«Фотокорреспондент» удачно выбрал время. В выселке он не встретил ни одного живого существа, а во дворе Очерета только спугнул курицу, которая что-то клевала под самой дверью дома. Дверь была заперта изнутри. Отпереть ее для Анча не представляло никакого труда. Он вытащил из портфеля проволоку, загнул ее в форме буквы «Г», сунул коротким концом в дырку дверей и отодвинул засов. Задвижка на дверях профессора тоже подалась без всяких усилий. Вместо ключа к ней подошла узенькая пластинка.

Анч работал быстро, уверенно, без излишней поспешности. В первый раз увидев портфель профессора, он тогда же решил подменить его, еще не зная, как это сделать. Обстоятельства сложились превосходно: он мог бы даже просто забрать портфель или то, что было в нем, но решил, что лучше подменить портфель, оставив вместо него свой, набитый старыми газетами. Так выходило быстрее, и можно было надеяться, что исчезновение бумаг обнаружится не раньше чем на следующий день.

Во время своего нового посещения профессора, осматривая комнату, Анч окончательно уверился, что важнейшие бумаги хранятся в портфеле. Подмена портфеля заняла десять — пятнадцать секунд. Осмотрев в последний раз комнату и не найдя больше ничего достойного внимания, Анч вышел, старательно запирая двери. Задвижку и засов шпион оставил в прежнем положении. Пройдя по дорожке, через садик, он выскочил на улицу и быстрыми шагами направился к своей резиденции…

Анч вернулся домой почти одновременно с Ковальчуком. Последний приехал из Лузан через Зеленый Камень. В руках инспектор нес плетеную корзинку, запертую на замок.

— Молодцы! — сказал фотограф, увидев корзинку. — Они — за то, что сумели передать, а вы — за то, что сумели получить.

— Вы знаете, что здесь? — спросил Ковальчук.

— Я просил эту штуку в предыдущем письме. А письмо мне есть?

Инспектор подал Анчу помятый, грязный лист газеты.

— Хорошо! Ну, вы отдыхайте минут двадцать, пока я прочитаю… Сегодня нам предстоит еще большая работа.

На этот раз Анч не отсылал Ковальчука из комнаты а проявлял и расшифровывал письмо при инспекторе. Он делал это поспешно.

Тем временем Ковальчук позвал Находку и приказал подать воды для мытья и поскорее нагреть чай. Он чувствовал себя усталым. Холодная вода подбодрила его, а крепкий горячий чай освежил голову и успокоил. К чаю он подливал водки.

Анч закончил расшифровку. Увидав, что Находка вышла в сени, он поднял глаза на инспектора:

— Слушайте, Ковальчук, наши дела на две трети закончены. Завтра на рассвете мы будем с вами на борту. Остаются, собственно, последние минуты. Сейчас вы сядете в свой каюк и поедете в Соколиный. На каюке причалите к «Колумбу», чтобы было удобнее подняться на борт. Возьмите с собой эту корзинку и, проходя по шхуне, оставьте ее там. Если на «Колумбе» никого не будет, а я уверен, что там никого не будет — все на танцах, — спрячьте корзинку получше. Потом покажитесь на празднике и оставайтесь там, пока «Колумб» и лодки не выйдут в море. Профессор Ананьев и его дочка собираются ехать на шхуне. Конечно, вся команда шхуны будет там же. Если профессор передумает, сделайте все возможное, чтобы он все-таки поехал, иначе нам придется остаться на острове надолго. Как только шхуна отойдет, гребите на каюке через бухту. Я жду вас около нашей байдарки.

— Но что же в этой корзинке? — дрожащим голосом спросил Ковальчук.

— Сейчас увидите.

Анч отомкнул замок, поднял крышку и вытащил из корзинки толстый шерстяной платок. Под платком лежала темная жестяная коробка с часами, похожими на будильник.

— Только не пугайтесь, — предупредил Анч. — Вы везли эту вещь целый день, и ничего не случилось… Это адская машина. Сейчас мы назначим время, когда она должна взорваться. Выедут они в девять вечера, могут задержаться… ну, в десять, во всяком случае.

Анч завел машинку, а потом перевел стрелку часов на двадцать два часа сорок пять минут.

— В десять часов сорок пять минут мы услышим в море взрыв: «Колумб» и его пассажиров разнесет в клочки.

Ковальчук содрогнулся, хотел возразить Анчу: столько жертв… и он же не думал, что его заставят убивать. Угадал Анч его мысли или нет, но он так решительно приказал инспектору немедленно ехать, что у того и язык не повернулся что-либо сказать. Он покорно взял корзинку и ушел из дому. За ним последовал Анч.

В сенях диверсант обратил внимание на Находку. Она с равнодушным видом раздувала сапогом старый самовар. Анч подозрительно посмотрел на девочку, но ничего не сказал. Он проводил Ковальчука до берега, подал в каюк корзинку, улыбнувшись, пожелал успеха и долго следил, как тот греб одним веслом. Потом Анч повернул назад. Во дворе в платье, подаренном Левком, стояла Находка. Она смотрела на бухту, по которой плыл одинокий каюк, и, казалось, прислушивалась к музыке, долетавшей из выселка. Анч медленно подошел к ней и спросил, не на праздник ли она собралась. Девочка утвердительно кивнула головой. Тогда он попросил, чтобы она сперва вынесла ему из погреба малосольных огурцов, которые он очень любил. Несколько дней назад Находка по его указаниям приготовила кадку таких огурцов и поставила ее в погреб.

Находка пошла за огурцами, а «фотограф» взял свечу, чтобы посветить ей. Девочка спешила.

Анч помог девочке поднять ляду и, засветив огарок, полез за ней по тонким, шатким ступенькам лестницы. На второй ступеньке он остановился. Находка уже стояла на дне погреба и, склонившись над кадкой, выбирала огурцы. Внезапно, ее провожатый вылез наверх, бросил свечу, которая, падая, погасла, и потянул лестницу. Анч успел вытащить ее раньше, чем девочка опомнилась. Находка осталась в глубокой, темной и сырой яме. Девочка вскрикнула и замолчала.

Анч опустил ляду, набросал сверху несколько охапок сухого тростника и камней и спокойно вошел в дом.

— Так будет лучше, — пробормотал он. — Кто знает, что она в сенях услышала и что поняла!

Он вошел в комнату, оперся рукою о стол и громко проговорил:

— Пора отчаливать!

Собрав свои вещи, он сжег какие-то бумаги, выбросил из чемодана белье, верхние сорочки, запасную пару обуви, остатки фотобумаги, обложку для альбома и, в последний раз осмотрев комнату, перекинул через плечо фотоаппарат, плащ, взял портфель профессора и вышел из дома Ковальчука.

Солнце, приближаясь к горизонту, золотило на западе морскую даль. Музыканты, очевидно, отдыхали — из выселка не долетало никаких звуков.

Неизвестно, кричала ли Находка, запертая в погребе, — Анч не думал о ней. Отворив калитку, он окинул прощальным взглядом двор, махнул рукой Разбою, который грыз кость возле свинарника, и пошел без дороги, прямиком, на юго-восточное побережье острова.

Он отошел уже далеко от двора, когда услышал лай Разбоя. «На кого он лает?» Анч прислушался. Лай повторился. Но вот пес замолчал. Что бы это могло значить? Неужели вернулся с кем-нибудь Ковальчук?

Прошла минута, и со двора инспектора послышался уже вой собаки. То жалобный, то грозный, он напоминал волчий вой, нагоняющий зимними ночами страх на путников. Выл Разбой, в этом не могло быть сомнения. Но почему он выл: потому ли, что ощутил пустоту и одиночество, или, может быть, почувствовал, что с Находкой что-то случилось?

Анч спешил, время от времени поглядывая на море.

Вечерело. Чайки и мартыны возвращались с моря на остров. Вдалеке, во дворе Ковальчука, продолжал выть Разбой.