У меня хватило ума вспомнить про мой матросский наряд. И это даже удивительно – я был совершенно невменяем. Да и кто бы на моем месте остался в здравом рассудке.

Куртка и панталоны из полосатого тика вкупе со шляпой были спрятаны отдельно – что-то не позволило мне уложить их в узел с сомнительной одеждой, позаимствованный в театре. Видимо, пресловутое беспокойство о чести мундира. Даже тогда я продолжал ощущать себя моряком!

Переодевшись, я поспешил в порт.

Порт был для меня сейчас землей обетованной, местом, где я обрету спасение. Я торопился к причалам, где стояли лодки из Роченсальма, и знал – там всякий даст мне убежище, всякий по моей просьбе пойдет на поиски сержанта Бессмертного!

Я ворвался в порт почти бегом, а бежать предстояло довольно далеко, ибо лодки стояли чуть ли не до Андреасхольма. У всех встречных я спрашивал про сержанта Бессмертного. Меня посылали все далее и далее, пока наконец один из матросов не сказал мне:

– Опоздал, братец! Наш Кощеюшка, слава те Господи, отчалил! Вон, глянь!

Он указал на паруса большого йола, выходящего на фарватер, где на почти равном расстоянии друг от друга, сажен около тридцати, стояли большие и средние канонерские лодки.

– Куда это он? – растерянно спросил я.

– На остров, как бишь его… Тут все острова – хольмы, а выговорить целиком – язык сломаешь!

Я все понял.

Времени – четвертый час пополудни. Видимо, Бессмертный собрался переночевать на Даленхольме… а как же я?..

Прыгнув на борт большой лодки, пробежав по скамье, перескочив с борта на борт, я не своим голосом завопил:

– Стойте, Бессмертный, стойте!

У Двины мелководье нешироко, через полдюжины шагов начиналась глубина. Эти полдюжины и даже вдвое больше я пробежал по пришвартованным лодкам. Йол еще только совершал маневр, поворачиваясь носом в сторону Даленхольма. Я имел шанс задержать его! Главное было – не трусить!

Я прыгнул в воду.

Плавал я тогда не слишком хорошо, да еще была у меня странная особенность – в одиночку я в воду не заходил, а только в компании. Если рядом со мной плыли другие, я чувствовал себя превосходно и мог одолеть немалое расстояние. Эта беда осталась у меня на память о раннем детстве, когда я, убежав купаться на пруд, отплыл от берега самое большее на две сажени, но мне они показались целой верстой, и я закричал и забился. Меня вытащили дворовые девки, и матушка нарочно потом обошла со мной вокруг пруда, чтобы показать, как он мал, но страх поселился в самой глубине души. По глупости своей я не делал ничего, чтобы от него избавиться. И вот вынужден был выплывать на середину реки, туда, где течение подхватит меня и унесет все дальше и дальше от йола…

– Стойте, Бессмертный! – кричал я, стараясь выгребать против течения, не прямо, а наискосок. – Да стойте же!

Каким-то чудом он меня услышал и вышел на корму.

Рядом с ним стоял немолодой командир йола. Бессмертный указал на меня, и тут же прозвучали всем известные команды, исполненные закаленной балтийскими ветрами глоткой:

– Человек за бортом! К повороту приготовиться! Поворот! Человек за бортом, два румба по левому борту… Растравить шкоты! Приготовить спасательный линь! На руле!.. Одержать!.. Принимаем человека с левого борта! Человек рядом с бортом! Подать конец!..

Меня подтянули к борту и помогли через него перевалиться. Вода текла с меня ручьями. Матросы хохотали, а Бессмертный, глядя сверху вниз, как я сажусь на палубе и стаскиваю с себя мокрую полосатую куртку, даже не ухмылялся, хотя я заслужил его ядовитую насмешку.

– Кудрявцев, дай ему сменную рубаху, – приказал сержант. – Прими его одежку, прополощи, повесь хоть на ванты или на скамью положи. Пока дойдем до Даленхольма, глядишь, высохнет.

День, к счастью, был жаркий. Купание не причинило мне вреда. Но я некоторое время сидел на палубе, боясь подняться на ноги, потому что испытывал головокружение. Бессмертный терпеливо ждал.

На йоле я оказался впервые. Как и гемам, он был позаимствован у шведов. Небольшое верткое судно с маленьким экипажем строили для морских сражений в шхерах, при этом благодаря хитро устроенной корме оно могло нести пушку немалого калибра. В длину йол имел чуть поболее шести сажен да в ширину – сажени полторы; благодаря малой своей осадке он мог преспокойно плавать по любому мелководью.

Мимо проплывала Рижская крепость, так хорошо мне знакомая, наконец позади остался и Карлов бастион. Йол шел ходко, Бессмертный совещался с командиром о каких-то служебных делах. Наконец я встал, имея вид весьма потешный – широкая холщевая рубаха и голые ноги.

– И что же сие означало? – спросил Бессмертный.

– Я хочу все вам рассказать.

– Все?

– Все.

– Очевидно, вас клюнул жареный петух в известное место, – без тени улыбки произнес сержант.

Я только вздохнул.

За нашим йолом шел еще один. Прислушиваясь к разговору, я понял, что они везут на Даленхольм боеприпасы. Поскольку у канонерских лодок трюмов не имелось, взять с собой большое количество пороха и ядер они не смогли. Сейчас оба йола основательно загрузились и шли с малым экипажем: если обыкновенно на йоле человек двадцать матросов, то на нашем сейчас было восемь, не считая командира.

Сейчас Бессмертному было не до меня – он увлеченно спорил с командиром йола о достоинствах единорогов и фальконетов, что бьют свинцовыми ядрами. Да и не место тут для откровенных бесед. Я молча следил за гребцами и матросами.

До сих пор мне почти не доводилось плавать по реке, разве что по Неве в детстве, когда богатый родственник устраивал водные праздники с роговой музыкой. Я примерно представлял себе, что должно совершать парусное судно на просторах Средиземного моря. Но лавировка – она и на реке лавировка. Особых премудростей в ней нет, но приходится помнить про мели и постоянно гуляющий ветер, да и про течение, которое совсем не в подмогу.

Некоторые галсы тянутся практически до берега, пока шверт не начнет чиркать по дну, другие только до середины реки, чтобы не попасть на стремнину и не потерять драгоценные футы только что пройденного пути.

Особая радость – это заход в протоку, что между Даленхольмом и курляндским берегом. Места мало, ветер прямо против движения, но зато почти нет течения. Повороты следовали один за другим, шкоты не крепились, все время были на руках. Команда «К повороту!» не подавалась, а только «Поворот!». Время от времени командир командовал шкотовым – «Потравить!», рулевым – «Увалиться!», а также руководил маневром по расхождению с дозорными лодками.

Наконец мы достигли места стоянки.

Опять зазвучали знакомые команды: «Приготовить якорь к отдаче с кормы!», «Приготовить носовые швартовы!», «Приготовить кранцы с обоих бортов!»

Я вспомнил, как мне диктовали прошение о переводе из толмачей в судовые кранцы, и невольно усмехнулся.

– По местам, стоять, к швартовке приготовиться! – приказал командир. – Так, ладно. Отдать якорь! Паруса, убрать! Одержаться, на якоре! Одержать нос! Стоп травить якорь! Закрепить, швартовы! Ну, все, щегольски ошвартовались!

На Даленхольме я был впервые. Остров этот протянулся по Двине не совсем с севера на юг, скорее с северо-запада на юго-восток. Но для удобства его оконечности называли северной и южной. Большую часть острова на севере покрывал лес, на опушках ближе к берегам примостились дома рыбаков. Чем ближе к югу – тем более земледельческим становился остров, были тут довольно большие поля и луга, где пасся скот. Наконец, почти на южном мысу стояла здешняя церковь.

Позднее я бывал на Даленхольме и узнал от местных жителей, что на его восточном берегу когда-то высился каменный замок, от коего уцелели немногие развалины.

Нам требовался берег западный, где на возвышении стояла усадьба рода Левиз-оф-Менар, а под ней уже на скорую руку оборудовали пристань для канонерских лодок. Место было прелюбопытное – как раз тут над рекой нависал небольшой обрыв, поросший кустами и служивший естественной защитой от ветров. Если же подняться вверх на три сажени по крутой тропинке, то можно попасть в прекрасный парк, окружавший усадьбу. Сама она располагалась почти в полуверсте от берега.

Сейчас часть строений разобрали, а на берегу, южнее нашей гавани, почти на мысу, выросло укрепление наподобие форта. При нужде оно могло довольно долго держать оборону – берег по ту сторону реки был плоский и превосходно простреливался. Лес начинался не так близко к воде, чтобы стать прикрытием для наступающего врага.

Все службы и жилища рыбаков к северу от укрепления также были отданы для военных нужд. Их не хватило, и потому на окраинах парка разбили палатки. Я слышал обычный шум военного лагеря, свидетельствующий о деятельной жизни, видел солдат и моряков, занятых делом, и невольно улыбался – тут я мог наконец почувствовать себя в безопасности.

Мои ненаглядные родственники, видимо, вообразили себя в раю. Еще немного, и они явились бы предо мной в костюмах праотца Адама. Потом оба клялись и божились, что отдыхали после купания, а потом непременно оделись бы, как подобает лейтенантам российского флота. И даже обиженно спросили, как бы я отнесся к тому, что они, увидев меня на борту йола, кинулись не ко мне, а прочь – одеваться, бриться, завивать кудри и чистить ваксой сапоги.

Сержант Бессмертный под расписку передал боеприпасы им и другим командирам канонерских лодок, а сам отправился смотреть за размещением бочат с порохом. Наконец-то я понял, что угодить ему невозможно. Хорошо, что хитрый Сурок сразу распорядился насчет трапезы.

Ответив на многочисленные строгие вопросы Бессмертного, Артамон и Сурок повели нас в удобное для трапезы и беседы место. Южнее усадьбы в низинке рос дуб, но какой дуб! Лет ему было по меньшей мере триста, в обхвате – более двух сажен, высокий и развесистый. Дамы, жившие в усадьбе, распорядились поставить вокруг него удобную скамейку. Сейчас же дуб, равно и церковная колокольня, служили наблюдательными пунктами.

Мы шли туда через великолепный парк, наслаждаясь зрелищем огромных куп цветущего шиповника. Свечкин и Гречкин, по милости Артамоновой ставшие неразлучными, тащили за нами стол из усадьбы и две корзины со съестным. Их же, Свечкина и Гречкина, мы отрядили в караул – чтобы никто не помешал нашей беседе. Разговор мог получиться долгий и трудный.

– Первый тост, как водится, за государя! – напомнил Артамон, разливая по кружкам бурый напиток. – Потом – за почетных гостей, а кто у нас ныне почетный гость?

– Господин Бессмертный, – сразу отвечал Сурок, принимая свою кружку и принюхиваясь. – Арто, ты это где взял?

– В усадебном погребе. Хозяева позволили.

– Так это они, поди, в пустую бутылку налили отраву для тараканов! Хороши бы мы были – ни хрена себе угощение!

Бессмертный понюхал пойло и согласился – пить его было опасно. Мы выплеснули сомнительное вино в траву, и с этой неприятности начался разговор, и без того заранее приводивший меня в трепет.

– Господин Бессмертный, – начал я. – Положение таково, что я не могу более изображать из себя французского жантильома времен короля Анри Четвертого. Я защищал честь дамы, сколько мог… но более не могу… простите великодушно…

– Слава те Господи! – с чувством произнес Сурок. – Образумился! Выкладывай же наконец всю правду!

– Я бы и далее молчал, но знакомство со мной может обернуться большой бедой для этой дамы. Меня пытались убить, и, я полагаю, еще будут пытаться. Если бы я знал, в чем дело… но я понятия не имею!..

– Кто, когда?! – вскричал Артамон.

– Когда – не далее, как сегодня днем. Кто – не знаю! Сей господин мне не представился! Но он – тот, кого пыталась заколоть твоя незнакомка в Яковлевской церкви!

– Однако ж… – сказал удивленный Сурок. – Бессмертный, Морозов прав – коли так, все действительно очень запуталось. Мы можем приютить его здесь, на Даленхольме, но дама… Морозка, ты уж прости, я назову ее имя – и дальше нам будет гораздо легче. Это госпожа Филимонова, бывшая в девичестве невестой… Александр, она точно была твоей невестой?

– Мы мечтали об этом, – отвечал я, глядя себе под ноги.

– Ее отдали замуж за господина Филимонова, человека богатого и достойного, но старше нее… что для такой сумасбродной особы было необходимо! – пылко заключил Сурок. – Сам я ранее сорока пяти лет жениться не собираюсь и не понимаю тех, кто смолоду впрягается в ярмо и берет на себя ответственность перед Богом за юную дуру со всеми ее амбициями и затеями! Все равно что ставить неопытное дитя к штурвалу фрегата в бурю!

Это был неприкрытый намек, весьма злобный, и я вздохнул – жениться я не собирался, но Натали теперь могла просто вынудить меня совершить это, ибо иначе ее репутация погибла бы безвозвратно.

– Я также, – сказал Бессмертный. – И то еще, полагаю, было бы слишком рано.

Слышать это из уст человека, который держал в трепете едва ли не всю моллеровскую флотилию, было очень странно. Однако Бессмертный за свои слова отвечал, и я ужаснулся при мысли, каким мог быть мой брак с Натали.

– Госпожа Филимонова примчалась к нашему другу и родственнику, очевидно, от обиды на своего законного супруга. Она помышляла о разводе и новом браке. Но это дело деликатное, и если бы в свете узнали о ее побеге, как вы понимаете, это сильно осложнило бы ее положение, – продолжал Сурок.

– Да уж понимаю, – согласился Бессмертный. – Очевидно, это главная часть вашей тайны, господа. Вы мне ее изложили, я в ужас не пришел и проповедей о супружеской верности читать не стал. Двигаемся далее.

– Я хочу добавить, – вмешался я. – Мои отношения с госпожой Филимоновой не переступили за грань… за известную грань… совесть моя чиста!..

– Ну и дурак, – сказал на это Сурок. – А может, не дурак… В общем, Натали может спокойно клясться мужу в своей непорочности, и это в ее положении единственное утешение. Она осталась в чужом городе во время войны и не может вернуться в столицу…

Тут Сурок несколько смутился.

– Что, есть еще одна страшная тайна? – спросил Бессмертный.

– Хуже, чем тайна. Она дала свои драгоценности Морозову, чтобы он обратил их в деньги, а у него эти драгоценности украли.

– Не просто украли – отняли при содействии доблестной рижской полиции, и меня же еще обвинили в том, что я их похитил у моего соседа, ювелира, – добавил я. – Вот теперь, Бессмертный, вы знаете, каково мое положение. Меня обвиняют в двух убийствах, возможно, в третьем, в краже драгоценностей и в чем-то еще, мне неведомом, но за это меня хотят убить.

– Я догадывался, что вы впутались в очень скверную историю, – отвечал сержант. – Но я и не подозревал, что все так скверно. Ну что ж, будем выпутываться сообща. Морозов, расскажите, с чего все началось.

– Я думал, что началось с убийства любовницы моей, свояченицы ювелира, Анны Либман, но, очевидно, на самом деле – с убийства его племянницы, Катрины Бюлов. Но я вам уже рассказывал, как ее тело нашли под крышей амбара Голубя, и вы уже предположили, что заколол ее любовник, Яков Ларионов, либо же это сделал для Якова человек по имени Мартын Кучин. По вашему совету, Бессмертный, я искал Ларионова и пытался узнать правду о Кучине в Сорочьей корчме, где меня чуть не зарезали. Но… но сейчас придется объяснить, кто жаждал меня отправить на тот свет… простите, но тут все действительно страшно запуталось, и репутация госпожи Филимоновой…

– Как, разве вы не все про эту репутацию рассказали? – удивился сержант.

Я только сокрушенно махнул рукой.

– Если бы только побег к жениху! Натали, изволите ли видеть, моя родня и дура! – объявил Сурок. – Ее научили вышивать, одеваться к лицу, разбираться в лентах и кружевах, она прекрасно танцует, читает альманахи и помнит наизусть дюжину стихотворений. У нас считается, что именно так следует готовить девиц к браку и семейной жизни! Но она беспредельно доверчива и витает в облаках. Господин Филимонов приставил к ней компаньонку-француженку. Нашел он это сокровище в модной лавке. Еще с тех времен, когда мы не разругались с Бонапартом, обе столицы полны всякого французского сброда, куда ни плюнь – попадешь в парижского аристократа, за которым гонится гильотина! Так вот, вообразите, Бессмертный, компаньонка эта – переодетый мужчина!

Вот тут я впервые в жизни увидел на лице Бессмертного растерянность.

– То есть как? – спросил изумленный сержант.

– Французский мошенник, очевидно, скрывавшийся от правосудия, не нашел ничего лучше, как напялить модное дамское платье, напихав куда положено тряпок, и нацепить шляпку, как теперь носят, наподобие трубы, так что под нее не просто заглянуть! А поскольку теперь корсетов не носят, а носят платья-дудочки, да еще с закрытой грудью, то он превосходно скрыл свою мужскую фигуру.

– Неужто Филимонов?.. – сержант даже не смог продолжить, так он был удивлен слепотой взрослого мужчины, который должен строго следить за нравственностью своей юной супруги и не вводить в дом кого попало.

– А вот тут, Бессмертный, самая неприятная часть нашей истории, – сказал я. – Как вы понимаете, я с Филимоновым не знаком, что он за человек – понятия не имею. Я, вернувшись из плавания, даже не разу не побывал в Санкт-Петербурге. Знаю я об этом человеке только со слов его жены, а Натали называет мужа не иначе как чудовищем…

Тут Бессмертный громко расхохотался. Казалось, он три года был лишен этого удовольствия, и теперь весь скопившийся смех вырвался на свободу.

– Мой друг Морозов не сказал, кажется, ничего смешного! – воскликнул Артамон. – И если вам, сударь, угодно…

– Ничего мне не угодно! – перебил его Бессмертный, с трудом успокаиваясь. – Господи, знали бы вы, как я вам троим сейчас завидую! Вы – дети, право, дети! И в этом счастье ваше, ибо во многом знании – многие печали. Ну, разве можно составлять себе мнение о мужчине только со слов его возмущенной жены? Да, он отказался приобрести еще одного говорящего попугая или ехать с утренним визитом, или покупать еще одни серьги – так вот он уже и чудовище.

– Простите, Бессмертный, но на сей раз моя родственница, кажется, права, – вмешался Сурок. – Наговорить она могла много, на то она и дама, но мы глядим по результатам. И вот что получается. Филимонов приставил к жене бог весть кого. Это двуполое создание разжигает в Натали ненависть к мужу и, что ненамного лучше, старую любовь к Морозову. Это создание осуществляет ее побег из Санкт-Петербурга в Ригу, что в военное время довольно сложная стратегическая и тактическая операция. Сама Натали не убежала бы далее Царского Села. В Риге этот переодетый господин – мы меж собой называем его мусью Луи – способствует встрече Морозова и Натали. А затем, выследив нашего друга и узнав про его связь с красивой соседкой, подстраивает так, чтобы Морозова поймали возле трупа его любовницы, да еще с окровавленными руками. Цель, надеюсь, ясна?

– Чья цель? – преспокойно осведомился Бессмертный.

– Господина Филимонова! – хором ответили Артамон и Сурок.

– Так… Полагаете, он знал о желании супруги сбежать к Морозову и сам же подстроил этот побег, чтобы столь жестоким способом навеки удалить Морозова от нее. Не слишком ли рискованная затея? – спросил Бессмертный. – Он в итоге обретет навеки покорную жену, но сможет ли он быть уверен, что не носит на голове своей известного ветвистого украшения?

– Может статься, все куда хуже, и ему не столь нужно покорство жены, сколь ее труп! – выпалил Сурок.

– Логично, – помолчав, заметил Бессмертный. – Выпроводить супругу из столицы, чтобы она безвестно сгинула, – это прекрасная идея. Для человека, который более не желает жениться, господа. Ему придется помучиться, прежде чем он докажет, что стал вдовцом.

– Разве побег жены – не повод для развода? – спросил Артамон. – Его же можно приравнять к супружеской неверности. Или нет?

Бессмертный задумался.

– Допустим, ваш расчет верен и все логично, – сказал он. – Итак, Филимонов приставил к своей супруге некое лицо, чтобы оно выманило ее из Санкт-Петербурга, а в Риге расправилось и с дамой, и с ее любовником. Морозов, могло ли быть так, что недоброжелатели считали ваши отношения с супругой Филимонова более материальными, чем на деле?

Я пожал плечами. За сплетни я не ответчик, и на всякий роток не накинешь платок.

– Да они с Натали шесть лет не видались, даже более, – ответил за меня Сурок. – А за Натали до свадьбы следили очень строго. Позвольте! Может статься, тут вообще иное!

– Что иное? – спросил Артамон.

– То, что у Натали был другой любовник, не Морозов. И какие-то подробности сделались известны. И она, спасая того, другого, решила предъявить свету свою давнюю любовь. Морозка, ты же сам говорил, что она с тобой даже целоваться, как полагается, не желает!

Это предположение Сурка имело смысл, Натали действительно вела себя со мной так, словно хранила верность кому-то иному, и вряд ли это был муж-чудовище.

– Вот это уже более логично, – согласился Бессмертный. – Допустим, госпожа Филимонова отважилась на такой побег, чтобы отвести подозрения мужа от истинного любовника. Для дамы это подлинная отвага. Итак, она прибыла в Ригу, сопровождаемая кем?

– Французом, переодетым в женское платье. У нее было довольно простоты, чтобы не распознать этот маскарад. А мусью Луи, очевидно, родственник знаменитого кавалера д’Эон де Бомона! Коли верить нашей общей любимой тетке Савицкой, он в фижмах и кружевах был более женщиной, чем все придворные дамы, вместе взятые, – щегольнул знанием истории Сурок.

Бессмертный даже не усмехнулся. Я заподозрил, что он попросту ничего не знает о французском шпионе, что так ловко вкрался в доверие государыни. И похоже на то – чтобы иметь такие сведения, нужно быть внуком и племянником дам и господ елизаветинского двора, в книгах про это не вычитаешь. Он же был несомненно дворянского рода, но не приближенного ко двору, да и не страдал от этого.

– Коли так, вот вам едва ли не самый важный вопрос, – сказал Бессмертный. – Как вы додумались, что мусью Луи – мужчина? Видел ли кто из вас его совершенно раздетым?

– Сперва он был мне представлен как женщина в мужском наряде, – отвечал я. – Натали и сама, путешествуя, переоделась мужчиной. Я уже тогда отметил, что эта женщина стрижется коротко, почти по-мужски.

– Такая мода у дам была, – заметил Бессмертный, – но давно миновала.

– С того времени можно было отрастить косу по пояс. Затем же, когда нужда в маскараде как будто отпала, мусью Луи продолжал ходить в сюртуке или в длинном гаррике. Мужская одежда ему несомненно милее женской. Лицо у него… я бы не назвал это лицо дамским, Бессмертный. И, в довершение всего, он совратил сестру моего соседа-ювелира, добившись такой власти над ней, что она способствовала убийству Анны Либман, а затем и вовсе убежала со своим любовником. Чего же более? – патетически спросил я.

По лицам родственников я видел, что речь моя получилась связной и красивой.

– Логично… – пробормотал Бессмертный, но по лицу его, по взгляду я уж видел: что-то его в моих рассуждениях смущает.

Я посмотрел на Сурка, словно задавая безмолвный вопрос: что было не так. Тогда племянничек мой взял власть в свои руки и заговорил очень уверенно:

– Француз, мусью Луи, скорее всего, имел от господина Филимонова поручение – сделать так, чтобы Морозов сгинул на каторге. Это самое скверное, чем можно отомстить человеку благородному, уж лучше смерть. И он этого почти добился. Зная, где живет Морозов, он свел знакомство с женщиной, родственницей ювелира, который имеет дом и мастерскую на той же улице. Дома стоят так, что у них есть общий двор. Через этот двор к Морозову ходила его любовница, другая родственница ювелира. Француз во всем этом разобрался и, рассчитав время, заколол морозовскую любовницу столь ловко, что и соседи, и полиция оказались убеждены в вине нашего друга. Ювелир же этим воспользовался. Когда в комнате Морозова делали обыск, то нашли драгоценности Натали, и ювелир тут же объявил, что они-де у него украдены. Получилось, что Морозов со своей любовницей сговорились обокрасть ювелира. Ювелир мог приписать ей любые злобные намерения, потому что она уже была мертва и не могла возразить. А Натали не может заявить в полицию о пропаже драгоценностей и дать их приметы, она даже не знает, что они для нее пропали…

– Насколько я понимаю, соединили все сведения в общую картину вы, Сурков? – усмехнулся Бессмертный. – Весьма похвальная логичность. Что же вы предприняли, господа, чтобы помочь Морозову?

– Мы решили снять морозовскую комнату, чтобы на месте разобраться, как могло произойти убийство, а потом поселить в этой комнате Натали. Мы не могли допустить, чтобы она обитала в одном помещении с переодетым французом! – воскликнул Сурок. – Ведь неизвестно, как он собрался с ней поступить! Мы боялись, что ей угрожает смерть. Кроме того, мы этим маневром спасали морозовское имущество.

В сущности, беседу вели двое – Сурок и Бессмертный. Артамон, и без того зная обо всех событиях, отошел, чтобы отправить Свечкина за другим вином.

Пока он ходил и возвращался, Сурок перешел к рассказу о том, как мы нечаянно обнаружили мусью Луи ночью во дворе с Эмилией и как попытались его пленить. Оба прыжка в окошко были описаны со сдержанной гордостью, а беготня по театральным коридором и схватка с перепуганными постояльцами – с должным количеством шуток и иронии.

– А Морозов вышел в дверь, чтобы найти нас в переулках и привести обратно, – завершил Сурок. – При этом он налетел на мусью Луи и попытался его захватить, но его едва не пристрелили. Теперь ты…

Я вкратце поведал, как увидел француза, караулящего вход в театр из Малярной улицы, и как я бросился на шум, когда Сурку и Артамону удалось выбраться из театра.

– Вам ничто не показалось странным, когда вы в первый раз, в самый первый, увидели француза, стоящего в карауле? – вдруг спросил Бессмертный.

– Показалось! – выпалил я. – Он выскочил из театра куда быстрее, чем Вихрев и Сурков, которые неслись за ним по пятам, и даже не попытался где-то скрыться. Просто стоял посреди улицы, ближе к углу. Даже если он ждал Эмилию, которая должна выйти следом, все равно как-то странно.

– А во что он был одет?

– Да как обычно по ночам – в свой длинный гаррик. Это удобно, если таскаешь с собой пистолеты.

– А для чего бы ему ждать Эмилию?

– На следующий день обнаружилось, что она пропала вместе с вещами. Видимо, он подговаривал ее бежать.

– То есть она из театра, по которому носятся обезумевшие постояльцы, два бравых моряка, и ее ненаглядный любовник, вернулась домой, собрала вещи и, опять же через театр, убежала?

– Выходит, что так.

– А дома меж тем поднялась суета, зажгли свет. И, я полагаю, не сразу угомонились.

– Видимо, так.

– То есть мусью Луи простоял на улице довольно долго, рискуя еще раз встретиться с вами, Морозов, и с вашими друзьями. Он же не мог знать ваших планов и намерений, а чтобы встретить беглую фрейлен, ему нужно было стоять в одном определенном месте. Логично?

– Логично! – едва ли не хором согласились мы.

Кощей Бессмертный, он же Канонирская Чума, он же сержант Гореслав Карачунович, смотрел на нас строго, не меняясь в лице, и только я один, может, разглядел в его глубоко сидящих глазах злоехидную усмешку.

– А теперь все то же самое – сначала и внятно, господа, – сказал он. – С той минуты, когда вы услышали, что внизу воркуют два преступных голубка. Итак, вы поочередно свалились на мусью Луи из окошка. Как вышло, что вы, Сурков, не схватили его в охапку?

– Я угодил промеж его и немки. Схватил было немку, а он дернул ее за руку…

– …и вырвал из ваших объятий. Почему? Потому, что обнимать слабый пол еще не выучились.

Артамон фыркнул, Сурок зашипел от ярости, но как-то сдержался.

– Господин Бессмертный, это к делу не относится, – отрубил я.

– Еще как относится. Если бы Сурков действовал по старому морскому закону «хватать и не пущать», то девица могла быть допрошена сразу же, по горячим следам, и поведала много любопытного. Теперь же, статочно, она уплыла вниз по Двине и движется в направлении Швеции, причем не получая от этой увеселительной прогулки никакого наслаждения.

– Да нет, нам прекрасно известно, где она! – вскричал Артамон. – Мусью Луи привел ее, раненую, в комнату, где жил с Натали… ох, я не то имел в виду… Она и теперь там лежит перевязанная! И одурманенная какой-то настойкой!

– Вы уверены, что она еще там? – быстро спросил Бессмертный.

– Да, уверены! – так же быстро отвечал Сурок. – Мы только не можем понять, как она оказалась ранена.

– Что за рана?

– В левое плечо. Или ниже, мы видели только то, что плечо перевязано. Видимо, француз и кроме нас имеет врагов – на эту парочку напали, немку ранили, а он увернулся.

– Допустим, – пробормотал Бессмертный. – Но вернемся к вашему прыжку во двор. Итак, вы упустили девицу, и она, увлекаемая французским мазуриком, исчезла за сараем. Вы в этом уверены?

Сурок задумался.

– Славный вопросец… – пробормотал он. – Сейчас я и сам не уверен, что француз проволок ее за руку через весь театр.

– Могло ли быть так, что она прижалась в углу, а вы бодро проскочили мимо, не сообразив, что топот производят всего две ноги, а не четыре?

– Не топот, а грохот, господин Бессмертный, – поправил Артамон. – Я ведь выскочил из окна следом за Сурковым и ворвался в театр разом с ним. И я дважды ухватил треклятого француза!

– И он дважды вывернулся?

– Сам не ведаю, как это произошло.

– Вы за что его хватали?

С дядюшки моего сталось бы ответить с моряцкой лаконичной пикантностью, но он сдержался.

– Вы хватали его за плечо, я полагаю. И рука ваша не нашла, во что вцепиться?

– Я ж говорю – изворотлив, скотина французская, как угорь!

– Благодарю вас, Вихрев. Теперь повторите еще раз вашу историю, Морозов, – почти любезно предложил мне Бессмертный.

Я рассказал, как вышел из дому и увидел мусью Луи в глубине Малярной улицы. Затем поведал и о том, как пытался задать ему вопрос, а он сбежал. И, наконец, вспомнил свои сомнения – как ему удалось столь быстро и бесшумно выскочить из театра и кого он ждал в темноте?

– Сомнительно, чтобы Эмилию, – завершил я. – Ей бы следовало как можно скорее вернуться домой, чтобы присутствовать при поднявшейся суматохе с невинным и заспанным видом. Ведь вещи ее вряд ли были собраны, чтобы подхватить узлы и убежать, так что ей пришлось притворяться до последней минуты. А когда наступит эта минута – француз знать не мог.

– Совершенно верно, Морозов. А теперь делаем вывод. Вы, Сурков, и вы, Вихрев, гонялись впотьмах отнюдь не за французом. Француз был в расстегнутом гаррике с многоярусным воротником. Почему расстегнутом? Потому что лето и гаррик надет с целью спрятать фигуру, не более. Если бы вам, Вихрев, подвернулось под руку плечо, на котором трепыхаются три или четыре слоя плотной материи, вы бы уж в этот гаррик вцепились мертвой хваткой. И он остался бы у вас в руках.

Артамон уставился на свои здоровенные, совершенно не аристократические ручищи, словно спрашивая: как же так?!

– Вывод! С Эмилией любезничал отнюдь не ваш француз. И тут у нас две возможности. Либо с немкой ночью встретился, пройдя через театр, сообщник француза, а тот ждал его в темном переулке, либо француз тут вовсе не при чем…

– Как это не при чем?! – завопили мы нестройным, но вдохновенным хором.

– Вернемся к тому вечеру, когда неизвестный злоумышленник зарезал Анхен. Морозов, расскажите по порядку.

– Извольте! – с большим неудовольствием выпалил я. – Я провел вечер у госпожи Филимоновой. Француз, коего мы полагали француженкой, был дома, одетый в женское платье и даже в чепце, прикрывавшем его короткие волосы. Затем я пошел прочь. Шел я не спеша, но и не лениво. Человек, знающий город, мог легко меня обогнать. Когда я прибыл на Малярную улицу и в темноте поднялся к себе в комнату, на лестнице я нашел мертвую Анхен, Царствие ей Небесное… А перед тем убийца, выскакивая из дому, едва не сбил меня с ног.

– Долго ли она пролежала там?

– Как я это могу знать?!

– Врачи умеют определять время смерти по окоченелости или мягкости членов, но вы не врач, – проговорил Бессмертный так, словно я был в этом виноват. – Вы исходили из того, что убийца пырнул женщину ножом и кинулся наутек. Я же допускаю, что он отважился еще и обыскать вашу комнату. Он знал, что никто в это время не станет подниматься по лестнице, ведущей к вашей двери. Возможно, он искал ценности. А возможно – ваши переводы. Вы ведь переводили для Шешукова многие документы с немецкого языка?

– Ч-черт! – зарычал Артамон. – Это вы к чему клоните?

– К тому, что война, господа. И противник наш хитер, – отвечал Бессмертный. – Далее! Мы предполагаем, что у мусью Луи был сообщник. Этот сообщник мог прекрасно забраться к вам в комнату, Морозов, пока вы беседовали с госпожой Филимоновой, а мусью Луи мог действительно пойти за вами следом – но для того, чтобы дать сообщнику знак, предупреждающий о вашем приходе. Скажите, когда вы снова попали к себе в комнату после того, как обнаружили на лестнице Анхен?

– Утром, – нахмурился я. Мне совсем не хотелось вспоминать лица моих дорогих соседей, обвинявших меня в убийстве, и ночлег в подвале, возле исторической стены.

– Стало быть, вы понятия не имеете, была ли она во время преступления открыта или заперта?

– Не имею, – согласился я. – Я оказался там только утром.

– И что дверь? Была она заперта? Или открыта?

Я задумался и похолодел. Именно этого я не помнил! Я был так погружен в размышления о своем горестном положении и о смерти Анхен, ночь в погребе так угнетающе на меня подействовало, что я нажал дверную ручку, как теперь говорят, машинально, а вставлял ли ключ в скважину – не мог бы сказать и под пыткой.

– Как будто человек, которого обвинили в убийстве, способен замечать двери! – воскликнул мой дядюшка.

Он искренне желал прийти мне на помощь, но сподобился лишь косого взгляда. Бессмертный посмотрел на него, прищурившись, как если бы подначивал: а ну, давай, еще покричи!

– Но как мусью Луи мог подать сообщнику знак, если сообщник был в комнате, окнами обращенной во двор? – спросил Сурок, не столь бурно воспринимавший все реплики Бессмертного, однако старательно осмыслявший их.

– Не забывайте, что эти господа попадали во двор через театр. Он мог пробежать во двор и хотя бы свистнуть. Но мне кажется, что француз там в ту ночь не появлялся. Почему? Потому, что если бы он пришел дать знак и пришел через театр, то сообщник убрался бы тем же путем, а не выскакивал на Малярную улицу. Возможно, вход в театр был попросту заперт. Если мы узнаем, господа, почему убийца не воспользовался этим входом, то многое прояснится.

Мы переглянулись. Пока что все было складно.

– Нужно как следует допросить сторожа Фрица, – продолжал Бессмертный. – Пусть растолкует, когда его заставили держать двери на запоре и как вышло, что он начал их снова отворять. А до того – никаких демаршей и поползновений на вашего мусью Луи! Почему? Потому, что вы своими маневрами можете его спугнуть. А он, не забывайте, слишком близок к госпоже Филимоновой и может в отместку доставить ей немало неприятностей. Но одно меня все же утешает…

– Что? – хором спросили мы.

– То, что драгоценности госпожи Филимоновой в безопасном месте. Вам, Морозов, следует поставить свечку во здравие вашего мошенника Штейнфельда. Ведь неизвестно, на что употребил бы мусью Луи деньги, полученные за драгоценности при вашем посредстве. Теперь же ясно, что вы нарушили какие-то его злодейские планы. А человек, чьи планы нарушены, начинает действовать наобум, плохо продумывая свои поступки, и совершает ошибки.

– Но позвольте! Мусью Луи и теперь мог бы получить те же самые деньги от Штейнфельда! – воскликнул Сурок.

– А зачем ювелиру отдавать французу деньги, если он уже заполучил драгоценности? Это Морозову он должен был бы заплатить в момент передачи побрякушек и то наверняка нашел бы возможность не отдавать всех денег сразу. А сейчас побрякушки у него, и есть прямой резон дождаться окончания войны, чтобы выгодно продать их. Война – это время, когда бриллианты отдают за кусок хлеба.

– До этого, слава Богу, еще далеко, – возразил мой племянник. – И мне кажется, что люди, наоборот, в такое тревожное время должны вкладывать деньги в вещи, имеющие ценность при любом правительстве и в любом государстве.

– Вот именно этого Штейнфельд и не скажет мусью Луи, а будет плакаться, ругаться, призывать небо в свидетели, что у него нет наличных денег, все употребил в дело, а когда будут – неизвестно. Повторяю, теперь он диктует условия, потому что драгоценности уже у него, – объяснил наш стратег.

– А если ему пригрозят кинжалом? Тем самым, которым заколота Анхен? – подал голос Артамон.

“То Штейнфельд поймет, кто погубил его свояченицу. А поскольку у него, как у всякого ювелира, полно сомнительных знакомств, он за небольшие деньги найдет человека, который избавит его от этой докуки и отправит француза в плавание вниз по Двине. Это рискованно, однако если мусью Луи не оставит ювелиру иного выхода, так оно и будет.

– Чертов ювелир! – воскликнул Артамон. – Коли он такой злодей, то как выманить у него обратно драгоценности Натали? Нам будет очень трудно отправить ее обратно в столицу без этих побрякушек… да и войдите в положение Морозова…

– Уже вошел. Насколько я знаю господина Суркова, он уже составил какой-то план по извлечению драгоценностей, – Бессмертный слегка поклонился моему племяннику.

– Идею подал Морозов, – отвечал Сурок. – Он предложил захватить заложника из ювелирова семейства. Но это довольно сложно, да и неизвестно, что получится…

– Заложник, говорите? – переспросил Бессмертный. – И сложно захватить? Вы меня радуете, господа. Почему? Потому, что заложник у нас уже есть.

Мы вытаращили глаза – вроде до сих пор он не производил впечатления умалишенного, но избыток странных событий на него, как видно, все же подействовал.

– Выпейте, Бессмертный, – предложил Сурок, – вам это будет полезно.

– И заложник этот – женщина, – продолжал сержант. – Она находится полностью в нашей власти. Она, если я правильно понял все объяснения, самая близкая родственница ювелира, если только его батюшка с матушкой уже…

– Эмилия! – даже не вскричал, а диким голосом завопил я. – Эмилия, чтоб ей было пусто!

– Точно ли ювелир не знает, куда подевалась его сестрица? – спросил Бессмертный. – Точно ли она не посылала к нему писем или людей?

– Это может знать только мусью Луи, да и то вряд ли. Если он сманил ее из ювелирова дома, допустил, чтобы она оказалась кем-то ранена, и прячет на той квартире, которую сняла Натали, то он, скорее всего, позаботился о том, чтобы у нее не было связи с родней.

– Логично. Итак, первейшая наша задача – вывезти Эмилию и спрятать ее в надежном месте.

– Вам такое место известно?

– Да, господа. В Цитадели есть небольшой лазарет, весьма хорошо охраняемый. В нем не просто раненые – а те раненые, кому угрожает опасность. Например, старый фельдшер гарнизонного госпиталя, который видел в лицо поджигателей и может их узнать.

– И что, Бессмертный, вы беретесь поместить туда Эмилию? – с плохо скрытым недоверием спросил я.

– Да, берусь.

Нам всем было страх как любопытно, какие светские знакомства позволят сержанту это сделать, но спросить мы не успели. С берега раздались хорошо нам знакомые звуки боцманских дудок и тех свистков, что выдаются часовым на постах.

– Тревога! – воскликнул Артамон, вскакивая и едва не опрокидывая стол.

Мы понеслись к берегу.