Когда мы прибежали к будке Ивана Перфильевича, Бессмертного там не было.

– Ох, и достанется нам от него, – вздохнул Артамон.

– Ничего! Узнает, какую разведку мы завербовали, – на радостях простит! – отвечал Сурок.

Странным образом мы признали господство над собой этого человека, хотя он был всего лишь сержант, а мои родственники – лейтенанты.

– Мы три болвана! – сердито сказал я Сурку. – Что нам стоило послать к будке Гречкина или Свечкина!

– А кто об этом должен был думать? – огрызнулся Сурок. – Может, тот, кто нас потащил в подвалы?

– Уймитесь, господа! – прикрикнул Артамон. – Что теперь проку разбираться? Что на сей предмет говорит русский народ?

Он имел в виду мою давнюю страсть к поговоркам.

– Что русский человек задним умом крепок, – буркнул я. – Что делать будем?

– Может ли быть, что он сам отправился в театр? – спросил Сурок. – Логично ли это?

– Совершенно нелогично, – возразил Артамон. – В одиночку – прямо во вражеское логово? Побойся Бога, Сурчище!

Я заглянул в будку. Там восседал не мой милый Иван Перфильевич, а другой страж порядка. Он, разумеется, спал, но при этом держался за прислоненную к стенке алебарду. Будить его я не решился.

– А что тогда логично? – спросил Сурок.

– Логично нам пятерым без него войти в театр и разобраться, что к чему, – заявил Артамон. – Возможно, он рассчитал, что мы и без него туда пойдем, и отправился в Цитадель, или где он там поселился.

– По-моему, его приютил какой-то знакомец при артиллерийском арсенале, – неуверенно сказал я. – Я дважды ночевал в лазарете, так он был где-то поблизости и являлся чисто выбритый.

– Пошли, – сказал Сурок. – Артошка, ты бутылку не выбросил?

У дядюшки хватило ума взять с собой и бутылку без дна, и свечу. Мы подошли к «Лавровому венку», который уже закрылся, оглянулись по сторонам, убедились, что улица пуста, и стали пробовать доски забора. Калитка нашлась очень быстро. Первым на штурм театра отправились Сурок с Гречкиным, а мы с Артамоном и Свечкиным остались с пистолетами наготове – ибо это было вполне логично. И мы даже очень хотели, чтобы друзья наши, вспугнув врагов, помчались от них прочь, а мы встретили шпионов и предателей выстрелами и здоровенным Артамоновым кулаком.

Гречкин имел при себе запас свеч, и они прошли довольно далеко. Потом Сурок прислал его с известием, что дорога безопасна. Тогда и мы вошли сперва в крошечный дворик, а затем в мрачнейший коридор без дверей, неизвестно для какой надобности построенный. Потом мы оказались во внутреннем дворе, а потом уж отыскали дверь, ведущую в театр.

Это было прекрасно отделанное изнутри здание с дорогой мебелью, с прекрасными паркетами, с расписанными стенами и потолком. Мы кое-как освещали это великолепие, и я шепотом рассказывал о своих вылазках в «Мюссе». Мне стало немного грустно, как делалось всякий раз, когда я видел нечто прекрасное и находящееся в запустении. В детстве матушка читала мне по-французски сказку «Спящая красавица» сочинителя Перро, и я воочию увидел сейчас ее замок – разве что не лежали на диванах хорошенькие спящие фрейлины.

Я никогда не ходил за театральные кулисы, но подозревал, где мог быть вход. Когда мы его отыскали, я понял, почему Артамон и Сурок, упустив Жилинского, понеслись вперед, налетели на сторожа и с превеликим шумом выскочили через парадную дверь, которую он отворил им, не видя иного способа от них избавиться. Но объяснить это словами совершенно невозможно, а нарисовать верную картинку по прошествии такого времени я не берусь.

Мы по парадной лестнице поднялись наверх, и тут уж Сурок сообразил, что к чему. Он указал на коридор, куда выходили двери актерских уборных, а я нашел лестницу, по которой взобрался на чердак и увидел там клетку с голубями.

– Надо заглянуть и посмотреть, кто там сейчас спит, – сказал я. – Хорошо бы сразу найти и Жилинского, и мусью Лелуара.

– Да, и связать их, и отнести в Рижский замок, и получить благодарность фон Эссена, – продолжил Сурок. – И непременно чтоб государю императору о нас доложили. Рассуждай логично! Мы не знаем, кто их сообщники. Мы не знаем, сколько лазутчиков в Риге и предместьях. Эти двое, будучи схвачены, объявят, что, кроме них, ни одного шпиона в городе нет, и на том будут стоять крепко.

– Значит, логично оставить их сейчас в покое и спеть им колыбельную? – спросил я. – Мы же не можем устроить правильное наблюдение за ними!

– Логично поступить так, чтобы они были уверены, что в театре безопасны от преследователей своих, – отвечал мой любезный племянник.

Если бы Бессмертный был тут сейчас, то мог бы гордиться своим учеником.

Мы еще немного попререкались и не заметили, что куда-то подевался мой шалый дядюшка.

Потом мы осторожно заглянули в актерские уборные. Одна оказалась заперта снаружи на висячий замок, Сурок проверил петли и объявил, что это не театральная бутафория. Во второй было пусто. В третьей спали пожилой мужчина и женщина. Их одежда была разбросана как попало, из чего мы поняли, что они отнюдь не венчанные супруги. Я, подкравшись, увидел, что это не Лелуар, а если судить по описанию бедной Анхен, состоявшему из одного слова «красавчик», то и не Жилинский.

– Логично ли, чтобы шпион во вражеском тылу преспокойно привел в свое убежище девку из Ластадии? – спросил я.

– Нелогично, – согласился Сурок.

В соседней уборной спали два представителя племени иудейского. Если верить парнишкам и письму загадочного учителя, они были на нашей стороне. И, наконец, в последней уборной не было ни души.

– После того, как ты уволок узел, они всполошились и более тут не ночуют. Это для них было бы логично, – сказал я. – Однако куда подевался Артошка?

– Что с ним сделается! – отвечал Сурок. – Даже если он просто споткнется, то произведет шуму не менее, чем фрегат, дающий залп из всех пушек.

– Логично.

Но на поиски моего непутевого дядюшки мы все же отправились. Свечкин, карауливший на лестнице, доложил, что Артамон полез на чердак. Делать нечего, полезли туда и мы – сгонять его с чердака.

Помещение под крышей было невелико и заставлено какими-то коробами, сундуками и древней мебелью. Совершенно загадочным образом дядюшка протиснулся к окошку, отворил его и мечтательно глядел в прекрасное звездное небо.

– Бьюсь об заклад, что он вырезал на подоконнике монограмму Секлетеи Веревкиной… – шепнул мне Сурок и позвал чуть более громко: – Арто, выбирайся из воздушного замка!

Артамон повернулся к нам, и мы увидели на его устах радостную улыбку.

– То-то удивятся эти сукины дети, когда соберут сведения о рейдах наших лодок, захотят отправить неприятелю, а отправить-то и нечем! – весело сказал он.

Возле окна стояла пустая голубиная клетка.

– Ты что натворил?! – в ужасе спросил Сурок.

– Отпустил голубей на волю. Это же логично – лишить шпионов голубиной почты.

– Арто, ты простая душа… – растерянно произнес я. – Теперь они догадаются, что их выследили…

“Так они уже догадались, – преспокойно отвечал дядюшка. – Ведь вы их не нашли, ни одного, так? Значит, они прячутся в другом месте.

– Но они бы пришли сюда, чтобы отправить свои донесения! – воскликнул Сурок.

– И что, ты бы сидел тут день и ночь, дожидаясь этих господ? Сами вы простые души! – отвечал дядюшка. – Зато теперь они переполошатся! Им же придется спешно доставлять в Ригу других голубей! А мы-то – на страже!

– Как будто нет иного пути, кроме как возле Даленхольма! – возразил Сурок. – По-твоему, только ты один рассуждаешь логично? А они – дураки и повезут голубей на лодках через Двину именно там, где мы несем вахту?

– Какая-то логика во всем этом все же есть, – вступился я за Артамона. – Эти подлецы убеждены, что у них есть средство сообщения со штабом Макдональда. Если они разведают что-то важное и прибегут сюда, чтобы отправить письмо, то окажутся в незавидном положении. Им же придется везти свою новость к неприятелю каким-то иным путем. Они потратят некоторое время, чтобы опять наладить голубиную почту. А за это время наши сделают несколько удачных вылазок!

– Зато потом они так спрячут клетки с голубями, что мы их вовеки не найдем. Про эти хоть было известно! – не унимался сильно недовольный Сурок.

Я понял, что в этом мире у каждого своя непререкаемая логика, а война – так вообще столкновение двух логик. Всплыли в памяти обрывки той лекции о стратегии, которую прочитал нам Бессмертный. И меня осенило.

– Вот что, господа, будет теперь логично, уходя, взять отсюда клетку!

– На что она тебе? – удивился Сурок.

– Чему нас учил Гореслав Карачунович? Являйся там, где тебя не ждут, а где ждут – не являйся. Показывай силу там, где у тебя слабость, и, соответственно, наоборот. Если мы заберем пустую клетку, то Лелуар и Жилинский подумают, будто мы унесли голубей, чтобы передавать в штаб Макдональда какие-то свои сообщения! Вот и пусть действуют исходя из этой логической предпосылки!

– Скорее бы приехал Розен со своими людьми, – проворчал Сурок. – Арто, бери клетку, отдашь ее Свечкину. Ну и что они могут предпринять?

– А вот что: изо всех сил помчаться к неприятелю, чтобы предупредить его о фальшивых сообщениях. А там – получить нагоняй за плохую работу. Фальшивых сообщений, естественно, не будет, но неприятель примется ждать их с минуты на минуту и всякое слово, прилетевшее из Риги, по три раза проверять.

Вроде бы я рассуждал логично, однако уверенности сержанта Бессмертного еще не нажил. И мы слезли с чердака, прихватив клетку, в великих сомнениях: как же дальше-то быть?

Ведь мы полагали, что Бессмертный, собрав нас этой ночью, имеет какой-то свой план. А Бессмертный пропал, и план действий вместе с ним. Меж тем рассвет близился, и товарищам моим следовало возвращаться на Даленхольм. Лодка ждала их у Московского форштадта, в небольшой гавани, и это была простая лодка – значит, еще часа два пришлось бы грести к острову против течения.

Артамон, Сурок и матросы легли спать в танцевальной зале на втором этаже «Мюссе», где вдоль стен стояли диваны. Меня оставили часовым. С первыми лучами солнца я разбудил их, доложил, что все тихо, и выпроводил из театра вместе с голубиной клеткой, а сам остался. Спрятавшись наверху, в пустой актерской уборной, я соорудил себе ложе, которое не так просто было разглядеть, даже если зайти в конурку, и лег спать. Вряд ли в такое время, когда на улицах уже появляется народ, господа шпионы придут ночевать в театр, – так я решил и, сдается, решил верно.

Проснувшись ближе к полудню, я спустился вниз и долго не мог выскочить из потайной калитки, поскольку в «Лавровый венок» постоянно кто-то входил. Наконец я выбрался и помчался кружными путями к порту – искать Бессмертного.

Там уже установился некоторый порядок, поэтому я нашел его довольно быстро, всего часа через два, не более. Оказалось, что он, побродив несколько вокруг будки, помянул нас подходящим к случаю словом и ушел в порт, где переночевал на йоле своего приятеля Дружинина. Там же, кстати, хранилось и его имущество, видимо, Бессмертный сделал этот йол своим флагманским кораблем.

– М-да… – сказал сержант, выслушав меня. – Простота ваших душ – это уже нечто неземное, на грани райского блаженства.

– Но я уговорился с парнишками. Я назвал им имена и известные мне приметы. Они с радостью согласились.

– Как звать этих ваших парнишек?

Я задумался. Собственно, о встрече я уговаривался со старшим, бородатым юношей. Имя у него было какое-то невнятное, как бы булькнувшее. В голове моей прозвучало слово, и я это слово повторил, хотя и с некоторым сомнением.

– Старшего звать Трабл.

– Вы уверены, Морозов? – переспросил несколько озадаченный Бессмертный.

– Кажется, именно так. Трабл. Я должен встретиться с ним завтра в предместье у Гертрудинского храма, в обеденное время.

– И что, он за столь краткий срок что-то может узнать?

– Их десять человек, Бессмертный. Они живут там с детства и всех знают, да и их все знают.

– Допустим, логично… – пробормотал он. – Но то, что вы в театре оставили следы своего пребывания, не очень хорошо.

– Жилинский может догадаться, что я иду по его следу, чтобы снять с себя обвинения, но найти меня он не сможет! – гордо сказал я. – И этот таинственный Лелуар – равным образом!

– Да, вы бродите, как неприкаянный дух, по всей Риге, а Вихрев с Сурковым – то появятся, то скроются на Даленхольме. Но ваша Натали сидит на одном месте! И при желании лазутчики могут до нее добраться. Когда вы ее в последний раз видели?

Я ахнул. Он был прав. Под прицел наших врагов попадали Натали и возлюбленная Артамона, которую несложно было выследить. Тот, кто стрелял по Эмилии, увозимой нами в Цитадель, знал, что незнакомка вернулась в свое жилище. А я, убедившись один раз, что ночью никто не пытался ворваться в дом, более к ней интереса не проявлял.

– Бессмертный, я сейчас же бегу, спешу…

– К которой из них?

Я несколько смутился и даже покраснел. Мне совершенно не хотелось идти к Натали. Я… признаюсь честно… я ее боялся…

Бессмертный посмотрел на меня с неподражаемым ехидством.

– Сделаем так, – решил он. – Отправляйтесь на поиски незнакомки, а я нанесу визит госпоже Филимоновой.

– Вы с ума сошли! Этого нельзя делать! – воскликнул я, но, кажется, не слишком убедительно.

– Отчего же? Вы, Морозов, молоды и полагаете, будто с дамами нужно обращаться, как с драгоценными фарфоровыми статуэтками Севрского завода, – не дай бог, отломится пальчик или кружевная оборочка. Именно поэтому вы сейчас охотнее пойдете на штурм редута, чем к своей бывшей невесте. Вы понятия не имеете, как себя с ней вести, чтобы не испытывать неловкости. А я скажу ей прямо, что она в опасности. И заберу ее в лазарет, куда меня, кажется, скоро уж перестанут пускать. Я всегда говорю с дамами прямо и определенно. За это они меня, должно быть, и не любят.

– Вы знаете, почему мне стыдно глядеть ей в глаза…

– Знаю. Так что предоставьте это мне. И не беспокойтесь за нее. Дама, убегающая от мужа бог весть куда, должна быть готова к тому, что встретит давних знакомцев.

– Она меня проклянет.

– Зато останется жива.

Более я не возражал. Я даже был счастлив, что Бессмертный снимет с моих плеч эту ношу.

– Скоро ли наконец приедет Розен? – спросил я его.

– Я получил от него известие. Он должен быть в Риге через два или три дня.

– Скорее бы!

Я уже просто мечтал, как мы доложим о своей странной деятельности и передадим все нити этого дела в руки человека, для которого ловля шпионов – ремесло.

У каждого свое призвание. Я не был таким моряком, как Артамон и Сурок, хотя и эти двое любили море по-разному. Но и сухопутным человеком я, в сущности, не был. Четырехлетнее плавание отравило меня – флотские поймут, что я имею в виду. И менее всего меня тянуло служить в тайной полиции! Не потому, что я считал эту службу недостойной благородного человека, всякая служба Отечеству по-своему почетна. А потому, что она требовала некой логики, для меня непостижимой. Я мог идти по следу, это у меня уже получалось неплохо, но правильно распорядиться собранными сведениями я еще не умел, да и вряд ли бы когда выучился.

Уговорившись с Бессмертным о встрече в порту, я пошел искать нашу незнакомку. Сперва я отправился на Большую Песочную и очень ловко проскочил в дом, но дверь ее комнаты была на запоре. Это меня смутило. Ведь незнакомка (может, ее и звали Ксенией, только мне это казалось сомнительным) твердо решилась сидеть там и ждать свою старшую подругу, которую мы так нелепо приняли за мужчину. Если эта загадочная Луиза все же явилась, то куда бы они могли отправиться вдвоем? Я не на шутку забеспокоился. Если эта милая парочка продолжает преследовать Лелуара, уже знающего, что за ним охотятся не только женщины, но и мужчины, то как бы эти подвиги не кончились панихидой…

Но если Луиза не явилась и не дала о себе знать, значит, она мертва.

Наша незнакомка была православной. Даже если Луиза католичка, вряд ли православная девица пойдет ставить свечки за упокой ее души в католический костел. Ближайшим нашим храмом был Алексеевский, туда я и отправился наудачу, решив, что в Петропавловский собор незнакомка вряд ли пойдет – сейчас в Цитадель по случаю войны так просто не впускают.

Очевидно, я все же заразился логикой от Бессмертного. Девица действительно была в Алексеевском храме, неподалеку от канунника, стояла там, закутавшись в темную шаль. Я не знал, как ее окликнуть, подошел и коснулся плеча. Она резко повернулась, узнала меня и приветствовала улыбкой.

Мы отошли в самый темный угол, и я шепотом объяснил ей, что лучше бы перебраться в Цитадель до приезда Розена, а там – как он решит.

– Какое мне дело до Розена? – строптиво спросила незнакомка. – Я выполняю свой долг, а его мнение мне безразлично!

– Неразумно оставаться там, где вас в любую минуту могут убить, – отвечал я. – Человек, которого вы преследуете, наш общий враг, и господин Розен найдет способ с ним покончить.

– Это моя прямая обязанность, именно моя. Теперь, когда Луизы больше нет…

– Отчего вы в этом так уверены? – спросил я.

– Она мне снилась. Я точно знаю, что ее уже нет в живых. Она во сне произносила имена – как будто я могу их забыть… но к ним теперь следует прибавлять и ее собственное имя… Скажите, Морозов, как мне быть?

– Немедленно отправляться вместе со мной в Цитадель.

– Да нет же! Как мне, православной, молиться за упокой души католички?

Этого я не знал. И мы еще долго шептались в храме, пока я уговорил ее хотя бы встретиться с Бессмертным. Я уповал на его несокрушимую логику, хотя и сомневался, что упрямая незнакомка согласится действовать логически.

Мы пришли в порт к йолу Дружинина и обнаружили его готовым к отплытию. Два десятка канонерских лодок отчаливали и выходили на фарватер.

– Что стряслось? – спросил я Бессмертного, стоявшего на причале.

– Казаки прислали донесение. Возле Икскюля неприятельские части спешно форсировали реку и захватили городишко. Мы идем в рейд, берем с собой пехоту. На головном судне – сам Шешуков, к нам присоединятся лодки с Даленхольма. Я беспокоился, что не дождусь вас. Но у нас уже нет времени для устройства в лазарет. Сударыня, я настоятельно советую вам взойти на борт йола. Тут вы, невзирая ни на что, в полнейшей безопасности.

Мало кто из женщин охотно пускается в плавание. И я ожидал решительного отказа. Но незнакомка неожиданно легко согласилась и только беспокоилась, что замерзнет на воде.

Бессмертный обещал снабдить ее шинелью и сдал с рук на руки Дружинину, который со всей комической грацией старого холостяка принялся устраивать гостью на своем судне.

– А в лазарет идти не хотела, хоть убей, – сказал я Бессмертному.

– Полагаю, что на этом свете я женской логики не пойму, а разве что на том, – отвечал он. – Что касается госпожи Филимоновой, она доставлена в безопасное место со всеми своими саквояжами. Но вам там теперь лучше не показываться.

– Сам знаю!

Бессмертный позвал меня на йол. До завтрашнего дня у меня никаких занятий ни в Рижской крепости, ни в предместьях не было. Я поднялся на судно, где теперь был полный состав экипажа – двадцать два человека, да еще дюжина пехотинцев. Дружинин покосился на меня, он никак не мог понять, что я за создание. И мы двинулись в путь, вверх по Двине.

Незнакомка, накинув на плечи серую шинель, устроилась на корме. На коленях у нее лежал пистолет, без которого она, оказывается, и в храм Божий не ходила. Ветер был попутный, мы быстро добежали до Даленхольма, а там едва не лишились Артамона – увидев своим острым взглядом, кто сидит на корме йола, он подвел свою лодку почти борт о борт с йолом и перескочил к нам как раз в тот момент, когда борта вдруг стали расходиться.

Я хотел было сказать ему, что он болван редкостный, что оставил во время похода вверенную ему лодку с экипажем и за это получит кучу неприятностей, но посмотрел в лицо своему буйному дядюшке и промолчал…

К счастью, вмешался Бессмертный, и правильно сделал, потому что положение было уже трагикомическим: Артамон стоял, лишившись дара речи и глядя на незнакомку, а она тоже смотрела на него и молчала.

– Вихрев, прекращайте это дезертирство и возвращайтесь к себе, – сказал Бессмертный. – Иначе я переберусь к вам и уж точно найду важные упущения по канонирской части!

Но при этом он усмехался.

После Даленхольма до Икскюля островов не было, разве что какие-то мелкие прибрежные, и наша флотилия растянулась на две версты. Если бы не война – это была бы премилая увеселительная прогулка. Лодки несколько перестроились, и Артамон вел свою сразу за нашим йолом. Он стоял на носу и глядел отнюдь не на неприятельский берег (мы как раз проплывали мимо холма, из-за которого можно было ждать нападения; впоследствии я узнал, что там располагалось древнее городище), а на корму нашу, прикипев взором к незнакомке. Она всячески показывала вид, будто не замечает этого огненного взора и внимательно слушает дружный плеск весел, а все же тайком поглядывала на моего бешеного дядюшку, и я даже забеспокоился: коли он ее так просто покорил, не кончится ли эта страсть через две недели?

И все же я был счастлив в тот день, когда наши лодки шли к Икскюлю; я был счастлив, стоя на корме, потому что видел лейтенанта Артамона Вихрева, его широченные плечи и бездумно-блаженную улыбку; потому что знал: следом идут две лодки моего племянника Алексая Суркова, а за ними – разуваевские лодки и йолы, и у всех нерастраченные боеприпасы, а гребцам помогают пехотинцы, так что на каждое весло чуть ли не по пять человек, и на носу, и корме каждого судна стоят заряженные орудия, ждущие лишь приказа «Пли!». Я был счастлив потому, что ярко светило солнце, и нужный ветер наполнял наши паруса, и речная свежесть пьянила голову лучше всех ароматов в мире, и весла двигались дружно и бойко, и на головном судне звучала старая добрая песня о молодом матросе, который паруса снастил, и негромко подпевал ей седоволосый Иван Николаевич Дружинин. Шла война – а я был счастлив, не странно ли это? Не знаю, как прекрасные читательницы, а мужчины меня поймут.

Я был счастлив, что рядом сидела красавица с пышными, слегка рыжеватыми волосами, в накинутой на плечи шинели, из-под которой выбилась и летела по ветру длинная шелковая шаль; я был счастлив оттого, что она мне не принадлежала и принадлежать не будет, но ее любит лучший мой друг, любит самозабвенно, и она, кажется, тоже полюбит его. Такое случается в молодости – и дай Бог, чтобы это чувство испытали однажды мои сыновья…

Икскюля мы достигли к вечеру, уже на закате, пройдя от Риги четырнадцать миль. Это был крошечный городишка, имевший тем не менее развалины замка на речном берегу и каменный храм. Его одним из первых построили немцы в те самые рыцарские времена, когда они захватили Лифляндию.

Заговорили наши орудия, вышибли неприятеля с окраин, пошла вперед пехота. Бой оказался недолгим – не так уж много вражеских солдат находилось в Икскюле, и мы довольно скоро выбили их из города, заставив отступить к югу, где у них, собственно, и была налажена переправа.

Шешуков послал всю пехоту и часть лодок преследовать противника и рушить те средства, которые они использовали при форсировании Двины, сам же со своим штабом сошел на берег. Было решено тут ночевать, а далее действовать по обстоятельствам.

К счастью, лодки моего племянника оставили в Икскюле, там мы и встретились. Все время боя я находился на дружининском йоле, который вперед не рвался, а вел под руководством Бессмертного прицельную и весьма меткую стрельбу по северной окраине городишки. Наша незнакомка вела себя совершенно невозмутимо, хотя несколько страдала от шума. Никаких попыток лишиться сознания не было, так что даже Бессмертный сказал нечто вроде комплимента: якобы впервые видит столь стойкую даму.

Ловкий Сурок сам себя назначил в квартирьеры и первым кинулся искать жилище для незнакомки, где она могла бы и умыться с дороги, и переночевать, как полагается даме, а не под кустом, завернувшись в шинель. За небольшие деньги, но с большим переполохом, ему это удалось, только ночлег получился неожиданный.

Натали все мечтала, как у нее будет свой салон, а незнакомка, явно о том не задумываясь, стала хозяйкой салона. Мы пришли в комнату, которую сняли для нее хоть и в корчме, но в корчме чистой, лишь самую малость пострадавшей от обстрела, с определенными удобствами, чтобы убедиться, что она там благополучно устроилась и получила сносный ужин, а остались едва ли не до рассвета.

Рано или поздно это должно было произойти – она заговорила.

У каждого моряка есть свои личные запасы. Артамон возил с собой бутылки с крепкими напитками, которые во многих случаях служили ему валютой для расчетов; хозяйственный Сурок, заботясь о приварке для матросов и гребцов, имел запас соленого сала, а в Риге раздобыл и копченое; Разуваев, с которым мои родственнички помирились, узнав, что в составе флотилии находится дама, прислал маленькую фаянсовую бутылку вандерминта – шоколадного ликера с неожиданным мятным запахом. Бессмертный оказался любителем местного желтого сыра и поделился им с дамой. Так что угощение на столе собралось презабавное и на всякий вкус.

Мы не собирались засиживаться, но, когда она разложила все гостинцы, как-то незаметно для себя завели светскую беседу.

Нас было пятеро, и мы расположились в крошечной комнатушке очень тесно. На столе горел свечной огарок, в запасе имелся еще один. Из мрака выступали только наши лица. Я устроился так, чтобы видеть нашу незнакомку (она все еще была незнакомкой!), рядом со мной приткнулся Артамон, Бессмертный уступил нам лучшие места и сам сел на подоконник. Потом, правда, Сурок отдал ему табурет.

Издали доносилась пушечная канонада – это наши лодки провожали последние неприятельские части, спешащие уйти через Двину на курляндский берег.

– Мне кажется, что мы встречались в Санкт-Петербурге, – несколько неуверенно сказал Сурок. – Но я не мог себе представить, что племянница графа Ховрина окажется вдруг в шести сотнях верст от родного дома, в чужом городе, вдали от близких…

– Я не племянница ему, а его воспитанница, дитя, взятое в дом из милости, – отвечала незнакомка. – И окрещенное в православие. Мне дали имя Ксении, но… впрочем, об этом – в свое время…

– Вы ведь не полячка, сударыня? – спросил Бессмертный.

– Я француженка, которая оказалась в России еще младенцем. Я даже могла бы назвать себя парижанкой, если бы помнила хоть что-то парижское. О доме, в котором мы жили, я знаю со слов Луизы. Я не помню и даже не могу помнить этого дома, – вздохнула незнакомка, – но Луиза столько раз его мне описывала, что я могла бы узнать его сразу. Он стоит на улице Сен-Дени, почти на углу улицы Пти-Лион, неподалеку от площади Сен-Сюльпис. Дом этот очень стар – у него остроугольная крыша, четыре высоких и узких окна по фасаду, а над крыльцом кровля образует навес, защищающий от дождя. У него три этажа, два каменных, а верхний, третий, сколочен из досок. Но главная примета – над крыльцом нарисована кошка на задних лапах, играющая в мяч с человеком одного с ней роста. Кошка и человек раскрашены самым варварским образом. Луиза полагает, что эта картина служила вывеской, но чьей – понять невозможно. Может быть, перчаточника – ведь они, говорят, изготавливали перчатки из кошачьих шкурок. А может, мастера, который делал ракетки и мячи.

– Этой картине, выходит, очень много лет, – заметил Сурок.

– Луиза говорила, что кафтан на дворянине времен чуть ли не короля Луи Пятнадцатого. Но Бог с ними, с дворянином и кошкой… – незнакомка вздохнула и помолчала, собираясь приступить к главной части своего рассказа. – Дом этот – свидетель гнуснейшего предательства, какое только возможно. Но…

Она вдруг усмехнулась, и усмешка эта мне не понравилась; такую же гримасу я видывал на лице Сурка, когда он затевал что-то недоброе.

Артамон поднял голову и посмотрел на свою возлюбленную с тревогой. Действительно, эта девица если какие чувства и вызывала, то тревогу – в первую очередь. Она, кажется, все, что в ней было, и силу характера, и дарования, и даже красоту свою, поставила на службу одной цели, и цель эта – гибель врага.

Дядюшка мой, будучи простой душой, дураком все же не являлся. Он хотел понять, откуда в его избраннице столь неженские страсти, а сам спрашивать опасался. Поэтому вопросы, по безмолвному уговору, задавали мы с Сурком.

– Расскажите все с самого начала, – попросил я. – Чтобы не пришлось вновь возвращаться к минувшему, если мы вдруг чего-то не поймем.

Она кивнула.

И мы услышали наконец правду о том, как она стала отчаянной мстительницей, кстати, вопреки своей православной вере, предписывающей прощать врагов. Но винить за это девицу невозможно – слишком сильна духом была та, что обучила ее мести.