Руки, ноги, спина — всё одеревенело. Мысли путаются. Самолёт раскачивается из стороны в сторону, сваливается то на одно, то на другое крыло. Он то пикирует, то, вздыбившись, лезет в небо почти вертикально.
Каким-то краешком сознания пилот понимает, что это невозможно, немыслимо, пытается убедить себя, что машина идёт нормально, но все его старания ни к чему не ведут. Моторы пронзительно воют на одной высокой ноте, раздирая сознание. Вой с каждой секундой становится всё выше и оглушительней. И пилот знает, почему это происходит: машина идёт вверх колёсами. Сейчас начнётся раскрутка винтов, потом полетят плоскости, и на землю рухнет груда обломков.
В какой момент он допустил, чтобы машина перевернулась, и как это произошло? Почему молчат штурман со стрелком? Неужели он уснул за штурвалом и не уследил за машиной?
Но думать об этом некогда. Пилот выворачивает штурвал влево и всем телом налегает на левую педаль. Попа самолёт ещё держится, пока не начали отламываться крылья, надо попробовать вывести его в нормальное положение, спасти экипаж…
Быстрее! Он уже слышит, как рвётся обшивка и лопаются заклёпки… Быстрее!
Пилот делает отчаянные усилия, чтобы спасти самолёт…
Рывок самолёта бросает штурмана на борт кабины, пол вырывается из-под ног. Штурман хватается за скобу сиденья и повисает над прицелом в нелепой позе.
Только что всё было спокойно. Ровно работали моторы, небо чистое, внизу проплывали лесные массивы, в которых вряд ли могла находиться зенитная артиллерия. Штурман рассчитал набор высоты и только собирался сделать запись в бортжурнале, как вдруг — на тебе.
Он барахтается на сиденье, пытаясь отцепить привязные ремни. Неужели на что-то наткнулись? Отказал один из моторов? Отвалилось крыло?
— Командир! — зовёт он.
Самолёт почти лежит на крыле, нос его опускается к земле, ещё мгновение, и машина перевернётся.
— Командир! Штурвал вправо, правой ноги! Дайте правый крен, командир!..
Машина также резко и неожиданно кренится на правое крыло.
— Стоп! Командир, стоп! Левый крен!.. Ещё один такой рывок, и незачем будет производить расчёты…
— Чуть вправо! Стоп, командир! Вот это свистопляска…
— Штурман… — доносится до него хриплый стон.
— Я вас слышу, командир. В чём дело? Что случилось, командир?
— Штурман, в каком положении машина?
— Сейчас — в нормальном. Но секунду назад мы едва не перевернулись. Что случилось?
— Штурман… вы уверены, что машина сейчас действительно в нормальном положении? — настойчиво спрашивает пилот. Штурман оглядывается.
— Да, командир. Совершенно уверен.
— Вы видите горизонт?
— Да.
— Хорошо видите?
— Очень хорошо, командир. Но в чём дело?
— Дело в том… мне кажется, что машина идёт в перевёрнутом положении…
— Нет, командир. Машина идёт нормально. Вы слышите? Нормально!
Штурман слышит тяжёлое дыхание пилота. И его голос:
— Почему же тогда так воют моторы?
— Нет, командир. Моторы работают нормально. Держите так, как держите. Машина в нормальном положении.
— Ладно, штурман…
— Вот и хорошо. Хорошо, командир… Он прикладывает ко лбу и щекам платочек, вытирает проступившие капли пота. Потом говорит:
— Уф, Василь Николаевич… Пожалуйста, не надо так больше. Ведь вы чуть не перевернули машину…
— Простите, штурман…
— Ничего. Командир, я связался со стрелком. У него всё в порядке, можно набирать высоту. Возьмите штурвал на себя… ещё… достаточно! Держите так, командир!
Штурман качает головой. Какого же дурака он свалял! Ведь он должен был об этом помнить. Даже вполне здоровые пилоты во время ночных полётов или полётов по приборам часто теряют пространственную ориентировку. А тут — слепой пилот, которому в миллион раз труднее…
— Ты мне не нравишься, дружок, — неодобрительно бормочет себе штурман. — В этом случае ты оказался растяпой. Будь внимательнее, иначе плохо кончишь…
Он даёт пилоту поправку в курс и внимательно приглядывается к земле. Скоро должен быть Минск.