Свеча горела неровно, света давала мало, и мы волей-неволей сдвинулись потеснее, почти лицом к лицу.

Наша незнакомка начала не совсем уверенно – у меня даже возникло подозрение, что она сочиняет прямо на ходу. Потом оказалось, что она просто выбирала имена. У французов обычное дело, когда младенец, рожденный в благородном сословии, получает их три и более. А для разговора, да еще на русском языке, это не годилось, и она оставила каждому герою своей истории минимальное количество имен.

– Вы правы, господин Морозов, – сказала она мне. – И я начну с… с тысяча семьсот семьдесят шестого… да, семьдесят пятого или семьдесят шестого года… впрочем, сейчас это значения уже не имеет. В одном благородном семействе воспитывались две девицы – старшую звали… старшую звали Эрмина, младшую… младшую звали Франсуаза. Франсуаза была родной дочерью графа де Бельфей, Эрмина – его племянницей, дочерью его покойного кузена, унаследовавшей от родителей скромное состояние. Франсуаза же считалась очень богатой невестой, потому что была наследницей двух богатых теток по материнской линии. Девицы росли вместе, их одевали одинаково, учили их одни учителя, и они воистину были сестрами. Первой отдали замуж Эрмину. Ее избранником стал маркиз де Буа-Доре, такой же юный, пылкий и благородный, как она. Но замужество Франсуазы все откладывалось и откладывалось – родители хотели угодить двум старым теткам, чтобы они не лишили девушку наследства. Итак, Франсуаза, молодая и пылкая, могла лишь мечтать о венчании и своей семье. В это время она познакомилась с молодым дворянином из Бретани. Встречал ли кто из вас бретонцев, господа?

Мы, не сговариваясь, пожали плечами. Французов каждый из нас знал не менее десятка, но отличить на вид бретонца от нормандца я бы, пожалуй, не взялся, а Артамон с Сурком вряд ли вообще задумывались о таких отличиях.

– Они обычно невысоки ростом, плотного сложения, кожа их отличается какой-то особой смуглотой – говорят, бретонца нельзя по цвету кожи спутать с провансальцем, не знаю, может, и так… Они обыкновенно черноволосы, и у них карие проницательные глаза, но… но это не та красота, которая ценится в свете… – Незнакомка несколько смутилась. Очевидно, молодой бретонский дворянин отнюдь не был красавцем, но она стеснялась прямо сказать об этом.

Мы молчали, ожидая продолжения. Бессмертный, забравшийся в самый дальний угол комнаты, был почти незрим и ни словом не выказывал своего присутствия. Сурок так и сидел на табурете, Артамон вертел в руках какую-то веревочку. Он чувствовал себя неловко, вынужденный выслушивать историю о том, как его возлюбленная стала в душе убийцей.

– Франсуаза и тот молодой человек полюбили друг друга и вступили в тайный союз. Они хотели устроить побег, укрыться в Англии, но по странной и злой причуде судьбы оказались разлучены. В одну ночь бретонец не пришел на свидание и исчез навеки. А бедная Франсуаза уже была в ожидании. Положение ее было ужасно. Она призвала на помощь свою кузину, сестру, и подругу. Эрмина откликнулась на зов, и несколько месяцев спустя Франсуаза тайно родила девочку. Эту девочку назвали Луизой. Она родилась или в конце семьдесят пятого, или в начале семьдесят шестого года – это ей и самой не было известно. Чтобы надежнее скрыть день и месяц ее рождения, девочку окрестили с большим опозданием.

– Вот оно что! – воскликнул Сурок.

– Да, моя бедная Луиза по отцовской линии принадлежала к одному из самых древних, хоть и обнищавших, родов Бретани. И всю гордость, всю пылкость, все упорство предков унаследовала она одна. Теперь я наконец могу сказать о ней всю правду. Но слушайте…

– Да, простите, – несколько смутился Сурок.

– Эрмина де Буа-Доре к тому времени уже имела детей – двухлетнего сына Клода-Анри и новорожденную дочь Орели-Фелисите. Кормилица, которую взяли к малютке, незадолго до того потеряла свое собственное дитя, но маркиза де Буа-Доре приказала ей молчать об этом. Дочь Франсуазы попала в дом Буа-Доре как дитя кормилицы. Она росла почти как господское дитя, а Франсуаза меж тем пыталась узнать судьбу своего бретонца. Она не верила в его измену – и он действительно не изменил. Некоторое время спустя была поймана шайка налетчиков, которая промышляла разбоем вблизи Парижа. В их добыче нашлись вещи бретонца. Судьба Луизы была решена – она никогда бы уже не стала законным ребенком, ей всю жизнь предстояло считаться дочерью кормилицы. Франсуазу в конце концов отдали замуж в соответствии с пожеланиями богатых теток, и она, став замужней дамой и получив свои собственные средства, стала собирать приданое для дочери. Она хотела позаботиться о судьбе Луизы. Все, что она могла сделать для дочери, выражалось отныне в деньгах, точнее, в их количестве… Есть в этом доме хоть глоток воды?!.

Мы кинулись за стаканом все сразу кроме Бессмертного. Он так и не шелохнулся, глядя из своего угла на незнакомку – пока еще незнакомку, называть ее Ксенией я никак не мог. Ее раздражал этот взгляд, она вскочила и прошлась взад-вперед, недовольно фыркая. Меж тем Артамон распихал всех, прорываясь к графину, налил воды в стакан и принес ей. Незнакомка сделала два глотка.

– Я не привыкла так много говорить, – сказала она, но не всем, а одному лишь моему дядюшке.

Сурок усмехнулся, он знал, что означает такая дамская дипломатия. Да и я знал, хотя не имел такого опыта.

Я отметил, как они гляделись рядом. Расстояние между ними было ничтожное, и сократил его не Артамон, который, возможно, желал продлить состояние блаженной погони. Сама незнакомка подошла к моему огромному дядюшке так, что, принимая из его руки стакан, едва не прижалась к нему грудью. Она вряд ли осознавала это – но я-то видел и понимал!

Они были созданы друг для друга, они обретались в загадочной гармонии, которую обнаруживал всякий, увидев, как они стоят рядом, и, возможно, оба не подозревали об этом.

Потом незнакомка продолжила свой рассказ.

– Эрмина де Буа-Доре растила дочь своей сестры и подруги, как своих детей, и настал день, когда она заметила склонность между Луизой и своим старшим сыном, Клодом-Анри. Шли годы, дети взрослели, и стало понятно, что они хотят стать мужем и женой. Они были в родстве, о котором никто не догадывался, но у французского дворянства даже брак между кузенами не редкость. Это в России такие браки совершенно невозможны. Другое стояло между ними – Клод-Анри должен был унаследовать титул маркиза, а Луиза считалась дочерью кормилицы. Она уродилась в отцовскую родню и с виду была настоящей бретонкой. Эрмина и Франсуаза придумали выход из положения – еще почти ребенком выдать Луизу за некого престарелого и обнищавшего дворянина, заплатив его долги и позаботившись о его будущем. Таким образом несколько лет спустя девушка могла стать титулованной вдовой, более того, очень богатой вдовой, и свет отнесся бы к ее браку с юным маркизом, может статься, насмешливо, но без возмущения. Эрмина объяснила Луизе выгоды этого союза, и венчание состоялось бы, если б не возмущение парижской черни… да вы уж догадались, господа, о котором времени я говорю… Это был тот самый бунт, что злодеи зовут своей революцией, это была гибель множества невинных во имя свободы, равенства и братства, которые так и не снизошли с небес к убийцам и предателям!

Мы переглянулись. В России многие рассуждали о французской революции совершенно иначе, толковали о вине короля перед народом, об ужасающем положении крестьян, вспоминали наш пугачевский бунт и заучивали наизусть прекрасные слова о тех самых свободе, равенстве и братстве, которые в итоге обернулись неисчислимыми бедами для Франции. Так оно обычно бывает, когда знаешь о деле из газет и воззваний, а не присутствуешь при событиях сам. Девизы революционеров были весьма заразительны для пылких и неокрепших душ – беда эта и нас не миновала, но много лет спустя.

– Жертвами черни стали аристократы и дворяне, но было время, когда они еще могли спастись, – сказала незнакомка. – Самые догадливые бежали в Англию, в Россию. Семья маркиза де Буа-Доре не скрылась вовремя и принуждена была прятаться в Париже, в доме на улице Сен-Дени. Причиной тому стало здоровье Эрмины де Буа-Доре. Она, имея уже четверых детей, вновь сделалась беременна и родила пятого своего ребенка… дочь… Роды прошли тяжело, врачи едва спасли жизнь маркизы, ни о каких путешествиях не могло быть и речи. Оставалось только прятаться в двух комнатах, предоставленных добрыми людьми, а меж тем наступил девяносто третий год – самый ужасный… Уже год, как на Гревской площади установили гильотину, и каждый день к ней подвозили все новых и новых осужденных. Революционный трибунал, будь он проклят, посылал на смерть не бунтовщиков и не злодеев – он посылал под нож стариков, женщин и детей! Страшный год начался с казни короля, королева ждала своей очереди. Толпа приветствовала каждое убийство, народ обезумел. Вы знаете об этом?

– Слыхали, – вдруг подал голос Бессмертный.

Незнакомка вопросительно поглядела на Артамона.

Мой дорогой дядюшка, правду сказать, мало интересовался событиями, бывшими так давно, если только эти события не касались российского флота и, в частности, войн со Швецией на Балтийском море. Но он несколько раз кивнул с неподдельно скорбным видом – ему передалось волнение возлюбленной.

– Как не знать, когда в России нашел убежище брат покойного короля? – спросил Сурок. – Мне рассказывал о том, как французский двор обосновался тут неподалеку, в Митаве, мой гувернер мусью Мопен.

– Тогда вы представляете себе ужас, которым был охвачен Париж. Когда Луиза рассказывала мне о событиях тех дней, ее била дрожь… Но слушайте, слушайте, сейчас вы все наконец поймете! Проклятая революция собрала вокруг себя все отребье, все пороки человеческие. Каждый, ощущавший в душе своей желание лгать и предавать, прикрывая зло прекрасными девизами и возвышаясь таким образом над прочими, примкнул к злейшим врагам государства и короны – якобинцам. Эти люди делали стремительную карьеру – но они не могли поручиться, что на следующий день после взлета не окажутся в повозке, которая доставит их на Гревскую площадь. Как раз таким человеком был Арман Лелуар… молодым, очень молодым человеком… я думаю, что ему и двадцати лет не исполнилось… Он очень хорошо понял свою выгоду! Да! Революция – очень выгодное дело, если ставить целью богатство, господа! Многие парижане разбогатели, помогая аристократам скрываться и уезжать в провинцию! Многие составили состояния, скупая земли и подделывая документы! Революция – это кормушка для скотов, господа! И ничто не заставит меня думать иначе!

Пылкость незнакомки и ее звонкий голос заворожили нас.

– Семья Буа-Доре почти не покидала дома на улице Сен-Дени. Эрмина, умолявшая мужа бежать вместе со старшими детьми, видела, что время упущено. Муж отказался ее покинуть, оставалось надеяться лишь на милость Божью. Выходила из дома только Луиза, она была самой смелой и бойкой из всех. В простом платье, в дешевом чепчике, с корзинкой, она бегала к мяснику, к зеленщику, к булочнику. Она была тогда очень хорошенькой – она и теперь сохранила красоту свою…

Мы промолчали. Троим из нас было порядком стыдно за дурацкую ошибку. Главным виновником ошибки стал я – и, увы, сознавал, что если бы я доверился Луизе и Натали, многих печальных приключений могло бы и не быть.

– Арман Лелуар был подмастерьем у печатника. Он заметил хорошенькую бретонку и предложил ей – нет, не брак, революция презирала вечный союз мужчины и женщины, он предложил ей стать его любовницей. Разумеется, Луиза отказалась, а когда он стал настаивать – дала ему пощечину, и не одну. Лелуар, разозлившись, поклялся, что девица будет принадлежать ему, и стал за ней следить. Так он случайно обнаружил убежище маркиза де Буа-Доре и его семьи. И тут ему пришлось делать выбор…

Он мог потребовать от Луизы, чтобы она расплатилась с ним за сохранение тайны любовью. Неизвестно, что бы из этого вышло – Луиза потом клялась, что была бы его любовницей, прислугой, рабыней, лишь бы спасти свою семью и жениха, которого она боготворила, но я не знаю, право, не знаю, она не была создана для унижений, она не смогла бы принадлежать этому человеку… К счастью или к несчастью, этого он не потребовал. Он иначе распорядился своей находкой – он донес на маркиза де Буа-Доре в якобинский комитет, и были посланы люди – схватить несчастную семью и доставить ее в тюрьму.

Луиза как раз ходила в лавки за хлебом, вином и овощами. Возвращаясь, она издали увидела у дверей дома толпу и карету с зарешеченными окнами. Поняв, что произошло, она кинулась к дому, чтобы разделить участь своих любимых. Она подбежала – и окно второго этажа распахнулось, в окне стояла Эрмина де Буа-Доре с маленькой дочкой на руках. Она хотела спасти ребенка и бросила его вниз, надеясь, что добрые женщины поймают девочку. Но дитя попало в руки Луизе. Луиза и Эрмина обменялись одним-единственным взглядом! И Эрмина улыбнулась ободряюще, что означало – беги, спасайся, живи! Луиза, прижимая к себе плачущую девочку, кинулась наутек… Когда из дома выбежали злодеи, никто из соседей не выдал Луизу, и она с ребенком смогла скрыться. Имя девочки было Камилла. Камилла де Буа-Доре. Последняя из рода Буа-Доре. Это – я! Теперь вам понятно?

Она замолчала. Мы избегали ее взгляда. Собственно, мне почти сразу было понятно, кем окажется эта девушка. Даже Артамон, и тот не изъявил удивления, услышав наконец имя своей возлюбленной.

– Мои родители, старший брат и старшая сестра погибли на эшафоте. Младшие братья пропали без вести – их увезли вместе с родителями в тюрьму, откуда они уже не вышли. Луиза пробовала узнать о них – бесполезно! Но вы не знаете Луизы… это сердце, которое умеет любить и ненавидеть с неслыханной силой… Луиза любила моего брата, любила так, как только это возможно в шестнадцать лет! После его смерти ее сердце окаменело. Она знала лишь одно: предатель должен погибнуть. Но на руках у нее была я, и она, даже узнав от соседей, кто привел якобинских прихвостней и указал им все входы в дом на улице Сен-Дени, не могла ничего предпринять – ведь Эрмина, которую она любила как мать, безмолвно умоляла ее спасти свое дитя! А дитя это было – сестра ее возлюбленного! Луиза поклялась, что вернется и отомстит, и с этой клятвой она скрылась из Парижа, переодетая мальчиком. За плечами она несла корзину, в корзине спала я. Она рассказывала мне о нашем бегстве, и я все это видела внутренним взором, я не могла это помнить – но воспоминания оживали во мне! Луизе удалось добраться до какого-то из германских княжеств, и там Господь сжалился над нами.

Тут лицо Камиллы просветлело. Улыбка тронула и уста Артамона, который был словно музыкальный инструмент, из которого слова девушки извлекали не просто звуки, а чувства. Отчаяние и ярость, одушевлявшие ее речь, отражались на Артамоновом лице, то набирая силу, то слабея – едва ли не в соответствии с голосом Камиллы, звучавшим то громче, то тише.

– В Париже проживало несколько семейств русских аристократов, которые уже в девяносто третьем году ухитрились перебраться в Германию. Луиза случайно увидела на улице графа и графиню Ховриных, они еще в сравнительно спокойное время несколько раз наносили светские визиты маркизу и маркизе де Буа-Доре. Она кинулась к ним, стала называть имена, рассказала об ужасной судьбе их знакомцев. Русские господа не могли ее вспомнить, да и немудрено – кто станет обращать внимание на дочь кормилицы, занимающую место, между горничной и чтицей книг на сон грядущий? Луиза не унималась, она принесла меня и показала графу с графиней. Они увидели сходство мое с отцом и братом, но подлинной уверенности у них все же не было – ведь все мои документы остались в Париже. Луиза валялась у них в ногах, умоляя взять меня в Россию. Это были единственные люди, которые могли помочь.

И граф сказал: «Даже если эта девочка не дочь моего приятеля, покойного маркиза де Буа-Доре, грешно оставлять беспомощного ребенка. Бог вам судья, мадмуазель, если вы солгали. В нашем доме найдется кусок хлеба для этого дитяти».

Луиза пришла в восторг от этих слов и объявила, что возвращается в Париж. Ей было шестнадцать лет – не тот возраст, когда юной девушке следует путешествовать в одиночестве. Граф и графиня выслушали ее, поняли, что она собирается отомстить Лелуару и погибнуть, и постарались отговорить ее от поспешных и опасных действий.

«Дитя мое, – сказала графиня, – девочка привыкла к вам и будет без вас страдать. Бедная малютка нуждается в вашей заботе. Вы поедете с нами в Санкт-Петербург. Французы рано или поздно опомнятся. Вы вернетесь в Париж тогда, когда это будет не столь опасно для вас, и тогда расквитаетесь с предателем».

Так мы с Луизой оказались в российской столице.

Сперва мы жили в графском особняке из милости. Графине нравилось рассказывать в своем салоне, как она спасла двух юных француженок. Она даже возила нас к Наталье Петровне Голицыной, дом которой стал местом сбора французского дворянства, бежавшего в Россию. Но, к сожалению, Луиза не встретила там никого, кто бы узнал ее и подтвердил, что я дочь маркиза де Буа-Доре. Ховрины уже стали сомневаться, правильно ли они поступили, но христианское милосердие не позволяло им избавиться от нас.

Луиза тяготилась своим положением, но оставалась в доме Ховриных ради меня. Я росла, и сходство мое с отцом и старшим братом то делалось более явным, то пропадало. Луизу раздражало, что меня все еще не признают за дочь моих родителей, и она придумала наконец способ найти свидетелей. Вам, господа, известна судьба графа Прованского, младшего брата покойного короля?

Услышав этот вопрос, мы дружно закивали.

– Только он давно уже не граф Прованский, а король французов Людовик Восемнадцатый, – поправил Бессмертный. – Уже лет пятнадцать, если не более. Его провозгласили королем французские аристократы после того, как Директория формально сообщила о смерти дофина, которому следовало стать Людовиком Семнадцатым.

– Как вы относитесь к нему? – спросила Камилла.

– Он больше годится в короли, чем его несчастный старший брат, – отвечал сержант. – Он куда сильнее духом и способен рассуждать…

– …логически, – одновременно с Бессмертным прошептал Сурок.

– Вся надежда на это, – сказала Камилла. – Вам наверняка известно, что граф Прованский в своих скитаниях по Европе попал наконец в Курляндию. Покойный император Павел Петрович позволил ему жить в Митаве и держать там двор. Все, верные королю, устремились в Митаву. Там собралось немало французских дворян, которые, возможно, знали моих родителей лучше, чем путешественники Ховрины. И моя Луиза решилась ехать туда. Сперва она просила позволения у Ховриных. Они сначала обещали отправить ее, потом что-то помешало. Кончилось тем, что она, никому не сказавшись, пропала из дома. Каким-то образом она добралась до Риги. Мне тогда было восемь лет, и я все хорошо помню. Я помню, как в гостиной графини Ховриной с восторгом рассказывали о том, как дочь казненного короля приехала в Митаву, чтобы выйти замуж за своего кузена герцога Ангулемского…

– «Тампльская сирота», – вспомнил Сурок. – У нас в гостиной тоже все восхищались. Это было летом… летом…

– …одна тысяча семьсот девяносто девятого, – продолжил Бессмертный. – Я уже был в Роченсальме.

– Благодарю, – кивнула ему Камилла. – И вот моя Луиза наконец тайно отправилась в Митаву, где были тогда герцог де Вилькьер, герцог де Граммон, герцог де Флери, граф де Сен-При… Это был двор, хоть и маленький – русский император разрешил королю Людовику иметь в Митаве сто французских солдат, составлявших его личную охрану. Луиза хотела встретиться с аббатом Мари, наставником герцога Ангулемского, который наверняка узнал бы ее – он не раз бывал в доме маркиза де Буа-Доре. Но она опоздала. Покойный император вдруг выгнал французского короля из своих владений! Это было сущее безумие – он вдруг воспылал любовью к корсиканскому самозванцу… Может кто-нибудь объяснить эту страсть иначе, как безумием?

Мы несколько смутились, слухи о безумии покойного государя ходили, но вокруг его имени вообще было множество самых неправдоподобных слухов.

Впоследствии Бессмертный кое-что рассказал нам о том, как покойный император стал Великим магистром Мальтийского ордена, как англичане отказались передать России остров Мальту (который все мы видели в плавании), как Павел Петрович принялся мстить Англии, уговорившись со Швецией, Пруссией и Данией, чтобы перекрыть англичанам доступ в Балтийское море. Тогда же началась его дружба, по выражению Бессмертного «алгебраическая», с врагом Англии Бонапартом, которая проявилась в том, что французский король лишился покровительства России и назначенной ему пенсии в двести тысяч рублей.

– Ехать в Митаву было бесполезно, – продолжала Камилла. – Луиза некоторое время провела в Риге, надеясь, что все образуется, но не образовалось, и она, очень огорченная, вернулась в Санкт-Петербург.

– Так я и думал, – пробормотал я.

Эта женщина действительно бывала в Риге и завела здесь знакомства, которые воскресила, приехав вместе с Натали.

– Неудачи преследовали нас. После своего побега Луиза рассорилась с моими опекунами, мне запретили встречаться с ней. Прошло некоторое время, прежде чем графиня Анна Васильевна сжалилась над нами. Луиза жила в Санкт-Петербурге очень бедно, давала уроки французского языка, я никак не могла ей помочь, она же страдала оттого, что не может ничего для меня сделать. Когда государь император Александр Павлович разрешил французскому королю с его двором вернуться в Митаву, у Луизы просто не оказалось денег на дорогу, да и возможности путешествовать не было: графиня дала ей рекомендации, и ее взяли домашней учительницей в почтенное семейство. Она мечтала вырваться в Митаву, копила деньги на поездку, но тут случилась та беда, которую Россия оплакивает по сей день…

– Тильзитский мир? – спросил Сурок.

– Да, вынужденное примирение с корсиканцем. Государю пришлось лишить французского короля своего покровительства. К счастью, король нашел приют в Англии. Сказывали, корсиканец предлагал ему княжество где-то в Италии и немалый доход, чтобы он отказался от своих прав на престол. Король отказываться не пожелал!

– Это немалый доход, составлял два миллиона фунтов стерлингов – не помню, каков был тогда курс фунта, – добавил Бессмертный. – Я знаю это от английских офицеров.

Я догадывался, что Бессмертный несколько владеет английской речью. Впоследствии выяснилось, что говорил он не лучшим образом, но почти все понимал и читал без лексикона.

– Меж тем в столицу прибыл виконт де Бельфей, с которым граф и графиня Ховрины познакомились в бытность свою в Париже. Они возобновили знакомство и рассказали ему о Луизе и обо мне. К счастью, он узнал Луизу, но мое сходство с отцом и братом показалось ему сомнительным. Он с недоверием отнесся к тому, что маркиза де Буа-Доре в такое опасное время вздумала рожать еще одно дитя, да и возраст ее уже мало располагал. Граф Ховрин, который раньше приказал воспитывать меня вместе со своими дочерьми, был озадачен. Теперь он склонялся к мнению, что я принадлежу к роду Буа-Доре, но предполагал, что я – дочь Луизы то ли от маркиза, то ли от его сына, в этом он колебался. То есть считать меня законной наследницей имени он не мог. Луиза имела с ним разговор, который завершился ее новым исчезновением. Я не знала, что и подумать. Мои добрые опекуны уверили меня, что я не буду ими оставлена, однако между нами возникло недоверие… и я бы очень хотела встретить их, чтобы просить прощения…

Судя по вздоху Камиллы, она наговорила неприятных вещей графу и графине Ховриным; может статься, и от них услышала кое-что в ответ…

– Это нетрудно устроить, – подал голос Бессмертный.

– Благодарю, – кратко отвечала она с видом герцогини, которой слуга подал стакан воды. – Итак, Луиза исчезла. Она взяла в долг немалые деньги и отправилась во Францию, имея две цели – найти бумаги, которые свидетельствовали бы о моем происхождении, и узнать судьбу Армана Лелуара. Она льстила себя надеждой, что, коли революция пожирает своих детей, то и этот предатель должен кончить жизнь под лезвием гильотины. Как она добралась до Парижа, я не знаю – она отказалась говорить об этом. Она узнала, что священнику, крестившему меня в католическую веру, удалось спастись, и он оказался в Англии. Также она выяснила судьбу своей матери Франсуазы де Шавонкур. Франсуазе не только удалось спастись, но и вывезти из Франции немалую часть своего состояния. По словам людей знающих, она находилась с престарелым мужем и младшими детьми в Вене. А вот напасть на след предателя не удалось. Одно было ясно – он не погиб, он жив, и, значит, жива месть… Или вы считаете, господа, что мстить предателю – не обязательно, что нужно кротко ждать, пока он скончается от старости в своей постели, окруженный любящими детьми, внуками и правнуками?

Мы так не считали. Поэтому никто Камилле не возразил.

– Луиза узнала, что не одну только семью де Буа-Доре выдал этот подлец. Желание расквитаться было велико, но где искать Лелуара, никто не знал. И Луиза вернулась в Санкт-Петербург.

Насколько я знаю географию, по дороге туда и обратно Луиза, скорее всего, побывала в Риге. Мои подозрения подтверждались. Что бы мне стоило задуматься об этом с самого начала!

– Не желая встречаться с графом Ховриным, – продолжала Камилла, – она послала ему письмо, в котором рассказала о своем путешествии, и нанялась в модную лавку, где могла заработать деньги и расквитаться с долгами. Она старалась изо всех сил – ее мрачный вид ввел вас всех в заблуждение, она могла быть и весела, и разговорчива! – и была приглашена господином Филимоновым стать чем-то средним между камеристкой и компаньонкой его супруги. Она не отказалась, она видела, что более не может мне помочь, и искала способ жить самостоятельно, никого собой не обременяя… так она мне написала, все это время мы были в переписке… Я заказала свой миниатюрный портрет и послала ей, а она приобрела для него оправу и носила постоянно, ведь я очень похожа на покойного брата, от которого Луизе не осталось ничего… И вот однажды, выезжая с госпожой Филимоновой, она увидела на улице Армана Лелуара! Она узнала его так, словно не прошло девятнадцати лет… Это возможно, господа, это возможно!

– Да, это возможно, когда человеком владеет такая ненависть, – согласился Бессмертный. – Кажется, я знаю, как Арман Лелуар добрался до столицы.

– Мы все это теперь знаем. Луиза, переодевшись, следила за ним. Она хотела застать его одного и убить. Но удобного случая ей все никак не выпадало, зато она стала свидетельницей встречи Лелуара с секретарем некого лица… – тут Камилла замолчала, решая, говорить или не говорить. – Имя этого лица я назову господину Розену. Ей стало понятно, что предатель сделался лазутчиком. А потом она упустила его. Каким-то образом, расспрашивая прислугу в гостинице, она выяснила, что он отправился в Ригу, якобы по служебным делам. Война была неминуема. Мы, Луиза и я, не военные, в стратегии и тактике не разбираемся, но когда мы расстелили карту, то стало ясно, для чего Лелуар мог бы отправиться в Ригу.

Луиза обрадовалась. Если в столице она, убив этого подлеца, могла быть сразу изловлена, то во время войны, в городе, где множество беженцев и полиция не в силах исполнять свои обязанности, убийство никому не известного француза сошло бы ей с рук. Она вызвала меня на свидание и рассказала мне свой план. Она позвала меня с собой – ведь и я имею право убить Лелуара!

Камилла провозгласила это столь громко, что мы вздрогнули, возможно, вздрогнул и Бессмертный. Мне сделалось не по себе – нашел же Артамон, в кого влюбиться! Менее всего я желал ему такую супругу, как Камилла де Буа-Доре, при всей ее диковинной красоте. Норовистая жена – что может быть хуже? Особа, способная удрать из дому, чтобы совершить убийство, не подарок для моего дядюшки, который всегда был добродушен, хотя и простоват.

Однако сам Артамон смотрел на Камиллу влюбленными глазами. Если бы она сказала сейчас, что собственноручно зарубила саблей взвод турок, он и за это бы ее любил. А она… она, сколько я мог разобрать при свете единственной свечи, глядела на Артамона испытующе, как если бы задавала вопрос: способен ли ты, сударь, и далее любить такую женщину?

Ответ она читала в его глазах. Он был на это способен!

– Я подумала что меня ждет, если я останусь в Санкт-Петербурге? Одиночество и должность приживалки в графском семействе! – Камилла всем видом выразила возмущение. – Молодые люди, бывая в доме Ховриных, говорили мне комплименты, но никто не завел речи о венчании. Я была красивая игрушка богатых и знатных господ, предмет для их благотворительности, который не стыдно поместить в гостиной! Но я – маркиза де Буа-Доре! Я даже вещи свои метила всегда этой монограммой! И никто не смел возразить мне!

Я безмолвно посочувствовал графине Ховриной, имевшей такую своевольную воспитанницу. А Камилла продолжала свой рассказ, хотя уже и не так страстно.

– Мы стали думать: как добраться до Риги, не имея денег. Графиня Анна Васильевна наряжала меня не хуже родных дочерей, но драгоценностей я не имела, и даже на булавки мне ни копейки не выдавали. Когда меня маленькую крестили в православие, мои крестные подарили мне дорогой крест, но расстаться с ним я не могла, хотя Луиза настаивала… Сама же она отдавала деньги, которые взяла в долг для поездки в Париж, и тоже не располагала средствами. И тут ей удалось узнать, что первый жених госпожи Филимоновой служит в Риге. У нас не было иного выхода. Луиза, беседуя с госпожой своей, убедила ее в необходимости побега… и убедила также взять с собой драгоценности и все наличные деньги… Я узнала об этом слишком поздно!..

– А если бы узнали еще в столице? – строго спросил Сурок.

Камилла посмотрела на него так, как если бы он причинил ей боль. Артамон, чуткий ко всем переменам ее настроения, подвинулся и встал так, чтобы всем было видно: он готов защищать эту женщину, даже если бы она похитила сокровища российской короны.

Но мы еще не знали всей гордости Камиллы.

– Я бы поступила так, как нужно Луизе! Она спасла меня, она вывезла меня из Парижа, она убедила моих опекунов взять меня в дом, не мне ее судить! И мы вернули бы деньги, клянусь вам! Ведь у Луизы есть мать, эта мать богата, и Луиза уже написала к ней в Вену!

Не только Сурок, и я невольно покачал головой. Сколько же наивности надобно иметь, чтобы надеяться на деньги госпожи, которая и думать забыла про свое внебрачное дитя!

– Даже если это так – деньги матери пойдут на возведение памятника Луизе, – сказал Бессмертный.

– Нет, сударь, потому что Луиза оставила завещание. По завещанию все ее имущество оставлено мне. Оно хранится у надежного человека в Санкт-Петербурге. Вы ничего не понимаете, господа… вернее, вы мыслите по-мужски… Да, сейчас война, да, перед тем французские знатные семьи раскидало по всем городам Европы! Но тем сильнее наша связь! И связь эта держится на женщинах! Госпожа де Шавонкур не могла забыть ту, которую считала своей родной сестрой! И она несомненно страдает из-за того, что потеряла след своей старшей дочери!

Возражать было бесполезно.

Затем Камилла рассказала то, что нам уже было известно. Бессмертный только задал ей несколько вопросов, чтобы убедиться в справедливости своих рассуждений. Оказавшись в Риге, Луиза восстановила давние знакомства, а, поскольку она путешествовала весьма скромно, то рижские ее приятели и приятельницы оказались людьми простого звания. Она сразу сообразила, что Лелуара надобно искать среди поляков. Но она не зря столько лет прожила в России. Она понимала, что он – резидент французской разведки, значит, у него есть банда сообщников, и если убить его, то вскоре появится другой человек, чтобы возглавить эту банду. То есть убивать Лелуара, не выведав, кто его сообщники и чем они занимаются, – преступно по отношению к России. Таким образом Луиза при помощи Камиллы, которую она по мере возможности берегла, узнала про Тадеуша Жилинского и спасла Эмилию, которая должна была стать свидетельницей, способной немало рассказать об этом пане, а, статочно, и об Армане Лелуаре.

Камилла честно повинилась в своей опрометчивости – ей не следовало нападать на Лелуара в Яковлевском храме, где он встречался с двумя своими сообщниками. Она позволила ему не только увидеть себя, но и, скорее всего, узнать, ее сходство со старшим братом было поразительным. Я же не только рассказал ей, что видел ее, но и признался, что отдал ее шаль на сохранение своим родственникам. При этом Артамон весьма ощутимо двинул меня локтем в бок.

Мы проговорили едва ли не до рассвета. Наконец Бессмертный выставил нас всех из комнаты и погнал спать примерно так, как дворовый парнишка гонит стадо гусей. С Артамоном пришлось труднее всего – он едва ль не за косяки хватался. Но общими усилиями мы довели его до лодки, где затолкали в кормовую надстройку.

– Помяни мое слово, Морозка, – сказал, зевая, Сурок, – он сейчас отправится искать подходящее дерево…

– Ну и леший с ним, – отвечал я, также зевая.

И мы разошлись в разные стороны.