Я не думал, что сумею заснуть, но когда высохла обильная роса на берегу, я пристроился под кустом с тетрадкой – в вещах Артамона отыскалась собственноручно им переписанная маленькая поэма «Опасный сосед», о которой я слыхал еще в прошлом году. За перо мой испорченный дядюшка взялся не из-за поэтических достоинств сего творения, а исключительно ради его фривольности. Автор поэмы Василий Львович Пушкин до того не был особо известен, да и после того прославился довольно своеобразно – благодаря племяннику Александру. Но тогда Александр был еще отроком.

Как-то вышло, что я еще не читал этого произведения, в журналах оно не могло появиться, а в рукописном виде никто в Ригу не привозил, вот я и взялся за него с азартом. В пятой же строке обнаружилось слово неудобь сказуемое. Даже не так, порой это слово сгоряча скажешь и сам того не заметишь, а увидь его в написанном виде – как-то странно. И далее я превесело читал повествование о визите двух удальцов в заведение с девками, изложенное благородными александрийскими стихами. Расин и Корнель, поди, в гробу переворачивались, когда сочинитель нагромождал всевозможные непотребства в их любимом размере.

В той же тетрадке были и другие переписанные стихи, старинные, забавно-жеманные, и я в конце концов над ними задремал. Разбудило меня солнце – оно уж клонилось к западу и очень удачно послало лучи свои под мой куст. Я неправно проспал обед. Встав и потянувшись, я пошел промыслить насчет съестного. В лагере нашем было спокойно, неприятельские разъезды не появлялись, лодки несли вахту.

Сержант обо мне позаботился – раздобыл в усадьбе какую-то древнюю темную ливрею и усадил меня спарывать с нее галун. Весь мой маскарад остался в погребке, а бродить по Риге в матросском одеянии и при бороде было нелепо, и то уже диво, что меня не изловили, когда я бежал в порт искать Бессмертного. Борода-то с каждым днем делалась все длиннее, и теперь обо мне даже самый сочувствующий человек не мог бы сказать, что я по рассеянности забыл побриться.

Я приобрел вид отставного солдата неведомого полка, и только моя физиономия свидетельствовала о маскараде. Но Рига была сущим Вавилоном, и если бы я заявился в мундире гвардейца китайского богдыхана, тоже, боюсь, никого бы особо не удивил.

В таком виде меня обнаружил Артамон, сменившийся с вахты. И зазвал на лодку побеседовать. Мы уселись на корме, и туда же Свечкин принес нам лукошко яблок. Островитянки уже сообразили, что Бог им послал покупателей на весь провиант, какой только могут дать хлев, сад и огород. Свечкин обещал также, что с завтрашнего дня будут носить свежий творог и сливки к кофею, так что придется искать, у кого из командиров припасен для таких случаев кофейник.

Очевидно, служебные обязанности несколько отвлекли Артамона от страсти нежной – физиономия моего дядюшки была уже более вменяема. Я отдал ему тетрадку с «Опасным соседом» и посоветовал не портить более древесной коры, не то ехидный Сурок, несмотря на свою к нему дружбу, сделает его посмешищем всей флотилии.

– Да что Сурок в любви смыслит! – воскликнул Артамон. – Он способен обожать только селериферы и прочую механику! Ты – и то более разумеешь!

Такой комплимент меня несколько разозлил.

– Коли та дурь, что тобой овладела, и есть подлинная любовь, то я ней смыслю еще менее Сурка! Ты же сам утверждал, что все дамы от тебя млеют, что все хорошенькие немочки за тобой хвостом побегут, а сам ведешь себя как кадет, который впервые увидел дамскую ножку!

– Ты понимаешь, Морозка… – тут мой дядюшка несколько замялся. – От красавиц отбою нет, вот те крест! Да только ежели дама сама авансы делает, оно как-то не так… неправильно… не люблю я этого… Как вижу, что на меня из-за веера глядят, или хоть без всякого веера, а просто этак искоса, как они умеют… Веришь ли, готов сорваться и прочь бежать! Вон как от той твоей соседки…

– Но почему? – изумился я.

– Бог меня знает. Не должна она за мной гоняться – и все тут! Это что же, она догонит меня, улестит и в постельку уложит? А я кто тогда? Бревно? Нет же! Такому не бывать! – заорал Артамон и треснул кулаком по скамье, лукошко подскочило, два яблока вылечили и укатились по решетчатому настилу, заменявшему палубу. – Это я за ней бегать должен! Это мне ее умолять следует! Чтобы к ручке притронуться дозволила!.. А ей – упираться и прятаться! Вот тогда так полюблю – мочи нет, как!..

– Погоди, Артошка, погоди!.. А как же тогда твои похождения? Ты же сам для того и снял квартиру, чтобы водить туда хорошеньких немочек!

– Да ну их всех!.. Приходится, сам понимаешь… Как же без этого?.. Ты-то для чего себе немочку завел?.. Выйдешь этак на улицу, глазами на одну, на другую, квартала не пройдешь – ага, есть охотница порезвиться. Ну вот и резвишься, а потом… потом сплошной стыд и срам… так ведь и без этого нельзя-то! Помнишь, как в походе месяцами с корабля не сходили? Думал умом тронусь, спущусь на берег и подвернется столетняя старуха и ее не пожалею! А в душе – хочу такую, чтоб за ней гнаться по всему белому свету, хочу гордую, чтобы нос от меня воротила, а я ее одолел, заставил себя полюбить. Понял, Морозка?

– Ну вот, кажись, и явилась она по твою душу, – пошутил я.

Артамон только вздохнул. Отродясь я не видывал такой скорби на его круглой физиономии.

– Сдается, твоя красавица чересчур шустро бегает, – сказал тогда я. – Держись, Артошка!

– Ты только Сурку не говори, засмеет, – уныло попросил он. – А как быть, коли я такой уродился? У меня кровь горячая, не то что у него…

И я невольно задумался, что же это за штука такая, горячая кровь, до каких лет она сохраняет способность к кипению.

Я, кажется, испытывал такие бурные страсти в восемнадцать лет, во время похода сенявинской эскадры и, разумеется, потому, что выплеснуть эти страсти и успокоиться было совершенно невозможно. На Артамона же накатило в двадцать четыре года. На Сурка, возможно, не накатит уже никогда…

Вечером мы с Бессмертным погрузились на тот самый йол, что доставил нас на Даленхольм. Его командир, на вид ровесник сержанта, покосился на меня, потом поглядел на Бессмертного вопросительно.

– Не волнуйся, Дружинин, а лучше запомни этого молодца в лицо, – сказал сержант. – Может статься, он без меня явится в порт, так ты окажешь мне услугу, коли возьмешь его на йол. Звать его Морозов, мичман Морозов.

– Настоящего мичмана за семь миль видать, – с мнимой уважительностью отвечал Дружинин. – Сущий морской волк – три якоря без хлеба сгрыз!

Я растерялся, как в начале своего плавания на «Твердом», не раз побывав жертвой морских шуток.

– Да будет тебе, – усмехнулся Бессмертный. – Может, он еще почище твоего выучится управляться с парусом.

– Для того с шести лет надобно служить, – без тени улыбки произнес Дружинин. – Я свое судно заставлю менуэт танцевать при любом ветре, и тебе это известно. В двадцать лет такому уже не обучишься, а разве что выполнять поворот оверштаг, не более.

– И кому ты об этом толкуешь? – несколько высокомерно спросил Бессмертный. – Я не мастак плясать даже польский, не говоря уж о контрдансах, но проведу йол по любому водяному лабиринту, если только ширина его будет хоть четыре сажени, а ветер не сорвет к черту паруса.

Это, видать, был давний спор, и я решил не придавать ему значения, тем более, что они заговорили о каких-то особенностях парусины.

Мы прибыли в Ригу вечером. Меня высадили на берег у Московского форштадта, а Бессмертный отправился в порт докладывать, что приказание исполнено и что на Даленхольме царит совершенный артиллерийский порядок. Кроме того, ему нужно было сдать в лазарет гребца с Артамоновой лодки, парня покусала какая-то мелкая крылатая сволочь, отчего все его лицо распухло и покраснело, он едва мог чуть приоткрыть глаза.

Я, не заходя на Швимштрассе, неторопливо отправился к назначенному сержантом месту на Большой Броварной, где селились пивовары. Там располагалось питейное заведение, где я мог дождаться Бессмертного, а заодно и побаловать себя хорошим пивом.

По дороге я, убежденный в своем преображении и в своей неузнаваемости, взял малость вправо и прошел мимо «Мюссе». Театр все еще был закрыт, за окнами стоял непроглядный мрак. Я задрал голову, чтобы увидеть скат крыши и те маленькие окна, из которых вражеские лазутчики выпускали голубей. И тут я вспомнил, что забыл рассказать Бессмертному о своем приятеле-будочнике. А ведь Иван Перфильевич уже делом доказал свою приверженность ко мне и мог быть очень полезен при расследовании театральных тайн.

На сей раз я к его полосатой будке не подошел – это было бы преждевременно.

В погребке я оказался, когда уже смеркалось. Ждать Бессмертного пришлось недолго. Явившись, он от дверей подал мне знак следовать за собой. Мы вышли, и я немало изумился, увидев предмет, из-за которого злился на Сурка.

Двое матросов с йола, на коем я сплавал на Даленхольм и обратно, держали за штырь красный селерифер.

– Зачем это, Бессмертный? – удивленно спросил я.

– Потрудитесь рассуждать логически, – отвечал он. – Это французское изобретение не так уж плохо, коли использовать его с умом. Я бы сделал диаметр колес поменее, чем у брички, и поместил на брус два сидения. В таком виде я бы отдал селериферы нашей медицинской службе, они были бы удобны для перевозки раненых и доставки их в лазарет. Когда два человека тащат под неприятельским огнем носилки с одним раненым, то оба могут погибнуть с ним вместе, к тому же, неспособны быстро двигаться. А те же два человека, придерживая селерифер, на котором разместилось двое или даже трое раненых, могут бежать бегом.

– Логично, – согласился я. – Вы хотите вывезти на селерифере Эмилию?

– Совершенно верно. Это можно будет сделать очень скоро. Я был в Цитадели и обо всем столковался, есть у меня и бумага, с которой нас всюду пропустят. Лучше бы, конечно, сделать это еще вчера, но я должен был сопроводить груз на Даленхольм и убедиться, что без моего присмотра там не натворили глупостей. Идем, Морозов.

Мы оставили матросов с двухколесным уродом на Малой Песочной, уговорившись, что я подам им сигнал. Боцманская дудка, которой меня снабдили, висела у меня на шее под одеждой, и я мог достать ее очень скоро.

Разумеется, двери дома, где находилась Эмилия, оказались заперты на засов, а Артамона, чтобы навалиться, и Сурка, чтобы справиться с засовом через щель, у нас не было.

Бессмертный, ничтоже сумняшеся, постучал в окошко, и вскоре мы увидели за стеклом физиономию домашней служанки. Она приоткрыла створку. К счастью, эта особа была немкой и поняла слова Бессмертного. А сказал он по-немецки следующее:

– Прошу позвать хозяина этого дома. К его жильцам проявляет интерес военная полиция.

Повторяю, военная полиция являлась для нас до поры заведением загадочным. Можно было предполагать, что во время войны ее полномочия очень велики. А рижские бюргеры и айнвонеры отличались благоразумием – они могли ссориться и мириться между собой сколь угодно, могли вчинять друг другу самые несуразные иски (один иск о каменных котах, размещенных на фасаде дома так, что их задние части под задранными хвостами обращены оказались к соседским окнам, чего стоил!), могли даже посылать гонцов в столицу, чтобы при дворе защитить свои интересы, но обыденный порядок они почитали свято, споры с полицией случались редко. А тут еще и война, и полиция не простая, а военная!

Нас впустили. Я старался держаться в тени, но с достоинством. Бессмертный предъявил бумагу, извлеченную из конверта с печатью, и тут же все это спрятал обратно. Хозяин, булочник Бергер, меня не признал и с поклонами проводил нас к лестнице. После чего он заперся с семейством в своих комнатах, чтобы ничего не видеть, не слышать, не знать и не понимать.

– Сдается, вы и впрямь на службе в военной полиции, – сказал я, поднимаясь вслед за ним.

– Вы про бумагу? Помилуйте! Я запасся конвертом в канцелярии, а бумага – приказ, касающийся правильного обхождения с боеприпасами. Вся сила этой бумаги в том, что она написана по-русски весьма скверным почерком. Если бы я мог раздобыть настоящую китайскую грамоту, я бы предъявил ее этому господину и результат был бы не хуже. Главное, сохранять спокойствие и говорить резким, отрывистым голосом. На обывателей действует прямо изумительно.

У дверей мы остановились. Еще с улицы я видел, что в окошках горит тусклый свет. Кто-то в комнате, значит, обретался. Статочно, мусью Луи.

– Вы вооружены? – спросил я.

– Нет, зачем?

– Но мусью Луи…

– Напрасно я толковал вам о стратегии. Наилучшая победа та, ради которой не пролилась кровь, вторая за ней по качеству – когда умеешь достаточно убедительно показать противнику свое превосходство в военной силе. Поверьте, ваш мусью Луи будет более впечатлен, если мы явимся к нему за Эмилией без всякого оружия.

Я не поверил.

Нож, который потеряла незнакомка в Яковлевском храме, находился при мне. И если раньше я еще сомневался в том, что смогу пустить в ход оружие не в состоянии паники, как той ночью, когда ранил Яшку Ларионова, а сознательно, то теперь я в этом был уверен. Потому что я защищал не только свою жизнь, но и жизнь Бессмертного, а, статочно, и Отечество…

Сержант постучал. Непременное в приличном дома «антре!» было ему ответом. Он толкнул дверь, вошел и оказался под прицелом. В грудь ему глядело пистолетное дуло. А целилась наша прелестная незнакомка.

– Добрый вечер, – сказал Бессмертный по-французски. – Вам не надо меня бояться. Я не причиню вам зла. Я безоружен.

Он говорил с забавным акцентом и так спокойно, как если бы они вдвоем, сидя в гостиной, обсуждали чьи-то светские успехи и неудачи.

– Кто вы такой? – по-русски спросила она.

– Мое имя вам ничего не скажет. Но я так же, как и вы, опасаюсь появления в этом доме человека лет сорока пяти на вид, моего роста, черноволосого с густой проседью, с крупным лицом и густыми бровями, который, скорее всего, живет в Петербуржском форштадте под чужим именем.

Он описал того самого господина, которого пыталась убить незнакомка, того, кто чуть не погубил меня в Сорочьей корчме. Я молчал, чтобы не сказать нечаянную глупость.

– Вы знаете этого человека? – в голосе незнакомки была немалая тревога.

– Мне, к сожалению, известны лишь его приметы. Есть основания полагать, что его зовут Арман Лелуар. Но сдается, что именно его вы ждете на ночь глядя, зарядив все пистолеты и не желая избегнуть этой встречи.

– Я не могу, – сказала она. – Я должна… если я уйду… я не имею права…

Впервые я видел ее растерянной.

– Если бы он появился тут сейчас и вы застрелили его, вам бы пришлось скрыться немедленно, пока хозяева не подняли шум и не появился патруль.

– Да, я знаю. Но уйти я бы все равно не могла. Даже если меня обвинят в убийстве ни в чем не повинного человека.

– Я так и думал. Вы охраняете раненую женщину. И дело не только в ее драгоценном существовании. Эта женщина – свидетельница, которая может опознать и своего убийцу, и сообщников его… я прав?..

– Да, и я говорила то же самое… а теперь…

– А теперь ее нет, хотя она давно должна была появиться. И вы сидите тут более суток, ожидая ее и все более беспокоясь…

Я был озадачен. Только что «она» была Эмилия, но Эмилия лежала в углу. Однако незнакомка явно поняла, о ком речь.

– Вам что-то известно про нее? – пылко вскричала девица.

– Боюсь, сведения мои неутешительны. Если я правильно оценил обстоятельства, она напала на вашего врага, чтобы спасти жизнь вот этому господину. Морозов, покажитесь.

Я вышел на свет. Незнакомка пригляделась и узнала меня.

– Что все это означает? – спросила она. – Что за маскарад? Кто вы?

– Мы – те, кто идет по следу вашего врага, – отвечал Бессмертный. – Мне нечем доказать это. Мы добрались уже до Сорочьей корчмы, хозяйка которой покровительствовала нашему общему врагу, но была убита, и теперь уже правды не скажет. Я полагаю, что смерть эта была случайной – пуля предназначалась тому господину, а стрелять она стала, чтобы спасти Морозова.

– Да, он ей понравился, она рассказывала мне, что он еще сущее дитя… Читает стихи, толкует о балладах…

– Это «дитя» в одиночку почти выследило шайку вражеских лазутчиков, – вступился за меня Бессмертный.

Сам же я ощутил, как щеки мои залились жаром.

– Простите, Христа ради! – воскликнула, обращаясь ко мне, незнакомка. – Так кто же вы?

– Мы – российские офицеры, которые совершенно случайно вышли на след польских шпионов Бонапарта. И мы сами идем по следу. Почему? Потому, что не знаем, как глубоко проникла измена. Меня вы видите впервые, но в Морозове, я полагаю, не сомневаетесь?

– Если это доподлинно Морозов, – возразила она. – Я помню этого человека, он однажды вломился сюда со своими товарищами. Он представился Морозовым, но я не могу быть уверена, как и в имени, которым представился другой человек…

Она несколько смутилась.

– Сейчас вам придется принять решение, – сказал Бессмертный. – Мы пришли сюда, чтобы забрать Эмилию Штейнфельд и перевезти ее в Цитадель, где есть особо охраняемый лазарет. Там ей будет оказана правильная помощь. И там она дождется часа, когда господину Розену, помощнику начальника военной полиции господина де Санглена, потребуются ее показания.

– Вы знакомы с Розеном? – быстро спросила незнакомка.

– Да, мадмуазель, знаком. Опять же – доказать сего не могу. Разве что через неделю, сейчас и Розен, и сослуживец его, бывший ковенский полицмейстер Бистром, странствуют меж Ригой и Динабургом. Они не скоро еще усядутся в кабинетах своих, чтобы узнавать о событиях из докладов подчиненных. Война! Итак?..

Она несколько помолчала. И впрямь, принимать такие решения трудно. Потом она подошла к Бессмертному.

– Я запомнила вас, – просто сказала она. – Если вы предатель – Господь вас покарает пулей вот из этого пистолета.

Или иным путем, но смерть ваша будет плохой. Забирайте Эмилию!

– Сейчас я спущусь и приведу людей, которые снесут ее вниз, стараясь не причинить вреда. Морозов, дайте свою дудку.

Мы остались вдвоем и минуты две молчали. Незнакомка порывалась заговорить со мной, но что-то удерживало ее. Наконец она собралась с духом.

– Коли вы точно Морозов, я должна просить прощения… у вас и у друзей ваших… они тоже морские офицеры?..

Я не слишком догадлив, когда речь идет о милых дамских хитростях. Но тут меня осенило. Ее вопрос относился к Артамону. Она хотела услышать о моем сумасбродном дядюшке.

Времени на долгие объяснения у меня не было. Вот-вот могли прийти матросы за Эмилией.

– Он любит вас страстно, отчаянно! – воскликнул я. – Это не шутка, не лукавство! Поверьте, такая любовь бывает, может, лишь раз в столетие!

– Он не знает меня, не знает даже моего имени! – отвечала девица. – Как я могу верить вам… и ему?..

– В именах ли дело? Он видел вас… он встретил вас… вы встретили друг друга… – я хотел объяснить ей, что встреча была судьбоносной, но не мог найти слов. – Он сейчас только о вас и помышляет, стоя на вахте у Даленхольма!

– Где это? – спросила незнакомка.

– Это самое опасное место для канонерских лодок, и Вихрев отправился туда добровольно. Когда неприятель вздумает форсировать Двину, он со своими лодками примет первый удар!

Разумеется, я преувеличивал. И сам это прекрасно сознавал. Но я хотел, чтобы она поняла, какой человек мой неуемный дядюшка. Я хотел, чтобы она осознала: любовью такого человека всякая женщина могла бы гордиться!

Точно так же поступил бы и Сурок.

Она молчала. Да и что она могла сказать? Она слышала мои слова и не возразила, какие тут еще нужны объяснения?

Я хотел было добавить, что коли Артамону придется помирать, то он помрет с ее именем на устах. И вовремя пресек свое красноречие – как раз имени-то мы и не знали! Сказал же я одно:

– Вы должны мне верить… я знаю Артамона, кажется, с самого рождения, мы росли вместе…

– Когда-нибудь, – отвечала она, – когда война кончится, может быть, если к тому времени мы друг о друге не позабудем…

И тут на лестнице послышались шаги. Мы окаменели. Незнакомка нацелила на дверь пистолет, которого не выпускала из рук.

Вошли оба матроса.

– Господин Морозов, господин Бессмертный внизу с самокатом, – сказал один.

– Кого тут надобно снести вниз? – спросил второй.

Незнакомка повела их в угол и стала поспешно собирать вещи, которые могли пригодиться Эмилии. Кроме прочего, она взяла и пузырек с опиумной настойкой.

– Если бы не это, мы не смогли бы с ней справиться, – произнесла она, отдавая пузырек матросу. – Теперь она спит и, кажется, не ощущает боли. Мы уже наловчились давать ей столько, сколько нужно для шести или семи часов забытья. Передайте это докторам.

Матросы были могучего сложения. Они подняли Эмилию вместе с тюфяком. Незнакомка сильно беспокоилась о том, чтобы не пошевелить раненое плечо.

– Это был выстрел или удар ножом? – спросил я.

– Удар длинным кинжалом, – отвечала она. – К счастью, он не был неожиданным, Эмилия успела отскочить в сторону. Сердце не задето, однако острие вышло из спины. Мы не знали, что именно повредил нож, а у нее началась горячка, рана загноилась. Теперь она, слава Богу, почти чистая.

Я взял свечку, предупредил матросов о коварстве лестницы и пошел первым. Они несли Эмилию, а замыкала нашу процессию незнакомка с каким-то имуществом, увязанным в простыню.

Домовладелец так и не высунулся.

На улице нас уже ждали Бессмертный и селерифер.

Вчетвером мы усадили Эмилию боком на седло и завернули в одеяло. Матросы обхватили ее с двух сторон, причем незнакомка даже прикрикнула на них – ей показалось, что плечо Эмилии в какой-то мифической опасности. Затем мы двинулись к перекрестку Большой Песочной и Большой Яковлевской, причем селерифер катили впереди, а мы втроем шли сзади. Улица была неровной, и матросы, и мы держались то правой, то левой стороны.

– Я предложил бы и вам искать убежища в Цитадели, – сказал Бессмертный незнакомке, – но уверен, что вы откажетесь.

– Разумеется, – отвечала она. – У меня есть жилье в Риге. Здесь я была только ради Эмилии. Но… но как вы дадите мне знать, если будут новости?..

– Новости о ней? – спросил Бессмертный. – Я боюсь, что с ней все очень плохо. Спасти ее могло только чудо, если она, преследуя господина Лелуара, забралась в логово лазутчиков. Но свет не без добрых людей. Я верю в чудеса…

– У меня есть способ, как безопасно меняться записками, – сказал я. – На перекрестке Известковой и Большой Королевской стоит будка. Будочник – мой старый приятель, Иван Перфильевич, бывший моряк. Он уже однажды не выдал меня полиции. Он заступает на вахту не каждый день, у него есть товарищ по ремеслу. Но коли подстеречь его и передать записку для Морозова, он ее сбережет и отдаст мне. Равным образом и сообщение для вас… как прикажете представить вас Ивану Перфильевичу?

Она улыбнулась, моя хитрость имела двойной прицел, и незнакомка это оценила.

– Я в крещении получила имя Ксения. Но… впрочем, об этом расскажу когда-нибудь потом… Оставляйте записку для Ксении! Прощайте, господа!

– Стойте! У меня еще вопрос! Скажите, мадмуазель, не доводилось ли вам слушать ночью «Марсельезу», которую поет неведомо кто, с неизвестной целью, и место, откуда она доносится, тоже определить невозможно? – спросил Бессмертный.

– Доводилось, – удивленно произнесла она. – Я думала, мерещится. Звуки шли словно бы из-под земли и вскоре прекратились.

– Вы ничего более об этих певцах не знаете?

– Ничего… – тут она резко повернулась, толкнула Бессмертного к стене и сама прижалась рядом с ним.

Почти одновременно грянули два выстрела – из темноты и в темноту.

– Бегите! – воскликнула незнакомка с дымящимся пистолетом в руке, обращаясь к матросам. – Бегите же! Я задержу их!

– Видите, Морозов, я был прав. Почему? Потому что мы пришли вовремя! Да уберитесь же в тень!

Я, несколько ошалев, стоял в пятне света от фонаря и представлял собой превосходную мишень. Тот, кто стрелял со стороны Пороховой башни, видимо, перезаряжал пистолет, иначе объяснить то, что я остался в живых, невозможно.

Дальнейший наш разговор в точности передать не могу, мы говорили все разом, при этом мадемуазель целилась из второго пистолета, а куда – непонятно.

Незнакомка заявляла, что люди, стрелявшие из мрака, метили в Эмилию. Я утверждал, что все мы стояли чересчур близко – мало надежды попасть в удаляющуюся фигуру на селерифере, слившуюся с двумя другими фигурами. Бессмертный требовал, чтобы она шла с нами в Цитадель, благо идти недалеко, и пробыла там хотя бы до утра.

А меж тем у Пороховой башни раздались крики «стой!». Это прибежал патруль и пытался таким образом изловить незримого стрелка.

– Я вернусь к себе, – сказала незнакомка, – заряжу пистолеты и буду ждать. Это все, что я могу сделать… не может быть, чтобы она не вернулась…

– Закройте дверь на засов, – посоветовал Бессмертный.

– Как будто я сама не догадалась бы!

Она побежала назад и быстрее ласточки скользнула в дверь.

Я поразился ее отваге, ведь она бежала в ту сторону, откуда стреляли. И тихо ужаснулся Артамонову будущему: сомнительная радость иметь супругу, которая палит из пистолета, как казак, и сама не боится пуль.

– За мной! – приказал Бессмертный.

Мы пробежали вдоль стены и свернули в Большую Броварную вслед за сообразительными матросами.

– А я все же был прав, нам следовало взять пистолеты, – первым делом объявил я.

Он хмыкнул. Наконец-то мне удалось его хоть как-то уесть. Оставалось еще доказать, что в человеке может течь ровно одна треть гишпанской крови.

Мы пошли вслед за матросами, то и дело озираясь.

– А что, Морозов, может ли быть, что Ксения – ее настоящее имя? – вдруг спросил Бессмертный.

– Сомневаюсь, – отвечал я. – С одной стороны, она все еще осторожничает…

– И это разумно с точки зрения стратегии. Пусть противник думает о тебе не то, что есть на самом деле.

– С другой стороны… – тут я сам хмыкнул не хуже Бессмертного.

Она ведь назвала свое имя не только ради записок, оставляемых у будочника. Это имя я должен был сообщить Артамону. Так зачем же тут ложь? Ведь монограммы на платочках и кофточках из батиста никак не соответствовали имени Ксения.

Но при входе в Яковлевский храм она крестилась по-православному. И по-русски говорила как прирожденная русачка. Я подумал, что она каким-то образом была лишена крещения во младенчестве, а совершили над ней таинство сравнительно недавно, отчего она еще и не привыкла употреблять свое крещальное имя.

Можно было только пожалеть Артамона, которого угораздило влюбиться в такую загадочную особу. Я всю жизнь полагал, что женщина, попав в опасность, должна искать спасения за спиной мужчины. С нашей незнакомкой все вышло наоборот – она сама защитила четверых взрослых и состоящих на военной службе мужчин. Казалось бы, диво дивное, однако и Натали ведь не побоялась нажать на спуск пистолета. Очевидно, мы в силу воспитания многого в женщинах не понимали.

Мы закоулками вышли к Замковой площади и прибыли к тому из мостиков через ров, что у гауптвахты. Бессмертный достал бумагу, на сей раз настоящую, предъявил ее часовым, и Эмилию ввезли в Цитадель.

– Идем, Морозов, там найдется где переночевать, – сказал Бессмертный. – Иначе как раз попадетесь в лапы патрулю. И обратите внимание, насколько селерифер оказался удобнее носилок. Неизвестно, удалось бы нашим матросам с носилками так скоро добраться до Цитадели.

Тут мне в голову закралась странная мысль: что, если сержант пришел нам на выручку, когда полиция арестовала двухколесного урода, лишь с целью присвоить Сурково сокровище? Он, сержант, ведь превеликий знаток всякой математики – статочно, и механика входит в число его фавориток.

Бессмертный со своими причудами все еще оставался для меня загадкой. Я вздохнул с облегчением, узнав, что он знаком с Розеном и, возможно, исполняет некоторые его поручения. Но то, как сержант взялся за нас троих, объяснив нам, какие мы бестолковые болваны, напрочь лишенные логики и сообразительности, мне все же казалось странным.

Если вдуматься, все было справедливо: я задал задачку ему, а он задал задачку мне.