— Командир, курс двести семьдесят, — раздаётся в наушниках голос штурмана. Пилот разлепляет губы.

— Понял. Двести семьдесят.

Он едва ощутимо давит кончиками пальцев на штурвал. Самолёт медленно кренится, потом так же медленно выравнивается и застывает.

— Есть. Взял двести семьдесят.

Пилот сидит так же неподвижно, глядя немигающим взглядом на большую зеленоватую звезду над обрезом кабины. Лицо его холодно и спокойно.

— Штурман, у вас всё в порядке?

— Всё в порядке, командир.

— Стрелок, у вас всё в порядке?

— Как сказать, командир… Я думаю, всё в порядке.

— Вы думаете, или у вас на самом деле всё в порядке?

— За нами идёт самолёт неизвестной принадлежности.

Лётчик сдвигает брови.

— Далеко?

— Четыреста метров.

— Давно он идёт за нами?

— Полторы минуты, командир.

— Почему не сообщили мне об этом сразу?

— Я думаю…

— Стрелок, меня не интересует, что вы думаете. Ваша обязанность немедленно докладывать мне об изменении воздушной обстановки. Вы поняли?

— Так точно, командир. Но обстановка не меняется. Я всё время держу его в прицеле. Если он вздумает безобразничать…

— Стрелок, прекратите болтовню. С таким же успехом и он нас может держать в прицеле.

Стрелок обижается.

— Да нет, командир, он идёт с огнями. Я подумал, что не стоит вас беспокоить лишний раз. Пока он держится вполне прилично.

Пилот шумно выдыхает, но сдерживается:

— Ладно. Благодарю за заботу о моём спокойствии. Вы хорошо его видите, стрелок?

— Очень хорошо. Я мог бы срубить его одной очередью. Может, позволите, командир?

— Нет! Он отстаёт или догоняет?

Несколько секунд в наушниках стоит тишина. Потом стрелок говорит:

— Он… отстаёт. Да, отстаёт, командир. С отворотом на юг.

— Хорошо. Следите за воздухом. И не забывайте докладывать о… прилично ведущих себя объектах.

— Понял, командир. Простите, командир.

— Прощаю, — ворчит пилот. — Штурман, как курс?

— Курс хорош, командир.

…Командир полка полковник Баклыков долго тёр ладонью лоб и хмурился. Наконец он поднял глаза на Добруша.

— Садись, Василий Николаевич… — Он подвинул к нему пачку папирос, потом вспомнил, что Добруш курит трубку, и чертыхнулся. — Будь ты всё неладно!.. Как ты себя чувствуешь?

Капитан приподнял брови.

— Хорошо.

— Ладно. Вот что. Сегодня ночью наши соседи пойдут на Кёнигсберг. Мы посоветовались и решили послать тебя с ними…

Многие уже регулярно совершали налёты на военные объекты Германии. Полк, где служил Добруш, только приступал к ним. Неделю назад на Кёнигсберг вместе с соседями ушёл первый самолёт. Потом ещё два. Ни один из них не вернулся.

«Так, — подумал Добруш. — Правда, дело упрощается тем, что идти придётся с группой. Но техника…»

Новых машин полку ещё не дали, хотя и обещали со дня на день.

— Как только мы получим пополнение и новую технику, полк полностью переключится на Берлин, Кёнигсберг, Данциг. А без опыта, сам знаешь…

— Ясно, — сказал Добруш. — Разрешите идти готовиться?

— Подожди. — Полковник потёр ребром ладони переносье и вздохнул. — Как у тебя штурман и стрелок?

— Для такого полёта не годятся.

— Подбери сам штурмана и стрелка и доложи мне. Можешь взять из любого экипажа.

— Слушаюсь, товарищ полковник.

— Да брось ты эту официальщину! — поморщился полковник. — Меня зовут Анатолием Андреевичем.

— Спасибо, Анатолий Андреевич.

Полковник усмехнулся:

— Вот так-то лучше… Ах, чёрт, — воскликнул он в следующее мгновение. Не хочется мне посылать тебя на это задание. Но мне нужен хороший командир эскадрильи. А с твоим прошлым…

— Не будем об этом, Анатолий Андреевич, — поспешно перебил Добруш. — Это касается только одного меня.

— Меня это касается ещё больше, — возразил Баклыков. — Слишком большая роскошь держать тебя на звене, в то время как у меня нет приличных комэсков. Ну, ладно. Иди. И возвращайся.

— Постараюсь.

Выйдя наружу, Добруш посмотрел на восток. Было рано, но небо уже высветлилось. По нему плыли тёмные облака.

«Ветер северный, двадцать метров, — машинально отметил капитан. — Если к ночи не утихнет, снос будет большим, придётся экономить горючее».

Он шагал по невысокому березняку. Он был среднего роста, грузный, рыжеватый, с плоским красным лицом и редко мигающими зелёными глазами. Левую щёку его от глаза до мочки уха пересекал безобразный шрам — памятка первого дня войны, когда он поднимал свою эскадрилью, из образовавшегося на аэродроме крошева. Тогда он ещё был истребителем.

— Василь Николаевич! — окликнули его. Капитан замедлил шаг, потом повернулся и поднял глаза. Его догоняла маленькая белокурая женщина в гимнастёрке и юбке защитного цвета.

— Что же вы это не заходите? — спросила она с упрёком, подойдя ближе. Совсем нас забыли?

Он покачал головой.

— Не в этом дело. Просто…

— Просто… что?

Добруш хотел зайти, но потом передумал. Он знал, что она была бы рада. Она всегда радовалась его приходу и всегда пугалась. Как будто между ними должно было произойти что-то такое, чего уже нельзя поправить. Её звали Анной. Она работала телефонисткой в штабе.

Иногда ому с ней было хорошо, особенно после возвращения из полёта, пока он был полон гулом и грохотом, пока всё вокруг качалось и подпрыгивало и он медленно приходил в себя после той свистопляски, из которой только что вырвался.

Но чаще было плохо. Он всегда мучительно переживал неопределённость. Даже в полётах для пего хуже всего было не тогда, когда начинали вспухать дымки зенитных разрывов и по воздуху хлестали, словно плети, пулемётные трассы, а пока небо было мирным и спокойным. Пока всё спокойно, никогда не можешь знать, откуда тебя ударят.

В отношениях с этой женщиной всё было неопределённо.

Прояви он чуть больше настойчивости, обоим стало бы легче. Наверно, она сопротивлялась бы и после упрекала его. Но у неё было бы утешение, что ей ничего не пришлось решать самой, а он покончил бы со своим прошлым.

Он понимал это. Но всё было не так просто. И его прошлое. И её — которого он не знал, но всегда чувствовал в том напряжении, которое заставляло её деревенеть, как только он приближался. Нет, не стоило ворошить всё это.

— Почему вы молчите? — спросила она. В её голосе прозвучала обида.

— Я был занят, — сказал он. Она подумала: «Нет». Потом спросила:

— Зачем вас вызывали? Вам лететь?

Ему не хотелось говорить правду, но не хотелось и лгать.

— Нет. То есть да. Пустяки.

— Когда?

— Вечером.

— Вечером… — сказала она. — Вон что… Она вдруг прикусила нижнюю губу и ударила друг о дружку сжатыми кулачками.

— Кёнигсберг. Так?

— Да, — неохотно сказал капитан. — Откуда вы знаете?

Она не ответила.

— Я только не знала, что это вы. Ох!..

— Что такое с вами? — спросил напитан, взглянув на неё с беспокойством. Вам нехорошо?

— Но почему — вы?

Капитан передёрнул плечами.

— Кому-то всё равно надо, правда? Почему же не мне?

— Потому… потому… А разве вам самому хочется лететь?

— Не знаю. Задание мне не нравится, — признался оп неожиданно. — Но ничего не поделаешь. Да и… послушайте, почему вы никогда не одеваетесь как следует? — спросил он с досадой, заметив, что она вся дрожит. — Вы же простудитесь!

Она как-то сразу погасла.

— Да, — проговорила она уныло. — Ничего не поделаешь… Господи, как бы я не хотела, чтобы вы улетали именно сегодня! Нельзя разве отложить?

— Обычно таких вещей не делают, — пояснил капитан терпеливо. — Да и с какой стати? Ведь это моя работа.

— Да, с какой стати… — повторила она.

— У меня сегодня день рождения. Я хотела… я думала…

Капитан склонил голову.

— Поздравляю вас.

— Спасибо. Я…

— Сколько вам?

— Двадцать шесть.

— Вы очень молоды, — сказал капитан. Он вздохнул. — А я вот уже совсем старик.

— Это не имеет значения, — возразила она.

— Очень даже имеет, — невесело усмехнулся капитан. Он подумал, что это имеет даже слишком большое значение, особенно когда к сорока годам выясняется, что ты остался ни с чем, но ничего не сказал. Это касалось только его одного.

— Ничего вы не понимаете! — воскликнула она, и капитан с удивлением увидел на её глазах слёзы. — Ничего! Почему вы меня ни разу не поцеловали?

Капитан смешался. Похлопав руками по карманам, он вытащил трубку, повертел её в руках и сунул обратно. Потом поднял глаза.

— Серьёзный вопрос, — проговорил он наконец. — Так сразу даже и не ответишь.

Он взял её за плечи и склонился.

— А теперь идите. И одевайтесь впредь как следует, — сказал он сердито.

«Чёрт те что! Хотел бы я знать, кто из нас больший дурак», — подумал он.

— И перестаньте, пожалуйста, реветь. Совсем это вам ни к чему.

— Хорошо, — сказала она. — Ох! — вырвалось у неё вдруг. — В жизни себе не прощу, если с вами что-нибудь случится… Вы… вы… вернётесь?

— Постараюсь, — буркнул капитан. — Идите, идите.

Он повернул её за плечи и подтолкнул на тропинку. Она сделала несколько шагов, потом остановилась и долго глядела вслед, пока капитан не скрылся за деревьями.