Штурман отрывается от прицела и бросает взгляд на секундомер. Он держал машину на боевом курсе восемнадцать секунд. Если пилот хоть немного следил за хронометром, он должен быть доволен.
Вокруг самолёта — десятки прожекторных лучей. Штурман косится на них, от резкого света начинает нестерпимо чесаться в носу. Штурман закрывает глаза и оглушительно чихает.
— Будь здоров, — говорит он себе тихонько и прикладывает к губам платок. Потом чихает снова и ещё раз желает ласково: — Будь здоров, дружок… Он не суеверен. Просто он уважает хороших людей. Он закрывает бомболюки, выключает освещение сетки прицела и берётся за ручки пулемёта. Мало вероятно, чтобы какой-нибудь немец сунулся в эту кашу, но всё может быть. И штурман настороженно оглядывает небо.
Пилот бросает машину вправо. Он знает, где взорвётся очередной снаряд. Знает так, будто немецкий наводчик только что шепнул ему об этом на ухо.
И снаряд взрываемся. Не один, а целая гирлянда огненных клубков.
Но пилот уже ушёл от них. Влево! Вправо! Влево! Вниз!
— Командир, продержитесь ещё минуту. Это немного…
Немного! Да это целая вечности, штурман. Это…
— Ух ты-ы… — крик стрелка. — Вниз… внизу… оля-ля-ля!
Но пилот со штурманом уже и сами увидели. Внизу — море огня. Оно как-то лениво, словно в раздумье, приподнялось над землёй и потом плеснуло в стороны с такой стремительностью, что, казалось, залило всю землю до горизонта.
Прожекторные столбы, до того метавшиеся по небу, на мгновение застывают, словно парализованные. Потом начинают качаться с ещё большой яростью и настойчивостью.
Во что же это угодил штурман, что разъярил такую стихию? Неужели в бензохранилище? Или в склад боеприпасов?
Пилот уходит от прожекторных лучей. Нет, он не позволит угробить такой экипаж…
— Штурман…
Могут они ещё терять высоту или нет? Не врежутся в аэростаты?
Но он задыхается, от одного слова. Он бросает машину вправо. И снова ускользает от лучей.
— Стрелок!
— Командир?
— Что…
Ему нужно знать, какая обстановка сзади. Но он не успевает спросить. Он падает на штурвал. Даже сквозь закрытые веки свет режет глаза так, что, кажется, проникает до самой последней клеточки мозга. В этом свете нечем дышать…
— О-ох! — доносится стон.
Пилот сваливает машину влево и полностью отдаёт штурвал.
— Командир!
Они выпадают в темноту.
— Вот это…
Ещё один луч. Огненные вспышки и — трах-тах-тах-тах… — барабанная дробь, по обшивке машины.
— Вправо, командир!
Он ничего не видит, но давит на педаль и выворачивает штурвал. Они снова вываливаются из слепящего молока в темноту.
— Влево!..
Пилот бросает машину влево. Вернее, их отбрасывает. Справа, почти под крылом, взрывается снаряд.
— Ну и свистопляска, — ворчит Назаров. — Ещё несколько секунд продержитесь, командир.
— Живы, штурман?
— Чего мне сделается…
— Стрелок, вы живы?
— Жив… Живу… Ух! А-а, сволочь!
Ду-ду-ду-ду… Это работает пулемёт стрелка.
— На, гад, на, на!..
Удар справа.
— Стрелок, что…
Удар слева. Левой ноги, правой, левой, правой… Они в огненном кольце. В кольце из огня и металла. И что-то случилось у стрелка. Могут они терять высоту или нет?
— Штурман, как…
Удар. Совсем рядом.
— Командир, можете терять ещё тысячу мет…
Удар. Машина прыгает вверх, словно скаковая лошадь.
— … выходим… Удар.
— … заграждения!
Вспышка шаровой молнии прямо по курсу и треск пробиваемой обшивки. И ещё один огненный клубок. Удар.
Самолёт бросает то вниз, то вверх, то в стороны. Пилот с трудом удерживает его, чтобы не сорваться в штопор. Грохот.
— Сво-олочи!.. — орёт стрелок.