Бомбардировщик выскакивает из облачности прямо на громадный багровый солнечный диск. Штурман щурит глаза.
— Командир, подходим к аэродрому. Что вы намерены делать?
— Садиться.
Штурман судорожно стискивает зубы и проглатывает внезапно перехвативший горло ком. Надо быть пилотом, чтобы так просто и буднично решиться на то, над чем штурман бился от самого Кёнигсберга.
— Спасибо, Василь Николаевич.
— У вас готовы расчёты?
— Да.
— Командуйте заход.
Штурман смотрит на землю.
Через десять секунд начинаем левый разворот. Внимание! Разворот!
Машина делает круг над аэродромом и точно выходит на посадочную полосу.
Полоса какая-то странная — вся в пятнах, словно залатанная.
— Командир, выпустите шасси… закрылки… Дайте чуть штурвал от себя… командует штурман.
Он с удивлением приглядывается к аэродрому. Да неужели это их аэродром?!
Всё вокруг изрыто громадными воронками, стоянка усеяна обломками самолётов.
Сколько же их осталось? Семь… нет — восемь машин. Всего восемь!
Теперь штурман понимает, что произошло. Налёт вражеской авиации. Возможно, одновременно был произведён налёт и на соседний полк, с которым они должны были идти на Кёнигсберг…
Так вот что это за пятна на взлётной полосе — только что засыпанные воронки. Несмотря ни на что, товарищи ждут их и сделали всё возможное, чтобы они смогли сесть…
— Идём точно, высота триста, — говорит штурман командиру. Впереди посадочные знаки.
— Высота двести… Чуть-чуть доверните вправо. Достаточно. Хорошо, командир.
— Высота сто… Идём точно. Полоса хорошо видна, всё чисто.
Чувства Добруша напряжены до предела. Голос штурмана… разве это нужно пилоту, чтобы посадить машину? Оп должен сам видеть полосу. Сам!
— Высота семьдесят…
Хоть на мгновение. Только на одно мгновение…
— Пятьдесят…
Пилот снимает руку со штурвала. Секунда, и бинты летят на пол кабины.
— Десять. Возьмите штурвал чуть на себя… Только на мгновение…
— Пять…
Пилот открывает глаза. Снаряд во второй раз взрывается в кабине. Мир становится ещё чернее.
— Два…
Если бы штурман увидел сейчас лицо пилота, он подумал бы, что тот сошёл, с ума. Пилот улыбался. Боль стала невыносимой.
Этот полёт он сделал от начала до конца, сложил по кирпичику, как каменщик складывает здание… — Один.
Самолёт касается земли. Рёв моторов обрывается, словно обрезанный. Слышен стук амортизаторов.
Но Добруш уже ничего не слышит. Он выпускает штурвал из рук и повисает на привязных ремнях. В его меркнущем сознании проносится зелёное поле аэродрома, ватные облака, голубое небо… Тело пилота вздрагивает, руки приподнимаются, будто стремясь дотянуться до штурвала, и падают… Сердце смолкает.