Он понял, что остался один.

Он давно это знал – когда Нейри вдруг стал поспешно передавать ему заклинания власти и силы на Старшем языке.

– Я ничего не понимаю, – сказал ему Энчи.

– Тебе не обязательно понимать, ты заучи, болван!

И Энчи учил, хотя не знал, зачем нужны заклинания теперь – когда их, альвригов, осталось всего двое.

Нейри сделался сварлив и чересчур злобен. Злоба альвригу необходима – но ее следует изливать на врагов. А при нем остался только подросток, один-единственный подросток, чья мать недавно скончалась и слилась с землей. Она была полукровкой – отец альвриг, мать из цвергов. Но выбирать не приходилось. Скитавшееся подземными пещерами племя редело и пыталось выжить хоть так – вопреки стародавним законам. Зато отец Энчи был альвриг – и он погиб, когда племя поднялось наверх за продовольствием и столкнулось с людьми.

И Нейри уже хотел слиться с землей. Он устал, дни его могущества и славы были позади, впереди – только голод. Что его удерживало? Энчи не понимал. Желание непременно передать подростку потерявшие всякий смысл заклинания? Странно и даже нелепо.

Ведь в этом подростке почти не было силы и злости. В нем не было того огня, который рождается на губах и дает силу заклятиям. Однажды Нейри поколотил его в надежде, что Энчи придет в ярость и огонь родится. Но чуда не случилось.

И нужно было думать, как распорядиться единственным имуществом старого альврига. Имущество хранилось в голове – а может, где-то еще, и оттуда при необходимости попадало в голову, точно Нейри не знал. Он помнил давнее предание о детях, ставших альвригами и откуда-то вдруг получивших это сокровище без малейших усилий. Но как это вышло – он не понимал.

– Я последний, кто помнит Старший язык, – сказал как-то Нейри. Он был доволен и сыт – Энчи принес ему сверху разных лесных ягод и грибов. Грибы можно зажарить над углями – этому Энчи научила мать. Но грибы – пища плотная, Нейри же понемногу делался невесом, его лицо и тело обретали предсмертную прозрачность.

– Ты понимаешь все эти слова? – спросил тогда Энчи.

– Понимаю, конечно. Но даже если их произнесешь, не разумея смысла, все равно в них будет сила.

– Ты научишь меня?

– Потом, потом…

Но он так и не научил.

Он только требовал, чтобы Энчи повторял за ним нараспев длинные слова – или это много слов сливалось в одно?

Энчи дрожал от страха – он понимал, что старый альвриг уже теряет себя. Нужно было уйти, чтобы дать ему мирно слиться с землей, но Нейри не отпускал, требовал, чтобы подросток повторял и повторял. Наконец его голос стал слабеть – и тогда Энчи попросту сбежал.

Когда он вернулся, Нейри уже таял. Смотреть на это было неприятно, да и незачем.

Энчи не знал, куда теперь идти. Когда распоряжался Нейри – было проще. Теперь следовало решать самому.

Он умел находить съедобные травы и корешки – научила мать. Он мог подниматься наверх и с продовольствием спускаться вниз. Последнее время они с Нейри провели у подземной реки Нуланне. Но искать под землей воду Энчи не был обучен.

Он мог просто жить здесь, поднимаясь и опускаясь, жить бездумно в ожидании той поры, когда придется слиться с землей. Будь он старше – так и поступил бы. Ведь есть вода, а наверху – лес, который прокормит.

Но Энчи был подростком, и при мысли, что всю жизнь придется просидеть на одном месте, он дрожал от возмущения.

От старого альврига осталась кожаная туника, остались кожаная фляга и нож – прекрасный клинок с узорной рукоятью. Еще в пещере лежали две кирки, которыми можно прокладывать под землей путь. Нейри к ним ни разу не прикоснулся и даже место, где они были найдены, обходил стороной.

Пожалуй, стоило рискнуть.

И Энчи ушел – сам не ведая, куда и зачем.

Незадолго до того, как растаять, Нейри говорил, что искал другие племена цвергов – пусть это были бы только цверги, без единого альврига, он бы смирился и пристал к ним! Но Нейри лишь напоролся на врагов и был вынужден бежать без оглядки. Что за враги – он так и не рассказал.

Энчи шел под землей, иногда поднимаясь наверх, чтобы запасти еды. Уже одно то, что вот он идет, куда хочет, ни у кого не спрашивая позволения, радовало его несказанно.

Однако старый альвриг Нейри незримо был рядом – и Энчи, отдыхая, повторял все то, чему был обучен, хотя наказать его за лень было некому. Он повторял нараспев длинные слова, сам себя не понимая, и это позволяло ни о чем не думать.

А потом он услышал голоса.

Сперва он себе не поверил: какие могут быть под землей голоса, если он – последний, кто здесь остался? Постоял, прислушиваясь, – да, точно – речь, в которой звучат знакомые слова, хотя и на странный лад. Мать иногда так говорила, когда отец ее обижал, обзывая гадкой черной горбуньей. Но мать ругалась злобно, а те, кого слышал Энчи, подходя все ближе, восклицали бойко и даже весело. Вдобавок они чем-то стучали.

Потом он увидел свет.

Место света – наверху, это Энчи знал точно. Под землей его быть не должно. И пробивался он через нору, что шла под углом вверх. Энчи подумал – и полез туда, где голоса.

Он выглянул из норы и увидел довольно большую пещеру. Посередине горел костер. У костра сидели удивительные существа – с лицами темными, но не такими, как у альвригов, тем более – у чернокожих цвергов. Это были совсем иные лица – словно из дымчатого горного хрусталя.

В дальнем углу пещеры тоже горел огонь, несколько этих – странных, дымчатых, с прямыми спинами, – возились рядом, раскаляли тусклые бруски до алого цвета, держа их клещами, клали на большие валуны с плоской поверхностью, били молотами. Там же Энчи увидел чудно́е устройство, на которое наматывали блестящие нити. И за устройством сидели странные существа перед другими валунами, тоже с плоской поверхностью, что-то на них раскладывали, поправляли, били маленькими звонкими молоточками.

Все эти загадочные подземные жители перекликались и явно были очень довольны и собой, и тем, что творилось в пещере.

На тех, что с молотами и молоточками, была кожаная одежда – туники, поверх них длинные передники. На тех, что у большого костра, одежда иная, необычных для Энчи цветов, но не из кожи. Одни сидели с непокрытыми головами и ели что-то вязкое из мисок, у других волосы были спрятаны под длинными покрывалами. Энчи задумался – вроде бы у матери было такое покрывало…

Он никак не мог понять: кто это? Не цверги, нет! Но и не альвриги. Ни один альвриг бы не унизился до работы киркой или молотом. И не враги – враг альвригов зол и свиреп, а у этих в голосах – ни малейшего признака злобы. Даже когда они произносят материнские слова – они делают это, словно бы играя.

Тех, кто орудовал тяжелыми молотами, позвали к костру.

И тут Энчи увидел то, чего в мире вообще быть не могло. Когда они подошли, существо в длинном покрывале поднялось и попыталось задушить молотобойца. Энчи изумился: за что? И не сразу понял: это не попытка убийства, это что-то иное. Никто не рычал на эту пару, никто не присоединялся к драке. Молотобоец стиснул в объятиях существо в покрывале, но оно не сопротивлялось. Хуже того – ему это объятие нравилось.

И только тогда Энчи догадался: это – самка. Он, самец, держит свою самку и сейчас ляжет с ней. Иначе – зачем бы ее хватать?

Он видел, как это проделывали с его матерью отец и еще один альвриг. Мать ругалась и кусалась, ей зажимали рот. Но это было давно, он мало что соображал.

Энчи забеспокоился. Он должен видеть это, разглядеть, понять! И он высунулся из норы.

Его увидел другой молотобоец, который шел от костра к костру. Увидел, остановился, уставился на него и вдруг крикнул:

– Альвриг!

И все в пещере заголосили, а молотобойцы кинулись к норе.

Энчи не сразу понял, что его хотят убить.

Потом была погоня.

Он соскользнул в нижнюю пещеру по наклонной норе, ушибся о камень, кинулся наутек. Оказалось, эти, из верхней пещеры, здесь бывали и знали все дырки и лазы. Энчи убегал, пока не свалился в воду. Это была подземная река – вроде бы Ламаинне, а если нет – то Кренне. Плавать он не умел, никто из цвергов и альвригов не умел, и как вышло, что вода понесла его – сам не понял. Но вода несла, вода спасала, и он впервые в жизни ощутил благодарность. Слов, чтобы выразить это чувство, он не знал.

И он впервые подумал, что знает слишком мало слов. Возможно, они были в Старшем языке, но старый Нейри этого не объяснил. Энчи мог напамять произнести довольно много, совершенно не понимая смысла.

Нейри говорил, что в словах Старшего языка – сила и власть. Наверно, нужно было хоть что-то выкрикнуть – и остановить погоню. Но Энчи, убегая, забыл про Старший язык.

Хуже всего было, что он потерял флягу. Теперь он был обречен держаться поблизости от подземной реки.

До сих пор Энчи не задумывался, куда текут эти реки. Ему казалось, что они обречены оставаться под землей. Он шел вместе с течением, при возможности поднимаясь наверх за пропитанием, и повторял слова Старшего языка – больше ему ничего не оставалось. Однажды он услышал голоса – но теперь он был умный, он не пошел к врагам, которые могут убить.

Раньше он мог зачерпывать воду флягой, теперь – только ладонями, и не всюду берег позволял сделать это без риска свалиться в воду.

Вот это и случилось – уже во второй раз. Но сейчас вода не хотела его нести, он барахтался, отплевывался и вдруг понял, что погиб. Со всех сторон был камень, а над водой – ровно столько места, чтобы успевать схватить хоть немного воздуха.

Но каменный коридор оказался коротким. Река вынесла Энчи из подземных пещер на равнину и там разлилась, превратившись в озеро.

Случилось это днем, и Энчи смертельно испугался. Он, как все альвриги, хорошо переносил солнечный свет, хотя мог терпеть его не слишком долго. А тут света было столько, что пришлось зажмуриться.

К счастью, Энчи оказался на мелководье и выбрался на берег.

У него больше не было ничего – нож он потерял в реке. Как попасть в пещеры – он не знал. И даже понял, глядя на гору, из щели в которой хлестала вода: то, что он считал подземельем, на самом деле располагалось над землей.

Мир изменился, привычного мира больше не было, а этот, новый, пугал. Если бы Энчи поднялся наверх хотя бы в лесу – ему было бы легче. Но леса поблизости не было. Он увидел цветущие луга, вспаханные поля, сады. Здесь была весна, хотя альвриг и не знал этого слова. И весна его испугала – ветер приносил незнакомые и потому опасные запахи.

Энчи полез на гору – искать хоть какую жалкую норку, чтобы вернуться в пещеры. Норки не было, но он встретил существо на четырех ногах. Оно было невелико ростом, но имело сердитый нрав. Альвриг ему не понравился, и существо напало первым. Над мордой у него торчали вперед два костяных нароста, которыми оно больно дралось. После третьего удара Энчи кубарем полетел с горы.

Старый Нейри правильно сделал, что слился с землей, подумал Энчи, надо бы попытаться. Он лег на траву вверх лицом, тоже захотел слиться с землей. Но земля не принимала его. Других способов прервать свою жизнь он придумать не мог. Если бы уцелел нож – можно было бы перерезать себе горло ножом.

Все было очень плохо.

Хотя можно было набрать на лугу трав – возможно, они съедобны. Хотя озеро с чистой водой не позволило бы умереть от жажды. Хотя были в озере водяные травы – о них еще мать рассказывала. Но как жить, не имея справа, слева, вверху и внизу надежных стен, дающих необходимую темноту? Жить на открытом месте – невозможно!

Все, что было у подростка, – это непонятные слова Старшего языка.

Он стал их повторять – так, как учил Нейри.

Сверху донеслись крики. Орала, надо думать, та тварь, что напала на Энчи. И еще он услышал человеческий голос.

Люди тоже были врагами, но менее опасными, чем те, кто под землей. Людей Энчи в последний раз видел во время вылазки, когда погиб отец. И до того видел – он поднимался вместе с племенем за пропитанием, потому что при сборе ягод и кореньев каждые руки были на счету. От людей хоть можно было уйти в пещеры. А от тех, пещерных, спасла река. И зачем спасла?

Нужно искать нору. Или хотя бы лес. В лесу не так страшно.

Энчи снова поднялся по горе. Вдали он увидел темное плоское пятно, растянувшееся по окоему. Может, это и был лес? Он решил все же поискать нору и нашел углубление под большим камнем. Но это была всего лишь яма. Энчи забрался туда, свернулся, как змея, и впервые со времени бегства от пещерных тварей почувствовал себя хорошо.

Он закрыл глаза и представил, будто лежит в пещере, где раньше жили враги и выдолбили для отдыха ниши в стенах. В нише было хорошо, безопасно, никто не мог подкрасться и ударить по спине. И в яме проснулось это приятное ощущение безопасности.

Энчи лежал и думал – как же получилось, что он остался совсем один? Кто в этом виноват? Ведь не само по себе случилось, была причина. Последний цверг, который остался в живых после той стычки, перед тем, как слиться с землей, бормотал о проклятии.

Кто-то виноват.

От этой мысли словно прибавлялось силы.

Кто-то виноват!

Может, Энчи остался в живых, чтобы покарать этого врага? Может, и Старший язык – та сила, что нужна для мести? Может, именно это имел в виду Нейри? Сам он был стар, у него, видимо, уже не получалось пустить в ход таинственные заклятья на Старшем языке. А Энчи – молод! Силен! Готов мстить!

Он лежал в яме так, как его научили, беззащитной спиной – к стене. Перед глазами были горные травы. Названий он не знал – ни один альвриг и цверг не знал названий трав и кореньев, знания передавались из уст в уста словами: «Вот это можно есть».

У трав была пора цветения, и они выпустили высокие стебли, усыпанные желтоватыми звездочками. Смотреть на растения было неприятно – альвриги ели то, что можно найти в лесах, а съедобны ли эти травы – непонятно, и потому хочется их уничтожить.

Энчи понимал, что воевать с травами – нелепо. Если бы ему пришлось составлять список врагов, они были бы на последнем месте. На первом – люди. Энчи знал, что люди погубили могучих альвригов и войска цвергов, отняли у альвригов прежде покорных и надежных вольфкопов. Затем – то лесное чудище, которое защищало свое потомство и кидалось на цвергов стремительно и беспощадно. Затем – подземные враги. Эти были самые опасные, но и самые полезные – у них можно было украсть одежду, ножи, продовольствие, так учил Нейри. Но пойманного вора они убивали.

Если проникать мыслью в суть вещей, то окажется, что есть еще виновник. Не могли гордые альвриги погибнуть просто потому, что так сложились обстоятельства! Что-то их погубило. Если прав тот цверг, то – проклятье. Чье? Кто смог?..

Энчи представил себе этого врага в виде огромного лесного чудища, покрытого жесткой щетиной, с огромными, торчащими вперед, клыками. У врага был вид и плоть чудища, но при этом – разум, как у альврига. Бороться с телом бесполезно. Как бороться с разумом? Как уничтожить разум?

Не для этого ли дан Старший язык?

И Энчи понял: раз он – последний, на нем сошлись все родовые ветви, он – наследник многих могучих альвригов, недаром отец как-то сказал, что ведет род от самого Кресни, а Кресни жил в славные времена, умел выбирать среди людских детей королеву, повелевал индергами и вольфкопами.

Те, кто слился с землей, ожили на мгновение и прошептали: получай нашу нерастраченную силу.

Энчи не слышал этого шепота, но не удивился бы, если бы услышал.

Ведь они не от старости и усталости растаяли. Они были убиты – значит, сила куда-то делась, не ушла же она в землю вместе с ними. А сила была! И власть была! Нейри рассказывал, как королева и три альврига повелевали индергом.

Передавая подростку заклятия на Старшем языке, Нейри желал, чтобы они однажды потребовались для мести.

Враг был лесным чудищем, но с рассудком альврига. Значит, он понимал Старший язык и был обязан покориться. Да, покориться и добровольно умереть!

Странные картины возникали в уме Энчи. Он видел войско, идущее в подземный поход. Впереди прокладывал дорогу индерг, за ним несли королеву, за королевой выступали в ряд три альврига в длинных мантиях. И следом – великое славное войско!

Все это вернется, но когда и как?

Энчи был голоден, есть незнакомые травы опасался, идти к лесу при свете дня – тоже, и он усмирял голод игрой воображения. Однако этого было мало.

И он стал произносить непонятные, но исполненные силы слова на Старшем языке – так, как привык за время одиноких скитаний.

Он даже закрыл глаза, чтобы не отвлекаться. А когда открыл – увидел, что травы перед ямой полегли и завяли.

Это было его первой в жизни победой, и он возгордился неимоверно – так, как положено гордиться альвригу, чье войско возвращается с победой и с добычей.

Нейри рассказывал, что когда-то альвриги и цверги ели сыр, белый и желтый, ели хлеб, испеченный людьми, ели даже копченое мясо, но понемногу. И пили вино из винограда. Все это они отнимали у людей и уносили в пещеры. А еще уносили одежду, обувь, дорогие ткани, посуду, оружие… все, что попадалось на глаза, они уносили, и меха, и золото…

Но главной добычей все же была гордость. Гордость победителей, которая слаще всего на свете.

Энчи повторял слова, смысла которых не знал, глядел на мертвые травы – и в нем рождалась гордость. Осталось только дождаться ночи и прийти в лес. Там ягоды и коренья, там можно утолить голод и жить дальше – с мыслью о мести.

Так он и сделал. Но лес оказался дальше, чем он думал. Когда тьму стал одолевать предутренний свет, Энчи понял – нужно спрятаться. Потому что он ненароком забрел во владения людей.

Он был смертельно голоден, но не имел права пробовать незнакомые растения. Он не имел права таять и сливаться с землей, потому что остался – единственный, кто мог отомстить за свое племя.

Он нашел на лугу огромную кучу гнилой прошлогодней травы и залез в нее. Вонь его не смущала, к дурным запахам он привык с младенчества. Напротив – сладкие запахи цветущих кустов и трав казались ему гадкими.

Но не повезло – на луг пришли девушки с вилами и граблями, за ними мужчина катил большую тачку. Куча гнилой травы занимала место, на котором следовало расти траве молодой, и девушки стали ворошить ее, тыкать в нее вилами, чтобы, подхватив слежавшиеся пласты, закинуть их в тачку. Энчи понял – нужно спасаться. Он выскочил и помчался куда глаза глядят. За ним погнались девушки и мужчина, который бегал быстрее их. Он на ходу выхватил у одной девицы вилы и кричал:

– Бей цверга!

– Сюда! На помощь! – подхватили голосистые девушки. – Цверги!

И из сада, за которым прятался широкий и приземистый дом под соломенной крышей, отозвались мужские голоса:

– К оружию!

Энчи пришел в ярость – его приняли за цверга! Это было невыносимо, но остановиться и выкрикнуть: «Я – альвриг!» – он не мог. Если приняли за обычного цверга, то и убьют, как цверга, без всякой жалости.

Он добежал до края оврага и свалился вниз. Там он случайно нашел яму, забрался в нее и стал изо всех сил копать нору. Копать ему уже приходилось, хотя это недостойно альврига, это – дело цвергов. Но другого способа спастись не было, и он забрался в узкую нору, скрылся в ней, с трудом залепил землей вход и, обессилев, остался лежать без движения. Дышать было нечем.

Люди, спустившись в овраг, норы не нашли.

Он не знал, когда наступит ночь. Вылезать слишком рано побоялся, но подобрался ко входу в нору и проковырял узкую дырочку – только для дыхания.

Мир был враждебен. Кругом – враги. Всем нужна смерть альврига.

А ему, альвригу, нужна их смерть! Она будет слаще всех лесных ягод!

В эту ночь он все же дошел до леса и отыскал знакомые травы. Поев, он набрался сил и стал повторять заклятия на Старшем языке. Потом стал искать норы. Не могло так быть, чтобы в лесу не нашлось ни одной норы, ведущей в подземные пещеры.

Но вместо нор он отыскал странное существо.

Оно вышло навстречу и остановилось в дюжине шагов от Энчи. Оно было в холщовой рубахе, прикрывавшей колени, того цвета, который отчего-то был ненавистен Энчи, и такого же цвета были длинные волосы лесного существа.

Оно обратилось к Энчи тихим голосом и показало пустые ладони. Но Энчи знал: это – обман.

И он зарычал так, как выучила его мать-полукровка, которая была наполовину из цвергов. Этот рык означал: не подходи, убью!

Существо осталось стоять, даже не попятилось, и тогда Энчи понял – пора пускать в ход заклятия на Старшем языке.

Они подействовали – существо отступило, но не кинулось прочь, визжа от страха. Оно просто прислонилось спиной к толстому дереву и заговорило на своем языке.

Странно – некоторые слова были Энчи знакомы. Они звучали непривычно, однако он понял: «все – сюда», «старый», «здесь». Это означало, что существо зовет своих. Если их много – могут убить. Убьют. Нужно напасть первому.

Выкрикнув несколько длинных слов на Старшем языке, Энчи бросился на существо, но оно успело скрыться за древесным стволом. А потом оно пустилось бежать.

Догонять он не стал. Нужно уходить, пока не собрались лесные враги. У них наверняка было оружие, как у пещерных врагов.

Энчи выкрикнул вслед заклятия на Старшем языке и побежал к опушке. Он был сыт, он знал, что сможет сюда вернуться.

Но на опушке его уже ждали.

Их было шестеро. Четверо – в рубахах чуть ниже колена, двое – в длинных, подпоясанных. Оружия Энчи не заметил. На всякий случай он зарычал.

– Не надо, – сказал ему один из лесных врагов. У него лицо и руки были полупрозрачными, и Энчи понял – это от старости. Но удивило его другое – он понял слова врага. Враг заговорил на языке цвергов, который немного отличался от языка альвригов – альвриги говорили без придыхания, не растягивали шипящие звуки, их «а-а» было долгим и певучим.

– Кто ты? – спросил Энчи, тоже на языке цвергов, хотя это и было недостойно альврига.

– Мы белые альвы.

– Кто?

Из трех слов Энчи понял только одно.

– Мы знаем, что ты альвриг.

– Альвриг, – согласился он и рявкнул: – Отойдите все! Убью!

Они отошли, и он обрадовался: его боялись!

Но лесные враги стали тихонько совещаться, и это Энчи не понравилось. Он решил показать им, что силен и владеет настоящим оружием – древними заклятьями. И он стал произносить слова на Старшем языке, приправляя их рыком идущего в бой цверга.

Заклятья заставили потемнеть и осыпаться листья ближайшего дерева.

Лесные враги удивились – такого они не ожидали.

И они тихо ушли – не сказав ни единого слова.

Энчи лег на траву. Он не мог понять – победа это или что-то иное. И он повторял про себя слова на Старшем языке – прав был Нейри, они оказались необходимы. Впрочем, благодарить Нейри Энчи не стал – у альвригов это не принято.

Меж тем белые альвы собрались на совет. Нужно было решить – что делать с пришельцем.

– Он знает Старший язык, – сказал Оллиберд. – И умеет им пользоваться. Если мы научимся Старшему языку – то, возможно, поймем, кто мы и отчего мы такие.

– Он никого не станет учить, – возразила Эрребенна.

Эти двое были старшими в небольшой общине белых альвов, живших в лесу.

– Не станет. Но мы будем слушать его речь… – Оллиберд задумался. – Молодые, не трогайте его. Если он уйдет – он может встретить людей. И тогда он погибнет.

– Я думал, уже ни одного цверга и ни одного альврига не осталось, – заметил Герриберд. – Может быть, этот – последний?

– Он еще дитя… – Эрребенна вздохнула.

– Очень злое дитя, сестра. Плохо будет, если мы позволим ему вырасти! – воскликнул Герриберд. – Он всех нас погубит своими заклятьями.

– Нужно перенять у него Старший язык, а потом… – Симиберд замолчал, и все белые альвы поняли его молчание.

– Да, все равно он обречен, – добавил Герриберд. – И он может принести много бед – и нам, и людям. Видели, что он сделал с листьями? И, может быть, темным альвам.

– Не успеет. Если темные альвы его увидят, то даже слова произнести не позволят, – возразил Симиберд. – Его нужно загнать обратно под землю, в пещеры, из которых он вылез. У темных альвов с альвригами свои счеты.

– Да, его нужно загнать под землю, – согласилась Эрребенна. – Там он никому не причинит вреда. Будет выходить по ночам и кормиться. Может и довольно долго прожить, если только не встретит темных альвов. Кто знает – есть ли поблизости старые норы цвергов? Откуда-то ведь он вылез?

Все посмотрели на Оллиберда.

– Я знаю две норы, но они довольно далеко, – сказал старый белый альв. – Нужно набрать побольше бересты. Попытаюсь хоть записать, что он выкрикивает.

– Людскими знаками? – спросил Герриберд. – Тебе их хватит?

Белые альвы наловчились рисовать на бересте целые длинные истории, но передавать знаками звуки умели только люди, и их способ белым альвам не очень-то нравился, он был какой-то мертвый. В рисунках же, даже самых простеньких, жило чувство.

– Не хватит, так придумаю новые. Мы должны понять этот язык. Мы должны понять его судьбу…

– Это опасно, Оллиберд, – сказала Эрребенна.

– Сам знаю.

Белые альвы знали о своем прошлом лишь то, что передавалось из уст в уста. Но они хотели проникнуть умственным взором в те времена, когда белые и темные были единым народом. Они уже догадались, что некая сила, вообразить которую было невозможно, разделила их общих предков на две равноценные ветви и наложила запрет на браки между ними – очень правильный запрет, если вспомнить, откуда взялись альвриги. Нечаянная попытка возродить общего предка показала, что делать этого не следовало. Этот предок был исполнен злобы и владел сильной магией, ее частица досталась белым альвам, темные не получили ничего, кроме искусства обращаться с огнем.

Оллиберд чем старше становился, тем больше желал понять – что же это за сила?

Она ничем не проявляла себя – по крайней мере, в последние годы. Казалось, она где-то спит, но проснется, если почувствует, что нужно вмешаться в дела альвов и людей. Будить ее Оллиберд не собирался – он всего лишь хотел понять ее суть.

Он знал, как много значит язык для народа и для племени. Альвриги загадочным образом возродили Старший язык – проснулся он, что ли? И их жажда власти и добычи, их злобность и хитрость – не в языке ли коренятся? Как это произошло? Одновременно ли появились альвриги и вернулся Старший язык? Были ли они иными, пока он не вернулся?

Все это очень беспокоило Оллиберда.

И еще он желал знать – были ли в Старшем языке слова, связанные с той силой, которая разделила альвов на темных и белых?

Посовещавшись, белые альвы решили – пока не найдется нора, ведущая в пещеры, приблудившегося альврига подкармливать, чтобы он от злости не принялся губить лес. Потом – спровадить его вниз, а нору закрыть тяжелым камнем.

Но на следующий день они узнали: альвриг опять принялся распевать заклятия на Старшем языке, хотя никто к нему не приближался и не вызывал у него злобы и ярости. Просто злоба жила в нем и требовала выхода.

Оллиберд пошел слушать эти заклятия. А молодые белые альвы разошлись в поисках соседей, которые могли знать о норах. Соседи жили в том лесу, что за тремя холмами с голыми вершинами, и в другом, что за рекой.

Альвриг сидел на траве и четко выговаривал слова Старшего языка. Почерневшие листья сыпались на него, кусты на расстоянии в пять шагов уже стояли голые и мертвые. Но ему это было безразлично. Закончив, он поел корешков пырея и лег. Оллиберд понимал, что запоминать эти опасные слова незачем; запомнишь – возникнет соблазн их произнести. Но они сами как-то укладывались в памяти.

Он прослушал эти заклятия еще дважды, стараясь не подходить к альвригу слишком близко. И на третий раз он понял, что теряет силы. Еле-еле он вернулся к своему шалашу. А там его уже ждали.

– Это Миррар Деннос, – сказал Герриберд, указывая на темного альва.

– С каких времен у вас двойные имена? – спросил Оллиберд.

– Это удобно, – ответил темный альв. – Наши жены додумались. У нас есть и другой Миррар, и у соседей тоже целых три Миррара. Ты же знаешь, имена придумывают жены. Вот одна придумала, другим понравилось. Сейчас у нас растут два Неррера и пять Стерроров.

– Впервые слышу, что ваши жены придумывают имена, – удивился Оллиберд.

– Уже давно, белый. Старшие помнят – раньше у нас были такие же имена, как у цвергов. Вернее, они украли наши имена. Вернуть украденное, сам понимаешь, невозможно. Земмельдинские альвы разослали гонцов и предложили всем отказаться от старых имен. Это было правильно. А поскольку женки в свободное время сидят у костра и болтают о пустяках, им было велено заняться новыми именами. Но я пришел не для того, чтобы тебе про жен рассказывать. Герриберд говорит, к вам прибился альвриг.

– Да, откуда-то вышел, – согласился Оллиберд.

– К нам соседи прислали гонца. У них тоже появился альвриг. Они его узнали – серое лицо, такое ни с чем не спутаешь, серые волосы. И шипит, как змея. Но еще молодой, низкорослый. Они хотели его поймать, гнали до реки, он туда свалился, вода унесла его. Похоже, это он и есть.

Миррар был молод и строен. Стоял он перед Оллибердом, довольно широко расставив ноги и опираясь на рукоять подвешенного слева большого ножа. Этот темный альв был прирожденным бойцом. Оллиберд понял: увидев альврига, Миррар вонзит ему нож в горло не задумываясь.

Слишком много вреда принесли альвриги темным альвам, колдовским способом уводя их детей.

И старшие прислали его именно для этого…

– Значит, ты ни одной норы не нашел? – спросил Оллиберд Герриберда.

– Нет, не нашел.

Старый белый альв понял, что молодой ему соврал. Видимо, не нашел, потому что не искал – встретившись с Мирраром, понял, что искать незачем.

Оллиберд сел рядом со своим шалашом.

– Устал я, – сказал он. – Герриберд, найди Миабенну, пусть приготовит мне питье.

Миабенна была старшей внучкой его брата, хорошей целительницей, к которой приходили и люди, и, в сложных случаях, темные альвы.

Герриберд ушел на поиски, Миррар остался.

– Белый сказал, что альвриг распевает зловредные заклинания, от которых все вокруг гибнет. Как вы ему позволяете? – спросил темный альв.

– Пока что погибло немного травы и несколько кустов.

– Я хочу это слышать!

– Пойдем вместе. Я по ветвям узнаю, когда он принимается голосить, – Оллиберд коснулся рукой еловой лапы. Дрожь от деревьев на опушке передавалась всему лесу, нужно было только уметь уловить ее, а белые альвы это умели.

Хотя слабость одолевала его, Оллиберд решил пойти вместе с темным альвом, опасаясь, как бы тот без лишних рассуждений не зарезал альврига.

Не то чтобы белому альву было так уж жалко злобное существо, пришедшее из пещер, нет – ему хотелось понять Старший язык, найти в Старшем языке ключ к тайне происхождения альвов. Он не был уверен, что этот ключ найдется, но попытаться стоило.

Ждать пришлось долго. Оллиберд угостил гостя сушеными ягодами рябины, припасенными с осени, когда после заморозков рябина теряет горечь. Тот предложил поделиться своими припасами. Темные альвы питались почти как люди, и у этого было с собой вяленое мясо. Но белые альвы даже не смотрят на мясо – им может сделаться дурно. Тогда Миррар, в свою очередь, подарил ему зеленый камушек, не очень ценный, но когда придут люди со своими товарами, и такой пригодится.

И вот пришла Миабенна.

Она была в длинной белой рубахе, прямые белоснежные волосы собраны в узел, на лбу – плетенная из цветных шнурков повязка, за спиной – лубяной короб, в руке – кувшинчик с целебным настоем.

Увидев Миррара, она остановилась поодаль.

Запрет приближаться к темным альвам незамужние белые альвы соблюдали очень строго. Только войдя в зрелые годы, они могли беседовать с темными альвами, пришедшими менять свои товары, ножи и ножницы на целебные травы и сухие ягоды.

Миррар долго смотрел на нее. Закатные лучи, пробившись сквозь низкие ветви, окрасили ее лицо необычным для белой альвы румянцем.

Но и он знал, что бывает, когда нарушается закон.

Темный альв отошел от шалаша, тогда Миабенна подошла и выпоила Оллиберду весь кувшинчик.

– Ты где-то подхватил болезнь, размягчающую внутренности, – сказала она. – Тебе придется полежать три дня и три ночи. Я скажу Эрребенне, чтобы присмотрела за тобой.

– Я должен встать немедленно, – тихо ответил старый белый альв. – Иначе случится непоправимая беда.

Так оно и было. Последний, кто знал Старший язык, мог погибнуть и унести с собой тайну.

– Никакой беды не случится, – возразила Миабенна. – Тебе торопиться некуда. Если чего-то захочешь – молодые принесут.

Оллиберд хотел было сказать ей про альврига и Старший язык, но не решился. Миабенна сообразила бы, откуда взялась болезнь. А для целителя имеет значение только одно: опознать болезнь и уничтожить ее. Поняв, что виновник – Старший язык, она своими руками погубила бы альврига, пока он не натворил бед.

– Ты меня уговорила, ступай, – сказал он. – Если будет нужно, я тебя позову.

Она ушла, но не удержалась – на прощание взглянула на темного альва. И он проводил ее взглядом.

Оллиберд вздохнул. Эти двое очень подходили друг другу – оба высокие и статные. Но запрет есть запрет – еще живы старики, и в пещерах, и в лесах, которые видели, как режут беззащитных цверги и как беснуется на носилках королева.

– Если хочешь, я позову наших, они отнесут тебя куда захочешь, – предложил Миррар. – У нас есть носилки для руды, и мы привычны таскать тяжести. А ты совсем легкий.

И тут еловая лапа под ладонью Оллиберда мелко затрепетала. Взгляд не уловил бы этой дрожи, а рука – могла.

Если бы Оллиберду в годы его молодости сказали, что он будет спасать от смерти альврига, он бы очень удивился. Но в природе много непредсказуемого, надежные приметы вдруг обманывают, птицы прилетают не в свой срок и гибнут, отчего вдруг прилетают – никто не знает.

Он понимал – темному альву уже не терпится увидеть врага и поразить его. И темному альву, рудокопу и кузнецу, все равно, сохранится ли хоть несколько слов Старшего языка. У него есть враг – и этого довольно.

Если он приведет родню, то спасти альврига будет невозможно – на него кинутся все разом.

– Погоди, Миррар, я встану и сам дойду, – пообещал Оллиберд. – А лучше ступай пока к нашим молодым, я знаю, они сидят поблизости, у шалаша Симиберда. Потолкуете о ярмарках, о товарах. О подругах своих… У тебя есть подруга?

– Женки еще нет. Хочу после сбора урожая выменять у селян красное покрывало, вышитое платье, все, что полагается, и пойду в Клаштейн за невестой. Там, говорят, невесты красивые и к хозяйству с детства приучены.

– Так далеко же идти.

– Дойду, – буркнул Миррар. – А верно ли, что у белых не смотрят, приучена ли к хозяйству? И приданого за невестами не дают?

– Верно. Так ведь у нас не навсегда сходятся, общий дом – ненадолго, и вся родня по хозяйству помогает, приносит еду, пока молодые наверху, в пещерах, друг дружке радуются.

– А дети?

– Детей растит мать, ей все помогают. Миррар, мы другие. Мы можем жить с подругой, пока есть желание, но наступает миг, когда мы понимаем, что одиночество дороже. Вам нужно много детей, они вырастут и станут работниками. А нам-то зачем? Мы можем подолгу бродить по лесу, не встречаясь и не желая встреч. Я знаю, о чем ты хочешь спросить. Однажды белая альва захотела жить в пещерах и заниматься хозяйством. За ней и несколько других. Чем это кончилось – ты знаешь.

– Знаю…

Оллиберд понимал: невзирая на все запреты, Миррар думал о белой альве. И чем тут можно было помочь? Только долгой разлукой…

Меж тем альвриг на опушке продолжал выговаривать свои заклятия, зачем – неведомо, ведь никто ему не угрожал, никто даже близко не подходил. Этого Оллиберд понять не мог.

– Знаешь, белый, ты скажи, где альвриг, я сам его найду. Не случится большой беды, если я не услышу его завываний.

– Ты убьешь его?

– А зачем ему жить?

Что-то объяснять было бесполезно.

– Все-таки пойдем вместе. Мне уже легче, – солгал Оллиберд. – А ты посиди пока с нашими молодыми. Я позову тебя. Шалаш вон там, двести шагов по тропинке.

Он обманул темного альва. Когда Миррар ушел, Оллиберд поднялся и побрел к опушке. Он не знал, как спасать злобное и бестолковое существо. И он был согласен с Мирраром – жить такому существу незачем. Но Старший язык…

Нужно было как-то увести альврига в безопасное место. А какое – безопасное? До пещер идти полночи, и там его могут обнаружить темные альвы. Это – смерть. К людям? Оллиберд знал людей из соседней деревни, это были женщины, которые приносили холщовые рубахи и зимнюю обувь, тяжелые тканые покрывала, даже сыры и овсяную муку, чтобы обменять на целебные травы и настои, особенно на редкие болотные корни, на сушеные грибы и ягоды, на птичьи перья, которые шли на подкладку для теплой зимней одежды, на сброшенные оленьи рога, на орехи, на домашнюю обувь, которую альвы очень ловко плели из тонких и прочных корешков. Но в деревне еще помнят набеги цвергов. Альврига, если опознают, скорее всего, сразу поднимут на вилы.

Старший язык обречен. Хотя можно попытаться…

У Оллиберда была приготовлена береста и острые палочки, чтобы выдавливать знаки людского письма. Он думал – время еще есть. Оказалось – времени не осталось. Он положил все запасы бересты в заплечный короб, туда же кинул низки прошлогодних сухих ягод и несколько горстей орехов. Орехи были у альвов зимней пищей, их жир помогал пережить холода, их осталось совсем немного, и полезнее было бы захворавшему старому альву самому их съесть. Но он хотел показать альвригу, что относится к нему лучше прочих альвов.

Оллиберд пошел искать его, трогая ветви и ловя голос. Голос у этого создания был отвратительный – таким только злые заклятия выкрикивать.

Альвриг ходил по опушке и повторял слова, но повторял как-то странно – словно бы не вникая в их смысл. Он думал о чем-то ином.

Подходить было опасно – Оллиберд уже знал, как Старший язык действует на тело белого альва. Он сел на траву и достал бересту с палочками.

Было довольно темно. Альвриги хорошо видят в темноте, а вот белые альвы – не очень, и Оллиберд выдавливал знаки почти наугад. Звуки речи плохо соответствовали знакам, но хоть что-то он мог сохранить. Сохранить – но не понять. В словах было зло, непонятное миролюбивому белому альву.

Он попробовал, ведя пальцем по неровной строчке, прочитать выдавленное. Получилась невнятица. И зла в этой невнятице уже не было.

Тут альвриг замолчал, сел на траву неподалеку от Оллиберда и вдруг захныкал. Это было очень похоже на плач потерявшегося ребенка.

Неведомо, текли ли из глаз альврига слезы. Но сквозь хныканье и всхлипы он повторил несколько слов, и тут Оллиберд сообразил: да он зовет на помощь! Зовет словами Старшего языка…

Оллиберд отозвался, произнеся то, что успел записать. Получилось плохо. Но альвриг услышал, вскочил и заговорил. Он с самого начала стал повторять цепочку заклятий, как будто боролся с врагом. Оллиберд понял – нужно уходить, иначе это плохо кончится. Он с трудом поднялся и, хватаясь за ветки, побрел в лес. Альвриг замолчал, а потом опять начал с самого начала. Он как будто надеялся на ответ, и Оллиберд, остановившись, сказал то, что запомнил.

Этот странный разговор продолжался еще немного. Оллиберд держался за ствол молодого дуба, не позволяя себе соскользнуть и упасть, альвриг же повторял одно и то же, пока до белого альва не дошло: да ведь это несчастное чудовище само не понимает смысла своих слов! Порой оно вкладывает в них злость – и тогда рядом с ним вянут травы. А порой просто повторяет, как ученый скворец у деревенского старосты.

Это было неожиданным открытием. И как теперь быть со Старшим языком – Оллиберд не знал.

Он нуждался в помощи, чтобы дойти до своего шалаша. Заклятья, сказанные со злобой, все же ранили его. Надо было позвать молодых – Миабенну, Герриберда, Симиберда. Но так, чтобы не прибежал Миррар. Если прибежит – зарежет альврига и будет очень собой доволен.

Сейчас, когда стало ясно, что альвриг не знает Старшего языка, жить ему и в самом деле было незачем.

Оллиберд вздохнул – тайна так и осталась тайной. Сила, сотворившая странное чудо, показалась вдали – и не позволила себя разгадать. Остались только запреты – не жить темным альвам в лесах, не жить белым альвам в пещерах, не вступать в браки и не рожать потомства, в котором оживет опасный предок. Запреты были ради общего блага – но отчего бы этой силе не раскрыть тайну общего предка? Кто-то же сотворил его таким, что пришлось вмешаться и разделить его на две родовые ветви. Кто? Почему?

Хотя альвриг и не понимал собственных заклятий, но можно было их записать, показать другим старым белым альвам, даже знающим людям из городов.

Вот только земля уже тянула к себе. И Оллиберд, хватаясь за ветки, сполз на прохладную траву.

На траве было хорошо. И он прожил достаточно, чтобы заслужить отдых и сон, из которого некуда и незачем выходить.

Но ветка приняла пожатие слабой руки, передала его дальше – к корням, к другим деревьям, к другим веткам. Стремительно понеслось по ночному лесу известие: Оллиберду плохо.

Молодые сидели у шалаша Симиберда. Миррар рассказывал о пещерной жизни, о пластах особой земли, в которых зреют драгоценные камни, об огранке и шлифовке – любимом занятии пожилых темных альвов. Герриберд говорил о лесных дорогах, ведущих к Клаштейну, чтобы Миррар мог идти не только под землей. Денниберд играл на свирели. Миабенна приготовила питье из весеннего древесного сока. Очень редко белые альвы собирались числом более трех, и они недоверчиво слушали рассказ Миррара о пещерной молодежи, которая целыми десятками сидит у большого костра, когда семьи для отдыха разошлись по нишам, а старшие заснули на толстых звериных шкурах.

– Как можно что-то понять, когда говорят сразу десять альвов? – спросил Симиберд.

– Мы уже наловчились. А я не понимаю, как можно в одиночестве целыми днями ходить по лесу. Это же скучно. Мы вот работаем вместе, жены и девицы тоже работают вместе, всегда друг другу помогают, и о чем мы только не разговариваем, когда долбим рудоносный пласт!

– Это не одиночество, мы постоянно связаны друг с другом, – объяснил Симиберд. – Через деревья, через ветки. Вот я сейчас возьму ветку и пойму, что делает моя матушка Эрребенна…

– Как?!

– Я пошлю ее имя… Этого не объяснить, это руки сами умеют. Если она в лесу, не спит и находится возле дерева, то зов дойдет до нее.

– Но как?..

– Вот я беру ветку… – начал Симиберд и вдруг замолчал.

Поняв, что он уловил что-то скверное, к той же ветке прикоснулась Миабенна.

– Оллиберд? – сама себя спросила она. – Оллиберд! Он все-таки ушел к альвригу!

Миррар вскочил.

– Эта подлая тварь убьет старика! Герриберд, ты же знаешь, где торчит ваш проклятый альвриг! Бежим! Он обманул меня, он меня к вам послал, а сам – туда… Бежим!

– Погоди, пусти меня вперед, – сказала Миабенна. – Ты не умеешь бегать по лесу, ты споткнешься…

– Я вижу в темноте лучше, чем все белые вместе взятые!

И они побежали вчетвером.

Миррар на бегу вытащил из узорных ножен свой длинный нож. Теперь ему никакой альвриг не был страшен.

Миабенна остановилась, чтобы поймать несколько веток. Она хотела убедиться, что бежит куда надо – и что Оллиберд еще жив.

А он, лежа под кустом, понемногу приходил в себя и держался за ветку, это был способ почерпнуть немного силы у растения, много – не получится, растения не всегда хотят делиться силой.

Через ветку возникла мгновенная связь с Миабенной, возникла – и сразу прервалась, потому что альва побежала дальше. Но Оллиберд понял – она стремится к опушке, и она не одна.

Если с ней Миррар – то жизнь альврига уже не стоила и червивого гриба. И даже если только молодые белые альвы – они могут убить это существо, не осознающее силы своих заклятий. Они не подпоясывают рубах – но почти у каждого на груди, под рубахой, висит нож. У Миабенны тоже был клинок. Так повелось с давнего времени, когда цверги поднимались из пещер и шли в набег. Случалось, когда люди прогоняли их, они уходили в леса – и после того, как погубили десятка два белых альвов, горестная весть распространилась – и больше уже ни один цверг, войдя в лес, не вышел оттуда. Но это случилось, когда цверги почти утратили власть над вольфкопами, и время их силы было на исходе.

Молодые могут убить то немногое, что осталось от Старшего языка.

Белые альвы были обычно спокойны, горячих чувств не испытывали, а если такое вдруг случалось – становились опаснее пылких и готовых то к любви, то к драке темных альвов. Оллиберд тоже был спокоен. Как многих старых альвов, его вело по жизни любопытство – последнее надежное прибежище того, кому скоро сливаться с землей. Жизнь альврига в его глазах не имела особой ценности, хотя существо и вызывало жалость. Но смерть альврига нанесла бы неисцелимый удар по любопытству.

И Оллиберд пополз к опушке.

– Где ты? Иди сюда! – звал он. Если удастся обнять это несчастное чудище, то молодые не станут убивать альврига. Но чудище не отзывалось, и Оллиберд понял – оно видит в нем, старом белом альве, врага. То, что альв произносил длинные исковерканные слова на Старшем языке, значения не имело, враг он и есть враг, он способен на хитрости.

Но нужно было попытаться еще раз.

Оллиберд провел пальцами по выдавленным буквам – длинными, тонкими, чуткими пальцами белого альва. И он опять заговорил, сам себя не понимая. Он хотел, чтобы альвриг отозвался, и тогда можно будет ползти на голос.

Вместо альврига ответил Миррар.

– Он здесь, окружайте! – приказал темный альв. – Миабенна, следи по ветвям!

Оллиберд не сразу понял, что его приняли за альврига. А когда понял – сообразил, что это – спасение для несчастного чудовища. Если отвлечь молодых – то, может быть, альвриг догадается убежать и унести Старший язык.

И Оллиберд заговорил нараспев, старательно подражая альвригу. Слова сразу стали горчить, во рту скопилась мерзость, ее бы следовало выплюнуть. Оллиберд обрадовался – тайны Старшего языка начали раскрываться перед ним, именно распевность, а не четкость, придавала словам силу. Но и смысл тоже имел силу – раскрыть бы его!

Альвриг отозвался!

Принял ли он Оллиберда за случайно уцелевшего родственника? Что творилось в его поросшей серым пухом голове? Какое значение он вкладывал в длинные причудливые слова?

– Стойте! – крикнул Миррар. – Это не он! Это – старик!

Как он догадался – уму непостижимо. Видно, темный альв откуда-то знал, как должен звучать голос настоящего альврига, и когда он зазвучал – попытка Оллиберда спасти чудище сразу показалась этому бойцу жалкой и нелепой. Пока Оллиберд подражал – Миррар мог попасться в ловушку. Когда заговорил настоящий альвриг – ловушка развалилась.

– Это предки, это их память… – прошептал Оллиберд.

Темным альвам досталось от цвергов и альвригов, темным альвам доводилось слышать заклятия на Старшем языке, и они сумели передать детям и внукам не столько знание, сколько ощущение опасности.

Миррар был из того поколения, которое уже не видело цвергов и альвригов, которому не приходилось спасаться от них, однако он унаследовал стыд за несколько давних поражений и был готов биться не на жизнь, а на смерть. И он наверняка чувствовал силу заклятий – однако шел на врага, и Оллиберд увидел внутренним взором темного альва, выставившего перед собой нож – слишком большой, чтобы резать съестное, скованный для битвы.

Оллиберд схватился за ветку. Он хотел передать Миабенне – пусть остановит Миррара. Но она не послушала – а как сообщить, что альвриг не опасен, Оллиберд не знал.

Но он понял, где стоит альва, с трудом поднялся и пошел к ней.

– Миабенна, Миабенна! – звал он. – Останови их! Я все объясню!

Но молодые ему уже не верили.

Когда он отыскал их, было уже поздно.

Альвриг лежал на почерневшей траве, они стояли вокруг с оружием наготове, словно ждали: вот сейчас гадкая тварь оживет. Но тварь не шевелилась, да и неудивительно – стремительный клинок Миррара почти отсек чудищу голову.

– Что вы натворили?.. – жалобно спросил Оллиберд.

– То, что нужно, – ответил Миррар.

– Он не желал вам зла. Он сам не понимал, что такое произносит, – забормотал Оллиберд. – Если бы вы отдали его мне, я бы попытался записать Старший язык, я бы придумал, как его разгадать…

– А для чего его разгадывать? Если его больше нет – прекрасно! – воскликнул Миррар. – Сколько бед от него было – вы, белые, не знаете, а мы знаем! Вас альвриги и цверги не трогали, а нас… Может, вы не слыхали, как они наших детей уводили? Как дети превращались в цвергов? Это все он, Старший язык!

– Тебе никогда не хотелось узнать, кто и как разделил нас на ветви, темную и белую? – спросил Оллиберд.

– Да не все ли равно?

– Вы, темные, никогда не желали понять, что это за сила?

– Может, и желали, – помолчав, согласился Миррар. – Но у нас всегда других забот хватало.

– Он тает, – сказала Миабенна.

– Земля принимает его, – подтвердил Герриберд. – Можно идти. Больше охранять его незачем.

– Нет, я дождусь, когда он полностью растает, – заявил Миррар. – Я должен убедиться, что больше эта нечисть не вернется.

Оллиберд вздохнул. Он мог бы попытаться объяснить темному альву, что погиб не только опасный Старший язык – погиб подросток, который уже не мог никому причинить зла.

Погибло злое, знающее древние заклятия, жалкое и беззащитное существо.

– Я тоже буду с ним, пока он не сольется с землей, – решил Оллиберд.

И они сели рядом с телом, справа и слева, темный альв и белый альв. Теперь спорить было уже бесполезно.

– А мы пойдем, – сказал Симиберд. – Идем, Миабенна.

– Нет, я тоже останусь. Оллиберд еле держится. Я должна ему помочь.

Оллиберд прекрасно видел – не в нем дело. Но он и в самом деле ощущал необычную слабость. Скорее всего, она бы прошла и сама по себе – ведь заклятия альврига смолкли навеки. Но у Миабенны наверняка был запас особых корешков, которые она приносила с юга, из-за Артейских гор. Если их неторопливо жевать – они возвращали силу, но не сразу, а медленно, понемногу. Именно это сейчас требовалось старому белому альву.

Они сидели втроем, смотрели на тающее тело и молчали.

– Вы думаете, я жестокий, я злой, я хуже альврига и цверга, – вдруг сказал Миррар. – У меня с ними свои счеты! Они чуть не погубили мое племя! Нет, они не убивали, это было еще хуже. Они согнали племя из обжитых мест, они гнали на восток, кормили так, что старшие умирали один за другим. В своих пещерах племя трудилось, меняло у людей свой товар на их товар, матери выкармливали здоровых детей. А там… Я знаю, мне рассказали! Чтобы это больше не повторилось!

– Что – не повторилось? – спросила Миабенна, и Оллиберд понял: вся пылкая речь – для нее.

– Племя само отдавало им детей, чтобы дети выжили. Лучше быть живым цвергом, чем мертвым альвом, понимаете? Они делали из детей цвергов. А племя гнали перед собой, прятались за больными и голодными темными альвами, чтобы вдруг появиться и напасть! Все еще ты не поняла? Мы были приманкой! Альвриги сделали из нас предателей! Мне стыдно говорить об этом… но я хочу, чтобы ты поняла…

– А потом?..

– Нас спасли люди. Люди, которых мы предали. Просто спасли… Поэтому я убил альврига. Люди называют это – долг чести. А если узнаю, что где-то еще один уцелел – пойду туда и убью. Вот, теперь ты все знаешь.

– Да.

И опять они молчали, глядя на тело. А когда оно просочилось сквозь корни травы и исчезло, Миррар встал.

– Пойду я, что ли, – неуверенно сказал он. – Нужно обрадовать наших. Может, вернусь, принесу от них подарки…

– Счастливый путь, – пожелала Миабенна. – Если твоим нужны травки – пусть присылают старых альв, я их кое-чему поучу.

– Да… – ответил Миррар. – Выздоравливай, Оллиберд. Приходи греться к нашему костру.

Уходить ему не хотелось, он постоял еще немного, молчание затянулось. И темный альв побрел прочь.

– Он так и не понял, что натворил, – сказал Оллиберд.

– Ничего он не натворил. Если была в мире лазейка для возвращения давнего зла – ее следовало закрыть, – ответила Миабенна.

– Любой ценой?

– Любой ценой.

Убеждать ее было бесполезно.

Оллиберд подумал: так рассуждает молодость. Любопытство проснется потом – и окажется, что от Старшего языка уцелели только кусочки бересты, которые передают звучание вкривь и вкось.

Миабенна глядела во мрак – туда, где скрылся Миррар.

– Скоро и мне настанет время таять. Хотел раскрыть тайну – и не получилось… – пробормотал Оллиберд. – А теперь ее вообще никто не раскроет – разве только та сила, которая избавила мир от общего предка, сама пожелает.

– Пусть тайна так и останется тайной, – сказала Миабенна. – Что в самом деле изменится, если мы ее разгадаем? Разве я смогу уйти к…

Она запнулась, но Оллиберд понял. Молодость способна говорить лишь о своем.

– Не сможешь, – согласился он. – И это – самое печальное во всем деле.

– Знать и жить – не одно и то же. А нам надо жить.

– Ты права – не одно и то же. Есть время жить, есть время знать…

И альва молча согласилась.