(подготовка материала к публикации — А.Полубота)
Критик Владимир Бондаренко сказал о Николае Тряпкине, что «он, может быть, оказался последним поэтом русской глубинки, русского лада. Он не был чисто крестьянским поэтом, но все пропускал через свой крестьянский мир. Он был вольным хранителем русского слова. Не боялся и затронуть трагические темы раскулачивания, коллективизации, тяжелой жизни крестьянства».
В последний период своего творчества резко выступал против перестройки и разрушения России. Вошел в редколлегию газеты «День», был ее постоянным автором и в каком-то смысле поэтическим символом.
Вот, что писал о Николае Тряпкине поэт Юрий Кузнецов незадолго до своей смерти в статье "Заветное окошко мироздания":
"В какое время мы живём! Всюду толпа. На улицах — толпа, в квартирах у телевизоров — тоже толпа, хоть разъединённая, но загипнотизированная одним и тем же. Но пушкинская ремарка всё равно остаётся в силе: народ безмолвствует. Видимо, это надо понимать так, что он не участвует в политических страстях. Он живёт отдельно от толпы. Он поёт, он смеётся и плачет и всегда заявляет о себе, говоря устами своих певцов.
Один из таких певцов — Николай Тряпкин.
Толпа безлика, у народа есть лик. Этот народный лик проступает в творчестве Николая Тряпкина.
Бывают поэты, которые привлекают внимание "лица необщим выраженьем". Но тут другое. Тут лик.
А сам поэт обладает магической силой, одним росчерком пера он способен удерживать все времена:
Свищут над нами столетья и годы, —
Разве промчались они?
Николай Тряпкин близок к фольклору и этнографической среде, но близок как летящая птица. Он не вязнет, а парит. Оттого в его стихах всегда возникает ощущение ликующего полёта… Бытовые подробности отзываются певучим эхом. Они дышат, как живые. Поэт владеет своим материалом таинственно, не прилагая видимых усилий, как Емеля из сказки, у которого и печь сама ходит, и топор сам рубит. Но это уже не быт, а национальная стихия.
В линии Кольцов — Есенин, поэтов народного лада, Тряпкин — последний русский поэт. Трудно и даже невозможно в будущем ожидать появления поэта подобной народной стихии. Слишком замутнён и исковеркан русский язык и сильно подорваны генетические корни народа. Но если такое случится — произойдёт поистине чудо. Будем на это надеяться, а я уверен в одном: в XXI веке значение самобытного слова Николая Тряпкина будет только возрастать."
"Душа томилась много лет, "
Душа томилась много лет,
В глухих пластах дремали воды.
И вот сверкнул желанный свет,
И сердце вскрикнуло: свобода!
Друзья мои! Да что со мной?
Гремят моря, сверкают дымы,
Гуляет космос над избой,
В душе поют легенды Рима.
Друзья! Друзья! Воскрес поэт,
И отвалилась тьмы колода.
И вот он слышит гул планет
Сквозь камертон громоотвода.
Весь мир кругом — поющий дол,
Изба моя — богов жилище,
И флюгер взмыл, как тот орёл
Над олимпийским пепелищем.
И я кладу мой чёрный хлеб
На эти белые страницы.
И в красный угол севший Феб
Расправил длань своей десницы.
Призвал закат, призвал рассвет,
И всё, что лучшего в природе,
И уравнял небесный цвет
С простым репьём на огороде.
Какое чудо наяву!
А я топтал его! Ногами!
А я волшебную траву
Искал купальскими ночами!
Друзья мои! Да будет свет!
Да расточится тьма и врази!
Воспрянул дух, воскрес поэт
Из тяжких дрём, из мёртвой грязи.
Пою о солнце, о тепле,
Иду за вешние ворота,
Чтоб в каждой травке на земле
Времён подслушать повороты.
1958
"Земля, Вода, и Воздух, и Огонь!"
Земля, Вода, и Воздух, и Огонь!
Святитесь все — и ныне и вовеки…
Лети, мой Конь!
Лети, мой вечный Конь,
Через моря вселенские и реки!
Боков твоих да не коснётся плеть.
И гвозди шпор в тебя да не вонзятся.
Я жить хочу. И жажду умереть.
Чтоб снова тлеть —
И заново рождаться.
1971
"Горячая полночь! Зацветшая рожь!"
Горячая полночь! Зацветшая рожь!
Купальской росой окропите мой нож!
Я филином ухну, стрижом прокричу,
О камень громовый тот нож наточу.
Семь раз перепрыгну чрез жаркий костёр —
И к древнему дубу приду на сугор.
Приду, поклонюсь и скажу: "Исполать!"
И крепче в ладони сожму рукоять,
И снова поклон перед ним положу —
И с маху весь ножик в него засажу.
И будет он там — глубоко, глубоко,
И брызнет оттуда, как гром, молоко.
Животное млеко, наполнив кувшин,
Польётся на злаки окрестных долин,
Покатится в Волге, Десне и на Сож…
И вызреет в мире громовая рожь.
Поднимутся финн, костромич и помор
И к нашему дубу придут на сугор.
А я из кувшина, средь злаков густых,
Гремящею пеной плесну и на них.
Умножатся роды, прибавится сил,
Засветятся камни у древних могил.
А я возле дуба, чтоб зря не скучать,
Зачну перепёлкам на дудке играть.
1971
МОРЕ
Белая отмель. И камни. И шелест прилива.
Море в полуденном сне с пароходом далёким.
Крикнешь в пространство. Замрёшь. Никакого отзыва.
Сладко, о море, побыть на земле одиноким.
Где-то гагара кричит над пустынею водной.
Редкие сосны прозрачны под северным светом.
Или ты снова пришёл — молодой и безродный —
К тундрам и скалам чужим, к неизвестным заветам?
Что там за тундрой? Леса в синеве бесконечной.
С берега чайки летят на речные излуки.
Снова я — древний Охотник с колчаном заплечным,
Зной комариный в ушах — как звенящие луки.
Что там за морем? Лежат снеговые туманы.
Грезят метели под пологом Звёздного Чума.
Мир вам, земля, и вода, и полночные страны,
Вечно сверкающий кряж Ледяного Угрюма!
Сколько веков я к порогу земли прорубался!
Застили свет мне лесные дремучие стены.
Двери открылись. И путь прямо к звёздам начался.
Дайте ж побыть на последней черте Ойкумены!
Мир вам, и солнце, и скалы, и птичьи гнездовья,
Запахов крепкая соль, как в начале творенья!
Всё впереди! А пока лишь — тепло да здоровье,
Чайки, да солнце, да я, да морское свеченье.
Белая отмель. И камни. И шелест прилива.
Море в полуденном сне с пароходом далёким.
Крикнешь в пространство. Замрёшь. Никакого отзыва.
Сладко, о море, побыть на земле одиноким.
1961
СТАРИННЫЕ ПЕСНИ
Старинные песни, забытые руны!
Степные курганы, гуслярные струны!
Далёкая быль!
Давно пронеслись те года и походы,
И всё принакрыли извечные воды,
Ивняк да ковыль.
И только лишь кто-то кричит и взывает:
"По Дону гуляет, по Дону гуляет
Казак молодой".
И снова поёт пролетевшее Время —
И светится Время, как лунное стремя,
Над вечной Водой.
И снятся мне травы, давно прожитые,
И наши предтечи, совсем молодые,
А Время поёт.
И рвутся над нами забытые страсти,
И гром раздирает вселенские снасти,
А колокол бьёт!
По Дону гуляет!.. По Дону гуляет!..
А лунное Стремя звенит и сияет,
А звёзды горят…
Старинные песни! Забытые руны!
Над кем же рокочут гуслярные струны?
О чём говорят?
Давно пронеслись те года и походы,
И всё принакрыли извечные воды,
Извечный Покой.
А звёздное Время звенит и сияет
И снова над нами, свистя, пролетает
И прыщет стрелой.
1973
"Не бездарна та планета,"
Не бездарна та планета,
Не погиб ещё тот край.
Если сделался поэтом
Даже Тряпкин Николай.
Даже Тряпкин Николай
Ходит прямо к Богу в рай.
И Господь ему за это
Отпускает каравай.
Отпускает каравай
И кричит: "Стихи давай!
А врагов твоих несчастных
Я упрячу в гроб-сарай.
И в твоём родном районе
Я скажу в любом дому:
Дескать, Тряпкин — в пантеоне,
Ставьте памятник ему.
Заявляю, дескать, прямо —
И с того, мол, и с сего:
Для таких не жалко храма,
Пойте песенки его.
Ты же, Тряпкин Николай,
Заходи почаще в рай.
Только песенки плохие
Ты смотри не издавай.
А не сделаешь такого,
Я скажу, мол: "Ах ты, вошь!"
И к Сергею Михалкову
В домработники пойдёшь.
1973
А на земле мазурики
А на земле мазурики
живут себе, живут.
И дочек в щёчку чмокают
и замуж выдают.
И всё у них, мазуриков,
исправно как всегда:
И Лермонтов под пулею,
и должность хоть куда.
Живут они при дьяволах,
при ангелах живут,
И всё кругом при случае
как липку обдерут.
А ты, вояка, праведник,
ну кто ты есть такой?
Гуляешь, новый Лермонтов,
голодный и босой.
И каждый усмехается:
дурак ты, мол, дурак
пророки все наказаны,
и всё теперь не так.
"Завершились военные споры, "
Завершились военные споры,
Перестали тревогу трубить…
У какой-то мудрёной конторы
Я взялся огурцы сторожить.
Не давал я в те дни «сабантуя»
И не фабрил гвардейских усов.
И вернулся я к миру вчистую
Из далёких уральских лесов.
Походил я в разливы по сплавам,
А в морозы кряжи кряжевал.
Не пышна, разумеется, слава,
Да ведь тоже — победу ковал.
Далеко ещё отчая хата.
Да и что там? Репей над бугром…
Ну, а тут — и приют, и зарплата,
Огурцы и картошка притом.
Знай всё лето наигрывай в дудку,
Да чтоб вор не забрался в гряду!
И построил я строгую будку
У хозяйства всего на виду.
Что за будка! Из новой фанеры.
И флажок наверху — огоньком.
И всю ночь многозвёздные сферы
Говорили со мной о своём.
Говорили, и пели, и плыли,
А за речкой скрипел коростель.
И тогда потихоньку не ты ли
На мою приходила свирель?
И садилась к дымку понемножку,
Доставала какой-то чурек.
И такую пекли мы картошку,
Что иным не приснится вовек!
И такие там песенки спеты,
И такой отвечал коростель!..
Дорогая! Красивая! Где ты?
И какою ты стала теперь?
1966
"За синие своды,"
За синие своды,
За вешние воды
Зовут меня детские сказки природы,
На белую гору, к метельному бору,
Отвесить поклон старику Зимогору.
И северный дед, убелённый снегами,
Кудлатый, как бор, залопочет губами,
Читая берложьи священные Веды,
Усевшись на пень для высокой беседы.
Сосновые своды, глухие проходы…
Я слушаю тайную флейту природы,
Иду через дрёмы, очнуться не смея,
К прогалинам детства, в страну Берендея,
На красные горы, в певучие боры,
Где тучи с громами ведут разговоры,
Где сосны и ели вздыхают о Леле
И ждут заревой ворожейной свирели.
И старый медведь, умудрённый годами,
Там ходит с клюкой, оснащённой суками,
Храня заповедники Звука и Слова
От страшного зверя и глаза лихого.
Проносятся тучи, проносятся годы,
Меняются земли, меняются воды.
А я эти тропы, и вздохи, и стуки
Держу на примете, беру на поруки,
А я эти песни, рожки и свирели
Хотел бы оставить в родной колыбели,
Где красные горы, где шумные боры,
Где я на дулейке искал переборы
И слушал земли заповедные Веды,
Садясь на пенёк для высокой беседы…
1957
"А ты проснись на рубеже какой-то смутной веры "
А ты проснись на рубеже какой-то смутной веры
А ты стряхни с себя всю пыль, осевшую вчера.
Пускай на полке у тебя Вольтеры и Гомеры,
А ты впервые видишь дым пастушьего костра.
А ты впервые услыхал: звенят под влагой косы,
А ты впервые уловил: остёр на вкус щавель.
Земля извечно молода и зори вечно босы,
И вечно пляшут мотыльки под детскую свирель.
Пускай тут были до тебя касоги и шумеры.
Пускай ложатся пред тобой смирившиеся львы.
А ты проснись на рубеже какой-то смутной веры,
А ты услышь подземный рост кореньев и травы.
СТАНСЫ
Темнеет кровь. Идут года.
Растут деревья. Зреют думы.
Всё больше внятны, как вода,
В душе неведомые шумы.
Меня зовёт вечерний плёс
И тишина в осеннем поле.
И к тайным шёпотам берёз
Душа стремится поневоле.
Я вижу мрак и вижу свет,
Иду к стогам в родных долинах,
И голос тех, кого уж нет,
Я слышу в криках журавлиных.
О тополь мой, весенний мой!
Ты прошумел с грозой и пухом,
И со всемирною войной,
И со всемирною разрухой.
А жизнь бежит, меняет нрав.
И вот, свалив шальные воды,
Река идёт с настоем трав
И с мудрым светом небосвода.
Я засеваю отчий дол
И строю избы на излуке.
И брат пришёл и не нашёл
Того, что бросил в час разлуки.
А мне легко, легко до слёз.
А мне так радостно до боли,
Что я рождён, как тот овёс,
Дышать дымком родного поля!
Кладу по снегу первый след,
Встречаю праздник ледохода
И в смене зим, и в смене лет
Читаю исповедь природы.
И там, над дедовским ручьём,
Шумит знакомая осока.
И я, как лебедь, бью крылом
У заповедного истока.
1986
ИСЦЕЛЕНИЕ МУРОМЦА
Ах ты горькая доля, зловредный удел,
Избяная колода!
Тридцать лет я, ребята, без сил просидел
Да ещё вот три года.
За мою ли вину, за чужие ль грехи
Приключилось такое?
Не могу раздавить ни клопа, ни блохи
Ни рукой, ни ногою.
Допивайте же всё, что на этом столе,
Гусляры-скоморохи!
В Карачарове нашем, в дородном селе,
Угощенья неплохи.
Да ударьте ещё по своим по струнам,
Чтобы крепче задело!
Разбегается жар по моим по кровям,
Оживает всё тело.
Посмотрите, как землю весенним теплом
Распекло, разморило.
Это машет в полях огневым помелом
Животворец Ярило.
Посмотрите, как сыплют зерно мужички
В золотое лукошко.
Что же мне-то всё слушать, как свирчут сверчки,
Да глядеть из окошка?
Исходили вы тыщи привольных путей
По Руси и по Чуди.
Мне бы чуточку пыли от ваших лаптей,
Разлюбезные люди.
Что же! Дуньте, посыпьте моё чёрный кусок
При напутственном слове,
Чтобы сила пошла, как весенний поток,
По Илюхиной крови.
Да ударьте, ребята, ещё по струнам —
Это верное дело.
Разбегается жар по рукам, по ногам.
Оживает всё тело.
И махну же я, братцы, на добром коне
Через гривы курганов!
И помну я врагов по родной стороне,
Как печных тараканов!
1958
"Кто с нами за вешние плуги? "
Кто с нами за вешние плуги?
Кто с нами?
Кто с нами да к ясному солнцу?
Кто с нами?
Кто с нами разуется в поле?
Кто с нами?
Кто с нами по рыхлой земельке?
Кто с нами?
Кто с нами за вольную песню?
Кто с нами?
Кто с нами за русское слово?
Кто с нами?
Кто с нами засеивать пашню?
Кто с нами?
Кто с нами на добрую славу?
Кто с нами?
1966
"Где-то есть космодромы, "
Где-то есть космодромы,
Где-то есть космодромы.
И над миром проходят всесветные громы.
И, внезапно издав ураганные гамы,
Улетают с земли эти странные храмы,
Эти грозные стрелы из дыма и звука,
Что спускаются кем-то с какого-то лука,
И вонзаются прямо в колпак мирозданья,
И рождаются в сердце иные сказанья:
А всё это Земля, мол, великая Гея
Посылает на небо огонь Прометея,
Ибо жизнь там темней забайкальского леса:
Даже в грамоте школьной никто ни бельмеса.
А в печах в это время у нас в деревнюшке
Завывают, как ведьмы, чугунные вьюшки,
И в ночи, преисполненной странного света,
Загорается печь, как живое магнето.
И гашу я невольно огонь папироски,
И какие-то в сердце ловлю отголоски,
И скорее иду за прогон, к раздорожью,
Где какие-то спектры играют над рожью,
А вокруг силовые грохочут органы…
И стою за бугром, у знакомой поляны,
А в душе, уловляющей что-то и где-то,
Голубым огоньком зацветает магнето…
И, внезапно издав ураганные гамы,
Вдруг шибается небо в оконные рамы,
И летят кувырком с косяками и цвелью
Эти все пошехонские наши изделья.
А вокруг, испуская всё то же свеченье,
Как штыки, стояком замирают растенья.
И дрожат, как в ознобе, подъемные краны,
А в полях силовые грохочут органы.
И старушки в очках, те, что учат по книжкам,
Говорят из-за парты вскочившим детишкам:
А всё это Земля, мол, великая Гея
Посылает на небо огонь Прометея —
Эти грозные стрелы из грома и света…
Успокойтесь, родные.
И помните это.
1966
"У смеркшего дня, у стихающих кринов — "
У смеркшего дня, у стихающих кринов —
Загадочный запах осенних овинов —
У смеркшего дня.
И в древнем чаду залегли огороды,
И стелется дым из-под каждой колоды —
У смеркшего дня.
Скорее за пазуху — соль да ковригу
Да прямо к старухе — в знакомую ригу,
У смеркшего дня!
И всё там космато, в той жаркой берлоге,
А старая ведьма сидит на пороге —
У смеркшего дня.
И всё там над печкой в старинном порядке:
Заглохли в дыму прокопченные грядки, —
У смеркшего дня.
А сверху, как пращуров тайная свита,
Уселось верхом головастое жито, —
У смеркшего дня.
Скорей же пристройся на дымном пороге!..
Да что же там шепчут овинные боги —
У смеркшего дня?!
Какие там скачут в углах пересветы?
Какие тут сны проводами пропеты —
У смеркшего дня?
Давай же раскроем Глубинные Книги
На чёрном пороге дымящейся риги,
У дедовских рек!
Покуда у сердца хватает старанья,
Покуда хотим заповедного знанья,
А ты — человек!..
У смеркшего дня, у знакомых овинов
Заливисты нынче гудки лимузинов —
У смеркшего дня…
И только в душе глуховато немножко,
И где-то пропала знакомая стёжка —
У смеркшего дня!
1969
"Я искал твой след неповторимый "
Я искал твой след неповторимый
Да по тем залесьям и краям, —
За рекой Печорой, за Витимом
И по всем онежским пристаням.
Да у той у камской переправы,
Да у тех у Кольских берегов…
По каким ты шла цветам и травам?
У каких ты грелась очагов?
И сновали слухи надо мною,
Пролетали с вестью облака.
И стоял я вровень с той волною,
Что просилась в песню на века.
Только плыл твой голос журавлиный
И, как дым, спускался у воды.
Только дым осеннего овина
Заметал былинные следы.
Только дым от песни многословной,
Да и жизнь растаяла как дым…
Да куда ж ты скрылась, Ярославна,
Перед родом-племенем моим?
И пускай всё так же надо мною
Пролетают годы и века.
Под какой искать тебя стеною?
У какого камня-соловка?
И грохочут волны с переправы,
И кричу вот с тех же берегов:
По каким ты шла цветам и травам?
У каких ты падала снегов?
1970
"Знакомое поле, а в поле — траншеи и рвы, "
Знакомое поле, а в поле — траншеи и рвы,
Засохшая глина да куст полумёртвой травы.
Разбросаны трубы. Да вышки. Да снова — быльё.
Знакомое поле — моё — и совсем не моё.
Усни, моя горечь, и память мою не тревожь.
Пускай тут склонялась, как лебедь, высокая рожь.
Пускай тут звенели овсы и гуляли стада.
Усни, моя горечь. Пусть вечная льётся вода.
Железное поле. Железный и праведный час.
Железные травы звенят под ногами у нас.
Железные своды над нами гудят на весу.
Железное поле. А поле — в железном лесу.
Засохшая глина. Смола. Да забытый бурав.
Огромные трубы лежат у глубоких канав.
Знакомые травы куда-то ушли в никуда.
А сверху над нами густые гудят провода.
Проснись, моё сердце, и слушай великий хорал.
Пусть вечное Время гудит у безвестных начал.
Пускай пролетает Другое вослед за Другим,
А мы с тобой — только травинки под ветром таким.
А мы с тобой только поверим в Рожденье и Рост
И руки свои приготовим для новых борозд.
И пусть залепечет над нами другая лоза,
А мы только вечному Солнцу посмотрим в глаза.
Знакомое поле, а в поле — траншеи да рвы.
Железные сосны — вершиной во мгле синевы.
Железные своды над нами гудят на весу…
И песня моя не пропала в железном лесу.
1970
СТАНСЫ
1.
Давно отпили, отлюбили,
Отгоревали, отцвели —
И стали горстью черной пыли
И затерялися в пыли.
И всё держались за кастеты,
И в землю падали ничком.
А ты всё так же, мать-планета,
Извечным крутишься волчком.
И вновь мы царства сокрушаем,
И снова пашем целину —
И всё ж стоим над тем же краем,
У той же горести в плену.
И снова падаем, как ветки,
К подножью древа своего.
И не спасают нас ни предки,
Ни хмель, ни слава — ничего.
И всё же в кратком просветленье
Мы песни петь не устаем
И славим каждый миг рожденья
И каждый солнышка подъем.
И перед космосом безмерным
Мы окрылённые стоим
И с той же гривенкой усердной
В калитку райскую стучим.
И только слёзы утираем,
И ставим город на холму…
И никому не доверяем
Свою убогую суму.
2.
Да, никому я не доверю
Ни этот посох, ни суму.
И буду вновь стучаться в двери
К земному смыслу моему.
И никогда не возревную
К довольству спящих и глухих,
И в поле вновь проголосую
За вечных странников моих.
И снова облако развесит
Кудлатый полог надо мной.
И через грады, через веси
Пойду я знойною тропой.
Гудите, звёздные набаты!
Гремите, зверю и столбу,
Что — нет! — не все замки посняты
И суть не вся в твоём горбу!
И пусть в лукавом пересуде
Не гаснет вечный уголёк,
И снова мёртвому Иуде
Не пригодится кошелёк.
И все подножные каменья
Да обретут словесный дар!
И пусть души моей томленья
Не примет галочий базар.
Уйду я к злаку или зверю
И возлюблю скитскую тьму.
И буду вновь стучаться в двери
К земному смыслу своему.
(1970)
ВОРОЖУ СВОЮ ЖИЗНЬ…
Ворожу свою жизнь — ухожу к тем начальным пределам,
Где я рос — прорастал, распускался цветком-чистотелом.
Заклинаю строку, а вдуше уголёк раздуваю,
И на струны свои эти пальцы свои возлагаю:
Старина ль ты моя! Прилетевшие первые утки!
Сторона ль ты моя! Луговые снега-первопутки!
Ворожба ль ты моя! Этих строк переборные струны!
Городьба ль ты моя! Из души исходящие руны!
Уплываю туда, ухожу к тем далеким началам,
Где так всё хорошо и с таким всё бывает навалом!
Где любые сороки поют, как заморские пташки,
Где любая труха превращается в запах ромашки.
Заклинаю строку. И в душе уголёк раздуваю.
И на струны свои эти пальцы свои возлагаю:
Старина ль ты моя! Прилетевшие первые утки!
Сторона ль ты моя! Луговые снега первопутки!
(1982)
"В долинах пестрели зацветшие злаки — "
В долинах пестрели зацветшие злаки —
А мы уходили.
В просторах шумели прохладные реки —
А нас провожали.
Тревожная песня. Военные годы.
Солдатские взводы.
В долинах пестрели зацветшие злаки —
А мы уходили.
Над нами стояло высокое небо —
А мы не смотрели.
За нами кричали задорные птицы —
А мы не слыхали.
Тогда ведь с тобою мы были солдаты.
Ты помнишь? Солдаты.
Над нами стояло высокое небо —
А мы не смотрели.
В ночах загорались прекрасные звёзды —
А мы воевали.
В лугах дожидались покосные песни —
А мы умирали.
Карпатские горы, дунайские воды,
Бои, переходы.
В ночах загорались прекрасные звёзды —
А мы воевали.
Но в травах горящих и в лавах кипящих
Мы к жизни тянулись
И в каждой пещере, бросаясь на зверя,
Людьми оставались.
И снилось нам это бессмертное лето
Из грома и света,
И в травах горящих и в лавах кипящих
Мы к жизни тянулись.
Пускай же пестреют зацветшие злаки —
Мы все их покосим.
И что нам от крови багряные реки?
Ведь мы их не просим.
За снежные горы, за тёплые воды
Кочуйте, восходы!
Пускай же пестреют зацветшие злаки —
Мы все их покосим!
1962
"Грядущие сородичи мои "
Грядущие сородичи мои
Да озарятся светом разуменья
И поведут все корешки свои
От дальней даты моего рожденья.
И скажут так: "Вот наши древеса
Они всегда раскидисты и юны.
У нас в роду не Божьи чудеса,
А золотые дедовские струны."
Где-то звонко стучали зенитки,
Где-то глухо работал фугас,
Пролетали кусты и ракитки,
Уходила дорога от нас,
И глядели всё кверху солдаты,
Прижимая винтовки к себе.
А над нами — всё тот же, проклятый,
Недоступный прицельной стрельбе.
И гремели под нами каменья,
Грохотал и рычал грузовик.
И горели пути отступленья,
Устремляясь к Москве напрямик.
И глядели всё кверху солдаты,
Из-под касок прищурив глаза.
А над нами — всё тот же, крестатый,
Приспустивший свои тормоза:
За петлёю петля завивалась,
За кольцом замыкалось кольцо…
Где-то юность моя оставалась,
И горело родное крыльцо.
Уходила машина к востоку,
Уносила меня из-под пуль.
А над нами высоко-высоко
Проплывал чернокрылый патруль.
Уходил я под чёрное небо,
Никому ничего не суля.
И пред ликом Бориса и Глеба
На колени бросалась земля.
1971
ТЫ ПРОСТИ МЕНЯ, ДЕД…
Ты прости меня, дед, что пою — не кую,
Что пою — не кую ни кольчуг, ни мечей.
Скоро я искуплю эту немощь свою,
Ибо чую — стою перед смертью своей…
Ты прости меня, дед.
Проклинаю себя, что не смог умереть,
Что не смог умереть за Отчизну свою.
Был я молод, здоров, а решил постареть
За игрой этих струн — и не сгинул в бою.
Проклинаю себя.
Что же делать мне, внук, если ты не живёшь,
Если ты не живёшь, а смердишь на корню?
За постыдную жвачку ты честь продаёшь,
А страну отдаёшь на раздел воронью.
Что же делать мне, внук?
"Буду Господом наказан, "
Буду Господом наказан,
Буду дьяволом помазан,
Буду грешником великим
Вплоть до Страшного суда.
В нашей пакостной юдоли
Не сыскать мне лучшей роли,
И у дьявола в неволе
Закисать нам, господа.
Навсегда мне рай заказан —
Слишком к тлену я привязан:
Что за жизнь без потасовок!
Что за вера без хулы!
При моём-то несваренье
Где мне в райские селенья!
Не гожусь для воспаренья —
Слишком крылья тяжелы.
У подземного Харлама
Заплюют меня, как хама,
Ах ты, Ванька, мол, чумазый,
Пошехонская свинья!..
И пойдёт такое, братцы,
Что ни в целости, ни вкратце
Не гожусь ни в ваши святцы,
Ни в парнасские князья.
В нашей пакостной юдоли
Слишком много всякой боли —
Стоном стонет вся планета,
Вся-то матерь наша Русь!
Как же тут не огрызаться?
Даже с тёщей буду драться!
Даже к тёщиной закуске
Тут же задом повернусь!
Даже ради очищенья
Не пойду на всепрощенье:
Зуб за зуб, за око — око!
Умирать так умирать:
С нашей родиной державной!
С нашей чаркой достославной!
А что будет там за гробом —
И потом смогу узнать.
Пусть я Господом наказан,
Но и с чёртом ведь не связан.
Эх вы, братцы-ленинградцы!
Сталинградские орлы!
Не гожусь я для смиренья,
Не гожусь для воскуренья…
Ах, простите, извините —
Слишком слёзы тяжелы.
1993
РУСЬ
Сколько прожитых снов! Сколько звездного шума!
Сколько весен и зим на плечах!
А со мною все та ж непостижная дума
И все те же виденья в ночах.
И все так же свеча над бессонной страницей
Догорает в моей конуре…
И цветешь ты во мне луговою зарницей
И цветком, что весной на дворе.
И опять ухожу я к ракитам далеким
И к далеким мостам полевым,
Чтобы вновь прокричать журавлем одиноким
Над великим простором твоим.
Прокурлычу — и вновь не услышу ответа
И поникну печальным крылом.
Только снова под пологом лунного света
Застучишь ты в лесу топором.
Узнаю тебя, Русь. И не буду в обиде.
И свой подвиг свершу, как смогу.
И пускай той ракитой в осенней хламиде
Загрущу я в пустынном лугу.
И склонюсь под железом высокою рожью,
И сорокой скакну у ручья.
Ты — единый мой свет на моем раздорожье
И единая пристань моя.
И вернусь я к своей одинокой светлице
Никому не известной тропой…
И летит моя дума — полночная птица, —
И роняет перо над тобой.
(1973)
НЕТ, Я НЕ ВЫШЕЛ ИЗ НАРОДА!
Нет, я не вышел из народа.
О, чернокостная порода!
Из твоего крутого рода
Я никуда не выходил.
И к белой кости, к серой гости
Я только с музой езжу в гости.
И на всеобщем лишь погосте
Меня разбудит Гавриил.
И кровь моя — не голубая!
Что, голубая? Да худая!
Она — венозная, вторая.
То — не земля и не вода,
А только ил и только сода.
А соль вошла в кулак народа.
О, чернокостная порода!
О, черносошная орда!
Пускай я смерд. Но не смердящий.
Пускай я пес. Но не скулящий.
И пот — мой запах настоящий,
Мозоли — перстни на руках!
А если вы, мои онучи,
Порою черны и вонючи, —
Прополощу вас в Божьей туче
И просушу на облаках!
И даже в рубищах Парижа
Да не замучает нас грыжа!
И в этих песенках — не жижа,
А родниковая вода.
Нет, я не вышел из народа.
О, чернокостная порода!
Из твоего крутого рода
Не выходил я никуда.
(1982)
Эх вы, гнутые подковы
Эх вы, гнутые подковы,
Утонувшие в пыли!
Эх вы, кони, да коровы,
Злаки матушки земли!
Эх вы, вешние просторы,
Эх вы, в поле васильки!
Эх вы, радости, да ссоры,
Эх вы, тюки, да кульки.
Эх вы, очереди всюду,
Да прилавков пустота.
Эй вы, знавшие Иуду,
Да проспавшие Христа!
Эх вы, крылья самолёта
Над излучинами рек!
Да среди водоворота,
Ах ты, — русский человек!
Песенка ивана заблудшего
Буду Господом наказан,
Буду дьяволом помазан,
Буду грешником великим
Вплоть до Страшного суда.
В нашей пакостной юдоли
Не сыскать мне лучшей роли,
И у дьявола в неволе
Закисать нам, господа.
Навсегда мне рай заказан —
Слишком к тлену я привязан:
Что за жизнь без потасовок!
Что за вера без хулы!
При моём-то несваренье
Где мне в райские селенья!
Не гожусь для воспаренья —
Слишком крылья тяжелы.
У подземного Харлама
Заплюют меня, как хама,
Ах ты, Ванька, мол, чумазый,
Пошехонская свинья!..
И пойдёт такое, братцы,
Что ни в целости, ни вкратце
Не гожусь ни в ваши святцы,
Ни в парнасские князья.
В нашей пакостной юдоли
Слишком много всякой боли —
Стоном стонет вся планета,
Вся-то матерь наша Русь!
Как же тут не огрызаться?
Даже с тёщей буду драться!
Даже к тёщиной закуске
Тут же задом повернусь!
Даже ради очищенья
Не пойду на всепрощенье:
Зуб за зуб, за око — око!
Умирать так умирать:
С нашей родиной державной!
С нашей чаркой достославной!
А что будет там за гробом —
И потом смогу узнать.
Пусть я Господом наказан,
Но и с чёртом ведь не связан.
Эх вы, братцы-ленинградцы!
Сталинградские орлы!
Не гожусь я для смиренья,
Не гожусь для воскуренья…
Ах, простите, извините —
Слишком слёзы тяжелы.
1993
Песнь о зимнем очаге
Раздуй лежанку, раздуй лежанку,
Стели постель.
На старой крыше срывая дранку,
Дурит метель.
В лесную темень уносит ветер
Собачий вой,
А нам так славно при ярком свете,
А мы с тобой.
Раздуй лежанку, сними сапожки,
Моя краса,
Заносит вьюга пути-дорожки,
Скрипят леса.
На снежных окнах седая проседь,
Густой убор,
Гуляет вьюга, стучатся лоси
На тёплый двор.
Гуляет ветер, швыряет ветер
Обрывки хвой,
А мы смеёмся, а мы как дети,
А мы с тобой.
А мы прижмёмся, а мы попросим
Летучий снег,
Чтоб даже лоси в глухом заносе
Нашли ночлег.
А НА УЛИЦЕ СНЕГ
А на улице снег, а на улице снег,
А на улице снег, снег.
Сколько вижу там крыш, сколько вижу там слег,
Запорошенных крыш, слег!
А в скиту моем глушь, а в скиту моем тишь,
А в скиту моем глушь, тишь,
Только шорох страниц, да запечная мышь,
Осторожная мышь, мышь…
А за окнами скрип, а за окнами бег,
А над срубами — снег, снег…
Сколько всяких там гор! Сколько всяких там рек!
А над ними все — снег, снег…
Затопляется печь, приближается ночь.
И смешаются — печь, ночь.
А в душе моей свет. А врази мои — прочь.
И тоска моя — прочь, прочь.
Загорается дух. Занимается дых
(А на улице — снег, снег),
Только шорох страниц. Да свечи этой вспых.
(А за окнами — снег, снег…)
А в кости моей — хруст. А на жердочке дрозд.
Ах, по жердочкам — дрозд, дрозд.
И слова мои — в рост. И страна моя — в рост.
И цветы мои — в рост, в рост.
А за окнами — снег. А за окнами — снег.
А за окнами — снег, снег.
Из-за тысячи гор. Из-за тысячи рек
Заколдованный снег, снег…
(1968)
"Как научились воровать! "
Как научились воровать!
Воруют все — напропалую.
Ворует сын, ворует мать
И строит дачу воровскую.
Ворует пекарь у печей,
Ворует резчик у буханки,
Ворует сторож у бахчей,
Ворует книжник у стремянки.
Ворует врач у порошков,
Ворует сварщик у паялки,
И даже — тренер у прыжков,
И даже — мусорщик у свалки.
Воруют грунт из-под двора,
Воруют дно из-под кадушки.
Воруют совесть у Петра,
Воруют душу у Марфушки…
Кого просить? Кому кричать?
И перед кем стоять в ответе?
И что мы будем воровать,
Когда растащим все на свете?
Я искал твой след неповторимый
Да по тем залесьям и краям, —
За рекой Печорой, за Витимом
И по всем онежским пристаням.
Да у той у камской переправы,
Да у тех у Кольских берегов…
По каким ты шла цветам и травам?
У каких ты грелась очагов?
И сновали слухи надо мною,
Пролетали с вестью облака.
И стоял я вровень с той волною,
Что просилась в песню на века.
Только плыл твой голос журавлиный
И, как дым, спускался у воды.
Только дым осеннего овина
Заметал былинные следы.
Только дым от песни многословной,
Да и жизнь растаяла как дым…
Да куда ж ты скрылась, Ярославна,
Перед родом-племенем моим?
И пускай всё так же надо мною
Пролетают годы и века.
Под какой искать тебя стеною?
У какого камня-соловка?
И грохочут волны с переправы,
И кричу вот с тех же берегов:
По каким ты шла цветам и травам?
У каких ты падала снегов?
1970
"Суматошные скрипы ракит, "
Суматошные скрипы ракит,
Снеговая метель-хлопотушка.
Не на курьих ли ножках стоит
У тебя твоя вдовья избушка?
Ни двора, ни крыльца, ни сеней.
Только снег, что бельмо, на окошке.
Да на крыше концы от жердей —
Как у ведьмы надбровные рожки.
Да сермягой обитая дверь,
Да за вьюгою — ни зги в переулке:
Уж не ты ли тут скачешь теперь
На какой-то подмазанной втулке?
Только ворон — кричи не кричи,
Да и ты не страшна мне, колдунья,
И всю ночь мы с тобой на печи
Да под шубкой твоей да под куньей.
Пусть рыдает метель, как сова.
Пусть грохочут в лесах бурелому.
В нас такие пылают дрова,
Что сгорят все другие хоромы.
Только ночь, да крутель, да сверчок,
Только волчья грызня за избою,
Да заглохшая дверь — на крючок,
Да сиянье твое надо мною.
И всю ночь, как шальная, летит
Грозовая под нами подушка,
И с питьем недопитым стоит
За трубою волшебная кружка.
А НА ЗЕМЛЕ МАЗУРИКИ
А на земле мазурики
живут себе, живут.
И дочек в щёчку чмокают
и замуж выдают.
И всё у них, мазуриков,
исправно как всегда:
И Лермонтов под пулею,
и должность хоть куда.
Живут они при дьяволах,
при ангелах живут,
И всё кругом при случае
как липку обдерут.
А ты, вояка, праведник,
ну кто ты есть такой?
Гуляешь, новый Лермонтов,
голодный и босой.
И каждый усмехается:
дурак ты, мол, дурак
Бородки все оказаны,
и всё теперь не так.
ПЕСНЬ О ЗИМНЕМ ОЧАГЕ
Раздуй лежанку, раздуй лежанку,
Стели постель.
На старой крыше срывая дранку,
Дурит метель.
В лесную темень уносит ветер
Собачий вой,
А нам так славно при ярком свете,
А мы с тобой.
Раздуй лежанку, сними сапожки,
Моя краса,
Заносит вьюга пути-дорожки,
Скрипят леса.
На снежных окнах седая проседь,
Густой убор,
Гуляет вьюга, стучатся лоси
На тёплый двор.
Гуляет ветер, швыряет ветер
Обрывки хвой,
А мы смеёмся, а мы как дети,
А мы с тобой.
А мы прижмёмся, а мы попросим
Летучий снег,
Чтоб даже лоси в глухом заносе
Нашли ночлег.
СКОРО СНОВА ЗАТОСКУЮ
Скоро снова затоскую
И присяду в уголке.
Дай мне песенку такую,
Чтобы вспомнить налегке
И за прялочкой за нашей
Заклубится волокно,
Дай мне песенку покраше,
А какую — всё равно.
Чтоб кобылка вороная
Заплясала пред тобой,
Чтобы звёздочка ночная
Зазвенела под дугой.
Чтоб дороженьку прямую
Снег-пурга не замела,
Дай мне песенку такую,
Чтобы вновь не подвела.
ПЕСНЯ
Под Москвою,
Под Москвою,
Где-то прямо у «кольца»,
Хорошо вот так —
С женою —
Окопаться до конца.
В городском жилье законном,
Где ни скрипа, ни щелей!..
И смотреть, как на балконах
Машут крылья простыней!
Хорошо под новым древом —
Целый мир в один пакет:
И купальня с подогревом
И с пейзажем кабинет!
И не думай про погоду:
Что с хлебами?
Как покос?
Пусть там с глупостью природы
Где-то ссорится колхоз…
Ах, балконы с простынями!
Это — будни иль парад?
Это, скажешь, — над полями
Гуси-лебеди летят.
И не жди гостей с портфелем:
Сколько сена, мол, нагрёб?
Разве только из-под двери
Заползёт бродячий клоп:
Ах вы, черти, мол, косые,
Черносошная орда!
Что мне избы, мол, глухие?
Вы сюда —
И я сюда.
Через годы,
Через реки,
Через мелкие ручьи…
Ибо всё здесь —
Как в аптеке:
И приволье
И харчи…
1965
"Лесные загривки. Болота, болота. "
Лесные загривки. Болота, болота.
Здесь грустно кому-то и жалко кого-то.
Здесь чёрные тряси — лешачьи качели,
И чьи-то во мхи деревеньки засели,
Засели, заплыли — и всё позабыли, —
Как предки у речек скиты городили,
И сеяли хлеб старички-мухоморы,
И сказки слагали в сугробах Печоры.
И всё, что им снилось, во мхи превратилось,
И сердце моё здесь давно заблудилось.
И только над лесом, припомнив кого-то,
Куда-то проходит патруль самолёта.
И сердце блуждает, ко мхам припадает,
И чьи-то всё норы прощупать желает,
И чем-то прогрезить, во что-то поверить
И что-то волхвующей песней измерить.
И чую, что здесь, у какой-то запруды,
Укрылись мои самоцветные руды.
И я их открою, и я их достану,
И к тайнам земли припадать не устану.
1961
"Уж, видно, тот нам выпал жребий "
Уж, видно, тот нам выпал жребий
У края Млечного Пути:
Живую душу в мёртвом небе
К живому солнцу унести.
1962
"Песни мои — это "Тихий Дон", "
1.
Песни мои — это "Тихий Дон",
Сердца глухого и всплеск и стон,
Радость земли и горечь земли,
Гусли мои и цветы мои.
Песни мои — это "Тихий Дон",
Слышите ль, внуки, сей вещий звон?
Песен таких и стихов таких
Вам не сложить для сынов своих.
Песни мои — это "Тихий Дон",
Гусельный клёкот моих времен,
Горечь земли и радость земли,
Гуси мои, журавли мои.
2.
Ай вы, гусли мои, ай вы, гуси мои,
Гусли-гуси!
То ли радуга-дуга, то ли в пляске луга
У Маруси.
То ли в пляске луга, то ли бровь дорога, —
Эх ты, лада!
То ли в небе журавли, то ли в море корабли
Для приклада.
Ах ты, песня моя! Ах ты, Пресня моя!
Ах ты Флора!
Дуй, пей, не робей да смотри не околей
У забора!
(1980)
"Я искал твой след неповторимый"
Я искал твой след неповторимый
Да по тем залесьям и краям, —
За рекой Печорой, за Витимом
И по всем онежским пристаням.
Да у той у камской переправы,
Да у тех у Кольских берегов…
По каким ты шла цветам и травам?
У каких ты грелась очагов?
И сновали слухи надо мною,
Пролетали с вестью облака.
И стоял я вровень с той волною,
Что просилась в песню на века.
Только плыл твой голос журавлиный
И, как дым, спускался у воды.
Только дым осеннего овина
Заметал былинные следы.
Только дым от песни многословной,
Да и жизнь растаяла как дым…
Да куда ж ты скрылась, Ярославна,
Перед родом-племенем моим?
И пускай всё так же надо мною
Пролетают годы и века.
Под какой искать тебя стеною?
У какого камня-соловка?
И грохочут волны с переправы,
И кричу вот с тех же берегов:
По каким ты шла цветам и травам?
У каких ты падала снегов?
1970
ЧТО ЗА КУПЧИКИ ПРОЕЗЖАЛИ…
Что за купчики проезжали!
Что за путь не спеша держали, —
Из Москвы, говорят, да в Питер
Через волховские края!
Сколько раз на возах сидели!
Сколько раз у костров храпели!..
И к чему-то теперь всё это
Повторяет песня моя…
Что за кони в запряжке были!
Что за воду из речек пили!..
Эй, скорей, гусляры, за струны!
Да совместно ударим в лад:
А подводы, мол, — вот такие:
Все оглобельки — золотые!
А товары — парча да соболь,
А купчишки — сермяжный брат.
Заезжали они в харчевни,
Испивали кваску в деревне
И опять говорили: «Трогай!»
Да и снова — пошли, пошли…
Да и мы-то вовсю ударим,
Да покруче напев заварим:
Что за купчики, мол, ребята!
Что за бороды! Короли!
Проезжали они — такие,
Проезжали они — сякие.
Да по вотчинам тем посадским,
Да по громким тем слободам!
И с высоких возов смотрели,
Как за Псковом леса горели, —
А уж пели-то хлопцы, пели!
Хорошо б так теперь и нам.
Заводили они рассказы
Про хозяйские про лабазы…
Эй, гармони сюда, ребята!
Проверяй, гармонист, лады!
То не купчики удалые,
То извозчички молодые.
Знаменитые балагуры,
Дорогие мои деды.
Что за кони в запряжке были,
Что за воду из речек пили!
А в лесах-то кричала сойка,
А в домах-то цвела герань.
И сбирали мои «купчишки»,
Кроме денежной мелочишки,
То ли присказку, то ли сказку,
То ли песенку, то ли брань…
Ах вы чуды мои, причуды —
Эти гусельки-самогуды,
Да касатка моя — трёхрядка
Да поддужные соловьи!
Эй вы, «купчики» удалые,
Дедовья вы мои честные!
Ой, спасибо вам за раздолье
Этой песенной колеи.
Хорошо там у вас, в замостье,
Постоять на глухом погосте
И с кустом бузины дремучей
Погрузиться в покой времён!
И услышу я голос крови.
И пройдёт он, как ветер, в слове;
И проснётся в моей дремоте
Тот забытый вечерний звон…
Что за купчики проезжали!
Что за путь не спеша держали —
Из Москвы, говорят, да в Питер,
Через волховские края!
Сколько раз на возах сидели!
Сколько раз у костров храпели!..
И про это мое сказанье,
И про это песня моя.
1968
ВЕРБНАЯ ПЕСНЯ
За великий Советский Союз!
За святейшее братство людское!
О Господь! Всеблагой Иисус!
Воскреси наше счастье земное.
О Господь! Наклонись надо мной.
Задичали мы в прорве кромешной.
Окропи Ты нас вербной водой,
Осени голосистой скворешней.
Не держи Ты всевышнего зла
За срамные мои вавилоны, —
Что срывал я Твои купала,
Что кромсал я святые иконы!
Огради! Упаси! Защити!
Подними из кровавых узилищ!
Что за гной в моей старой кости,
Что за смрад от бесовских блудилищ!
О Господь! Всеблагой Иисус!
Воскреси моё счастье земное.
Подними Ты мой красный Союз
До Креста Своего аналоя.
РУСЬ
Значит — снова в путь-дорогу,
Значит — вновь не удалось.
Значит — снова, братцы, — с Богом!
На авось, так на авось.
Что нам отчее крылечко!
Что нам брат и что нам друг!
Ты катись моё колечко,
Хоть на север, хоть на юг.
Умираем, да шагаем
Через горы и стада.
А куда идём — не знаем,
Только знаем, что туда:
В те края и в те предместья,
Где дома не под замком,
Где растут слова и песни
Под лампадным огоньком.
Провались ты, зло людское,
Все карманы и гроши!
Проклинаю всё такое,
Где ни Бога, ни души.
То крылечко — не крылечко,
Где платочек — на роток…
Ты катись, моё колечко,
Хоть на запад иль восток.
Проклинаем да шагаем
Через горы и стада.
А куда идём — не знаем,
Только знаем, что туда.
1993
"Исходился, избегался царский стрелок "
Исходился, избегался царский стрелок
Да по дебрям лесным.
Ничего не добыл он на царский пирог
Самострелом своим.
Ни единой косули не прыгнет вокруг,
И дроздов не слыхать.
И не к чести уже свой испытанный лук
Наготове держать.
Закручинился парень, уселся на пне.
(А уж ночка-то — вот!)
И послышалось вдруг: где-то там, в вышине,
Голубица поет.
И вскочил молодец, и наставил трубу
Сквозь лесные суки.
И узрел голубицу на Звездном дубу
Да у Млечной реки.
И ударила стрелка под то ли крыло,
И промчалась насквозь…
И великое пламя над миром прошло,
А верней, — пронеслось.
Издымились деревья, пропала трава,
И не стало воды.
Только месяц вверху зарыдал, как сова,
От великой беды…
И теперь, говорят, — ничего там вокруг:
Ни видать, ни слыхать.
Только эту вот притчу про сказочный лук
Мы решили сказать.
Грядущие сородичи мои
Да озарятся светом разуменья
И поведут все корешки свои
От дальней даты моего рожденья.
И скажут так: "Вот наши древеса
Они всегда раскидисты и юны.
У нас в роду не Божьи чудеса,
А золотые дедовские струны."
Ворожу свою жизнь — ухожу к тем начальным пределам,
Где я рос — прорастал, распускался цветком-чистотелом.
Заклинаю строку, а в душе уголек раздуваю,
И на струны свои эти пальцы свои возлагаю:
Старина ль ты моя! Прилетевшие первые утки!
Сторона ль ты моя! Луговые снега-первопутки!
Ворожба ль ты моя! Этих строк переборные струны!
Городьба ль ты моя! Из души исходящие руны!
Уплываю туда, ухожу к тем далеким началам,
Где так все хорошо и с таким все бывает навалом!
Где любые сороки поют, как заморские пташки,
Где любая труха превращается в запах ромашки.
Заклинаю строку. И в душе уголек раздуваю.
И на струны свои эти пальцы свои возлагаю:
Старина ль ты моя! Прилетевшие первые утки!
Сторона ль ты моя! Луговые снега первопутки!
ЧЕРНАЯ БАЛЛАДА
— Ой ты, Ваня, Ваня.
Ваня, мой Иван!
Что же ты наделал?!
Мать родную утопил,
В черну прорубь опустил.
Что же ты наделал?!
Руки вскинула голубонька,
Закусила больно губоньку,
На порог упала.
То ли ворон за трубой, то ли сыч
Закричали:
— Магарыч!
— Магарыч!
Что-то взвыло, что-то ухнуло в трубе,
Крысы, мыши побежали по избе:
Ой, карга старуха,
Ни дупло, ни брюхо!
Полно с печки смотреть
Да вздыхать.
Полно Ваньку опивать,
Объедать.
Будет Ваня сам большой,
Будет Ваня пировать,
Будет женку одевать,
Заживет, куда там!
— Ой ты, Ваня, Ваня,
Ваня, мой Иван,
Что же ты наделал?!
Черный ветер шасть на лавку в избе,
Разрыдался по чьей-то судьбе.
То ли сыч, то ли вран,
Прямо в избу Иван,
Прямо в женку, прямо черный наган:
— Только пикни!
Изба содрогнулась, а двери — молчок,
Лишь темную пряжку прядет паучок.
За печью, в подполье, во тьме сундуков
Сидит он, проклятый, уж сотни веков…
— Ой ты, Ваня, Ваня,
Ваня, мой Ива-а-ан!
Ой! —
Выстрел!
Изба простонала. А двери — молчок.
… О страшная память! О злой паучок!
О древняя песня из тьмы избяной!
Когда это было? Под крышей какой?
Ты помнишь? Ты слышишь? Стой!
…………….
— Мамка! Мамуся!
Что же ты, мамка,
Лежишь на полу-то?
С полу-то люто,
Мороз.
— Мамка! Мамуся!
А мы ведь на лыжах
С Тузиком рыжим
Ходили за волком.
— Мамка! Мамуся!
Темно без огню-то,
Скребут по углам…
Хлебушка, мам…
— Глянь-ка, маманька:
А что же папанька —
Смирный такой
и На брусе висит?
— Ма-а-ама!!!
…………..
…Ты помнишь?
Ты слышишь?..
Стой!
1957
"Серебристая дорога, серебристая."
Серебристая дорога, серебристая.
Лес да горы, снег да лунный порошок.
Вечер брызгами охотничьего выстрела
В небе скважины горящие прожег.
И над пропастью, тенями перекрытою,
Задремали придорожные столбы.
И мерещится за каждою ракитою
Теплый запах от невидимой избы.
Может, скрытый кедрачами и березами,
Где-то рядом здесь прислушался марал,
Как трубит ему оленьими совхозами
Затуманенный лесистый перевал.
А дорога вверх под сумеречным пологом
Продолжает свой медлительный подъем,
Хорошо бы там с кочующим геологом
Развести костер на облаке ночном.
Лес да горы, снег да пропасти отвесные.
Не боюсь тропой рискованной пройти.
Вот ступлю на ту хребтину поднебесную —
И пойду уже по Млечному Пути.
1952
"И вновь кладбище. Сосны и трава "
И вновь кладбище. Сосны и трава.
Ограды. Плиты. И цветы кипрея.
И жалкие надгробные слова,
Что не прочтешь без страха, не краснея.
И только слышишь — скрипнул коростель.
Да чуешь гул со сводов мирозданья…
И вот — стучит бессменная капель:
Ни имени. Ни отчества. Ни званья.
1962
"Мы еще не трезвы от испуга "
Мы еще не трезвы от испуга
И не можем спать.
И угрюмо смотрим друг на друга:
Что же нам сказать?
У могил святых, могил напрасных
Что нам говорить?
Что в стране, под знаменем прекрасным,
Было трудно жить?
Только вспомним ружья конвоиров
Да в испуге мать…
Эти годы ждут своих шекспиров, —
Где нам совладать? Мы еще не так-то много знаем —
Только счет до ста.
Мы еще почти не открываем
Робкие уста.
Ну, а если все-таки откроем
И начнем рассказ, —
Никакою славою не смоем
Этих пятен с нас!
(1962)
"Какие ветры прошумели!"
Какие ветры прошумели!
Какая ночь тогда была!..
В какой же давней колыбели
Деревня отчая спала!
Ни проводов, ни чутких раций.
Спала и видела во сне
Флажки окрестных «капераций»
И что там есть, в какой цене.
А ночь свистела и кричала,
А что — попробуй дай ответ.
Спала деревня и не знала,
Что' суждено ей в смене лет.
И что нам завтра на рассвете
Вострубят трубы лебедей?
Мы спали праведно, как дети,
В качалке матери своей.
И кот урчал в хозяйский ворот
И не поведал никому,
Что жизнь идет в крутую гору,
Зарывшись в пасмурном дыму.
И сколько всякой перемены
Земле придется испытать!
И не сумеют эти стены
Пред бурей века устоять!
И только волны ржей колхозных
Заговорят со всех сторон.
И я замру здесь перед грозной
Неумолимостью времен.
И обойду кипрей высокий
И встану тихо у пруда,
Где в самой девственной осоке
Не пошелохнется вода…
(1963)
"А сколько их было за наших столом! "
А сколько их было за наших столом!
А сколько добра красовалось на нем!
А сколько высоких речей раздалось!
А сколько веселых ковшей испилось!
И во они нынче — грозою гроза,
И нашею солью — да нам же в глаза.
И мы повторяем забытый урок:
И жито забыто, и пиво не впрок.
1968
"Кабы мне цветок да с того лужка, "
1.
Кабы мне цветок да с того лужка,
Кабы мне флажок да с того стружка.
Кабы мне всегда да не скучно жить,
Кабы мне теперь да с тобой дружить.
Удалился б я да в густой лесок
Да срубил бы там смоляной скиток.
Золотой скиток из кругла бревна, —
Прорубил бы в нем только три окна:
Пусть одно окно — да на белый свет,
А другое пусть — да на маков цвет.
А третьё окно — да по стенке той,
Да по стенке той, что на терем твой.
Стал бы я всю жизнь только там сидеть
И всю жизнь оттоль на тебя глядеть,
Стал бы я в лужках да цветочки рвать
Да венки тебе завивать-сплетать.
Стало б мне тогда да не скучно жить,
Стал бы я тогда целый мир любить,
Да с тобой ходить на мирской покос,
Да шмелей сдувать с твоих русых кос.
2.
Эту песенку
Повторял мой дед.
Только был мой дед
Да на столб воздет.
Эта песенка
Досталась отцу.
Только сабля — хлесть
По его лицу!
Эта песенка
Сполюбилась нам,
Да промчались мы
По своим костям.
Эту песенку
Услыхал мой сын.
Да заплакал он
От моих седин.
Эту песенку
Да воспримет внук
И споет ее
У речных излук!
Пусть она сполна
Ему вспомнится,
И заветный сон
Да исполнится.
(1970)
"Черная заполярная,"
Черная заполярная,
Где-то в ночной дали,
Светится Русь радарная
Над головой Земли.
Над глухотой арктической
И над гульбой стиляг
Крутится тот космический,
Тот заводной ветряк.
Невидаль ты ушастая!
Гаечный нетопырь!
Громко тебя приятствую
Или твержу Псалтырь.
Пусть ты не сила крестная
И не исчадье зла.
Целая поднебесная
В лапы тебе легла.
Русь ты моя глобальная!
Знаю твою беду:
Скрипкою величальною
Дьявола не отведу.
Бредится иль не бредится,
Только у той скирды
Чую Большой Медведицы
Огненные следы…
Сторож Млечного пояса!
Свято твое копье.
Стонет радарным полюсом
Бедное сердце мое.
Пусть я не тварь господняя,
Но и не червь земли.
Небо и преисподняя
В песни мои легли.
(1978)
"Цены повышаются, цены повышаются, "
Цены повышаются, цены повышаются,
Дорожает век.
Цены повышаются, женщины ругаются
И скребут сусек.
Цены повышаются, облака снижаются,
Дождик моросит.
Облака снижаются, люди укрываются
В свой домашний скит.
Цены повышаются, двери запираются,
Гавкает Трезор.
Сумерки сгущаются, женщины пугаются,
Смотрят из-под штор.
Цены повышаются, цены повышаются…
Маятник стучит…
Кто-то появляется, кто-то приближается,
За углом стоит.
(1981)
"Это было в ночи, под венцом из колючего света, "
Это было в ночи, под венцом из колючего света,
Среди мертвых снегов, на одном из распутий моих
Ты прости меня, Матушка, из того ль городка Назарета,
За скитанья мои среди скорбных селений земных.
Это было в полях — у глухого промерзшего стога,
Это было в горах — у приморских завьюженных дюн…
Ты прости меня, Матушка, породившая Господа Бога,
За ристанья мои и за то, что был горек и юн.
Грохотала земля. И в ночах горизонты горели.
Грохотали моря. И сновали огни батарей…
Ты прости меня, Матушка, что играла на Божьей свирели
И Дитя уносила — подальше от страшных людей!
И грохлочет земля. И клокочут подземные своды.
Это все еще — тут, на одном из распутий моих…
Ты прости меня, Матушка, обрыдавшая веси и воды,
Что рыдаешь опять среди мертвых становий людских.
Проклинаю себя. И все страсти свои не приемлю.
Это я колочусь в заповедные двери Твои.
Ты прости меня, Матушка, освятившая грешную землю.
За неверность мою. За великие кривды мои.
(1980)
РЕЗУЛЬТАТЫ
1.
Экзотика мира сего — такая, брат, детская штука!
Такой примитивный парик — экзотика мира сего!
И даже романтики дым для зрелости, брат, не годится:
Не слишком, брат, хитрая вещь — туману в глаза напустить.
Из мухи выдуть слона иль страуса сделать блохою, —
Пусть это забавно порой — не в этом соль мастерства.
Предметы в натуре своей — вот высшая проба искусства,
И чувства в своем естестве — вот радость для истинных муз!
2.
А хотел бы я стать для себя летописцем смиренным,
И закрыться в скиту. И возжечь, как и древле, лампаду,
И сидеть, и писать, составляю правдивую повесть
Про себя и других, и про все, что я знаю и помню.
Ибо годы мои к той черте подошли заповедной.
Где ни звона не нужно, ни стука, ни денег, ни славы…
Затвориться б в ситу. И возжечь бы старинную свечку.
За себя и других наконец помолиться желаю.
3.
И вновь кричат: коль ты — поэт,
прославь свою страну,
и дом родной, и сельсовет,
и бабку и жену.
А ведь задача, милый мой, —
Не в том, чтобы хвалить,
А чтобы — взять фонарик свой
И людям посветить.
(1981)
ПОДРАЖАНИЕ ЭККЛЕЗИАСТУ
1.
Все на земле рождается,
И все на земле кончается,
И то, что было осмысленно,
В бессмыслицу превращается.
И вот она — суть конечная,
И вот она — грусть извечная.
Земля ты моя неустанная!
Галактика наша Млечная!
И если мы все рождаемся
И с волей своей не справляемся, —
Зачем же тогда к посмешищу
Мы заново устремляемся?
2.
Ты вышел из дома — все цитры звучали,
Все дети твои и друзья ликовали,
А в дом возвратился — и скорбь, и рыданья,
И всю твою семью ведут на закланье.
И видишь ты стол, оскверненный врагами,
И видишь ты пол, что утоптан скотами,
И видишь ты стены в моче и навозе
И всю свою утварь в разбойном обозе.
Крепись и мужайся и телом и духом.
Не все ли под солнцем проносится пухом?
И в славе почета, и в смраде бесчестья
Да будет в руках твоих шест равновесья!
3.
Ну кто из пастырей земли
упреки мудрых переносит?
Какие в мире короли
Глупца на пир свой не попросят?
Мудрец — он Богу самому
Всю правду выложит, не скроет.
(А тот по случаю сему
А возгремит, и волком взвоет!)
Зато глупец — известный жук:
Он перед властью медом льется!
А мед такой — хмельней наук,
Поскольку славою зовется.
4.
И видел я в земном своем скитанье —
Во всех углах на всех путях земных —
И свет ума, и полный мрак незнанья,
И гибель добрых, и всевластье злых.
И видел я, как подлость торжествует,
И как неправда судит правоту,
И как жрецы за глупость голосуют
И тут же всласть целуют ей пяту.
И проклял я все стогны человечьи,
И в знойный прах зарылся от стыда.
И под свистки холопского злоречья
К своим трудам ушел я навсегда.
5.
Суета сует, суета сует —
И в сто тысяч раз и вовек.
Только тьма и свет, только тьма и свет.
Только звездный лед, только снег.
Только тьма и свет, только зверий след
Да песок пустынь у могил.
Остальное все — суета сует,
То. Что ты да я наблудил.
И за годом год. И за родом род,
И за тьмой веков — снова тьмы.
Только звездный ход. Только с криком рот.
Да песок пустынь. Да холмы.
(1982)
СТИХИ О БЕРЕЗОВОЙ РОЩЕ
Не идолы славы и мощи,
Не цезарский пышный чертог —
Пусть снится мне белая роща,
А с ней голубой хуторок.
Той рощи давно уже нету,
Тот хутор навек позабыт.
Но столько блаженного свету
Мне память опять подарит!
У нас деревенька стояла
Всего лишь за вёрсту от них.
И вся эта роща сияла
Напротив окошек моих.
Сияла листвой многосенной,
Сияла стволами берез.
И я этот свет несравненный
Сквозь долгие годы пронес.
От жизни беспутной и дикой
Не раз он меня исцелял
И детскою той земляникой,
И зеленью тех опахал.
Доселе мне снится дорога
Под сенью березовых глав.
И веянье Господа Бога
Дороже мне всяческих слав.
Привет, межевая канава —
Святейшего храма порог!
И вдруг среди кущ, как застава,
Звучал хуторской флюгерок.
И снится мне белая гречка,
Играющий пчелами сад,
И то голубое крылечко,
И тот голубой палисад.
И ласковый свет новолунья
Доселе струится в меня —
И ты, хуторская певунья,
Красивая тетка моя!..
Изыди же, злой искуситель,
И всю свою смрадь уноси!
Поскольку не спит Искупитель,
Живущий у нас на Руси.
Промчатся года лихолетий,
Развеется пепел и дым,
И снова мы выйдем, как дети,
К березовым рощам своим.
И снова проляжет дорога
В тот белый сияющий храм.
И веянье Господа Бога
Промчится по всем клеверам…
Не идолы славы и мощи,
Не цезарский пышный чертог —
Пусть снится мне белая роща,
А с ней голубой хуторок.
ЖЕЛТЫЙ ТАЙФУН
Ах, ни горестных жалоб, ни смертной тоски!
И не место раздорам и суетной злобе!
Это просто запрыгали злые пески —
И пошли танцевать над просторами Гоби,
Из-под мертвых озер, из-под каменных дюн,
Из-под горьких пластов раскаленного света
Это каменный смерч! Это желтый тайфун!
Это злобные духи завыли с Тибета.
Где ты, ласковый свет сунгурийской зари?
Где вы, красные маки на рейдах Кантона?
Закружился песок над волной Уссури,
Над высокой звездой боевого кордона.
Закрывай же ладонями эту строфу
И не дрогни под гулом сыпучего шквала!
Это мудрый Конфуций и скорбный Ду Фу
Голосят под прыжком Огневого Шакала.
Это ходят, кружат, завывают пески
Над Великой стеной и по скверам Харбина.
Ах, ни горестных жалоб, ни смертной тоски!
Да святится в руке твоей щит паладина!
МЕЛОДИЯ ВЫСОТНЫХ ПУСТЫНЬ
Как детская песня, как дым над трубой,
Как дым над трубой.
Душа улетает в покой голубой
В покой голубой, —
К далекому свету, к тому ли лучу
И песня уходит, и сам я лечу,
За ними лечу.
Сверкают антенны, плывут облака,
Плывут облака.
Земля под ногами — так далека!
И так далека!
Душа улетает в мерцающий свет —
И нету своих, и чужих уже нет:
Мерцающий свет!
За тучкою тучка — дорогой своей,
Дорогой своей,
Как белое стадо гусей-лебедей,
Гусей-лебедей,
За остовом белым другой островок…
И сам я мерцаю, как белый дымок,
Как белый дымок.
А в наших долинах курчавится хмель,
Курчавится хмель.
И я проходил там — веселый, как Лель,
Горячий, как Лель.
Зачем же теперь я в пустыне такой
И сам проплываю, как тень, над собой,
Как тень над собой?
Родимой поле! Далекая мать!
Забытая мать!
Заблудшего сына верните опять,
Пригрейте опять!
И травами ночи, и птицами дня
Из мертвого плена спасите меня,
Раскуйте меня!..
За тучкою тучка — дорогой своей,
Дорогой своей.
А что мне сиянье бесплотных лучей,
Бесплотных путей?
Пусть ветер ударит, и гром запоет —
И дух мой на землю дождем упадет,
Дождем упадет!
"Когда Он был распятый и оплеванный, "
Когда Он был распятый и оплеванный, Уже воздет, И над Крестом горел исполосованный Закатный свет,— Народ приник к своим привалищам — За клином клин, А Он кричал с высокого ристалища — Почти один. Никто не знал, что у того Подножия, В грязи, в пыли, Склонилась Мать, Родительница Божия — Свеча земли. Кому повем тот полустон таинственный, Кому повем? “Прощаю всем, о Сыне Мой единственный, Прощаю всем”. А Он кричал, взывая к небу звездному — К судьбе Своей. И только Мать глотала Кровь железную С Его гвоздей. Промчались дни, прошли тысячелетия, В грязи, в пыли О Русь моя! Нетленное соцветие! Свеча земли! И тот же Крест — поруганный, оплеванный. И столько лет! А над Крестом горит исполосованный Закатный свет. Все тот же Крест… А ветерок порхающий — Сюда, ко мне; “Прости же всем, о Сыне Мой страдающий: Они во тьме!” Гляжу на Крест… Да сгинь ты, тьма проклятая! Умри, змея! О Русь моя! Не ты ли там — распятая? О Русь моя!.. Она молчит, воззревши к небу звездному В страде своей; И только сын глотает кровь железную С ее гвоздей.