Маленький поселок под названием Лярусиль неподалеку от Корреза славился своей форелью и атеизмом обитателей. Свой антиклерикализм местные жители передавали от отца к сыну, словно символ гражданской добродетели. Здесь каждый юноша когда-то доказывал личное мужество, отказываясь от посещения храма. Женская половина, напротив, регулярно ходила на богослужения. Продолжая подшучивать над их набожностью, потерявшей ныне всякую надобность, на самом деле и отцы, и сыновья бывали весьма раздосадованы, выслушивая в свой адрес из уст жен и матерей упреки насчет уклонения от религиозного долга. Им казалось достаточным уже то, что, по крайней мере, хоть часть их семейства официально занимает сторону Господа. То была схватка между традицией и осторожностью.

Таким образом, аббат Мартэн, местный кюре, лишь благодаря девицам и их матерям находил подтверждение собственной надобности стране. Впрочем, ему удалось заполучить в свои руки, наверняка с Божьей помощью, и одного представителя сильного пола – Пьера Бабилу, придурковатого объекта постоянных насмешек всей общины. Невысокого роста, уродливый, с отвисшей нижней губой, выкатившимися и бледными, словно сваренные всмятку, глазами, он постоянно пребывал в состоянии какого-то отупения, не позволявшего ему обмениваться с остальными жителями более чем четырьмя связанными друг с другом фразами. Аббату Мартэну он служил одновременно и храмовым сторожем, и столяром, и посыльным… Пьер Бабилу все делал вкривь и вкось, но с преданностью и простодушием, приводившими в уныние любого, собравшегося было его в этом упрекнуть. Единственной его заслугой было умение превосходно звонить в колокола. Были они тяжелыми и несговорчивыми, однако по праздничным дням ему удавалось вытащить из них мелодию в три ноты, приводившую в восторг даже самые загрубевшие души. Все свободное время он проводил в молитвах перед одним из крашеных гипсовых святых, поставленных в нефе местной церкви. Многих интересовало, о чем же может он так истово просить Господа, если ему в общем-то ничего не нужно. Этого, наверняка, он и сам толком не знал. Местный учитель, служивший по совместительству еще и секретарем в мэрии, утверждал, что набожность убогих происходит от их врожденной лени. Послушать его, так выходило, что Пьер Бабилу ищет компании с Богом, лишь бы ничего не делать в компании мужской. А мясник и колбасник Поль Марвежа, тот зашел еще дальше и объявил, что этот «святоша» на самом деле является их общим позором.

Всеобщее возбуждение было столь велико, что в субботу вечером крепкие умы собрались в кафе папаши Назо для обдумывания способа, как преподать урок верному другу аббата Мартэна. Дело было важным, и женщин предупредили, что мужья и сыновья вернутся домой поздно. Блюда поглощались одно за другим, лица от выпитого раскраснелись, всяк норовил влезть со своей подсказкой, то и дело расходились по сторонам волны хохота. Наибольший успех получило предложение парикмахера Луазеле сделать так, чтобы Пьер Бабилу подумал, будто бы черт уносит его в преисподнюю. Дабы объяснить, что плохие поступки часто соседствуют с добрыми намерениями, кюре частенько цитировал местную поговорку: «Черт камни носит». Ею пользовались, слегка перевирая, при всяком удобном случае. Малейшие детали операции обсуждали и утверждали под непрестанные радостные вопли. Было лишь десять минут девятого. Без четверти девять Пьер Бабилу обычно покидал домик кюре и перебирался в свою лачугу, зажатую между гаражами. Было довольно просто перехватить его по пути и, как элегантно выразился учитель, «закиднапить». Конечно же, решено было немного погодя его отпустить. Никто не собирался чинить над ним расправу. Так, дурачество, не более, повод посмеяться и повеселить других…

Под единодушные одобрительные возгласы Поль Марвежа согласился взять на себя роль главного исполнителя задуманного, а в помощники ему выделили мраморщика Теофила – стоять на стреме, и инициатора проекта, брадобрея Луазеле. Втроем они должны были схватить Пьера Бабилу и засунуть его в мешок. Для начала же им следовало замаскироваться самим, причем – до неузнаваемости. Марвежа был столь высок и крепок, что его можно было узнать даже по тени. Помимо того, от него исходил густой запах чесночной колбасы. Из-за этого ему пришлось вылить себе на голову целую склянку принесенной Луазеле косметики, а под рубашку, дабы походить на горбуна, запихнуть подушку. Его пособники обрядились в тряпье и как следует измазали себе физиономии. После чего, поощряемые толпой, отправились в свой темный путь, сопровождаемые остальными на расстоянии ста шагов.

Поля Марвежа, возглавившего процессию, переполняла гордость. Он не мог не думать о том, что в случае удачи приобретет лишнюю толику популярности. Давно уже он участвует в выборах в мэры. Как знать, может, это развлечение даст ему больше, нежели все предвыборные речи. Стоило представить себя с трехцветным поясом на животе – и он ликовал. Шел он меж двух домов с закрытыми окнами скоро, твердо печатая шаг, ровно дыша. То тут, то там сквозь прикрытые ставни предательски пробивался свет. Поселковые семьи только что закончили ужинать и теперь предавались таинству неспешного пищеварения. «Коммандос», проходя мимо, обнюхивали клочки исповедей жирной снеди. Иногда на улицу невзначай падали то тиньканье стакана, то обрывок фразы.

На площади перед мэрией мужчины остановились. Прямо напротив, задрав к темному небу приземистую колокольню, стоял мрачный и холодный римско-католический храм. Единственной звездой прямо над горизонтом – свет в окошке священника. Поль Марвежа вместе с двумя пособниками занял пост за городским туалетом – прочным цементированным сооружением, которое оккупировало центр площади. С этого наблюдательного пункта они могли следить за домом кюре, не рискуя быть замеченными. От тяжкого и едкого запаха старой мочи першило в горле. Тишину нарушал лишь шум воды, с регулярными интервалами автоматически спускаемой по вертикальной кафельной стене.

– Четверть девятого, – передал Поль Марвежа, – уже скоро.

И сжал в руках захваченный перед выходом мешок из-под угля. Теофил и Луазеле принесли веревку. На другом краю площади, возле кондитерской лавки, сгрудились все остальные. Минута была торжественная – одна из тех, что проходят по сердцу мужчины субтитрами. Возвысившись над самим собой, Поль Марвежа ощущал у себя внутри туго натянутую пружину. Внезапно совсем рядом ночь прорезал луч света, и домик кюре разродился плюгавым силуэтом.

– Вперед, ребята! – шепотом приказал мясник.

Все ринулись вперед, но на цыпочках. И прежде чем Пьер Бабилу успел изобразить оборону, «коммандос» накинулись на него, заткнули ему рот, связали и нахлобучили на голову мешок. Поль Марвежа вскинул его на плечо, как какую-нибудь четверть теленка, и направился со своей ношей к лесу. И тогда вступил хор голосов. Следуя по пятам за исполнителями содеянного, их дружки негромко заголосили:

– Так это же Пьера Бабилу несут!

– И кто это его несет?

– Как? Ты не видишь рога? А хвост? А копыта на ногах? Это сам дьявол!

– Да, да! Это черт! Черт уносит Пьера! Черт уносит Пьера!

Выйдя за поселок, они стали кричать громче:

– Че-орт у-но-сит Пье-ра!

Их мрачные возгласы плыли к самому горизонту. Но Пьер Бабилу не реагировал. Полю Марвежа и в самом деле казалось, что он несет со скотобойни кусок свежего мяса. Он сложил сверток на землю, прислонился к дереву и вздохнул.

– Черт дунул! – резко вскрикнул Луазеле. – И трава загорелась вокруг.

– Он роет дыру, она ведет прямо в ад! – перещеголял его Теофил. – Бедный Пьер, его сейчас туда утащат!

– Бедняга Пьер! Бедняга Пьер! У-у! У-у! – хныкал папаша Назо, у которого совсем не было воображения.

По сигналу мясника вся компания, давясь от хохота, тихонько смылась. Вернулись в бистро, дабы прийти в себя и поздравить друг друга. Хозяин подал сосиски и простоквашу, которые ели с черным хлебом. Волнение подогрело аппетит. Решено было оставить Пьера Бабилу связанным еще с полчаса. После чего Поль Марвежа должен будет освободить того, объяснив, что наткнулся на него случайно, по дороге. В названный час мясник, утерев бороду и слегка сожалея, удалился, а другие остались пить, разогретые дружелюбным ароматом винных паров.

Прибыв на опушку леса, колбасник с удивлением вынужден был констатировать, что Пьера Бабилу на том месте, где его оставили, больше нет. Похоже, ему самому удалось выпутаться и убраться восвояси. И мешок при этом захватил. Полю Марвежа сначала стало досадно, но потом он вздохнул с облегчением: ему на самом деле очень хотелось, чтобы вся эта история закончилась без последствий.

На следующий день, в воскресенье, Поль Марвежа и его приятели собрались перед храмом, в котором заканчивался молебен. Они караулили появление церковного сторожа, дабы потешиться над ним. Обменивались шутками, негромко фыркали, поеживаясь и переступая с ноги на ногу под колючим утренним ветром. Входная дверь вскоре распахнулась, и наружу вытек поток одетых во все черное женщин с мудростью и кротостью во взглядах – благостное выражение на лицах они обычно хранили до самого вечера. Однако в нарушение привычного хода вещей церковный сторож следом за ними не появился. Заинтригованные «коммандос» подождали еще немного. Последним из храма вышел аббат Мартэн и забрался на велосипед – ему предстояло читать еще пару проповедей в соседних деревнях. Поль Марвежа остановил его и развязно поинтересовался, не видал ли тот сторожа.

– Эх, нет – сказал кюре. – Сегодня утром он не явился. Пришлось звонить в колокола самому. Получилось очень скверно.

После чего забрался в седло, надавил всем своим весом на педали и поехал уныло, по-женски вихляя рулем, по улице, на которой поблескивали лужи.

– Дрыхнет у себя, наверняка! – заявил Поль Марвежа.

Все отправились к лачуге сторожа. Брадобрей постучал в дверь.

– Эй, ты встаешь, Бабилу? Кюре тебя зовет.

Вокруг засмеялись – правда, уже не так уверенно.

– Говорю же тебе, кюре зовет! – выругавшись, повторил Луазеле. И толкнул дверь. Пристройка была пуста, на кровати – ни души.

– Что такое? – проворчал Поль Марвежа.

– Sursum corda, – ответил учитель. – Должен быть какой-нибудь след.

По его предложению все разбились на небольшие группы и стали осматривать место, где вчера оставили сторожа. Но вокруг дерева отыскались только их собственные следы. Сторож не иначе как вдруг взял да улетел на крыльях. Пришлось возвратиться к папаше Назо и держать совет. Продолжая верить, что Пьер Бабилу просто куда-то отлучился и ближе к вечеру обязательно вернется, все, однако, сильно беспокоились. И Поль Марвежа – сильнее остальных, несмотря на свое атлетическое телосложение. В самом сердце он чувствовал противное колотье, будто кто-то внутри его покусывал, как это бывает перед болезнью. С каждым вздохом стеснение в груди становилось все ощутимее.

После короткого спора было решено, что об их совместной прогулке накануне вечером все будет держаться в тайне до возвращения Пьера Бабилу. Однако Поль Марвежа подозревал, что многие подельники его уже придали дело огласке. Да и сам он еле сдержал себя, чтобы не поделиться секретом с супругой. Впрочем, она очень сердилась на него: супруг оставил ее в лавке одну, правда, с приказчиком, и это в воскресенье утром, когда самая что ни на есть торговля. Призываемый профессиональным долгом, Поль Марвежа попрощался с честной компанией и вернулся к своему мясному прилавку. Там, под пристальным оком супруги, сидевшей за кассой, он и провел остаток дня с ножом и мясорубкой наедине. Свинина, баранина, телятина – все напоминало ему о Пьере Бабилу. Он нарезал на куски, взвешивал и продавал тело бедного церковного сторожа. Его чуть было не стошнило. С большим трудом продолжал он работу до самого закрытия.

Весь остаток дня он провел в тумане грустных мыслей. Время от времени срывался из дому, где по воскресеньям, как обычно, собиралась вся семья, и бегал к лачуге Пьера Бабилу. Никого! Он ничего не понимал. Ночью он не мог уснуть – мешало собственное большое тело. Казалось, будто его нафаршировали огромными валунами. Несколько раз он даже похныкал, словно малое дитя. Впервые в жизни он боялся темноты и тишины. В ушах не шумела даже его собственная кровь.

Два дня мясник с подельниками потратили на поиски – но так, чтобы никто об этом не узнал. Они спустились аж до Меймака, потом и до Трейняка, наконец до Сорняка – все впустую. Дошло до того, что они стали вспоминать «Отче наш», прямо как этот сторож, заметил учитель. Поль Марвежа потерял вкус к мясу.

Утром в среду – этого следовало ожидать – аббат Мартэн сообщил об исчезновении Пьера Бабилу в жандармерию кантона. В Лярусиль явились двое усатых жандармов и опросили всех, кто недавно видел церковного сторожа. Провинившимся бесполезно было хранить молчание и дальше. Один за другим они сознавались в своей проделке – словно сдавали экзамен. Поскольку их рассказы совпадали даже в мелочах, жандармам пришлось отказаться от идеи убийства с последующим утаиванием покойника. Остановились на гипотезе о суициде, вызванном испугом и отчаянием. Но даже в таком развитии событий ответственность Поля Марвежа и его приятелей казалась очень тяжкой. Сами того не желая, они, тем не менее, довели беднягу до смерти. Поиски в лесу и вдоль берега реки результатов не дали, тело осталось не найденным. Эта нехватка вещественного доказательства выглядела местью сторожа. Пребывая на небесах, он доставлял больше хлопот, нежели обитая в своей привычной шкуре. В поселке говорили только о нем. Он всем нравился, все о нем сожалели, а души набожные после случившегося поговаривали о его поведении как о назидательном. Другие, вздыхая, отмечали его неброский ум, скромность поведения и несравненную гармонию его колокольного боя. Что касается его «палачей», тех все порицали. Их осуждали местные газеты. Один парижский журнал даже опубликовал фото Поля Марвежа, «тупого мясника, зачинщика жуткой комедии, стоившей жизни церковному сторожу».

После такого публичного оскорбления колбасник уже не осмеливался появляться в магазине. Лицемеры, думал он, убил бы всех одним ударом зонтика. Запершись у себя в доме, опустив жалюзи и прикрыв ставни, расхаживал он кругами и хныкал. Рыдали на нем и жир, и мышцы. А вернувшись из лавки, за него принималась и жена, и он с влажными ладонями выслушивал ее упреки, опустив голову.

– Когда мальчишки занимаются подобными выходками, еще куда ни шло! – зудела она. – Но чтобы мужчина в возрасте и с положением, коммерсант! Это либо от испорченности, либо от глупости, попомни мои слова! Всех вас нужно упрятать за решетку!

В тюрьму их не посадили. Через три недели бесплодных поисков дело было закрыто. Жандармы уехали, оставив по себе недовольное население, исполненное подозрений и подавленное загадками.

А немного погодя неожиданно умер Луазеле. Врач говорил что-то о закупорке сосудов, но всем жителям было ясно: парикмахер скончался от угрызений совести. Поскольку он был совершенным безбожником, на похоронах не полагалось присутствие священника, и за катафалком шли только приятели покойного. Даже Поль Марвежа, не выходивший из дому целый месяц, – и тот не смог отказаться от проводов. Повозку тащила тощая кляча, на стоящих вокруг гроба венках подрагивали стеклярусные цветы, белые и фиолетовые. Шел дождь, плотный, холодный, пробирающий до костей. Мужчины шли первыми, женщины за ними, шли по двое, под большими зонтами. Иногда процессия разрывалась, чтобы обойти лужу. Миновали последние дома, и открылись во всей красе влажные пашни и чернеющие голыми ветками перелески. Теофил, семенивший рядом с Полем Марвежа, философски вздохнул:

– Кто бы мог подумать, что он так скоро нас покинет? В прошлое воскресенье он надул меня в белот!

– Со сторожем – это он ведь придумал, – процедил Поль Марвежа сквозь зубы.

– Он? – переспросил учитель. – Не шути! Это был ты!

– Как это я?

– Во всяком случае, так написали в газете! – ответил Теофил.

– И вы поверили тому, что написали газеты? – крикнул мясник. – Хоть и знаете, что это неправда. Это он, Луазеле, и никто другой! Припомните, дело было у папаши Назо, и Луазеле мне сказал…

– Все же Бабилу нес ты! – отрезал Теофил.

– Конечно, дурень набитый! Я же из вас самый сильный!..

– Самый сильный, самый сильный! Есть и посильнее! Если ты это сделал, значит, ты этого хотел! Чтобы всех удивить! А еще на мэрию заришься!..

– Господи, помоги! – пророкотал мясник, сжимая кулаки.

Несколько человек, бывших не в курсе, запротестовали:

– Тише вы, может, хватит уже? Или забыли, где находитесь? Вы на похоронах или черт-те где?

Поль Марвежа проглотил гнев, будто кусок черствого хлеба, и проворчал:

– Мы еще об этом поговорим…

И тут от поселка до них донесся колокольный перезвон – в том похоронно медленном ритме, что приличествует траурной церемонии. Все головы удивленно повернулись назад.

– Что это? – спросил Теофил.

– Кюре оказывает нам любезность, – ухмыльнулся учитель.

– Почерк не его! – сказал Поль Марвежа.

И словно чтобы подтвердить истинность этих слов, к кортежу приблизился какой-то черный силуэт. Аббат Мартэн! Он шел пешком, толкая велосипед, ибо дорога шла в горку. Без всякого сомнения, он возвращался с фермы Ляжуани. Во всяком случае, не мог он сейчас звонить в колокола. Кто же, в таком случае, заменил его? Сторож, конечно же! Он возвратился! Огромная радость накатила на сердце Поля Марвежа. Подозрения в его адрес развеются. Он посмотрел на приятелей – их физиономии тоже расцвели.

– Пьер Бабилу! – воскликнул мясник. – Эх, и доберемся мы до тебя, негодяй!

– Так, – высказался учитель, – можно сказать, что вы извлекли все же пользу из всего этого спектакля!

– Ах ты, грязная свинья! – заорал Поль Марвежа, толкая соседей локтями.

Все засмеялись, и парикмахер в своей коробке был забыт. Поль Марвежа решительно выбрался из тесных рядов и быстро направился к поселку. За ним, несмотря на проливной дождь, секущий лица, последовали остальные. Кортеж разваливался. Негодующие жены окликали своих мужей:

– Альфонс! Что с тобой? Вернись сейчас же!

Но с таким же успехом можно пытаться остановить каменную лавину в горах. Мужчины бежали рысцой, тесно сбившись в кучку, худые впереди, тучные чуть сзади, запыхавшись, кашляя и смеясь. Их ноги весело шлепали по грязи. Несмотря на полноту, Поль Марвежа держался в голове пелетона до самого конца. Предстоящее счастье – он вновь окажется невиновным! – будто бы сняло с него половину веса. Тем не менее к храму он прибежал едва дыша и совершенно выбившись из сил. Оглушенный звоном колоколов, он устремился внутрь.

– Где ты, Бабилу, сукин ты сын? – рычал он, машинально снимая свою кепку.

Остальные торопились за ним:

– Бабилу! Бабилу! – кричали все.

Но лишь колокольный перезвон отвечал им, падая сверху на головы. Возле гипсовых святых вспыхивали редкие лампады, да немного поблескивал крест Господень. Поль Марвежа не поднимался сюда с детства. Однако смог что-то припомнить и сориентироваться в полумраке.

– Сюда, ребята! – крикнул он.

И устремился через маленькую дверь на звук, преодолел с двадцать ступеней, попав при этом в некое подобие амвона, посреди которого висело три веревки, служащие для раскачки колокольных языков. Снизу их никто не дергал, однако звон продолжался – мощный, отрывистый. Долю секунды мясник не верил своим глазам. Приятели спрашивали снизу:

– Он там? Скажи, сторож там?

Не отвечая ни слова, Поль Марвежа поднес два кулака к готовым взорваться ушам. И кубарем покатился по лестнице. Нога его промазала мимо одной ступеньки, и он всей своей массой полетел вниз. В тот же миг колокольный звон замер в его голове. На плечи ему легла темная мантия. Кто-то поднял его – осторожно, как в раннем детстве. Больше он ничего не видел, и не было у него сил двигаться. Повиснув между землей и небесами, словно в колыбели, он понесся через ночь куда-то далеко, далеко. Лишь смутные голоса окружали его. И слышалось ему:

– Смотрите! Смотрите! Черт несет Поля! Черт несет Поля!

То были последние вразумительные слова, долетевшие до его мозга.