Долго мы с Наташкой не могли прийти в себя после нашей неудачной засады и погони. Потери наши, к сожалению, сильно перевешивали маленькие победы. Ну про то, как Янатаха грохнулась на лестнице, я вообще молчу. Потому что когда я увидела, что она кульбитом летит вниз, от страха у меня аж в сердце что-то закололо.

Теперь у нее на скуле красовался солидный синяк. Глядя на нее, можно было подумать, что она отстояла три раунда против боксера Майка Тайсона. У меня же саднило запястье, к которому леской была привязана сумочка. Пропали только позавчера купленные колготки, на коленках запеклась кровь, и два сломанных ногтя на левой руке неотвратимо свидетельствовали о том, что придется теперь долго и серьезно заниматься маникюром. В общем, как писал Михаил Юрьевич Лермонтов (на сочинение по книге которого мы сегодня не попали): «Тогда считать мы стали, раны, товарищей считать».

Обнявшись, словно два раненых бойца, ковыляющих с передовой, мы поднялись к Янатахе на квартиру и стали с помощью перекиси водорода, воды, ваты и лейкопластыря приводить себя в порядок.

Если я, натянув джинсы, могла скрыть следы сегодняшнего боя, то Янатахе срочно предстояло выдумать какую-то легенду о том, где она обзавелась таким «фонарем» и почему, собственно говоря, не была в школе. Но Янатаха со свойственным ей остроумием заметила:

— Сие высокое искусство — жать из лимона лимонад!

— Приятно слышать эту фразу, но что конкретно…

— Хочу я предпринять? Все очень просто: Не могла же с таким фингалом я писать.

— Что? Сочиненье?

— Ну, конечно! Ведь глаз почти заплыл!

— А версия? Где ты обзавелась вот этим?

— По улице я шел, упал, очнулся — гипс.

— Где?! На глазу?! Потом, с какого перепугу ты станешь падать — ведь лед уже сошел.

— Да, не февраль. Но, скажем, я поскользнулась… поскользнулась… Тут хорошо бы приплести арбуза корку.

— Да, но их еще не продают, не завезли.

— Отмазка не в сезон. Попробуем придумать что покруче, ну, например, я шла по лестнице и думала о том, как лучше отразить Печорина в литре.

— Его уж отразили…

— Лермонт?

— Лермонт. А следующие — мы.

— Ну вот, задумавшись, я шла себе и шла, пока щербатая ступенька не подвернулась мне под ногу.

Тут я отправилась в полет…

— …и, совершивши оборот…

— …впечаталась о землю.

— Хоть рифма и хромает и размер желает лучшим быть…

— …однако достаточно правдоподобно, чтоб не ходить сегодня в школу.

— Любой родитель будет просто зверь, когда осудит нас.

— Нас?

— Ну да, конечно, ведь я свидетелем тому была.

— Ах да, конечно, теперь припоминаю.

— И — как учили с детства, не могла оставить товарища в беде я.

— Поскольку я лежала почти что бездыханна. И, испугавшись, ты…

— …стала хлопотать. И даже думала тебя вести в больницу.

— Но тут я поднялась…

— …как Феникс из пепла.

— Из пепла. Что неважно. И повела меня домой.

— С тобой нам надо б сочинять.

— Любовные романы.

— Послушай — это правда! Мы — могем!

Несколько успокоившись и приведя себя в порядок, мы с Янатахой решили позвонить Ирке. Правда, прежде мне пришлось рассказать о том, что я успела заметить во время нашей молниеносно проваленной операции «Захват без Нико». Если бы не предупреждающий крик Янатахи, я бы, наверное, не смогла рассмотреть лицо грабителя. Но, услышав ее истошный вопль, я инстинктивно прижала к себе сумку и уже стала оборачиваться, когда эту самую сумку с меня стряхнули, как кокос с пальмы. В этот момент я увидела лицо роллера в профиль. Потом, когда леска, привязанная к сумочке, натянулась и я грохнулась перед ним на коленки, на мгновение увидела его анфас. Мне показалось, что это именно тот хмырь, который подкатывал к Ирке и намекал ей о том, что ее брата украли.