— А от нас кормилец ушел.

— Верунчик, это ты, что ли?

— Это я.

— Кто ушел?

— Ну Лешка, конечно, кто же еще?

— Как — ушел?

— По-английски. Не прощаясь.

— Значит, все-таки решился, — усмехнулась Аня. — Надо было сразу гнать его поганой метлой.

— Я хотела сохранить семью. Хотела, чтобы у Машки был отец.

— А зачем ей такой отец? Чтобы учить навыкам из жизни животных? А ты знаешь, что у женщин, сдерживающих свои эмоции во время ссор с мужьями, риск умереть в четыре раза выше среднего? Вспомни, как ты прожила этот год! Хорошо тебе было?

— Плохо, — честно призналась Вера. — Чуть умом не тронулась. Думала, что хуже не бывает. Оказалось, бывает…

— Да, — задумчиво проговорила Аня, — знакомое состояние. Но, как говаривал мудрейший царь Соломон, «все проходит». Пройдет и это, уж поверь мне, соломенной вдове со стажем.

— Чувствую себя последним ничтожеством, — горько призналась Вера. — Как будто это я, а не он, совершила нечто постыдное и все теперь смотрят на меня с брезгливым отвращением…

— Все, Верка, хватит! — решительно прервала ее излияния Аня. — Я тебя быстро на ноги поставлю. Считай меня с этой минуты своим гештальт-терапевтом.

— Кем считать?

— Гештальт-терапевтом.

— А что это такое?

— Эх, Верунчик! Совсем ты отстала от жизни со своими проблемами! Это сейчас очень модное течение — последний психологический писк. Полная независимость от эмоций: плевать, что скажут другие, главное — жить в гармонии с собой и никаких чудовищ из прошлого. Мы твоего блудливого Лешку утопим в Лете, уроем в глубинах забвения, чтобы и духу от него не осталось.

— Нельзя его топить, — грустно сказала Вера. — Он нужен Машке. Представляешь, не разрешает мне на ночь дверь запирать на щеколду. Говорит: «А вдруг папа придет?» А вчера упросила купить ей плюшевого барана. Кормит его, гладит, спать укладывает, говорит: «Теперь папа всегда со мной».

— Хорошие у нее ассоциации с родителем, — похвалила Аня.

— Ну он же Овен по гороскопу. А у меня просто сердце от горя разрывается, на нее глядючи. Знаешь, я читала, что одна женщина даже тайно приплачивала своему бывшему супружнику, лишь бы только он хотя бы изредка навещал их ребенка.

— Да, — согласилась Аня, — это интересно. Я тоже иногда читаю хроники психиатров. Попадаются любопытные вещи.

— Ты что же, считаешь…

— Я считаю, что никогда и ничего не нужно доводить до идиотизма. Ребенок не бессмысленный чурбан и всегда чувствует фальшь. И если ты думаешь о Машке и хочешь, чтобы она была спокойной и счастливой, рядом с ней должна находиться спокойная и счастливая мать, а не закомплексованная неврастеничка с опущенной ниже плинтуса самооценкой.

— Тебе это, конечно, удалось! — язвительно произнесла Вера.

— Да, — с вызовом ответила Аня, — мне удалось. Не сразу, естественно, и не просто, но удалось. И у тебя тоже все получится! Ты же не убогая какая-нибудь! Помнишь, как у Дудинцева, что ли:

— Не знаю, — горько усомнилась Вера. — Сейчас мне кажется, что в моей жизни отныне будут только мрак и отчаяние. Если бы ты только знала, как мне сейчас плохо…

— Да знаю я, знаю! И вот что, Верка, нельзя тебе сейчас ложиться на дно и упиваться своими несчастьями. Надо барахтаться изо всех сил, выплывать на поверхность. Завтра же и начнем. Так что вот тебе моя установка: «День простоять и ночь продержаться». А в субботу пойдем с тобой заворачиваться в шоколадный кокон.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Вот, читаю рекламу: «СПА-программа под названием „Горький шоколад“ состоит из трех этапов: шоколадный пилинг, шоколадный массаж и шоколадное обертывание. Первый этап дает глубокую очистку кожи и эффект омоложения. Часовой шоколадный массаж позволит расслабиться, после чего вы погрузитесь в теплый кокон термоодеяла, где густая горькая шоколадная масса расслабит мышцы и придаст упругость коже, какао окажет антистрессовое и успокаивающее воздействие, а запах шоколада вызовет выплеск эндорфинов — гормонов счастья»…

…На следующее утро они отправились в фитнес-центр «Валери» и прямо с порога окунулись в другую жизнь, в иное измерение, в параллельный мир безмятежной праздности и красоты. За стенами пробирала до костей промозглая сырость и стылый осенний ветер швырял в лицо пригоршни колючей снежной крупы, а здесь царило ласковое тепло, играла тихая музыка и в роскошных интерьерах мелькали длинноногие девицы и отрешенные мужчины в распахнутых на груди банных халатах и шлепанцах на босу ногу. Где-то умиротворяюще журчала вода, струились ароматы парфюма, свежесваренного кофе и еще чего-то приятного, нежного.

— Чем это пахнет? — принюхалась Вера.

— Деньгами.

— А как же «деньги не пахнут»?

— Это маленькие не пахнут, — снисходительно пояснила искушенная Аня. — А большими, как видишь, так в нос и шибает.

Они выпили по чашечке кофе, утопая в мягких кожаных креслах, и разошлись по кабинетам. Аня отправилась следом за высокой худой брюнеткой. А Веру повела за собой улыбчивая голубоглазая блондинка — сущий ангел. Она безумолчно щебетала, растирая ее тело маленькими сильными руками, и вдруг сказала:

— А ведь что-то с вами приключилось невеселое. Глаза у вас грустные-грустные…

И Вера, которая терпеть не могла душевного стриптиза перед посторонними людьми (если, конечно, не считать Гену…), вдруг неожиданно для себя поведала этой чужой женщине все свои беды.

— Господи! — изумилась та. — Так вы из-за этого?! Вот нашли себе причину для печали!

— А по-вашему, это не причина? — в свою очередь, изумилась Вера.

— А вот я недавно прочитала в одном журнале… — Она помогла Вере подняться и провела в душевую кабинку смывать скраб. — Французские ученые установили, что женщины, оставшиеся без мужа после сорока лет, дольше живут, лучше выглядят, обладают отменным здоровьем и отличным настроением. И еще на долгие годы сохраняют свою привлекательность и сексуальность. В отличие от затюканных, заезженных замужних кляч. А уж французы в этом деле кое-что понимают, будьте уверены.

— Мы с ним прожили семнадцать лет, и у нас ребенок.

— А чему ж он от такого отца научится, ваш ребенок? Лгать да изворачиваться? Вы радуйтесь, что он от вас ушел по-человечески, по-людски. А то ведь как расходятся? И морды бьют, и делятся до последней ложки, да еще и живут в одной квартире — она с ребенком и он с новой кралей. Вот я вам свою историю расскажу, хотите?

— Хочу, — вздохнула Вера, возвращаясь на кушетку и вдыхая горький запах шоколада, горячей волной растекающегося по телу.

— Познакомилась я со своим благоверным, теперь уже бывшим, прямо здесь, в фитнес-центре, — начала рассказчица, яростно втирая густую коричневую массу в Верину ногу. — Он у нас охранником работал и так на меня всегда пялился — ну просто ел глазами, раздевал догола. Я спрашиваю: «Что это вы на меня так смотрите?» А он смеется. «У нас, — говорит, — в Рязани и грибы с глазами. Их едят, а они глядят. А вы хотите, чтобы я такую красоту пропустил!» Уж такой был весельчак, хохотун — не приведи Господи. Легко жил, играючи, проблемами особо не обременялся. Пофигист, одним словом. Но я тогда этого еще не знала.

Ну значит, слово за слово, стали мы с ним встречаться. Такой у нас служебный роман закрутился. А на работу он действительно из Рязани мотался. Там-то с этим делом туго. А у нас здесь откуда только не работают! Гостей со всех волостей. И из Калуги, и из Владимира. Вот до чего страну довели — за семь верст киселя хлебать едут.

Короче, дорога в Сочи, привела я его домой к матери. Она, конечно, была не в восторге от такого зятя, но стерпела. Единственное — прописывать его отказалась категорически, ни временно, ни постоянно — никак. Нет — и баста. Кремень. Я с ней только что не дралась — все впустую. Сейчас-то не знаю, как и благодарить, а тогда очень я на нее обижалась.

В общем, сыграли свадьбу, и, что странно, никто из его родни не приехал. Я вообще за восемь лет никого из них и в глаза не видела. Мне-то, конечно, больно наплевать. Но как-то это все же не по-людски.

Мать Валеру так и не приняла, считала, что он меня использует. Он и правда по дому особо не убивался и денег на пропитание не давал. Сначала копил на лицензию, чтобы, значит, иметь право на оружие. Потом обучался вождению на каких-то там особых курсах — говорил, мол, надо для охранной деятельности. Дальше — больше. Окончил компьютерные курсы и начал откладывать на компьютер. Наконец сбылась мечта идиота, и с тех пор я видела только его затылок — придет с работы, отоспится и в Интернет. Вроде есть мужик в доме, но как бы виртуальный. Цапались мы с ним по-черному, но жили.

А прошлым летом поехала я в отпуск к матери на дачу. И вдруг такие холода завернули — поздняя осень. А домик у нас — курятник, сплошные щели. Матери хоть бы хны: оденется, как капуста, чайку хлебнет — и на грядки. И пое-ет! Как курский соловей. Вся по уши в навозе, ногти черные, задубела, как узбек на солнцепеке, волосья дыбарем — счастливая!.. А мне эти мерзости сельской жизни как кость в горле. Одно дело на травке поваляться да в речке поплескаться, а под дождиком зубами щелкать радости мало.

Короче, собрала я манатки и укатила домой. Подхожу к квартире, а дверь открыта. У меня душа в пятки. «Все, — думаю, — обокрали». Стою как опоенная, войти боюсь. Кто его знает, что там меня ждет? Может, грабитель, а может, и труп Валеркин. Я к соседям, милицию вызвали. Заходим. Мама дорогая! Если бы я своими глазами не увидела, никогда бы не поверила, что такое можно с квартирой сделать! Хуже притона! Я сама-то аккуратистка, тряпку из рук не выпускаю. Валерка злился. «У тебя, — говорил, — шизофренический синдром чистоты». Сам-то он такой был засранец, противно вспомнить. Ну а тут, видно, дорвался до любимой стихии, создал себе привычную обстановку назло врагам, то бишь нам с матерью.

Это я уж после так подумала, когда выяснилось, что ничего не пропало и воры тут ни при чем. А на самом деле все оказалось гораздо хуже. Потому что на балконе обнаружились шприцы, использованные презервативы и пятна крови. Можете себе представить?

Я, конечно, сразу замки поменяла и на развод подала. Валерка потом клялся и божился, что, дескать, одолжил ключи приятелю, а тот, подлец… ну и так далее. Может, так оно и было. Но кто ему дал право устраивать из нашей квартиры вертеп?

В общем, он мне сказал: «Не дам развода, пока не выплатишь мне деньги за совместно нажитое имущество». А мы с матерью холодильник в кредит купили, телевизор, стиральную машину, пылесос и диван. Я так и ахнула! «Ты ж, говорю, ни копейки в это имущество не вложил!» А он мне: «А ты сумеешь это доказать?» Вот так и пришлось ему заплатить, сколько сказал. Да мать готова была последнюю рубашку продать, лишь бы только никогда его больше не видеть. Хорошо, детей мы с ним не нажили — у него гепатит, у меня щитовидка. Так что, считайте, вам крупно повезло.

— Вы знаете, — задумчиво сказала Вера, нежась «в теплом коконе термоодеяла», — мне кажется, что мир перевернулся и все мы сошли с ума. Содом и Гоморра. У меня, наверное, не осталось знакомых, которые или сами не порушили чью-то семью, или не потеряли собственную.

— Вот видите, какое это распространенное явление. А вы расстраиваетесь! Это просто смешно!

— Наверное, смешно, — согласилась Вера. — Тебе кричат: «Танцуй кадриль, дуреха! Меняй партнеров!» А для тебя это танго разбитых сердец…

…Они сидели в баре, расслабленные после массажа, и пили кофе с ликером «Бейлис».

— Я все забываю тебя спросить, — сказала Аня. — Тебе мужик звонил?

— Какой мужик?

— С попугаем.

— Звонил.

— Ты ему помогла?

— Помогла.

— А поподробнее? Из тебя последнее время слова клещами не вытащишь.

— Да я сама себе не рада. То выкладываю всю подноготную, то молчу, как деревенская дурочка. Наверное, это последствия облома с Геной-Вагинаком. А этот твой Потапов… «У меня, — говорит, — Вера Петровна, такое чувство, что вы боец невидимого фронта. Сколько с вами общаюсь, а кроме того, что вы нотариус, ничего мне о вас не известно».

— А сколько он с вами, Вера Петровна, общается? — заинтересовалась Аня.

— У тебя одно на уме!

— Вообще-то у меня на уме два. Нет, даже три! — доверительно сообщила подруга. — Но об этом потом. Давай выкладывай. Это же я тебе клиента сосватала, значит, несу за тебя ответственность.

— Ну, если ответственность, тогда конечно, — вздохнула Вера. — В общем, ничего интересного. Сначала меня облаял его попугай. Представляешь, снимает лапой трубку, кладет на стол и говорит всякие гадости! Потом мне пришлось тащиться в Москву, на Цветной бульвар! Так этот деятель еще и опоздал на полчаса. Ну ты представляешь?! Я из Жуковского, после работы! «Извините, — говорит, — Вера Петровна, застрял в пробке». Как будто он только вчера с дерева спустился и не знает, какое в Москве движение! Думает, если он на большой машине, то правила приличия на него не распространяются. Я, между прочим, тоже не на «Запорожце» катаюсь. Каталась… — поправилась Вера и сразу сникла.

— Да ладно, Верка, не отчаивайся. Что ни делается, все к лучшему.

Вера собралась было вступить в дискуссию, но передумала и благоразумно вернулась к прерванной теме.

— Подъезжаем к бабулькиному подъезду, а там уже его бывшая мечется, как подопытная крыса в клетке. Ну и мымра, я тебе скажу! Нет, может, она раньше была ничего, — великодушно решила Вера соблюсти объективность, — но сейчас! Вся прокуренная, пропитая, под глазом синяк замазанный, злая как собака. На меня ноль внимания, кило презрения, словно это не я им одолжение делаю, а они мне великую милость оказывают.

Поднялись в квартиру — обе хохлушки на месте. Ну ты помнишь, в чем там дело. Чистота, как в реанимации. Пирогами пахнет. Старушка вся ухоженная, в белом платочке. «Ну, — думаю, — к нашему приходу расстарались, чтобы, значит, товар лицом показать». А потом вижу, нет, это их естественное состояние. Понимаешь? Две несчастные тетки приехали на чужбину из родного гнезда, вкалывают на рынке, как колодочные рабыни, пока их гарные хлопцы на родине горилку лакают и салом закусывают. А они, значит, им здесь деньги на эту самую горилку зарабатывают и чужую старушку обихаживают, как мать родную, за то, что им этот угол бесплатно сдали. И в мыслях они не держали никакого криминала, и видно было, что обидно им очень за такую напраслину, но молчали, конечно. Хозяин — барин, да и угол бесплатный потерять страшно.

А мне угол снимать не нужно, я молчать не стала, когда эта стервоза потребовала дарственную ей оформить. Как представила, что она после того и с квартирой сделает, и с чистенькой старушкой, не говоря уж о хохлушках, так насмерть и встала, как Красная Армия под Москвой. «Или, — говорю, — оформляем завещание, или я немедленно уезжаю». «Да какое, — орет, — твое собачье дело?! Тебе деньги платят, а остальное тебя не касается!»

Но этот твой Потапов, надо отдать ему должное, в момент укоротил свою бывшую. «Умою, — говорит, — руки и ни копейки больше не дам, если сейчас с этой проблемой не покончим».

В общем, подписали все бумаги, собрались уходить. А хохлушки стол накрыли, не пускают, надо, мол, обмыть сделку, а то добра не будет. Эта алкоголица, как бутылку увидела, повеселела, всем все простила и сразу вырубилась. Ну а мы поужинали — невозможно было ни оторваться, ни вырваться: так все вкусно и такие они радушные хозяйки. Песни нам пели украинские, так хорошо, задушевно. Я тоже пару рюмок выпила, но, конечно, не вырубилась.

Время позднее, засобирались мы домой, а подругу боевую там оставили в виде бревна, с собой не повезли. В машине тепло, уютно. Потапов музыку включил, полез с расспросами, но быстро сник, сам стал рассказывать, интересно, про то, как плавал по морям-океанам, про своего попугая. За окошком темно, музыка тихонько играет, Потапов сказки сказывает — то ли сплю, то ли бодрствую.

Вдруг вижу, он куда-то в лес заворачивает! Я заорала как сумасшедшая, в руль вцепилась. Он по тормозам! Я носом в лобовое стекло. Кровь пошла…

— Господи! Страсти какие! — ужаснулась Аня.

— Я кричу: «Вам это с рук не сойдет! Все знают, что я с вами уехала!» А он ощерился: «Спасибо, что образумили. А то я совсем уж было собрался вас порешить и труп ваш хладный в лесу закопать, но теперь, конечно, воздержусь». «А зачем, — спрашиваю я, — вы в лес повернули?!» «Да я, — говорит, — хотел на минуту домой заскочить, покормить попугая. Мы как раз мимо проезжали. Если вы, конечно, не возражаете». Я говорю: «Так надо было сначала разрешения спрашивать, а потом уже в лес заворачивать, а не наоборот!» «Да я, — говорит, — думал, вы спите. Не хотел тревожить…»

— Неужели поехала?!

— Ты только ничего не подумай! — заволновалась Вера. — Мне просто хотелось взглянуть на его попугая. Ну и конечно, интересно было посмотреть, как он живет.

— Ну и как он живет?

— Нехило, — усмехнулась Вера. — Сказал, что когда развелся со своей сколопендрой, оставил ей квартиру, а сам долго снимал углы и только недавно построил себе таунхаус и потихоньку его обживает. Сосновый бор, охраняемый поселок, симпатичные финские домики. Не эти безумные красные коробки, а, знаешь, такие приземистые, светлые, с коричневой черепицей.

В доме, конечно, черт ногу сломит! Можешь себе представить — холостяк в стадии переезда?

Попугай вышел нас встречать, как пай-мальчик. Потапов ему: вот, мол, Кеша, познакомься, это наша гостья, Вера Петровна. Молчит, как партизан на допросе. Я говорю: «Кормите быстрее своего питомца и поехали, а то уже очень поздно, а мне завтра с утра на работу». А он: «Не знаю, как перед вами оправдываться, но у меня бензин кончился, а здесь его, как понимаете, взять неоткуда, так что придется вам сегодня ночевать в моей берлоге». Я так и села.

— Ну ты, Верка, даешь! — восхитилась Аня. — А говорила, ничего интересного! И что ты сделала?

— А что мне оставалось делать? Я же ночью не выберусь из этой глухомани. Сказала ему, кто он такой есть. Он разозлился. «Никто, — говорит, — не собирается посягать на вашу невинность. Если, конечно, вас именно это тревожит. Но может быть, вы боитесь не совладать с собственными инстинктами? Так здесь вам ничего не обломится — вы совершенно не в моем вкусе». Ты представляешь, какой нахал?!

В общем, показал он мне мою комнату. Запоров, естественно, никаких. «Ну, — думаю, — живая не дамся». Даже раздеваться не стала, прикорнула на диванчике, как командировочный на вокзале. Только задремала, слышу — дверь со скрипом отворяется. Я вскочила, сердце бьется, смотрю в черный проем — нет никого. «Сквозняк, что ли?» — думаю. И вдруг — шаги. Не в коридоре, в комнате! Я вся похолодела. Хочу закричать — и не могу. Как в кошмарном сне. А на полу от фонаря за окном полоса света. И я вижу, как в эту полосу входит попугай!

— О Боже! — выдохнула Аня. — А я думала, Потапов!

— Да оба они одним миром мазаны! — в сердцах отмахнулась Вера. — Я его спрашиваю, попугая этого: «Что пришел, Кеша? Не спится тебе?» А он как заорет дурным голосом: «Жрать давай, шалава! Чего скалишься?» Я чуть в обморок не упала.

— О! — оживилась Аня. — Это его любимое выражение!

— Это, по всей видимости, любимое выражение его хозяина! — ядовито обличила Вера. — «Может, — говорю, — тебе еще перья почистить?» А он клювом щелкает. Страшно! «Сейчас, — думаю, — долбанет по темечку, и никто не узнает, где могилка моя». Вот вроде безмозглая птица, а такое впечатление, будто все понимает.

Смотрю, веник стоит в углу возле двери. «Ну, — думаю, — берегись! Сейчас я тебя, гада, отсюда вымету!» А он почуял, чем дело пахнет, по комнате мечется и верещит истерически, как резаный: «Эвакуируйте людей! Эвакуируйте людей!» Я за ним с веником. Дурдом, одним словом. Наконец загнала его в угол, только веник подняла, а он видит — деваться некуда, головку склонил и так кротко, проникновенно спрашивает: «Хочешь чаю?»

Слышу — батюшки-светы! — Потапов у двери заливается младенческим смехом. Я перепугалась, как дурочка, веник за спину. А он так ехидно: «Вот спасибо вам, Вера Петровна! Убраться надумали? Да здесь-то чисто. Вы бы лучше на кухне разобрались». Ну тут уж я все ему сказала, что хотела. «И, — говорю, — не удивлюсь, если выяснится, что вы нарочно подослали ко мне своего питомца». Он глаза вытаращил. «Неужели, — спрашивает, — я похож на дебила?» «Очень даже похожи, — отвечаю, — особенно если послушать вашу жену и вашего попугая».

Он разозлился, взял свою птичку, а этот двуличный Кеша головкой трется, как кот, клювом его за ухо щиплет, курлычет что-то сексуальное. Цирк, одним словом. Ну и говорит он мне так высокомерно: «Ложитесь спать, Вера Петровна. Больше вас в этом доме никто не потревожит. А завтра утром я вас отвезу». «Как же, — спрашиваю, — вы меня отвезете, если у вас бензин кончился?» «А зачем, — говорит, — вам бензин, если вы и на своем венике прекрасно долетите?..»