Из девяти верховных судей в Большом конференц-зале сидели восемь. Не хватало Темпла Коновера, но он заранее предупредил о легком недомогании, пообещав явиться во вторую половину дня.

Первым свои аргументы за Иллинойс в деле «Найдел против штата Иллинойс» излагал сам Джонатан Поулсон. Впрочем, в большей части своего выступления он просто-напросто повторил положения памятной записки — объемистого документа, переданного другим судьям еще в начале текущей недели. Записка была в высшей степени характерной для Поулсона — многословной, рассеянной по мысли, с ненужными длиннотами и не относящимися к делу отступлениями. Словом, ей недоставало ясности и четкости письма и мышления. Так, во всяком случае, оценили ее почти все сотрудники, так и охарактеризовали ее судьям, с чем те, ознакомившись с ее содержанием, охотно согласились.

Особенно досадным для некоторых судей оказалось в записке стремление Поулсона любой ценой добиться единогласного решения судей по обсуждаемому вопросу, что позволило бы вооружить суды низших инстанций по всей стране составленными в сильных выражениях однозначными руководящими разъяснениями на сей счет. Как бы между строк в записке прочитывалось личное мнение самого Поулсона о том, что в данном деле не так важно объективно представить факты, характеризующие, с точки зрения каждого отдельного судьи, его юридическую позицию, как отразить отношение резко выступающей против абортов нынешней администрации, которая, в свою очередь, отражает высоконравственные взгляды нации в целом. «Смеху подобно, — прокомментировал своим сотрудникам линию Поулсона один из судей. — Есть дела, которым единство мнений противопоказано. Это как раз тот случай».

Судя по выступлению Поулсона, он думал иначе. Следующим обычно высказывался старший судья, но из-за отсутствия Коновера его очередь пришлось пропустить. Далее один за другим излагали свои взгляды на дело «Найдел против штата Иллинойс» другие судьи, основываясь как на отзывах, представленных сотрудниками, так и на соображениях, ранее высказанных в порядке устной аргументации в открытом заседании.

— Мне совершенно непонятно, по какой причине мы упорно рассматриваем данное дело в гораздо более широком контексте, нежели собственно юридический, — говорила судья Тиллинг-Мастерс. — Если уважаемые члены суда замыслили дать всеобъемлющее толкование вопроса об абортах с юридической, философской и нравственной точек зрения, то строить его на деле «Найдел против штата Иллинойс» нельзя, нерационально. Я утверждала это с самого начала — потому и голосовала против принятия его на пересмотр.

— Согласен, — поддержал ее со своего места у двери Морган Чайлдс. — Дело слишком узкое, у него нет судебной перспективы. Приняв его на пересмотр, мы фактически взялись дать ответ, вправе ли федеральное правительство указывать штатам, как им поступать с собственными бюджетными отчислениями на здравоохранение. Но мы же не федеральный бюджет обсуждаем — речь-то идет о деньгах штатов! — Он взял со стола один из груды заложенных на нужных страницах юридических справочников и зачитал решения по ряду предыдущих, сходных, на его взгляд, дел. — Отсюда я лично делаю вывод о неоспоримом праве штата Иллинойс самостоятельно определять политику в области им же финансируемого медицинского обслуживания. Разумеется, если это ведет к ущемлению прав отдельной личности, то в деле возникает новый аспект, но в данном случае ничего подобного я не усматриваю.

Поулсон закивал головой, выражая горячее одобрение:

— Ну что, приступим к предварительному голосованию?

Голосовали поочередно, начиная с председателя. В результате голоса разделились поровну: четыре против четырех.

— Должен сразу же информировать вас, что такой исход голосования неприемлем, — объявил Поулсон и тут же принялся вновь излагать свои взгляды, но его неожиданно прервал судья Рональд Файн — худой старик с профессорской внешностью, по стажу работы в Верховном суде уступавший лишь Темплу Коноверу и с ним же заодно голосовавший по большинству социальных вопросов.

— Послушайте, председатель, — сказал он спокойным, размеренным голосом с южным акцентом, — мы только что провели предварительное голосование по делу, не так ли? Выяснилось, что решающий голос остается за судьей Коновером, причем я уверен, все мы… в общем, как бы это сказать, более-менее представляем себе, как проголосует старший судья.

Поулсон и сам прекрасно понимал правоту Файна, но не в его правилах было уходить с совещания, оказавшись в меньшинстве.

Файн между тем перешел от слов к делу:

— С вашего позволения, я тотчас же свяжусь с судьей Коновером, проинформирую его о результатах голосования.

— Сделайте одолжение, — согласился Поулсон, которого внезапно захлестнуло горячей волной нетерпение: ему остро захотелось поскорей вернуться в тишь и покой своего кабинета.

При полном молчании остальных судей Файн позвонил Коноверу:

— Да, судья Коновер, таковы результаты голосования… Что вы сказали?.. Ну, разумеется. Я сейчас передам эту информацию судьям… Одну минуту, не вешайте трубку, с вами хочет поговорить председатель. — Он передал трубку Поулсону.

— Алло, Темпл? Как вы себя чувствуете… А-а, прекрасно, отрадно слышать. Так вы, стало быть, голосуете за Найдел?.. Да, понимаю, но не разделяю. Как только объявитесь после обеда, зайдите, пожалуйста, ко мне — надо поговорить… Да, да, спасибо.

— Имеем пять против четырех, — пробормотал Чайлдс, — в пользу истицы. Лично мне почему-то кажется, что такое распределение голосов не окончательно.

— Оно, как правило, меняется, — подтвердил Огастас Смит, единственный темнокожий член Верховного суда, самый легкий по характеру из всех девяти судей, умница и острослов с щадящим, добродушным чувством юмора, которого близкие ему люди звали просто Гас. — Особенно если Темпл лично возьмется изложить мнение большинства. Тогда как пить дать будут прозревшие в стане его противников. Судья что-нибудь говорил по этому поводу? — обратился он к Файну.

— Нет как будто, но допущение вполне правомерное.

По правилам Верховного суда, старшему из судей, представляющих большинство по тому или иному вопросу, предоставлялось право либо самому зафиксировать первоначальное мнение, либо поручить это одному из членов большинства. Если бы в большинстве по данному делу оказался председатель суда Поулсон, право изложить мнение суда безусловно перешло бы к нему. Но при теперешнем обороте событий ему полагалось делегировать это право, причем каждый из судей, оставшихся в меньшинстве, мог беспрепятственно записать личное, расходящееся с другими, суждение по делу.

Поулсон скрывал негодование, пока не оказался в своем кабинете, и только здесь дал волю гневу. Здесь же пришло горькое осознание, что в свете подобных результатов предварительного голосования провал его основного замысла — добиться от судей единого мнения против истицы в деле «Найдел против штата Иллинойс» — уже не имеет никакого значения. Если так пойдет и дальше, то суд, гордо нареченный «судом Поулсона», не сможет обратиться к нации с полнозвучным призывом поддержать предвыборное обещание президента Джоргенса вновь утвердить порядочность и нравственность в жизни американского общества. Более того, самому этому обещанию, вере в его правоту и выполнимость будет нанесен сокрушительный удар, тогда как глашатаи и проповедники социальной распущенности и вседозволенности, которых на дух не переносит ни он сам, Поулсон, ни президент Джоргенс, одержат важную победу. Если так пойдет и дальше…

Но чем дольше он оставался в успокоительных объятиях своего глубокого кресла, чем полнее проникался чуждой всяческих треволнений тишиной своего кабинета, тем больше отпускали душу гнев и тревога и тем яснее вызревало понимание: это всего лишь начало. В жизни каждого председателя Верховного суда раньше или позже наступает этап, когда приходится пробивать свое мнение, обрабатывать коллег без устали, пока не добьешься своего. Теперь пришел его черед. Ему вспомнилось замечание Огастаса Смита, но только сейчас стала до конца понятна его глубина и проницательность. О да, Темпл Коновер представит мнение большинства, но при этом зайдет слишком далеко. Его занесет — не может не занести, ибо таков характер у Темпла Коновера. Порукой тому — его радикализм и социально-реформаторское рвение вкупе с естественными издержками возраста: раздражительностью и несдержанностью. И вот тогда-то более благонамеренные судьи, сгоряча проголосовавшие в составе большинства, изменят — или, лучше сказать, скорее всего изменят — свое окончательное решение.

Обедал Поулсон в тот день в Национальном клубе юристов со старым товарищем по юридическому институту и сыном этого товарища, начинающим, неоперившимся адвокатом. Молодой человек сгорал от любопытства, задавал бесконечные вопросы, чем тешил Поулсону душу. Польщенный и тронутый его вниманием, Поулсон поделился с ним сокровенными мыслями о Верховном суде. Из всех американских институтов, сказал он, лишь один — Верховный суд — стоит в стороне от политических дрязг и махинаций. В него входят девять граждан США, которым — в силу особенностей профессиональной биографии, образования и опыта — дается право толковать положения Конституции, не закладывая при этом душу и совесть никакому частному лицу, ни группе лиц, ни партии. Свои откровения Поулсон завершил многократно отрепетированной речью, произнося которую он то и дело поглядывал на молодого человека, как бы оценивая степень заинтересованности аудитории. И внезапно ощутил искреннюю гордость собой. Высоко и неизменно, как святыню, чтил он всю жизнь Закон, поэтому и трудился в поте лица. По этой же причине, не ведая сна и отдыха, добивался он первого назначения именно в суд, любой ценой стараясь избежать адвокатской практики с ее неизбежными сделками и компромиссами, интригами и коррупцией.

Молодой человек спросил о взглядах Поулсона на секретность в Верховном суде. Он задавал вопросы крайне осторожно, в тактичных выражениях, которые не позволили бы собеседнику усмотреть и намека на критику в свой адрес, хотя пресса не раз упрекала его, что при нем Верховный суд стал наиболее засекреченным за всю историю Соединенных Штатов.

Поулсон улыбнулся:

— Отвечу вам словами своего предшественника Уоррена Бергера из речи на конференции юристов в штате Огайо, которую он произнес примерно за десять месяцев до приведения к присяге в качестве председателя Верховного суда. Мне этих слов не забыть до конца жизни, и хотя мое воспроизведение может и не быть стопроцентно верным, суть в нем схвачена достаточно точно. Итак, Бергер сказал тогда: «Взыскательный надзор нужнее всего над судом, бесконтрольно выносящим окончательные суждения. Именно в бесконтрольном органе наиболее вероятен субъективизм и произвол и наименее вероятен объективный самоанализ». Есть и другое высказывание Бергера, точно характеризующее основной принцип, которым руководствовался в своей деятельности он сам и руководствуется ваш покорный слуга: «В нашем правовом государстве никто не волен стать над судом общественности: ни государственные учреждения, ни отдельные личности, которые их возглавляют».

Отец молодого адвоката лишь ухмылялся себе под нос. Как будто бы не известно всем и каждому, что его бывший однокашник, ныне председатель Верховного суда, окутал работу своего ведомства непроницаемым покровом секретности, куда более строгой, чем испытал суд за свою многолетнюю историю. Ему волей-неволей припомнилась их совместная молодость, когда и Поулсон, и он сам отчаянно боролись за то, чтобы поудачнее начать карьеру и выйти в люди. По выражению одного общего приятеля, «такого параноика, как Поулсон, нарочно не придумаешь». Прослышав об этой характеристике, Поулсон только усмехнулся: «Параноик — не параноик, зато люди мне верят и идут за мной».

— Ну что же, теперь мне действительно пора восвояси, — сказал Поулсон и обратился к молодому юристу: — Желаю успеха в вашей карьере, молодой коллега. И если чем-то могу вам помочь — просите без колебаний и сомнений, ибо нас с вашим отцом связывает большая часть жизни.

Перед самым уходом друг Поулсона поинтересовался наиболее существенными делами из представленных в Верховный суд. Поулсон второпях перечислил некоторые из них на память, не забыв, естественно, и дело «Найдел против штата Иллинойс».

— Ну, и каков возможный исход? — поинтересовался далее друг.

Поулсон только рассмеялся в ответ:

— Ах Гарольд, ах хитрюга, а то ты не знаешь, что в суде нет сведений секретнее, чем распределение голосов по делу. Нет уж, друг, придется тебе, как всем нормальным людям, следить за прессой.

По пути в Верховный суд Поулсон попросил водителя остановиться у аптеки, где он купил препарат «X» и флакон с таблетками аспирина. Лекарства предназначались для разных целей: две таблетки аспирина он, едва войдя в кабинет, принял от головной боли, начавшейся за обедом. Приказав секретарше ни с кем себя не соединять по городскому телефону, Поулсон уселся в кресло и снял трубку правительственной связи. Набрал номер. Ответ последовал после первого же гудка.

— Кабинет министра юстиции, — произнес женский голос.

— Алло, говорит председатель Верховного суда Поулсон. Можно соединить меня с мистером Флетчером?

— Соединяю.

Мгновение спустя министр юстиции Уолтер Флетчер поднял трубку:

— Добрый день, мистер Поулсон. Чем могу быть вам полезен?

— Пока ничем, Уолтер. Мой звонок чисто информативный. Хочу сообщить вам, что предварительное голосование по делу об абортах прошло не очень удачно для нас.

На другом конце провода возникла многозначительная пауза.

— Меня это совершенно не смущает, — как ни в чем не бывало продолжил Поулсон. — Жизнь не стоит на месте, мнения меняются, тем более по столь деликатным вопросам. Не надо удивляться, если в конце концов мы добьемся единодушного решения в пользу Иллинойса, пока же нужно время, чтобы пыль поулеглась, так сказать.

— Но на сегодняшний день картина весьма безотрадная. Вы ведь это хотите сказать?

Поулсон придал своему голосу максимальное безразличие:

— Нет никакого повода волноваться за исход дела, Уолтер, так и доложите президенту. Мы полностью владеем ситуацией.

— Можно с полной убежденностью заверить его в успехе?

— Безусловно! (Ты только доложи, а там посмотрим. Конечно, пока нельзя считать, что дело в шляпе.)

— Прекрасно! И спасибо, что позвонили. Кстати, если президент выразит желание обсудить вопрос с вами лично, когда у вас будет время: попозже сегодня или завтра с утра?

— Я освобожусь от всех дел в любое удобное президенту время, Уолтер.

Очень правильно, что он позвонил. Не очень, правда, этично, но времена теперь сложные, убеждал себя Поулсон, подытоживая события дня. Оправдывает его и то, что от государственных учреждений в эти трудные времена требуются четкость и определенность, подчас даже смелость, в осуществлении перемен; только так нация под руководством президента Джоргенса сможет вновь обрести былую моральную устойчивость и некогда утраченный престиж, о необходимости возрождения которых не может быть двух мнений.

«В законе, точно в волшебном зеркале, прозреваем мы верное отражение не только собственной нашей жизни, но и жизней всех тех, кто жил прежде и оставил по себе след», — горделиво процитировал Поулсон вслух слова Оливера Вендела Холмса-младшего. С этой мыслью пришло чувство облегчения — на смену прежнему неверию и сомнению. «Если президент Соединенных Штатов назначил тебя председателем Верховного суда, — продолжал он про себя, — то будь добр поступать так, как положено, как лучше — для президента, для Верховного суда, для американского народа, наконец, невзирая ни на что…»