Отец Милля и его характеристика .

Когда изучаешь жизнь какого-нибудь замечательного человека, то всегда бывает интересно знать, что за люди были его родители и при каких условиях ему приходилось расти и развиваться. Мы до сих пор мало знакомы с законами наследственности; однако, как известно, духовные качества родителей, точно так же, как и их физические свойства, в большей или меньшей степени передаются потомству. Воспитание является другим могучим орудием влияния родителей на детей; впечатления детства имеют, быть может, больше значения в выработке нравственного и умственного склада человека, чем все последующие впечатления его жизни. В характере многих выдающихся людей можно проследить влияние наследственности и воспитания, но вряд ли можно найти в этом отношении более поразительный пример, чем пример Джона Стюарта Милля.

Личность Джеймса Милля, отца знаменитого мыслителя и экономиста, настолько своеобразна и оригинальна, что изучение его характера представляло бы глубокий психологический интерес даже в том случае, если бы Джеймс Милль не играл никакой роли в истории духовного развития своего сына. Он происходил из бедной шотландской семьи и первоначально хотел посвятить себя духовному званию. Но обстоятельства сложились так, что вместо этого он сделался литератором. Главная причина, побудившая его изменить своему первоначальному плану и вместо легкой и привольной жизни пастора обречь себя на необеспеченное существование литературного пролетария, заключалась в его религиозных убеждениях. Джеймс Милль был воспитан в строго религиозной пресвитерианской семье и в дни своей юности сам был глубоко верующим человеком. Но мало-помалу, под влиянием чтения и размышлений о прочитанном, взгляды его на религиозные вопросы изменились. Одно время он был деистом, затем для него наступил период сомнений, из которого он вышел с убеждением, что человек не может знать ничего определенного относительно происхождения мира. Вместе с тем он не был положительным атеистом и даже презирал догматический атеизм как одну из тщетных попыток человеческого ума познать сокровенную сущность вещей, которая всегда останется непознаваемой. Крайне любопытно, что возражения Джеймса Милля против христианства основывались не только на доводах рассудка, но и вытекали из его нравственных воззрений. Он полагал, что наш мир так полон зла и несчастия, что нельзя приписывать его происхождение одному доброму началу; по его мнению, всемогущий и всеблагой Творец не мог бы осудить человечество на ту жалкую участь, какой ему представлялась наша жизнь. Миллю больше нравилось древнее учение Зороастра о двух верховных началах – добра и зла, – совместно управляющих миром. Он надеялся, что окончательная победа останется на стороне доброго начала, но не мог согласиться, что эта победа теперь уже одержана добром.

Внешняя история жизни Милля может быть разделена на два периода, гранью между которыми является его поступление в 1819 году на службу в Ост-Индскую компанию. Он получил это место, доставившее ему верный и хороший заработок (достигавший в конце его жизни двадцати тысяч) после многих лет тяжелой борьбы с нуждой. Тридцати двух лет Джеймс Милль женился, не имея никаких средств к жизни, на очень красивой девушке, Гарриете Берро. Этот брак был единственной непоследовательностью в его жизни, так как теоретически он строго осуждал людей, которые женятся в молодом возрасте, не имея достаточного материального обеспечения.

Уже будучи женатым человеком и отцом многочисленного семейства, он зарабатывал деньги только литературным трудом; литература, конечно, не могла приносить особенных доходов такому писателю, как Джеймс Милль, который коренным образом расходился по всем своим убеждениям со взглядами, господствующими в обществе.

У Джеймса Милля было 9 человек детей. Старший сын был назван Джоном Стюартом – в честь одного из друзей отца; второй сын получил имя Джеймс Бентам – в честь знаменитого писателя и юриста Иеремии Бентама; третий – Джордж Грот – в честь известного историка Греции. Семейная жизнь Джеймса Милля не была счастлива: у него было мало общих интересов с женой, а к страстной любви он совсем не был способен. Главным содержанием его жизни была работа. Он был одним из самых влиятельных писателей своего времени и до конца жизни вел ожесточенную борьбу со всякого рода политическими и философскими предрассудками, которые казались ему главным тормозом человеческого прогресса. Самым крупным трудом Джеймса Милля была многотомная «История Индии», над которой он работал в течение 10 лет, в период самых тяжелых материальных затруднений. Это сочинение доставило уже немолодому писателю доступ в Ост-Индскую компанию, несмотря на то, что он очень строго критиковал образ действий компании по отношению к туземцам.

В 1821 году им были обнародованы «Элементы политической экономии», а в 1829 году – «Анализ человеческого ума». Вместе с тем Джеймс Милль был деятельным сотрудником нескольких радикальных журналов, успех которых зависел главным образом от его участия. Последняя статья его, написанная незадолго до смерти (в 1836 году), была посвящена доказательству практической полезности политической экономии.

Все эти внешние факты не дают представления о своеобразном умственном и нравственном складе Джеймса Милля, который своим суровым, непреклонным характером, железной волею и стоическими добродетелями несколько напоминает философов древнего мира. Как мыслитель Джеймс Милль был мало оригинален. Он последовательно и логично развивал свои мысли, умел мастерски проследить все самые отдаленные выводы из принятых им основных посылок, но сами посылки он заимствовал у других. Его литературные работы были посвящены исследованию вопросов психологии, этики, политики и политической экономии. Главное сочинение Джеймса Милля по психологии, «Анализ человеческого ума», представляет собою глубоко продуманный трактат о законах, управляющих мыслительными процессами человека; следуя Гартли, он объясняет все психические явления при помощи одного основного принципа – принципа ассоциации. В области этики и политики Джеймс Милль был верным последователем Бентама: высшим критерием нравственности он признает человеческое счастье. Мы должны порицать те действия, которые уменьшают сумму счастья на земле, и только те поступки заслуживают нашего одобрения, от которых сумма человеческого счастья увеличивается. Развивая дальше свою теорию, Милль утверждает, что мотивы человеческих поступков не заслуживают сами по себе ни порицания, ни похвалы. Высокое значение, которое в наше время придают чувству, он считал признаком нравственной отсталости своих современников сравнительно с людьми древнего мира. Для него лично фанатик, искренне преданный делу, вредному для общества, был не менее антипатичен, чем человек, сознательно, из корыстных мотивов делающий зло.

По своим политическим убеждениям Милль принадлежал к крайним радикалам своего времени.

Как экономист Джеймс Милль не представлял ничего выдающегося и развивал учения Адама Смита и своего близкого друга Рикардо.

Во всех сочинениях Джеймса Милля нас поражает одно коренное противоречие: он был глубоко убежден, что все наше знание имеет опытное происхождение, и, между тем, сам никогда не пользовался опытом и наблюдением для своих выводов. Его излюбленный метод исследования – дедукция. При разрешении таких сложных социальных вопросов, как вопросы о наиболее пригодной для страны формы правления, он исходил из немногих основных посылок и, как математик при доказательстве теоремы, нанизывал целую цепь умозаключений, логически вытекающих одно из другого, для того, чтобы доказать преимущество демократического строя перед монархией и аристократией. Человеческая жизнь во всем ее бесконечном разнообразии казалась ему простой и несложною вещью; он не чувствовал и не понимал значения национальных и культурных особенностей народов и глубоко верил, что различие их прошлой истории зависело только от того, что народные массы недостаточно понимали свои интересы. Абстракция, шаблон заменяли для него живого человека. Все эмоциональные движения человеческой души сводились им к ощущениям удовольствия и страдания, мыслительные процессы – к ассоциации представлений. Таким образом, психология делалась такой же точной, априорной наукой, как геометрия, и задачи ее чрезвычайно упрощались. Но дедукция может иметь научное значение только тогда, когда нам известны все факторы исследуемого явления. Если же это условие не было соблюдено, то какую цену может иметь самая строгая логическая дедукция? Она уподобляется зданию, построенному на песке. Таким зданием были этика, политическая экономия и психология Милля.

Стюарт Милль, всегда относившийся к своему отцу с глубоким уважением, видит в нем типичного представителя XVIII века. Та же прямолинейность и последовательность, та же бедность чувства и сухость ума, тот же недостаток фантазии, которые мы встречаем у большинства мыслителей и общественных деятелей прошлого столетия, поражают нас и в Джеймсе Милле. Это был сильный критический, но не творческий ум. Он был совершенно лишен чувства поэзии и красоты. Преклонение английского общества перед Шекспиром он считал временной модой и отрицал поэтичность и жизненность шекспировских типов. Из поэтов он предпочитал Мильтона, который своим суровым, пуританским мировоззрением более соответствовал его собственному взгляду на жизнь. После смерти в его бумагах нашли записную книжку, куда он вносил всевозможные заметки в течение своей жизни. В этой книжке есть масса цитат из всевозможных исторических, экономических и философских сочинений, но цитаты из поэтических произведений почти совершенно отсутствуют. Поэзия, точно так же, как и искусство вообще, не играла никакой роли в его жизни.

Джеймс Милль был из тех мыслителей, которые не могут оставаться в стороне от общественной жизни и ограничиваться одними научными трудами. Он стоял во главе небольшого, но избранного кружка лиц, связанных между собой единством философских и политических убеждений. В то время в Англии еще не было условий для образования радикальной партии, и вследствие этого кружок Милля не представлял из себя крупной общественной силы. Членами кружка среди прочих были: Давид Рикардо, Иеремия Бентам, Грот. Несмотря на то, что Бентам и Рикардо могут считаться учителями Милля, последний, вследствие своих личных качеств, играл среди них первенствующую роль. Только под влиянием советов и убеждений Милля Рикардо решил выпустить в свет свои «Начала политической экономии», составившие эпоху в науке.

Самым близким другом Милля был Бентам. Они часто живали вместе по нескольку месяцев, и когда в 1812 году Джеймс Милль опасно заболел, единственным утешением его была мысль, что в случае его смерти его сын останется на попечении Бентама.

Влияние Джеймса Милля как общественного деятеля и публициста проявилось особенно сильно в конце двадцатых годов, когда в Англии началось движение в пользу парламентской реформы, увенчавшееся успехом в 1832 году. Если можно какому-либо отдельному лицу приписывать честь этого успеха, то ее, скорее всего, следовало бы приписать Джеймсу Миллю. Его статьи в «Encyclopedia Britannica» и «Westminster Review», написанные с необыкновенной силой и убедительностью, дали теоретическое обоснование требованиям демократии и произвели громадное впечатление на общественное мнение. Джеймс Милль не мог быть членом парламента вследствие своей службы в Ост-Индской компании, но многие его друзья были выдающимися парламентскими деятелями. Одно время радикальная партия пыталась организоваться и захватить власть в парламенте в свои руки. Попытка эта, по мнению Стюарта Милля, не удалась потому, что парламентским радикалам не хватало такого вождя, каким мог быть только его отец.

Устная беседа еще больше, чем литература, служила Джеймсу Миллю могучим орудием пропаганды. Он в редкой степени владел искусством разговора. Его сын так описывает впечатление, производимое его отцом на собеседников: «Мой отец пользовался несравненно большим личным влиянием, чем Бентам. Я никогда не встречал человека, который лучше его умел проводить в разговоре свои мысли. Его полное самообладание, точность и выразительность языка, строгая серьезность и сила аргументации делали его одним из самых неотразимых диалектиков своего времени. Его сила заключалась не только в умении чисто логическим путем убеждать слушателя: он умел воодушевлять своих собеседников тем же горячим стремлением к истине и к общему благу, каким был проникнут он сам».

Грот, один из его друзей, говорит, что беседа с Джеймсом Миллем была даже более поучительна, чем чтение его сочинений; по его словам, Джеймс Милль своим необыкновенным умением ставить вопросы и давать на них ясные и точные ответы является живым воплощением идеала древнего философа, каким он нам рисуется по сочинениям Платона и Ксенофонта.

Сила и твердость характера, точно так же, как и громадное преобладание рассудочного элемента над эмоциональным, были отличительными свойствами Джеймса Милля. Стюарт Милль говорит, что отец его по своим взглядам на жизнь «был одновременно стоиком, эпикурейцем и циником, хотя, разумеется, не в современном значении этих слов. По складу своего характера он был стоиком. Его взгляды на нравственность были эпикурейскими, так как он считал пользу и вред человеческих поступков единственным основанием для их одобрения или порицания. На циников же он походил в том отношении, что совсем не верил в наслаждение. Он не был нечувствительным к удовольствиям, но находил, что большинство из них далеко не стоит той цены, которою приходится за них расплачиваться. По его мнению, жизненные неудачи по большей части зависят от чрезмерного значения, придаваемого нами наслаждениям. Поэтому основным правилом воспитания для него была умеренность в широком смысле этого слова, как понимали ее греческие философы. Человеческая жизнь, утратившая первое обаяние молодости, казалась ему довольно жалкой вещью. Он неохотно говорил на эту тему, особенно в присутствии молодежи; но когда ему случалось затрагивать эти вопросы, он высказывался с глубоким и непоколебимым убеждением. Он иногда соглашался, что жизнь могла бы иметь некоторую цену, если бы люди сделались другими под влиянием хорошего воспитания и разумного правительства; но даже о лучшем социальном строе он никогда не говорил с энтузиазмом. Умственные наслаждения он ставил выше всех других, не только по их результатам для человеческого прогресса, но и ради их самих. Симпатию и привязанность он также высоко ценил и часто говаривал, что старый человек может быть счастлив только живя радостями молодежи. Ко всяким страстным чувствам, как и ко всему, что пишется и делается под влиянием страсти, он относился с самым глубоким пренебрежением. Он считал страсть одной из форм помешательства. Эпитет „чрезмерное“ (intense) был для него одним из самых сильных выражений порицания».

Мы говорили выше, что Джеймс Милль не был монотеистом и охотнее допускал существование двух верховных начал – добра и зла, совместно управляющих миром. Сколько глубокого пессимизма, сколько разочарования в жизни обнаруживается в этом воззрении! Только человек, совершенно лишенный поэтического чувства, утративший веру в человечество, мог нарисовать себе такую мрачную картину устройства вселенной. Пессимизм Джеймса Милля особенно интересен потому, что с внешней стороны ему нечего было желать от жизни. Он был совершенно обеспечен в материальном отношении, занимал почетное и влиятельное общественное положение, мог с полным правом гордиться своими детьми, пользовался общим уважением со стороны своих многочисленных друзей и знакомых, и, наконец, у него было дело, в которое он верил и которому отдавался всей душой. Его работа не пропадала даром и доставляла ему громадное нравственное удовлетворение. Его сочинения имели успех среди читателей, они волновали общественное мнение, и иные из них имели даже такие крупные практические последствия, как, например, реформа 1832 года. И все-таки Джеймс Милль не любил жизнь и не тяготился ею только потому, что был слишком занят. Жизнь потеряла для него все свои краски: поэзия, любовь, красота, всё, что волнует и радует большинство человечества, казалось ему мимолетным и обманчивым сном юности, который исчезает бесследно, когда человек начинает глубже понимать истинную сущность жизни. Как большинство своих соотечественников, Джеймс Милль по самой своей натуре был более склонен к меланхолии, к сплину, чем к радостному и веселому настроению духа. Вся его жизненная обстановка клонилась к чрезмерному развитию умственных способностей в ущерб чувству, которое должно было увядать от недостатка впечатлений. Каждый день один и тот же неустанный умственный труд, без передышки и без отдыха, никаких развлечений, ничего того, что может взволновать человека и заставить хоть на время забыть будничную действительность. Немудрено, что при таких условиях Джеймс Милль зачерствел и потерял всякий вкус к радостям и горестям бытия. И то и другое заменилось скукой, душевной пустотой, от которой он находил спасение только в работе, неутомимой и упорной.

Он с необыкновенной добросовестностью относился ко всякому делу, за которое принимался: был образцовым чиновником, что доказывается его блестящей карьерой, писал толстые книги и журнальные статьи, вел ожесточенную полемику с противниками, не поступаясь никогда своими убеждениями и неуклонно стремясь к одной цели – благу человечества, которому в глубине души он не мог верить.

Нас невольно поражает противоречие между теоретическими воззрениями Джеймса Милля и его частной жизнью. В теории он признавал приятные ощущения единственным благом жизни, а сам не был способен испытывать какие бы то ни было удовольствия, кроме удовольствий умственного труда. По своим вкусам и привычкам он был в полном смысле слова аскетом, и в то же время ничто не возбуждало в нем такого негодования, как проповедь аскетизма. В области умозрения он доверялся только доводам рассудка и, хотя сам мог бы служить лучшим опровержением крайностей эпикурейской теории нравственности, до конца жизни оставался верен своим доктринам, потому что не находил никаких логических погрешностей в их конструкции. Он может быть назван доктринером в лучшем смысле этого слова – человеком, мало обращающим внимания на жизненный опыт и находящимся во власти отвлеченных теорий.

Нечего и говорить, что такой человек не мог быть нежным отцом семейства. Бэн говорит, что постороннему человеку тяжело было видеть отношение Джеймса Милля к своим домашним. Его появление вносило в семью струю холода: непринужденная, веселая детская болтовня тотчас же умолкала и заменялась томительным молчанием, если отец был не в духе, или оживленным теоретическим разговором со старшим сыном, если отцу хотелось поговорить. Даже в отношениях со своими друзьями, которым он был искренно и глубоко предан, Джеймс Милль оставался тем же тяжелым, неуживчивым человеком, и ладить с ним было трудно. Бентам отзывался о нем в следующих выражениях: «Он никогда охотно не спорил со мной. Если мы не сходились во мнениях, он молчал. У него поразительная сила воли. Он стремится всех покорить своим повелительным тоном, всех убедить силой своих аргументов. Его манера говорить имеет в себе что-то подавляющее. Он ходит всегда точно с маской на лице». Этот отзыв, очевидно, не вполне беспристрастен, так как известно из многих источников, что Джеймс Милль не избегал споров и умел блистательно вести их. Но все-таки он имеет для нас значение, потому что показывает, как относился к Миллю его лучший друг. Заметим кстати, что, несмотря на взаимное уважение, друзья несколько раз ссорились. Сохранилось одно характерное письмо Джеймса Милля, где он высказывает уверенность, что для их дружбы необходимо, чтобы они встречались как можно реже.

Джеймс Милль умер в 1826 году, шестидесяти трех лет от роду, когда как писатель достиг своего апогея.

Его сын говорит, что до последнего момента нельзя было заметить никакого ослабления умственных способностей умирающего; он по-прежнему интересовался теми же вещами, которые интересовали его обыкновенно, и страх смерти не заставил его изменить своих взглядов на религию. Он находил успокоение в мысли, что работал по мере сил для счастья и прогресса человечества, и выражал сожаление только о том, что его работа обрывается смертью.