Ее шаги он заслышал еще на лестнице, потом копание в сумке в поисках ключа, наконец, звук ключа, повернутого в замке. Раскрылась дверь, и она показалась на пороге тесной, заставленной и захламленной квартирки.

— Ты где ходила? — недовольно осведомился Дэн Брейжер из своего инвалидного кресла у окна. За окном, заливая предсумеречной теплой желтизной Бродвей, Норт-Бич и весь огромный город Сан-Франциско, вечер наступал на смену дню. В это время, как ни в какое другое, виден был слой грязи на окнах — накопившийся за годы толстый слой пыли снаружи и буро-коричневый слепой налет дегтя и никотина внутри.

Поставив пакет с продуктами на служившую столом колоду мясника в центре комнаты, сожительница Брейжера Шерил Фиггс передала ему почту.

— Ты где ходила, я спрашиваю? — повторил Брейжер, перебирая полученные за день конверты.

— Где я могла ходить? По дороге с работы зашла в магазин, купила поесть. Как ты себя чувствуешь? — спросила Шерил, заметив выпитую почти до дна бутылку джина, которую купила только вчера.

Брейжер вскрыл один из конвертов, достал чек на свое имя от члена Верховного суда Моргана Чайлдса, выписанный, как обычно, на личный счет судьи в Мэриленде. Вместо обратного адреса на записке в конверте был указан лишь номер почтового ящика.

— Тебе прислали пособие по инвалидности, — сказала Шерил.

И этот конверт Брейжер вскрыл, но тут же выронил оба чека на полуистертый искусственный восточный ковер.

— Я, кажется, спросила, как ты себя чувствуешь, неужто трудно ответить? — Шерил сбросила с ног туфли, стянула через голову алый свитер. Она была из тех женщин, кого нельзя в полном смысле назвать непривлекательными. Но из-за вечно опущенных уголков рта создавалось неизменно унылое выражение лица. Светлые волосы всегда казались растрепанными и сальными, и ни один шампунь — а Шерил много их перепробовала — не мог придать им блеска. Лицо, худое, измученное и очень бледное, крапили сгустками на обеих щеках крохотные шрамики — следы юношеских прыщей, которые Шерил неискусно скрывала под слоем румян. Фигура удалась — высокая, стройная, но кожа на руках, ногах и животе была мучнисто-белой, податливой и рыхлой, точно у женщины много старше ее возрастом. «Растянула, дура, кожу при родах, — то и дело повторяла она, лежа с Дэном в постели. — Небось, не рожала бы четверых, ничего б не было».

Как-то, когда Шерил в очередной раз посетовала на кожу, Дэн взорвался: «Есть из-за чего ныть — шрамы на брюхе. Вон у меня обе ноги отняли — и то не скулю!» О своем увечье он говорил крайне редко, поэтому Шерил несколько дней ходила с сознанием вины перед ним за то, что затронула больную тему.

Она принесла из кухни лед, поверх него выплеснула в стакан Дэну остатки джина, себе налила виски с содовой и присела у стола.

— Я принесла сегодняшнюю газету, — сказала она.

— Сама ее и читай, — ответил он, по-прежнему глядя в окно, откуда падал на стол тусклый свет, поблескивая на кубиках льда и джине.

Послушно развернув газету, она стала ее просматривать и вдруг встрепенулась:

— Дэн, тут большая заметка о твоем друге Чайлдсе.

Брейжер обернулся к ней, спросил сквозь зубы:

— И что о нем пишут?

Несколько минут, шевеля губами, Шерил молча читала газету.

— Нет, не совсем про него, больше про это убийство в Верховном суде. Слу-у-шай, Чайлдса-то, оказывается, допрашивала в самолете та женщина, что расследует дело от Министерства юстиции. Ее зовут Пиншер, Сюзанна Пиншер.

Брейжер на это ее сообщение лишь неопределенно хмыкнул.

— Тут говорится, что следствие пока воздерживается от публичных заявлений, но у репортера якобы есть свой источник информации. По его сведениям, круг подозреваемых сужается до женщин, с которыми был связан Сазерленд… ох, и бабник же он был!

— Что там еще о Чайлдсе?

— О Чайлдсе? Ничего. Ах, нет, погоди, вот тут что говорится: «Судьи стремятся задернуть завесой секретности проводимое в Верховном суде расследование», — она взглянула поверх края газеты на Брейжера. — И правильно делают, не то станут тут всякие шнырять и разнюхивать — и это в Верховном суде!

— Ну-ка дай мне взглянуть, — велел Брейжер. Взяв газету, он прочел статью, бросил газету на ковер поверх чеков и подкатился в кресле к столу: — Что у нас на ужин?

— Я запеку тебе кусок мяса. Салат приготовить?

— Не надо. Я, пожалуй, прогуляюсь. Сколько будет жариться твой кусок мяса?

— Так сразу я не знаю, надо свериться в кулинарной книге. Думаю, не меньше часа. Ты куда направляешься?

— На угол, выпить рюмку-другую. Я скоро вернусь. Помоги мне спуститься.

Шерил знала по опыту, что спорить бесполезно. Ей бы хотелось, конечно, чтобы он посидел дома, пока она готовит. Так бывало и раньше: когда Дэн перепьет, его тянет на улицу. Зато если он в норме, они усаживались вдвоем на крохотной кухоньке и тихо беседовали. Дэн — умница, умнее мужчины она в жизни не видела, и с ней разговаривает как с равной себе, хотя, понятно, так не считает, просто виду не подает, — как с человеком, достойным уважения и внимания. Но только когда трезвый.

Достав из шкафа черно-красный фланелевый пиджак, она помогла Дэну надеть его, выкатила в кресле через дверь на верхнюю площадку прямого и узкого лестничного пролета, выходившего прямо на улицу. Дальше он себя везти не позволял. Стоя наверху, она смотрела, как Дэн, подтянувшись из кресла и упираясь в перила, буквально сходил по лестнице — только на руках. Она шла следом с креслом, отводя в сторону глаза — не могла на это смотреть, — и все время беседовала с ним, чтобы путь показался короче.

— Ко мне сегодня приходил мистер Валенте, — рассказывала Шерил, — говорит, они намечают полностью обновить руководство по матобеспечению. Ему, говорит, было бы интересно с тобой встретиться — может, возьмешь на себя часть работы? Он тебя помнит по статьям в журналах. Я ответила, что не могу за тебя решать, но попрошу тебя подойти как-нибудь к обеду на работу и…

Заметив, что Дэн добрался до низа лестницы, Шерил торопливо подставила кресло.

— Если бы я надумал снова начать писать, то обратился бы к агенту. И прекрати искать мне по городу клиентов, точно я — шлюха, а другу своему Валенте скажи: пусть в чужие дела не лезет. Или у тебя с ним шуры-муры?

— Как ты можешь, Дэн? Он мой начальник, у него жена, дети.

— Открой мне дверь, — и он выкатился на улицу.

— Через час ужин будет готов, — только и успела она сказать.

— Через час буду, — бросил он через плечо.

Шерил приготовила мясо по кулинарной книге: втерла лук и специи, присыпала панировочными сухарями, положила сверху два ломтика бекона и сунула в духовку. Две тарелки с листьями салата она поставила на заменявшую им стол колоду мясника, а по обе стороны от них положила аккуратно сложенные бумажные салфетки и поверх — два прибора. Оставалось ждать, пока приготовится мясо, и Шерил от нечего делать перешла в гостиную и включила их черно-белый телевизор. Несколько минут она смотрела местную программу новостей, потом ее внимание привлекли навязчиво яркие вспышки на их замутненных окнах красно-зеленой рекламы ночного клуба в третьем от них подъезде. Оттуда они перекочевали на поставленные одна к другой на маленьком столике фотографии в рамке. Взяв одну из них, Шерил стала ее разглядывать. На снимке были двое мужчин, ее Дэн и его тогдашний друг Морган Чайлдс, теперь член Верховного суда. Снимали их в Корее вскоре после возвращения из плена. Они стояли, обняв друг друга за плечи, и Чайлдс высоко вскинул руку с расставленными указательным и средним пальцами, изображая знак победы. «Красивые ребята», — прошептала Шерил, восхищаясь и тем, и другим. Ее Дэн и сейчас красивый, может быть, решила она, даже еще симпатичнее, чем когда его снимали в Корее. А до чего похожи! Оба парни что надо: суровые квадратные лица с сильными, упрямыми подбородками, ясный взгляд, будто пронизывающий тебя насквозь, и фигуры у обоих крепкие, мускулистые, поджарые, одно слово — фронтовики.

Потеряв обе ноги, Дэн тренировками резко нарастил силу и мощь верхней части тела. Носить протезы он отказался категорически: «Мне искусственные ноги ни к чему». До Шерил, правда, дошло, что в свое время, еще в Вашингтоне, где он жил сразу после войны, Дэн ходил в один госпиталь и примерял-таки протезы. О тех годах в столице он сам высказывался крайне скупо, а ей хватало такта и сообразительности не приставать к нему с расспросами. Поэтому, собственно, она упустила момент порасспросить Дэна об отце убитого клерка докторе Честере Сазерленде. Его фамилия ей попалась случайно — однажды, роясь в ящиках бельевого шкафа, Шерил наткнулась на кипу старых, карманного формата, записных книжек. В одной из них были записаны фамилии людей, с которыми Дэн общался, в том числе и домашний адрес Честера Сазерленда. На последующих страницах против пометки «Д-р С.» стояло то или иное время дня. Тогда Шерил не придала этим записям никакого значения: мало ли каких докторов повидал в ту пору Дэн, стремясь уберечь ноги от ампутации. Теперь же, прочтя в местной газете об убийстве Кларенса Сазерленда, она вновь достала из ящика записную книжку — убедиться, что память ей не изменила.

Тем временем ведущий телевизионной передачи представил зрителям в криминальных новостях сюжет о любовном треугольнике где-то в районе бухты Золотой Рог: ревнивый муж забил до смерти бейсбольной битой любовника своей жены. Шерил сразу же подумалось о выпаде Брейжера против ее начальника, мистера Валенте. Дэн часто обвинял ее в неверности, дескать, она встречается на стороне с другими мужчинами. И хотя его упреки ни на чем не основывались, она его не винила и даже, наоборот, жалела, потому что безногий мужчина обязательно чувствует себя неполноценным. Но он и тут не прав, ее Дэн: ему нет и не было равных среди ее знакомых и тех мужчин, которых она знала до него, по силе, по уму, по умению чувствовать, чего хочет в постели женщина, и ублажить ее… Но только когда он трезвый.

Из кухни пахнуло мясным ароматом, от которого у Шерил стало хорошо на душе. Готовить она умела и любила, особенно для Дэна. Она пошла на кухню, открыв духовку, залюбовалась куском мяса — румяным, пузырящимся соком. «На вид хорош! Пальчики оближешь!» И затем произнесла уже совсем другим, пронзительно тоскливым тоном: «Дэн, милый, иди домой! Мне надоело ужинать одной!»

Сколько ж их было — одиноких ужинов и тоскливо одиноких вечеров!