Гараж подстанции пуст, значит, никого нет, остаётся только гадать о том, кто уже поел, а кому это ещё только предстоит. Я — практически счастливчик, ведь успею поесть сегодня, служа демонстрацией известной истины о том, что нельзя откладывать на завтра. Сразу иду на кухню, где достаю макароны с мясом, помещаю их в микроволновую печь, предварительно сбрызнув водой из-под крана, чтобы при разогревании в еде осталось хоть немного жидкости, коя из продукта легко исчезает вследствие действия неких физических процессов, связанных с работой печи. Заодно накрываю специальной крышкой, якобы препятствующей выводу воды из разогреваемого продукта, только у неё механизм недоработанный, поскольку вся жидкость скапливается на внутренней стенке крышки, отчего остаётся либо всю воду стряхнуть обратно на еду, либо отставить крышку на своё место, чтобы не портить вкус примесью воды в чистом виде.

Медленно есть смысла не было — я всё-таки планировал помыть голову, желая убрать неприятный запах, который чувствую и я. Поэтому макароны поглощались быстро, только мясо я тщательно разжёвывал, смазывая каждый кусочек порцией горчицы. Опустевший мешок выбросил в мусорное ведро, а руки попытался помыть с помощью хозяйственного мыла, которым следом отмывал вилку. Браться за губку и моющее средство я не стал — от них больше жира на руки попадёт, который потом будет очень трудно отмыть. Отчего случается всё наоборот — не знаю. Своё моющее средство носить не хочется, а стоящим около раковины я отказался пользоваться по причине тщетности попыток найти в нём хоть немного способности к отмыванию посуды.

В каждой комнате на подстанции имеется раковина с краном. Немного неудобно, но голову под кран всё-таки можно поместить. Мыло с собой имеется — нам как-то выдавали по куску несколько лет назад. Я бережно его сохранил у себя в шкафу для одежды, где мыло исполняло дополнительно роль освежителя воздуха для антидушистой верхней робы.

Положил рядом полотенце, приготовился принимать водные процедуры. Очередной признак того, что день не задался, возвестил о себе шумом, когда я смывал мыльную пену, и тут же я обнаружил, что штаны и обувь забрызганы водой, а на полу около раковины растеклась лужа. Порвался шланг подачи холодной воды — вот отчего я голову домывал быстрее, поскольку попытка добавить холодной воды не делала температуру оптимальной лично для меня. Пришлось перекрывать вентиль, отвечающий за подачу холодной воды. Завтра надо будет сообщить сестре-хозяйке, которая, в свою очередь, озаботится вызовом сантехников.

Одна радость — чистая голова. Буду надеяться, что она успеет высохнуть до конца ужина. Поскольку время позднее, я сразу стал готовить себе постель — как знать, может, больше вызовов не будет, а я погружусь в глубокий сон. Обратился к потолку, взывая о справедливости и заслуженном отдыхе. Прошу дать покой на четыре часа, которых хватит для восстановления сил. Пожелал всем людям чувствовать себя здоровыми.

Как и планировал в обед, перенёс матрас с соседней кушетки на свою, создавая знатные условия, напоминающие домашние. Так как матрасы весьма прохудившиеся, то только положенные друг на друга они напоминают один добротный, в то время как если их использовать по одному, ощущения лежания на них будут больше схожи с лежанием на доске. Вторую подушку убрал, ведь и с одной неудобно. Какой-то непонятный внутри наполнитель, от которого шея начинает болеть спустя пять минут, но и без подушки шея тоже начинает болеть, поскольку головной изгиб кушетки располагается не под самым удачным углом, отчего шее снова неудобно. Оба одеяла будут служить для меня единым покрывалом.

Постель ко сну готова, только на сон надо ещё настроиться. Ему мешают стенания людей, раздающиеся со стороны диспетчерской, разлетающиеся по коридорам подстанции, отскакивая от каждой стены, словно эхо. Дело усугубляет протянутая по всем помещениям единая система вентиляции, служащая хорошим проводником не только запахов, но и звуков. Скорее всего, те люди — родственники человека, умершего днём на нашей подстанции. Когда же его тело заберёт специальная служба? Как знать, может, именно сейчас она эвакуирует тело того пациента, который умер на моих руках утром, хотя, возможно, она от этого отказалась, ведь вскрытие там, честно говоря, не требуется.

Когда мыл голову, думал не только о наконец-то выветрившемся запахе ног прошлой смены, но и о том, что эта смена могла свои ноги мыть в той раковине, где я мыл голову. Вполне возможно, благо я всё делал аккуратно, не позволяя голове соприкасаться ни с краном, ни с раковиной. Коснись я какой-то поверхности, то хуже мне от этого не могло стать. Окончательно смыть с себя всю грязь, пот и усталость можно будет только дома, после чего точно буду спать. Какой бы ни вышла эта ночь, если буду спать ещё шесть часов, то накопившаяся за весь день усталость свалит меня потом ещё на добрые шесть часов, и следующую ночь я проведу без снов, легко засыпая, продолжая ощущать усталость прошедшего дня. Для полноценного восстановления требуется два дня, только на третий я наконец буду чувствовать себя человеком.

Одного я не заметил, когда стоял у раковины. Я не почувствовал холода, что стал ощущать сейчас. Может, быстрый темп дня сохранил во мне остатки тепла, способные помочь продержаться голому торсу пять минут. Теперь надо уходить из комнаты, если не планирую переостудить голову, что может обернуться многими проблемами, начиная с простуды. Остаётся идти в диспетчерскую — нужно сдавать карты.

Диспетчер подстанции и тот диспетчер, с которым я общаюсь по рации, — это разные люди. На подстанции диспетчер следит за всей подстанцией в течение смены, а также заполняет электронную версию карт вызова. Трудно судить, где проще работать. Наблюдая за людьми, сидящими в отчаянии в коридоре и несколькими бегающими туда-сюда, заламывающих себе руки, вижу усталого диспетчера, который все двадцать четыре часа не может сомкнуть глаз, уподобляясь роботу.

Надо сказать, глаза у него устают быстро, поскольку он целый день смотрит в монитор, не отличающийся высоким качеством, отчего возникает чувство тяжести и тупой, тянущей, ломающей боли в глазах. На подстанции люди стараются всеми силами помочь, если возникает какая-то техническая неисправность. Вот сейчас я заметил на мониторе эффект тени, весьма напрягающий зрение. Где-то давно читал, что причина может быть только в кабеле. Так и оказалось — достаточно было поплотнее прижать кабель питания к разъёму сзади монитора, как напряжение на лице диспетчера сменилось лёгким ободрением. Боль в глазах всё равно сможет унять только отдых, для чего их надо закрыть и пробыть в таком положении хотя бы час.

Лицо диспетчера снова стало удручённым, когда я положил ему на стол свою кипу карт. Он знал о них, он был готов их заносить в компьютер, но был бы рад это сделать несколько раньше, чтобы сейчас устроить отдых уставшим глазам, а не тратить ещё несколько часов на новую работу. Можно отложить до утра, но нет гарантий, что утра ему для этого хватит, поскольку другие бригады тоже подвезут ему большой объём работы.

На подстанцию зашли люди в погонах. Попросили всех в коридоре, кто является знакомым умершего, пройти с ними в отделение. Теперь можно закрыть входную дверь на замок.

Я приник головой поближе к обогревателю, надеясь на воздействие тепла на мои мокрые волосы. Отсюда я не сдвинусь до окончания ужина, а потом, с сухими волосами, можно будет заниматься чем угодно.

Диспетчер отложил карты в сторону, пересев за импровизированный обеденный столик, где только что вскипел чайник. Стеклянная прозрачная чашка без рисунка приняла в себя несколько ложек кофе, позже обильно залитых водой, да разбавленных несколькими ложками сгущённого молока. Не будет ли изжоги у диспетчера от такого обилия кофе? Наверное, не первую чашку он выпивает за этот вечер, перед началом ожидаемой бессонной ночи. Ему бы дать отдых на несколько часов, но заменить его некем. Я могу закрыть глаза в машине и отдохнуть в пути, а диспетчер на нашей подстанции единственный и незаменимый. На крупных подстанциях допускается несколько диспетчеров, наша же не отличается размерами, поэтому и диспетчер всего один. Работы у него меньше, с этим трудно поспорить, только человеку от этого не легче, поскольку всё относительно.

Очень трудно выполнять одну работу, не имея рядом с собой помощника, способного в нужный момент тебя подхватить и, если надо, исправить производственные ошибки. Мне также никто не может помочь, поскольку я тоже один. Всё-таки любят у нас в стране, когда люди берут на себя повышенный объём работы, предпочитая отделываться малыми силами, зато требования не снижаются, оставаясь на прежнем уровне.

Диспетчер зевает, трёт глаза. Жалуется на тяжёлую смену и на так неудачно принесённого мужчину на подстанцию, который в итоге умер, а его тело забирать не спешат. Оно спокойно лежит в соседней комнате на кушетке, ничем не прикрытое — родственники до этого мешали накинуть на него простынь, а теперь в этом нет нужды, поскольку комната закрыта, а за окном давно ночь.

За время моего ужина до подстанции всё-таки добралось несколько бригад, одна из которых опять шла пешком от магазина, у которого была оставлена машина — та не способна преодолеть снежные заносы, образовавшиеся на подъезде к зданию. Первой бригаде дали ужин, а вторую попросили подождать, так как нельзя одновременно отправить есть столько бригад. Медики, разумеется, недовольны. Активно высказывая накипевшее с использованием всех подходящих для этого случая слов, они быстро двигаются в сторону кухни, где всё равно поедят, и если их отправят на вызов, то раньше малейшего насыщения их оттуда не сдвинуть.

Некоторые медики могут с увлечением рассказывать разные истории о своей работе. Интересно, почему это у меня не получается. Мой ум не отличается способностью в точности сохранять впечатления о происшедших событиях и придавать им форму увлекательного рассказа. Вместо этого я могу рассказать в перерубленном виде, путая слова местами и начало с концом, теряя по пути нужные определения, так что в итоге получается форменный сумбур. Доктор, что уселся писать в коридоре карты, поведал о двух вызовах, которые для него стали действительно необычными. На одном вызове он поучаствовал в операции наркоконтроля, накрывшего притон наркоманов, где были выбиты стёкла, а осколки разбросаны по всем помещениям, и захваченные ими люди босиком ходили по ним, находя справки о плохом состоянии здоровья и требуя вызвать скорую помощь, иначе прямо тут и сейчас они могут умереть.

Другой вызов — авария на остановке, где в припаркованный грузовик с прицепом въехал легковой автомобиль с пьяной молодёжью. Все отделались испугом, кроме водителя — молодой девушки, которой череп срезало ровно наполовину, заставив весёлую компанию придти в шоковое состояние от вида обезглавленного товарища, чью голову им предстоит ещё найти. Доктор рассказывал, красочно описывая свои истории и заставляя завидовать, что не ты там побывал и не тебе об этом теперь приходится делиться впечатлениями.

Я с трудом вспоминаю свои собственные вызовы, о которых точно не смогу поведать столь же увлекательно. Ну, опростоволосился утром, ходил далеко, проваливался, мёрз, бегал от собаки — больше ничего не могу вспомнить. Вроде что-то делал, куда-то ездил, кого-то лечил, но полностью картина в голове не восстанавливается. Для этого, наверное, надо всё тщательно записывать, чтобы потом сесть и красиво изложить на бумаге. Может, когда-нибудь так и поступлю, а пока я всего лишь сушу волосы, да испытываю неприятные ощущения в груди, связанные с неудобной позой и расшатанным позвоночником, не позволяющим мне спокойно принимать любые положения в пространстве. Схватило грудь и шею, отчего мне пришлось выпрямиться и поискать пальцами те болезненные точки на спине, от нажатия на которые якобы становится легче. Рукой достать неудобно, просить кого-то бесполезно — всё равно не сделают так, как это мне требуется.

Доктор, рассказывавший нам с диспетчером истории, сложил карты стопочкой рядом с клавиатурой и отправился принимать заслуженную пищу. По пути он посмотрел через стекло на труп в соседней комнате и поделился удивлением от того, что его до сих пор не забрали. Увидел ли он труп на самом деле — непонятно. Из диспетчерской его трудно разглядеть в углу на кушетке. Наверное, хватило нескольких определяющих линий. Всё-таки наблюдательный он человек, всё завернёт в красивую обёртку, даже при отсутствии действительно чего-то интересного.

Диспетчер сделал последний глоток, потянулся и пошёл за свой стол, где ему предстоит продолжить работу. Мне же дальше отдыхать не пришлось — я увидел пришедший по компьютеру вызов на мою бригаду, что случилось за пять минут до окончания отведённого на ужин времени. Такое считается вполне нормальным и естественным явлением, ругаться и спорить из-за этого мизера не с кем, да и нет желания портить себе настроение. Только адрес вызова знакомый, повод ожидаемый и фамилия хроника не дала усомниться в том, что этот вызов мог лежать и дальше. Тому человеку, вызывающему каждый день, скорая помощь не нужна — по крайней мере, лично я не помню ни одного случая, когда ему действительно нужна была экстренная помощь.

Всё снова и снова ведет к одному и тому же выводу, от которого давно сошла на нет любовь к людям и угасло желание им помогать. Правильно говорят про цинизм у медиков — это защитная реакция организма, позволяющая сохранить разум в ситуациях, когда жизнь воспринимается с наивностью ребёнка, только вывернутой наизнанку, словно стома кишечника, позволяющая видеть и ощущать скрытую доселе реальность.