии, Германии… Какая чудесная мелодия! Перед тем как встретиться с господином Вернером, они завезут Кароль в Бромей, километрах в тридцати от Фонтенбло. Там ее ждали дела. Виллу «Феродьер», стоящую на краю деревни, Эглетьеры купили три года назад и с удовольствием приезжали туда весной по субботам и воскресеньям, но с наступлением осени она неизменно становилась источником нескончаемых хлопот: то вода просочилась в подпол, то прогнила и осела крыша… Словом, не проходило недели, чтобы соседка, госпожа Тьер, присматривавшая за домом, не поднимала тревоги по телефону. На этот раз она сообщила, что появилась трещина в котле. Впрочем, его уже давно собирались заменить. Машина свернула с шоссе и пошла по дороге, вьющейся через поля и леса. Жан-Марк посмотрел на карту: они проедут через Мальзерб до Бромея, а потом свернут и через Немур попадут в Фонтенбло. Небольшой крюк в несколько километров вполне окупался живописностью пустынной дороги. Кругом в дымке тумана лежали унылые поля, мелькали высокие облетевшие деревья, темнела обнаженная земля, и в лужах отражалось облачное небо. Музыка зазвучала громче. Кароль приглушила радио и сказала:

— Может быть, вызвать мастера?

— Да нет, — ответил Филипп. — Ты же знаешь, этой женщине вечно чудятся катастрофы. Я уверен, никакой трещины нет. На обратном пути из Фонтенбло я посмотрю котел, и если действительно…

У отца низкий грудной голос. Жан-Марк хотел бы иметь такой же. На сиденье рядом с ним лежал черный отцовский портфель, набитый документами, на серебряном замке выгравированы его инициалы. Обычно даже самые важные клиенты приходят за консультацией в контору отца. И только потому, что господин Ашиль Вернер заболел, они в виде исключения… Но тут Жан-Марк забыл обо всем на свете: метрах в ста от них, на другой стороне дороги, он увидел перевернутую машину. Вокруг нее суетилось несколько человек. Из-под груды искореженного железа они вытаскивали обмякшее тело.

— Какой ужас! — воскликнула Кароль. — Я не могу этого видеть!

Какую-то долю секунды Жан-Марк надеялся, что отец проедет мимо. Расстояние быстро уменьшалось. Ужасная картина представала во всех подробностях, а Жан-Марк не переносил вида крови. Скорей бы мимо, мимо… Но отец притормозил. О боже! Машина остановилась.

Кароль закрыла лицо обеими руками. Не в силах шевельнуться, Жан-Марк смотрел на отца, который, выйдя из машины, сделал несколько шагов и, обернувшись к нему, сказал:

— Пошли, Жан-Марк?

Отказаться он не мог. Собравшись с духом, Жан-Марк открыл дверцу и почти вывалился из машины. Ноги подкашивались, сердце падало куда-то в пустоту.

— Ну, идешь? — жестко спросил отец.

Жан-Марк вздрогнул и шагнул, ощущая все растущую слабость.

Машину занесло, и она, перелетев на противоположную сторону шоссе, врезалась в бетонный столб. Несколько очевидцев с бледными, взволнованными лицами обсуждали катастрофу. Как в тумане Жан-Марк слушал толстяка, который говорил:

— Наверное, он потерял управление сразу после того, как его занесло… Я вдруг увидел, что он прет прямо на меня. Еще секунда, и он врезался бы в мою машину… Я изо всех сил навалился на тормоз…

Чудом избежав гибели, он сиял и чувствовал себя героем. Рядом с ним всхлипывала, утираясь грязным платком, его худощавая светловолосая жена с покорными телячьими глазами.

— Просто не пришел еще наш час! Не пришел!

В черной вязкой грязи виднелись следы шин, осколки стекла и красное — очень красное — пятно. Неужели это кровь? Широко раскрытыми глазами Жан-Марк следил за расползающейся лужицей, подвижной, точно живое существо. Потом совсем близко, на откосе, он увидел два тела. Два безжизненно распростертых тела — старика и юноши. Старик был мертвенно-бледен и, казалось, спокойно спал, ран на нем не было видно. У молодого была содрана кожа на лбу и раздроблена челюсть. Сквозь разорванные губы виднелись оголенные корни зубов, похожие на желтоватые косточки в запекшемся красном соке. В горле у него что-то клокотало, под носом лопались кровавые пузыри. Открытые глаза смотрели в небо. Время от времени раненый едва поднимал руку, будто хотел потрогать лицо, но рука, не подвластная воле хозяина, тут же беспомощно падала. На шее молодого был синий в белый горошек галстук.

— А Скорая помощь все не едет! — сказал стоявший поодаль крестьянин. — Уже десять минут прошло, как мы звонили с фермы. Может, нам самим их перенести?

— Нет, — сказал Филипп. — Лучше не трогайте, ранения слишком тяжелые. Тут нужны носилки.

Отец говорил спокойно, словно с клиентом в своей конторе. Присев на корточки у откоса, он слегка приподнял голову юноши, вытащил из кармана платок и осторожно прикоснулся к ране. Платок пропитался кровью, но раненый не шелохнулся. Потрясенный Жан-Марк смотрел на красные струйки между пальцами отца. «Отвратительно! Как он может?..» У него потемнело в глазах, спазмы сжали желудок. Боясь упасть в обморок, Жан-Марк отошел.

Некоторые машины медленно проезжали мимо столпившихся людей, другие останавливались, и из них выскакивали любители острых ощущений. Главный свидетель в десятый раз повторял:

— Еду я себе по правой стороне… И вдруг, что же я вижу?.. Потерял управление… прет прямо на меня… я навалился на тормоз…

Голос его звучал уже увереннее. Он повторял свой рассказ, как хорошо выученный урок.

— А полиция все не едет!

— Что полиция. Скорой помощи до сих пор нет!

— Ну, эти всегда не торопятся!..

— Просто безобразие!

— Жан-Марк! — крикнул Филипп. — У тебя есть при себе чистый платок?

— Нет, — ответил он. — Поищу в машине.

Ему противно было лгать, но как иначе уйти отсюда? Жан-Марк пересек шоссе и направился к машине, где побледневшая Кароль ждала, отвернувшись от места катастрофы. Однако, не дойдя до нее, он вынужден был остановиться. Он снова увидел изуродованную челюсть: словно разрезанный гранат с косточками и пленками. Опять накатила дурнота. Жан-Марк почувствовал, как все внутри у него размякло, точно в ожидании обвала. Виски сдавило, на лбу, на шее и под мышками выступил холодный пот, во рту появился противный, кислый вкус. Ноги подкосились, Жан-Марк упал на откос, скорчился, и его вырвало.

Сразу полегчало, хотя перед глазами продолжали мелькать яркие точки. Жан-Марк поднял голову и со страхом оглянулся на людей, столпившихся вокруг пострадавших. Отец смотрел на него со строгим и, как ему показалось, почти презрительным выражением. Он перевел взгляд на Кароль. Она тоже все видела. Лицо ее за ветровым стеклом было полно материнского участия. Знаком она подозвала его к себе. Чувство нестерпимого стыда охватило Жан-Марка. Мало того, что теперь в ее глазах он был жалким трусом, он предстал перед ней в самом постыдном для мужчины виде: кашляя и отплевываясь, извергая переваренную пищу. Неважно, что все это видел отец. Но она! Женщина! Посторонняя в семье!.. Ей ни разу не довелось за ним ухаживать. В детстве, когда он болел, около него неизменно была терпеливая, внимательная Мадлен. Он подумал о ней с отчаянием и нежностью. Раздались гудки полицейской машины. Послышались приказания. Круг любопытных расступился. Филипп прошел мимо сына, как будто ничего не случилось, сел за руль и крикнул:

— Поторопись, Жан-Марк!

Жан-Марк вытер губы платком. На отворотах пальто он заметил два пятна и торопливо стер их. Во рту появился вкус желчи. Тяжело усаживаясь на заднее сиденье, он со страхом думал, не пахнет ли от него. Обернувшись, Кароль мягко спросила:

— Ну как, лучше тебе?

Жан-Марк сделал вид, будто не слышит; он ненавидел ее в эту минуту, и, повтори она свой вопрос, он нагрубил бы ей. Поняла ли Кароль, что он готов взорваться? Она промолчала и снова устремила взгляд на дорогу. Машина медленно тронулась с места. Навстречу им мчалась Скорая помощь.

— Я думаю, они выживут, — сказал Филипп. — Молодой ранен только в лицо, а у старика, по-моему, просто сильный шок.

Филипп и Кароль продолжали вполголоса говорить об опасности на дорогах. «Когда сидишь за рулем, нужно быть настороже, многие так легкомысленны…» Забившись в угол, Жан-Марк ждал, когда они заговорят о его слабости. Но словно по молчаливому уговору, отец и мачеха не касались этой темы. Наверное, не дождутся, когда останутся вдвоем, и уж тогда отведут душу! Жан-Марк даже услышал голос Кароль: «Напрасно ты заставил его подойти к этим несчастным… Ты же знаешь, какой он впечатлительный!.. Я так его понимаю!..» А после этих жалобных слов отец совсем перестанет его уважать. И чего она лезет не в свое дело? Франсуазе и Даниэлю она нравится, но только не ему. При ней он всегда чувствует себя не в своей тарелке. Его раздражает в ней все: ее пеньюары, притворная усталость, жеманство. Рыдания подступили к горлу. «Подумать только, я блевал у нее на глазах!» Он нарочно употребил это грубое слово, чтобы сделать себе еще больнее. Машина вдруг остановилась. Какая-нибудь неполадка, подумал Жан-Марк. Но отец спросил, не оборачиваясь:

— Хочешь вести машину?

— Нет, — ответил Жан-Марк.

— И все же, дружок, тебе придется сесть за руль.

Филипп пересел на заднее сиденье, Жан-Марк занял его место. Кароль не шевельнулась. Усаживаясь рядом с ней, Жан-Марк уловил запах ее духов, и злоба его вспыхнула, словно пламя, бегущее по сухой траве под резким порывом ветра. Что означает это новое испытание? Его снова гнали на препятствие, как лошадь, которая не сумела перепрыгнуть с первого раза и теперь должна забыть о неудаче! Или они хотят убедиться, что он уже овладел собой? Хорошо, пусть увидят, на что он способен. Жан-Марк рванул машину с места. Нажимая на педаль акселератора, он все увеличивал скорость, и руки его, стиснувшие руль, ощущали радостную дрожь машины. Он почти не сбавлял газ на поворотах, от визга колес его охватывал сладкий ужас. Чем безрассуднее был риск, тем сильнее было его злорадное ликование. Он рвался навстречу опасности, не только бросая вызов отцу и мачехе, но и доказывая самому себе, что не дорожит жизнью. Не поворачивая головы, Жан-Марк чувствовал рядом с собой полумертвую от страха Кароль, а сзади отца, в бешенстве сжимавшего зубы. Этого-то он и добивался. Воздев руки к небу, оторопело мчались деревья, лента дороги с тупым однообразием бежала под колесами машины, ветер хлестал по крыше, а в сердце Жан-Марка холодной змейкой притаился страх. Сто тридцать, сто сорок, сто шестьдесят… И вдруг за его спиной раздался спокойный голос:

— Ты еще долго будешь валять дурака, Жан-Марк?

— Я не валяю дурака, — пробормотал он, против воли сбавляя скорость.

— Тебе очень хочется, чтобы с нами случилось то же, что с теми беднягами?

На миг все померкло перед глазами Жан-Марка. Напоминание о крови отрезвило его. Руки, судорожно сжимавшие руль, расслабились. Он молча признал правоту отца и еще больше замедлил ход. И все же мысль что в течение нескольких минут он дерзко играл со смертью, была ему приятна. До Бромея Жан-Марк вел машину с радостной легкостью человека, избежавшего верной гибели.

Деревушка жалась к слишком высокой для нее колокольне и казалась совершенно безлюдной. Жан-Марк распахнул маленькую дверцу в деревянных воротах, за которыми стоял дом с закрытыми ставнями, хмурый под облачным небом. В белизне отсыревших стен, не скрытых больше пышной листвой дикого винограда, было что-то болезненное. Болталась на ветру водосточная труба. Ни одного цветка на клумбах, ни одного кресла в саду.

— Вы не зайдете на минутку? — спросила Кароль.

— Нет, — ответил Филипп. — Теперь мы действительно опаздываем. До скорого!

Отец сел за руль. Жан-Марк рядом с ним. Оставшись наедине с отцом, он вдруг почувствовал облегчение. А потом совсем успокоился — без Кароль все казалось проще. Машина бесшумно неслась по гладкой дороге. Филипп заговорил о предложении, которое он собирался сделать Ашилю Вернеру, чтобы расширение предприятия не вызвало осложнений на бирже. Его рассуждения были четки и основательны, как математическая формула. Неожиданно отец оборвал себя на полуслове и, сразу помрачнев, проговорил:

— Те двое — я не хотел говорить при Кароль наверняка отдадут концы.

— Ты уверен? — Сердце Жан-Марка сжалось.

— Что с тобой стряслось? Ты чуть не упал в обморок!

Загнанный в угол, Жан-Марк попытался вывернуться:

— Мне еще утром было неважно… Наверное, съел что-нибудь не то за завтраком…

— Зачем ты хитришь?

— Я не хитрю!

Филипп повернулся к сыну, и Жан-Марк был поражен: лицо отца выражало сочувствие.

— Конечно, хитришь! Ты впервые видел тяжелораненых?

— Да.

— Но ведь нет ничего чище крови!

— Может быть… не знаю…

Под испытующими взглядами отца Жан-Марк старался побороть вновь поднимающуюся к горлу тошноту.

— Не переживай, это может случиться с каждым! — добродушно сказал Филипп. — В двадцать лет я был такой же, как ты. Но я подавил в себе чрезмерную чувствительность.

Жан-Марк так нуждался в ободрении, что даже от этих слов воспрял духом. Раз и отцу случалось когда-то проявлять малодушие, значит, не стоит убиваться. Ему отпустили грех, честь его не пострадала, и Жан-Марк удобнее устроился на сиденье. Хотя их уже ждали, Филипп не увеличивал скорости. Без сомнения, он хотел продлить беседу. Он так редко разговаривал со своими детьми! Перебирая в памяти отроческие и детские годы, Жан-Марк не мог припомнить столь значительного разговора между ними. А сегодняшний был для него откровением: отец любит его, уважает, понимает! Гордая радость охватила Жан-Марка.

— Видишь ли, человек складывается постепенно, день за днем, — начал Филипп. — Главное — сила воли. Думай постоянно о себе, о себе в первую очередь. Никогда не отступай от поставленной цели, разве только этого потребуют твои же интересы. Я тебе объясню все, что касается дел. Ты воспользуешься моим опытом. И достигнешь высокого положения еще быстрее, чем это удалось мне. Что же касается женщин — это совсем иное, тут разбирайся сам!.. Кстати, как у тебя с ними?

Филипп искоса бросил взгляд на сына. Жан-Марк, не отвечая, смущенно смотрел на отца: массивное румяное лицо под седеющими, коротко остриженными волосами, карие проницательные глаза, нос с горбинкой, раздвоенный подбородок, круглая, плотная шея — все говорило о силе и неутомимом жизнелюбии. «Перед ним все отступают, — подумал Жан-Марк, — его ничем не смутишь. Вот человек, которого даже представить побежденным невозможно».

— Было у меня несколько приключений, — произнес Жан-Марк, помолчав.

Он сказал правду: действительно у него было три-четыре мимолетные связи с молоденькими, экзальтированными студентками, которые, поселившись отдельно от родителей, одновременно открывали для себя свободу, философию и любовь. Они переходили из рук в руки, не возбуждая ни длительного увлечения, ни ревности.

— Ну а теперь? — спросил Филипп.

— А теперь, — ответил Жан-Марк, — я состарился и остепенился.

— Какая жалость!

— Нет, правда, папа… Я познакомился с порядочной девушкой…

— Что ты разумеешь под словом «порядочная»?

— Девушка из хорошей семьи… словом, из нашего круга.

— Не пугай меня…

— Она очаровательна, в ней чувствуется порода…

— Ты сошелся с ней?

— Нет, — ответил Жан-Марк, — она не из таких…

Светловолосая, белокожая Валерия была жеманной и немного чопорной. Жан-Марк надеялся, что отец станет о ней расспрашивать, и тогда он небрежно произнесет ее звонкое имя: «Валерия де Шарнере».

— Надеюсь, жениться ты пока не собираешься? — спросил Филипп.

— Ну что ты!

— Правда?

— И в мыслях не держу! Она прелестна, но это вовсе не значит, что… Я вообще не тороплюсь жениться!.. Сначала надо кончить университет…

— Будь осторожен, старик! Именно эти недотроги быстрее других умеют прибирать нас к рукам! Стоит влюбиться в такую — и ты пропал. Брак — это благоухающая тюрьма! Ставь тогда крест на своей карьере! Не говоря уже о прочем. В твои годы только кретин или полуимпотент способен связаться с одной женщиной. Впрочем, и позже не стоит этого делать. Лишь постоянная охота наполняет нашу жизнь радостью.

Глаза Филиппа прищурились, ноздри жадно трепетали. Жан-Марк понимал, что в погоне за наслаждениями ему трудно тягаться с отцом. У отца, наверное, было много связей до того, как он встретил мать. А потом появилась Кароль…

— Я бы сказал, тебе не хватает мужской напористости, и это главный твой недостаток, — продолжал Филипп. — Посмотри на Даниэля, он ничего не боится, он прямо лезет на рожон!

— Ты бы хотел, чтобы и я отправился в Африку?

— Нет. Но тебе пора сойти с проторенной дорожки, пора жить, а не прозябать!.. Ведь Африку можно найти и в Париже, ты понимаешь меня?..

— Попробую, — смеясь, ответил Жан-Марк. — Но ведь все это только слова…

— Иной раз из слов рождаются возможности, дружок. Сейчас мне недосуг заняться тобой, но будущим летом в Греции я наверстаю упущенное. Я тебя встряхну, привью тебе вкус к риску, страсть к переменам…

Путешествие вдоль берегов Греции, задуманное Филиппом и его друзьями Дюурионами, было предметом постоянных разговоров в семье. В июле вся компания должна встретиться в Афинах. Там они наймут яхту на десять-двенадцать человек — не больше! — и отправятся в плавание по островам. Ни сроков, ни четкой цели, ни археологических или светских забот! Они поплывут под ярким солнцем среди памятников античной древности. Кароль и Франсуаза были в восторге от этой затеи, но Жан-Марк отнесся к ней сдержанно. Греция, да еще летом, в жару!.. К тому же некоторые из их спутников совершенно несносны. Слушать, как госпожа Дюурион разглагольствует перед Парфеноном, нет уж, увольте!

— Интересно, испытаю ли я вновь то удивительное чувство, которое охватило меня впервые в Греции семь лет назад? — сказал Филипп.

Жан-Марк прикинул: семь лет назад отец был уже в разводе, но еще не женат вторично. Был ли он уже знаком с Кароль? С ней ли он туда ездил или с другой женщиной? Оба помолчали. Несмотря на трещины, там и сям пересекавшие асфальт, Филипп прибавил скорость. Его полный подбородок слегка вздрагивал от толчков машины. Жан-Марк думал, что никогда ему не сравняться с отцом — тот изучил жизнь глубоко и досконально, как профессионал, а Жан-Марк по самой своей натуре дилетант и верхогляд. Даже если он всерьез принимается за что-нибудь, ему всегда недостает умения и подлинной увлеченности. Везде он ощущает собственную неполноценность. Изучает юриспруденцию, но правовые споры нисколько его не увлекают, сносно плавает, но плохо ныряет, ходит на лыжах, но ни разу не рискнул спуститься по крутому склону, нравится девушкам, но ни одна не привязалась к нему надолго. Он и в мужских своих достоинствах не вполне уверен. Женщины так искусно притворяются, что добиться от них правды, по-видимому, невозможно. Жан-Марку пришла в голову мысль, что его характер легче определить недостатками, чем положительными качествами. Весь он точно дырявый остов, в котором со свистом гуляет ветер. Строение из дыма, колеблющееся над своим основанием. «Над каким еще основанием? Нет его у меня. Я — ничто! Я способен на самое хорошее и на самое плохое. Игрушка в руках бога и сатаны». Ему представилось, как он, раненый, истекает кровью у обочины дороги. Белизна больницы, запахи лекарств, он без сознания, затем, как сквозь дымку, встревоженное лицо Мадлен, раньше всех прибежавшей к его изголовью: «Что с тобой, малыш?» Ему тринадцать лет… Жан-Марк вздрогнул. На ветровом стекле заблестели звездочки дождевых капель. Пейзаж за окнами машины стал растекаться. В Фонтенбло лил дождь.

— Разговор с Вернером займет не больше часа, — сказал Филипп. — Хочешь вести машину на обратном пути?

— Хочу, — благодарно отозвался Жан-Марк.