Красный лис
Глава первая. Плен
1
Кость была особенно пахучей, и лисенок изо всех сил упирался лапами в податливый дерн, противодействуя двум своим сестрам. Ближнюю, наиболее сильную и свирепую, он старался оттеснить задом, прижимая ее к стенке выбитого в играх углубления, а другую, послабее, тряс вместе с костью, надеясь сбросить в лебеду, густо росшую по краю бугра. И то и другое ему не удавалось: свирепая стрекотала и билась в злом упорстве, не поддаваясь, а цепкая и гибкая лисичка, хотя и взбалтывала в воздухе кисточкой хвоста и задними лапами, держалась за кость, как клещ. В конце концов все трое скатились от норы под откос, в мягкую траву, и в этот момент раздалось громкое фырканье. Лисята, вмиг расцепившись, бросились вверх, на бугор, и, еще не видя матери, издавшей предупреждающие звуки, один за другим нырнули в темную прохладную нору. По длинному пологому коридору они с легким шумом прошмыгнули в просторное логово и залегли, прижавшись к подстилке. Каждый в своем уголке, на своем месте. Заслонив едва различимый из логова свет, мягко прошла в гнездо и старая лисица. От нее пахло травами и мышами, и голодный лисенок взъерошился, сердясь, что мать ничего им не принесла. Он попытался ухватиться за один из сосков на ее брюхе, до которых все реже и реже допускала их лисица, но получил предупредительный укус.
Вкрадчиво и мелко задрожала земля. Лисенок это почувствовал всем своим легким телом. Дрожь пугающе нарастала, проникая во все потайные уголки логова. Земля глухо загудела, вибрируя. Кто-то страшно тяжелый влез на бугор, и по стенкам логова посыпалась оседавшая от непосильного груза сухая глина. Лисенок в ужасе прошмыгнул в самый отдаленный тупиковый отнорок и, упираясь носом в рыхлую почву, стал окапываться всеми четырьмя лапами. Он слышал мягкий отдаленный гул, в такт которому тряслась земля, и все закапывался, закапывался, задыхаясь от захлестывающего страха и нехватки воздуха. В нору вползало что-то вонюче-удушающее, теплое, неземное, и лисенок, ухватившись зубами за близкий дерн, сквозь который едва пробивался живительный свет, потерялся в бесчувствии.
2
– Слушай, а не влетит нам за этот бугор? – осторожно разгребая палкой рыхлую землю, спросил рыжий бульдозерист, косясь на сутулого, широкоплечего крепыша. – Все же курган какой-то.
Сутулый, выдергивая за полинялый хвост лисицу из обнаженной полузасыпанной норы, сплюнул в сторону, зрачки его больших навыкате глаз недобро потемнели.
– От кого? Их тут, в степи, больше десятка пупырится, и почти все распаханы.
– Вдруг тут золото? – гнул свое Рыжий, суя палку в один из отнорков.
– Откуда оно у этих кочевников? Тут золотом на тысячу километров не пахло. Скелет какой-нибудь гребанешь, если поглубже зацепишь своим бульдозером.
– Неловко как-то: все же могилка, да еще древняя. – Рыжий брезгливо отпихнул подозрительную кость.
– Да это заячья! – усмехнулся Сутулый. – Лисята затащили.
Курган, косо срезанный бульдозером, сиротски чернел пустым развороченным нутром.
– Перестарались, кажется. – Сутулый разглядывал лисицу. – Окочурилась.
– Я газовал под твою команду, и шланг от выхлопной ты сам заводил в нору.
– А я тебя и не виню. – Сутулый сунул лисицу в затасканный, дыроватый мешок. – Эта бы все равно не вышла: старуха, знает, что к чему. – Он выдернул из сухого, рыхлого обвала и двух лисят. – Тоже сварились. Но должны быть еще.
– Затеял ты дохлое дело. – Рыжий все ковырял палкой податливые места в срезанной толще бугра, брезгливо морщась. – И я, дурак, клюнул.
Сутулый покосился на него недружелюбно.
– Заныл! Первый раз, что ли. Я сколько их таким манером брал. Газом траванём, а потом вскрываем, и вот они – бери не хочу. Очухаются – уже в клетке. До осени абы чем прокормлю, лишь бы не околели, а там поддержу пару неделек – и шкурки что надо, шапочники с руками отрывают. Да, видно, от твоего бульдозера вони больше, чем от других, так же как от тебя.
Рыжий не обиделся.
– Теперь что с ними делать?
– Обдеру, выделаю, и пойдут. Сейчас в убытке не будем: скупщики постоянно шныряют.
– А вот еще один! – Рыжий нашел в дальнем отнорке лисенка. Подернутый огненным отсветом щенок еще был нескладным: большеголовым, короткохвостым и поджарым.
– Кидай и этого. Дома разберемся.
Большое алое солнце поднималось над дальним лесом, и степь заиграла оранжевыми бликами, засветилась.
– Пора двигать. – Сутулый шагнул к мирно рокочущему бульдозеру. – А то хватятся тебя да и засечь могут: утро. Инспекция по степи и летом шарится…
3
Очнулся лисенок в жуткой и непонятной тесноте: и сверху, и с боков его зажимали холодные, затвердевшие тела родных. Страшный рокот, отнимающий волю и силу, сотрясал все вокруг. Лисенок с трудом повернулся и выскользнул между трупами наверх. Непонятно откуда пробивался едва различимый свет, но куда бы ни ткнулся щенок, он встречал незримую упругую преграду. Ужас, охвативший лисенка, до того ожег его сердце, что, захватив в пасть ткань мешка, он замер, как неживой, – страх не отпускал ни на миг. Так и лежал лисенок, обмерев, до тех пор, пока кто-то грубо и резко не схватился за мешок.
Свет вспышкой ослепил щенка. Он упал на утрамбованную землю ограды и какое-то мгновение не шевелился. Новые страшные запахи подхлестнули лисенка, и он вскочил, понесся, не ведая куда.
Оглушительный хрип резанул слух. Кто-то тяжелый и вонючий сшиб его с ног, опрокинул и со страшной силой, вызывающей жуткую боль, прижал к земле.
Лисенок, задыхаясь от боли и ужаса, только разевал пасть, тускнея глазами.
– Нельзя! – раздался голос человека, а затем глухой удар и пронзительный визг. – Оклемался!
Лисенок, конечно, не понимал человеческого говора, но слышал его ошеломляюще близко и потому еще больше трепетал в бессилии, улавливая голосовые нюансы.
Человек поднял его за хвост, и лисенок стал изгибаться всем еще хрупким телом, пытаясь укусить мучителя. Он видел и страшного зверя, стоявшего неподалеку с оскаленной пастью, и еще больше бил лапами в воздухе.
– Не зырь, не зырь! – говорил человек собаке. – Успеешь потешиться. Пусть подрастет.
Он прошел немного и, открыв одну из проволочных клеток, лепившихся к изгороди, швырнул туда полуживого лисенка.
Ударившись об упругую сетку, щенок отлетел в дальний угол и замер. Все его тело ныло и дрожало, а ушибленные места остро болели. Но, оглушенный и ошеломленный, лисенок не отчаялся, не смирился, он всего-навсего приходил в себя. Весь его инстинкт, весь маленький жизненный опыт сфокусировались на одном стремлении: уйти, вырваться на свободу.
Через квадратики проволочных ячеек, отделивших его от остального мира, лисенок оглядывал обширный двор и следил за человеком и собакой. Запахи и звуки наплывали со всех сторон, и разобраться в них щенок был бессилен. Он видел, как лег в тени изгороди пес, как исчез за каким-то строением человек, и тихо поднялся. Почти не распрямляясь на лапах, лисенок вкрадчиво обошел всю тесную клетку, обнюхал все углы и, не найдя даже маломальской лазейки, с разгона сиганул на сетку, ударив ее упруго вытянутыми вперед лапами. Сетка пружинисто прогнулась и с той же силой, с какой получила удар, отшвырнула звереныша назад. Ткнувшись головой в противоположную стенку, лисенок от боли и злобы сиганул вперед снова и снова шмякнулся навзничь.
Злобный рык аж подбросил лисенка над твердым полом, и, сделав сальто, он метнулся в дальний угол. За сеткой, горя злыми глазами, стоял оскаленный пес. Шум, с которым лисенок атаковал клетку, привлек собаку. Жутко дрожа от близости заклятого врага, звереныш вжимался в неровную и жесткую сетку и готов был продавиться сквозь нее. А пес, рыкнув, лениво обогнул клетку, потом снова, и так несколько раз, пока ему это не надоело. Напоследок, подняв лапу, пес выпустил горячую струю на один из углов клетки и медленно отошел в прохладную тень навеса.
Задыхаясь от злобы и вони, от звериного возмущения, лисенок упрямо стал кидаться на сетку, каждый раз опрокидываясь как попало, но собака больше не реагировала на его выходки, и, обессилев, разбитый и раздавленный болью и унижением, щенок тоже свернулся в углу и притих.
Кроме всех свалившихся бед пленника остро начал донимать голод. Он был до того сильным, что вытеснил все другие чувства, и лисенок готов был грызть ржавую сетку, чтобы хоть как-то заглушить эту жуткую страсть.
В это время хлопнула дверь, и во двор вновь вышел человек. В руке он что-то держал. Пес вскочил, завилял хвостом. Едва уловимый запах попал в нос лисенку. От него будто зашевелилось нечто в пустом его животе. Но природная гордость, переданная матерью, не позволила щенку встрепенуться. А человек уже подходил к клетке. От него шибало сложными токами запахов, один из них был особенно противным. Лисенок поймал тяжелый взгляд его выпуклых замутненных глаз и сжался, готовый защищать себя до последнего дыхания.
– Жрать, поди, хочешь, – прогрохотал человек и, открыв запор, поднял ржавый верхний лист, служащий крышей, и высыпал в клетку часть объедков, отделенных от собачьего стола.
Лисенок весь сжался от сладкого обволакивающего запаха еды, задрожал в голодном нетерпении, и даже голос человека на этот раз не испугал его, но из своего угла он не вышел и даже не шевельнулся.
– Ну-ну, держи марку, – вновь пророкотал человек. – Голод не тетка, еще руки лизать будешь.
Лисенок по интонации, по движению улавливал, что его враг не в злобе, не в возбуждении, но страх перед ним от этого не слабел, и ненависть к нему не проходила.
– Мы и не таких видали. – Человек пошел назад, ровно, без покачивания, будто покатился по широкому двору.
И после этого лисенок не встрепенулся. Он только осторожно приподнял мордочку, смакуя головокружительные запахи, идущие от набросанных объедков.
Пес тем временем управился со своей долей и, лениво цокая по утрамбованной земле когтями, подошел к клетке. Понюхав воздух, он несколько раз ткнулся мордой в сетку, но понял тщетность своих попыток и опять поднял заднюю лапу.
И это унижение стерпел лисенок, оставаясь неподвижным.
* * *
Ночь пришла темная и прохладная. Затихли звуки, притупились запахи. Едва держась на дрожащих лапах, лисенок проковылял из угла клетки к пахучим кусочкам еды и стал без разбора глотать их один за другим. Теперь его не видел ни пес, ни человек, и это облегчало и успокаивало. Почувствовав прилив сил, лисенок вновь обследовал всю клетку, теперь уже более тщательно, более спокойно. В одном месте сетка чуть-чуть отделилась от стояка, и щенок попытался зубами отогнуть ее побольше, но только поранил дёсны. С острой чуткостью прислушивался он к малейшим шорохам, доносившимся с разных сторон, но ни один из них не был ему знакомым, не успокаивал его.
Правда, раз лисенку показалось, что где-то близко проплыл родной ему запах – не то матери, не то отца, и он забегал по клетке челноком из угла в угол. Никакой силой щенок не мог понять, что с ним сталось, куда делись его дерзкие сестры и мать. Инстинкт лишь подсказывал ему, что со всеми ими случилась какая-то беда и они больше никогда не увидятся. Лисенок не мог знать, что запах, дошедший до него, был истинным. Это старый лис искал свою семью, и большой опыт не обманул зверя, привел к тому самому двору, где томился в клетке его щенок, но лис, не уверенный в этом до конца, побоялся собаки, запах которой долетал в бурьяны, густо обступившие усадьбу. Да и чем он мог помочь щенку? Стальная сетка крепка.
– Живой лисенок-то? – спросил Рыжий у Сутулого.
Они закончили скирдовку, и Рыжий, торопясь домой, залез в кузов автомашины, бросив трактор напарнику.
– Чего ему не жить? Как ни плохо, а подыхать никому неохота. – Сутулый отряхивался от пыли и сенной трухи. – Вот сейчас соскоблю в бане трудовую копоть и попробую выпустить.
– Совсем, что ли? – Рыжий покосился на него.
– Я еще не чокнутый. Не за тем добывал, чтобы вот так, за здорово живешь, выпустить. Пиратку натравлю следом. Пусть учится лис трепать.
– Он же его задавит! – не понял Рыжий.
Машина уже пылила по степи, приближаясь к деревне.
– Не задавит. Пес у меня головастый. Он маленьких не трогает, прищучит к земле, и все.
– Какая потом шкурка у этого зверя будет?
– Будет. До осени еще далеко, выправлю…
* * *
Лисенок замер, обнаружив отошедшую сетку, – широкая щель образовалась между ней и стойкой, и близко никого не было. Человек, только что отошедший в глубину ограды, наклонился там, делая свое дело, и второй был рядом с ним, а пес прятался где-то под навесом. В высокой изгороди, окружавшей двор, тоже виднелся чистый просвет. Путь к побегу был свободен. Замирая и дрожа, лисенок скользнул на землю и мягко, без оглядки ринулся к широкому проему в изгороди. Там, вдали, было светло и раздольно, там была его родная степь, его дом. Звереныш пересек улицу, выбитое скотом поле и уже совсем близко увидел кочковатую низину; еще несколько рывков – и он в безопасности. Но тут сзади послышался тугой топот, и в следующий миг жесткий удар сбил лисенка с ног. Твердые зубы, срывая шерсть и кожу, сдавили ему кости, притиснули к земле. Боль пронзила все тело лисенка. Он засучил лапами, погружаясь в густую черноту…
Очнулся лисенок в клетке на своем месте. Из дальнего угла текли аппетитные запахи разбросанной еды.
* * *
Дня через три-четыре, чуть-чуть окрепнув, лисенок вновь увидел знакомую щель и вновь ринулся к светлым далям, широко хватая пастью воздух и изо всех сил молотя лапами по земле. Но пес снова не допустил его до спасительной кочкары, снова сбил и смял, едва сдерживаясь, чтобы в один прикус не сломать зверенышу кости. Он боялся хозяина, грозные окрики которого постоянно секли пса, едва он опрокидывал лисенка.
И после этой неудачи лисенок медленно, с болью во всем тщедушном тельце, выправлялся, сгорая от злобы и бессилия. В его зверином сердце росла такая лютая ненависть к человеку, что, зная это, тот наверняка бы испугался черной ее силы.
Все это время лисенок изучал и двор, и хозяина, полагаясь на зрение, нюх и богатую звериную интуицию. Он досконально, как только это мог сделать зверь, узнал и человека, и его тихую беременную жену, и пса, и домашнюю живность, начиная курами и кончая коровой. В диком его существе отпечатывалось все с изумительной точностью и подробностями: и запахи, и цвета, и форма, и звуки, и движения…
В третий раз лисенок хитрил, вилял, прыгал зигзагами, но это его не спасло, – и в третий раз пережил он страшную опасность, жуткую боль и смертельную темноту. А на четвертый, одолев поскотину, лисенок не побежал, а повернулся навстречу вихрю собачьей погони. Пес тормознул лапами так, что пыль брызнула из-под его твердых когтей, а лисенок стал прыгать туда-сюда перед мордой собаки.
Озадаченный пес хотя и бросался за ним, слыша приказной крик хозяина, но не хватал звереныша. Лисенок хитрыми зигзагами, пятясь, подвигался все ближе и ближе к кочковатой низине и, когда уловил запах сырости, резво нырнул под жесткую осоку, между кочками, и полез дальше, в вонючую грязь, в самую гниль, подтачивающую корни кочкарника. Там, в этой тине, под большой кочкой, по уши в грязи, и затаился он, едва дыша. Щенок слушал грозные крики человека, обиженный визг пса, чавканье торопливых шагов…
Если бы хозяин не побил собаку, пес, возможно, и нашел бы лисенка, хотя тот и зарылся в грязь почти весь. Но пес был обижен, разгорячен, дезориентирован бестолковыми криками и движениями человека. С час топтались они по кочкарнику, смесили все, перепутали, и, огрев еще раз пса, человек с руганью удалился.
Глава вторая. Свобода
1
Слабое тело лисенка онемело от едкой непрогретой тины. Вонючие болотные газы чуть не доконали его. Едва-едва втягивал щенок забитыми грязью ноздрями живительный воздух и тяжело, часто дышал. Сил у него оставалось меньше и меньше, но покинуть свое надежное убежище в светлое время лисенок боялся: слишком свежо держались в нем жуткие чувства плена.
Промычали, протопали по улице коровы: стадо разбредалось по дворам. С блеяньем, бестолковой сутолокой, с дробной стукотней копыт прошло и овечье стадо. Прохладно и тихо опускались на землю сумерки. Наступало долгожданное, спасительное время для лисенка. Но слишком велик был риск, и лисенок не двигался: нужно было действовать наверняка. Туго и властно обволакивала его холодная грязь, жутко подбиралась к самой голове. Но почти невесомое тело лисенка не тонуло, в нем еще бились живые силы, сопротивляясь и холоду, и упругому сжатию.
Когда вокруг стало черно, лисенок попытался выбраться из облепившей его тины, но это ему сразу не удалось. С отдыхами, с изматывающими последние силы потугами звереныш сумел высвободить передние лапы. Упираясь ими в кочку, помогая себе зубами, он вылез из своего спасительного места, могущего оказаться и губительным. Тяжелый панцирь из грязи висел на лисенке толстым, в длину шерсти, слоем, и щенок едва его тащил. Упорно, с изнуряющей настойчивостью, уходил он в манящую даль, затемненную ночной мглой. Сзади гасли огни деревни, а впереди поднималось звездное небо. Свежие запахи потекли со всех сторон. Грязь, так нещадно облепившая лисенка, въевшаяся в его густую шерсть, стала быстро сохнуть и мало-помалу отваливаться. Радость свободы и стремление к родному дому придали щенку силы, он даже побежал легкой рысцой. Что-то быстрое мелькнуло перед ним, но лисенок успел уловить знакомый запах мыши и резко сиганул за ней. Скоро горячая кровь заполнила его грязную от тины пасть. Но было не до чистоты: голод дожимал последние силы лисенка.
Сочное поле хлебов преградило путь лисенку, и он побежал вдоль его кромки, все время сторожась. Зрение у лисиц слабоватое, и щенок ориентировался по запахам и слуху. Долго бежал он в степи, никого не встречая, и случайно или все же по каким-то признакам отыскал наконец родной курган.
Пусто и уныло было вокруг. Слабый ветер выбивал пыльцу из обнаженной земли, трепал измятые пожелтевшие бурьяны. Осторожно, с робостью обнюхивал лисенок разворошенное логово, но почти никаких запахов не обнаружил: ветер и солнце сделали свое дело, а пыль схоронила то, что когда-то было его родным местом.
Долго, до бледного рассвета, с дрожью в теле, мягко крался лисенок по искалеченному кургану, а когда окончательно убедился, что в родном логове никого не осталось и никто из его близких не приходил сюда, жалобно и тоненько заскулил. Одиноко и дико прозвучал плач щенка в пустой степи, и, побоявшись этого своего голоса, лисенок нырнул в траву.
Бежал он долго, пока небо не засветилось и трава не взмокла от росы. Тут лисенок увидел темные спокойные ивняки и скрылся в них. В глухом кусте тальника, под нависшей козырьком травой, он прилег и задремал, по-звериному тихо и чутко.
Густой свет разливался во всю широту необъятной степи, выпугивая тени из самых укромных мест. И, не удержавшись в низкой и чахлой траве, на солонцовых взгорках, в редких, не набравших полную силу хлебах, они переметнулись к сиротски разбросанным по краю далей березовым колкам и тальниковым островкам, кое-где густо, до черноты, зеленеющим в мягких впадинах, залегли под самые корни деревьев, прячась от неистовых лучей солнца.
Свет проник и в укромное убежище лисенка, упал на его всклокоченный бок, на влажный холодный нос. Щенок уловил его теплое касание и проснулся. Жутко тихо было вокруг. Ни шарканья человеческих ног о голую землю, ни собачьего повизгивания, ни людских голосов, ни других неприятных звуков не было. Даже узкие листья тальников не шелестели.
Послушав и понюхав, лисенок высунулся из своего укрытия. Кругом зелеными космами теснилась трава, высоко растопырились ветками ивняки, и небо ровно синело в далекой глубине. Низко прогнувшись, лисенок зевнул и несколько раз встряхнулся, выбивая из шерсти остатки пересохшей грязи, превратившейся в пыль.
Звери не анализируют своих поступков. Все их действия подчиняются внешним или внутренним сигналам и зависят от жизненного опыта и природного дара, называемого инстинктом.
Едва лисенок закончил свой утренний туалет, как почувствовал сосущую пустоту в желудке. И муки плена, и страхи побега, и ночные тревоги отодвинулись в глубину его несложной памяти, остро и неотвратимо остановилась она на одном: случайной охоте на мышей.
И звереныш, хоронясь в траве, мягко побежал на слабые потоки теплого воздуха, приносящие знакомые запахи хлебного поля, вспаханной земли и полыни. Именно эти запахи были там, где он ночью ловил неосторожных и сытых мышей.
Из-за последнего куста горько пахнущей молодой ивы ударил слепящий солнечный свет – так неожиданно и сильно, что лисенок отпрянул назад, в травяную густоту у корней кустарника, и уже оттуда долго глядел на распахнувшуюся перед ним степную широту, на тихие поля зеленеющих хлебов, налившихся едва заметной свинцовой синью. Ни единого мало-мальского движения не уловил он на всем открывшемся пространстве, не услышал никакого звука и побежал шустро, спокойно, придерживаясь межевой борозды.
Солнце еще не успело накалить воздух, и слабая ночная прохлада поднималась из сочных хлебов, неся с собой земляной дух, крепкий настой зарождавшихся колосьев. Ароматные эти потоки со всех сторон обтекали лисенка, и он убыстрял бег, стремясь поймать среди них один-единственный, вошедший в его кровь с самого глубокого детства. Но желанного запаха не было, и щенок, горячась от нетерпения, чуть-чуть отвернул в сторону, на жухлую, хилую травку, и резко остановился, будто натолкнувшись на невидимую преграду.
Горячо и угарно пахнуло чьей-то живой плотью. Лисенок упруго припал к самой земле, почти пополз в дразнящем нос направлении и увидел толстого желтоватого суслика, точившего какую-то травинку. Зверек был крупный, но это не остановило голодного щенка. Чутье подсказывало ему, что это добыча. Лисенок заторопился, и суслик обнаружил его своими выпуклыми, навыкате глазами, резко бросил сладкий стебель и неуклюже побежал к своей норе. Щенок во много раз был проворнее неповоротливого грызуна и схватил бы его, не будь тот так близко от норы. Частые зубки лисенка лишь хватанули за кончик хвостовой метелочки, оставив в пасти клочок жестких волос. Лапы его взрыхлили слежавшуюся глину, вынутую при рытье жилища, и щенок едва не упал, выкрутив причудливое сальто.
Нора была крутой и достаточно широкой. Весь нос звереныша вошел в нее. Сладкий для лисенка запах бил ему в ноздри мощно и беспрерывно, кружил голову и злил своей недоступностью. Щенок с ожесточением стал рыть лапами сухую землю, рвать зубами твердые края норы, но быстро выдохся и отошел в сторону, к меже.
Наплывал зной, упруго задрожал в мареве воздух. Лежа в межевой траве, звереныш заметил, как любопытный грызун высунулся из норы и долго глядел в разные стороны. Лисенок затаился, почти слившись с выгорающей травой, а недогрызенный корешок манил голодного суслика. Он осторожно вылез на глинистый бугорок подле норы, стал столбиком и снова долго озирался. Лисенок дрожал от нетерпения, охотничьего азарта, голода, но не спешил. На этот раз нужно было действовать наверняка.
Суслик с перевалкой побежал к оставленному колоску, и тут щенок кинулся не к нему наперерез, а к норе. У норы они и столкнулись. Острые зубы звереныша вцепились в жирный загривок грызуна. Придавив суслика к земле, лисенок чувствовал упругие его толчки и яростно, как когда-то в борьбе за кость, напрягся всем телом, ощущая в пасти горячую дурманящую кровь. Через несколько минут грызун затих. Облизываясь, лисенок поволок его к меже, в густую траву…
Солнце заглядывало за ершистые ряды колосящейся пшеницы, напекало голые проплешины земли, жгло зелень трав. Первыми появились мухи. Откуда они прилетели в пустую глубину степи, как нашли лисенка с его добычей – неведомо. С надоедливым зудом закружились насекомые возле морды щенка, отвлекая его и раздражая. Несколько раз лисенок клацал зубами, пытаясь поймать непрошеных гостей, но неудачно.
Потом послышался шелест сухих крыльев, и громкое «карр» резануло острый слух звереныша. Рядом, совсем близко, опустилась на землю серая ворона. Она внимательно оглядела лисенка хитрыми блестящими глазами и подошла поближе. Щенок перестал есть, напрягся: непонятная сила исходила от этой взлохмаченной птицы, и холодок страха проник в его сжавшееся сердце. А ворона подошла совсем близко, клюнула в оставшуюся часть добычи, потянула к себе. Лисенок вскочил, сиганул к вороне, но напрасно: один взмах крыльев – и ворона отскочила на несколько прыжков. Еще бросок – и опять мимо! Птица словно насмехалась над незадачливым щенком, постоянно каркала, хрипло, неприятно, и скоро еще две тени скользнули с неба на землю.
Теперь лисенку было не до еды: он отчаянно отбивался от трех разбойниц. Они не щадили не только останки суслика, но и самого щенка.
Раза два его больно клюнула в хвост самая ярая, самая толстая и взъерошенная ворона. Похоже, что она была старшей и командовала каждой атакой на лисенка.
Скоро еще несколько черных и серых ворон с торжествующим карканьем рассекли воздух над самой головой лисенка, и он бросил недоеденного суслика и побежал, увертываясь от твердых клювов. Теперь надо было спасаться самому. Со всех сторон – справа и слева, сверху и впереди – мелькали растопыренные перья вороньих крыльев, слышался скрипучий, резко бьющий в уши их крик.
Лисенок несся к тальникам, но хитрые вороны преграждали ему путь, пытаясь загнать звереныша в густую траву, где ему долго не пробежать. А выдохшегося, потерявшего силы щенка задолбить воронам было нетрудно. Лисенок тоже почувствовал смертельную опасность и повернул к родному кургану. Силе его неокрепших лап трудно было соревноваться с вороньими крыльями. Они летели играючи, трепыхались в зигзагах над щенком, и он стал выдыхаться.
Тут и открылся распластанный курган, черный, шелестящий пылью. Лисенок нырнул в одну из старых, сохранившихся нор и ушел в нее на прохладную глубину. Он притиснулся к затхлой земле и долго слышал недовольные глухие крики ворон, пока не задремал, сытый и утомленный. Во сне он снова бился в тесной клетке человека, убегал от злого пса из одного угла к другому.
2
– Ну ты и отмочил! – Рыжий осклабился. – Лисенок из-под носа убежал. Сказал бы кто – не поверил. Вот тебе и козырный пес!
– Не скалься! – Сутулый нахмурился. – Там коровы так натоптали – ноги сломаешь. Все время из этой болотинки пили, няши по колено. Видно, куда-то щенок сунулся с дури в продавленную нору, и мы его там законопатили, пока лазили…
Они сидели на скамейке подле палисадника, разомлевшие после бани, крепкого кваса. Долгий июльский день угасал, широко распластываясь жаркими отсветами по горизонту. Тихая прохлада выплывала из потайных мест, растекалась над изнеможенной зноем землей.
– Там ему и каюк пришел. – Сутулый глядел на темный островок далекой березовой рощи, одиноко стоявшей в степи.
– Сегодня обкашивал хлеба у развалин старой деревни и видел в лебеде двух лисят. – Рыжий гладил волосатую грудь, блестевшую медным отливом, широко развалив ноги в мягких тапочках. – Не иначе там где-нибудь логово есть. Бугров-то от бывших поместий не один десяток остался, и все дурманом в рост человека забиты, самое место.
– Логово еще найти надо, да и щенята сейчас подросли, могут не пойти в нору. Они теперь в этих самых бурьянах куда надежнее спрячутся. – Сутулый все хмурился, все косил взглядом куда-то вдаль. Его полуобсохшие волосы темными патлами висели вокруг крупной головы. – Да и разговоры были про тот бугор. В совете спрашивали. Если сейчас зашевелимся с бульдозером, могут застукать и догадаться – не открутишься.
– Кто меня словит? – Рыжий выпячивал грудь. – Еще не нашлись такие! Я не мытьем, так катаньем бульдозер уведу и знаю когда.
– Не гоношись! – Сутулый обернулся. – Мы этих лисят осенью переловим. Как темные ночи станут, так и крутанемся на тракторе. И лучше будет: готовые шкурки – мех что надо.
– А инспекция? – Как только дело касалось чего-нибудь щекотливого, опасного, Рыжий всегда начинал артачиться.
– Какая нам инспекция на такой махине? Врубимся куда-нибудь в кочкару или на пахоту – пусть догоняют. На любой машине нас не взять, разве что на вертушке. Но их в инспекции пока нет…
В загоне вздыхала корова, отдуваясь от переедания, егозились овцы, не поделив что-то между собой. Пес лежал у ног хозяина, медленно водил ушами, словно понимал, что речь идет о чем-то касающемся его.
Все властнее подступала прохлада, все темнее становилось небо. Звездочки, как осколки золотого зеркала, рассыпались в мутной его глубине. Короткая летняя ночь накрывала степь.
3
Лисенок очнулся ото сна поздно. В далекое пятно выходного отверстия норы струилась вечерняя мгла. Было тихо и прохладно. Осторожно, с остановками, щенок стал подвигаться вверх. Прежде чем вылезти из норы, он долго принюхивался и особенно прислушивался. Кроме легкого и редкого стрекотания кузнечиков, лисенок ничего не уловил. Серые вороны, его недавние враги, наверняка уже спали в своих плетеных гнездах или на высоких деревьях лесопосадки. Даже их прожорливые птенцы, уже выпорхнувшие из гнезд, но еще державшиеся вблизи, не издавали своих унылых и хриплых криков.
Лисенок выбрался из норы, долго оглядывал степь. Спать в норе безопасно, но тесно и неудобно, поэтому его манили кусты тальников. Терпкий их запах долетал до разрытого бугра, и звереныш затрусил в том направлении, четко слушая вечернюю степь. Жарко и вкусно пахнуло возле знакомой межи, совсем близко от ивняков, и лисенок остановился, пошел, как по шнуру, на запах, мягко, по-кошачьи ступая в жидкую травку. Впереди темнел плотный полынный кустик, и из него шел аппетитный запах. Лисенок, не разглядев никого и не услышав, прыгнул в этот куст. С суматошным, пугающим трепетом оттуда рванулись в разные стороны маленькие, еще не успевшие опериться куропатчата, обдав тугим воздухом морду звереныша. Один из птенцов, попавший под лапу лисенка, бился в отчаянных попытках, стараясь вырваться. Щенок хватанул его за теплую головку…
Сытый и отдохнувший лисенок долго бродил по окрестным полям, вдоль тальников, изучая местность, надеясь встретить кого-нибудь из своих. Но никого он больше не встретил, кроме нескольких мышей, с которыми позабавился, совершенствуя свое охотничье мастерство, да нашел еще одну старую, заброшенную лисью нору, которую исследовал на всякий случай.
Теплая ночь тихо покоилась над степью, слабо мерцая звездами, горя заревой канвой по горизонту.
На рассвете, утомившись, лисенок ушел в тальники и там, найдя укромное место, залег на отдых.
4
Разбудил его грохот. Раскаты грома били прямо над ивняками. Шквальный ветер низко стелил тальники, а из-за них, темно и грозно клубясь, надвигалась грозовая туча, зло сверкая зигзагами молний.
Щенок видел грозу, знал ее неистовую водяную силу, но тогда он прятался в сухой норе, на сухой подстилке логова. До родного кургана было не так далеко, и лисенок, выскользнув из-под сухой валежины, побежал. Ему было страшно, но какое-то внутреннее ощущение тревоги гнало его к логову. Первые капли ударили в развороченный пыльный курган, когда лисенок, выдыхаясь из сил, нырнул в знакомый, расширенный им раньше отнорок и скрылся в нем. Грохот и шум дождя остались там, наверху. Даже сильный косой ливень не пробивался через изгибы норы к тому месту, где притаился щенок.
Потянуло сыростью, холодком. Однообразный шум дождя убаюкал лисенка, он вновь задремал.
Яркое утро осветило посвежевшую, повлажневшую после грозы степь. На хлебах и травах заискрились, заиграли радужные фонарики. То капельки воды, не успевшие стечь вниз по листочкам и стебелькам, засветились в лучах взошедшего солнца, и степь празднично загорелась.
Лисенок видел все это с кургана, высунувшись из норы. Но сырость пугала его, и щенок еще долго наблюдал со своего возвышения за тем, как вставало красное большое солнце, как менялась освещенная, прошитая насквозь скользящими лучами степь, ощущал легкую теплоту, накатывающуюся оттуда, из-за горизонта, и ждал своего часа, нежась в свежей сыроватой прохладе, в первых, нежгучих, лучах светила.
Быстро навалился горячий день, исчезли разбившиеся о травы капли дождя, утекла в глубь чернозема поверхностная влага. Куропатчонок, так нежданно и нечаянно попавший лисенку на ужин, не мог утолить жажду голода, жажду роста на долгое время, и щенок вновь ощутил сосущую пустоту в желудке. Смело выбежал он на знакомую межу и долго шел ею, прислушиваясь к ленивой возне редких кузнечиков в траве, к усталому колыханию трав, к стремительному и чуткому пробегу мышей. В эти мгновения он напружинивался, дико и несуразно скакал, но все как-то неудачно. Мыши заканчивали свои ночные пиршества и лишь коротко пробегали от норки к норке в каких-то своих гнездовых хлопотах, и схватить их щенок не поспевал. И у куста полыни, подарившего лисенку птенца, не осталось и желанного духа, и звереныш свернул в хлеба, на пахучую мышиную тропинку.
Он недалеко пробежал от края поля, когда услышал тугой отдаленный рокот и сразу остановился. Страх лишил лисенка силы и движения. Он накатывался откуда-то сверху вместе с приближавшимся густым гулом. Воздух задрожал от близкого неведомого рева, мeлкo забились в сотрясении только-только набиравшие силу колосья, земля вздрогнула, что-то огромное закрыло небо.
Лисенок, весь сжавшись, упал пластом и закатил глаза. Резкий отвратительный запах заслонил дневной свет, солнце и едва не удушил звереныша. Подавляющий волю гул стал удаляться, и еще сумрачнее сделалось в онемевших хлебах, еще резче жег и раздирал ноздри неизвестный запах. Лисенок почувствовал в нем острую угрозу и неимоверным усилием приподнялся на полусогнутых, дрожащих от слабости лапах. Шатаясь, почти теряя зрение и обоняние, щенок едва-едва выбрался из повлажневшей пшеницы и увидел впереди яркий свет. Рокот вновь наплывал сверху, теперь уже с обратной стороны, но лисенок лишился чувства страха, он плелся и плелся вперед, к яркой полосе света, резко очерченной впереди, и дошел до нее. Судороги свели его ослабевшие лапы. Лисенок упал, его стало рвать, жестоко и тяжело.
5
В чувство лисенка привел сильный удар в нос, до того остро-болезненный, что слезы брызнули из глаз щенка. Он заскулил, заюлил на траве, пытаясь подняться. Злое и подлое карканье раздалось вблизи. Лисенок увидел двух ворон, внимательно следивших за ним. Ярость охватила звереныша. Он кинулся на ближнюю обидчицу с такой прытью, что едва не ухватил ее за хвост. Вороны взлетели с испуганным криком и стали кружить над лисенком.
Небо светилось, ослепленное солнцем, и страшный рев едва-едва доносился откуда-то, но запах въедливо тек со стороны хлебов, и лисенок, чувствуя слабость, побежал к тальникам, густо зеленеющим вдали. Вновь горячо и судорожно заныл желудок, прося пищи, но даже кузнечиков не было видно. Ядовитый запах забивал ноздри, сжигал обоняние. Только в кустах лисенок остановился и огляделся. Здесь все было как прежде. Даже злого яда не ощущалось. Он стал ловить в траве прытких зеленых кузнечиков, но чувство голода не проходило, и звереныш убегал все дальше и дальше по кустам, пока не вышел на другую их сторону. Вдали он увидел деревню, из которой когда-то убежал, и повернул навстречу солнцу. Возле старой пустоши лисенок наткнулся на целый мышиный выводок и долго охотился на них, пока мало-мальски не утолил голод.
Зной пузырился над степью дрожащим маревом, гнул друг к другу тонкую жесткую, как проволока, травку, выпивал из земли последние соки. Огибая все еще вонючее поле, лисенок уловил знакомый сладкий запах куропаток и резко свернул на него. Снова крался он, дрожал в охотничьем азарте, стелился по траве, выжидая момента, но не ударили трепетным всплеском крыльев ошалевшие от ужаса куропатчата, не охмелили жарким запахом живого тела. Вразброс лежали они на пожухлой траве, растопырив крылья, вывернув в агонии головки, холодные, недвижимые. Лисенок цапанул ближнего зубами, но что-то насторожило его. Дурной запах брызнул из внутренностей подохшего от яда куропатчонка. Лисенок отпрянул в сторону, зацепил еще одного – и опять пахнуло на него тленом, злом. И еще, и еще… Прижав уши, звереныш попятился и скачками ринулся в спасительные тальники. Туда не дошел ядовитый туман, там было еще прохладно и свежо.
6
На другой день лисенок услышал у тальников людские голоса и встревожился. Что-то рокотало и гудело там, на краю, едкие запахи натягивало оттуда. Выскользнув из своего укромного места под валежиной, лисенок стал красться к противоположной стороне ивняков и едва не натолкнулся на людей. Молча и дружно махали они чем-то, сваливая траву. Звереныш шарахнулся назад, но и там были люди.
Пометавшись по ивнякам с края на край, он вновь спрятался в свое логово и весь жаркий день таился там, страшась людских голосов, рокота моторов, пугающих запахов. Да и голод донимал щенка. Растущий его организм требовал много добротной пищи.
К вечеру, когда все стихло, лисенок пробрался на край тальников и долго с удивлением разглядывал, обслушивал и обнюхивал зеленые валы скошенных трав. Тревога не покидала его ни на минуту с той самой поры, как вокруг ивняков заговорили люди. Лисенок решил уходить: раз люди появились так близко, значит, рано или поздно причинят ему зло. Еще светило солнце, еще далеко просматривалась степь, еще было опасно, но звереныш потрусил от тальников. Вначале он прятался за валки скошенных трав, потом нырнул к меже. Бурьяны вдоль нее посохли, но прятаться за ними было можно. Злой запах почти утих, хотя щенок все же улавливал его.
Обогнув хлебное поле, лисенок выскочил на солонцовый бугор и остановился. Новые запахи и новые звуки долетели до него, а далеко внизу что-то искрилось на солнце. Не ведая, что это, страшась нового и все же подгоняемый любопытством, щенок вскоре достиг озерных зарослей. Густо пахло тиной, теплой водой и новыми травами. Лисенок увидел прыгнувшую перед ним лягушку и без осторожности сразу поймал ее. И еще один тревожный запах долетел до него, напоминающий сладкий дух куропатчонка. Лисенок потянулся в сырость, в рогозник, но сидевшие там в тени утята шустро зашлепали перепончатыми лапами по мелководью и скрылись в камышах. Далеко в воду звереныш лезть побоялся.
Озеро со своим обилием запахов, густыми зарослями ошеломило его и привлекло. Для лисенка начиналась новая жизнь.
Глава третья. Одиночество
1
Весь август, теплый и тихий, лисенок жил удивительно сытой и спокойной жизнью. В густых тростниках у него не было врагов и даже соперников. Люди появлялись на озере редко, а обилие лягушек, насекомых и водяных крыс облегчало охоту. Нередко зверенышу удавалось поймать ослабевшего или отставшего утенка, и тогда он вовсе целыми днями спал в своем новом логове, находившемся в старых ломких камышах, нависших козырьком над мягкой болотной травой и защищающих лёжку даже от дождя…
Страшный грохот подбросил лисенка в сухом логове. Он высунулся из-под камыша и стал усиленно приглядываться и принюхиваться. Вновь оглушительно треснуло где-то не так далеко: раз, другой… Звереныш, всем телом колотясь от страха, забился еще глубже в свое убежище, под самые гнилые корни старого камыша, и сидел там, дрожа и лязгая зубами. Он не мог понять, что это охотники стреляют на озере уток: начался охотничий сезон и пришел конец тихой жизни.
С темнотой утихла охота, успокоилось озеро, и людские голоса поутихли. Лисенок выбрался из своего убежища и с величайшей осторожностью стал уходить от опасного места. Он не узнал знакомого пшеничного поля. Оно было скошено. Пахло хлебом и мышами, и, забыв про грохот, про озеро, лисенок начал охотиться на грызунов. Молочные зубы у него стали выпадать, и десны болезненно саднили, но звереныш уже сильно и ловко управлялся со своими жертвами.
Степь светилась вспыхивающими по всему пространству огнями, глухо рокотала от уборочных машин, но лисенок теперь не так боялся этого гула, чувствуя свою силу, свой опыт. Спать он ушел в знакомые, изученные до каждой кочки ивняки, тихие, сухие, остро пахнущие увядающими листьями и сеном.
2
Потемнели, похолодали ночи. Свежее и прозрачнее стал воздух. Мыши, готовясь к осенним невзгодам, к недалекой зиме, ушли в своих хлопотах глубоко в норы, и ловить их становилось труднее и труднее, а суслики и вовсе почти не показывались наружу: у них началась спячка.
У лисенка окрепли настоящие зубы, и он стал чаще и чаще наведываться к озеру. Нередко находил он там подранков, ушедших от охотников, битых и потерянных в густых тростниках уток и вдоволь насыщался.
Здоровая еда и время делали свое дело: из поджарого всклокоченного щенка лисенок превращался в пушистого крупного лиса. По хребту и лопаткам пролегла у него красная, почти алая, полоса, бока порыжели, потемнели лапы, грудь украсилась белым пятном. Хитрым, осторожным и сильным вырос красный лис. Но он не знал про эти превращения, не знал, что шелковистая его шкурка высоко ценится у людей.
Однажды лис слишком долго выслеживал и ловил крупного крякового селезня, лишь слегка задетого выстрелом, и пока расправлялся с ним, пока лакал озерную воду после сытного завтрака, небо засветилось чистым рассветом.
Красный лис не решался оставаться в озере, где почти каждый день гремели выстрелы, и заспешил в заветные тальники. Лабиринты прогалин между зарослями камыша он угадывал чутьем и старался двигаться через них, потому что тростниками бежать было куда труднее, да и шумели они, лишали главного – слуха, и не видно было сквозь них.
У самого берега лис заметил какое-то подозрительное движение и приостановился. Ветерок тянул с озера, и никаких опасных запахов зверь не улавливал. Тут зажегся слабый свет, пополз по береговой няше, упал на кромку камыша и блеснул в глазах лиса. Зверь не успел кинуться в траву, чуть-чуть промедлив из-за любопытства, и яркая вспышка ослепительно полыхнула впереди, грохот разорвал утренние сумерки, и что-то колюче-горячее чиркнуло по спине лиса, зацепило ухо. Вторая вспышка и грохот пронеслись ему вслед. Защелкало, зашелестело по сухим камышам, и все смолкло. Лис, уловив в последний момент ненавистный ему запах человека, понесся изо всех сил в серую степную муть.
3
Зачастили дожди, подмокла земля, стало неуютно и сыро в глухих осенних тальниках, и красный лис на время стал хорониться в знакомой заброшенной норе. Там было тесно и жестко, но сухо и спокойно. По утрам выстаивались холода, схватывали влажную землю. В такое время все труднее и труднее было лису наловить на пропитание мышей или найти подранка: охота отходила, и редко теперь гремели выстрелы на озере. Больше всего и удачнее лис промышлял возле соломенных куч, и целыми ночами петлял он возле них, обходя почти все огромное поле. Рядом, через проселочную дорогу, чернела вывороченной землей пахота, и там иногда в мягком черноземе удавалось зверю разрыть мышиное гнездо.
Вызвездило. Глубоко и тихо спала степь. Красный лис медленно трусил вдоль старой межи, прислушиваясь к малейшему шороху или писку. Далеко впереди заскользил по черной дороге долгий свет, стал приближаться. Он заслонил от зверя все пространство, причудливо изменил цвета, ориентиры. Лис почувствовал опасность и рванулся в сторону ивняков. Но свет полосонул поперек его хода, отрезая путь в спасительные тальники. Зверь стал отворачивать от яркой движущейся полосы, устремляясь в степь, но свет неумолимо гнался за ним, и рокот мотора приближался. Красный лис стал крутить зигзаги, кидаясь то влево, то вправо, страшась своей тени, длинных световых сполохов, но и это не помогло: раздался грохот, совсем рядом прошелестела дробь, секанула по траве. И тут уставшие лапы зверя утонули в мягкой пахоте. Совсем случайно он вымахал на обработанную землю, бежать по которой стало еще труднее. Но страшный свет вдруг стал блекнуть, уходить в темноту в своей неподвижности. Лис, задыхаясь, едва прыгая, все дальше удалялся от опасного места. Еще один урок он усвоил за нелегкую жизнь: его злейший враг почему-то боялся пахоты.
Забравшись в свою нору, лис крепко уснул, вздрагивая и тихо взлаивая во сне. С тех пор, завидев в степи свет, красный лис без промедления убегал на пахоту.
4
Тяжелый тягач мягко катился по степи, слегка покачиваясь. Темная ночь, набравшая полную силу, перевалившая свою середину, тихо отступала от яркого света тракторных фар.
– Сперва вокруг озера крутанемся, – предлагал Сутулый, – там я прозевал лисицу, потом тальники проутюжим, а уж после к развалинам старой деревни двинем. – Он шевельнул самозарядным ружьем и выбросил из кабины окурок. – Кого-нибудь да зацепим. Не может быть, чтобы везде пусто было.
– А чего удивляться? – Рыжий уверенно вел трактор-тягач, держа «баранку» одной рукой. – Сейчас пропасть сколько всяких джипов по степям катается – всё подряд чистят: от мало-мальской птички до любого зверя.
Сутулый слушал его с простодушием опытного, наперед все знающего человека.
– Время такое, что резвиться надо. Вот-вот ни зайчонка, ни лисицы не увидишь, утки паршивой и то мало стало. Так хоть повеселимся напоследок. А зверье одним сердобольем все равно не спасешь…
У далекой границы света и теней блеснули две точки, два холодных огонька.
– Лиса! – Сутулый подтолкнул рулевого под бок. – Только спокойно, не упусти из виду!
Трактор зло рыкнул и упорно, как настойчивый хищник, устремился в погоню. Скоро в теряющем силу свете, на самых дальних его границах, стало видно мечущегося зверя.
– На пахоту пошел! – Сутулый нервничал. – Хитер, гад!
– Не важно. – Рыжий спокойно крутил «баранку» тягача. – Нам что степь, что пахота, что кочки – долго не надергается. Язык высунет и ляжет.
– Держи, держи пока расстояние!..
Трактор, сдавливая чернозем огромными колесами, пошел по взрыхленной земле еще мягче, еще спокойнее, не сбавляя скорости, с той же настойчивостью, с тем же упорством. Заметно было, что зверь теряет силы, медленнее и медленнее бросается в свои замысловатые зигзаги и с каждой минутой становится ближе и ближе.
– Доходит! – Рыжий усмехнулся. – Готовь свою пятизарядку.
– «Пушка» всегда готова, может, и стрелять не придется, чтобы шкуру не дырявить. Я попробую палкой, зря, что ли, батожок приготовил.
Красный лис метался теперь в свете фар совсем близко. Видно было, как он вязнет в рыхлой земле, как из последних сил распластывается в изнурительном беге.
– Стрелял бы, – недовольно буркнул Рыжий, – чего зверя мучить.
– Отмучается скоро. Вот дождусь, когда сядет или ляжет, так и пойду забирать.
Пахота кончилась. Рваные плешины солонцов забелели по сторонам. Зверь чуть-чуть прибавил ходу, но и Рыжий поддал газу мощному мотору, и расстояние между трактором и загнанным лисом не увеличилось.
– Еще минут пять – и всё!
– Там тальники, не ушел бы, – буркнул Рыжий сквозь зубы.
– Не дотянет…
И вдруг, почти в один миг, зверь исчез. Исчез на глазах, в ярком свете мощных фар.
– Занорился! – выкрикнул Сутулый. – Тормози!
Они долго стояли возле широкого темного отверстия, круто уходящего под старый межевой столбик.
– Вот паскуда! – выругался Сутулый. – Ушел! Из сумки ушел! Я и не знал, что тут нора есть!
– Я тебе говорил – стреляй! Так нет, шкуру пожалел, а ее еще содрать надо…
А красный лис забился в самый дальний край своей запасной норы и слышал, как стучит запаленное в беге сердце, и этот звук, отдаваясь по сухой земле, ощущался всем обессиленным телом.
5
Ранним, удивительно чистым утром красный лис вволю натешился отяжелевшими к зиме мышами, долго и упорно выискивая их под слежавшимися кучками соломы. Он уже направился на лёжку, когда услышал грустный гусиный гогот и, увидев птиц, сунулся к соломе, прячась под ее ершистую стенку.
Дикие гуси снижались на эту же стерню совсем близко. Лис видел их белые, в пятнах подгрудья, вытянутые лапы, круто изогнутые шеи. Шум от их крыльев на какое-то время заполнил все немое пространство, и в тревожной радости затрепыхалось сердце зверя. Гуси – это не только добыча, но и живые существа, такие же, как и он, дикие, вольные.
Уже много дней лис мотался по степи в тоскливом одиночестве и, если бы не мыши, пропал бы с голоду или пошел промышлять в деревню, где рано или поздно не выдержал бы соперничества с человеком и погиб.
Успокоившись, гуси стали кормиться, склевывая натерянные при жатве зерна. Они широко разбрелись по полю, но сторожевой гусь постоянно оглядывал пространство своими небольшими, но удивительно зоркими глазами.
Лисицы не могут долго выжидать добычу да и не приспособлены к быстрому и мгновенному нападению. Поэтому красный лис стал медленно подползать к птицам. Особенно привлекал его внимание один крупный гусь с почти белой грудью, державшийся чуть-чуть на отшибе. Но, как ни осторожничал лис, зоркий сторожевик заметил крадущегося зверя и тревожно загоготал. Стая дружно снялась, снова заполнив воздух хлопаньем крыльев и гоготом, и перелетела на другую сторону поля. Лис убедился, что эта добыча ему не по зубам, и медленно побежал к своим заветным кустам.
Ночью лис наткнулся на свежий запах крови и по нему нашел еще не успевшего закоченеть гуся-подранка: вечером на поле была азартная и разгульная охота.
6
Сытый и довольный, заснул красный лис в тальниковой чащобе, выбрав себе мягкое укромное место. Он и не подозревал, какая опасность обрушится на него с новой, неизвестной, неиспытанной силой.
Сон унес его в далекие летние дни, во двор к человеку, к злому псу, и грохот лая разбудил лиса, и не просто разбудил: он вскочил как ошпаренный. Но лай был явным, реальным, близким и громким. Лис метнулся в глубь кустов, стараясь уйти от него плотной чащей, но лай неотступно преследовал его. Скоро блуждающий ветерок донес до зверя острый запах собаки, а потом и человека. Лис заметался по ивнякам, кружа в разных направлениях и стараясь запутать свой ход, сбить гончего пса с толку, но все было напрасно: собака постоянно отыскивала его по горячему, густо пахнущему следу и гнала, отрезая путь в заросли, на хозяина, затаившегося или перемещающегося где-то по опушкам открытых полянок.
Лис то улавливал его запах, то терял и тогда вовсе шалел от страха, вертел петли, рискуя попасть в зубы собаки. Силы у него были не бесконечны, и он был явно слабее, чем откормленный, вылежавшийся в теплом и уютном дворе пес, и дальше играть в прятки становилось опасно. Определив по запаху направление, где затаился охотник, красный лис пошел напролом в противоположную сторону. Напрасно собака старалась отрезать ему путь. Крепкие кусты все же ей мешали, а лис, зная все тайные лазы, уходил. Зверь не мог прикинуть, хватит ли у него сил оторваться от пса, чтобы добежать до своей спасительной норы. Все дикое нутро лиса восстало против смертельной опасности, и выбора у него не было.
Из последних сил понесся он в степь прямым, самым коротким путем, и собака, не переставая гавкать, выпуталась из чащобы и резво кинулась следом. С каждой минутой расстояние между ними сокращалось. Лис уже слышал нетерпеливое повизгивание пса, хриплое его дыхание, и это пугало и подстегивало зверя, чудом держало в запале последние его силы. Совсем, совсем близко была собака, даже запах ее разгоряченного тела улавливал красный лис, но и спасительница нора открылась перед ним темным широким зевом, и с ходу, с разгона нырнул зверь в нее, как ныряют в распахнутые двери. Злобный яростный лай глухо раздавался наверху, а лис вновь съежился в своем тесном убежище и слушал тугие удары своего сердца.
* * *
Глубокой ночью лис подался наружу и уловил какой-то сторонний запах, наплывающий откуда-то сверху. Это насторожило зверя. Сантиметр за сантиметром он стал изучать землю вокруг выхода своим чутким носом и ощутил ее сыпучую рыхлость в одном месте и слабый опасный дух через эту пористость. Осторожно выгибаясь, лис протащил тело над этим местом и выбрался наружу. Острый его слух не уловил никаких подозрительных звуков, но вдруг что-то щелкнуло сзади, цепануло за волочившийся хвост. Лис подпрыгнул от неожиданности и ощутил какую-то тяжесть на хвосте. Что-то там прицепилось за длинную шерсть, так как боли зверь не почувствовал. Лис дернулся туда-сюда, мотнул хвостом, и тяжесть оторвалась, с лязгом отлетела в сторону. Зверь постоял, слушая, понюхал воздух, но никакого движения не было заметно и опасных запахов не доносилось. Из любопытства лис стал подкрадываться к тому месту, где лязгнула неизвестная ему тяжесть, и почуял противный, знакомый еще по клетке запах железа. В траве лежал двухпружинный капкан с цепочкой. Охотник не смирился с тем, что упустил зверя из тальников, и приготовил злой сюрприз.
7
Снег пошел днем, мягкий, пушистый и тихий. Красный лис, хоронясь в береговых камышах озера, услышал слабое шелестение в сухих стеблях и поднял остромордую и остроухую голову. Он долго и настороженно глядел на летящие из недосягаемой выси белые хлопья, лениво перегоняющие друг друга, и нюхал сырой холодный воздух. Черный нос его подергивался, желтые глаза влажно блестели. Не уловив никакой опасности, зверь снова скрутился в калачик и задремал. Однообразное шептание трущихся друг о друга и камыш снежинок убаюкивало, и лис проспал почти весь день.
Он проснулся от наступившей вдруг тишины, терпкой холодной свежести и блеска далеких лучей закатного солнца. Бело и спокойно было вокруг. Красный лис поднялся с нагретого сухого места, потянулся, прогибаясь, и зевнул. Вмиг накатилось чувство голода. Зверь выпрыгнул из своего укрытия, с удивлением ощутив мягкий приятно-холодный снег под шершавыми подушечками лап, и оглянулся. Ровные ямки следов оставались за ним, точно копируя все повороты, ход и остановы лиса. Это насторожило зверя. Он долго нюхал и разглядывал свой след, но, понимая его опасность, ничего не мог поделать: след шел за ним, как тень.
… Все дни, которые лис провел на озере, спасаясь от своих врагов, выгнавших его и из зарослей тальника, и из логова, и из запасной норы, он промышлял в застывших камышах, отыскивая больных, раненых и нелётных птиц. Два раза ему удалось прихватить на льду зазевавшихся ондатр, слепо глазеющих у отдушины на изменившееся озеро. Увертываясь от острых резцов обороняющегося грызуна и получив несколько неопасных ранок на морде, лис одерживал верх и сытно наедался.
На запорошенном льду плёса лис издали заметил голубеющую тенями цепочку чьих-то следов и, подбежав к ней, почуял свежий утиный запах. Найти добычу по видимому и пахнущему следу не составило труда. Рванувшийся из-под жухлой осоки селезень с перебитым когда-то крылом, исхудавший, слабый, лишь отчаянно закрякал и тут же забился в агонии, пятная кровью свежий снег.
8
Еще раза два густо валил из низкого непроницаемого неба пушистый снег, а потом завертела поземка, крепко придавил мороз. На огромном пустом озере стало неуютно и голодно. Лис вновь вернулся в тальниковые заросли.
Сперва он услышал крик человека, громкий, неосторожный, а потом и грохот выстрела и вскочил. Под валежником, затянутым усохшей травой и придавленным сверху снегом, темным пятном парила нагретая лёжка. Крики доносились с дальнего конца ивняков и медленно нарастали. Прежде чем уйти от заветного места, красный лис с минуту слушал людские переклики, причудливо изменяющиеся в пустых ивняках, нюхал холодный неподвижный воздух, а потом тихо, крадучись, тронулся в другую сторону, стараясь пролезать сквозь самые густые переплетения веток, по недоступной даже косарям травяной ветоши, уцелевшей среди кочек и старых тальниковых корней.
Пространство открылось перед ним глубоко и прозрачно, и лис остановился перед крайними кустами. Ему показалось, что на опушке появился какой-то новый, невидимый раньше бугорок. Зрительная память зверя с удивительной точностью и ясностью хранила вид этой стороны кустов, покатое поле, далекие соломенные кучки…
Крики перехлестывались в ивняках, еще один выстрел грохнул там раскатисто и сердито. Лис переместился к одинокому кусту, стоящему почти на самой опушке, и уловил какое-то слабое, едва заметное движение у подозрительного бугорка. Чувство опасности ярко полыхнуло в зверином сознании. Красный лис метнулся в сторону и уже задним зрением успел увидеть в короткий миг вскочившего в стойку человека – бугорок оказался охотником в белом одеянии. Выстрел хлестанул по кустам горячей дробью, но было поздно: лис уже нырнул в чащобу, стал уходить между стрелками и загонщиками. Но этого никто не мог видеть в гуще кустов. И азартнее, веселее забились в холодных ивняках горячие голоса.
Красный лис вновь выскользнул на опушку. Далеко справа двигался в его сторону человек и кричал, заявляя о себе, слева, тоже не близко, опять возвышался коварный бугорок. Зверь теперь видел и ту и другую опасность. Впереди было пусто и свободно. Красный лис сиганул из леса и, не останавливаясь, на махах пошел в сторону озера. Два далеких бесприцельных выстрела прокатились ему вслед, но они не причинили зверю вреда. Со страхом, с горячим напором ушел красный лис в ломкие камыши и почти пересек их, не останавливаясь…
9
Охотником, стрелявшим в красного лиса, был Сутулый. Он подождал, пока подойдет напарник, двигающийся по опушке тальников, и махнул рукой другим загонщикам, приглашая к себе.
– Заметил! – объяснил Сутулый свою неудачу. – Только чуть-чуть ружье передвинул, чтобы удобнее стрелять, и он маханул в кусты. Пока вскидывал «пушку» да целился, его и не видно стало. Так, с досады, рубанул вслед.
Рыжий утирал красное и влажное от натуги лицо, щерился, не то злясь, не то чему-то радуясь.
– Будто первый раз лису видишь, невтерпеж стало.
– Это наверняка тот самый, который осенью от нас ушел и после тут фокусничал. Следов других нету…
Они, щурясь, глядели в степную пустоту. Мертво и тихо было вокруг.
– Мы тогда, по осени, четырех взяли. Один ушел. Там следы есть и тут, и все с тем же рисунком.
– Теперь в озеро дунет: другого выбора нет. – Рыжий отдыхал от тяжелого хода через кусты, стоял расслабившись.
– Там сейчас ему делать нечего: ни пожрать, ни поспать. Скорее всего, к дальней роще пойдет. Сюда теперь он долго не вернется.
– Грамотный стал! – Рыжий глядел, как, не торопясь, приближались их товарищи по охоте. – Загоном этого зверя не больно возьмешь.
– Все равно я его добуду! – Сутулый в сердцах пнул рыхлый бугорок снега, нагребенный для маскировки. – Падаль вывезу, капканы расставлю, тогда поглядим, кто кого обхитрит.
– Теперь куда? – Рыжий не разделил его заверений.
– Домой – отохотились. Тут до соседнего района пустыня.
– Надо цеплять за трактор тележку – и туда. Зайцев хотя погоняем.
– И там негусто: своих стрелков хоть отбавляй…
Глава четвертая. Новая жизнь
1
Почти весь короткий зимний день красный лис передвигался на север степи, к лесным колкам, прячась в межевых бурьянах, за кучками соломы с тяжелыми снежными шапками, в редких одиночных кустиках ивняка, кое-где попадающихся на его пути, одновременно охотясь на мышей, с трудом раскапывая плотный снег и с невероятными усилиями добывая одиночных грызунов.
На закате солнца лис добрался до первых березовых рощ, заснеженных, тихих, густо усыпанных куржаком. В отличие от тальников они были гораздо выше и светлее. Какая-то птичка одиноко и тоненько пропищала в глубине леса, да на незнакомые, заманчиво пахнущие следы наткнулся зверь на опушке плотного осинника. С наслаждением вдыхая аппетитный запах едва живых следов, лис долго кружил по ним, запутываясь больше и больше, многократно пересекая и свои и чужие стежки. Совсем неожиданно из-за толстой колодины вынырнул крупный белый зверек и метнулся в сторону, легко пошел по рыхлому и глубокому снегу, словно покатился. Лис рванулся за ним, чувствуя желанную добычу. И близко вроде мелькал среди деревьев беляк, но попробуй возьми его! Лис гибко вертелся: прыгал, делал сальто, несколько раз едва не ударился о березовые комли, но зайца словить не смог. Заколдованным белым шаром катался тот между деревьями, молодыми порослями, и лис, не имея опыта, выдохся, упал на сугроб и долго хватал горячей пастью слащавый снег. Он понял, что нового зверя так просто не взять – проворен он и хитер.
Отлежавшись, лис не стал больше искать зайца, а побежал дальше, в другой лес. Ему хотелось узнать как можно больше о новых местах, найти подходящее место для лёжки. С чуткой осторожностью пробирался лис затененными опушками, мелким подлеском и в одном из колков почуял знакомый куропаточий запах, доносившийся откуда-то из-под снега. Зверь сбавил бег, пошел пружинисто, мягко. Впереди чернели два провала округлых лунок. Лис подкрался к одному из них совсем близко, сунул внутрь морду: что-то мягко толкнуло его во влажный кончик носа, сладким теплом ударило в широкие ноздри, и в тот же миг фонтаном брызнул перед мордой зверя снег, с треском раскололся стылый воздух, и длинная черная птица свечой пошла вверх. Лис не ожидал этого и потерял дорогие мгновения. Когда он распластался в широком прыжке, тетерев был уже в недосягаемой отдаленности. Грохот тугих крыльев разбудил и вторую птицу, и она с тревожным квохтаньем унеслась за деревья. Все стихло так быстро, что лис в растерянности обнюхивал глубокие, еще теплые в холодном снегу лунки. Он стал кружить от леса к лесу, надеясь найти другие тетеревиные схоронки, но его повсюду встречала пустота. Здесь, на стыке лесостепи и степи, тетеревов было мало. Только шустрого зайчишку снова увидел лис издали, но уже не побежал за ним.
Далеко впереди чернели густотой ивняковые заросли, и лис по привычке побрел к ним, надеясь найти там подходящее для лёжки место. Неожиданно поперек его хода легла ровная стежка чьих-то неглубоких следов. Зверь ткнулся в них носом и уловил лисий запах. Но это был чужой след. Радость и оторопь встряхнули лиса, ведь ему не приходилось встречать сородичей с самого щенячьего возраста. Легко, с тревожным сердцем, побежал он по следу, определив нужное направление. След вел как раз в те кусты, куда лис направлялся в поисках дневки. Угрюмо и темно громоздились они под высоким березняком, разделяясь неширокими разводами чистинок, будылья каких-то трав плотно чернели вокруг.
Лис не успел обогнуть несуразную, засыпанную снегом кучку валежника, как на ней вырос крупный зверь. Он оскалился в злом шипении и угрожающе захрипел. Красный лис остановился. По запаху и другим признакам он определил, что перед ним старый и сильный самец и приближаться к нему небезопасно. Лис, прижимаясь к снегу, отвернул в сторону и пошел, нехотя оглядываясь. Незнакомец стоял на кучке валежника в той же неприветливой позе, готовый в любой момент броситься в драку.
Свернув на прогалину, красный лис уткнулся в сплошную поросль ивняка и остановился. Место было тихое и надежно укрытое. Бежать дальше ему не хотелось: каким ни злым был встреченный сородич, а вдвоем все безопаснее, все веселее. Утоптав снег на бугорке, среди старой травы, красный лис лег и затаился.
* * *
Перед рассветом он услышал близкий шелест снега и вскочил. Темным пятном мелькнул на прогалине уходящий зверь. По запаху лис узнал в нем своего нового знакомого. Не упуская его из виду, держась пахучего хода, красный лис побежал следом. Густыми опушками, узкими полосами уцелевших кое-где бурьянов двигался старый лисовин на край степи – туда, где снегу поменьше, а мышей побольше. Красный лис не имел достаточного жизненного опыта и не знал, что в лесах, на узких хлебных полосках, заваленных сугробами, добывать пропитание куда труднее, чем на степных пашнях, а порой и невозможно.
Первое обширное поле стало местом их охоты. Держась друг от друга на почтительном расстоянии, звери долго, до самого ясного утра, рыли снег и добывали мышей, которых было негусто. С восходом солнца они ушли назад, в леса.
* * *
Через несколько дней, поутру, старый лисовин выгнал из сугроба беляка и побежал за ним, тихо взлаивая. Красный лис остановился, слушая его голос, а потом пошел кругом, навстречу гону.
Заяц, сосредоточив все внимание на преследователе, не сразу заметил выскочившего ему навстречу лиса, а когда увидел – было поздно. Жуткий плач беляка разбудил тишину предутреннего леса, но из зубов сильного зверя не вырваться. Подоспел и старый лисовин, и вдвоем они придавили неосторожного зайца.
Долго и зло тявкал красный лис после того, как старик отогнал его от добычи, больно кусая за бока. Лисы артелью не охотятся, не то что волки, добычу не делят, а то, что случилось, бывает редко. Мало что досталось от зайца красному лису, но и объедки подкрепили его силы.
2
Крик раздался, как гром среди ясного неба. Лис вскочил и завертелся на месте, определяя, откуда доносятся громкие голоса его злейших врагов. А старый лисовин уже уходил по просеке в сторону густой опушки леса. По привычке, выработанной за несколько дней совместной жизни, красный лис побежал следом, держась на определенном расстоянии.
Лес дрожал и сыпал куржаком от лихого гиканья и холостых выстрелов, и всё, что было в нем, – два лиса, один старый, очень хитрый заяц, два тетерева, дятел и четыре снегиря, – всё летело от этого крика прочь, в страхе, в молчаливом сосредоточении, каждый спасая свое единственно дорогое, что имел, – жизнь.
Красный лис видел, как старик, выметнувшись к самой опушке, спрятался за куст ивняка и стал наблюдать из-за него за широкой поляной, тихо лежащей между двумя лесками. Ни единого, мало-мальски подозрительного изменения не было на ней, ни звука, ни движения. Красный лис тоже остановился, выжидая.
Крики приближались, колотились в чутких ушных раковинах зверей, подстегивали, торопили. Еще выстрел прогремел сзади.
Старый лисовин метнулся на поляну, пошел целиной, взламывая снег. Видно было, как белые фонтанчики взметываются из-под его лап. И только-только сдвинулся красный лис с места, как что-то шевельнулось в глубине поляны, белый силуэт вырос на ней, и хлесткий выстрел опрокинул старого лисовина. Он перевернулся, и тяжелый его хвост заколотился на снегу.
Красный лис тормознул так, что едва не кувыркнулся, и тут же сиганул в кусты. Ему казалось, что гибель надвигается отовсюду: и сзади, и спереди, и слева, и справа, и сверху. Совсем как летом, в хлебах, зверь почти пополз чащобой, стараясь прятаться в пустотах, образованных снежными сводами, и чутко слушая людские голоса. Один из загонщиков шел прямо на него, и лис полуползком стал удаляться в сторону другого, кричащего в середине леса.
Хоронясь за снежные заносы, тальниковые завалы и кусты, зверь подвергался смертельной опасности: в любой момент его мог заметить кто-нибудь из охотников, а от картечи не убежишь. Но лису везло и на этот раз: маневрируя хитрым образом, он пропустил мимо себя, в недалекой близости, двух смежных загонщиков и, когда те удалились, пошел скорым ходом в противоположную сторону. Возле опушки зверь приостановился, долго разглядывал полянку за лесом, слушал отдаленные голоса людей и, ничего не заметив и не услышав, прошмыгнул в другой колок, смело пересекая глубокие лыжные борозды.
3
Жизнь в лесу оказалась не лучше, чем в степи. Несколько раз попадал красный лис в облавные охоты и спасался только тем, что всегда уходил между загонщиками, чутко прислушиваясь к ним и прячась в тальниковых валежниках, и с пропитанием было туго: дичь почти не водилась в березово-осиновых ределях, мыши ходили мало, да еще и под глубокими снегами.
Дни стали солнечнее, теплее, и зверя потянуло назад, в родную степь. В тихое ядреное утро, когда небо только-только стало тлеть узкой полоской, красный лис двинулся в путь знакомыми местами. Долго, с настойчивой осторожностью, обходил он заветные тальники, но не остался в них, а ушел на поле. Заметив следы, люди могли вновь организовать облавную охоту, понять его хитрости.
Длинный, до яркого неба, ряд соломенных куч, придавленных снегом, глубоко сидел в затвердевших сугробах, и лис долго рылся под ними, вылавливая рыжих и серых мышей. Одна кучка, удобно уложенная копнителем, легко расслаивалась и была рыхловатой, сухой. Лис сунулся в нее и нашел это место очень удобным для лёжки. Он повернулся мордой к краю кучки, чтобы видеть и слышать, что делается в немой степи, и залег. Далеко плавился в накатившемся на степь солнце синеющий снег, играл в пространстве зыбкий воздух, и, кроме него, никто и ничто не двигалось вокруг, и никакая пичуга не нарушала трепетной этой тишины, ни полетом, ни голосом.
С этого дня лис перестал делать далекие переходы, интересоваться ивняками, межевыми отвалами, полынными плешинами среди солонцов и даже на родной курган не сбегал. Вся его жизнь сосредоточилась в квадрате одного поля с тремя рядами соломенных куч.
Но дальше – больше что-то беспокоило зверя, тянуло в даль дальнюю, в неизвестные места, к соплеменникам, и лис подолгу стал сидеть у своей кучки и до слёз в глазах вглядываться в необъятное заснеженное пространство.
4
Этот крик, далекий, едва уловимый, смахивающий на вой, красный лис услышал в самой середине чистой, прозрачной от снега и небесного излучения ночи и вскочил упруго и резко. Сладко и тревожно забилось звериное сердце, когда он во второй раз уловил легкое отрывистое тявканье с подвыванием. Нечто волнующее, теплое заполнило лиса и вырвалось наружу резким хрипловатым лаем. Пропала вся его осторожность. Ослепленный неудержимым порывом, ошалевший от каких-то новых, испепеляющих чувств, бежал зверь по снегу прямо на долетающие из глубокого пространства звуки. Музыкой непреодолимой силы звучала для лиса призывная песня самки, и никто не остановил бы его в безумном порыве стремительного бега. Разве что смерть.
Но сумрачная ночная степь была пустой, гулкой, как хрупкий стеклянный сосуд огромных размеров, и все в ней пело голосом тоскующей лисицы, тоненько, с переливами, и ни единого постороннего звука, мешающего тому пению, не проявлялось, даже писк егозивших под снегом мышей, легко улавливаемый лисом, не влиял на это.
Долго бежал красный лис, издавая ответные призывы, и почти выдохся и выбился из сил, когда увидел и учуял самку. Встреча их хотя и была осторожной, лисьей, но по-звериному радостной и желанной.
5
Трактор мял гусеницами плотный, смерзшийся снег, оставляя за собой две глубокие борозды. Зацепленный за трос телок, пропавший ночью по недогляду дежурной доярки, волочился между ними, скользя поверху и теряя шерстинки, срезанные льдистым снегом, как наждаком, кровяня след.
– Чего зря тащить в такую даль! – ворчал Рыжий. – Бросили бы на скотомогильнике, как полагается, и всё. Все равно в степи пусто.
– Ничего, не на себе! – успокаивал его Сутулый. – Проверим на всякий случай. Вдруг какая проходная лисичка навернет или корсак.
– Навернет инспекция! – Рыжий усмехнулся. – Да еще и заловит. Охота до первого марта, а сейчас уже середина.
Солнце неистово било в переднее стекло кабины, играло зайчиками на снегу. Трактор трясся от вибраций, покачивался.
– А я буду на лошади утрами выбегать по озерной дороге и в бинокль глядеть. Никаких следов не оставлю. Это и зверя не отпугнет, если какой появится, и твоя инспекция не будет ломать голову.
– Ну а если зверь в капкан сядет? – Рыжий потянул рычаги, выправляя ход трактора.
– В бинокль все равно увижу. Капкан тяжелый, хороший след даст. – Сутулый похлопал тракториста по плечу. – Тогда мы с тобой по этому следу и прокатимся.
– Застынут твои капканы. Днем вон как греет, а ночью морозец жмет.
– Пленкой накрою, чтобы влага не попадала под дужки, и пусть стоят.
– Какая-нибудь ворона спустит.
Сутулый вглядывался в снежное поле, выбирая подходящее место для приманки.
– Ворон еще нет, а сороки не спустят: легкие. Хорек какой или горностай тоже не продавят пружины.
– А если буран?
– Большого теперь уже не должно быть, а маленький – не помеха.
– Злыдень ты! – не сдавался Рыжий. – В степи шаром покати, а ты все кого-то ловишь.
– Думаю, что тот лис вернется. Прижали мы его тогда не по-умному, отпугнули. А сейчас гон у них, ходят без особой осторожности, смело.
Рыжий махнул рукой.
– Того лиса, поди, давно ободрали и шапку из шкуры сшили.
– Может, и так, а может, и нет. Пусть капканы постоят, пить-есть не просят…
6
Медленно, но настойчиво солнце плавило снег. Он твердел, схватывался по ночам коркой, и даже крепкие лапы красного лиса не могли его разрыхлить. И хотя звери охотились вместе, их усилия реже и реже приносили желанную добычу.
Падаль учуял и нашел лис. Она лежала неподалеку от ивняков и благоухала на всю предвесеннюю степь. Первый раз он обошел приманку по широкому кругу, примечая каждый клочок стерни, каждую неровность снежного покрова, каждый след, ведущий в ту или иную сторону, каждое темное пятнышко. Закатившееся за степь солнце не мешало обзору, хотя теплые его краски, отражаясь в высоком небе, и пятнали подтаявший за день снег.
Ранним утром они пошли к приметному месту вдвоем: красный лис – впереди, самка – в двух-трех шагах сзади. Световые блики еще не слепили глаза, и на оплавленном снегу видно было каждую травинку. Несколько пахучих стежек, оставленных злым и задиристым хорем, протянулось к падали, да кружева бесчисленных сорочьих набродов покрывали всю площадь возле обклеванных костей.
Лис остановился: что-то беспокоило его, неясное, не подтвержденное ни запахом, ни видом, ни тем более слухом, но сзади нетерпеливо топталась самка, голодная и оттого злая, непримиримая, и зверь решился. Быстрыми прыжками он рванулся к темному пятну, так призывно пахнущему, дурманящему, разжигающему и без того неуемную жажду насыщения.
Сперва лис услышал щелчок, а потом боль просквозила все его тело от пальцев задней лапы до затылка, молнией полыхнула в глазах. Он резко развернулся, успел грудью сбить сунувшуюся за ним лисицу, возвращая ее назад, и только тогда ощутил тяжесть на правой лапе и идущую оттуда обжигающую боль. Самка, почуяв неизвестную опасность, рванула на махах в обратную сторону, и лис потянулся было за ней, волоча за собой вцепившуюся в лапу тяжесть. Но боль слепила его, жгла сердце.
Зверь обернулся и увидел, и учуял железный капкан, замкнувшийся на одном пальце задней лапы. За капканом тянулся тонкий стальной тросик, привязанный за круглое полено. И капкан, и полено упорно цеплялись за снег, тянули разбитый и раздробленный дугами капкана палец, и острая боль стояла во всей лапе, пульсировала по телу. Лис видел, как уходила в поле лисица, и рванулся за ней, пугаясь одиночества, но волочившийся груз был слишком тяжелым. Боль съедала силы. Несколько раз зверь клацал зубами по неподатливому железу, разбивал в кровь десны, стараясь сбросить с лапы ловушку, но все его усилия были напрасны.
Метр за метром тянул лис тяжелый капкан с потаском, держа направление к ивнякам. Только до них он мог дотащиться со своей страшной ношей, только в них спрятаться. Звериное чутье тянуло туда красного лиса. Давно скрылась за снежной чертой самка, заполыхала огненной короной зыбкая линия горизонта, наступало опасное время.
В первых же кустах капкан заклинился среди крепких корней ивняка, и зверь отчаянно рванулся, прикусив от боли язык. Тонкие связки и кожа, державшие разбитый палец, лопнули, и лис, ткнувшись мордой в снег, понесся прочь от гибельной опасности, кровяня покалеченной лапой поле, теряя липкую, пузырившуюся сукровицей слюну. Он был свободен. И на этот раз везение не обошло зверя: капкан мог захлопнуться и на самой лапе, где кости потолще и попрочнее.
Когда лис уставал, он падал на снег и долго и настойчиво зализывал рану. Кровь хотя и сочилась и боль еще сводила судорогой лапу, но это была уже не та кровь и не та боль, что мучили зверя в первые минуты освобождения. И радость вновь обретенной свободы, жажда жизни поддерживали его. Красный лис стремился найти след самки. Для него она была дороже жизни. Долгое одиночество и природная страсть так сильно привязали зверя к лисице, что и себя, и степь без нее он не воспринимал.
Солнце выглянуло из-за вмиг заблестевшего снега, накатило черноты в желтые глаза лиса, но он не остановился. Он шел по следу самки.
7
Лапа заживала медленно, нет-нет да и беспокоила зверя. Опять они держались одного места: развалин старой деревни. Именно туда привели красного лиса торопливые следы его подруги. Здесь долго и упорно они искали место для логова, здесь и добывали урывками пищу. Самка тяжелела и слабела. Лис смутно чувствовал ее состояние, волновался, бродил в сухих бурьянах долгими часами в поисках съестного и если добывал мышей, то делился с лисицей. Но мышей становилось меньше и меньше, а голод преследовал зверей зло и упорно.
Темной влажной ночью лис повел самку в сторону деревни. Оттуда постоянно тянуло раздражающими вкусными запахами, и там летом зверь видел много глупых беспомощных птиц.
Деревня спала. Редкие огни блестели по ее тихим заснеженным улицам. Красный лис долго приглядывался и прислушивался, обходя кругом околицу. Самка шла сзади, изредка резко и неожиданно бросаясь в сторону, уловив мышиную возню под снегом. Но лис не отвлекался на мышей. Он искал двор, знакомый по запахам и очертаниям, где провел столько тревожных и тягостных дней. Больше всего лис опасался собаки. Въедливый, напористый пес мог загнать отяжелевшую лисицу. Зверь чуял ее беззащитность и слабость, но выхода не было: без сытной еды, пусть разовой, ей не осилить трудное время.
Тихо крались они огородами к темному немому двору, таившему в себе столько смертельных неожиданностей, что никакой опыт, никакой инстинкт не в силах были им противостоять. Лис чувствовал это, но все же шел. Он уловил знакомый запах клеток, навеса, ограды… Крепкого собачьего духа не ощущалось. Вряд ли в такую мягкую, теплую ночь пес мог бодрствовать. Скорее всего, он спал в своей теплой конуре.
Лис стал обходить двор, держась начеку, усиленно изучая все, что виделось и ощущалось, ловил малейшие шорохи. Крик петуха донесся до него неожиданно, резко и показался таким громким, что зверь застыл на месте. Несколько раз прогорланил куриный певец, отмечая самое глухое время ночи, но ничто в ограде не изменилось, никаких новых звуков или запахов не прибавилось, и лис успокоился. Он и летом слышал напористое хлопанье петушиных крыльев и резкий его голос.
Зверей и крикуна разделяла глухая и толстая саманная стенка, придавленная низкой дерновой крышей с вислыми клоками оплавленного солнцем снега. Почти под самую крышу подтягивался край огромного сугроба, разметнувшегося во всю длину дворовых построек. Лис обнюхал край крыши, тихо ткнул носом лисицу, намеревавшуюся идти за ним, и запрыгнул на верх сарайки.
Долго и упорно топтался зверь по крыше, выискивая мало-мальскую лазейку или податливое место, которое можно было бы расширить или раскопать. Но крепко еще держался стылый дерн, и щелей никаких не было. Лис перешел на другую сторону крыши, и там близко к стропилам тянулся острый срез полуосевшего сугроба.
Долго изучал ограду красный лис, принюхиваясь и прислушиваясь. Больше всего он опасался, что тонкий козырек сугроба обломится, и тогда ограда может стать большой клеткой, из которой не убежать, а пес сделает свое дело – его не одолеть. Но сзади, на сугробе, опять нетерпеливо топталась голодная лисица, и зверь чувствовал свои обязанности перед ней. Прыжок – и красный лис, слегка проехав по твердому сугробу, очутился в ограде. Он ощутил, что острый гребень сугроба выдержал удар пружинистого тела, но на всякий случай вновь поднялся наверх, оглядел этот мостик, связывающий его с внешним миром, потыкал в него носом и, убедившись в прочности снега, долго стоял, слушая тихие шорохи ночного двора.
Вход в сарайку, где спали куры, был рядом. Лис обследовал плотную дверь, но опять не нашел никакой лазейки: все было крепким и надежным в этой постройке. Зверь приподнялся на задние лапы, обнюхал запор. Это был простой ремешок, накрученный на большой гвоздь. Лис попробовал его на клыках. Кожа упруго сопротивлялась, но расслаивалась. Медленно, с передыхом, с постоянным вниманием перегрызал зверь туго натянутую сыромятину. Сонно и темно текла вокруг тихая ночь, и никаких опасных звуков она не рождала, убаюкивая и хозяина, и его пса, и скотину в загонке, и кур…
Последняя связка лопнула в ремне – дверь слегка отъехала вовнутрь. Лис сунул в теплую пахучую щель морду – дверь отворилась еще шире. Вот он, желанный миг, – бери, хватай, рви! Но лис, прислушавшись к сонной возне кур, метнулся на сугроб, на крышу. Лисица прыгнула навстречу, поняв его. Под двойным их напором дверь раскрылась почти наполовину. Теплые, одуряюще пахнущие куры мостились вдоль жердей, перегораживающих сарайку надвое. Зверь в прыжке сбил их несколько штук на загаженный навозом пол и стал одну за одной давить, отрывая головы. Не упускала своего шанса и лисица. Куриный переполох всколыхнул сарайку, вывалился во двор.
Пес, спавший в мягком сене, услышал шум и вскочил, недоумевая. На всякий случай он залаял. И этот лай остановил лисью месть. Схватив по курице, звери рванулись назад, к крыше. Тут как тут и пес вылетел из сенника. Он-то двор знал, а нюх и зрение у него были отменными. Пес увидел, как две тени метнулись по крыше, и взбежал на сугроб. Острый звериный запах ошеломил его. Собака взвыла в злом нетерпении, сиганула на крышу, но тонкий козырек сугроба не выдержал столь частого испытания на прочность, да и пес был в несколько раз тяжелее лисиц – вместе с кусками снега он рухнул под стенку.
Пока хозяин проснулся, пока вышел во двор да разобрался, что к чему, звери были уже далеко в степи.
В ивняках они вкусно поели и, чтобы запутать следы, пошли в противоположную от логова сторону. Лениво, сонно шли звери к далеким лесным колкам. Самка несколько раз ложилась, но красный лис всякий раз поднимал ее, слегка покусывая. До рассвета нужно было уйти как можно дальше через сырые проталины, чтобы не оставить следов. Человек мог пустить в погоню собаку, а это для беременной лисицы смертельно.
* * *
– Tpexпалый! Его работа… Видишь следы? – Сутулый тыкал толстым пальцем в сторону сугроба. – Всех кур передавил, гад! Три штуки осталось.
В глазах Рыжего светились веселые точечки. Втайне он давно жалел красного лиса, удивлялся его уловкам и едва сдерживал улыбку.
– Это он тебе отомстил за капканы, за покалеченную лапу. С природой лучше не воевать! Рано или поздно она где-нибудь да и зацепит.
– Брось городить городьбу! Тебе всё смешки, а я к лету без кур остался.
– Купишь, не велика редкость.
– Дай снег стает, всю округу обшарю, а логово найду! – Сутулый злился, косил в степь выпуклыми, как у суслика, глазами. – Ишь, вдвоем были. Не иначе как в наших краях место облюбовали. Там и гнездо будет.
– Ушли же. Ты вон куда ездил. Лошадь и собаку чуть не загнал, а до лёжки не дошел. Проходные это, – убеждал Рыжий хозяина кур, но сам не верил в свои предположения.
– Может, и проходные, а, скорее всего, не дошел я версту какую. – Сутулый топтался на снегу, сминая узорчатые ямки лисьих следов.
– Этот сугроб все разбросать собирался, да откладывал. Не будь его, они бы из ограды не вылезли. Тут бы и сели.
– Ищи дураков! Зверь в ограду с бухты-барахты не пойдет. Он все предусмотрел. Ты бы лучше запор какой-нибудь другой сделал. Что эта сыромятина – примитив.
– Удобно: накинул петлю, и все. Дверь хорошо поджимает. – Сутулый пнул податливый снег широким носком сапога. – Все равно изведу этого беспалого, не я буду! И логово уничтожу!
Рыжий понимал, что угрозы эти не напрасны, и догадывался, что все их встречи были с одним и тем же зверем, и, скорее всего, с убежавшим и выросшим в одиночестве щенком, а это вызывало уважение и сочувствие. Любое геройство приводило Рыжего в восторг.
– Вместе пошаримся. – Рыжий решил, что для зверья будет лучше, если он попадет в напарники к Сутулому. Что-то и от него будет зависеть, а это что-то можно использовать с осторожной хитростью в пользу доброго дела. Открыто Сутулого не образумить.
8
В глубине норы, уходящей под старую кирпичную кладку и замаскированную мотком ржавой телеграфной проволоки, пищали и шевелились немощные сосунки. Красный лис сидел в зарослях старой крапивы и чутко прислушивался к этим звукам.
И место, и логово нашел он сам. Нору они рыли вместе, долго и упорно, далеко разбрасывая и разгребая по бурьянам оттаявшую землю. Под бывшей крестьянской печью оказалась пустота. Красный лис чутьем угадал ее. Жилище получилось обширное и хорошо спрятанное, и несколько отнорков выбил в разных местах зверь, чтобы в случае опасности можно было незаметно убежать, прикрываясь бурьянами. Их плотные заросли тянулись к далеким лескам по всем буграм и ямам, оставшимся от бывшей деревни.
Наступало трудное время для красного лиса: надо было кормить и лисицу, и щенят. Правда, весеннее половодье выдавило многих грызунов из глубины их поселений, и искать и ловить их стало легче, доступнее. Но лис чувствовал, что спокойной жизни не будет. Повсюду рыскали люди на своей железной технике. Каждый прожитый день был связан со смертельным риском. И ради этой, пусть даже тревожной, в постоянном страхе, жизни он обязан был выдержать все и уберечь в ней и себя, и свою семью.
