Она устала плакать. Навалилась какая-то тяжелая пустая тупость. Словно атрофировались все чувства. Словно душу вынули, промыли и вернули обратно. Но приладили не очень правильно по меркам тела. Будто бы это она и вместе с тем не она. Поток слез унес почти все: обиду от пережитого предательства, боль унижения, отчуждение и насмешки всего класса…. Почти… Почти… Остался только тлеющий черный уголек страха на дне, на самом дне сознания. Не надежда умирает последней. Последним спутником человека остается страх.

Все было бы иначе, если бы природа наградила ее железными нервами. Но у нее была слабая психика. И потому несчастнее ее сейчас не было человека в мире.

Сверхчувствительность. Почти болезненная. Но эту грань – между чувствительными нервами и болезнью – способна смыть волна сильного стресса. И где вообще эта грань?

Все началось два года назад. Нет, не два. Три. Тогда им всем было по двенадцать лет. Тогда она еще была счастлива. Нет. Счастлива – неправильное слово. Счастлива – это что-то «сверх», что-то «над» будничным существованием. А тогда она просто жила в гармонии со всем окружающим: небом, полем, своим домом, своим телом, своей юной, но уже такой старой душой, о которой, правда, она еще ничего не знала. Что она есть? Никогда не задумывалась. И потому пребывала в счастливом равновесии молекулы, затерявшейся среди таких же маленьких невзрачных частиц – в космосе ее сверстников. Она ничем не отличалась от них. Она влюблялась в мальчиков, как все ее подружки, и видела, что ей платят взаимностью улыбок и взглядов прищуренных глаз. Она бегала стометровки, прыгала в длину на физкультуре, ненавидела физику и зубрила английский. Да мало ли, что она еще делала! Как все. Все делала, как все. И не потому, что стремилась к этому. Просто не задумывалась. Это было так же естественно, как дышать. Главное, Мария не разделяла себя и мир. Она не знала, любит ли ее этот мир. Но почему бы и нет? Все было хорошо. Ладное, ловкое тело, данное природой, было послушно и не доставляло хлопот. Она попросту его не замечала. Не замечала, как сладко спит, как красиво бегает, какой радостью отзываются мышцы, жаждущие движения.

Приятно бродить одной и любоваться деревьями. Силуэт березовых веток на фоне неба в ясный морозный день. Как на японском рисунке. Когда всего в меру и кажется, что нельзя выкинуть ни одной линии, ни одного штриха, чтобы не разрушить гармонии.

Книги, книги, книги. В стеллажах от пола до потолка. Чего тут только нет. Все сокровища мысли. Но это – загадка. До тех пор, пока их не раскроешь и не перелистаешь, вчитываясь, все страницы, от первой до последней. И испытаешь легкую щемящую грусть от расставания, оттого, что все уже закончилось. Но пройдет время, и окунешься в новое приключение. Старинные тяжелые фолианты. Золоченые углы и буквы с «ять», i и странной «е». Отец давно научил ее читать эти книги. Лет в восемь. Их торцы расписаны замысловатой вязью. Рисунки переложены тончайшей папиросной бумагой. И совсем новые книги по искусству, привезенные из Франции. Запах лощеной бумаги. Мазки великих мастеров.

Ей нравилось рисовать. Пойманное движение балерины, изгиб березовой ветки, портрет мамы.

В детстве она любила гулять с отцом. И не только потому, что он рассказывал и объяснял ей массу интересных вещей. Он умел видеть красоту. Это нельзя объяснить, этим можно только заразить. Передать через голос, через глаза.

Они жили на 9-ом, последнем этаже. Вечерами, теплыми летними вечерами можно было любоваться прихотливым и непредсказуемым полетом ласточек. На балконе всегда было солнце. Всего один дом отделял их от бескрайнего, пустынного зеленого поля, занятого аэродромом ДОСААФ. Маленькие самолеты часто жужжали над их домом, таща за собой планеры. Это поле на горизонте заканчивалось с одной стороны лесом, а с другой – все тем же ковром шелковистой травы, расчесанной ветром. Мария простаивала часами, не отрываясь, глядя на облака. Их гигантские тени бежали по полю. Они двигались быстро. Она смотрела на эту картину так долго потому, что почему-то здесь, на высоком балконе, между небом и зеленью поля чувствовала себя особенно свободной, растворенной в окружающем. А если смотреть на облака очень долго, не мигая, начинает казаться, что сама летишь вместе с ними, и это твоя тень скользит по бескрайнему полю.

Сейчас оно было в россыпи одуванчиков. А когда-то здесь сеяли пшеницу, и синие глаза васильков выглядывали между колосьями. Она ступала по траве, и что-то ширилось в груди при виде каждой травинки. При виде убегающего горизонта. Глупый восторг рвался к глазам слезинками. А может, это ветер. Он никогда не покидает поля.

Лето вливается в кровь через все, что отражает солнце. А все, в чем есть солнце, прекрасно. Камни, пыль, расплющенные крышки пивных бутылок, затоптанный, изъезженный уличный мусор на жарком, слепящем летнем асфальте.

А зимой… какие зимой ранние вечера! Скрипучий снег, схваченный морозцем, подминали быстрые ножки, тени березок мелькали на снегу, превращенном светом фонарей в мельчайшие осколки. Да, она любила все, на что смотрели ее глаза. Все, что слышала или ощущала кожей. Уютные чужие окна. Замерзшие коленки. И ковш Большой Медведицы над головой. И все, все было хорошо.

Но в плавное течение жизни всегда вплетается что-то новое. И никогда не разберешь сразу, чем это новое обернется для тебя, в конце концов. Этим новым была подруга. Ее звали Валя Солнцева. Невысокая, с некрасивым веснушчатым лицом, с копной густых каштановых волос, стройными спортивными ножками и изящными длинными пальцами. Она была новенькой в классе. Но не потому что переехала из другого города или района. Нет. Она всегда училась в этой же школе. В параллельном классе.

В том прежнем классе ее очень любили. Валя как обычно шла своей бодрой спортивной походочкой по коридору, когда ей встречалась группа ребят из ее бывшего, родного «вэ» класса.

«Валька, Валька!» – кричали ей. «Привет, Солнышко!» «Как живешь?» «Заходи!» Она улыбалась и махала им рукой. Она перешла в «а», потому что хотела учить английский, а «вэшники» учили только немецкий. Английский – более престижный. Кому в наше время нужен немецкий? И с легким сердцем оставила своих старых друзей. Вале все давалось легко. Училась она прекрасно, ходила одновременно в несколько кружков и секций: танцы, макраме, хор, шитье… Как она могла еще и знать все уроки? Маша часто задавала себе этот вопрос. Ее восхищала способность Вали везде успеть. И еще ей нравилось любоваться длинными изящными пальчиками Вали, когда та тянула руку на уроке. А тянула она ее часто. Валя производила совершенно ошеломляющее впечатление на учителей. И даже не столько своими знаниями, сколько обаянием и обхождением. Другой такой девочки просто не было. Учителя ее обожали. Маша сидела с ней за одной партой. Иногда Валя забывала что-нибудь важное, отвечая у доски. Маша ей сразу подсказывала, стоило Вале кинуть вопросительный взгляд в ее сторону. Те огрехи в ответе, которые никогда не прощались другим ученикам, в отношении Вали пропускались учителями мимо ушей. Это раздражало остальных. После очередного блестящего выступления на уроке, кто-то из девочек сказал ей:

– А ты не замечаешь, что кроме тебя тоже кто-то есть?

– Она забила себе почетное место под учительской юбкой! Не надо ее ни о чем спрашивать! – ответил еще кто-то. Валя только пожала плечами.

В новом классе ее прозвали Селедкой. С фамилией не слишком схоже. Маша представила себе селедку: скользкая, холодная, соленая, костлявая. Ее не любили. Все, кроме Маши. Она не могла понять, как, имея несимпатичное личико, Валя умудрялась казаться такой привлекательной. Или это только ей так казалось? Может, больше никто так не думал. Да и кто знает, что такое красота? Энергия. А энергия билась в ней, как птица в клетке. Каждое движение, каждый шаг излучали дерзкую силу, которой Маша любовалась.

За спиной отличницы Вали говорили, что она тупая выскочка и карьеристка. И надо было быть слепой и глухой, чтобы не замечать этого. Но Валя знала.

Она любила думать вслух, решая какую-нибудь задачку, определяя по глазам Маши, правильно ли направление, в котором движется ее мысль. А Маше нравилось следить, как рождается идея в головке Вали. Если Маша не видела соседку по парте хотя бы день, она скучала. А Валя…

Была перемена перед уроком географии. Все уже сидели на своих местах. Маша читала перед уроком учебник. Валя по обыкновению сидела боком к парте, лицом к классу и наблюдала за тем, кто чем занят. Вдруг она бросила взгляд на соседку по парте.

– Совсем заучилась, – сказала Валя, – Неужели не надоело зубрить? Машка. Машка объелась кашки.

Маша молчала. Что толку отвечать ей? Все равно не удастся состряпать такую же гадость. Валя всю жизнь, с пеленок росла среди детей. Ясли. Детский сад. Школа. Ее нельзя было пронять насмешкой. Мария думала, что ее вообще ничем нельзя пронять. Она была грубее, проще, чем Мария, которая выросла дома и с которой занималась нянька. И еще Маша каждую секунду ощущала, что все насмешки Вали, все ее детское честолюбие, за которое ее тихо ненавидели все в классе, кроме Маши, – все это лишь проявление все той же силы. Присущей только ей.

Валя не унималась:

– Что ты дома делаешь? Небось, тоже зубришь. Дома зубришь, здесь зубришь…

Маша читала. Тогда Валя нарисовала огромную жирную пару в ее тетради. Маша убрала тетрадь подальше. Валя было схватилась за Машин пенал, но та ее опередила. Тогда Валя с размаху скинула все, кроме пенала, с парты на пол. Маша попробовала ответить тем же, но ловкая Валька крепко-накрепко обхватила свои вещички руками. Когда учительница вошла в класс, Маша еще поднимала учебники с пола. В озорных глазах Вали отражалось насмешливая радость от вида замешательства соседки. Учительница открыла журнал. Класс замер.

– Кто нам сегодня расскажет о Восточно-Европейской равнине?

Валя моментально вытянула руку, по ходу этого процесса любуясь своими красивыми руками. Она почти встала в полный рост. Потому что была маленькой. И чтобы ее рука была самой высокой. Самой заметной. Учительница клюнула носом в записи и заметила:

– У тебя много оценок. Посиди.

– Ой, можно я, можно я?! – причитала Валя.

Зинаида Павловна высматривала в журнале фамилию жертвы. Тишина стояла гробовая. Валя едва не подпрыгивала на месте, тряся рукой.

– Хорошо, иди, – сдалась педагог.

Валя выпорхнула к доске. Произнесла несколько общих фраз об этой местности и замолчала. Зинаида Павловна несколько секунд рассеянно соображала, а потом задала простой вопрос:

– В силу каких причин здесь именно такой климат?

Ученица замялась и метнула отчаянный взгляд на соседку по парте. Но Маша даже не шелохнулась, чтобы ей помочь, памятуя о ее мелких пакостях на перемене.

– Что ж, ответ поверхностный. Хотя заметно, что ты читала. Так что могу поставить тебе только четыре.

– Ой, поставьте мне пять, пожалуйста. Я же все знаю.

– Нет, Валя. В другой раз ответишь. Сядь.

Когда прозвенел звонок, Валя моментально очутилась возле учительского стола с дневником. И, пока остальные школьники собирали тетрадки и учебники, Валя, преданно заглядывая в глаза Зинаиде Павловне и улыбаясь, попросила:

– Пожалуйста, переправьте оценку. Я же хорошо подготовилась.

Учительница усмехнулась и зачеркнула четверку. Открыла дневник ретивой ученицы и выписала туда оценку на балл выше.

Валя, очень счастливая добытой оценкой, выскочила из класса.

Кто-то из одноклассников подошел к Вале вплотную и внимательно посмотрел ей в глаза.

– Эй ты, кляча! Опять оценку выклянчила, да?!!!

На них теперь смотрел весь класс.

Мальчишка наступал на перепуганную Валю, оттесняя ее. Наконец она оказалась у стенки. Дальше идти было некуда. Она оглянулась вокруг и увидела только враждебные лица. Плотное кольцо лиц вокруг.

– Мы тебе темную устроим! Я возьму молоточек и отобью все твои красивые пальчики! И не будешь тянуть больше ручки! И оценки клянчить тоже! Дай сюда!

Мальчик с силой вырвал портфель у девочки, вытащил дневник и, помахивая им в воздухе, сказал:

– Посмотрим, какие у нас оценки?! Одни пятерки!!!

Кто-то захихикал, кто-то примкнул к нему. Остальные же, видя, что дело принимает серьезный оборот, отступили в разные стороны. Кто-то отвернулся. Моментально вокруг девочки словно образовался вакуум. Пустота и холод. Валя побледнела так сильно, что рыжие веснушки отчетливо проступили по всему лицу.

– Отдай портфель, – взмолилась она, потянувшись к нему.

Мальчик рассмеялся. И кинул его другому. Портфель пошел по рукам. Из него вытрясли содержимое. Разорванный дневник полетел в воздух. Маша не участвовала в этом развлечении. Она стояла в стороне и наблюдала за происходящим. По искаженному страхом и мукой лицу Вали катились крупные слезы. Огляделась еще раз. Помощи ждать неоткуда.

Маше больно было смотреть, как живое личико Вали, которое она привыкла видеть только смеющимся, пусть даже с гримасой насмешки, исказилось сейчас некрасивым ужасом. Страх безобразен. И Марии показалось, что вместе с его появлением Валя теряет свою силу. Свое необычайное очарование. Гнев поднялся в душе. «Как они смеют! Они не стоят ее взгляда!» Что представляет собой эта сила, Маша не знала. Но каким-то непостижимым зрением видела, что она пронизывает Валю всю, с головы до ног. И она ярче светилась в ней, когда Валя двигалась: бежала или танцевала. Или выдумывала гадости и шутки.

Немного позже, стоя в полном одиночестве в углу около развороченного портфеля, Валя неслышно плакала. Отчаяние в ее душе мешалось с безотчетным страхом. «Уйти с урока нельзя. Это прогул. А уж все скажут про меня! Отпроситься тоже. Я заревана. Спросят, почему. Если сказать, почему… Что же меня еще ждет…»

Тут она увидела Машу, читающую по привычке учебник перед уроком, и, собрав кое-как то, что осталось от ее школьного имущества, двинулась к ней. Беззвучно, аккуратно. Как кошка.

– Что ты читаешь? – спросила. И, не дождавшись ответа:

– Можно, я почитаю вместе с тобой? А то мой учебник неизвестно где.

С усилием улыбнулась. Маша увидела эту вымученную улыбку и что-то внутри у нее снова болезненно оборвалось. Чтобы этот нож жалости отпустил ее, она ответила твердо:

– Конечно, можно.

Селедка. Маша и раньше знала, что ее – Валю – никто в классе не любит. Кроме нее. И знала, почему. В своем стремлении достичь желаемого, она не замечает никого вокруг. С другой стороны, кому может мешать ее честолюбие? Ее оценки? Почему она должна равняться на других? У этих других нет той чудесной силы, которой владеет она. Маша видела в «пятерочном» дневнике Вали лишь милое чудачество. Никак не преступление против остальных. Но Валю просто никто не видел глазами Маши. Никто не видел ее сумасшедшей силы.

Хулиган вновь оказался рядом с Валей.

– Нет, я все-таки засучу тебя, Селедка поганая. А то ты не запомнишь урок!

Валя в панике спряталась за Машину спину.

– А ну отойди!!! – прикрикнул он на Марию. Но она не шелохнулась. В мозгу пронеслось несколько сумбурных, сумасшедших мыслей. Отойти? Не отступать? Не отступать – значит встать на одну доску с Валей. И против всего класса. А что это ей сулит? Ничего хорошего. Кроме того, ее сейчас просто отшвырнут в сторону. И все дела. Но отойти она не смогла. Будто приросла к полу. И сама не знала, почему. Некогда было думать. Она сделала это интуитивно. Как в любом бою. Бьешь на автопилоте. Думаешь потом. Поэтому Маша просто стояла. Стояла и смотрела в глаза задиры. Валя дрожала за спиной. Дрожала и всхлипывала. Маша стояла. Несколько секунд злые зрачки буравили ее. Маша не отвела глаз. И он отступил. Уходя, буркнул:

– Тьфу, падаль трусливая. Неохота руками трогать.

Тяжело дыша под грузом своих килограммов, с лестницы вошла Зинаида Павловна. И застыла от увиденной сцены. По одну сторону небольшого холла замерла группа ребят. Все молчали и смотрели на дрожащую у противоположной стены Валю и стоящую рядом с ней Машу. Зинаида Павловна окинула взглядом детей. Немного задержалась глазами на развороченном портфеле. На разодранном дневнике с сегодняшней пятеркой. Встретилась глазами с Машей. Она все поняла. Хотела что-то сказать, наверное, прикрикнуть на учеников привычным менторским тоном, но передумала. Еще секунду постояла и отправилась в учительскую. «А что толку, – думала она по дороге. – Вале родительское собрание не поможет. Загрызут. Только еще больше растравят их родители. Но не сообщить я не могу. Вот ведь… „Чучело“ только полгода назад в общий прокат пустили. Видели они, что ли? Говорила я нашим: нельзя показывать. У нас же сразу примут как руководство к действию. Или это общая тенденция такая? О, Господи!»

С тех пор Валя не отходила от Марии ни на шаг. Будто прилипла. Притихла. Руку больше не тянула прямо под нос учительнице. И оценки не выпрашивала. Старалась не высовываться. Стала как все. По крайней мере, очень старалась стать. Ее больше не трогали. Потому что Валя приняла их условия. А еще она была не одна. Мария всегда рядом. Теперь она, как правило, развлекалась разговором с Машей. Чего раньше почти не было, потому что Валя была целиком у доски, даже если сидела на своем месте. И Маша была счастлива. На географии они играли в города и реки. Кто-нибудь один незаметно находил название. А другой должен был отыскать его на своей карте. Как ликовала Валя, когда Маше этого не удавалось! Как торжествовала победу! Маша готова была специально ей проигрывать. Очень скоро они стали понимать друг друга без слов: только лишь посмотрев в глаза. Однажды они сидели на уроке английского. И переводили текст. В отличие от других, они всегда это делали вместе, низко склонив и сблизив головы. Получалось вдвое быстрее. Валя была счастлива: они первые!

Они нашли в тексте незнакомое слово «enjoy». Одновременно прочли его толкование внизу страницы: «1) наслаждаться, 2) получать удовольствие, 3) обладать».

Валя посмотрела в глаза Маше и рассмеялась, словно прочла пошлый анекдот. Маше не показалось это таким уж забавным. Она просто ловила смех в глазах соседки.

В то время все в классе считали, что Маша влюблена в учителя английского. Такими глазами она смотрела на него. Таким он был для нее авторитетом. Он был старше лет на тридцать. Что ж, положа руку на сердце, Мария могла признаться, что это правда. Его обаяние было бесспорным. Кого же действительно она любила, не знал никто. В том числе и она сама.

Об истории травли круглой отличницы Вали узнали все, от учителей до учеников параллельных классов и их родителей.

«Волчий класс», – говорила Зинаида Павловна. «Один человек только нашелся. Повезло Вале».

Прошел год. Маша шла одна из школы. Дорожка лежала через небольшое поле между домами. Сверстники играли в футбол. Обходить поле было далеко и неудобно. Она прошла его очень удачно. Мяч гоняли все время где-то в стороне. Хорошо, что она не могла видеть себя со стороны. Походка у нее была смешная. Размашистая, крупная. Совсем не девичья. Скорее мужиковатая. Оттого, что все детство она гуляла с отцом. А он ходил быстро. И она так привыкла, что сколько не старалась, отучиться уже не могла. Осенняя грязь покрыла дорожку неряшливыми отпечатками ног. Маша старалась не наступить в слякоть, и от этого ее походка становилась совсем уж неуклюжей. Она уже подходила к краю поля, когда ее сбил пинок. Она упала в грязь. Оглянулась. Над ней стоял мальчишка из параллельного «бэ» класса. Смуглый. Чернявый. И нахально ржал. Над его выходкой, которая показалась всем забавной, мальчишки посмеялись. Маша никогда не сталкивалась с таким хамством. Беспричинным злом. Она растерялась. Кровь пульсировала в висках, а гнев почти ослепил ее. Несколько секунд она ничего не видела. Мальчик убежал. И ей ничего не оставалось, как убраться оттуда. Слезы подступили к горлу. Но она сделала усилие и не разревелась. Стерпела. Дошла до дома и только там дала себе волю. К этому моменту мальчик уже забыл об этом пинке. Забыли и остальные футболисты, разгоряченные азартом игры. Слезы никак не хотели высыхать. Вечером ее мама заметила, что дочка не такая, как обычно. Маше не хотелось ничего рассказывать, но мама заставила ее почти силой. Она была властная женщина. Если бы она не рассказала тогда этот случай, кто знает, как повернулась бы ее жизнь? Может, и не было бы ничего, что случилось много позже.

Утром мама накрасилась, надушилась, надела свою лучшую дубленку, которая выглядела необычайно роскошно и представительно в то время, и отправилась вместе с дочерью в школу.

Маша указала на чернявого парня. Мама поманила его пальцем. Тот подошел. Любопытный класс окружил их кольцом.

Мама очень спокойно сказала ему:

– Если ты, урод гавнистый, еще раз обидишь мою дочь, я не пойду к твоим родителям или учителям, я своими руками тебя в землю зарою. И никто тебе не поможет. Если с ней что-нибудь еще случится, я не буду искать виновных. Виноват будешь все равно ты. Так что я на тебя надеюсь.

Повернулась и ушла. Класс несколько секунд стоял тихо, а потом рассыпался ухмылками и смешками. Обидчик Маши стоял злой и пунцовый.

Настроение было испорчено на весь день. Потому что все его спрашивали: «А чего ты сделал-то?» «Что, решил себе директорскую дочку отхватить и не вышло?» «Ну и чего мамашка так разъярилась-то? Встал у тебя что ли? Когда эта девка на коленках стояла? А дочка увидела?»

От этих слов парень стал еще злее и еще пунцовее. Потому что и вправду испытал мгновенное, сумасшедшее возбуждение, когда увидел Марию на земле.

Прощальная фотография на память. Восьмой класс. В следующем году половины учеников уже не будет. Классы расформируют, и все будет иначе.

Как хорошо, что ее распределили к своим! Двадцать пятая школа, девятый «А»! Мария была счастлива и горда. Главное – она в девятом! Еще каких-то два года – и ее ждет институт!

Этот класс, который Зинаида Павловна назвала «волчьим», Маша считала родным. И не потому, что с кем-то у нее сложились очень дружеские или доверительные отношения. Как раз наоборот. Она часто чувствовала свое одиночество и отчужденность. У нее не было уже подруг. Раньше были. А сейчас нет. В чем было дело? Конечно, в ней самой. В ее позднем взрослении. В отсутствии общих интересов с ровесницами. Когда ее бывшие подружки уже всерьез обсуждали проблемы контрацепции и мужской физиологии, давно живя с молодыми людьми, она читала все книжки подряд и занималась спортом. «Три мушкетера» и «Таинственный остров», «Приключения Шерлока Холмса» и «Всадник без головы», «Последний из могикан» и «Янки при дворе короля Артура». Легкая атлетика. Бег на шестьдесят метров, бег на четыреста метров с барьерами, прыжки в длину, в высоту… как она любила прыжки в высоту!.. бег, бег, бег…

Мария иногда думала, что ей не могут забыть заступничество Вали. Конечно! Она же своим глупым благородством ударила их, как говорится, прямо мордой в грязь, показав, КТО выше нравственно. Это ясно. Любой психолог вам это объяснит. Повторяться… Просто скучно. Но этот класс… Она к нему привыкла. Не хотела что-либо менять.

Многое в поведении сверстниц и правилах жизни, по которым они жили, казалось Марии нелепым и даже смешным. Они без конца подражали друг другу. В советской школе тех времен не было красивых ярких ручек, пеналов, ластиков. Даже скрепки были только простые. Но откуда-то из недр заграницы появились разноцветные скрепки. Они были непрочные, куда хуже русских железяк. И их было мало. То ли по непонятному стечению обстоятельств, то ли в силу созданных кем-то несуразных правил, среди школьниц они стали чем-то вроде валюты. И чем больше имела девочка этих закорючек, тем выше она стояла в глазах всех остальных. Но хуже всего, что одноклассницы Маши прикрепляли эти разноцветные скрепки прямо на лацкан пиджака, рядом с комсомольским значком. Ничего более нелепого Мария просто никогда не видела. И не понимала, почему все, все остальные просто поголовно думают иначе. Это же просто скрепки! Ими скрепляют бумагу! И выкидывают, когда они не нужны! Вместе с бумагой! А прикрепить скрепку к себе Маше казалось немыслимым чудачеством. Она не смогла бы этого сделать, даже если бы во всем мире это стало так же модно, как в их школе. Но самое интересное в том, что чудачкой считали ее, столь равнодушную к замечательным скрепкам!

Мария не соответствовала ни одному неписанному правилу. Во-первых, она была совершенно безразлична к красивым штучкам: ластикам, заколкам, колготкам и т. д. Во-вторых, она никогда не преклонялась перед теми, у кого они были. В отличие от остальных «нормальных», но не столь хорошо обеспеченных. В-третьих, она не могла поддержать разговор на темы модной музыки и мальчиков. В-четвертых, она не умела вести себя с апломбом, как и полагается всякой уважающей себя девчонке. В-пятых, она не носила скрепок. За все эти перечисленные преступления ее ненавидели. Тихо и молча, как когда-то Валю, а вовсе не из-за того, что думала она сама. Не из-за ее «нравственного» заступничества подруги. Ее строй мыслей был гораздо сложнее, а надо было смотреть на вещи проще. Носить скрепки, смотреть в рот тем, у кого их было больше, и кого мама с папой одевали лучше. Вот и все.

Она шла из школьной столовой мимо кабинета директора школы и услышала обрывки разговора:

– … весьма средняя успеваемость. – басил необъятный и солидный директор.

– Пожалуйста, я вас очень прошу…

Маша увидела в распахнутой двери красивого смуглого седеющего мужчину. А рядом стоял тот самый парень, который когда-то пинком повалил ее в грязь. Он очень вытянулся за лето. Стал настоящим верзилой. Выше своего отца. Маша по сравнению с ним была просто лилипуткой. «Длинный, как шланг, и такой же тупой», – подумала она. «В девятый класс напрашивается».

Парень смотрел на своего отца и думал, что ему вообще плевать, возьмет его толстый лысый директор в девятый или нет.

Мария неприятно удивилась, увидев верзилу на следующий день в своем классе. Его звали Олег. Что-то тошно потянуло рядом с сердцем. Какое-то предчувствие.

Уже через пару дней она услышала разговор двух одноклассниц. Они стояли прямо рядом с ее партой. На нее по обыкновению они не обращали внимания. Инна и Наташа. У Наташи была длинная светло-русая коса и огромный нос рубильником. Она напевала популярную тогда песенку Кузьмина: «Симо-о-на-а-а… Девушка моей мечты. Симо-о-на-а. Королева красоты». И заплетала-расплетала косу. Наташа спросила:

– Тебе кто из парней в классе нравится? Ну, в смысле, как думаешь, кто самый симпатичный?

– Конечно, Олег, – ответила Инна.

– У него мужская красота, – согласилась Наташа.

– Да, – продолжала Инна. – У него смуглая кожа. Заметила? Глаза голубые-голубые. А волосы черные. И слегка вьются. Редкое сочетание.

– И ямочка на подбородке, – добавила Наташа.

«Неужели это они о нем?» – подумала Маша.

Олег был на голову выше всех парней в классе. Раньше ребята были каждый сам по себе. Они были разобщены. Но с появлением новенького все изменилось. Быстро. Очень быстро. За несколько дней. Как свободные электроны вдруг притягиваются к ядру, и появляется молекула, так и с появлением Олега бесформенная масса класса превратилась в единый организм с единым мозгом – мозгом лидера. А уж каков был этот мозг…

Была перемена. Олег рассказывал анекдот. Мария сидела за своей партой. Остальные же собрались вокруг него кружком. Девочки смотрели ему в рот и хихикали. Маша не хотела идти к ним. Ей не нравилась вся эта суета вокруг новичка. Она не забыла, как он пнул ее в грязь. Она слышала обрывки анекдота и похабные словечки, видела горящие глаза девчонок, которые вдруг, словно по мановению волшебной палочки все поголовно влюбились в Олега. Она не понимала, почему, но наблюдала за происходящим с какой-то смутной тревогой.

– Ой, Алек, расскажи еще, – сладким голоском попросила Наташа.

– Как ты сказала? Алек? – переспросил Олег.

– Да. Тебе не нравится?

– Всегда меня так зови.

Наташа погрузилась в глубину его голубых глаз и увидела там желание. Ее глаза ответили ему тем же долгим взглядом.

– Иди ко мне, – сказал Олег. Наташа как во сне подошла к нему. Задумалась только тогда, когда оказалась у него на коленях. Она хотела вскочить, но он ласково, но крепко держал ее. Ей стало так хорошо. И оторваться от него все равно не было сил. Так зачем вставать?

Инна присела на его парту. Короткая школьная юбочка веером скользнула по стройным ножкам.

– А нам всем можно тебя так звать? – спросила она.

– Конечно, – ответил Олег.

Его ближайшим другом стал Игорь, самой характерной чертой которого был совершенно пустой взгляд. Он был его правой рукой. Или правым кулаком. Как угодно. Игорь никогда ему не прислуживал. Этим занимался Вова. Смазливый, невысокий и озорной парень. Каждый день после урока он распределял, кто из сереньких отличниц или хорошисток будет писать домашнюю работу за Олега.

На доске красивым учительским почерком было написано: «Контрольная работа». Вова подошел к Инне, положив перед ней копирку:

– Инночка, напишешь Олегу?

– Конечно.

– Только поскорее, ладно? И Игорю вариант. Но это если успеешь.

Пока весь класс, озадаченно притихший, разгадывал ребусы контрольных заданий, Олег и Игорь на последней парте потихоньку играли в карты. Но что-то не сложилось, и Олег слишком громко прошептал:

– Вот с…

– Так, что там? – оторвалась от газеты учительница, глянув поверх очков. Окинула взглядом класс и снова уткнулась в недочитанный материал.

Олег отбросил надоевшие карты и подумал, что не так уж был неправ отец, когда запихивал его сюда. «Здесь вполне можно перекантоваться. А там посмотрим».

На перемене Олег полез в карман. Обнаружил там пустую пачку сигарет. Ее он выкинул в угол и жестом подозвал Пашу – здоровенного рыжего парня. Он был не так высок, как Олег, но отличался недюжинной силой. И потому выглядел старше своих лет.

– Пойди, купи мне сигарет, – сказал Олег и выложил на стол деньги.

– Там холодно, раздевалка закрыта, а до магазина бежать и бежать.

– Ну, так ты идешь?

– Нет. И вообще, шланг, я тебе не шестерка.

– Как ты меня назвал?!!!

Олег отодвинул парту и заехал Паше ногой. Рыжий здоровяк упал. Олег вскочил и бил его, бил… К нему присоединился Игорь.

– Ну, так как меня зовут? – спросил он Пашу, утомившись.

– Алек, – пролепетал тот.

– Не-е-т, дорогой. Алек я только для девочек. А для тебя – Олег. Ты понял?

– Понял.

– У меня есть сигареты, – сказал Петя Молодцов.

– Так что ж ты молчал? – спросил Олег.

– Так никто ж не спрашивал.

Олег пошел к выходу из класса. Парни всей кучей двинулись за ним. Олег кивнул Паше:

– Пошли.

Побитый здоровяк поплелся за всеми.

Олег стал некоронованным королем класса. Парни все хотели походить на него. Его жесты и манера держаться, даже его прическа – перенималось все. Девочки обожали его.

Игорь, его друг, вовсе не был столь популярен. Некрасив и замкнут. Свирепее Олега. В нем проскальзывала иногда слепая, холодная жестокость. Серый кардинал. Он, а не Олег, был лидером в их дружбе. Потому что был злее. Только об этом мало кто догадывался. Олег – на виду. Проявляет себя. Прежде чем ударить, он крикнет. Игорь – будет бить молча. Принимать удары тоже. До конца. Олег – лишь отражение Игорева зла. Подражание – основа стаи. Игорь и Олег – две головы одного дракона.

Мария по-прежнему сидела на первой парте. Но уже без Вали. Бывшая подруга очень изменилась. Стала современной девчонкой. Стала такой, как все. Но ведь она этого хотела. Однажды она обратилась к Маше:

– Слушай, у тебя, небось, и компании своей нет. Чем ты занимаешься в свободное время?

– Читаю.

– Нечего сказать, отпадное занятие для девушки. Жизни ты совсем не видела.

– Ничего. Я учусь на твоем примере.

Валька хихикнула.

– Ты посмотри на себя в зеркало. Ты смотрела? Волосы зализаны в конский хвост, прямые, как пакля. Ни одного модного прикида. С тобой даже пройти рядом стыдно. А портфель? Прямо умора.

– А чем он плох?

– Детский. Ты пойми, я же ради тебя говорю.

Маша молчала.

– Отгадай, что это?

С этими словами Валя разжала кулачок. В ладошке лежало две таблетки. Маша опять промолчала.

– Это колеса. Слабый наркотик. Хотела бы взять одну?

– Нет.

– Почему? Ты так всю жизнь проживешь и ничего не увидишь. У меня, например, компания своя во дворе. Собираемся в подвале. А колеса я попробовала раз и все. Больше не буду. Но попробовать-то надо. В жизни все надо испытать. А ты прям не как все. Тебя не бывает. Белая ворона.

Вернувшись домой, Маша посмотрела на себя в зеркало. Белая блузка, застегнутая «под горлышко», длинная школьная юбка, бледное лицо без следов косметики, грустные глаза, впалые щеки, бескровные губы, некрасивый хвост сеченых волос. И весь вид очень невыразительный. Старый зеленый портфель. Не на ремне через плечо, а с простой ручкой. Комсомольский значок на левом лацкане синего школьного пиджака. «Пеппи Синий Чулок», – подумала она.

Она посмотрела на школьную фотографию. И здесь она все в той же голубенькой кофточке. У нее была только одна кофта и одна юбка. Рукава на кофте уже короткие. Она носила эту одежду вот уже три года. Не потому, что родители были бедны и не могли себе позволить прилично ее одеть. Как раз наоборот. Побывали за границей. Имели чеки. А сейчас ее мама работала в правлении торговли. Но одевать дочь не хотела. А зачем? Чтобы она загуляла? Нет. Ей учиться надо. А то начнутся проблемы: мальчики, аборты. Еще в подоле принесет. Не дай бог, конечно. Маша знала, что другие дети выпрашивают у родителей вещи, даже закатывают истерики. Маша так не могла. За все детство она не попросила ни о чем. Что ж поделаешь, если ее не одевают? Может, не заслужила. Но додуматься до того, что это делается специально, чтобы она не гуляла, она, конечно, не могла.

Мария с тоской смотрела на фотографию. Красавица Инна. Пухленькие губки, нарочно чуть выставленные вперед, как для поцелуя, распахнутые огромные глаза с длинными накрашенными ресницами. Томный, сладкий, наглый взгляд. А рядом – Мария. Совершенно бесполый вид.

Маша сидела на своем месте, когда над ней выросла фигура Олега.

– Так. Отличница, бля. Сегодня пишешь мне алгебру.

– И подсказываешь историю мне, – добавил его друг Игорь.

Олег бросил тетрадку.

– Не буду, – тихо, но отчетливо сказала Маша.

Олег секунду непонимающими глазами смотрел на нее, а потом разразился громким матом. Класс притих. Он ругался так, как Маша просто никогда не слышала. Ей почему-то стало страшно. Страшно не этого здоровенного грубого парня, а безмолвствующего класса, подчиненного ему. Маша не умела так ругаться. Она вообще не умела ругаться. Упрямо молчала. Олег бросил:

– Сука.

И забрал тетрадку. Боль обиды еще долго жгла ее, горечью застряв где-то в горле. Она была беспомощна. Абсолютно. Совершенно беспомощна. Олег шумно играл в карты на последней парте, по ходу дела задирая девчонок, которые специально уселись перед ним и его друзьями, кокетливо стреляя глазками и смеясь их не слишком тонким шуткам. Олега приятно волновала их близость. Они не обижались, если положить руку им на колено. На горячее колено в тонких колготках. «Эта дрянь, как ее? Машка… Она у меня еще попляшет. Умолять меня будет… Интересно» – думал он, глядя на девчонок рядом. – «Кто быстрее даст? А может обе? Вот дуры». И он улыбнулся своим мыслям. А заодно и девчонкам.

Мария готова была разреветься от пережитого оскорбления. Но не могла себе этого позволить. Это означало бы проявить свою слабость. Она держалась. Держалась из последних сил.

«Они еще перессорятся из-за меня», – думал Олег, размашисто подмигнув одной из красавиц. «Вот будет здорово. Я буду иметь обеих. Что бы они сделали, если бы знали, что я о них думаю?!»

Девочка, поймавшая его взгляд, кокетливо склонилась над партой, обнажая маленькие округлости грудей в глубоком вырезе блузки. Чтобы заглянуть в его карты. Олег даже не посмотрел на нее. Просто встал, кинув карты, и бросил на ходу:

– Курить пойдем?

И зашагал, ни на кого не оглядываясь.

Девочка надула губки ему вслед:

– Ты нас не любишь. Вечно исчезаешь.

– Я люблю, – крикнул он. – Я всех люблю!

Вообще, Олег был абсолютным властелином класса.

Круглая отличница, гордая и неприступная красавица Инна даже не оглянулась, когда он сзади на ходу обнял ее за талию и провел рукой по округлой ягодице под короткой школьной юбкой. Маша бы ничего этого не видела, потому что не стремилась видеть, но он проделал все это прямо перед ее носом, у первой парты. Инна гордо улыбнулась.

«Вожак обезьяньей стаи», – подумала Маша.

Она попала в немилость к «властям». И это понял каждый, вплоть до последнего, ученик в классе. С ней перестали общаться. Перекинуться парой слов – это еще туда-сюда. Но больше… Те, кто раньше охотно болтал с ней, шел вместе из школы, словно отгородились теперь от нее невидимой, но очень прочной стеной. И Маша знала, из чего сделана эта стена. Из страха. Они все боялись его. «Трусливые собаки», – думала Маша. И, конечно, была неправа. Нельзя ждать от людей слишком многого. Никто не хотел наживать себе осложнений в жизни. Никто не хотел замечать ее.

Маша поняла: случись с ней что-нибудь, ей никто не поможет. Они молча покроют любой его шаг. Все. Все до единого.

Была перемена. Кто-то из девушек тихо разговаривал:

– Толку-то. Машка этого не поймет.

– Да никто над ней не смеялся бы, если бы она не была такой дурой. Зачем смеяться над человеком, который не обижается?

– Ага. Петька, вон, Молодцов. Над ним тоже издеваются. Ну и что? Дружит же он с Олегом. И со всеми.

– В ней говна много. Гордая очень. Шуток не понимает ни фига.

– Вааще ниче не просекает.

– А что, не правду разве говорят? Одевается, как девочка. Не знаю, по-моему, ей никто не интересен.

– А она кому интересна, спроси? Хоть бы волосы распустила.

– Да, ну. Она их моет, небось, раз в две недели.

– А вшей у нее нету, как думаешь?

– Фу, гадость. Я к ней теперь прикасаться не смогу.

Маша как всегда сидела за первой партой. Одна. Кто-то за спиной выкрикнул:

– Как вы думаете, зачем ей такой хвост?

– В чай макать! – ответили ему.

– Чтобы скальп легко было снимать!

– Чтобы подтираться им!!! Майка-то короткая!

Маша шуток не поняла. Как и предполагали болтушки-соседки. Оскорбилась до слез. Пулей выскочила из класса. Она ничего не могла ответить на их насмешки. Не нашлась, как ей быть. Она, к сожалению, не видела себя со стороны, не видела, как глупо выглядел ее побег. Глупо и забавно.

Смеялись все. Нельзя было не смеяться. Ее заносчивость и обидчивость были уморительны. После того, как все успокоились, девушки продолжили разговор:

– Вот размазня! Что ей, трудно было ответить?

– Ненавижу таких!

Маша вернулась в класс. Еще с порога услышала какое-то шуршание. Увидела ухмылки. И все поняла. Легкий шепоток, как ветерок, пробежал по рядам. Ее портфель был в руках Вовы, парня с соседнего ряда. Он помахивал им в воздухе.

– Вот. Смотри, – сказал он. – Хочешь взять?

Все повторилось. Как когда-то с Валей. Только Маша не плакала и не прыгала за своим портфелем. Знала – не отдадут. Просто смотрела. Из портфеля вынули все. Учебники и тетради пошли по рукам. Вова порвал портфель. Старый зеленый портфель. Маша его любила. Немодный – ну, и что? Люди, бывает, привязываются к старым вещам. Любила потому, что так долго держала его в руках. И вот он валялся разорванный на полу. Маша села. Олег ничего не делал. Он просто смотрел, как все делают за него. Каждый, к кому попадали Машины вещи, считал своим долгом как-нибудь испортить их. Валя, которая когда-то пряталась за ее спиной, бледная и перепуганная, теперь развлекалась с ее вещами не хуже других. Да что там не хуже! Гораздо усерднее! Она ведь все привыкла делать на «отлично». К тому же труднее простить благородство, чем низость. А Маша была с Валей благородна когда-то. Она так думала. А что действительно ею двигало, было загадкой. Для нее самой. Мария была уверена, что человечность и дружба. И, конечно, Маша уже получила свою долю удовольствия, делая добро. Теперь не вправе ждать его. Потому что такса за добро – зло. А истинная плата за зло – добро. Умом легко это понять. Но нелегко принять сердцем. Слезы запросились на глаза.

В класс случайно заглянула Зинаида Павловна. Она уже ничего не вела в этом классе, просто искала другую учительницу. И как раз застала Валю с портфелем в руках.

– Чей портфель? – спросила.

Маша встала. Она ничего не могла сказать. Горло сдавил спазм.

Зинаида Павловна перевела взгляд с Маши на Валю. Она все вспомнила.

– Валя, – сказала она. – Ты-то как можешь?

И, не дождавшись ответа, ушла. А Маше стала стыдно, что за нее заступилась учительница. Словно это ее уличили в чем-то непотребном. И была злость на учительницу. Она почувствовала себя еще более ущербной после ее слов. Потому что учитель – не авторитет для этой банды. Скорее наоборот. Неужели она надеялась, что еще сможет понравиться своим обидчикам? А слабый голос Зинаиды Павловны уронит ее в их глазах? Да, это нехорошо. Это малодушие. Но кто может жить только так, как хорошо и правильно? Перемена все тянулась и тянулась. Слезы снова навернулись на глаза. Машины вещи ручейками стекались к одному единственному столу. Столу Олега. Он не рвал, не портил их. Наоборот, обращался с ними подчеркнуто осторожно. Беря их одними длинными сильными пальцами, словно боясь испачкаться. Или, напротив, боясь испортить их. Так обращаются со старинным фолиантом, переложенным тончайшей бумагой, которую легко порвать. Он рассматривал оценки в дневнике, всматривался в загогулины ее почерка, листая тетради. Мария не видела, что происходит с ее вещами, безумно боясь, что все разглядят слезы в ее глазах. И потому не могла видеть странной улыбки на губах Олега, когда все ее вещи лежали перед ним. Он прикасался к ним издевательски аккуратно, со смаком. Он священнодействовал. И хорошо, что Мария его не видела. Все равно не поняла бы, чему он улыбается. Нормально, как все люди, улыбаться он не умел. Губы кривила нескладная гримаса. А он при этом рассматривал жучка, нарисованного на последней тетрадной странице.

«Божья коровка. Полети на небо, принеси мне…»

Олег захлопнул тетрадь и жестом руки показал, что ее вещи ему больше не интересны. Тетради и учебники по цепочке потянулись к столу Маши. Вскоре на нем выросла неровная, растрепанная горка. Мария стала парией.

– Мне нужен новый портфель, – сказала она вечером маме. – Мой порван.

– Почему?

– Упала.

Предательство Вали и то, что она старалась больше других, выслуживаясь перед «начальством», Мария перенесла легко. Вале исполнилось пятнадцать. И та волшебная сила, которая жила в ней раньше и которая обладала такой властью над Марией, почему-то бесследно исчезла. Валя и в самом деле стала такой, как все. Ее очарование растаяло. Для Марии.

Нужно ли говорить, что отчуждение класса и одиночество Маши стало еще более глубоким? Она жила словно в безвоздушном пространстве. Никому не было до нее дела. А те, кто в принципе ничего плохого ей не хотел, были осторожны. Ведь если команде Олега надоест изводить Машу, они могут заняться ими!

Каждый раз, возвращаясь или впервые входя в класс, Маша ждала какого-нибудь подвоха. Любой гадости. Унижения и смеха. Что они придумают сегодня? Нет стульев за ее партой! Она растерянно огляделась вокруг. Все сидели и делали вид, что не обращают на нее внимания. Некоторые стулья были свободны, но на них стояли сумки. И, как нарочно! Все стулья под сумками были ближайших друзей Олега. Маша подошла к Вове, и взялась за его дипломат, говоря:

– Я возьму стул.

– Убери руки! – рявкнул Вова. – Руки убери! Не видишь, что ли, что он занят?!

Маша еще раз окинула взглядом класс. Большинство делало вид, что ничего не видят. Мария вернулась к своей парте. Взяла портфель (чтобы за время ее отсутствия с ним что-нибудь не сделали), и хотела выйти из класса. Спросить стул где-нибудь еще. Ей преградил дорогу Олег. Игорь крикнул ему:

– Не дай ей смыться! Щас жаловаться побежит!

«Ну, что же ты так испугалась?… Убил бы тебя…»

Маша подумала, что сейчас Олег ее ударит. Такое зверское было у него лицо. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Потом Маша отвернулась от него. Пройти было невозможно. Олег быстрым движением скинул дипломат Вовы и, схватив стул, поставил его за машину парту. Но из рук его не выпустил, как бы приглашая ее сесть. Противная улыбочка кривила его рот. Все уже заранее начали пересмеиваться. Маша поняла: это новый его трюк. Стоит ей попробовать сесть, как он стул уберет. Они так и стояли, смотря друг на друга. В конце концов, Олег пожал плечами и отошел. Мария опустилась на злополучный стул.

Спину ей жгли взгляды. Теперь так было всегда. Она сидела за первой партой. Она никогда не оборачивалась. Все, что могла себе позволить – это слышать ненависть звуков за своей спиной. Иногда с горькой усмешкой вспоминала «Белый клык» Джека Лондона: вожака упряжки ненавидят все бегущие сзади собаки. Ведь им кажется, что он убегает от них! Догнать его они не могут: мешают постромки… Зато отыгрываются на стоянках (переменах в школе)…

Мария стала как сосуд. Сосуд со слезами. Она всегда носила их в себе. И с каждым днем требовалось все меньшее и меньшее потрясение, чтобы всколыхнуть их.

Мария устала. Будто несла в себе невообразимую тяжесть. Она постоянно думала о своем отчаянном положении. Каждый день. Каждый час. Каждую минуту этого часа. Выхода не было. Так бывает только в юности. Выхода не было. Ее мысль билась, как бабочка в пыльное стекло. Выхода не было. Мать – никогда не была ей близка. Сама идея о ее вмешательстве приводила Марию в ужас. Теперь недостаточно надеть шикарную дубленку и выступить нахрапом на Олега – вожака стаи. Это раньше можно было. Маша представила, как мать будет на него орать. Он – ржать ей в лицо… Отец был когда-то близок Марии, но теперь отошел, затушевался, она выросла… Да и не пошел бы он разбираться… Марионетками родители приходили в дом, где Мария, не в силах учить уроки, часами думала, думала, думала… ждала их… Зачем? Чем могли они помочь? Они – тени… Мария очень изменилась. Вздрагивала от шума. Ей было так пусто. ПУСТО. Иногда она думала: на что она, собственно, может пожаловаться? Что ей сделали? Ничего плохого. Запугали. Больше ничего. Физически ей не причинили зла. Никто. На что жаловаться? Но!!! Как описать зло, что разлито в воздухе, в густом воздухе ненависти, который невозможно вдохнуть?! Порвали портфель? Высмеяли? Глупость. И как измерить ее боль? В вольтах? В джоулях? В косых взглядах? В молчании? Голова раскалывалась. Ее мысль, ее страх был как крючок, на который было подвешено ее сознание. В нормальном состоянии ни одна мысль не задерживается в голове очень долго. А тут она была цепкой, как щупальца осьминога и липкой, как плевок. Она уже не верила, что ее жизнь когда-нибудь будет чем-то кроме душевной боли, унижения и постоянного, неотвязного страха. Что такое страх, способен понять только тот, кто испытывает его сейчас, в данную секунду. Поэтому его трудно описать. Он делает существование невыносимым. Это знают душевно-больные. «А может, глупо так трусить?», – в порыве редкого просветления говорила она самой себе. В самом деле, ну что они могут ей сделать, кроме оскорблений и издевательств? Мария не знала, чего конкретно она боится. Несомненно было одно: сила не на ее стороне. Именно страх заставлял ее видеть эту школу столь мрачной. Он делал ее уязвимой. Маша знала, что бояться нельзя. Она иногда думала, что Олег, как собака, чувствует ее страх. А пока это так, он бесконечно опасен для нее. Но ничего поделать с собой не могла. Кроме одного. Она заставляла себя ходить в школу снова и снова, чтобы страх снова и снова вспарывал ее душу, понимая, что, возможно, настанет момент, когда она не сможет делать и этого.

Но неожиданно наступил день, когда Маша вновь ощутила себя счастливой. О, этот день она не забудет никогда! Когда она вошла в класс, все было спокойно и тихо. Ее стул был на месте. У нее отлегло от сердца. Она слегка проверила его. Он не качался и стоял вполне устойчиво. На нее никто не обращал внимания. Все как обычно. Она села. И вдруг к ней подошел один из одноклассников. Он был самый тихий и робкий из всех. Тщедушный, с узкими плечами и незначительным, ничего не выражающим лицом. Лицом, которое никогда не запоминается. Он ей улыбнулся. Улыбнулся! Мария опешила. И что-то попросил. От радостной неожиданности Маша никак не могла понять, что ему было нужно. Тогда он сам раскрыл ее тетрадку и что-то сверил со своей. А потом сказал «Спасибо», быстро наклонился и поцеловал ее в щеку. Все дико загоготали. Но Марии было все равно. Она сидела обалдевшая и счастливая.

След его губ распустившимся цветком горел на ее коже весь оставшийся день.

Она тоже улыбнулась ему в ответ. Кто-то засвистел, кто-то заорал «У-у-у!», кто-то громко причмокнул губами, остальные ржали. Олег сидел, безучастно глядя на этот содом. Парень спокойно сел на свое место. Мария не могла оторвать от него взгляд. Как она раньше его не замечала!? Как, почему? Неужели она ему нравится? Она, которая не симпатична никому. Невзрачная скромница. Но этот поцелуй разбудил ее. В ней с каждой минутой росла волна протеста против всех, всех, всех, кто ее окружал. Кроме этого парня. Если она непривлекательна и издергана, значит, ей не хочется быть любимой?! Так что ли?! Они все, все так думают. Но это неправда! Иногда, нечасто, но все же она мечтала, как какой-нибудь мальчик предложит ей свою дружбу, возьмет ее руку в свои пальцы и пригласит в кино. А теперь у нее есть поцелуй. И он останется с ней, что бы ни случилось. Поцелуй! Легкий, как ветерок, и надежный, как печать. Наконец-то она обрела друга. До сих пор никто не осмеливался приблизиться к ней, как будто она была больна проказой. А он смог! Значит, он такой же, как она! Теперь она не одна. Словно оковы упали с ее плеч. Мария почувствовала себя восхитительно свободной. Радостно, покойно стало на душе. Ей казалось, что даже дышит она теперь свободней. Из школы она не шла. Она летела. Парила где-то совсем невысоко, но очень плавно. Теперь перед ней новая жизнь. В которой ее ждут только победы. И счастье. Ночью она долго не могла уснуть, потому что непослушные, сумасшедшие мечты бередили ее воображение, мечты, непременным участником которых был парень, столь храбро оставивший свой поцелуй на незаживающей от него щеке.

Мария думала, что теперь у нее есть защитник. Правда, после того поцелуя он вовсе не обращал на нее внимания. Но она гнала предательские, грустные мысли, которые могли бы вспугнуть ее маленькую влюбленность. Напрасно искала она его взгляда. Если она ему не нравилась, зачем же он ее поцеловал? Наверное, он слишком робок. Маша дышала теперь легче, смотрела на жизнь проще и даже почти примирилась в душе с жестокими сверстниками. Но почему же страх не отпускал ее? Почему он все равно оставался с нею последним? Даже теперь, когда она была почти счастлива? Мария не могла ответить себе на этот вопрос. А потому по-прежнему самым тяжелым днем недели для нее был понедельник. Практика в строительном техникуме. Мальчики – каменщики, девочки – штукатуры-моляры. Теорию читали всем вместе, в одном классе.

Техникум всегда был пуст. Видимо, не пользовались спросом рабочие профессии. Длинные гулкие коридоры и темные классы. Так что школьники чувствовали себя здесь особенно свободно. Все, кроме Маши. Здание стояло далеко от жилых домов. Рядом была старинная усадьба, выходившая вместе с техникумом окнами на реку Пахра. Редкий пешеход ходил этими тропинками.

Она сидела одна за партой: с ней давно уже никто не садился. До прихода лектора техникума оставалось еще как минимум минут пятнадцать. Класс уже весь был в сборе. Горел яркий электрический свет, потому что мгла пасмурного осеннего дня не могла добраться до всех столов. Олег взглянул на Машу. Она сидела тихо и смотрела прямо перед собой. Ему было скучно. Здесь просто нечего было делать. Карты надоели. Его окружала все та же свита. Девочки улыбались. Он им тоже. Толстушку Наташку он посадил к себе на колени.

«Хорошо как» – думал он. «Скучно только. Надо бы всех развлечь».

Олег согнал Наташку с коленок. Через весь класс подошел к столу Марии. Она видела боковым зрением, как он идет, но старалась сделать вид, что не замечает этого.

«Что он выкинет?» – пронеслось в голове. Олег подсел на свободное с ней место и взял ее за руку. Маша ее выдернула.

– «Послушай, хочешь, пойдем куда-нибудь?» – спросил он серьезно.

Все заулыбались. Послышались отдельные хи-хи. Олег говорил без тени улыбки. Но от этого было только смешнее. После каждой следующей фразы ученики веселились от души, уже открыто хохоча во все горло.

– Пошел вон.

Маша старалась придать себе строгий и спокойный вид, что в сочетании с серьезностью Олега выбивало слезы от дикого гогота у всех без исключения.

– Ну как, тебе понравилось, как целует этот…? Посмотри на него. Гавно. Это я его заставил.

Мария вздрогнула. Боль комком подкатила к горлу.

Олег плюнул прямо на пол.

– Но тебе было приятно, да? А представляешь, как тебе будет хорошо со мной?

Все заржали. Олег обнял ее за плечи. Смех.

– Сходим в кино, а? На последний ряд.

Смех. Маша скинула его руки. Она сидела прямо, вся внутренне сжавшись в камень, и смотрела перед собой в пустоту.

– Я тебе не нравлюсь? Будет отпадно. Обещаю.

Смех. Маша, отвернувшись, молчала. Она слышала его дыхание. Ее сердце бешено колотилось. Как загнанный зверек. Зверек в каменной клетке.

Вдруг Олег положил голову ей на колени. Маша вскочила. Одноклассники покатывались со смеху.

Что-то в ней поломалось. Не в душе, а в теле. Была боль. Мария точно не смогла бы сказать, когда впервые эта боль родилась. Она возникла из ничего, непонятная, пугающая. Она вспыхивала то в одном месте, то в другом. Ныло сердце. Ныли нервы между ребрами. А после слез с ней всегда происходило одно и то же. Это состояние было даже приятным. Нечто вроде анестезии. Так она сама его называла. Когда ничего не чувствуешь. Прежняя боль уступает место полнейшему безразличию. На все наплевать. И на всех. Не думаешь, что будет. Просто радуешься любой мелочи. Радуешься всему, что не связано с источником недавнего страдания. Возникает иное ощущение реальности. Как под наркотиком. Чувства спят. Мозг работает как часы. Холодно и четко. Расслабленная пустота в голове. Половина всех мыслей, которые в нормальном состоянии мозг мусолил бы и так и сяк, просто проходят мимо, никак не задевая. Но чем чаще это повторялось, тем дольше были слезы и короче анестезия. Так Мария падала в депрессию.

Она старалась меньше ходить в школу, изыскивая поводы для болезни. А, когда ходила, каждый день повторялось одно и тоже. Олег со всей компанией одноклассников курил за трансформаторной подстанцией. Именно это место не было видно ни из одного школьного окна, поэтому можно было спокойно курить, никого не опасаясь. Мария шла из школы. Она слышала их смех и понимала, что ржут они над ней. Над скучной безответной скромницей. Других таких, наверное, во всем свете не сыщешь! Ворона белая. Динозавр не вымерший. Иногда вперемежку со смехом вслед ей летели похабные словечки.

– Ей надо налимонить… – сказал кто-то из их компании.

– Да она просто ни на что не способна, – возразил ему другой.

– Ее и сукой-то назвать нельзя, – вторил еще кто-то.

Олег смачно сплюнул:

– Гипербола. Кривая.

А Маша шла и словно спиной чувствовала все то, что о ней говорилось. И еще она чувствовала что-то нехорошее, черное, что нависало над ней. Предчувствие томило ее.

Оно ее не обмануло. Как не обманывало еще ни разу. Сегодня она дежурила. Мария осталась одна. Парень, который был поставлен с ней в паре, конечно, ушел. Да и не нашлось бы такого, кто не счел бы дежурство с ней ниже своего достоинства. А Маше были уже давно безразличны такие мелкие штришки ее теперешней жизни. Даже проблеска возмущения не всколыхнулось в душе.

Намочила тряпку. Вытерла доску. Наскоро подмела.

У трансформаторной будки уже никого не было. «Неужели все выкурили? – подумала она. – Как хорошо». Но что-то незримо носилось в воздухе, когда она шла мимо. Какое-то странное оцепенение навалилось на нее. Как будто кто-то сзади лег ей на плечи. Тяжести в ногах не было. Просто идти не хотелось. «Я устала, наверное». Ее кто-то держал. И от этого замедлился шаг. Это ей казалось. Вокруг никого не было. Маша шла привычной дорогой домой. Через поле, где когда-то Олег пнул ее в грязь, через вереницу однотипных девятиэтажек, выстроившихся по линейке, как солдаты на смотру. Вот и ее дом. Двор здесь больше, чем остальные. Череда домов прерывалась, и ее дом вкупе с пятиэтажками образовывал четырехугольник. Мышеловка. И вот здесь-то, завернув за угол, Маша и увидела Олега. И его самых верных холуев. Всего их было пятеро. Ближайший друг Игорь с пустым взглядом, здоровенный рыжий детина Паша, красавчик Вова, Петя Молодцов и Олег. Петя исполнял ту же роль при Олеге, что и шут при царе. Полноватый, с мягкими, нежными, почти женственными чертами, он кривлялся, чтобы развлечь всех. Над ним тоже издевались. И из-за внешности и из-за очевидной слабохарактерности. Но он сносил насмешки так, будто они ему нравились. И нарочно давал для них повод. Зато он был при царе. Его прозвали Петух.

Петя всю дорогу думал: «Ну, я влип. Кабы знать заранее, что ему в голову придет, дебилу этому… Ни за что бы не пошел. Ну, ничего. Что-нибудь придумаю. Выкручусь как-нибудь». Но идеи что-то не шли и не шли. «Может, сказать, что у него не встал на такую уродину? Да. Это на крайний случай».

Маша отскочила чуть в сторону, чтобы они ее не заметили. Компания вошла в ее подъезд! Зачем?! Ни из их класса, ни из параллельного в нем не жил никто, кроме Маши. Неприятная капелька-льдинка скатилась по позвоночнику. Она могла бы пойти к однокласснице. Зина неплохо относилась к ней, хотя при всех и давала понять, что Маше не стоит на нее рассчитывать, и держалась подальше. Но не выгонит же она ее! В конце концов, можно поехать к маме на работу. Но это далеко от города… Нет денег! Совсем. Ни копейки. Впрочем, ей их и не давали никогда. Но если войти в задний тамбур автобуса и затеряться в толпе, кондуктор может и не заметить… Пока заметит, пока выгонит. Остановки по деревням длинные… Можно просто переждать где-нибудь…

Как-то давно Валька болтала с ней:

– Ох, – вздыхала она томно, – учиться надоело! Сегодня лит-ра последняя. Все уходим. Уже договорились, – добавила гордо. – А ты пойдешь, надеюсь?

– Не знаю.

– Как это? Все уйдут, а ты доложишь, да?

– А что я буду делать, когда уйду?

– Ну, не знаю. Отдыхать. Гулять.

– Я не хочу.

– А чего же тебе надо-то?

– Хотела пойти на литературу.

– Я знала, что ты… Но не до такой же степени!

Помолчала. Потом зачем-то сказала:

– А мы во дворе вечером в бутылочку будем играть.

– Во что?

Валя расхохоталась. Марии очень нравилось, когда она смеялась. «Ей очень идет», – подумала она.

– Знаешь, когда я в бутылочку первый раз играла? Еще в младших классах. В лагере.

– А что за игра?…

Олег хотел закурить, но передумал. Ему вдруг представилось, как вскинет она глаза, когда увидит его здесь. И жар разлился в паху.

– А что мы будем делать? – бодренько спросил Петя.

– Это точно здесь? – не ответил на его вопрос Олег.

Петя затравленно кивнул. Олег достал ключ и начал писать на побелке подъезда: «Маша…»

Странное дело, если раньше, у школы, что-то держало ее, сейчас, наоборот, толкнуло идти. Зачем? Чтобы испытать судьбу? Глупо. Но как и в случае с Валей, когда она стояла и смотрела в глаза ее обидчику, Мария не владела собой сейчас. Она была как орудие в чьих-то невидимых руках. Все делала на каком-то инстинкте. Автоматически. Будто это была не она. Чужое тело. Чужие руки и ноги. Чужой мозг. Чужие мысли. Была чья-то неведомая страшная власть над ней, которая гнала ее к этой неизбежной опасности. Ей было страшно. Безумно страшно. Но свернуть она почему-то не могла. Лифт открылся на последнем, девятом этаже. Здесь она жила. Маша сделала несколько шагов и застыла. Этажом ниже раздавались голоса. Уверенный нахальный голос Олега, грубый – Игоря, подхалимский смех Вовы. Маша поняла – они ошиблись этажом.

Олег сказал:

– А мы ее сейчас разыграем. Кому первому достанется. Давайте в круг сели все. Сыграем в бутылочку.

Рыжему здоровенному Паше не нравилась эта затея. Он бы и рад был уйти, но знал: нельзя. И сила ему не поможет.

И вдруг Петю осенило: надо заставить его нервничать. Он сказал:

– А вдруг кто застанет? Это же срок.

Олег фыркнул:

– Ты за пять минут не успеешь?

Все заржали. Но как-то невесело.

Маша стремглав бросилась к своей двери. Как она ее открыла – не помнила. Захлопнула и сползла на пол.

«Они все думают, что я их сюда привел Машку насиловать. А зачем я здесь?… Напугаю дуру».

Мария все еще дрожала. Дыхание было таким затравленным, что ей казалось: оно должно быть слышно за дверью. Сердце прыгало. Тряслись руки и ноги. И отказывались двигаться.

Она не умела молиться. Долго плакала, стоя на коленях, уткнувшись лицом в сиденье дивана. Тихо и нудно ныло сердце. И вдруг оно распалось на мириады маленьких сердец – не больше точки. Все они болели сразу и по всему телу. То вспыхивая, то угасая. То в одном месте, то в другом. Как звезды. Слезы капля за каплей выжигали в ней все. Они вынимали ее душу. Ей было так плохо, что она с трудом понимала, что происходит. Как всегда после слез, душа была опустошена. Чиста и тиха, как вода в глухом пруду.

И вдруг Мария замерла. Было очень тихо. Она почувствовала чье-то присутствие за своей спиной. Ей стало так страшно, что повернуться не было сил. Она ведь знала – там никого нет! Там никого не может быть! По спине пробежал холодок снизу вверх, охватив плечи и шевельнувшиеся от ужаса волосы…. Ей очень хотелось повернуть шею, но она не могла.

Потому что знала – там кто-то есть.

И в это самое мгновение поняла, совершенно четко осознала, что у нее все будет хорошо. Невероятное спокойствие обняло ее, как теплым покрывалом накрыв ее всю, всю, всю – с головы до ног. Ей казалось, она пьяна, до такой степени ей стало хорошо. Ей казалось, она куда-то погружается. Куда-то глубоко. Все ниже, ниже. Но не до дна. Так она расслабилась. И слезы вновь хлынули из глаз. Но это были не те слезы, которые рвались из нее пять минут назад. Она плакала и понимала, что счастлива. Счастлива: ни с того, ни с сего. Маша подумала, что многое бы отдала, чтобы узнать, что же еще ее ждет. И вдруг пришел ответ!!! Она не услышала его, как слышат звуки. Просто это была информация, возникшая в мозгу. «Хуже этого ничего не будет». «А что будет?» Ответа не было. Тогда Мария силой воображения стала представлять себе тот или иной исход ситуации. И ответ приходил. Как правило, односложный: «Да» или «Нет». Но самое интересное, что она узнала в этот день, это то, что она ни на кого не похожа. И так далеко отстоит от своих сверстников и мучителей, как раньше и представить себе не могла. Раньше она равняла себя на них. А сегодня узнала, что это нелепо и неправильно. И сказала себе: «Это я. Я – белая ворона». Они сами выделили ее из своей среды. Выплюнули, как инородное тело. Так тому и быть.

Сейчас она понимала, что управляло ей, когда она не знала, что ею движет. Она и раньше владела этой силой. Но несознательно. Теперь Маша стала сильней.

Мария долго не хотела рассказывать ничего родителям. Она слишком хорошо понимала, что их «помощь», их вмешательство может оказаться для нее роковым. Дарованная ей из ниоткуда сила знать еще непроизошедшее давала ей уверенность, но эта уверенность была запрятана глубоко внутри. Внешне же ее ощущения были таковы, что сегодня она дошла до последней черты.

– Мама, – сказала она. – Я не пойду завтра в школу.

И она рассказала ей кое-что, сильно смягчая краски.

– Тебе нужно уйти из этого класса, – сказала мама. – Хочешь, переведем тебя в другой класс, в параллельный, или в другую школу?

– Лучше в другую школу.

Папа, выслушав ее, сказал:

– Коллектив не может быть неправ, дочка. Вообще, когда конфликтуют две стороны, виноваты обычно обе. Так что тебе нужно подумать о своем поведении. Скорее всего, в чем-то ты допустила ошибку.

Но Мария знала, в чем ее ошибка. Тут и думать было нечего. Она не хотела принимать правила игры Олега. Она не подчинилась ему. Потому что была не как все. И не хотела делать вид, будто такая же. Потому что теперь знала: она – белая ворона.

Уйти – значит признать, что они – сильнее. Но не значит подчиниться.

Ее перевели в параллельный класс. Солидный лысый директор очень уговаривал остаться в его школе. Как же, скандал на всю округу! Не дай бог.

Однажды Мария шла пешком вниз с девятого этажа, и на восьмом увидела крупную надпись на стене. След, оставленный компанией Олега в тот день, когда она услышала их голоса внизу:

«Маша – дура и девочка. Пора ее трахнуть».

Мария думала, что кошмар кончился. Его теперь не было. Но психика ее привыкла к стрессу. И подсознание нашло выход. Оно нашло, чего ей бояться. Мария часто испытывала боли. У нее болели нервы. Ее мучила тошнота. Теперь она решила, что эти симптомы – следствия самых тяжких заболеваний. Это превратилось у нее в навязчивую идею. Она опять часто плакала. Все казалось ей подтверждением ее идеи. Психоз – это когда ложное кажется истинным, невероятное – вероятным. И даже непременно существующим, по велению рока случившимся именно с тобой. Психоз – это обман сознания подсознанием. Когда последнее выходит на вольную волю. Жизнь Марии превратилась в ад. Если ад существует на земле, то это когда фантомы, придуманные тобой же, истязают тебя. Весь ужас в том, что они абсолютно реальны. Именно так. Абсолютно. Это как сон. Когда подсознание выходит из-под контроля. Кошмарный сон. А сон разума, как известно, рождает чудовищ. Иногда Мария выплывала из этого кошмара и пыталась взглянуть на себя со стороны. Поверить в то, что все это – лишь ее выдумки. Но это так тяжело! Самое страшное в этом состоянии, из-за чего из него так трудно выбраться, заключается в том, что страх с течением времени начинает возникать от все меньших и все более незначительных причин. Но чем меньше причина, тем мучительнее страх. С каждым днем он становится все сильнее, все навязчивее. Мария стояла в поликлинике в регистратуру. Рядом пожилая женщина брала талон к онкологу. И Мария вся похолодела. А вдруг это заразно? Не важно, что говорят врачи, они ничего не понимают. И само то, что она стояла рядом… Любая ерунда приводила ее в паническое состояние. Стоило какой-нибудь мысли прицепиться к ней, как Мария уже знала: она сулит ей много часов кошмара. Эта навязчивая мысль долбит и долбит сознание, не давая ему отвлекаться ни на что другое. Она цепкая. Она липкая. И что бы Маша не делала, симптомы этой мысли виделись ей во всем. Ее тошнило от гастрита и от того, что она теперь никогда не хотела есть, а она думала, что от радиации. И то, что у нее не было аппетита, было новым поводом для страданий. Она ходила к врачам. Но, слушая их объяснения, слышала только то, что желало слышать ее взбесившееся, распоясавшееся подсознание. Ей стало совсем плохо. Ни о чем, кроме владевшей ею идеи, она теперь думать не могла. Учебные задания выполняла кое-как. Лишь бы отвязаться от них. Они на девяносто процентов состояли из ошибок. Все, что не относилось к ее больным мыслям и бредовым идеям, стало ей до крайности безразличным. И никто и ничто не в состоянии было убедить ее в обратном. В том, что это – фантом. Что это неправда. Мария очень, очень хотела найти доказательства несостоятельности ее страхов. Она искала их везде. Она замучила родителей. Она надоела врачам. Но все напрасно. Все аргументы, которые она себе приводила, опровергались ею же в сторону худшего варианта. Она так и выискивала, со старанием, почти с наслаждением симптомы своих мнимых болезней. Смертельный вираж. Раздвоение личности. Когда одна часть твоего «я» – сознание – хочет выбраться из этого кошмара и отбросить страхи, найти аргументы, опровергающие навязчивую идею, а другая – подсознание – наоборот, все больше докапывается до плохого, все больше угнетается страхом, стремиться погрузиться в него, найти доказательства гибельного исхода. Пусть призрачные. Но для больного разума они реальнее реальности.

Об этом можно писать роман. Обо всех монстрах, которые рождает пораженный разум. Можно описывать долго и подробно. Если бы не надо было переживать все ощущения смертельного ужаса, в которых мечется больная душа…

Мария уже не могла есть. Ее всегда тошнило. Еда была ей глубоко отвратительна. Она видела в ней нечто инородное, что надо запихивать себе в рот. Зачем? Она ела и давилась. Очень осунулась. Но страшно от этого почему-то не было…

Страшно было совсем от других причин: ненастоящих, измышленных ее подсознанием демонов, пожирающих остатки ее разума, исполненных самой настоящей реальности для Марии…

В довершение всех ее несчастий, в которых, кстати, была виновата она сама, Мария начала страдать непереносимостью большинства резких запахов. Она не могла вдохнуть, если кто-то курил несколькими этажами ниже ее окна. Костер она чувствовала километра за два, выхлопы машин – метров за сто. Ее чуткий нос улавливал то, что никто больше различить не мог. Она везде ходила с платком. И поминутно затыкала им нос.

«Я думал, она опять заболела, когда ее парта пустовала два дня. Ну, и болявая же девка. Без конца школу задвигает. А потом я вышел в коридор. Машка шла по нему. Но почему мимо нашей двери?! Быстро, как мышка, шмыгнула в параллельный. В „бэ“. Почему?!!!»

Олег ногой распахнул дверь родного кабинета. Класс притих.

– Ты, Вава, Машку доводил!!! – орал Олег.

Вова сильно побледнел и сидел молча. Олег шел к нему, пиная и раскидывая стулья. Одна из девочек готова была бежать из класса.

– Стоять! – рявкнул Олег.

Она замерла. Еще одна спряталась под стол.

– Убью, заразу! – он вытащил Вову из-за парты и тряс его, как грушу. – Ты, сука, стулья таскал!!! Ты ее вещи дергал!!!

– Ну, и что, – лепетал Вова. – Я все делал, как ты хотел…

– Ты все не так делал! Не так!!!

– Но всем смешно же было…

– Не смешно! Не смешно было!

Он выпустил Вову из рук.

– Ни фига у тебя чувства юмора нет, урод. А вы?!!! Вы все знали, что она перевелась, да?!!! – гаркнул он на всех, обведя взглядом класс.

Все молчали.

– А почему я, я узнаю обо всем последним?!!!

– Ну и что, ну, и хрен с ней, – осмелился подать голос Петя Молодцов.

– А ты, Петух, ты же самый умный у нас! Вот и скажи мне, чем я буду развлекаться теперь каждый день? Картами?!

Олег высыпал колоду ему на голову. Цветные картинки разлетелись во все стороны.

– Че-е-м?!!! Петух! На тебя смотреть, да?!

– А почему нет? Разве со мной не смешно?

– Нет. С тобой не смешно. Ты не обижаешься. А эта сучка так мучилась… Любо дорого было смотреть.

Олег опустился на стул. Все поняли, что самое страшное позади. Кто-то начал собирать стулья. Кто-то – карты. Прозвенел звонок.

Прошло довольно много времени с тех пор, как навязчивые страхи взяли в плен душу Марии. Она прошла все круги ада. Теперь она знала, что люди имели в виду, когда его выдумывали. А может, не выдумывали вовсе? Может, просто срисовывали? Так вот, она уже опустилась на самое дно кошмаров. Выхода она не видела. Это был тупик. Узел, разрубить который может только смерть. Какая-то часть ее сознания еще упорно цеплялась за то, что, может быть, она не права. За жизнь. И все это бред. Ее мысли. Ее страхи…

В самую страшную минуту ей вдруг пришла в голову мысль, что она может использовать ту силу, которая открылась ей, когда она плакала на коленях, для точного определения того, что истинно, а что ложно. Для борьбы с этим адом, уже готовым поглотить ее «я» целиком. И она стала задавать вопросы. Один за другим. И получала только ответ «Нет». На каждый мучивший ее страх. Их было много. Целый легион страхов-демонов. «Нет»… «Нет»… «Нет»…

Ад огрызнулся и исчез. Мария была здорова.

Но Маша все еще была настолько издергана, что вздрагивала, когда слышала громкие крики ребят на перемене. Но потом вспоминала, что это шалят «свои». Ребята ее нового класса. И теплое благодарное чувство разливалось в сердце. Маша так долго испытывала страх и ненависть, что новых ребят любила всех. Всех до единого. Любила ни за что. Просто так. Просто за то, что они не сделали ей ничего плохого. Она не была влюблена ни в кого, но чувство родства с ними все росло и росло в ней с каждым днем. Здесь от нее никто не требовал, чтобы она ломала себя и была не тем, кем она являлась на самом деле. Маша испытывала восхитительный покой. Время от времени она понимала, что счастлива.

Однажды она увидела Олега рядом со «своими» ребятами. Он что-то говорил им. Маше стало почти дурно. Неужели он и здесь будет преследовать ее? Один из «своих» парней – Макс – покачал головой и отошел. Его примеру последовали другие.

– О чем он говорил с вами? – спросила она Макса после.

– Да ну его. Козел.

– Да?

– А ты разве этого не знаешь? Ты же училась с ним вместе.

Он улыбнулся. Теплое чувство вернулось вновь. От этой улыбки. И от этих простых слов.

Мария все еще была очень слаба. Аппетит – совсем никуда. Дрожали руки. К счастью, она нашла единственный продукт, против которого не бунтовал ее организм.

Апельсины. Огромные. Оранжевые.

Полные затаенного в них солнца. От них не тошнило. И голова переставала кружиться, когда она пила их оранжевую кровь. Мама уговаривала поесть кашки. Мария нехотя соглашалась. После апельсинов.

Мария стала очень чувствительна к колебаниям своего состояния. Ей было плохо. Слабость. Иногда так плохо, что она подолгу, бездумно смотрела в телевизор, не в силах ничего делать… Просто не могла приказать своему телу сделать то или это. Даже поднять руку…

В один из таких моментов она нашла способ заставить себя ожить.

Рок группы.

Увы, рок тогда, в приоткрытом перестройкой советском телевидении, был редкостью. Долго приходилось ждать, ловить нужную передачу…

Мария просто смотрела на музыкантов. Как они поют, как двигаются… Она их видела иначе, чем другие… И думала, догадываются ли другие люди, почему им нравится слушать рок?

От музыкантов отлетала энергия во время выступления. Огромные сгустки энергии. Мария видела их очень четко.

Чтобы сделать их силу, силу движений их молодых тел, силу звуков музыки и голоса, слитой воедино, своей, нужно было просто смотреть. И слушать. Мария впитывала, пила их силу. Рок будто специально создан для огромного отдания сил. Наполняясь активной силой звуков и движений, Мария успокаивалась, могла есть и двигаться сама… Нет, это не было сумасшествием. Едва научившись владеть силой, она стала видеть ее в других проявлениях. Более того, она теперь видела энергию в других людях, во всех других людях, с которыми ее сталкивала жизнь. Она видела все: уровень, силу ее и то, насколько человек просто или тяжело готов расстаться с нею… Как говорят в народе – тяжел человек или легок. Конечно, такого уровня силы, как в роке, нельзя увидеть в обычной жизни. Легче отдает энергию молодость. В зрелости она тяжелее, но и весомее. Энергия иссякает задолго до того, как дни человека прекращают свой бег…

Еще в раннем детстве, лет с четырех, Мария понимала лучше всех взрослых, каков на самом деле тот или иной человек. Это понимание было врожденным. Она никому об этом не рассказывала. О своем мнении. Теперь она просто вышла на новый уровень понимания. И все.

Впитывать в себя рок – было теперь ее дыхание. Потому что была истощена. Ее уровень равнялся нолю. Мария знала, что та энергия, которую она берет, не равна другим ее видам. Она совершенно особая. И еще она знала – это плохо. Плохо то, что она делает. Просто у нее не было выхода. Да, стыдно надевать чужую одежду. Но если ты голый?!

Однажды Мария лежала на тахте и рассматривала стеллажи книг от пола до потолка, что прилегали к ее ложу. Вдруг прочла на одиноком корешке название, которого раньше никогда не замечала. «Странно», – подумала Мария. «А я-то думала, что всю библиотеку отца знаю».

Книжка была невзрачная и одинокая. С. Моэм «Луна и грош. Театр».

Поскольку она и увидела-то ее потому, что книжка была на уровне ее глаз, Мария просто протянула за ней руку.

Первые полстраницы поразили ее так, как ни одна из прежде раскрываемых книг. Там, на первой странице, как раз и описывалось это ее особое видение рока. То есть, конечно, не рока, а акта творчества. У Моэма написано: «варварское удовлетворение сродни половому инстинкту». Мария была счастлива: она не одна. Есть, был человек, чувствовавший так же.

Надо сказать, что все, написанное Моэмом, его способ рассматривать мир, каждая строчка, каждый штрих, неизменно находили в ней отклик. Словно рождалось эхо…

Музей. Домик В. И. Ленина. Просто удивительно, где он только не ночевал за свою не столь уж долгую жизнь. Что ни ночевка, то музей.

Честно говоря, идти сюда Марии вовсе не хотелось. И ничего не стоило прогулять. Но пошла. Был ответ. «Все будет хорошо». А ведь здесь ей неизбежно придется встретиться со всем бывшим классом. Практически лицом к лицу. Может, из-за этого она и пошла? Не прятать свое лицо. «Это им надо прятать глаза» – думала она. «Вот и посмотрим».

Несколько деревенских изб начала века выходят слепыми окошками прямо на оживленную трассу Варшавского шоссе. Но время подняло дорогу над домиками. Так что когда стоишь в их двориках, кажется, что цивилизация бог знает, как далеко. Первый снег укутал это сонное царство. Маша стояла вместе с девочками из класса. Она уже не чувствовала одиночества. Здесь она встретила девочку, которая раньше училась с ней вместе. Только ее после восьмого класса распределили в «бэ». Они болтали о каких-то пустяках. Этот невинный треп музыкой ласкал измученные Машины нервы. Вообще-то она никогда не любила такие глупые разговоры. Не потому, что смотрела на них свысока, считая себя слишком умной для них. Нет. Просто ей было скучно. Но сейчас! Она слушала их, как слушают эхо в лесу, шум моря, смех ребенка. Каждый ее нерв покоился на незыблемой тверди этих слов своей новой подружки: «…а вчера я видела его… Он… А эти мои туфли! Они красные. Я в них как гусь с красными лапками. А? Нет?…»

Группа ребят ее бывшего класса во главе с Олегом стояла невдалеке. Олег притопывал ногами от холода. Его одноклассники делали то же самое. Повторяя движения своего вожака в точности.

Олег слепил крепкий, как лед, снежок:

– Спорим, Вава, что ты не достанешь до Машки.

И с силой бросил комочек снега. Он не долетел до Маши несколько шагов. Холодок страха вдруг снова обжег ее. «Какой же я стала трусихой» – подумала она. «Сама уже не знаю, чего боюсь».

«Ах ты, черт» – думал Олег. «Ну, прямо столбом стоит, а промахнулся. Надо по ней врезать». Слепил новый. Но опять промазал. Начал злиться. Сказал:

– Вот сука. Никак попасть не могу!

– Если бы хотел, попал бы, – сказал Петя Молодцов.

– Что?

– Стараться надо больше.

– Вот и старайся, Петушина. Чего стоишь? Ручки боишься обморозить?

Петя Молодцов пожал плечами. Весь этот обстрел снежками так и не задел Машу ни разу. Она просто стояла. Стояла и смотрела, как снег рассыпается, не долетая до ее ног.

Когда экскурсия закончилась, уже стемнело. Место было пустынное и глухое. Маша быстро шла и думала только о том, как быстрее добраться до автобуса, не столкнувшись с Олегом и его шайкой. Она не заметила, как Олег оказался рядом. Словно из-под земли вырос. Спросил:

– Почему ты ушла из моего класса?

Маша шла молча.

Он сплюнул.

– Скажи. Просто интересно.

Она старательно смотрела мимо. Просто шла. Ни слова. Ни взгляда.

– Сука.

Он шагал рядом. Но так и не добился от нее ни слова. Они поравнялись с ее новыми подругами. Ему пришлось отстать. Вслед ей летел злой мат. Маша подумала, что Олег теперь был похож на ядовитую змею, у которой вырвали зубы. Шипел, а укусить не мог.

Мария не остановилась на вопросах и ответах загадочной силе, ставшей частью ее самой, когда она плакала. Она научилась использовать ее еще по-другому. Она стала ею управлять. Для этого Мария ясно и четко представляла себе тот исход, которого хотела. И говорила про себя: «Да». Все случалось так, как она задумывала. В этой технике не было и намека на расслабленное мечтание: «Ах, как здорово, если бы все сложилось так… А вот это может повлечь за собой это… А уже на это я отвечу этим…» Если бы, да кабы… Это пустые мечты. Средство для смягчения действительности. Нет. Это было нечто совсем иное. Нечто такое же реальное, как сама реальность.

Была глубокая ночь, когда Олег проснулся.

«Я сразу подумал, что, наверное, заболел. Не то, чтобы мне было плохо. Ничего не болит. Но от томления и неясного ощущения неудобства хочется скинуть с себя всю кожу, хочется просто сразу прыгнуть за окошко. Что-то со мной происходит. Но что?»

Олег вскочил и распахнул окно в промозглую холодную ночь. Ветки боярышника совсем близко. Колючие. С черными замерзшими ягодками ночи.

«Ветер пронизал насквозь. Стало немного легче. Может, мне приснился кошмар, но я не запомнил его?»

Было очень тихо. Микрорайон спал.

Однажды Маша возвращалась из школы с одноклассницей. Девочка переболела полиомиелитом и не могла быстро ходить. Олег со всеми своими одноклассниками торчал возле трансформатора. Он возвышался над ними, как горилла над шимпанзе. Кое-кто курил.

«Вожак обезьяньей стаи» – вновь подумала Маша.

Олег быстро выбросил сигарету, взял немного снега, наскоро слепив его, и бросил в девушек, но промахнулся.

– Пойдем скорее, – попросила Маша.

– Я не могу, – ответила ее спутница.

– Извини, я забыла.

Еще несколько снежков пролетело мимо.

«Ну, прям, как заколдована» – подумал Олег. «Никак не попаду». И, видя, что девушки ушли на недосягаемое расстояние, в отчаянии крикнул:

– Машка! Я люблю тебя! Машка!!! Любовь моя!!! Оглянись! Я на коленях, смотри! Сука! Люблю!!!

Его крик разнесся по всему школьному двору, эхом оттолкнувшись от звонких окон.

Удивлению Марии не было предела. Они шли через то самое поле, на котором он когда-то пнул ее в грязь.

Она не оглянулась.

Зато вся его шайка ошалело смотрела на него. Никто не проронил ни слова.

С этого дня Маша не боялась Олега. Страх навсегда покинул ее сердце. Она победила. И чувствовала свою силу. Чувствовала власть над своим врагом, выпившим столько ее крови.

Может, Марии казалось, но бывшие одноклассники как-то странно смотрели теперь на нее. Очень внимательно, вроде бы. Буквально разглядывали ее.

Мария не могла слышать, как одна девушка из ее бывшего класса сказала подружке:

– Ну, да! Нос, рот, овал лица – безупречны. Ей бы глаза побольше, и она вообще была бы русская красавица.

Страха у Марии уже не было, но осталась ненависть. Она люто ненавидела их всех. Всех до единого. Даже тех, кто ничего не делал ни для ее мук, ни для ее поддержки. Тех, кто просто смотрел… Кто знает, сколько должно пройти времени, чтобы ненависть сменилась благодатным равнодушием?

Каждый вечер она представляла, как Олег мучается, как страдает любовью и не видит ни выхода, ни проблеска в ее глазах…. Сладко засыпала…

Олег же теперь спал совсем плохо. Каждую ночь повторялось одно и то же. Он просыпался от явного ощущения чьего-то присутствия. И думал, что сходит с ума.

– Мария!!! – неожиданно крикнул он в темноту. И сам испугался хрипа своего голоса.

«Ты, наверное, спишь. Спокойно, тихо. Рот полуоткрыт. Волосы, твои чудные длинные волосы, разметались по подушке. По потолку мечется свет фар… Ты влюбишься в меня. Обязательно. Я красивый. Все говорят. А на тебя, ну, по-честному, никто не польстится. Кроме меня. Мы с тобой просто как две половинки яблока. Не потому, что похожи. А потому, что вместе мы – все. Все, чего нет в каждом из нас по отдельности. А какое было у тебя лицо, когда ты хотела убежать из класса, не найдя стула! Твои глаза. Такие грустные. Ну, что же ты так испугалась! Хоть бы сказала что-нибудь. Крикнула, что ли. Плюнула мне в рожу. А ты только молчала и смотрела. Убил бы тебя за это. Чтобы ты хоть раз, хоть единственный раз возмутилась! Просто возмутилась. Ведь это так просто. И так естественно. А не молчала. И не смотрела такими глазами… Я стоял, как последний идиот, предлагая тебе сесть»…

Мария не знала, куда идут ее запросы: в собственное подсознание или в космос. Но паролем, открывающим ей силу власти над Олегом, была фраза: «Я не хочу думать о нем». А далее она представляла себе все, что хочет увидеть происходящим с ним. Как бы от обратного. Все сбывалось на следующий же день. А если какая-то ненужная мысль или страх просачивались к ней, она гнала их, говоря «отменить». И чем чаще Маша так практиковалась, лежа вечером в постели, тем больше сходил с ума ее обидчик. Она не знала, что это. И почему действует. Как телепатия. Она навязывала ему свою волю. Она отменяла его. Зачеркивала целым потоком мыслей.

«Я совсем перестал соображать, что происходит. Вот сегодня Вава что-то сморозил, дебил, а я не расслышал. Все думаю о тебе, Машка. Маша. Мария. Мари. Что же мне делать с тобой? С твоим проклятым характером. У тебя все не как у людей. Ну, что тебе трудно быть нормальной? Как все нормальные девки. Ты ж красивая. Я сразу увидел. Еще тогда, на футбольном поле. Будь оно проклято. Ну, почему с тобой так трудно? Тебя не обломать. Тоже мне, Зоя Космодемьянская. Дура. Делала бы все, как надо. И всем было бы ладушки. Ну, что тебе, жалко дать?»

Он даже задохнулся от этой мысли. Так начало колотиться сердце. Так взбунтовалась кровь. Застонал в темноту ночи. Хотел ее страшно.

Мария не задумывалась, что ее мысли жестоки. Сила ее психического желания была столь велика, что ее обидчик таял на глазах. Его щеки ввалились, а сухой блеск голубых глаз казался всем сумасшедшим. Если кто-нибудь спрашивал у его одноклассников, чем он болен, ему отвечали, что название болезни – Мария. И презрительно кривили губы.

«Ну, почему мне хуже всего ночью? Не нахожу себе места. Днем я живу только надеждой. Что увижу тебя. Что ты, наконец, посмотришь мне в глаза. Посмотришь и все поймешь. И простишь. Днем я ошиваюсь в твоем дворе. Но ты никогда не выходишь. Но видишь же ты меня в окно! У меня ничего нет твоего. Ни одной вещи. И нет твоей фотографии. Тетрадки, которые я когда-то держал в руках, были чистенькие, непримечательные. Только на последней страничке нарисована маленькая божья коровка. Ты сама – божья коровка. Безобидная. Слабая. Кажется, плюнь – и раздавишь… Но только кажется… Я еще думал тогда, какая же ты странная. Сидишь и крепишься. Другая бы истерику закатила. Отвернулась. А в глазах – слезы. Не мог я на тебя больше смотреть. Вернул вещи. Хоть они ласкали мои руки. Потому что были твои. Сроду не встречал я никого более беззащитного на вид и более непобедимого. Я бы мог взять тебя силой. Может, тебе бы даже понравилось. Но что толку. Ты все равно останешься сама с собой. Ты ускользнешь от меня. И тогда – никакой надежды. Душу твою хочу!

Ты еще полюбишь меня… Полюбишь…»

Олег старался попадаться ей на глаза. Только Маша на него не смотрела. Не смотрела не из женского кокетства. Ей не хотелось видеть его. Она часто думала, что он ей глубоко неприятен. Она хотела так думать. Но когда-то в прошлой жизни, которая казалась ей теперь страшным, далеким сном, когда она еще училась с ним в одном классе, Маша слышала разговор двух одноклассниц: Инны и Наташи. О том, как Олег удивительно хорош собой. Какие пронзительно голубые у него глаза и какая милая ямочка на подбородке.

Сейчас, лежа в постели в полной темноте ночи, она вспомнила тот разговор. И с удивлением поняла, что тоже теперь так думает. Тощий. Кожа да кости. И пьяные, огромные черные зрачки с тонкой голубой полоской радужки вокруг. Взгляд затравленного зверя. Длинные полоски света от фар машин скользили по потолку.

«Нет» – сказала себе Маша. «Этот человек вместе с другими причинил мне море боли. Он – виновник этой боли…»

«Я знаю, я не должен был заставлять этого тихонького чмыря целовать тебя. И как он мог понравиться тебе, такой урод?! Он же пустое место. Я хотел тебя унизить. Бесполезно. Это попросту невозможно. Ты ничего не поняла. Хотя все и ржали. Любая другая догадалась бы. Что над ней издеваются. А ты влюбилась! Дура!!! А я понял, какого же свалял дурака, только тогда, когда увидел выполнение своего приказа. Когда этот урод прикоснулся к тебе. Протянул свои никчемные губы! Больно! Как больно! Когда думаю о тебе, хочу… хочу… только хочу… Болит тело. Все ноет. Ломит руки и ноги. В груди странная тяжесть. И боль… Она настоящая, самая настоящая. Никогда не думал, что такое бывает…

А тогда в техникуме, на практике! Я выпендривался, конечно. Но ведь говорил серьезно. А ты не поняла. Я не виноват. Ну, да. Не при всех. Но как к тебе подкатить? Ты сама подумай, к тебе же и на козе не подъедешь. Ты себя так ставишь. Дура. Где тебя еще встретить? Токо на уроке. Представляешь, какая фишка: мы с тобой были серьезны тогда, а все думали, что шутка. И ржали, как придурки. Я просто хотел прикоснуться к тебе… Как же я хочу видеть тебя! Сейчас! Сию секунду! Все бы отдал за один взгляд. Не говоря об остальном».

Марию посетили мысли-воспоминания о том, как Олег кричал ей вслед, о том, какими глазами он смотрит на нее каждый день. Она стала замечать, что постоянно сталкивается с ним в коридорах. Ей неистово захотелось отдаться этим приятным мыслям. Отдать им всю свою душу. И будь, что будет. «Он любит меня. Он меня любит». Она знала, что это так. Но некрасивая гордость сказала ей «нет». Боли все еще мучили Марию. И ей стало казаться, что тело изменяет ей. Что, если она отдастся этой любви, все сразу пройдет.

Она решилась. Посмотрела на него. Он стоял в коридоре, устремив взгляд на вход с лестницы, замерев. Он ждал. Тихо ждал. Ее. Ждал, не отрывая взгляда. Потому что знал ее привычку ходить этой лестницей. Но в этот раз Мария шла с другой стороны. Остановилась.

«Всего лишь разок». Обещала она себе.

Она не хотела, чтобы он ее видел. Маша рассмотрела его хорошенько. Высокую тощую фигуру, смуглые скулы, неподвижные глаза с длинными черными ресницами. Правда, это больше напоминало подглядывание. И вдруг он резко повернулся.

Их глаза встретились.

Маша хотела сразу же отвести глаза, но не смогла. Такая сила исходила от него. От его глаз. Электрический ток. Яростный напор. Шторм. «Девятый вал». А она – утлое суденышко, захваченное стихией. Загипнотизированная, стояла она, ничего вокруг не замечая. Наконец опомнилась. Стряхнула наваждение. Захлопнула дверь своего нового класса. Долго потом не могла успокоиться. Так сильно билось сердце. И дрожали руки.

«Я ждал ее очень долго. Но она все никак не шла и не шла. Уже звонок скоро. И начнутся уроки. Вдруг я оглянулся. Я не успел подумать, чувствую ли я чей-то взгляд. Я сначала оглянулся, а потом уже подумал, зачем это сделал. И увидел Машу. Ее глаза погрузились в мои. В это мгновение я понял, что сейчас она – вся моя. Что за чудной у нее все же взгляд! Он странный, как и она сама. Я был в теплом море, весь окутанный ласковой водой. Взгляд обволакивал. Как гипноз. Как будто она смотрела не на меня, а везде вокруг меня. Меня бросило в жар. В секунду от волнения я вспотел. Она смотрела так глубоко, словно видела, какие мысли живут на дне моего сознания. Волна отхлынула от ног к затылку. И уходила куда-то вверх. В голове стало так пусто, такая легкость в теле, что мне казалось, я сейчас взлечу. А потом она убежала. Я все стоял. Честное слово, в тот день я не слышал ни одного слова, которое было произнесено на уроке. Я отключился. Пока кто-то громко не прокричал мне почти в ухо, тряся за плечо:

– … безобразие! Ты что, пьян?!

Я посмотрел мутными глазами. Училка.

– Совсем распустились, неучи. Встань! Уже на уроки с утра ходят наклюкавшись! Встань, я сказала!

Я поднялся. Она стала такая маленькая. Где-то на уровне пола. Улыбнулся ей, лилипутке.

– Пройдись!

Я пошел. Меня сильно качало. Пол уходил из-под ног.

– Так и есть! Родителей в школу!

Я расхохотался.

– Вон! Вон из класса! – взбесилась классуха».

– Что с тобой, Олежа? – спросила его мама.

– А чо?

– На тебе лица нет. Я давно заметила. Может, тебе к врачу сходить?

– Ерунда. Парень влюбился, наверное, – вмешался отец.

Пожилая цыганка открыла дверь. Черная кошка терлась у ее ног. Мама Олега подтолкнула сына к двери. Он глухим баском буркнул: «Здрасть». Хозяйка проводила их на кухню. Кошка шла за ней по пятам. Гости уселись на табуретки. Кошка тоже села на свободную табуретку. Будто равная им. Села и уставила свои янтарные глаза на пришельцев. И, пока мама быстро-быстро, взахлеб что-то говорила, цыганка смотрела на Олега. Кошка тоже. Мама что-то спросила. Цыганка очнулась.

– Красивый мальчик, – сказала. Помолчала немного. Для солидности. А потом бросила небрежно:

– На тебе порча.

– Ах! – испугалась мама. – Что же нам делать? Ты нам поможешь, Нурия?

– Попробую.

Мама уже не раз посматривала на кошку.

– Тебе не по себе из-за нее? – спросила цыганка.

– Да. Она странная.

– Она все понимает. Мы с ней вместе колдуем. Хочешь оладушек? – обратилась она к зверю.

Кошка мигом оживилась.

– Потом дам. Сначала гости.

Колдунья раскинула карты.

Олег открыл глаза как всегда, в середине ночи. Он стал как часовой механизм, как прибор, настроенный на определенную программу. Ему чудилось: в комнате кто-то есть. Он еще немного жил в своем сне. Но раньше всего остального проснулось желание. И это желание было так велико, что он физически ощутил реальность Марии. Прикосновение ее тела, ее губы на своих губах, ее руки на груди… Околдованный, он был словно окутан ее присутствием, запеленат крепко-накрепко, оплетен невидимой сетью, из которой не вырваться, да и не хочется вырываться…

«Моя мадонна. Бледное нежное лицо. Самое глупое – я не хочу тебя теперь, как раньше. То есть хочу еще и другого. Хочу просто обнять тебя. Обнять, чтобы услышать, как бьется твое сердечко, как ты дышишь. Охватить тебя руками. И никуда не отпускать. Хочу защитить тебя. Успокоить, отогреть своим теплом, как замерзшую птичку. Только вот от чего или от кого тебя защитить? Смешно. Когда-то твоя мать угрожала мне, говоря, что теперь я – в ответе за тебя. Как же теперь я хочу этого! Что же сделать, чтобы сблизиться с тобой? Чтобы нас бросило друг к другу. Хоть бы что-нибудь произошло! Пожар, наводнение, землетрясение! Тогда я бы показал, на что способен! Вынес бы тебя из огня, вытащил из-под обломков школы, сделал бы искусственное дыхание! Чтобы вернуть тебя к жизни. И тогда холод твоих глаз растаял бы! Я бы тебе сказал „Прости“, а ты положила бы мне руки на плечи и улыбнулась. Просто улыбнулась. А потом ты вся была бы в моем нераздельном владении: твои пальцы, к которым я мог прикасаться бы каждую минуту, твои бескровные, мягко очерченные губы… Твои грустные глаза я мог бы целовать, целовать, целовать… А потом…»

Олег уснул. Ему снилась Мария. Она любила его. Жарко и страстно.

Нервы болели по всему телу. Вспыхивая звездами в самых разных местах. Между ребрами, под коленями, на лице, на руках. С этой болью Маша засыпала. Однажды она проснулась, и вспомнила сон.

Ей снилось, что она должна куда-то попасть, куда-то, куда ей очень нужно. Но ее не пускают. Пропуск – роза. Она видит цветы роз, растущие на огромных кустах перед загадочным входом. Кусты благоухают, как в ее детстве. Мелкие, тугие, ароматные бутоны… Но сорвать их она боится, потому что не хочет оцарапать рук. Она тянется к ним…

Маша проснулась от боли. Нервы. Болели руки. Пальцы. Маша еще раз подумала, что боль ее пройдет, если она разрешит себе любить. У нее было чувство, что тело изменяет ей, изменяет тому, что хочет ее разум. И она наказала себя, решив: «Я не должна думать о нем». И холодно рассудила:

«Чем меньше буду думать, тем легче будет жить. Если я допущу его в свои мысли, он это поймет. А пока этого нет, он в моей власти. А боль стихнет. Со временем».

Маша уснула. Она променяла мятежное чувство, которое может принести новую боль, на силу власти и покой. И на этот раз она спала очень крепко и спокойно, потому что не думала тогда, что совершает грех. Огромный грех. Она не ответила на зло добром. Ей надо было любить. И еще. Нельзя убивать любовь намеренно. Она священна. Потому что случается так редко в этой жизни. И любая, к кому бы она ни была, имеет право быть взаимной. Если бы она отдалась любви, она простила бы Олега сразу. Сейчас же. А не спустя годы. Не несла бы в себе обиду и горечь. Этот никчемный груз.

Близилось лето. Май в тот год был щедр на тепло. Любовь, как зараза, носилась в воздухе повсюду. Маша видела ее на каждом шагу. Что говорить про остальную молодежь! Все просто взбесились от ласковых лучей и предвкушения отдыха. Везде жгли костры прошлогодней листвы. Сам запах дыма был частью весны, частью любви, частью надежд на лето. Но Маша не могла выносить его. Затыкала нос платком, задыхаясь от приторности дыма.

Маша вышла на балкон. Без цели, без какой-либо мысли. Помечтать, глядя на облака. Как когда-то. И вдруг увидела Олега. Он, как обычно, торчал в ее дворе. С местными ребятами. Но сегодня он был столь необычно одет, что Маша невольно остановила на нем взгляд. На нем была красная, как кровь, рубашка. Она ему шла просто поразительно. К смуглой коже и черным волосам. Он был оживлен. Над чем-то ржал.

«Я знал, что сегодня увижу тебя. Мне этого так хотелось, что этого не могло не случиться. Я ведь хорош, верно? Ха. Если бы ты знала, куда мы сегодня идем! Ты бы выбежала из своего дома и умоляла меня не ходить. Но уже поздно. Я счастлив! Да, я счастлив! Хотя мне немного не по себе. Вон, у ребят тоже мондраж. Главный день в моей жизни. Я хочу, чтобы ты меня ревновала. Если бы ты знала, что меня сегодня ждет, ты бы ревновала…»

Они затеяли не то чтобы драку, а просто щенячью возню. Со смехом и поддевками. «Как дети», – подумала Маша. И смутно уловила в этой возне нервозность. Потом они отдышались и по очереди приложились прямо к горлышку бутылки с водкой, пустив ее по кругу. И всей кучей пошли к полю. Там, где терялся горизонт, но на самом деле совсем недалеко, была деревня. И Маша поняла, куда и зачем они идут. Она знала об этом раньше. Однажды по какому-то делу она была в той деревеньке. Кажется, ходила за козьим молоком. Вдруг, на обратном уже пути, увидела Валю с группой ребят из ее двора. Парни и девушки шли к заброшенным пустующим избам, каковых там было множество. Потому что встречаться в малогабаритных квартирах, полных родителей, братьев с сестрами, бабушек и дедушек, теть и дядь, было невозможно. И вот теперь увидела, как туда идет Олег. Что-то шевельнулось в ней, но так смутно, что это нельзя, совсем нельзя было назвать ревностью. Во всяком случае, это была не боль. Маша до ряби в глазах смотрела на удаляющуюся красную точку, пока она не скрылась из глаз. Об облаках она уже не думала.

В летние каникулы мама нашла уникального доктора. Он был еще и физиком. С помощью его метода Мария избавилась от всех своих болей и хронических болячек. Оказалось, что прямо в нервном волокне ее жил вирус. Он был убит. А вместе с ним исчезла ненависть к резким запахам. Только иногда Маша еще обращала на них внимание, когда в помещении было очень накурено, например. Но это и у любого другого некурящего наверняка вызывает дискомфорт. На щеках ее заиграл румянец, которого у нее не было с самого рождения. В глазах появился блеск. И они перестали быть грустными. Она подстригла челку и концы волос, и стала их накручивать. Научилась пользоваться косметикой. Когда она пришла в десятый класс, ее не узнали. У Олега глаза расширились от удивления.

«Странно. Как же все погано. Я думал, что выкину Машку из головы. Я ведь уже не мальчик. У меня за лето было аж три девки. Девки. Девки. Девки. Звучит – сладко. На вкус еще лучше. Люблю девок. Первую – больше других. Но она все же дура. Глупости всяки разны выделывает. Ну, почему я хочу Машку до сих пор? Теперь я бы мог ей дать гораздо больше. Какая же она красотка! Только в прошлом году почему-то никто не видел этого, кроме меня. Я снова буду видеть ее каждый день!»

Его всколыхнуло мимолетное ликование от этой мысли.

«Но это значит, что мне снова будет так же плохо! Снова руки дрожат! Что же мне сделать, чтобы избавиться от моей навязчивой страсти? Ясно, что. Но теперь мне будет труднее в тысячу раз. Как цветок. Она распустилась, как цветок. Теперь ее захочет любой. А ей останется только выбирать. И последний, черт побери, кто может ей понравиться, это я!»

Демон страсти терзал его с удвоенным рвением. Он объединился с демоном ревности.

Мария влюбилась в одноклассника. Спокойного и симпатичного парня. В первый же школьный день их построили перед школой. Мальчиков напротив девочек. Кто-то даже пропел: «Бояре, вы почем к нам пришли…» Мария отыскала мальчика глазами в строю. Выбрала его взглядом. Он смеялся. Сразу поймал ее взгляд. Возвращался, возвращался, возвращался к ней глазами…

Она знала, что это будет роман. Совсем необычный. Это будет роман-игра, роман-вдохновение, роман-приключение. Она сделает все, чтобы парень запомнил его надолго. А лучше – не забыл никогда. Ведь у нее не может быть ничего обычного, не может быть стандартной судьбы. Ведь она – белая ворона. Ее девиз теперь – ни шагу как другие. И пусть о ее чудачествах говорят что угодно. Она намерена получить от них удовольствие.

Неважно, во что выльется этот роман. В нечто серьезное или останется игрой. Важно, что он – радость.

Вся жизнь Марии теперь была соткана из радости. Из радости, которую она черпала отовсюду. Казалось, из воздуха. Из луча солнца. Из собственной светлой мысли.

Потому что Мария полностью овладела открытой ей силой. Теперь она управляла собой, своей жизнью и даже другими, если этого хотела. Она владела миром. Своей жизнью и своими желаниями. Она стала совершенно иной. Мария знала: все, что ее ограничивает – только сила ее фантазии…

Она питалась теперь радостью каждый день, будто божественным нектаром. Радость двоилась, троилась, удесятерялась, рождаясь еще большей радостью…

Мария излучала ее, дарила другим, наполнялась ею. Сравнить это ощущение можно разве с полным глотком чистейшего воздуха…

Все, буквально все теперь доставляло ей удовольствие. Даже дыхание. Мария смотрела в зеркало и видела: она прекрасна…

«Не понимаю, что с ней произошло. Она притягивает меня к себе, как магнит. И дело даже не этой ужасной страсти, что гложет… Машка светится… Хочется быть с ней рядом… Во что бы то ни стало. Заколдовала меня. Может, права бабка-цыганка? Нет, вранье…»

Олег лег на живот, зарывшись кудрями в подушку.

«Машенька… Какой же музыкой звучит твое имя… Оно слаще вина. Пьянит. Помнишь тот единственный взгляд, что на одно мгновенье соединил нас? Мое единственное сокровище. Как же больно, если так же – колдовски – ты смотришь на этого увалистого парня в твоем классе… Да, что там… Ты всех заколдовала. Мои все прихвостни тоже на тебя смотрят… Хотят? Не знаю. Может. А может – просто удивляются. Я для них ничего уже не значу. Ха! Пусть. Власть над их плевыми душонками для меня – тоже ноль…»

Мария, владея силой, словно невидимой стеной, была теперь защищена от всей грязи мира. Потому что обращалась к силе всегда, даже для того, чтобы знать, какой дорогой идти в то или иное место. Просто знала, куда можно поставить ногу, а куда – нет. Может показаться глупым, что она обращалась к силе по таким пустякам. Но тогда она вспоминала поле, где когда-то Олег пнул ее в грязь… Да и так уже привыкла спрашивать и получать бесшумные, смысловые ответы, что не только не могла иначе, а даже уже не замечала этого обращения, как не замечает профессиональный водитель, как жмет на педали тормоза, сцепления и газа…

Словно по мановению волшебной палочки приходило к Марии теперь то, чего она хотела… Быстро, быстро осуществлялись ее желания. Это казалось невозможным, но мама купила ей прелестные розовые брюки. Мария, надев их, вдруг увидела: ей идет!

Бывают встречи, на первый взгляд, пустячные, которые остаются с нами на всю жизнь…

Для Марии такой встречей стал Миша. Почему же он остался в ее памяти? Потому что теперь Мария воспринимала только хорошее, только светлое, только то, что заставляло ее летать…

Ему был двадцать один год. Очень взрослый для нее. Настоящий парень. Высокий и необычайно, антично сложенный. Сейчас сказали бы – с внешностью супермодели. Раскованные жесты. Смуглый. Мать его была еврейкой. Работала медсестрой в городской больнице.

Ми-ша… Мария быстро запомнила его имя.

Бархатистый взгляд огромных, проникновенных карих глаз. Пунцовый пухлый ангельский рот. Взглядом он ласкал. Излучал любовь. Был весь наполнен ею, до краев.

Он пришел к ним в гости. Что-то занести по поручению матери. Мария была одна. На минутку. Он сказал, что только на минутку. А остался на полтора часа. Все это время они с Марией проболтали. Разумеется, говорил, в основном, он. Миша ее обвораживал. Но не потому, что ставил себе такую цель. Просто. Он был влюблен в мир и уверен, что весь мир платит ему тем же. Он любил всех девочек на свете. Все девочки любили его. Он любил себя. Он себе нравился. Для Марии он был подобен лучезарному солнцу, вдруг вкатившемуся в ее дверь. Она видела: уровень его энергии огромен. Он расплескивает ее всюду, где ступают его ноги… Просто. Бездумно. Красиво. Он улыбался. Он ласкал ее взглядом.

Они были одни. Долго. Так долго. Говорили обо всем на свете. О моде и ножках жены президента. Что у Раисы Горбачевой они не так хороши, как у первой леди Америки… О погоде и о гомосексуализме… Чушь, да? О танцах. О! О танцах. Миша был завсегдатаем летней веранды в их городе. Приглашал Марию. Она слушала. И только. Он казался ей инопланетянином. Потому что Мария даже не знала, где это – веранда… Миша ездил в Москву. Потому что учился в мединституте. Он был великолепен. Он сиял. Сила и очарование. Мягкость и шарм.

Мария поняла, что должна сыграть роль. Будто бы она каждый день общается с такими взрослыми парнями, на которых все оборачиваются на улице… Как хорошо, что она в новых розовых брюках!

– А свои джинсы ты сам вываривал или купил такие? – спросила она.

– Сам, – улыбнулся Миша.

Марии понадобилось встать. Миша ее попросил что-то принести ему. Лишь возвращаясь, Мария поняла: это его уловка. Он ее рассмотрел.

– Интересно, ты знаешь, что очень симпатична? С твоей фигурой можно носить что угодно. А эти брюки – прелесть. Мне нравятся девушки в брюках. В них фигура виднее, чем в юбке…

Мария даже не покраснела. Приняла, как должное. Но только для виду. На самом деле именно его слова и сделали ее настоящей красавицей.

Навсегда!

Ми-ша!

Весело кружилась Мария перед зеркалом, включив современную музыку, учась танцевать. Как человек тонко чувствующий, Мария слышала все оттенки музыки. Ее вдохновляло, что это чувствование можно перелить в движение. Выразить движением восторг, экстаз, чувственность… О! Она безумно, безумно полюбила танцевать…

Мария задумалась, почему ее черты столь невыразительны. И поняла – слишком светлые брови, ресницы и волосы. Да, ей шло пользоваться косметикой. Но все ж… Перед сном Мария весь вечер думала об этом. А утром, посмотрев на себя в зеркало, не поверила глазам. Брови стали темно-русые, такие же волосы и черные ресницы. Такое бывает? Кто угодно скажет, что нет. Но это было с ней в самом деле… Мама заметила сразу. Изумилась.

Мария никому не рассказывала о том, что было открыто ей и что она умела… Потому что знала тайну: мы становимся сильнее на силу тех слов, которые непременно хотели высказать, но усилием воли оставили при себе. Мария исследовала не только свою силу, но и способы сохранения и умножения ее. Она знала теперь, как можно использовать силу подавленных желаний. Скажем, если она понимала, что может отказаться от своего желания, она отказывала себе в нем. Наоборот, потакание себе во всем излечивает депрессию, но уменьшает силу…

Олег перестал быть «вожаком обезьяньей стаи». За год она превратила его из самоуверенного красавца парня, любви всех девчонок и вожака всех ребят в жалкого неудачника, равнодушного ко всему, что происходит вокруг него и вообще на свете, если это не имеет отношения к ней. В жалкого романтика.

Олег вслушивался в песни и ловил себя на том, что ищет в каждой мотив своей любви, слова, которые сказали бы ему еще что-нибудь, что он не знает о страсти, которая горит в нем. «Снова дождь рисует мне… на заплаканном окне… печаль твою, мадонна…»

«Ну, выгляни в темноту ночи. Я здесь. Мерзну с этой идиотской гитарой на морозе. Твоя классуха, дрянная училка, как дракон сидит под дверью вашего класса. Никого не пускает на ваш „Огонек“. На вашу вечеринку. Я просил. Говорю ей: „Я же из параллельного“. Отвалила. Не буду ждать. Уйду. Все равно тебя будут провожать. Не хочу смотреть, как твоя тень будет танцевать с этим… Он тебе нравится? Нравится, да?! Ты сегодня весь вечер будешь танцевать для него. В этой прозрачной блузке сеточкой и облегающих брюках. А я буду стоять и мерзнуть. Потому что не могу уйти. Ты не любишь меня. В самом деле, что во мне любить? Я длинный, как шланг. И смуглый, как черт из русских сказок. У меня грубое лицо. А ты – такая красавица. Нет. В глубине души ты очень любишь меня. Я уверен. Но ты не слушаешь, что говорит тебе сердце. Превыше всего ты ценишь свой ум. А он против. Да не любишь ты этого дурня, для которого так сладостно изгибается твое тело! Не любишь!!! Он – игрушка твоя. Ты радуешься ему? Вижу. Но не любишь… Уже больше года прошло с тех пор, как ты убежала от меня. С тех пор, как я заболел тобой. Я думал, это пройдет. Ни черта подобного. Характер твой люблю, упрямая девочка. Видать, теперь это навсегда»…

Однажды на перемене Олег обнаружил, что у него нет сигарет. Пачку он бросил на стол и крикнул:

– Паш! Купи сигарет!

Паша сделал вид, что не слышит его.

– Вава! Купи мне сигарет! – попросил Олег.

– Я занят, – сказал Вова, что-то переписывая в тетрадь. Олег обвел взглядом класс. Игорь резался в карты с одним из парней. Петя, поймав случайно его взгляд, стушевался и отвернулся. Олег был один. Совершенно один. Как когда-то Мария. Он утратил авторитет. Но это было ему безразлично. Командовать никем не хотелось. Он сделал из сигаретной пачки маленький самолетик и запустил его в класс.

Олег не нашел общего языка с новыми одноклассниками Маши. Они его не то чтобы сторонились, а просто не замечали. Поэтому он, отвергнутый всеми в ее классе, всегда приходил один и садился за последнюю парту, позади Марии. Сидел и молчал. Вдруг она оглянется? Ну и что, если она не смотрит? Все равно он не мог прожить и дня, чтобы не увидеть ее хоть разок. Как наркотик. Странное чувство пустоты испытывал он, сидя здесь.

«Я совершенно один. Я нигде. Ни среди своих, ни среди чужих. Но все равно буду приходить снова и снова. Пусть я буду один. Ты заразила меня своим „я“. И я стал таким же, как ты. Смешно вспомнить, как я хотел подчинить тебя себе. Смешно и горько. Вышло наоборот. Ты не стала как все – нормальной доступной девкой со здоровыми инстинктами. Слишком сложна… Задачка. Ребус. Головоломка. Мне не въехать… Я готов отдать тебе все. Уже отдал. Моя любовь тебе не нужна. Знаешь, как нам было бы здорово вместе? Когда ты узнала бы сладость моих рук и губ… И че те надо от жизни? Ты осталась такой же. Где ты? Я тебя не вижу! Ты – стена. Зато я превратился в парию»…

Однажды весь класс Марии пригласили на факультативное занятие физики в двадцать четвертую, соседнюю школу. Занятие должен был вести институтский преподаватель. И требования соответствующие. Конечно, все захотели пойти. Радовало то, что явиться можно было не в форме. Марию вообще теперь все радовало. Она находила источники радости во всем.

Надев джинсы и новую кофту, Мария подкрасила глаза. Ей очень шло. Особенно, если учесть ее изменившийся цвет волос, бровей и ресниц.

Покружилась перед зеркалом. Танцевала… танцевала… Ладно двигалось тело…

Мария теперь столь разительно отличалась от себя самой годичной давности, как увядший цветок, преждевременно обморозивший еще не распустившиеся лепестки, отличается от благоуханного тугого бутона в каплях росы, ждущего полуденного солнца…

В глазах озорной затаенный блеск, гладкая кожа, порывистые, хищные и изящные движения, скрывающие рвущуюся силу…

Колдовское очарование.

Словно и не кровь текла теперь в ее жилах, а один сплошной свет.

Но главное – взгляд. Демон радости в нем. И власть.

Влетела в чужой класс в последнюю минуту. Ее влюбленный мальчик уже давно ждал ее, не отрывая взгляда от двери. Сверкнула на него глазами. Видела: произвела впечатление. Он долго и томно смотрел на нее. Тонула в его глазах.

Да что там этот мальчик! Мария теперь всегда чувствовала влюбленность. Будто Миша вдохнул ей прямо в сердце свою любовную радость… Иногда она вспоминала его. Но ни капли не грустила. Она – красавица! Ей можно любить. Ее будут любить. Всегда. Будь ей хоть семьдесят. А сейчас она влюблялась в каждого симпатичного парня, которого видела, начиная от неизвестных моделей в журналах и заканчивая случайными попутчиками в автобусе… Нет, она и не думала думать о них дольше, чем они были перед ее глазами. Едва они исчезали, Мария их забывала. Но от каждой влюбленности все росла и росла ее радость, наполняя сердце победным ликованием…

«Иногда мне страшно. Я – пустой. Кто я? В зеркале – чернявый кучерявый парень с голубыми глазами. Еще я школьник. Сын своих родителей. А вообче? Раньше я знал, кто я. По поведению тех, кто меня окружал. Девочки меня обожали и лезли в глаза, парни боялись и служили. В их глазах я видел себя. Сейчас я один. Совсем один. А как было когда-то тебе, Маша? За что ты держалась? За свои любимые книжки? Я их сроду не читал… Прочесть?… Если совсем худо будет… Как же я устал. Раньше я думал, что любовь, а именно девочки, – это просто, как раз, два, три, и сладко. Но это не просто. И очень больно. Очень, очень, очень больно!!! Я уже не жду от тебя силы моего чувства, а просто жалости… Знаешь, девочка моя, раньше в деревнях не говорили „Любить“, говорили „Жалеть“… А может, „жалеть“ и „жалить“ – близко? С ума схожу… Все бы отдал за тебя… Себя я уже потерял… Не нужен я тебе такой… никакой не нужен».

Казалось, каждый день Мария ждала чуда. То, чего ждешь, всегда приходит… Это ее маленький секрет…

Жизнь несла новые перемены. Мария думала о них с жадностью. Теперь она всегда думала, думала, думала… Она обожала думать. В этом рождалась ее сила. Мария поставила себе на службу каждую свою мысль. Хаос навсегда покинул ее душу. Да она и не позволила бы ему проникнуть в ее светлое сознание. Весна дышала маем. Скоро конец школы… Навсегда…

О, никогда еще Мария не видела восторга пробуждающейся природы так ясно и вдохновенно! Потому что как березки выпускали клейкие пахучие листочки – так она надевала на себя новые одежды жизни. Как май выдыхал благоуханное тепло, так она отдавала свою радость этому маю. Как распускались скромные ландыши – так она научилась видеть свое очарование. Как текли новые соки в деревьях – так она наполнялась силой. Как радостно пели вернувшиеся дрозды – так она отпускала свое сердце в небо…

Мария испытывала чувство восхитительной свободы и парения. Она была свободна от привязанностей, открыта ждущим ее чудесам…

Она будто видела все вокруг себя впервые. Как ребенок. Глазами ребенка. Распускающаяся весна… Научилась вдыхать в себя силу природы, потому что поняла: самая большая сила – в ней. Мы – лишь часть ее, сложная и не самая чистая…

Мария теперь любила все окружающее ее: небо, землю, по которой ступали ее ноги, лесную мягкую тропинку, деревья, в высочайшем своем спокойствии всегда, всегда! ждущие ее… Она, как они, пускала корни в эту землю и отпускала ветви-мысли в небо…

Заново жила, жила впервые. Радовалась. Радовалась. Радовалась.

Будто качнулась в небо на гигантских качелях, после страшного провала в преисподнюю…

Мария видела муки Олега. Он был ее самым сильным подавленным желанием. Он страдал. Изменилось даже его лицо. Оно осталось грубым, но в глазах затаилась одухотворенная боль…

Его лицо. Теперь в нем светился иной дух. Страдания породили мысли, которые должны были навсегда остаться неявными…

Он смотрел на нее каждый миг, когда была возможность. И что видел?

Мария не испытывала ни малейшего сожаления. Ни малейших мук совести. Выше голову! Он не вписывается в ее схему радости. Он может замутить, отравить, испортить радость навсегда. Нет, такой исход ей не нужен. Пусть. Плевать ей, что с ним будет, плевать, что он тает на глазах… Отпустила себе все грехи, разрешила себе все, только чтоб светиться… А Олег… Она и не замечала его за своей победительной радостью…

Последний звонок. Олег стоял на противоположной от Марии стороне актового зала. И смотрел на нее. Только на нее и никуда больше. Смотрел не отрываясь. Будто хотел насмотреться впрок.

«Понимает ли она, что видимся почти в последний раз?»

А у Марии было приподнятое, праздничное настроение. Жизнь несла новые перемены. Олег чувствовал это ее настроение даже на таком расстоянии. Вбирал его в себя, как губка. Она улыбалась и без конца вертелась. То ленту в волосах поправит, то что-то скажет подружке рядом…

Прошло много лет. Сколько? Много. Неважно.

Игорь, бывший «серый кардинал», едва не скончавшись от наркотиков, нашел себя в религии. У него длинная густая борода по грудь, свой приход где-то в глуши, в Мордовии. Матушка, его жена, родила ему пятерых детей.

Олег, пару раз женившись, в первый раз – на той самой Наташе, с косой, которая пела «Симо-о-она…», да разведясь, остался все в том же, родном, подмосковном городке.

Он работает водителем автобуса, идущего из этого городка до ближайшего Московского метро. Мягкие высокие кресла делают автобус весьма комфортным.

По пятницам он возит Марию в Москву. Потому что его смена совпадает с ее расписанием. Она едет изучать актерское мастерство. Оно в их институте – по пятницам. Площадка. Маленькая сцена, на которой – взлеты и падения, вымысел страстей и реальность теплых рук… Скоро, очень скоро красивый парень, краснея, будет признаваться ей в любви, называя Марьей Гавриловной. Великий Пушкин окутает их судьбы своим Словом… Скоро. А пока… Автобус ей нравится. Нравится смотреть на лица людей. Она счастлива. Да, Мария знала, что должна стать очень счастливой. Как можно счастливее. Чтобы забыть плохое и простить. Олега. И всех, всех, всех. Она и была счастлива. Каждый день. Каждую минуту каждого дня.

Так что Олег видит Марию в рейсе по пятницам. Туда и обратно.

Но микроавтобус добегает до дома быстрее чуть не вдвое, чем громадина, которую он водит. Однажды Мария выбрала себе этот более скорый транспорт, когда его автобус уже готовился к отправке. Даже если выехать позже автобуса, «автомиг» будет первым. Машина Марии отправилась в путь лишь на пару минут позже. Мария раскрыла книжку. Но краем глаза все же следила за дорогой. Вот сейчас она его обгонит. Вот сейчас. Но километр мелькал за километром, а автобуса все не было видно. Тогда Маша решила, что, наверное, они вообще разминулись на разных улицах при выезде из Москвы. А вдруг нет? Читать она уже не могла. Книжка так и лежала раскрытая на коленках. Каково же было ее удивление, когда они нагнали автобус только в родном городе! Водитель машины, в которой ехала Мария, пошел на обгон, Олег бессовестно подрезал, перестраиваясь в другой ряд, не давая себя обогнать. Шофер «автомига» ругнулся. Он не знал, что ругаться ему придется еще не раз весь оставшийся до конечной остановки путь. Потому что такого наглого и глупого вождения раньше он просто никогда не видел. Мария не верила своим глазам: огромный автобус, визжа тормозами, остановился на конечной одновременно с ней.

В другой раз она решила, что поедет на автобусе, а не на «автомиге». «Какая разница, – уговаривала она саму себя, – если он едет так же быстро. К тому же, сидеть в автобусе удобнее…» И села. Наверное, у Олега было хорошее настроение. Он улыбался, шутя со старой толстухой-кондукторшей и поглядывая на Марию в салонное зеркало. Он улыбался очень хорошо. Будто все лицо светилось изнутри. Мария знала цену такой улыбке. «…как улыбаться свойственно влюбленным…» Она зачиталась книжкой. Отвлеклась. Посмотрела в окно.

«Это что за остановка?

Бологое иль Поповка?»

Они ехали больше часа, останавливаясь везде, где только можно было остановиться. Мария не сердилась. Она улыбалась.

Олег вспомнил все свои властные замашки. Он – самый суровый водила во всем автопарке. Стоит несчастным пассажирам, попавшим в его салон, не соблюсти хоть одно правило, он кричит сердито: «Не толпитесь в салоне!!! Пройдите в конец автобуса! Зеркала не видно!» Или, если кто-то просит его открыть двери:

«Это экспресс!!! Остановки „Родина“ – „Юбилейная“! И все!!!» Если кто-то зазевался и забыл попросить об остановке, он рискует услышать: «Ты еще учить меня будешь, как мне ехать!!! У кондуктора не надо спрашивать! Кондуктору – только деньги! У меня спрашивай, где тебе надо! Нет здесь остановки!».

Мария, тихо улыбаясь, про себя дразнит его «директором автобуса». Уже без обиды, без горечи.

Он поднимает глаза. В зеркале салона отражается ее знакомое, милое лицо. Мария смотрит в окно.

«Ненавижу тебя. Красивая баба. Беда для мужика. Я знаю, что ты думаешь! Ты уверена, глупая баба, что я так же сохну по тебе, как тогда, когда был юнцом. Что ж, я сделаю все, чтобы ты так думала. Теперь я сильнее тебя. Ты порочна, как все бабы. Особенно красивые. Я докажу тебе, что ты порочна. Тоже мне, святая. И тогда то, что было когда-то, когда мы были детьми, покажется тебе раем. О, сначала тебе будет очень хорошо со мной. Так хорошо, как никогда еще не было! Тем больнее будет падать. Не думай, я не дурак. Когда я втрескался в тебя без памяти, я хотел стать таким, как ты, чтобы быть достойным тебя. Я много читал. Очень много. Может, больше тебя. Ты бы удивилась, если бы знала, как умеет думать простой водила автобуса. И все это ради тебя. Тьфу! Я давно понял, кто лучшие женщины на свете. Те, которые дают и не просят ничего взамен. Те, которые просто отдают все, что могут отдать. А ты этого не умеешь. Я уверен. Даже не знаешь, что это такое. Ты так и не въехала, что значит любить. Ах, да. Ты любишь только себя. Твое личико. Любуешься собой? Тебе б лежать на теплом диване, и чтоб тебя гладили. Кошка. Я заставлю тебя думать обо мне. Думать день и ночь. И мечтать. У меня было много баб. Ты бы удивилась, сколько. Ха-ха. Это легкая роль».

Губы Олега дернулись кривой улыбкой. Он смотрел на Марию. Долго, пристально. Но эта некрасивая гримаса вдруг изменилась, когда она подняла на него глаза. Она превратилась в сияние изнутри. Ласковое, неотразимо притягательное. Так светится только счастье. И Мария поняла, что против воли улыбается в ответ. Искренне, как будто радость не в силах удержать за маской. Когда она рвется наружу, требуя своих прав.

Как улыбаться свойственно влюбленным…» Помнишь Мефистофеля? Его трактуют, как черта. Вот ты уже и улыбаешься в ответ.

Мария смотрела на Олега и не могла отвести глаз. Кожа смуглая. И пронзительно-светлые глаза.

Вдруг ей стало страшно, как когда-то в юности.

Она улыбнулась своему страху.