Идея, как нейтрализовать одного охранника, пришла ко мне… с потолка. Именно там висела лампочка, вкрученная в черный старенький патрон. Проводка тоже была не менее древней, то есть, говоря электротехническим языком, открытой. Провод шел от дыры в полу прямо по стене, а потом и по потолку. Держали его небольшие металлические скобы, выдернуть которые труда бы не составило.

— Все элементарно, как кефир, — стал объяснять я свою идею химику и профессору. — Мы аккуратно снимаем эту штуку с потолка и со стены, оголяем провода, шумим в комнате и — как только охранник откроет дверь — шара хаем его током. Дверь-то стальная, а это — прекрасный проводник!

Сергей Антонович головой крутит:

— Ну ты, Затевахин, Эдисон. Если выберемся отсюда, похлопочу, чтобы тебе по физике пятерку поставили.

Я подумал: "Надо ловить его на слове".

Да с физикой, Сергей Антонович, у меня и так все в порядке. А вот нельзя по химии хотя бы четверочку? За четверть, — окончательно обнаглел я.

Вот отличитесь, Затевахин, в прикладной химии, тогда и поговорим.

Вы знаете, Сергей Антонович, а мне эта идея нравится, — оживился профессор. — В конце концов они сами виноваты. Пусть мальчишка отключит одного охранника, а мы с вами тряхнем стариной — займемся вторым. Не век ведь в казематах сидеть!

Мы подвинули на центр комнаты стол, поставили на него стул, и Порфирий Петрович уже собрался лезть на верхотуру, но его остановил Сергей Антонович:

— Профессор, позвольте мне. Это может быть опасно, а вам лучше поберечься.

Так Мензурка залез на стул, поднялся на цыпочки и стал дергать за провод, отрывая его от потолка. Металлические скобы роем полетели на пол, тихонько звякая при приземлении.

Вообще-то с этой работой и я мог справиться, если бы ростом был повыше.

Со стены провод содрать оказалось еще легче. Теперь патрон с лампочкой болтался у профессора в руках, отчего по стенам шарахались кривые мерзкие тени.

Остальную часть работы нам предстояло выполнить в темноте.

— Погодите, — вдруг потер подбородок химик. — Надо бы все-таки генеральную репетицию провести — посмотреть, как они сюда заходят и в каком количестве.

На живую нитку мы опять присадили провод на место, и Сергей Антонович стал каблуком колошматить в дверь.

Меньше чем через минуту в туннеле послышались быстрые шаги, и дверь, скрипнув запором, отворилась.

— Что тут творится?

Охранник, ростом под верхнюю часть дверного проема, сжимал в правой руке резиновую дубинку.

Это и была необходимая информация. Главное теперь — вовремя уловить момент, когда он в следующий раз будет отпирать дверь.

Я не могу здесь больше находиться, — заявил Сергей Антонович" — У меня клаустрофобия.

Чего-чего?! — зарычал охранник. — Так ты из этих? — Тут он схватил химика за ворот и выволок в коридор.

Из каких из этих? — донеслось до нас из-за запертой двери.

Из тех, что в женские платья переодеваются!

Да вы с ума сошли! Клаустрофобия — это боязнь закрытого пространства. Я не могу долгое время находиться в запертой комнате. Это болезнь.

А вот мы сейчас тебя полечим! — захохотали охранники.

Минут через пять дверь отворилась, и к нам впихнули Сергея Антоновича с "фонарем" под глазом и оторванным воротничком рубашки.

— Все в порядке, — прошепелявил наш доблестный химик. — Их там только двое. Попробовать можно.

Как только Сергей Антонович отдышался, мы сняли провод, и я принялся выворачивать лампочку.

Не браться за нее голыми руками у меня мозгов хватило — она же раскаленная. Поэтому колбу я держал через подол рубашки. А потом мазанул горячим цоколем по левой руке и от неожиданности заорал.

— Затевахин! Что с тобой? — бросились ко мне химик и профессор.

— Ничего! — зашипел я. — Руку, гад, обжег!

Тут мои мысли по какой-то удивительной причине потекли совсем в другом направлении, чем следовало. Я сначала испугался, что вот-вот последует реплика: "Будешь гад, пока не передашь другому!", а потом сообразил, что мои взрослые сокамерники, наверняка, в эту детскую забаву не играют, и обрадовался.

Но меня тут же вернули к действительности быстрые шаги в туннеле. Охранники были уже близко, а я еще не разобрался с патроном!

— Стерегите дверь! — зашептал я. — Я мигом.

Правда, оказалось, что работать в темноте и при свете — довольно разные вещи. Тем более когда предстоит что-то сделать на ощупь. Вы никогда не заряжали пленку в фотоаппарат, завернув руки в одеяло и спрятавшись в темный туалет? Так/вот, я занимался почти тем же самым, только времени у меня было в обрез, зато перспектив самому получить удар током — сколько угодно.

Лихорадочно я стал вспоминать внутреннее устройство патрона. К счастью, в свое время я в доме бил лампочек немало, а потому заменял их довольно часто и быстро — пока папаня не пришел со смены.

Сейчас, словно в проекционном аппарате, я увидел разрез "патрона бытового для электроосветительных приборов". Состоял он из трех частей: пластмассового цилиндра с резьбой для вкручивания лампочки, пластмассового же цоколя с отверстием для провода, в котором крепится фарфоровое основание с клеммами, куда собственно и подводится ток.

Беда состояла в том, что конструкторы патрона сделали его довольно безопасным для пользования (исключая те случаи, когда человек сует в пустой патрон пальцы, что я и проделал как-то в первый и последний раз в жизни во втором классе). Моя же задача состояла в том, чтобы сделать этот патрон максимально опасным, правда, не для обычного рядового гражданина, а для отъявленного бандюги.

— Опять этот орет? — послышались голоса из коридора. — Мало мы его полечили! Сейчас еще добавим!

Забыв об осторожности, в два приема я свинтил верхнюю часть патрона.

Засов тем временем уже открывался.

Я ткнул что было сил оголенными клеммами в стальную дверь. Раздался чей-то вопль, я бросил провод и отскочил в сторону.

Химик и профессор уже набросились на второго охранника, забежавшего в комнату. Тот легко выдержал удар в подбородок от Сергея Антоновича и отшвырнул его в угол. Профессор оказался проворнее. Он не стал подходить к громиле близко, а пнул его прямо в коленную чашечку. Ботинки на профессоре были старомодные — с крепким рантом, и парень в камуфляже просто зарычал от боли. Он размахнулся своей дубинкой, но бить почему- то не стал, а попытался поймать профессора левой рукой.

Пока они были заняты друг другом, я решил проскользнуть в приотворенную дверь. Но там, лицом к лицу, я встретился с небритой харей первого, вероятно, уже очухавшегося охранника, того самого, что мы видели с Толькой в сторожке вместе с Ползунковым. Он легонько толкнул меня в грудь, я споткнулся о порожек, грохнулся наземь и потерял сознание.

Очнулся я от какого-то шороха, шмыганья и перешептывания.

Профессор? Профессор, с вами все в порядке?

Почти, — прохрипел Порфирий Петрович. — Мальчик, мальчик где?

Здесь, — откликнулся я. — На полу.

Я приподнялся, сел и ощупал голову. Вроде крови нигде не было.

Не получилось, — с сожалением вздохнул я.

Не получилось, — эхом откликнулся профессор. — Но идея была красивая.

Когда я окончательно пришел в себя, то первым делом решил наладить свет.

После третьей попытки я нашарил развинченный мной патрон и привел его в порядок. С лампочкой пришлось провозиться дольше — она откатилась далеко в угол.

Конечно, после короткого замыкания шансов на то, что лампочка загорится, было мало. Но, вероятно, на распределительном щитке этого бомбоубежища стояли очень мощные предохранители — нить накала вспыхнула, и наша камера осветилась ярким, с темноты, светом.

Да будет свет! — продекламировал профессор.

Сказал монтер, — парировал я, — и перерезал провода…

Потом мы прикрепили провод обратно под потолок и замолчали.

Профессор как заведенный бегал из угла в угол — так ему, видать, лучше думалось.

Мензурка барабанил пальцами по столу какую-то песенку.

Я от скуки изучал плакаты по гражданской обороне.

Я вообще-то такие вещи не люблю — уж больно они больницы и поликлиники напоминают. Там тоже вечно по стенам висят веселенькие стенгазетки: "Профилактика стафилококка — дело всей семьи", "СПИД — угроза для общества", "Первые признаки гнойной ангины". Так вот, попадешь в такую поликлинику — и жить не хочется.

Правда, в отличие от санитарных листков, плакаты по ГО рассматривать было интереснее.

На первом из них был изображен, очень подробно и красочно, ядерный гриб. Волнами от него расходились зоны поражения — и полная, и частичные, и стрелочками — разные побочные явления в виде воздушной ударной волны и электромагнитного излучения.

На соседнем рисунке группа энергичных граждан деловито рылась в обломках зданий. Судя по всему, они прибыли из соседнего района, не охваченного бомбовыми ударами, — такие они были чистенькие, отглаженные, и все как один в противогазах.

Далее плакат повествовал о том, что при первых сигналах воздушной тревоги обитателям Энска следует взять за руки детей, положить в карман документы и немедленно спускаться в бомбоубежище.

Прочитав эту галиматью, я невольно фыркнул, представив, как жители нашего подъезда бегут ко входу в подвал, где вот уже три года какая-то коммерческая фирма, врезав во все двери свои замки, устроила склад пива.

Впрочем, никакого сигнала воздушной тревоги теперь не последует, поскольку и радиорелейная линия гражданской обороны тоже уже давным-давно подверглась конверсии. Через все эти мощные громкоговорители, установленные по всему городу, передавали теперь утром рекламные ролики, чем доводили нашего папаню, пытавшегося заснуть после ночной смены, до форменного озверения.

Остальное место на плакате было посвящено тексту. Но кроме пункта первого — "Освободите от завалов вентиляционные шахты бомбоубежищ", я читать ничего не стал, так как это было не лучше трактата о стафилококках.

Третий плакат представлял из себя чертеж с указанием запасных выходов на случай пожара.

Пока я бродил по комнате, а профессор с химиком переговаривались, настала ночь.

— Утро вечера мудренее, — посмотрел на часы профессор. — Давайте, коллеги, спать!