Утром Бессмертный прислал мне записку с каким-то мастеровым, нашедшим себе приработок в порту, когда пришла Моллерова флотилия.

В записке кратко сообщалось, что селерифер вызволить удалось, а счет за угощение, выставленное частному приставу в «Лавровом венке», будет предъявлен Сурку «не от жадности моей, а токмо с воспитательной целью». О подробностях беседы с Вейде Бессмертный умолчал, хотя наверняка был спрошен о злодее Морозове и двух других злодеях, Вихреве и Суркове. Сообщил мне Бессмертный также, что мои милые родственнички успешно сбежали на Даленхольм, куда полиция, скорее всего, не потащится, потому что это в военную пору целое приключение, а полицейские рижские избалованы покойной жизнью. Наконец, Бессмертный предложил мне последовать за Артамоном и Сурком.

Сержант был главным по артиллерийской части на четырех десятках канонерских лодок, ему подчинялись канониры, и потому он мог наезжать с инспекцией на Даленхольм. Как я понял, он собирался отправиться туда незамедлительно, чтобы убедиться, что на новом месте канониры не разболтались и соблюдают порядок. Если учесть, что на лодках стояло более десяти видов орудий, каждое своего калибра и со своей потребностью в боеприпасах, то нетрудно вообразить, сколько путаницы возникало и сколько всяких цифр хранилось в голове у Бессмертного.

Мастеровой также передал мне тот самый узел, который Сурок в припадке баловства стянул из театра, потом забрал в порт и, отплывая на Даленхольм, догадался оставить у Бессмертного. Он добавил туда кое-какие мои вещи и зачем-то нож, который потеряла в Яковлевском храме наша незнакомка. В узле были и мой костюм огородника. Все складывалось бы неплохо, если б не Натали. Брать ее на Даленхольм я не мог. А куда девать – не знал.

Если бы в усадьбе Левиз-оф-Менаров жили сейчас женщины, к которым я мог бы поместить ее, я бы ни минуты не колебался. Но усадьба стала форпостом нашей армии, и женщины оттуда уехали.

Я попытался раздобыть бумагу и перо. Они не так уж часто бывали нужны хозяину погребка, и он мне прямо об этом сказал. Тогда я попросил мастерового передать господину Бессмертному на словах: необходимо его вмешательство, потому что обстоятельства изменились роковым образом, случились непредвиденные неприятности, и фортуна приготовила нам досаднейший сюрприз.

Мастеровой выслушал мою длинную, взволнованную и непонятную речь, почесал в затылке и сказал:

– Да не беспокойтесь вы, барин, я не перепутаю, я ему прямо скажу – все накрылось…!

Решив, что это и положению дел соответствует, и сподвигнет Бессмертного поскорее примчаться, я не стал поправлять гонца, а отправил его обратно в порт.

Теперь предстояло разбираться с дамскими заботами Натали.

Мусью Луи, хоть и был мужчиной, исправно обеспечивал моей бывшей невесте, ныне госпоже Филимоновой, все необходимое для привычного существования – теплую воду для умывания, свежие полотенца и чистое белье. Не исключено, думал я, что он когда-то состоял в лакеях. Проснувшись на жесткой лавке, Натали менее страдала от дурного самочувствия и голода, чем от невозможности сменить сорочку и чулки. Как поправить эту беду, я решительно не знал. Вызванная к нам девка-служанка очень удивилась, обнаружив в подвале существо непонятного пола (Натали ухитрилась убрать волосы под шляпу), а моих знаний латышского языка недоставало, чтобы попросить кувшин с теплой водой, таз и мыло. Наконец девка увела с собой Натали в свою каморку, которая была тут же, за дощатой стенкой. Как уж они там договаривались – бог весть, но я был избавлен от общества моей невесты на два часа, которые провел в погребке, глядя из своего угла на ранних посетителей – другого развлечения у меня не было.

Избавлен… да, пожалуй, это верное слово. Натали не задавала вопросов, но ждала ответов. Вы знаете, как ловко это у женщин получается. А ответить было нечего. И если б какая-то сила унесла сейчас обратно в Санкт-Петербург женщину, которая сломала мою жизнь и по мучительной причуде памяти долгое время мерещилась мне в самые сладостные мгновения близости с другой, женщину, встреча с которой оживила все мои былые восторги и муки, я перекрестился бы с облегчением.

Бессмертный, очень недовольный моим воплем о помощи, пришел около полудня. Узнав о моей ночной вылазке, он приподнял брови и уставился на меня вопросительно.

– Иного места для прогулки вы не отыскали? – полюбопытствовал он.

– Если бы я там не оказался, госпожа… госпожа, о существовании коей вам известно, оказалась бы в полиции. Страшно подумать, чем это могло для нее кончиться. А теперь она здесь, в относительной безопасности.

– Хотел бы я, чтобы меня после недельного отсутствия искала ночью перепуганная любовница, забыв обо всем на свете, – пробормотал Бессмертный. – Надобно как-то спровадить ее домой.

– Это невозможно.

– Совсем невозможно?

Приходилось сообщить хотя бы часть правды.

– Эта дама покинула мужа и приехала ко мне. Она поселилась в Риге тайно – вот почему я не мог допустить, чтобы она попала в полицию.

– О господи, Морозов, глядя на вас, и не подумаешь, что из-за вас кипят такие страсти… Одну любовницу зарезали, другая подстрелила полицейского, чего доброго, завтра объявится и третья с новыми страшными затеями.

Я знал, что он по-своему прав. Я не был избалован дамским вниманием. Дамы выбирают статных красавцев, вроде Артамона, или же сдаются настойчивым и ловким преследователям, вроде Сурка. Красавцем я не считался никогда, хотя и уродом тоже, внешность имел самую обыкновенную, но не совсем простецкую – лицо скорее худощавое, чем пухлое, волосы слегка вьются, стан строен, руки и ноги свидетельствуют о хорошем происхождении. Преследовать дам своей любовью никогда не умел – может, оно и к лучшему…

– Послушайте, Морозов, а не связаны ли как-то приезд одной любовницы и смерть другой? – вдруг предположил Бессмертный. И, глядя на мое изменившееся лицо, с чувством глубокого удовлетворения произнес: – Ну конечно же связаны!

– Вот то же самое подумала бы и полиция, узнай она про даму из Санкт-Петербурга, – сказал я. – По времени все так ужасно совпало… И Вейде наверняка был бы счастлив, догадавшись, что я зарезал прежнюю свою любовницу, чтобы она не мешала новому роману… зарезал, допустим, в порыве злости и отчаяния, потому что Анхен пригрозила наделать мне и моей избраннице бед…

– Логично, – согласился Бессмертный.

– То-то и оно, что все обвинения против меня логичны… А недостаток доказательств герр Вейде собирается как-то восполнить…

– Герр Вейде не имеет понятия об истинной логике, которая находит свое воплощение в правильной стратегии и тактике, – объявил Бессмертный. – А правильная стратегия срабатывает и в том случае, когда сведений недостает.

– Я знаю, что вам недостает сведений! Но… но и вы меня поймите!.. – вскричал я.

– Мы уже договорились, что дополнительные сведения мне до поры не нужны, – отвечал сержант. – Давайте лучше подумаем, куда определить вашу замужнюю даму. Согласитесь, здесь ей не место. Вас я могу без затруднений отправить на Даленхольм, хотя лучше бы вам провести в Риге еще немного времени. Но вы можете жить в пивном погребке у приятеля моего Ганса, а она не может.

– Как вышло, что Ганс стал вам приятелем и исполняет ваши поручения беспрекословно? – спросил я.

– В бытность мою в Риге я выручил его из неприятности. Его обокрали, а я указал ему вора, и деньги удалось вернуть. Такова сила логики, Морозов. Иного средства поймать вора у меня не было. Лучше всего было бы, если бы вы, живя у Ганса до своего отбытия на Даленхольм, взяли у него одежду местного обывателя и пошли к складу Голубя допытываться, кто из тамошнего народа наговорил частному приставу всяких врак про вас.

– Одежда-то у меня есть. Вы мне ее сами прислали.

– Вы про тот узел, что просил передать вам Сурков? – Бессмертный несколько удивился.

– Именно про него.

– Нельзя ли взглянуть на эту одежду?

– Извольте.

Мы перешли в хранилище пивных бочек, и я разложил на скамье и на полу всю загадочную добычу Сурка.

– Вот это да… – пробормотал Бессмертный. – Вот это уже вне всякой логики! Как к вам попало столь разнородное имущество? А это… позвольте…

Он развернул бабью душегрею и извлек замотанный в нее нож, которым незнакомка наша чуть было не поразила своего врага в Яковлевском храме. Видимо, родственники считали его теперь моим имуществом, или же Сурок сунул его в узел из опасения, что Артамон примется всюда таскать с собой клинок, которого касалась любимая ручка, а то и, Боже упаси, целовать.

– Не кажется ли вам самому странным, Морозов, что среди этого хлама хранится и нож, весьма похожий на те, которыми были совершены оба убийства? – спросил сержант. – Где вы его взяли?

– Я подобрал его у церковных дверей, – отвечал я. – Слово чести, Бессмертный! И подобрал уже после того, как обе женщины были убиты.

– Так… – Бессмертный принялся разглядывать нож. – Орудие немногим меньше вашего кортика… Обоюдоострый клинок с двумя долами, рукоять с золотой наводкой… ножен нет?

– Ножен нет.

– Тульская работа. Присутствие такого ножа, изготовленного сравнительно недавно в России, в ваших вещах прямо говорит не в вашу пользу.

Я и сам это прекрасно знал. Более того, я почти был уверен, что этим ножом убили Анхен.

– А прочие вещи что означают? Не хотите же вы, Морозов, сказать, что все они куплены вами для вашего употребления?

– Нет, разумеется. Нам этот узел достался совершенно случайно, мы и не подозревали, что в нем столь странный гардероб, – я вытащил огромные черные туфли на вершковых каблучках. – Можете вы, Бессмертный, вообразить женщину, которой такая обувь была бы впору?

– Женщину не могу, а мужчину – вполне. Мы тут имеем полное обмундирование по меньшей мере на четверых человек, представляющих едва ли не все рижское третье сословие: на женщину, что трудится прислугой в почтенном доме, скорее всего, немку, на русского огородника, на латышского рыбака, что принарядился ради базарного дня, на женщину иудейского исповедания. Вот такие шапочки они как раз носят под своими покрывалами.

Бессмертный показал мне красную шапочку, расшитую бисером.

– Что могло бы свести вместе этих четверых? – спросил он. – И еще одну женщину из староверского семейства, которой принадлежала душегрея. Вряд ли они жили в одном доме и вели совместное хозяйство.

– Мы, честно говоря, предположили, что узел принадлежал кому-то из беженцев, покинувших свой дом во время пожара в Петербуржском предместье, – сказал я. – Как вам известно, там сгорело немало домов, вовсе не предназначенных к уничтожению.

А сказавши, подумал, что и сам я в течение своей рижской жизни наблюдал и служанок, и рыбаков, и огородников, и иудейских девиц, так что вполне мог бы додуматься до их несовместимости в одном здании. Очевидно, у меня была большая прореха по части логики.

– Я мало знаю о пожаре, но я знаю, что пятеро человек, которые так одеваются, не станут жить вместе и складывать имущество свое в один узел, – покачал головой сержант. – Кроме того, позвольте обратить ваше внимание – тут совершенно нет нижнего белья, кроме разве что вот этого, но оно явно мужское и господское.

Заботливый Сурок снабдил меня сменой исподнего из своих запасов, что я и объяснил Бессмертному.

– Допустим, – кивнул он. – Теперь поразмыслите хорошенько – нет ли у вас желания объяснить мне, откуда на самом деле взялся сей узел с добром?

Я подумал. На самом деле мне очень хотелось рассказать Бессмертному всю эту нелепую историю с самого начала и во всех подробностях. Но я не мог – из-за Натали.

– Постарайтесь меня понять, – пробормотал я.

– Да уж понимаю. Но все равно мне придется увидеть вашу даму, если вы мне ее доверите для доставки в безопасное место.

– У вас есть на примете такое место? – обрадовался я.

– Покамест нет. Но логика подсказывает, что сейчас, когда в городе полно постороннего народа, спрятать женщину нетрудно. Это в мирное время соседи сразу обнаруживают нового постояльца и принимаются судачить. Если мне будет позволено, я набью трубочку и поразмыслю над этим.

– Странно спрашивать позволения закурить у моряка, – отвечал я. – Дам в нашем обществе, кажется, нет.

– Сдается, что есть, – хладнокровно возразил он и, видя, что я уж готов звать его к барьеру за оскорбление, добавил: – Вот за этой перегородкой.

Там действительно находился закуток трактирной служанки, где сидела Натали. Из чего я сделал вывод, что Бессмертный и тут когда-то успел побывать.

– Курите, Бессмертный, а дама уж как-нибудь стерпит ваш дым.

Только этими словами я и выдал, кажется, свое недовольство дамой, которая опрометчиво примчалась ко мне спасаться от своего чудовища и ввергла меня в превеликие неприятности. Но сержант был умен – он все понял и улыбнулся. Впервые я видел его улыбку, придававшую ему самый простодушный вид, если смотреть с правой стороны, и вид несколько хищный – если смотреть с левой.

– Вы бы могли за это время переодеться, – он показал на разложенные по скамье вещи. – У вас на выбор четыре роли, какую предпочтете?

– Смотря для чего.

– Для прогулок меж каменных амбаров. Вам надобно постараться понять, кто из людей, постоянно там обретающихся, преподнес вас частному приставу как убийцу, вернувшегося на место преступления.

– Вы уверены, что это была не ловушка частного пристава?

– Почти уверен. Он ведь и меня о вас расспрашивал на том основании, что вас опознали возле амбара Голубя. Я отговорился тем, что служил в Роченсальме, где вы никогда не бывали. Он убежден, что вы зарезали и племянницу ювелирову, и свояченицу. Это именно убеждение.

– Но я понятия не имею, как расспрашивать людей! Не могу же я слоняться вдоль амбаров, спрашивая, кто тут снабдил частного пристава Вейде всякими враками!

– Зачем же? Это было бы совершенно нелогично. Поделим задачу вашу на стратегическую и тактическую…

– Стратегическая-то ясна! А какую тактику мне выбрать?

Заметьте, что я уже не возражал против необходимости вести расспросы. Я только хотел проделать это разумно, чтобы и в неприятности опять не угодить, и хоть что-то выяснить.

– Прежде всего, деликатно разберитесь, кому принадлежит теперь склад Голубя, а кому – хранящийся в нем товар…

Я понятия не имел, как это сделать, и на моем лице, очевидно, это было написано самыми крупными и отчетливыми буквами, как на магазинных вывесках, украшающих Невский проспект.

– Действуйте так, Морозов, – сжалился Бессмертный. – Оденьтесь огородником. Говорите людям, что у вас на улице купил лук или морковь некий человек, у него не хватило денег расплатиться, он сказал, что работает на хозяина этого самого склада Голубя, и уговорился, что вы туда принесете еще луку, а он с вами сразу за все расплатится. Изобразите этого человека, припомнив кого-то из давних своих знакомцев, так вам будет легче врать. Можно – покойного дедушку. Разумеется, его никто не опознает, зато вам исправно доложат про владельцев амбара начиная с времен Мафусаиловых. И про сам амбар, разумеется, и про то, как в нем было найдено тело ювелировой племянницы. Тут вам останется только всплеснуть руками и спросить, да неужто злодей и аспид еще не пойман? Да изругать полицию последними словами. Тут-то вы наверняка узнаете много любопытного.

– Скажите, Бессмертный, а самому вам доводилось делать этакие расспросы? – потрясенный простотой диспозиции, полюбопытствовал я.

– Нет, разумеется. Но у меня есть логика, а также верное понимание стратегии и тактики.

Это меня несколько смутило. Вот у наших немцев, занявших все командные посты при государе, тоже было понимание стратегии и тактики, армия меж тем отступала…

Барклай оставил в Лифляндии около двадцати пяти тысяч человек под командой генерала Витгенштейна, а сам немедленно направился к Витебску, чтобы оказаться на Московской дороге. Там он намечал соединиться с Багратионом.

То, что он выделил корпус Витгенштейна в отдельную боевую единицу несомненно ослабило армию, но оставить дорогу на Санкт-Петербург без всякого прикрытия (если не считать Риги, которую и обойти недолго) генерал не мог. Тем более, тогда он еще не знал, какие силы Бонапарт пошлет к Санкт-Петербургу; были основания полагать, что значительные.

Под Витебском Барклай намерен был дождаться Багратиона и при необходимости принять сражение. Мы, сидя в Риге, понимали, что сражаться, имея семьдесят пять тысяч войска, это не считая казаков, против армии Бонапарта, которая по меньшей мере вдвое больше, – чистейшее безумие. Стало быть, ради спасения своих людей Барклай обязан был отступить. Он двинулся на Смоленск, где были значительные запасы и кое-какое подкрепление. Бонапарт шел по пятам.

Мы оставили полосу своей земли глубиной в шестьдесят миль, а вместе с ней и значительные склады провианта и боеприпасов. Людей же, сказывали, потеряли до десяти тысяч. И, хотя время от времени приходили реляции о победах, вроде удачной платовской засады у местечка Мир или прорыва Багратиона под Могилевом, мы отступали, отступали!.. И я легко мог вообразить себе состояние армии, которая не понимала, что происходит, за что это Божье наказание…

Бессмертный набил свою трубочку очень ароматным табаком, неторопливо и сосредоточенно раскурил и стал искусно пускать дымные кольца к потолку подвала. Я же скинул матросский наряд и вновь облачился огородником. Теперь уж я умел, запахивая на себе серый армяк, ловко захлестнуть его пестрым поясом, чтобы обрисовался стан. Мы, морские офицеры, могли перещеголять любого гусара во всем кроме усов. Гусар ростом невелик, порой даже избыточно дороден, хотя посадке в седле это не мешает, а что до веса – сильная лошадь и восьмипудового поручика снесет. А у нас на «Твердом» все, как на подбор, младшие офицеры имели тонкий перехват, широкие плечи, были подвижны и ловки, да и ноги наши всегда считались стройнее, чем у гусар, у которых постоянное упражнение в верховой езде вырабатывало некоторую кривоватость. Или же наоборот – люди, имеющие благодаря кривоватым ногам лучшие способности к верховой езде, идут в гусары. Тут я до правды, очевидно, уж никогда не докопаюсь.

– Кажется, я придумал, куда можно отвести вашу даму, – сказал Бессмертный. – Предложите ей одеться и представьте меня как вашего доброжелателя.

Я постучал в перегородку.

– Сударыня, – сказал я, – благоволите одеться и выйти.

Молчание было мне ответом.

– Сударыня! – воззвал я.

На сей раз ответ был – в перегородку изнутри постучали.

– Это что еще такое? – сам себя спросил я.

– Морозов, попробуйте рассуждать логически, – посоветовал Бессмертный. – Ваша дама не только не хочет выходить, но и говорить отказывается. Почему? Потому, что звуки ее голоса кажутся ей опасными. Она явно призывает вас, но безмолвно. Вы для нее опасности не представляете. Стало быть, я… Она слышала мой голос и, статочно, нашла в перегородке щель, чтобы меня разглядеть. Ваши выводы?

– Она боится, что вы ее узнаете.

– Верно. Это значит, что мы встречались либо в Роченсальме, либо в Кронштадте, либо, что вернее всего, в Санкт-Петербурге. И не просто встречались, а имели возможность друг друга запомнить. Скорее всего, я знаком с ее мужем, и она боится, что я сообщу ему о ее затеях.

– Она не на шутку испугана, – вступился я за бедную Натали.

– Если я ей представляюсь более внушительной опасностью, чем полиция, то да, – согласился он и обратился к перегородке: – Сударыня! Если вы согласны идти со мной в безопасное место, благоволите стукнуть один раз. Если не согласны – то трижды.

Тут же раздалось три четких удара.

– Благодарю, – невозмутимо отвечал на эти звуки Бессмертный.

– Почему три удара, а не два? – спросил я его.

– Потому что могло быть недоразумение, случайный звук, принятый нами за удар. А теперь у нас полная ясность. Ну что же, придется мне идти к доброму Гансу и, испытывая его долготерпение, попросить о приюте для вашей дамы. Ждите меня тут, Морозов.

И он ушел.

Немедленно откуда-то из-за бочек появилась Натали.

– Саша, мы пропали! – воскликнула она. – Он не только знает меня, он моему чудовищу приятель!

– Он не выдаст тебя, он, коли угодно, даст слово чести, что не выдаст!

– Я ему не верю! Он с моим драгоценным супругом заодно!

Такой вот содержательный разговор вели мы до возвращения Бессмертного. Я оправдывал его, Натали обвиняла – во всех грехах, прошлых и будущих. Получалось, что приятель ее мужа мог быть только дурным и жестокосердным человеком.

Наконец Бессмертный вернулся. Натали, услышав шаги, еле успела заскочить за пивные бочки.

– Ганс не в большом восторге от того, что у меня завелось два протеже, – сообщил он. – И потому кого-то из вас придется отсюда забрать. Я думаю, что это будете вы, Морозов. Вы – мужчина и можете переночевать хоть под открытым небом, завернувшись в шинель. А ваша подопечная будет помещена в каморке на чердаке, которую сейчас занимает родственница жены Ганса. Там хватит места для двоих, к тому же, у той женщины можно будет приобрести дамские вещи. Но опять же это – ненадолго, и придется искать другое пристанище. Пойдем отсюда, Морозов, а когда мы уйдем, кто-то из Гансовой родни спустится в подвал за вашей дамой. Я велел называть ее фрау Мартой.

Я был ему безмерно благодарен за то, что он хотя бы временно избавил меня от опасной заботы. Желание рассказать всю правду о своих приключениях крепло во мне, и я чувствовал, что долго не продержусь. Но сержант не стал слушать моих благодарностей, а выпроводил меня искать склад Голубя.

Память у меня, как у всякого, имеющего дело со словами и фразами, хорошая, и поучения Бессмертного я не только запомнил, но и, набравшись мужества, воплотил в жизнь. А когда услышал ответы добрых людей, встреченных за реформатской церковью, на улицах, где стоят каменные амбары, едва вслух не обозвал себя дураком. Все это я мог узнать, если бы сразу не предавался отчаянию, а по примеру Бессмертного хотя бы попытался мыслить логично.

Итак, сержант был уверен, что частный пристав не изобрел свидетелей, пожелавших меня опорочить, а действительно беседовал с каким-то предельно лживым человеком. Я мог хотя бы рассмотреть эту возможность, а не винить Вейде во всех смертных грехах. Но уверенность в том, что от рижской полиции добра не жди, а также в том, что Вейде подкуплен ювелиром Штейнфельдом, слегка затмила мне разум. В этом отчасти сыграла роль малоприятная внешность частного пристава. Она прямо вслух вопияла о всевозможных пороках, среди которых вымогание взяток и ложь были еще не самыми страшными. А вот Бессмертный, сам не будучи красавцем, относился к людям, которых природа не сотворила Аполлонами, сочувственно.

Итак, я вновь отправился на поиски каменного медальона с хищным голубем – и, клянусь, я не сразу догадался, что для меня лучше простосердечно расспрашивать о нем прохожих, а не мыкаться безмолвно по закоулкам. Наконец я все же пустился в разговоры с людьми простого звания.

Мой выговор был не таков, как у здешних русских. Самые старинные семьи староверов появились тут во времена незапамятные и сохранили речь такой, что впору в Боярской думе времен царя Алексея Михайловича остроумием блистать. Но, к счастью, вокруг Риги селились не только староверы, а и отставные гарнизонные солдаты, и беглые крепостные. Поэтому моя речь могла показаться странной разве только по тому обстоятельству, что я не употреблял соленых выражений. Но для такого случая пришлось.

Я исправно домогался некого человека, бравшего у меня лук с морковкой и звавшего к складу Голубя для расчетов и будущих сделок. Я даже дал ему имя Алексея Артамонова, объединив в образе мошенника двух своих дражайших родственников. Но сторож, назвав мне имя хозяина амбара и побожившись, что знать не знает никаких Артамоновых, более светской беседы не поддерживал.

Возможно, придумай я сам этот способ добычи сведений, тем бы и кончилось – я пошел бы прочь не солоно хлебавши. Но при мысли о том, как иронически посмотрит на меня сержант Бессмертный, узнав о неудаче, я собрался с духом.

– Да что ж это такое делается! – произнес я довольно громко. – Полон город мошенников! То ли раньше было! Куда полиция смотрит?! Честных людей за нос водят, а полиция и не почешется!

Затем, чтобы моя чересчур гладкая речь не вызвала подозрений, я запустил нечто многогранное из коллекции боцмана с «Твердого». Стоило прозвучать неудобь сказуемым словам, как меня дивным образом осенило.

– Я тебя, сукина сына, знаю, ты этого Артамонова выгораживаешь! – заявил я сторожу. – Вот не пойду отсюда прочь, буду тут стоять и его, подлеца, ожидать!

Сторож, крепкий старик с бородой чуть не до пупа, напустился на меня с руганью. Я отвечал тем же, внутренне то веселясь, то ужасаясь. Вокруг собрался народ – именно такой, какому тут надлежало быть: староверские бабы и девки, одетые на давний лад, латышские девицы и молодки в тяжелых домотканых юбках и льняных наплечных покрывалах, грузчики в холщовых рубахах и приказчики в поддевках, безработные плотогоны и струговщики, промышляющие случайными заработками. Наконец я до того договорился, что владельцы склада с полицией заодно и полиция покрывает тех мошенников и мазуриков, которые чем-то служат хозяину склада.

– И верно! – услышал я из толпы. – Девку-то весной кто-то из своих зарезал, а до сих пор никого не сыскали! И концы в воду!

– Да тут у них скверное место! Девка-то, немка – что? Тут сынка самого Ларионова чуть на тот свет не спровадили! А что полиция, коли место дурное?

– И в позапрошлом годе тут тело подняли!

– Какого Ларионова? – совсем ошалев, спросил я.

Ответа не было, толпа уже жила своей жизнью, ей вдруг стало не до меня. Заговорили струговщики, эти много чего могли рассказать о дурных местах на реке. Я же стоял – пень пнем, соображая медленно, как человек, которого огрело тяжелым реем по затылку, но он остался жив и вот пытается понять, кто он и как попал на палубу.

Наверно, пришло не меньше минуты прежде, чем я окончательно уверился в том, что, не признав в темноте склада Голубя, попытался в нем переночевать, а человек, который опознал меня по голосу и с которым я сцепился, был купеческий сынок, служивший у батюшки своего в приказчиках, Яшка Ларионов.

Оставалось понять, какого черта Яшка вдруг так меня невзлюбил, что затеял сдать в полицию? Он ведь звал на помощь, выкрикивая мою фамилию, чтобы снизу прибежали люди и помогли меня связать.

Стало быть, я ткнул кортиком в Яшку. Но он остался жив. Эта новость вызвала бы у меня вздох облегчения, кабы память моя угомонилась. Но она вдруг принялась выкидывать обрывки воспоминаний, связанных с Яшкой, не соблюдая никакого порядка. Причем я даже не знал, что один из этих обрывков мне нужен – я просто не умел совладать с разыгравшейся памятью.

И вот передо мной возникла картина из того счастливого времени, когда Анхен еще была жива, а война казалась делом настолько отдаленным, что даже не принималась мною всерьез.

Прекрасным майским днем я стоял, запрокинув голову, и таращился на блок, укрепленный под особым навесом чуть выше самого верхнего окошка амбара Голубя. Я пытался, не расспрашивая прохожих, понять, где было найдено тело Катринхен. На самом деле я не нуждался в этих сведениях, но беседа с Анхен пробудила во мне любопытство.

Ко мне подошел Яшка Ларионов и попытался выяснить, что мне тут надобно. Он беспокоился о каких-то товарах, мне совершенно не интересных. Я не захотел с ним объясняться, быстро от него отделался и ушел.

Я увидел картинку, посреди которой запечатлелось красивое Яшкино лицо, сытое и чернобровое, и понял – это был единственный человек, точно знавший, что я на второй, кажется, день после убийства посетил место, где оно произошло, и явно что-то пытался узнать. Других знакомцев в этой части города у меня не имелось.

Стало быть, только он и мог назвать мое имя, да и приврал при этом. И, удар кортиком получил по заслугам!

А раз сержант Бессмертный уже начал приучать меня к логике, я задал себе два резонных вопроса. Первый – на кой черт все это Яшке понадобилось? И второй – где же теперь этого мерзавца искать?

Очевидно, Бессмертный все же был прав, и убийства двух молодых хорошеньких немок как-то между собой увязаны. А как – одному Богу ведомо…